Через полминуты после того, как удалилась горничная, в дверь снова постучали. Это оказалась официантка, которая принесла завтрак на три персоны.
      - Но я не зака... - попытался протестовать я, но старший Михайлов спокойно вынул из кармана пухлое портмоне и расплатился. Замечу, этим завтраком не побрезговала бы сама королева Англии. Отдельно в мой номер вкатили маленький столик с напитками.
      - Ну что, - сказал Константин Михайлов, - давайте подкрепимся (мы только с дороги) и попутно поговорим о деле.
      Я кивнул. Перспектива подкрепиться оказалась как нельзя кстати, учитывая мое катастрофическое материальное положение. Ведь каждому известно, что пустой кошелек - это непременно пустой желудок. Узнав о своей неожиданной неплатежеспособности, я уже начал ощущать голодные позывы желудка, несмотря на отвращение ко всему съестному, вызванное похмельным синдромом. Скажете, я противоречу сам себе? Ничуть не бывало. Вы когда-нибудь видели, какое количество еды люди поглощают на пляжах и в поездах? А между тем купаться с набитым желудком абсолютно некомфортно. А в поезде укачивает, и переедание там тоже совершенно не к месту. Словом, когда дело касается пищи, логика отходит на второй план...
      Впрочем, я отвлекся. Итак, передо мной стоял замечательный завтрак, за который я тотчас же принялся.
      Братья съели по бутерброду с икрой, а потом налили себе коньяку (между прочим, настоящий "Камю") и принялись наблюдать за тем, как я поглощаю деликатесы, которыми был уставлен столик.
      - Выпьете что-нибудь? - нарушил молчание старший брат.
      Мысль о любой алкоголесодержащей жидкости, исключая, пожалуй, только валерьянку, вызывала у меня отвращение, граничащее с ненавистью. Кроме того, реакция организма последовала немедленно, и бутерброд с прозрачным ломтиком янтарного балыка, который я только что отправил в желудок, чуть было не восстановил свое статус-кво на тарелке в несколько измененном виде.
      - Нет, спасибо, - пробурчал я, вытирая рот салфеткой, - я, пожалуй, минеральной воды выпью...
      Утолив голод, я должен был поинтересоваться, зачем все-таки Грязнов послал этих двух молодцов в такую даль. Должна же быть какая-то причина! Стоило мне открыть рот, чтобы задать прямой вопрос, как старший брат опередил меня:
      - Вячеслав Иванович порекомендовал вас как весьма квалифицированного адвоката.
      - Спасибо, - отреагировал я.
      - Кроме того, важным качеством, которым вы обладаете, Грязнов назвал знакомство с тонкостями следственной работы. Вы ведь работали следователем Генеральной прокуратуры?
      - Да, работал.
      - Ну вот, - улыбнулся Константин Михайлов, - это именно то, что нам нужно.
      Внезапно я вспомнил, что о факте моего отъезда было известно, пожалуй, только... только Славину. В целях конспирации (чтобы не прознала Лена Бирюкова: от озлобленной женщины можно ждать многого, и даже еще больше) я не сказал никому ничего. А с Грязновым мы не созванивались больше месяца. И как же, скажите на милость, меня нашли эти братья?
      - Конечно, - будто бы прочитав мои мысли, продолжил Константин Михайлов, - нам пришлось приложить определенные усилия для того, чтобы найти вас. И они, как видите, увенчались успехом.
      - Славин раскололся?
      Михайлов кивнул.
      - Ну хорошо, - взял я быка за рога, - и что у вас ко мне за дело настолько срочное, что вы не могли подождать моего возвращения в Москву?
      Братья посерьезнели и придвинулись к столу. Младший вынул из кармана что бы вы думали? Настоящую сигару в алюминиевой трубке с завинчивающимся концом, изящными пальцами вынул ее оттуда, достал из кармана позолоченную гильотинку, обрезал кончик, сунул сигару в рот и поджег ее, щелкнув зажигалкой. Я так подробно описал все действия Владислава Михайлова потому, что и я, и его старший брат наблюдали все эти стадии. Константин с неодобрением, а я просто с интересом. Нечасто все-таки приходится наблюдать курильщика сигар. Последний раз я видел, как курили сигару, по телевизору. Это был циркач Гнеушев.
      Между тем младший Михайлов, попыхивая коричневой штуковиной, совершенно невинно воззрился на нас. Константин укоризненно покачал головой:
      - Эх, Слава, не доведет тебя до добра твоя Америка...
