1

      Клиент был очень тучен, но аккуратно причесан и опрятен. Он был одет в темно-серый костюм от Пола Смита, на жирном запястье поблескивали золотые часы «Патек Филипп». Маленькие глаза смотрели на сыщиков из-под толстых надбровных дуг сердито и требовательно.
      Клиента звали Ильей Ивановичем Митрохиным. Миллионы долларов, хранящиеся на счетах в трех швейцарских банках, давали Митрохину уверенность в том, что весь огромный мир может легко уместиться в кармане его дорогого пиджака, — стоит только ему пожелать. На Плетнева и Турецкого он смотрел, как на свою собственность. Вернее, как на вещи, цена которым давно известна, и цена эта — ломаный грош.
      Турецкий и Плетнев давно привыкли к таким взглядам, а потому вели себя спокойно, вежливо и корректно.
      — Мне вас порекомендовали как отличного специалиста, — сухо прорычал Митрохин, недовольно глядя на Турецкого.
      — Так и есть, — кивнул Александр Борисович.
      Митрохин чуть прищурил маленькие, заплывшие глазки.
      — Вы, в самом деле, раньше работали в прокуратуре?
      — Было дело, — вновь согласился Турецкий. — А что?
      — Нет, ничего. — Митрохин обвел сыщиков нахмуренным взглядом и сказал: — Работа, которую я хочу вам предложить, не слишком сложная. По крайней мере, для такого специалиста, как вы. Но заплачу я за нее щедро.
      — Приятно слышать, — улыбнулся Александр Борисович. — Оплату мы обсудим чуть позднее. А пока — изложите суть проблемы.
      Митрохин помолчал несколько секунд, потом выпалил:
      — Меня хотят убить! — Произнеся эту сакраментальную фразу, он покосился сперва на Турецкого, затем на Плетнева, как бы желая удостовериться в том, что фраза произвела на сыщиков должный эффект.
      Плетнев едва заметно усмехнулся, Турецкий слегка прищурил серые глаза.
      — Вот как, — сказал он. — Кто именно хочет вас убить?
      — Симонов. Иван Палыч. Мой партнер по бизнесу. Мы работаем вместе уже шесть лет. Видимо, он решил, что пора от меня избавиться.
      Турецкий и Плетнев переглянулись.
      — Откуда у вас такая информация? — спросил Плетнев.
      — Из достоверного источника, — рыкнул в ответ Митрохин.
      — Вы не хотите его называть?
      — Нет.
      Сыщики помолчали, ожидая, продолжения рассказа, но Митрохин, видимо, решил, что сказал достаточно.
      — Чего же вы хотите от нас? — спросил, наконец, Александр Борисович.
      — Завтра вечером… — Митрохин выпучил глаза и перешел на хриплый шепот. — …Мой партнер Симонов попытается меня убить. Я хочу, чтобы вы «схватили его за руку». Взяли с поличным.
      Плетнев потер пальцами воспаленные после бессонной ночи глаза и вежливо поинтересовался:
      — Почему бы вам не обратиться в милицию?
      Митрохин поморщился и тряхнул толстыми щеками.
      — Никакой милиции! По крайней мере, пока.
      — Но…
      — Вы хотите заработать или нет? — перебил сыщика сердитый толстяк. — Если хотите, не задавайте глупых вопросов! Если нет, я обращусь в другое агентство! Благо, вашего брата нынче в Москве хватает!
      У Александра Борисовича проявилось жгучее желание дать толстяку по морде. «Саня, ты должен научиться сдерживать гнев!» — прозвучал у него в голове мягкий голос жены. Турецкий вздохнул, мысленно досчитал до десяти, чтобы успокоиться и обуздать гнев, и сказал:
      — Я думаю, мы с коллегой можем за это взяться.
      Толстяк подался вперед, навалившись грудью на стол и рявкнул:
      — Сколько?
      Александр Борисович подал знак Плетневу, тот взял из стаканчика карандаш, написал на листке бумаги цифру и протянул листок Митрохину.
      Тот схватил листок толстыми пальцами, глянул на него и изумленно поднял брови.
      — Не дороговато ли вы себя цените?
      — Ничуть, — спокойно сказал Турецкий. — Это обычная такса за подобную работу.
      — Хорошо. Четверть этой суммы я отсчитаю вам прямо сейчас. Это будет аванс. Остальное получите после выполнения работы.
      — Обычно мы берем пятьдесят процентов в качестве аванса, — строго произнес Плетнев.
      — А сейчас возьмете двадцать пять! — прорычал Митрохин. — Или я найму других людей. Решайте.
      Александр Борисович и Антон Плетнев переглянулись.
      — Я думаю, мы можем сделать исключение, — сказал Турецкий.
      — Идя вам навстречу, — строго добавил Плетнев.
      Митрохин кивнул и полез в карман за бумажником.
      — Цены не сложат… — презрительно бормотал он, доставая бумажник. — Всяк пёс за кость удавит…
      Внезапно Турецкий быстро наклонился, схватил Митрохина за жирное, волосатое запястье и с силой прижал его к столу.
      — А теперь слушайте меня внимательно, Митрохин, — сказал он ледяным голосом, глядя толстяку прямо в глаза. — С того момента, как мы возьмем аванс, вы будете тщательно следить за своей речью. И если вы еще хоть раз позволите себе оскорбить меня или кого-либо из моих коллег, я достану ствол и сам выбью мозги из вашей жирной головы. Вы поняли меня, Митрохин?
      Взгляд Турецкого был колючим и ледянным. Митрохин несколько секунд смотрел ему в глаза, затем не выдержал, лицо его обмякло, губы потеряли твердое очертание.
      — Ладно, — сказал он тихим голосом. — Ваша взяла. Я постараюсь держать себя в рамках. Я согласен. Заключайте договор, или что там, у вас, положено.
      — Вот и хорошо, — сказал Александр Борисович и выпустил запястье Митрохина из своих железных пальцев. Затем откинулся на спинку стула и сказал: — Мое правило: корректность за корректность, хамство за хамство.
      — И око за око, — усмехнулся Плетнев.
      Митрохин посмотрел сперва на него, потом на Турецкого, нервно облизнул губы и сказал:
      — Вы должны меня понять, парни. Не каждый день человека собирается убить его собственный партнер по бизнесу.
      — Именно поэтому мы продолжаем этот разговор, — холодно произнес Александр Борисович.
      После того, как договор был составлен, а деньги пересчитаны и спрятаны в сейф, Александр Борисович закурил сигарету, пристально посмотрел на Митрохина и сказал:
      — Обговорим детали.
      Спустя полчаса, когда за Митрохиным закрылась дверь, Антон Плетнев повернулся к Турецкому и сказал:
      — Саш, можно вопрос?
      — Валяй, — разрешил Турецкий, дымя сигаретой.
      — Как ты это делаешь?
      — Что именно? — не понял Александр Борисович.
      — Да вот это. Один пристальный взгляд, и разъяренный волк тут же превратился в смирного ягненка.
      — А, ты про это, — Александр Борисович улыбнулся. — Это называется «взгляд на поражение». Это как у японских самураев. Когда два незнакомых самурая встречались на дороге, они не сразу хватались за мечи. Вернее сказать, они за них вообще не хватались. Они просто стояли и смотрели друг другу в глаза. Кончалось это тем, что один из них отходил в сторону, уступая дорогу сильнейшему.
      — Как же они узнавали, кто из них сильней?
      — А вот так и узнавали — по взгляду. Помнишь как у Толстого?«Глаза — зеркало души!»
      Плетнев задумчиво поскреб в затылке, и Турецкий, видя его замешательство, весело рассмеялся.
      — Да ну тебя, — фыркнул Плетнев. — Я серьезно спрашиваю, а ты…
      — А я тебе серьезно и отвечаю.
      — Ладно, проехали. — Антон улыбнулся. — Лучше скажи, где вы Новый Год праздновать будете? К нам с Васькой не соберетесь?
      Александр Борисович покачал головой:
      — Нет. Хотим отпраздновать вдвоем.
      — Романтично, — заметил Плетнев.
      — Будешь зубоскалить, не пригласим на Рождество, — предупредил его Турецкий. — А на Рождество у нас будет огромный жирный гусь. Он уже дожидается своего часа на балконе.
      — Ого! Откуда такая экзотика?
      — Ирине клиентка приволокла. Плата за счастливое избавление от невроза.
      — Везет же некоторым, — вздохнул Плетнев. — А мне мои клиенты только ручки дарят. У меня уже три позолоченных «паркера» в столе. И все фальшивые!
      Плетнев засмеялся, однако Турецкий на этот раз остался серьезен.
      — Не нравится мне этот Митрохин, — задумчиво проговорил он. — Что-то в нем есть… неискреннее.
      Антон пожал плечами:
      — Не знаю, Саш. По мне обычный толстосум. А насчет искренности, так они ее еще в школе за пирожок продали. Да и хрен с ним, он ведь к нам не исповедоваться пришел.
      Турецкий тряхнул головой.
      — Да, Антоша, ты прав. Сегодня праздник, Новый Год. Незачем портить себе настроение из-за обычного хама.

2

      В запасе был еще час. Александр Борисович уже готов был спуститься в метро, но в запасе был еще час. Если выпить бокал пива, это займет не больше двадцати минут. А рюмку водки — и того меньше. Потом можно ехать домой. Да, потом можно спокойно ехать домой. Просто странно, как меняется мир после одного-единственного бокала пива. Рюмка водки в этом деле предпочтительнее, но пить водку в одиночестве почему-то считается плохим тоном. Если человек (интеллигентный и прилично одетый человек, уточним для ясности) заказывает себе в баре рюмку водки, окружающие тотчас принимаются смотреть на него с сочувствием. «У парня явно что-то случилось», — думают они.
      Никого и никогда не убедишь в том, что пьешь водку… просто потому, что хочешь водки, если на тебе приличный костюм, а на носу у тебя поблескивают очки в золотой оправе. Приличный человек по определению не должен пить водку в одиночестве. Другое дело «неприличный» — этому позволено все. Даже если он запьет водку пивом, на него никто не посмотрит косо. Потому как что же с него взять, с неприличного-то?
      — Александр Борисович, вы?
      Турецкий отхлебнул пива и покосился на подошедшего человека. Физиономия была отдаленно знакомая. Впрочем, слишком отдаленно, чтобы забивать себе этим голову.
      — Нет, вы обознались, — сухо ответил Турецкий.
      Мужчина усмехнулся.
      — Не валяйте дурака. Я ведь вас узнал.
      Турецкий поставил бокал с пивом на стойку бара и повернулся к незнакомцу.
      — И что теперь?
      — Да ничего, — ответил тот, улыбаясь. — Просто приятно видеть вас в добром здравии.
      — Мне приятно, что вам приятно. Всего доброго! — равнодушно проговорил Александр Борисович и снова взялся за свое пиво.
      — Эге, да вы меня, я вижу, не узнали. Я Слава Прокофьев. Владелец автомастерской, помните? Вы меня посадили четыре года назад за… Впрочем, уже не важно, за что, поскольку свой срок я оттрубил.
      — Я многих посадил. — Турецкий отхлебнул пива и снова покосился на мужчину. — И что теперь? Хотите расквитаться со мной за прошлые обиды?
      Мужчина засмеялся.
      — Вот еще! Да какие там обиды! Если б не вы, я бы сейчас до сих пор чалился на нарах. Вы меня на два года посадили и от большой беды уберегли. Парни те, с которыми я связался… они ведь через полгода после меня сели. Только уже за вооруженный налет и убийство милиционера.
      — Не повезло, — заметил Турецкий.
      — Им — нет, — отозвался мужчина. — А мне — да. Не посади вы меня тогда, я бы с ними был. И получил бы на полную катушку. А теперь я вот он — перед вами! Отмотал свою полторашку и вышел за примерное поведение — чистый перед Богом и людьми.
      — И готовый к новым подвигам?
      Улыбка сошла с лица мужчины.
      — Чего? — недоуменно переспроси он.
      — Ничего. К слову пришлось.
      Мужчина помолчал.
      — Вижу, Александр Борисыч, у вас сегодня мрачное настроение. Что-то случилось?
      Турецкий нахмурился.
      — Слушай, приятель, — нетерпеливо проговорил он, — иди своей дорогой. Я тебя не помню, да признаться, и вспоминать не хочу. За свою жизнь я пересажал полсотни человек. И ни один из них не стоит того, чтобы я заводил с ним дружбу.
      — Это не важно, — отрезал мужчина. — Не важно, что вы меня не помните. Главное, что я вас помню. Знаете, Александр Борисыч а я ведь о вас часто думал. Там, на киче… Поначалу думал: выйду, найду вас и убью. Даже представлял себе это. Как я вас темным вечерком, из-за угла… А потом, когда узнал про дружков своих, так Богу за вас молиться стал. Это он меня уберег. Он, но вашими руками.
      Турецкий молчал. Всё, что он хотел, это зайти в бар, выпить кружку пива и побыть немного одному — перед тем, как вернуться домой и продолжить изображать из себя счастливого супруга. Но даже этого не получилось. Что же это за жизнь такая?
      — Я… — начал было Турецкий, гневно сдвигая брови, но мужчина остановил его жестом.
      — Я всё понял. У вас нет настроения, и вы не хотите со мной разговаривать. Что ж, может быть, когда-нибудь. Вот вам моя визитная карточка. — Мужчина достал из кармана пиджака визитку и положил ее на барную стойку. — Я ваш должник, Александр Борисович. И если когда-нибудь понадобится моя помощь, — я к вашим услугам.
      — Спасибо, — мрачно сказал Турецкий, даже не глянув на визитку.
      — Не за что. С Новым Годом вас! Вас и вашу супругу!
      — И вам не хворать, — отозвался Турецкий, по-прежнему не глядя на незнакомца.
      Тот повернулся, чтобы уйти, но вдруг остановился.
      — Александр Борисович… не знаю, вправе ли я просить. Дело в том, что я наводил о вас кое-какие справки…
      — Зачем?
      — Сперва — чтобы найти вас и… в общем, чтобы по-мужски поговорить. А потом… — Он пожал плечами. — По привычке, что ли.
      Александр Борисович молчал, с нетерпением ожидая, когда мужчина кончит болтать и уберется по своим делам.
      — Так вот, — продолжил тот, — я в курсе, что вы больше не работаете в прокуратуре. Я читал статью про взрыв в детском доме. И зауважал вас после этого еще больше.
      Турецкий вздохнул и поставил бокал на стойку.
      — Можно ближе к делу? — начиная раздражаться, произнес он.
      Мужчина виновато улыбнулся.
      — Да-да, конечно. Короче, я знаю, что вы сейчас работаете в частном сыскном агентстве. И, кажется, у меня есть для вас работа.
      Турецкий усмехнулся. Ситуация была забавна. Бывший зэк, которого несколько лет назад Александр Борисович упрятал за решетку, предлагал ему работу. Какие сюрпризы преподносит нам жизнь!
      — Ну, и что это за работа? — с сухой иронией осведомился Турецкий.
      Мужчина посмотрел на часы.
      — У меня сейчас нет времени рассказывать. Но я буду рад, если вы позвоните мне. Клиент не я, клиент мой отец. Дело у него конфиденциальное, и он сам переговорит с вами о нем. Кстати, насколько я знаю, он готов щедро заплатить. По-настоящему щедро.
      «По-настоящему щедро!» Турецкий усмехнулся, но ничего не сказал.
      — Визитку я вам дал, так что — звоните! А сейчас прошу прощения, но мне пора. Через полтора часа надо садиться за стол, а мне еще добираться до Медведково, и потом еще двадцать минут трястись на автобусе. Всего доброго, Александр Борисович! Буду рад, если вы позвоните!
      Дождавшись, пока он уйдет, Александр Борисович допил пиво, швырнул на железную стойку смятую купюру и направился к выходу.
      — Карточку забыли! — окликнул его бармен.
      Пришлось вернуться и сунуть в карман эту идиотскую карточку.
      После духоты бара воздух улицы, насыщенный выхлопными газами автомобилей, показался Турецкому чистым и свежим. Нужно было идти домой. Но на душе у Турецкого до сих пор было как-то странно.
      Сегодня последний день уходящего года. Самого страшного года в жизни Турецкого. И не только в его жизни, но и в жизни Ирины. За прошедший год она пережила столько несчастий и горя, что другому хватило бы на всю жизнь. И всё по вине драгоценного муженька — Александра Борисовича Турецкого, когда-то отважного следака, а нынче калеки с частной лицензией, которая годится лишь на то, чтобы подтереть ею задницу! В этом-то всё и дело. В том-то и дело…
      Вот и этот мужик. Лицо знакомое, но вспомнить невозможно. А ведь еще год назад он помнил — по крайней мере в лицо — практически всех фигурантов, которые когда-нибудь проходили по одному из его дел. А теперь память преподносит неприятные сюрпризы. Словно решила выбросить из головы воспоминания, связанные с работой, как ненужный мусор. Но образовавшуюся пустоту нужно чем-то заполнять. Чем, скажите на милость? Впечатлениями новой жизни? Жирным хамом Митрохиным? Его чертовым партнером, который решил в первый новогодний день прикончить своего старинного приятеля?
      Турецкий сунул в рот сигарету и недовольно пробормотал:
      — Не слишком ли много дерьма для новой жизни?
      Затем усмехнулся, прикурил сигарету, вздохнул и медленно побрел в сторону метро.