      Затем он повернулся ко мне и продолжил:
      - Вы правы, Юрий Петрович. Дело действительно очень срочное. Вернее, оно стало таким совсем недавно. Поэтому нам и понадобился адвокат. Причем такой, который имел бы опыт следственной работы.
      Он вынул из кармана обычные сигареты и тоже закурил.
      - Я думаю, лучше будет, если об этом вам расскажет Слава.
      - Почему это я? - запротестовал брат.
      - Потому что, - терпеливо объяснил Константин, - начало событий связано именно с тобой.
      - Ну хорошо.
      Он повернулся ко мне и начал:
      - Как уже сказал Костя, мы с ним родные братья. Правда, уже много лет мы живем в разных странах. Костя в России, я в Соединенных Штатах... Да и регулярно контактировать мы стали только недавно. Года полтора назад. Но дело не в этом.
      Он говорил с заметным акцентом: эмигранты, которые много лет прожили в других странах, имеют акцент гораздо слабее. Владислав Михайлов говорил так, словно он родился не в России. Так оно и оказалось позже.
      - Все дело в нашем отце, - продолжал младший Михайлов. - Он был полковником КГБ, разведчиком-нелегалом. Много лет он провел за границей, а потом был осужден как изменник Родины.
      С его сигары прямо на пол упал толстенький столбик пепла. Владислав Михайлов не обратил на это ровно никакого внимания и продолжил рассказ.
      - Конечно, мы знали о нашем отце, несмотря на то что наша мать погибла в Южной Америке до того, как отец был вызван в Советский Союз и осужден. В подробностях историю мы не знали, но в общих чертах... Однако примерно год назад я получил письмо. Вот его копия.
      Он протянул мне лист бумаги. Это была ксерокопия письма, по всей видимости напечатанного на компьютерном принтере. "Плохо, - машинально подумал я, - даже печатная машинка лучше, потому что имеет свои индивидуальные особенности. А принтеры все печатают одинаково".
      Вот что было написано на листе:
      Владиславу Михайлову
      Дорогой Владислав!
      Я не могу назвать своего имени, да это и не имеет никакого значения. Уже не имеет. Через несколько месяцев (так говорят врачи) я умру. Рак дело нешуточное, да и возраст уже не позволяет говорить о каком-то чуде. Поэтому я решил использовать время, оставшееся у меня, для того, чтобы привести в порядок свои дела. Свои земные дела.
      Многие годы у меня на душе лежал камень. Многие годы я его носил, потому что не имел права никому ничего рассказывать. Но пришло время, когда я уже могу не обращать внимание на суету мира сего. Кроме того, информация, с которой я хочу вас познакомить, не может уже навредить никому. Иных уж нет, а те далече.
      Я работал с вашим отцом, Алексеем Константиновичем Михайловым. Вернее сказать, я был у него в подчинении. Однако я знаю многое из того, что до сих пор составляет важные государственные тайны. После того как ваш отец был отправлен в Москву, меня законсервировали. И за эти долгие годы я не получал никаких заданий. Видимо, так и помру невостребованным...
      Недавно я видел вашу фотографию с подписью в "Уолл-стрит джорнал". Я сразу вас узнал. Навел справки, нашел адрес.
      Наверное, вы знаете, что ваш отец был обвинен в измене Родине. Так вот, я хочу вам сказать, что это неправда. Алексей Константинович был человеком кристальной честности и никогда никого не предавал. То, что с ним произошло, - это результат подлого навета. Так что вы можете себя больше не считать сыном предателя.
      Это все, что я могу вам сообщить. Больше не позволяет честь разведчика.
      С уважением
      Подписи под письмом не было.
      - Вы, наверное, крупный бизнесмен, раз о вас пишут в "Уолл-стрит джорнал"?
      - Я заместитель президента нью-йоркского "Ист-Сайд банка". Это не самый крупный банк, а в газету я попал почти случайно: меня выбрали лучшим менеджером прошлого года среди банковских служащих.
      Я повертел лист в руках.
      - А конверт, штемпели? - поинтересовался я.
      Михайлов-младший махнул рукой:
      - Письмо пришло из малюсенького городка в самой глуши Аризоны. Я специально туда ездил. Местные жители никогда в жизни не видели русского, тем более если этот русский - замаскированный разведчик. Я думаю, что в целях конспирации он опустил конверт в случайном городке. Может быть, даже будучи пассажиром проезжающего поезда.
      Я вернул лист Михайлову.
      - Это интересное письмо. И что вы предприняли?
      - Я начал потихоньку интересоваться судьбой отца. Связался с Костей. Давал запросы в архивы. Но вы понимаете - получить информацию о разведчике очень трудно.