3

      Всё-таки Новый год — замечательный праздник. Казалось бы, давным-давно вырос, стал взрослым, да чего там взрослым — стареть самое время! — а всё смотришь на нарядную елку, всё ждешь чего-то. Будто и впрямь с двенадцатым ударом курантов жизнь переменится. Причем, в лучшую сторону.
      Потом с громким хлопком вылетает пробка, шампанское льется в бокалы, затем благородную струю шампанского сменяет менее благородная, но более родная струя водки, и вдруг оказывается, что на часах уже шесть утра… Ты идешь спать и спишь крепко-крепко, по крайней мере, до тех пор, пока тебя не разбудит грохот петард, которые под окнами бросают мальчишки. Наконец, ты просыпаешься, опохмеляешься (если есть такая потребность), доедаешь салат-оливье, потом снова пьешь… И снова… А когда уже водка не лезет в горло, и от селедки под шубой мутит, ты узнаешь, что каникулы закончились и начинаются будни… И всё возвращается на круги своя.
      Никаких чудес, никаких сказочных превращений. Тыква так и остается тыквой, а крысы даже не думают превращаться в прекрасных скакунов. И ты сидишь как-нибудь вечером на кухне, смотришь в темный квадрат окна, и чей-то голос внутри тебя мрачно произносит: «Жизнь — дерьмо».
      Вот такие мысли роились в голове у бывшего «важняка», а ныне сотрудника детективного агентства «Глория» Александра Борисовича Турецкого.
      Однако в телефонном разговоре с Меркуловым он их, ясное дело, озвучивать не стал. Зачем портить человеку настроение?
      Константин Дмитриевич был приятно, по-праздничному, возбужден. По всей вероятности, он уже успел немного принять.
      — Мы только что из театра! — сообщил Меркулов Турецкому, едва поздоровавшись. — Смотрели «Щелкунчика»! Думал — усну, а ничего. Понравилось даже. Смотрел?
      — Нет, — сухо ответил Александр Борисович.
      — А на улице хорошо-то как, а! — не обращая внимания на невеселый тон друга, продолжил Константин Дмитриевич. — Радостные физиономии вокруг, все навьюченные подарками, пахнет елкой… Кстати, приезжайте к нам ночью, а? Тем более, Ирина давно уже не была у нас в гостях. Моя по ней даже соскучилась. Говорит, не с кем побеседовать по душам.
      — Спасибо, Кость, но вряд ли.
      — Чего так?
      — Старые стали, ленивые, — усмехнувшись, ответил Турецкий. — Вот вас в гости с удовольствием примем. Ирка столько всего наготовила, что нам за год не съесть.
      — Да я бы с радостью, но к нам кум с семьей приехал. И потом, боюсь, что после часа ночи я буду уже не транспортабелен, а моя машину не водит. Слушай, я что хотел спросить: у тебя нога как?
      — Нормально. А что?
      — Да мне тут одного классного врача посоветовали. Я ему про тебя рассказал… Ну, про то, что у тебя в непогоду…
      — Уже нет, — оборвал друга Турецкий.
      — Сань, не ерепенься. Он, правда, отличный врач.
      — Спасибо за трогательную заботу, — с мрачной насмешливостью буркнул в трубку Турецкий. — Куда бы я без вашей заботы, Константин Дмитриевич. Сначала укатали человека под асфальт, а потом интересуетесь, как он там, под асфальтом, поживает. Трогательно, аж слезы из глаз.
      Меркулов помолчал.
      — Зря ты так, Сань, — сказал он после паузы и уже не таким веселым голосом. — Я ведь хотел…
      — Сань! — крикнула из кухни Ирина. — Иди помоги!
      Турецкий поспешно распрощался с Меркуловым и положил трубку. Сентиментальные излияния подвыпившего друга не развлекали, не радовали и не умиляли его. А раз так, чего тут обсуждать?
      На кухне Ирина быстро взяла мужа в оборот и заставила его чистить овощи.
      — Ир, у нас что, гости будут? — поинтересовался Александр Борисович, с явным неудовольствием поглядывая на гору моркови, свеклы и маринованных огурцов, с которых ему полагалась снять шкурку.
      — Не знаю, — ответила Ира, не отрываясь от работы. — Может, кто и зайдет. Но вряд ли.
      — Тогда зачем столько всего?
      — Ну, как… — Ирина пожала плечами. — Новый год всё-таки. Согласись, если в Новый год стол не уставлен яствами, то он выглядит несколько уныло.
      — Но зачем так много? — повторил Турецкий. — Можно было обойтись парой салатов да этим гадским гусем.
      — Турецкий, не брюзжи. Съешь ты своего гуся за раз, а завтра и послезавтра что будешь есть? Я в праздники с утра до вечера у плиты стоять не собираюсь.
      — Отлично, — скептически улыбнулся Александр Борисович. — Тогда у меня рацпредложение. Давай отварим тонну картошки и будем есть её весь последующий год. И готовить не надо: разогрел — и порядок. А можно еще сухарей насушить.
      — Турецкий, замолчи!
      — А можно пирожков нажарить — штук пятьсот. Будет с чем на двадцать третье февраля чай пить.
      Ирина швырнула нож на доску и резко повернулась к Турецкому.
      — Сань, да что с тобой такое, а? Ты уже с Меркуловым поссорился, теперь и со мной хочешь?
      — А ты всё слышишь, — пробурчал Турецкий.
      Ирина вытерла руки о полотенце, поправила фартук и сказала:
      — Давай, я готова.
      — К чему? — не понял Турецкий.
      — Слушать гадости, которые ты мне скажешь. Только давай выкладывай всё сразу, — всё, что накопилось. Чтобы за праздничным столом мы пили шампанское, а не выясняли отношения.
      Турецкий стушевался.
      — Ир, я не собираюсь с тобой ссориться.
      — Правда? Тогда что же ты делаешь последние двадцать минут? Да какие там минуты, что ты делаешь последние несколько месяцев?
      — Я что я такого делаю?
      — Ты делаешь все, чтобы я с тобой развелась.
      — Правда?
      — Правда.
      — Гм… — Турецкий насмешливо почесал затылок. — А мне казалось, наш союз нерушим. Но если ты хочешь…
      — Ох-х, — вздохнула Ирина Генриховна. Затем усмехнулась и продекламировала:
      Умоют меня и причешут
      Заботливой, нежной рукой.
      И в новое платье оденут,
      Как гостя на праздник большой.
      При громком торжественном пении,
      При блеске свечей восковых
      В строгом и важном молчании
      Я встречу друзей дорогих…
      — Что это? — нахмурился Турецкий, стихи ему явно «не пришлись».
      — Не помню. Из какой-то книжки.
      — И зачем ты мне это прочла?
      — В голову пришло. — Взгляд Ирины стал грустным и насмешливым. — Смотрю я на тебя, Турецкий, и сердце кровью обливается. Тебе самому-то не надоело?
      — Что?
      — Жалеть себя.
      — Ир, — угрюмо проговорил Александр Борисович, — это запрещенный удар.
      — Раньше ты не был таким ранимым.
      — Раньше я был старшим следователем Генпрокуратуры. Должностным лицом весьма высокого полета. А должностное лицо не имеет право показывать слабые места.
      Ирина снова вздохнула. Она была очень терпеливой женщиной, но этот разговор утомил и ее.
      — В общем, так, Турецкий, — сказала она устало и тихо. — Сегодня у нас будет праздничный ужин. И уж будь добр, сделай над собой усилие, выдай мне хотя бы пять улыбок за ночь.
      — Тебе это будет дорого стоить, — съязвил Александр Борисович.
      — Ничего, я готова заплатить.
      — Чем? — поинтересовался Турецкий.
      — Как чем? Харчами!
      Турецкий хотел сурово нахмуриться, но не выдержал — рассмеялся.
      — Ладно, жена, почищу я тебе твои овощи. Но смотри: если ужин мне не понравится, и все мои усилия зря, взыщу по полной программе. Кстати, Нинка еще не звонила?
      — Нет.
      — Родили себе блудную дочь, — проворчал Александр Борисович. — И что бы ей дома Новый год не встретить, а? С отцом, с матерью. Ведь Новый год — семейный праздник. По крайней мере, в книжках так пишут.
      Ирина пожала плечами:
      — Ей с нами скучно, Сань. Ведь мы с тобой для нее старики.
      — Глупости. Что они такого знают, эти молодые, чего не знаю я? Можешь мне ответить на этот вопрос?
      — Запросто. Ты, например, знаешь, как называется последний альбом Бритни Спирс?
      — А кто это? — поднял бровь Александр Борисович.
      Ирина усмехнулась.
      — Вот то-то и оно. Темный ты человек, Турецкий. О чем с тобой можно говорить?
      Александр Борисович вздохнул:
      — Да, жена… Отстали мы с тобой от жизни.

4

      Праздничный стол был великолепен. В вазочках из хрусталя и венецианского стекла играли всеми цветами радуги салаты. В огромном блюде в центре стола красовался, играя золотистой корочкой, печеный гусь, обложенный запечеными яблоками. В маленькой серебряной икорнице сверкала гроздь рубиновых шариков икры. Шампанское играло и искрилось в хрустальным фужерах.
      Турецкий окинул стол взглядом и восхищенно проговорил:
      — Все эти блюда стоило готовить уже ради того, чтобы на них посмотреть!
      — Вот видишь, — улыбнулась Ирина. — Эстетическое наслаждение ты получил. Осталось получить гастрономическое.
      — Да ведь эту красотищу даже есть жалко, — сказал Александр Борисович. — Ну, какой варвар посмеет ткнуть ложкой… ну, к примеру, в эту «мимозу»?
      — Этим варваром буду я, — сказала Ирина. — Давай тарелку!
      Ирина смело загребла ложкой салат и положила на тарелку мужу.
      — Ну вот, одной красотой на земле стало меньше, — вздохнул Александр Борисович.
      — Ничего. Зато одним сытым мужчиной станет больше, — насмешливо возразила Ирина.
      — Ой! — воскликнула вдруг она, уставившись на экран телевизора. — Кажется, он уже заканчивает. Сделай скорей погромче!
      Турецкий взял пульт и прибавил громкость телевизора.
      — …чем в прошедшем году, — с улыбкой закончил президент. — С новым годом вас, дорогие друзья! С новым счастьем!
      Президент страны отсалютовал Ирине и Александру Борисовичу фужером с шампанским. Картинка на экране сменилась. Теперь вместе загорелой и бодрой физиономии президента показывали огромный циферблат с бодро скачущей по кругу секундной стрелкой.
      — Саня, ты чего сидишь? Обнови скорей бокалы!
      Забили куранты. Турецкий взял бутылку и «освежил» шампанское в бокалах. В телевизоре отзвенел последний удар курантов, и грянула музыка.
      — За счастье! — сказала Ирина.
      — Чтоб у нас всё было хорошо! — отозвался Александр Борисович.
      Супруги чокнулись фужерами и выпили.
      — Отлично! — улыбнулась Ирина. — Как же я люблю Новый год!
      — Как же я люблю шампанское! — иронично отозвался Турецкий. — Хотя водочку всё же больше.
      — Тебе положить чего-нибудь?
      — Спрашиваешь! Я хочу попробовать всё, что ты приготовила.
      — Для этого тебе придется шевелить челюстями до самого утра.
      — Я к тому готов, — кивнул Александр Борисович.
      На экране телевизора закружился, заискрился и зашумел «Голубой огонек». За последующие полчаса Турецкий успел перепробовать добрую половину всех яств, произнести четыре тоста и разлить по фужерам бутылку шампанского.
      И тогда его вдруг пробило на сантименты.
      — Ир, — сказал Александр Борисович проникновенным голосом, глядя на жену мягкими, мерцающим взглядом. — В том году я умер, причем два раза… Первый раз, когда просто выключился свет… Я взрыва не слышал, просто вдруг стало темно… А потом, в темноте я услышал твой голос… И вернулся. Оказалось, что это совсем не страшно… Просто как уснуть и проснуться… А потом я умер по настоящему… Внутри меня больше не было желаний — пустота быстро наполняется, — и она наполнилась… Подозрительностью… Злобой… Ревностью… Ир… Прости меня за все… Я вернулся…
      Ирина прикрыла ладонь мужа своей ладонью.
      — Прости, что дала тебе повод, — тихо сказала она. — Я не могла честно сказать ни тебе, ни себе, что где-то в глубине души, я тебя винила за… нашего нерожденного ребенка.
      Турецкий хотел что-то сказать, но Ирина легонько коснулась его губ пальцами.
      — Тссс. — Она улыбнулась. — Я сейчас скажу и больше никогда не буду… Прости, что всю свою преданность, теплоту, любовь перенесла на Васю.
      Александр Борисович снова хотел что-то сказать, но и на этот раз теплые пальцы жены легли ему на губы.
      — Что он стал мне… как сын, — продолжила она. — Прости, что при этом забыла о тебе.
      Александр Борисович пристально разглядывал лицо жены, так, словно увидел его впервые. «Она по-прежнему красива, — думал он. — Эта женщина вообще не стареет. Не то что я — старый барбос. И что она во мне нашла? Желчный, злой, вечно недовольный… Нет, я бы на ее месте давно бы бросил такого кретина. Однозначно».
      — О чем задумался? — спросила Ирина.
      — Да вот думаю, какая ты у меня красавица.
      — Ты только сейчас это разглядел? — кокетливо поинтересовалась Ирина.
      — Видимо, да.
      Ирина вздохнула:
      — Балбес.
      Александр Борисович тихо засмеялся. Потом плеснул в фужеры шампанское и провозгласил:
      — За тебя, Ир!
      — За тебя, Саш! С Новым годом!
      Они чокнулись фужерами и выпили.
      — А все-таки здорово, что мы с тобой сегодня одни, — сказал Турецкий, глядя на жену мерцающим взглядом. — Когда бы еще удалось так поговорить.
      — Ты прав. Стоило ждать Нового года ради одного такого разговора. Ведь в другое время тебя никаким калачом не заманишь домой. Целый день где-то бегаешь. Придешь, поешь и — бегом в свой «кабинет».
      — Неужели я так делаю? — удивился Александр Борисович.
      — Угу, — кивнул Ирина, глядя на Турецкого поверх фужера смеющимися глазами.
      — В таком случае, я действительно балбес!
      Турецкий допил шампанское и отодвинул от себя тарелку.
      — Что-то я не то говорю, Ир, — сказал он, не отводя взгляда от лица жены. — Знаешь, что я подумал?
      — Что?
      — А ну его это застолье… — С этими словами Александр Борисович передвинулся на диване, так, чтобы быть поближе к жене. — В народе как говорят?
      — И как же? — лукаво улыбнулась Ирина.
      — Как Новый год встретишь, так и проведешь!
      — Неужели это правда?
      — Конечно. Народ зря не скажет.
      Александр Борисович обнял жену и поцеловал ее в губы. Ирина смешливо поежилась.
      — Сашка, дурень… Ну, где у тебя мысли, а? В каком месте?
      Турецкий взял руку жены, поцеловал и положил себе на плечо. Потом вновь принялся целовать лицо жены — такое знакомое и такое незнакомое, такое милое и такое строгое.
      — Ой! — с смехом сказала Ирина. — Что-то мне шампанское в голову ударило…
      — Тебя это расстраивает? — осведомился Турецкий, на секунду прервав поцелуи.
      — Наоборот. Мне этого так давно не хватало.
      Она обхватила взлохмаченную голову Турецкого и прижала ее к груди.

5

      Проснувшись рано утром, Турецкий сходил на кухню и выпил рюмку ледяной водки, закусив ее вчерашним салатом, который, постояв ночь в холодильнике, стал в десять раз вкуснее. Если и было похмелье, то после рюмки водки его как рукой сняло.
      Александр Борисович выкурил сигарету, вмял окурок в пепельницу и вернулся в спальню. Некоторое время он стоял перед кроватью, глядя на спящую жену и улыбаясь. Всё-таки Ирка обалденно красивая женщина, подумал он. И как она со мной живет, с таким ослом? Могла бы найти себе какого-нибудь олигарха… Они нынче любят умных да красивых. Глупые куклы с ногами от ушей их уже не устраивают. Внезапно в голову Турецкому пришли стихи. Он присел на край кровати и тихо зашептал.
      Твои глаза — как чистые озера,
      Где крохотные камушки на дне,
      Где водорослей тонкие узоры,
      Где сам я отражаюсь в глубине…
      Ирина улыбнулась во сне.
      — Ты моя лапа, — прошептал Турецкий, наклонился и осторожно, чтобы не разбудить, поцеловал жену в щеку.
      Затем примостился рядом и, сладко зевнув, тут же уснул.
      Проснулся он спустя три часа. Ирины рядом не было, но из комнаты раздавался ее негромкий голос — она с кем-то беседовала по телефону.
      Александр Борисович лежал в постели и, весело щурясь, поглядывал в окно. Настроение был отличное. Он знал, что сейчас встанет, пройдет на кухню, достанет из холодильника пару вазочек с салатами, графин с недопитой водкой, огурчики и… При мысли об этом «и» на душе у бывшего «важняка» стало тепло и уютно.
      Ирина в гостиной положила трубку. Послышались ее легкие шаги, дверь распахнулась и она вошла в спальню.
      — А, ты уже проснулся. Как самочувствие в первый день нового года?
      — Лучше, чем в последний день старого. А ну-ка, иди сюда! — Турецкий хлопнул ладонью по постели.
      Ирина села на кровать, наклонилась и поцеловала мужа в губы. Лицо ее, однако, выглядело встревоженным.
      «Плохие новости», — понял Александр Борисович и почувствовал, как отличное настроение куда-то улетучивается. Ни дня без плохих новостей. Когда же это кончится!
      — Ир, кто звонил? — тихо спросил Турецкий.
      — Алина. Моя троюродная сестра из Астрахани.
      — Это которая? Такая двухметровая дылда с рыжими волосами?
      Ира покачала головой:
      — Нет. Невысокая, черненькая. У нее отец татарин.
      — А, помню, помню. Зажигательная дамочка. И чего она хотела? Уж не в гости ли решила пожаловать? Если так, то я согласен. Завсегда рад хорошенькой женщине.
      — Сань, прекрати юродствовать.
      — Оп-па. — Александр Борисович нахмурился. — Кажется, я не «догнал» ситуацию, как говорит наша дочь. Что случилось?
      — У Алины маленький сын — Марат.
      — Да-да, я помню, — кивнул Турецкий. — Маратик. Славный мальчуган. С ним что-то случилось?
      — Случилось, Сань. Он попал под машину. Множественные повреждения внутренних органов. Нужна операция.
      Турецкий взлохматил пятерней волосы.
      — Н-да, дела. Мы можем чем-то помочь?
      Ирина пересела на диван и задумчиво сложила руки на груди.
      — Ир, так чем мы можем помочь? — повторил вопрос Турецкий.
      Ирина вздохнула:
      — Боюсь, что почти ничем. Операция очень дорогостоящая. Нужно отвезти мальчика в Германию. Мужа у Алины, как ты помнишь, нет. Родители ее далеко не миллионеры, даже наоборот. Живет в заводском общежитии. В общем, деньги взять неоткуда.
      — Так надо обратиться с призывом к каким-нибудь спонсорам. Дать объявление в Интернете и так далее.
      — Уже давала.
      — Ну и?
      — Собрала только четверть суммы.
      — Значит, надо еще раз бросить клич.
      — Она готова, но времени уже нет. Через пять дней Марата нужно везти в клинику. Иначе всё.
      Александр Борисович задумался.
      — Черт, и мы с тобой нынче не при деньгах. Нинке за семестр не заплатили. И за ремонт машины я еще не расплатился. Сколько хоть нужно-то?
      — Вместе с реабилитационным курсом тридцать тысяч долларов.
      Турецкий присвистнул.
      — Ого!
      — Вот тебе и ого. Жалко мальчишку. Очень способный парень. С четырех лет на пианино играет. Сейчас в музыкальной школе для одаренных детей по классу композиции учится.
      — Сколько ему сейчас?
      — Как Ваське. Десять. — Ирина страдальчески сжала пальцы. — Черт, и ведь ничем нельзя помочь.
      Александр Борисович помолчал.
      — Да, сумма большая, — выдал он, наконец. Протянул руку и погладил жену по плечу. — Ну, зая, не расстраивайся ты так. Я попробую что-нибудь придумать. У меня много знакомств, ты же знаешь.
      — Не думаю, что твои знакомства тут помогут, — грустно сказала Ирина. — Никто не захочет отстегнуть с барского плеча тридцать тысяч. Это ведь не вложение денег, а акт милосердия. На это мало кто способен.
      — У меня есть пара толстосумов, которые…
      — Саш, кончай, а! — Ирина поднялась.
      Она была очень расстроена. Турецкий поскреб в затылке. Затем протянулся за сигаретами и пошарил, не глядя по тумбочке. Пальцы его наткнулись на маленький картонный прямоугольник. Турецкий машинально поднес его к лицу и прочел:
      …
       Вячеслав Иванович Прокофьев
       Менеджер
       Фирма «Ваш праздник»
      — Эт-то еще кто? — растерянно проговорил Александр Борисович и вдруг вспомнил. — А, старый знакомый…
      — Ты это о ком? — спросила Ирина без всякого любопытства.
      — Да встретил вчера одного знакомого в баре…
      — В баре?
      — Ну да. Заскочил на минутку выпить бокал пива и… Постой… — Турецкий приподнялся на локте. В ушах у него зазвучал голос Прокофьева, зазвучал отчетливо и внятно:
      …
       «Александр Борисович, кажется, у меня есть для вас работа. Клиент не я, клиент мой отец. Дело у него конфиденциальное, и он сам переговорит с вами о нем. Кстати, насколько я знаю, он готов щедро заплатить. По-настоящему щедро».
      — Он готов щедро заплатить, — пробормотал Турецкий.
      — Что? — не поняла Ирина, с легким удивлением посмотрев на мужа. — Кто готов заплатить?
      — Гм… — Александр Борисович задумчиво потер нос. — Что ж, посмотрим, насколько ты щедр, приятель.
      — Саш, ты о ком говоришь-то?
      — Да о вчерашнем знакомом из бара. Я совсем забыл, а он ведь предлагал мне работу.
      — Что за работа? — насторожилась Ирина.
      Турецкий пожал плечами:
      — Понятия не имею. Я был не в настроении с ним разговаривать. Да и ему некогда. Всё-таки новогодний вечер…
      Ирина посмотрела на визитную карточку, которую Александр Борисович все еще вертел в пальцах.
      — Это его визитка?
      — Угу. Надо бы позвонить.
      — Но ведь у вас уже есть работа. Ты вчера рассказывал. Какой-то Митрохин…
      — Ну, с «делом Митрохина» мы покончим сегодня вечером, — усмехнулся Турецкий. И подумал: «Если, конечно, его не прикончат раньше».
      — А потом? — спросила Ирина.
      Александр Борисович дернул уголком губ:
      — Да в том-то и дело… Как в финале Гамлета». «Дальше — тишина». Так, мелочевка всякая, ничего серьезного и денежного. — Он снова взглянул на визитную карточку. — А вот господину Прокофьеву я позвоню.
      — Он богат?
      Турецкий покачал головой:
      — Вряд ли. Если только не подпольный миллионер. Но он что-то говорил про своего отца. И я сейчас припоминаю… — Турецкий наморщил лоб. — Да, помню. Отлично помню! Его отец приходил тогда ко мне. Пытался всучить взятку.
      — Ты взял? — насмешливо осведомилась Ирина.
      — А как же! Я ведь не дурак отказываться от денег!
      — Куда же ты их подевал?
      — Как всегда, потратил на казино и дорогих проституток.
      Ирина улыбнулась.
      — Ну, на это не грех и потратить. Один раз живем!
      Они переглянулись и рассмеялись.
      — А если серьезно, Сань, что это за человек?
      — Ты об отце?
      Ирина кивнула:
      — Угу.
      — Да мутный какой-то господин. Насколько я помню, у него было что-то вроде казино… Где-то в провинции. Или игорный зал… Или еще что-то в этом роде.
      — Если так, то деньги у него водятся. — Ирина взяла с тумбочки телефонную трубку и протянула ее мужу. — Турецкий, звони немедленно.
      — Что, даже кофе не попью? — с напускным недовольством спросил Александр Борисович.
      — Позвони, а потом попьем вместе. Если договоришься о встрече, я тебе разрешу выпить не только кофе, но и рюмку водки.
      — Водки? — шутливо воскликнул Турецкий. — Ты что, серьезно?
      — Вполне, — в тон ему ответила Ирина. — Видишь, на какие жертвы я готова пойти ради Алины и ее сынишки!
      При упоминании о больном мальчике Ирина опять приуныла.
      — Ладно, зая, не грусти заранее. — Александр Борисович взял телефон и поцеловал теплую ладонь жены. — Прорвемся!
      Жена внимательно на него посмотрела и улыбнулась.
      — Ты знаешь, Сань, когда ты так говоришь, я ничего не боюсь. Ладно, пойду сделаю тебе кофе.
      Ирина чмокнула мужа в нос и ушла на кухню. Турецкий подождал, пока за ней закроется дверь и набрал номер, указанный в визитке.
      — Слушаю вас, — почти тотчас же отозвался на том конце мужской голос.
      — Я говорю с Вячеславом Ивановичем Прокофьевым?
      — Да, Александр Борисович, это я. Как хорошо, что вы позвонили…