      - Это мягко сказано, - вставил я.
      Михайловы разом кивнули.
      - Мы получили несколько отказов и в американских и в российских архивах. Потыкались, куда могли, а потом и бросили это дело. Я уже начал было забывать про эту историю, но однажды, вернувшись домой с работы, обнаружил, что в мое отсутствие в квартире кто-то побывал. Дом был перевернут буквально вверх дном. Ящики выдвинуты, содержимое вывалено на пол. Было такое ощущение, что в квартире побывали грабители. Я, конечно, тут же вызвал полицию. Однако потом выяснилось, что не пропало ничего. Ну ровным счетом. Ценности, документы, среди которых были и важные банковские бумаги, - ничего не пропало. Мой сейф вскрыли, но его содержимое осталось нетронутым! Полицейские решили, что либо я малость тронулся, либо тут замешана любовная история. Вы же знаете легавых - весь свой опыт они черпают из детективных романов. Никаких следов таинственные пришельцы не оставили. Ни отпечатков пальцев, ни оторванных пуговиц, окурков, автобусных билетов или магазинных чеков. И только через пару дней я хватился вот этого самого письма. Я имею в виду оригинал вместе с конвертом. Это письмо оказалось единственным, что пропало после того случая.
      Как вы понимаете, Юрий Петрович, это не могло не насторожить меня. Я связался с братом, рассказал ему об этом. И мы, поняв, откуда ветер дует, решили продолжить поиски. Мы разослали письма везде, куда только могли. Но это не принесло никаких плодов. Зато с некоторых пор я начал замечать, что за мной установлена слежка. Ну, знаете, ничего определенного, но постоянно такое чувство, что за тобой следят. Очень неприятное, прямо скажем, чувство. Постоянно в напряжении, не можешь расслабиться. С женой я, конечно, делиться не стал: зачем лишняя нервотрепка. И самое главное - я не понимал, почему, что я такого сделал, что за мной следят. Поначалу я решил, что это просто нервное расстройство от переутомления. Сходил к психоаналитику. Удивительно, но после того, как я ему рассказал о своих опасениях, чувство, что за мной следят, прошло. Но через неделю снова возобновилось. Тогда я вызвал специалистов по поиску средств для слежки. И что вы думаете? И в офисе, и дома, и в машине были обнаружены "жучки". И даже в моем костюме - том самом, в котором я был у психоаналитика.
      А на следующий день после того, как были обнаружены "жучки", я чуть не попал в автокатастрофу. У меня сильные подозрения, что она была кем-то подстроена. Я решил, что так жить больше нельзя, отправил жену в Лос-Анджелес (там у меня есть дом), а сам прилетел в Москву, чтобы обсудить происшедшее с братом. И вы представляете, Юрий Петрович, по дороге из Шереметьева на меня было покушение. Чудом удалось спастись.
      - Вы уверены, что это было покушение?
      Михайлов-младший горько усмехнулся:
      - Ну а как еще назвать погоню и выстрелы? У меня есть серьезные основания полагать, что это как-то связано с делом отца...
      Он сделал знак своему брату, чтобы тот продолжил повествование. Константин Михайлов откашлялся и начал:
      - Я живу в Псковской области. Занимаюсь экспортом леса. Меня там каждая собака знает. После звонка Славы я поехал в Москву. Потыкался по архивам. Глухо. Везде давали от ворот поворот. Я уж и так, и так, деньги давал - ничего не помогало. Единственное, чего я от них тогда получил, это маленькая справка, что отец был осужден по такой-то статье в таком-то году. А это я и без них знал. Самое главное - не сообщали, какое именно наказание получил отец. Пытался пробиться на прием к начальству - и тут облом. Не принимают меня, и все.
      - А что вы хотели? - вставил я. - Речь идет о разведчике.
      - Но и о моем отце! - возразил Михайлов-старший.
      - Значит, - подытожил я, - вам так и не удалось больше ничего узнать о судьбе отца?
      - Нет, удалось. Кое-что.
      Михайлов-старший достал из кейса лист бумаги и протянул мне.
      - Прочитайте.
      На листе значилось:
      Федеральная служба безопасности РФ
      Исх. No 235346347
      Михайлову Константину Алексеевичу
      В ответ на Ваш запрос от ... сообщаем, что Ваш отец Алексей Константинович Михайлов был осужден военным трибуналом Московского гарнизона в закрытом судебном заседании 18 ноября 1971 года по статье 64 п. "а" к смертной казни - расстрелу. 2 сентября 1972 года приговор был приведен в исполнение.