* * *

      Ирина поставила турку на плитку и присела на табурет. Лицо у нее было грустным, по краям рта проступили две тонкие морщинки. В памяти у нее возникло веселое лицо маленького Маратика. Мальчишка, в самом деле, был очень смышленый. В последний раз Ирина видела его года четыре назад. Тогда у них состоялся очень серьезный и очень взрослый разговор.
      — Тетя Ира, а почему у вас нет сынишки? — спросил мальчуган.
      — У нас с дядь Сашей есть дочка, — улыбнулась в ответ Ирина.
      — А у моей мамы есть и сынишка и дочка!
      — Да, я знаю.
      Тогда, вертясь на коленках у Ирины, мальчишка выдал фразу, которая на всю жизнь засела у нее в памяти.
      — Теть Ира, если я умру, у мамы останется Гузель!
      Ирина улыбнулась.
      — Ты будешь жить долго и счастливо. И доживешь до самой старости! Будешь седым-седым дедушкой!
      Мальчик улыбнулся в ответ и произнес — задумчивым, странным и совсем не детским голосом:
      — Может быть, и буду. А может быть, и нет. Мне приснилось, будто я умер, и мама плачет. И тогда я подумал, что это хорошо, что у мамы есть еще и дочка. Вам тоже надо родить еще одного ребеночка!
      — Хорошо, убедил. Я обязательно рожу второго ребеночка. А ты взамен перестань думать о всяких глупостях, хорошо?
      — Хорошо, — кивнул малыш.
      Кофейная пена с шипением выплеснулась на конфорку. Ирина быстро переставила турку на стол, снова опустилась на табурет и горько разрыдалась.

6

      Иван Максимович Прокофьев, отец Вячеслава, оказался невысоким, ладно скроенным мужчиной лет шестидесяти, с приятным, хотя и несколько одутловатым, лицом и седыми волосами, аккуратно зачесанными набок. На подбородке у него красовалась седая бородка-эспаньолка, делавшая его похожим на какого-нибудь писателя или ученого. Вместо галстука Иван Максимович носил яркую шелковую бабочку.
      Они сидели за столиком кофейни, у самого окна, так, что солнечные лучи, падая на белую скатерть и белые чашки, воспламеняли их и заставляли мужчин щуриться.
      — Отличный сегодня день, — сказал Прокофьев, попыхивая трубкой и поглядывая на Турецкого небольшими, внимательными глазами.
      — Да, неплохой, — согласился Александр Борисович.
      Турецкий был готов к любому повороту дела. Если условия окажутся нелепыми, а задание невыполнимым, он просто встанет и покинет кафе. Но если дело покажется вполне осуществимым, а условия — приемлемыми — в этом случае Александр Борисович был не намерен медлить. Он подпишет договор и уйдет отсюда с авансом в кармане. Подобный исход встречи был заранее обговорен в телефонном разговоре. В сумке у Турецкого лежал бланк договора с печатью агентства и пустыми графами, которые можно было заполнить в течение десяти минут.
      — Спасибо, что согласились встретиться, — сказал Прокофьев. — Мой сын много рассказывал о вас. Говорил, что вы «легенда». И, как мне кажется, даже немного гордился тем, что посадили его именно вы. — Прокофьев улыбнулся и добавил: — Как бы странно это ни звучало.
      — Действительно, странно, — отозвался Турецкий и отхлебнул кофе.
      Он чувствовал себя немного глупо. Напротив него сидит человек, сына которого он несколько лет назад упрятал за решетку. А тональность разговора была такой, словно он, Александр Борисович, был строгим учителем, беседующим с отцом неуспевающего ученика. Того самого ученика, которому «строгий учитель Турецкий», ради «его же блага», влепил двойку.
      — Я введу вам в курс дела, — снова заговорил Прокофьев. — Но сначала вы должны пообещать мне, что наш разговор будет строго конфиденциальным.
      — Всё, что вы мне скажете, останется между нами, — привычно заверил будущего клиента Турецкий.
      Иван Максимович удовлетворенно кивнул.
      — Полагаю, так и будет. Вы не из тех, кто нарушает слово. Итак, дело вот в чем. В городке под названием Лебедянск у меня есть театр.
      — Театр? — вскинул брови Турецкий.
      Прокофьев кивнул:
      — Именно так. Когда-то «Глобус» был городским театром, но несколько лет назад я выкупил его у города и стал его полновластным хозяином.
      — Поздравляю, — сказал Турецкий.
      — Спасибо, — абсолютно серьезно ответил Прокофьев. — Театр «Глобус» имеет богатую историю. Сто лет назад его основал один лебедянский меценат — купец по фамилии Ларионов. Тот не жалел денег на его содержание, выписывал лучших актеров из обеих столиц, и очень быстро «Глобус» приобрел славу лучшего театра в губернии.
      — Приятно слышать, — брякнул Александр Борисович, сдерживая зевок. — Но нельзя ли поближе к делу?
      Иван Максимович посмотрел на сыщика и прищурился.
      — Да, вы правы. Я начал слишком издалека. Просто я очень люблю свой театр и готов рассказывать о нем часами.
      «Только не это», — с усмешкой подумал Турецкий.
      — Тогда, пожалуй, я сразу перейду к делу, а потом уже мы побеседуем о нюансах.
      — Это было бы великолепно, — заметил Александр Борисович.
      — Дело, собственно, вот в чем. Четыре дня назад пропала одна наша артистка. И не просто артистка, а выражаясь театральным языком, «прима»! Екатерина Шиманова. Она играла главные роли во всех наших постановках. При этом ей всего двадцать семь лет.
      — Она у вас и старух играла? — поинтересовался Турецкий, едва не зевнув. Еще не успев начаться, эта история уже ему наскучила. Какой-то провинциальный театр. Какая-то пропавшая актриса, которая — с вероятностью девяносто процентов — загуляла перед праздниками с каким-нибудь денежным ухажером. Может быть, он увез ее в Крым. Или на Гавайи. Или к черту на кулички. Какая, в сущности, разница?
      — Екатерина Шиманова могла сыграть что угодно, — сдержанно ответил Прокофьев. — Я говорю не как владелец театра, а как его художественный руководитель. Она — гениальная актриса!
      «Что же она до сих пор торчит в вашем Лебедянске, если такая гениальная?» — хотел спросить Турецкий, но сдержался. Сейчас его в этом деле интересовало только одно — гонорар. Если бы не больной мальчик, он давно бы плюнул и сделал театралу «ручкой». Однако ситуация не располагала к подобным выходкам.
      — Итак, она пропала, — сказал Александр Борисович. — Как вы это обнаружили и что предприняли для ее поисков?
      — Четыре дня назад она должна была играть Снегурочку в постановке по Римскому-Корсакову.
      — Опера?
      — Скорее, новогоднее шоу с элементами мюзикла. Спектакль начинался в семь часов вечера. Она позвонила в полшестого. Сказала, что уже едет, и что через десять минут будет в гримерке.
      — Она всегда приезжала в притык?
      Иван Максимович вздохнул.
      — Почти. Назвать очень дисциплинированным человеком Катю нельзя. Пару раз она едва не опоздала к началу спектакля и заставила нас здорово понервничать.
      — Могу себе представить, — усмехнулся Турецкий. — Я вас перебил. Продолжайте, пожалуйста.
      — Да, собственно, продолжать почти нечего. Она так и не приехала в театр. Ни через десять минут, ни через час… Она вообще не приехала. Мы кое-как выкрутились… Выпустили на сцену артистку из второго состава. Тем не менее, факт остается фактом — Екатерина Шиманова пропала.
      — Гм… — Александр Борисович задумчиво нахмурил лоб. — Она ехала на такси или на своей машине?
      — Видимо, на такси. Машина у нее была, но Катя всегда боялась… то есть, боится садиться за руль. — Прокофьев слегка покраснел. — Простите, я не хотел бы говорить о ней в прошедшем времени.
      — Ничего, бывает. Екатерина замужем?
      Иван Максимович покачал головой:
      — Нет, и никогда не была.
      — Детей тоже нет?
      — Нет, — вновь проговорил Прокофьев. И грустно добавил: — Хотя детишек она любит.
      — Ее родители богаты?
      — Ну… отец Кати — довольно состоятельный человек. Он владеет автосалоном, заправками, чем-то еще. Кроме того, он — основной спонсор нашего театра, — скромно добавил Прокофьев.
      — Ему никто не звонил, не предлагал выкупить дочь? — быстро спросил Александр Борисович.
      — Нет, — твердо ответил Иван Максимович.
      — Ясно, — задумчиво проговорил Турецкий. — Эта ваша Катя — она красивая женщина?
      — О! Очень красивая! — Прокофьев улыбнулся. — Восемь лет назад она даже победила на городском конкурсе красоты. С тех пор красота ее ничуть не увяла, скорей даже наоборот!
      — Значит, у нее должен быть жених. Ну, или просто парень.
      — Гм… — Иван Максимович облизнул губы. — Ее руки домогался один… местный хулиган. Даже не хулиган, а так, полное ничтожество. Некий Алексей Данилов. Он приходил к ней свататься, но Сергей Николаевич спустил его с лестницы.
      — Сергей Николаевич это?…
      — Это ее отец, — пояснил Прокофьев. — Сергей Николаевич Шиманов.
      — Ясно. А как насчет самой Екатерины? Она любила этого парня?
      Прокофьев нахмурился.
      — Этого никто сказать не может. Они встречались некоторое время. Потом, вроде бы, расстались. Видимо, он просто наскучил Кате. Поняв, что теряет любимую, Данилов сделал ей предложение.
      — В тот самый день, когда отец Кати спустил ее с лестницы?
      — Именно, — кивнул Иван Максимович. — Он пришел с цветами, в костюме и при галстуке. Но Катя даже не стала с ним разговаривать. Она ушла к себе в комнату. Но Данилов — очень упрямый парень. Он решил переговорить с Сергеем Николаевичем. Не понимаю, как он мог рассчитывать на согласие? — Прокофьев усмехнулся. — Когда-то он работал механиком в автосалоне, но полгода назад его выгнали за пьянство. С тех пор он нигде не работал.
      — На что же он жил?
      — Бабка завещала ему квартиру со всем содержимым. Там было много антикварной рухляди: бронза, фарфор, старинная мебель. Впрочем, ничего по настоящему ценного.
      — Откуда вы знаете?
      — Хозяин антикварной лавки — мой приятель, — пояснил Прокофьев. — За полгода парень распродал всё, что можно было продать.
      — И все вырученные деньги потратил на Катю? — уточнил Турецкий.
      Иван Максимович тонко усмехнулся.
      — Красивая подруга — дорогое удовольствие, — сказал он. — Катя любила… то есть, любит развлекаться. Рестораны, ночные клубы, поездки к озеру на уик-энд. Но, с другой стороны, на что же он рассчитывал? Такая женщина не может сидеть с утра до вечера дома и варить ему куриные бульоны… из кубиков.
      — Да, вы правы, — согласился Александр Борисович, доставая из кармана сигареты. — Полагаю, с парнем уже побеседовали?
      — Да, и очень пристрастно, — ответил Прокофьев.
      — Ну, и?
      — Он ничего не знает. Кроме того, у него есть алиби. Он весь вечер просидел в баре с приятелями. Его там видели, как минимум, человек десять.
      — Ясно, — проговорил Турецкий. — Полагаю, милиция её уже ищет?
      Иван Максимович замялся.
      — Видите ли, Александр Борисович, наш театр очень старый, — с вежливой улыбкой говорил Прокофьев. — И он… как бы это получше сказать?… В общем, у него есть определенная репутация. Отличная репутация, добавил бы я. Эта репутация складывалась не месяцами и не годами, она складывалась десятилетиями! Да-да, не улыбайтесь.
      — И не думал улыбаться.
      — Мы не можем позволить себе бросить даже малую тень на наш театр, — сказал Иван Максимович, скорбно сложив брови.
      — Да, я понимаю, — снова кивнул Турецкий. — Именно поэтому вы решили не обращаться в милицию?
      — Совершено верно. Мы решили обратиться к вам. Вы поможете нам, Александр Борисович?
      — Я готов попробовать, — ответил Турецкий деловито. — Если сойдемся в цене.
      Иван Максимович сухо улыбнулся.
      — Деньги не проблема. Сергей Николаевич, как вы понимаете, за ценой не постоит. Он готов на все ради счастья дочери и репутации театра.
      — Он так любит театр?
      — Да, любит. Всегда любил. В юности он даже пытался поступить в театральный институт. И не один раз. Даже став бизнесменом, Сергей Николаевич никогда не пропускал ни одной нашей премьеры.
      — Стало быть, дочь осуществила его мечту, — сказал Турецкий. — А что насчет ее матери? Она такая же одержимая театралка?
      — Увы, — грустно произнес Иван Максимович, — мать Екатерины Сергеевны умерла два года назад. Поскользнулась на льду и упала. Перелом позвоночника. Сейчас у Сергея Николаевича другая жена.
      — Надо полагать, молодая и красивая?
      — Угадали. — Прокофьев едва заметно усмехнулся. — Они вместе уже полтора года. Нинель — очень хорошая женщина.
      — Екатерина с ней ладит?
      Иван Максимович улыбнулся:
      — Еще как! Молодая мачеха стала ей лучшей подругой. Хотя… Нинель не очень любит театр. Однако они вместе ходили в фитнесс-клуб, регулярно всей семьей выезжали за город на пикники. Несколько раз втроем ездили за границу. Так что, в этом плане у них было полное взаимопонимание.
      «Как всегда, — подумал Турецкий. — В таких семьях всегда всё в порядке, пока не копнешь поглубже».
      Прокофьев поднял руку и глянул на часы.
      — Кстати, через пару минут Сергей Николаевич будет здесь, — сообщил он.
      — Ясно, — сказал Турецкий. — Вы у него, вроде как, «на разогреве». Ввели меня в курс дела, чтобы он сразу взял быка за рога.
      Прокофьев улыбнулся.
      — Можно сказать и так. А, вон и он идет!
      Турецкий глянул в окно. От стоянки к двери бара уверенной походкой шагал высокий, широкоплечий мужчина в коричневом пальто. Он был смугл и черноволос, но на висках уже серебрилась седина.
      — Всегда точен, как часы! — с улыбкой сказал Прокофьев.
      Не прошло и минуты, как Шиманов оказался возле стола.
      — Сергей Николаевич Шиманов, — представился он густым басом, пожимая руку Турецкому.
      — Александр Борисович Турецкий.
      — Очень приятно.
      Он сел за столик, подозвал официанта и сказал:
      — Двойной эспрессо. Только быстро. — Затем повернулся к Турецкому. — Иван Максимович уже рассказал вам о нашей проблеме? — спросил он.
      «Проблема, — подумал Турецкий. — Он называет это „проблема“. Любой другой на его месте сказал бы „горе“.
      — Да, я уже в курсе.
      — Когда вы можете выехать в Лебедянск?
      — Если мы договоримся насчет гонорара, то прямо сегодня, — ответил Александр Борисович.
      Прокофьев поднялся со стула.
      — Прошу прощения, но мне пора идти, — сказал он с вежливой улыбкой. — Чрезвычайно рад был с вами познакомиться, Александр Борисович! И еще раз спасибо вам за моего Славика. Как выяснилось, вовремя «сесть» — это тоже удача.
      Дождавшись, пока Прокофьев уйдет, Шиманов пробасил:
      — Итак, обговорим вопрос гонорара. Сколько вы хотите, Александр Борисович?
      — Тридцать тысяч долларов, — ответил Александр Борисович, спокойно глядя бизнесмену в глаза.
      — Это большие деньги, — сказал Сергей Николаевич.
      — Я знаю. Но речь идет о вашей дочери.
      Шиманов подумал и кивнул:
      — Да, вы правы. Но, кроме того, что я отец, я еще и бизнесмен. Как бы дико и неуместно это ни звучало. А потому давайте договоримся так: в случае, если моя дочь найдется и с ней все будет в порядке, вы получите… пятьдесят тысяч долларов. Если нет, я покрою ваши расходы и выпишу вам чек на пять тысяч. Как вам такие условия?
      Турецкий склонил голову набок и задумчиво посмотрел на бизнесмена. В лице Шиманова, в его блестящих глазах, в цвете его лица, манере дергать уголком губ — было нечто такое, что безошибочно выдавало… «А может быть, я и не прав, — подумал Александр Борисович, осаживая себя. — Бизнесмен подобного уровня не может быть кокаинистом. Хотя почему нет? Втянуть носом дорожку кокаина — отличный способ снять стресс после тяжелого трудового дня».
      — Видимо, вы очень хладнокровный человек, — сказал Турецкий. — Что ж, ваши условия кажутся мне справедливыми.
      Сергей Николаевич кивнул:
      — Вот и отлично. Должно быть, я кажусь вам чудовищем?
      — Почему?
      — Ну… вы, вероятно, ожидали, что я скажу что-нибудь вроде: «Я согласен на любые деньги, только найдите мне мою дочь!»
      — Признаться, обычно родители пропавших детей говорят именно так, — заметил Турецкий.
      Шиманов помолчал. Затем сказал — тихо и спокойно:
      — Я очень люблю свою дочь, Александр Борисович. И я сделаю всё, чтобы найти ее. Однако вам я плачу не за дочь, а за вашу работу. Как любому наемному служащему. Полагаю, это справедливо?
      — Вполне, — согласился Турецкий.
      — Значит, мы договорились. Чек на пять тысяч я выпишу вам прямо сейчас. Плюс — две тысячи на расходы. Этого ведь достаточно?
      — Увидим, — ответим Александр Борисович.
      — В случае, если ваши усилия окажутся бесплодными, аванс останется у вас.
      — Вы настоящий делец, — сказал Александр Турецкий, едва сдерживаясь, чтобы не усмехнуться. — Если вы не против, мы подпишем договор прямо сейчас.
      Шиманов не возражал. Александр Борисович достал из сумки бланки договора и протянул их Сергею Николаевичу. Тот всё внимательно прочел, заполнил пустые графы и затем размашисто расписался.
      — Дело сделано, — сказал он, протягивая Александру Борисовичу его вариант договора. — Осталось вручить вам деньги и получить от вас расписку.
      Шиманов достал из кармана чековую книжку и авторучку. Проставил сумму, неторопливо расписался и протянул чек Турецкому. Взамен Александр Борисович быстро набросал расписку, украсил ее своим стремительным автографом и передал Шиманову. Сделка, таким образом, была совершена.
      — Да, я забыл сказать вам еще про одно условие, — заговорил Сергей Николаевич странным голосом, который показался Турецкому зловещим.
      — Что за условие?
      — Если моя дочь погибнет, и я не найду виновных, за ее смерть ответите вы. Лично.
      Брови Турецкого взлетели вверх.
      — Это что, шутка? — холодно спросил он.
      Сергей Николаевич покачал головой.
      — Нет, я не шучу. Если Катя погибнет, я буду считать, что в ее смерти виноваты вы. Это будет для вас хорошим стимулом. И вы будете знать, что, рискуя ее жизнью, вы рискуете своей.
      — Мне ваше условие кажется идиотским, — сказал Турецкий раздраженно. — Вы, похоже, не до конца понимаете, с кем имеете дело. При необходимости я могу привлечь к делу МУР и Генпрокуратуру.
      Шиманов усмехнулся и кивнул.
      — Да, я наводил о вас справки, и знаю, что у вас богатые связи. Но меня это не остановит. Ради дочери я пойду на всё. Надеюсь, что то же самое вы готовы сделать ради безопасности жены.
      — При чем здесь моя жена? — насторожился Турецкий.
      — Вашу жену зовут Ирина Генриховна Турецкая, — медленно и четко произнес Шиманов. — В данный момент она направляется в офис компании «Ти Джей Электроникс», чтобы провести с сотрудниками психологические тренинги.
      — Что это значит? — сухо спросил Александр Борисович.
      — Это значит, что пока вы ведете следствие, я буду следить за каждым шагом вашей жены, — спокойно пробасил Шиманов. — Если мне не понравится ваша работа, я оставляю за собой право наказать вас так, как посчитаю нужным.
      Турецкий побледнел.
      — Вы угрожаете моей семье?
      Шиманов качнул большой головой:
      — Нет. Но я хочу, чтобы вы знали: отныне жизнь вашей супруги зависит от того, насколько успешно вы проведете расследование. Мы совершили сделку. Вы получили аванс и теперь работаете на меня.
      Некоторое время Александр Борисович молча и угрюмо разглядывая Шиманова. Потом вздохнул.
      — Похоже, вы действительно, не шутите, — сказал он. — Хорошо, я возьмусь за это дело. Но имейте в виду: если с головы моей жены упадет хоть один волос, я достану вас из-под земли.
      — В этом я не сомневаюсь, — спокойно ответил Сергей Николаевич. — И я запомню всё, что вы сказали. Приступайте к работе, господин Турецкий. Время не на нашей стороне, и мы не должны медлить.

7

      — Ну, как? — с тревогой и любопытством спросила Ирина, когда Турецкий переоделся и сел за стол.
      Александр Борисович откусил кусок пирога с рыбой и похвалил:
      — Вкусно!
      Ирина улыбнулась.
      — Дурень, я не об этом. Как твое новое дело. Ты взялся за него?
      — Слушай, Ир, а не слишком ли мало в пироге лука?
      — Турецкий, не заговаривай мне зубы.
      — Ладно. — Александр Борисович отхлебнул чаю и сказал: — Завтра утром я вылетаю в Лебедянск.
      — О, Господи! Где это?
      — Там! — неопределенно махнул рукой Турецкий. — С Плетневым я уже переговорил. Дело Митрохина они доведут до конца без меня.
      Ирина прищурила голубые глаза.
      — Ты же говорит, что тебе этот Митрохин не нравится. Собирался сам его контролировать.
      — Ну, мало ли кто мне не нравится, — пожал плечами Александр Борисович. — Ты же знаешь, я часто склонен преувеличивать. Дело, в общем, пустяковое. Плетнев справится и без меня.
      — Ну, допустим, — согласилась после паузы Ирина. — А что за дело в Лебедянске? Надолго?
      — Не думаю, что надолго. У одного мецената пропала дочь. Актриса местного театра. Ехала на спектакль, да так и не доехала.
      Веки Ирины дрогнули.
      — Бедная девочка, — проговорила она. — Милиция ищет?
      Александр Борисович покачал головой:
      — Нет.
      — Почему?
      — Отец не хочет огласки.
      — Глупости какие, — поморщилась Ирина. — Какая разница — огласка или нет. Главное, дочь найти!
      Турецкий усмехнулся:
      — У богатых свои причуды. Кстати, если я ее найду, этот лебедянский Рокфеллер готов заплатить пятьдесят тысяч долларов.
      — Пятьдесят? — Лицо Ирины вытянулось. — Ну… хотя бы понятно, что он любит свою дочь, если готов платить такие деньги. А если не найдешь?
      По лицу Турецкого пробежала тень, и это не укрылось от внимательного взгляда жены.
      — Что? — с тревогой в голосе спросила она.
      Он через силу улыбнулся.
      — В этом случае я оставлю у себя аванс. Пять тысяч. Это, конечно, не пятьдесят, но тоже кое-что.
      Ирина задумалась.
      — Ты знаешь… — тихо произнесла она. — Мне почему-то не нравится эта история.
      — Она и не должна тебе нравиться, — пожал плечами Александр Борисович. — Это работа. И не самая приятная работа.
      — А… — начала было Ирина, но осеклась.
      — Что? — спросил Турецкий.
      Она покачала головой:
      — Да нет, ничего. — Ирина положила руку на ладонь мужа. — Ты там береги себя, хорошо?
      — Хорошо.
      — И не лезь на рожон. Прошлый год был тяжелым для нас обоих. Я не хочу, чтобы он повторился.
      Александр Борисович улыбнулся и погладил жену по волосам.
      — Не волнуйся, малыш, я воробей стреляный, и в обиду себя не дам.
      Он наклонился и поцеловал жену в губы.
      — Где ты там будешь жить? — спросила Ирина.
      — В гостинице. Президентский номер уже заказан, — с улыбкой сказал Александр Борисович.
      — О! — Ирина засмеялась. — В таком случае, думаю, ты там надолго задержишься! Полагаю, обеды и ужины в ресторане твой клиент тоже оплатит?
      — А как же! Разве «крутой московский сыщик» может питаться в какой-нибудь дешевой забегаловке? Нам подавай французскую кухню. В крайнем случае — китайскую!
      — Балда ты, Турецкий! — весело сказала Ирина и чмокнула мужа в нос. — Ладно, пойду соберу тебе чемодан. Сам-то ты наверняка что-нибудь забудешь.
      — Заботушка ты моя, — ласково и насмешливо произнес Александр Борисович. — Что бы я без тебя делал?
      — Нашел бы себе другую жену, — пожала плечами Ирина. — У «крутого московского сыщика» с этим не может быть проблем.
      — Ты права, — кивнул Турецкий. — Надо будет попрактиковаться в Лебедянске.

8

      Это был обычный московский двор. Темный — по причине позднего часа, влажный — по причине прошедшего недавно дождя, и довольно тесный — по причине того, что находился почти в центре Москвы, а здесь особо не разгуляешься — каждый метр земли на весь золота.
      Плетнев вспомнил двор своего родного дома, двор, в котором прошло всё его детство, за сотни километров отсюда — большой, неухоженный, поросший сиренью и чахлой рябиной, с длинными рядами белья, вывешенного для просушки предприимчивыми жителями первых этажей. Двор, больше похожий на пустырь, чем на площадку для игр, и тем не менее оставшийся в памяти как лучшее место на земле. Плетнев вспомнил свой двор и улыбнулся.
      — Чего вы улыбаетесь? — поинтересовался Митрохин с заднего сидения машины.
      — Так, вспомнил кое-что.
      Митрохин проворчал что-то невразумительное и снова уставился в окно автомобиля.
      — Вон тот подъезд его. Угловой. Он как раз отсюда виден.
      Дом был шикарный. Или, как нынче принято говорить, элитный. Эркеры, арки, изящные и просторные балконы, даже что-то вроде классических портиков на торцах здания. Несмотря на бросающуюся в глаза роскошь, всё это выглядело довольно безвкусно.
      — Сейчас я ему позвоню и всё уточню, — сказал Митрохин доставая из кармана телефон.
      — Алло, Иван Палыч? — забубнил он в трубку. — Да, Митрохин беспокоит… Нет-нет, всё остается в силе… Конечно… Нет, время и место остаются те же. Только постарайся не опаздывать, ладно?… Есть за тобой такой грешок, не спорь… Ладно… Хорошо. До встречи.
      Митрохин убрал телефон и хрипло вздохнул.
      — Ну, что там? — спросил Плетнев.
      — Сейчас он выйдет, — угрюмо произнес Митрохин. — Он подтвердить встречу. Через полчаса в казино «Мемфис». Знаете, где это?
      — Знаю.
      — Я еду туда первым, а вы следите за ним… Вот его фото.
      Плетнев взял снимок из толстых пальцем Митрохина и взглянул на него. С глянцевой фотографии на него глянуло худое, самодовольное и довольно добродушное лицо.
      — На вид благообразный, — заметил Плетнев равнодушным голосом.
      Митрохин сзади злобно хохотнул.
      — Этот благообразный должен мне огромные деньги, — сказал он. Помолчал и добавил: — И ему проще прикончить меня, чем вернуть долг.
      — Странно. В наше время так проблемы уже не решают, — заметил Плетнев.
      — Решают, — веско возразил Митрохин. — Это всегда лучший способ. Всегда, везде и в любое время. А я… — Он сглотнул слюну. — Я больше не могу жить в страхе. И не хочу. Мы разрубим этот узел сегодня же.
      Плетнев спрятал фотографию Симонова в карман и задумчиво проговорил:
      — Если взрывное устройство при нем, мы можем вызвать наряд и взять его прямо сейчас. Это будет намного проще и безопасней, вам не кажется?
      Говоря это, Плетнев вгляделся в темную глубину двора. Над подъездом горела лампочка, но сам двор был почти не освещен. «Довольно странно для элитных домов», — подумал Плетнев, еще больше мрачнея.
      — Так как? — переспросил он. — Вызвать наряд?
      — И дать ему два года, или сколько там у вас за хранение, а то и вообще отпустить? — Митрохин хрипло рассмеялся. — Ну, уж нет! Мы будем действовать наверняка. По-взрослому. Возьмите его с поличным, когда он будет крепить взрывчатку к моей машине. Я не хочу рисковать.
      Плетнев глянул в зеркальце заднего обзора на толстую, потную физиономию Митрохина и спросил:
      — Скажите, Митрохин, с чего вы, вообще, взяли, что это произойдет сегодня?
      Митрохин встретился с Плетневым взглядом и угрюмо пробурчал:
      — Господин Плетнев, у вас свои информаторы, а у меня свои. И я им доверяю.
      — И все-таки… — гнул свое Плетнев. — Почему вы не обратились в милицию?
      Толстая щека Митрохина нервно дернулась, словно невидимая рука дала ему пощечину.
      — У этого сучонка там… — Он показал пальцем наверх. — Есть влиятельные друзья. И вообще, что за вопросы такие? Вам что, мало денег?
      — Просто не люблю сложностей, — небрежно ответил Плетнев. — Чем проще схема, тем надежнее.
      — Зато за сложные схемы дороже платят. И хватит об этом.
      — Хватит так хватит, — пожал плечами Плетнев.
      Около минуты они сидели молча.
      — Вон он! — воскликнул вдруг Митрохин и ткнул толстым пальцем в окно.
      Плетнев увидел, как из дома вышел высокий худой человек в куртке. Человек неторопливо зашагал к лимузину, припаркованному прямо возле подъезда.
      — Это Симонов! — хрипло и возбужденно прошептал Митрохин. — Мой партнер. И сегодня он сделает попытку меня убить.
      «Дай Бог, чтобы это произошло именно сегодня», — подумал Плетнев. Ему до тошноты надоел и Митрохин, и всё это «дело», от которого — по неизвестной, впрочем, причине — Плетнева с души воротило. Что-то тут было нечисто. Но что?
      Митрохин, тем временем, прижал толстый нос к окну и внимательно наблюдал за худым мужчиной, который забирался в лимузин.
      — Он не сразу поедет в казино, он заедет к своей любовнице. Он всегда так делает — на счастье.
      — На счастье?
      — Да. Он считает, что эта дура приносит ему удачу. Так что у меня будет время оказаться в казино раньше его. Вы следуйте за ним, а я поеду в «Мемфис».
      — Хорошо, — небрежно ответил Плетнев, которого стал уже раздражать командный тон Митрохина.
      — И постарайтесь ничего не испортить, — едко проговорил Митрохин, выбираясь из машины.
      Плетнев глянул через плечо на его грузную фигуру и испытал жгучее желание дать бизнесмену хорошего пинка. Но, к сожалению, не все желания можно удовлетворить.
      Плетнев вздохнул и повернул ключ зажигания.

9

      Полчаса спустя Плетнев позвонил Митрохину.
      — Ну, что там? — немедленно отозвался Митрохин.
      — Он только что вышел от любовницы и сел в машину. Вы уверены, что он направится в казино?
      — Уверен. Следуйте за ним. План действий помните?
      «Разумеется», — хотел ответить Плетнев, но не успел, потому что Митрохин затараторил вновь:
      — Я буду всё время с ним! Когда это произойдет, я не знаю, но он обязательно улучит момент чтобы выйти к моей машине. И в этот момент вы должны быть рядом. Смотрите, не провороньте!
      Плетнев отключил связь и сунул телефон в карман.
      Митрохин раздражал его все больше. Во всем его облике, в его манере улыбаться, смеяться, сморкаться и вести разговор было что-то нечистое… лживое, что ли.
      Есть такой разряд людей: поговоришь с ними пять минут, и чувствуешь, словно тебя макнули головой в ведро с помоями. Хотя ничего такого сказано в разговоре не было. Но… есть субъекты, глядя на которых, испытываешь стыд за человеческую расу. Перед кем? Перед Господом Богом, наверное.
      Плетнев двигался за лимузином, стараясь не потерять его из виду. В кармане зазвонил мобильный телефон. При мысли о том, что он сейчас услышит голос Митрохина, Антон Плетнев поморщился. Но работа есть работа.
      — Слушаю, — сказал он в трубку.
      — Антон, это я.
      — Саша! — Плетнев был рад услышать Турецкого. — Как ты?
      — Нормально. Сажусь в самолет. Что там с делом Митрохина?
      — Да вот, еду за его партнером к казино. Митрохин по-прежнему уверен, что покушение произойдет именно сегодня.
      — Упрямый.
      — Не то слово.
      — Ты там будь осторожнее. Мне кажется, дело нечисто. В любом случае, ни во что не впутывайся. Будь сторонним наблюдателем. Сунешь голову в петлю, — и она затянется на твоей шее.
      Плетнев усмехнулся.
      — Саш, ну, чего ты меня «лечишь»?
      — Потому что волнуюсь. Чутье мне подсказывает, что мы ещё нахлебаемся грязи с этим Митрохиным. Впрочем, если будем действовать осторожно…
      — За это не волнуйся. Я буду осторожен, как девственница на первом свидании.
      — Хорошее сравнение, — усмехнулся Александр Борисович. — Ладно, не буду тебя отвлекать. Держись. Да, и не вздумай сам соваться к машине! Обязательно дождись саперов.
      — Александр Борисович… — с упреком проговорил Плетнев.
      — Ну, всё, всё. Удачи!
      После разговора с Турецким на душе у Антона стало чуточку полегче.
      Между тем, лимузин въехал на стоянку казино «Мемфис» и остановился. Дверца открылась, худой мужчина выбрался из салона, пискнул сигнализацией и направился к двери казино.
      Машина Плетнева остановилась неподалеку. Он заглушил мотор и проводил худого мужчину прищуренным взглядом, пока тот не скрылся за дверью казино. Плетнев быстро набрал номер Митрохина.
      — Илья Иванович, Симонов только что вошел в казино.
      — Ясно. Если план изменится, я вам позвоню.
      Плетнев убрал телефон и приготовился ждать. Пожалуй, самой неприятной частью работы детектива были вот эти бесконечные ожидания. Минуты текут неспешно. Час проходит за часов с мучительной медлительностью. Начинающему наблюдателю эти минуты и часы кажутся пыткой. Опытный наблюдатель умеет расслабиться и как бы выпасть из времени, впасть в какой-то странный, не определенный наукой вид анабиоза, и при этом — не уснуть, не потерять внимания и сосредоточенности.
      Ты словно переключаешь в сознание какой-то рычажок, и заставляешь мозг работать в особом режиме.
      Думая об этом Плетнев всегда вспоминал один случай из детства. Когда Антону было лет одиннадцать, двоюродный дед впервые взял его с собой на охоту. В воображении Антона охота представлялась чем-то вроде увлекательной игры. Ты вступаешь в схватку с разъяренным зверем, напрягаешь все физические и душевные силы и выходишь из схватки победителем.
      За этим следует приятный ужин в деревянном доме с потрескивающим камином, охотничьи байки и огромная звериная шкура, расстеленная на полу.
      На деле все оказалось иначе. Около четырех часов Антон и его двоюродный дед сидели в засаде. За это время восточный ветер успел смениться северо-западным, прошел дождь, выпал первый снег… А они все сидели и ждали. Час-второй-третий-четвертый… И казалось, этому унылому занятию не будет ни конца, ни краю.
      А когда зверь появился, у Антона уже не осталось ни сил, ни желания, чтобы продолжать охоту. Он просто отупело смотрел, как дед стреляет из ружья, кричит кому-то, куда-то бежит…
      — Ну, как? — спросил потом дед. — Тебе понравилась охота?
      — Да, — соврал Антон, опасаясь, как бы дед не назвал его слабаком.
      — В следующий раз поедешь со мной?
      — Да, — снова сказал Антон, совсем падая духом. — А мы опять будем сидеть в засаде?
      — А как ж! — пристально вглядываясь в лицо Антону и усмехаясь, ответил дед. — В охоте засада — первое дело. Ничего, в следующий раз будет легче. Это я тебе обещаю.
      Но следующего раза не случилось. Через пару дней выяснилось, что на охоте дед подхватил крупозную пневмонию легких. Деда увезли в городскую больницу, где он и умер спустя неделю.
      С тех пор Антон Плетнев не любил охоту. И терпеть не мог сидеть в засаде.
      И всё-таки работа есть работа. И если уж взялся за работу, будь добр, сделай ее на совесть.
      В ожидании прошло около получаса. Наконец, из казино — без куртки, в рубашке и пиджаке — вышел Симонов. Он быстро зашагал к автостоянке.
      — Так-так, — сказал себе Плетнев, встрепенувшись. — Кажется, началось.
      Он взял с сидения цифровую видеокамеру и, нажав на зум, быстро поймал Симонова в объектив. Теперь Плетнев мог разобрать даже выражение его лица. Симонов подошел к джипу Митрохина, открыл дверцу ключом, но забираться внутрь не стал.
      Вместо этого Симонов нагнулся к бардачку.
      — Оп-па, — усмехнулся Плетнев, еще больше приближая изображение. — Кажется, Митрохин не ошибся, и ты впрямь собираешься…
      Договорить он не успел. Яркая вспышка ослепила Плетнева — так, что он едва не выронил видеокамеру. В то же мгновение автостоянку потряс оглушительный взрыв. Яркие языки пламени вырвались из салона и заплясали на капоте джипа.
      Немного оправившись от шока, Плетнев швырнул камеру на сидение, а сам выскочил из машины. И тут он увидел Симонова. Вернее, — то, что от него осталось. Взрыв отбросил его метра на четыре от машины. Пиджак и брюки сорвало взрывной волной. Тело Симонова представляло собой охваченную пламенем груду человеческого мяса.
      Плетнев покачнулся и вдруг перегнулся пополам — его мучительно и шумно вырвало.
      — Что? — услышал он над ухом вопль Митрохина. — Что вы наделали?
      Плетнев выпрямился, вытер рот рукавом и сказал, глядя на толстое, покрытое пылающими бисеринками пота лицо Митрохина.
      — Ваша машина только что взорвалась. Вместе с объектом.
      Митрохин затрясся от ярости.
      — Вы что, идиот? — заорал он. — Вы понимаете, что вы сделали?
      Плетнев поморщился и посмотрел рассеянным взглядом на сбегающихся со всех сторон людей.
      — Я ничего не делал, — проговорил он тихо. И повторил: — Ничего.
      — Ничего не сделали? — продолжал орать Митрохин. — Да из-за вашего непрофессионализма я потерял машину и партнера!
      — Вы не…
      — Какого черта! Как мне теперь разбираться с его долей?
      Плетнев посмотрел на догорающий труп и через силу усмехнулся.
      — Теперь он вас не убьет, это точно.
      — Это что, шутка? — рявкнул Митрохин. — Он всего-навсего должен был сесть в тюрьму! — Толстяк посмотрел на пылающую машину, достал из кармана платок и промокнул мокрое от пота лицо. — Хорошо, что хоть я жив остался, — пробормотал он.

10

      В тот же вечер между ними состоялся телефонный разговор. Плетнев сидел в баре и приканчивал третью кружку пива. Однако все никак не мог прийти в себя после увиденного. Митрохин позвонил сам.
      — Вы провалили дело, — сказал он грубым, злым голосом. — Я жалею, что обратился именно в ваше агентство.
      — Всё случилось слишком неожиданно, — попробовал оправдаться Плетнев.
      — Мне плевать, как это случилось. Вы не сделали свою работу. Причины меня не интересуют.
      Плетнев кисло усмехнулся.
      — Я полагаю, с оплатой проблем не…
      — Оплата? — рявкнул Митрохин. — Вы что, издеваетесь? Я еще должен вам платить? Да вы меня под монастырь подвели!.. Ладно, черт с вами. Я не в первый раз плачу идиотам. Аванс оставьте себе и больше никогда не появляйтесь мне на глаза!
      — Но…
      — А будете спорить, я не только заберу аванс, но и пущу ваше поганое агентство по миру! — продолжил орать Митрохин. — У меня для этого достаточно денег и связей!
      Лицо Плетнева помрачнело.
      — В этом я не сомневаюсь, — угрюмо сказал он. — Но мы действовали по согласованному плану. И не наша вина, что план не сработал.
      — Что-о? И вы еще обвиняете меня?
      — Я никого не обвиняю. Я просто пытаюсь вам объяснить, что…