      Зам. начальника канцелярии
      центрального аппарата ФСБ
      Российской Федерации
      генерал-майор Стаднюк Н. Л.
      Я вернул лист Михайлову.
      - Ну и что дальше? Кажется, вы добились того, чего хотели?
      Михайлов покачал головой:
      - Нет, не все. Вот еще один документ. Взгляните.
      Это был пожелтевший от времени обрывок оберточной бумаги. На нем еле проглядывался текст, написанный наполовину выцветшими чернилами. Мелкий, убористый почерк. Видно, писавший экономил бумагу. Я с трудом, по складам, разбирал слова.
      Дорогая Лёля!
      Может быть, это единственное и последнее письмо, которое удастся тебе передать. И. В. сильно рискует, согласившись взять его. Вероятно, я получу б.п.п., так что вряд ли я смогу передать хоть какую-то весточку. Не говоря уже о том, чтобы увидеться с детьми. Лёля, я прошу тебя, заботься о них и не допусти, чтобы их отдали в детдом. Постарайся воспитать из них настоящих советских людей.
      Прощай, твой Алексей.
      - Кто это - Лёля? - спросил я.
      - Это сестра отца. Тетя Лёля нас воспитала и вырастила.
      - Та-ак, - протянул я, - а кто такой И. В.?
      - Не знаю, - покачал головой Михайлов, - я думаю, что это, скорее всего, адвокат. Кто еще мог иметь связь с заключенным, да еще суметь передать записку?
      - Да, вероятно. А б.п.п. - это, как я понимаю, "без права переписки". Однако я не вижу ничего особенного в этой записке. Почему она вас так насторожила?
      - Эту записку тетя Лёля хранила всю жизнь и передала ее мне только в день моего совершеннолетия. Она хранилась в семейном архиве среди старых фотографий. Но после того как я получил ответ из ФСБ, еще раз внимательно изучил эту записку. И нашел нечто меня поразившее.
      Он взял клочок бумаги у меня из руки и перевернул его. На обратной стороне виднелся чернильный штамп, вернее, остаток его.
      - Вот посмотрите, Юрий Петрович.
      На штампе значилось:
      ...ковский сахарорафинадный комбинат
      им. Мантулина
      ...ХАР-РАФИНАД ПРЕССОВАННЫЙ
      ...торой сорт
      ...та изготовления 03 января 1973 года
      Всего пары секунд мне было достаточно, чтобы понять, в чем дело. А у этого Михайлова действительно светлая голова!
      - Итак, ваш отец не мог бы послать эту записку, если бы был расстрелян, как следует из ответа ФСБ, 2 сентября 1972 года. То есть как минимум через три с половиной месяца после этой даты он был жив.
      Михайлов кивнул:
      - Да. Как ни крути, получается так.
      - Может быть, штамп неправильный? - засомневался я.
      Но допустить такое значило отойти от фактов. Как минимум неправильную дату на штампе нужно было доказать. А между тем оттиск был довольно четким.
      - Хорошо, - подытожил я, - это все очень интересно. Даже захватывающе. Но пока что я не вижу, чем бы я смог вам помочь.
      - А я вижу! - категорично заявил старший Михайлов. Было видно, что он привык руководить. - И я и мой брат уверены, что в отношении нашего отца было допущено беззаконие. Или судебная ошибка. Мы не можем даже быть уверены, что его действительно расстреляли...
      - Можете не сомневаться, - вставил я, - в те годы с теми, кто подозревался в измене Родине, не церемонились...
      - ...Тем не менее у нас есть серьезные основания для сомнений. Понимаете, это письмо... Мне кажется, когда смерть стоит за дверью, не до вранья. И потом, автора никто не тянул за язык. Зачем он написал это письмо?
      - Если я вас правильно понимаю, вы хотите разобраться с обстоятельствами дела вашего отца?
      Михайлов кивнул:
      - Да. И я и Слава уверены, что наш отец невиновен. Что вокруг него велись какие-то грязные игры. Мы хотим добиться его реабилитации.
      - Но вы же понимаете, что это практически невозможно!
      - Почему?
      - Хотя бы потому, что это дело - сверхсекретное! Вы ни за что не узнаете правды. Спецслужбы умеют хранить свои секреты. К тому же, если все, что произошло с вашим братом, действительно связано с какими-то тайнами вокруг Алексея Михайлова, эта затея становится очень опасной. Опасной и почти невыполнимой. Мы сможем узнать лишь то, что лежит на поверхности, а не настоящие секреты. Тайны наших спецслужб - КГБ и ФСБ - это айсберг, погруженный в океан непознаваемого.
      Михайлов пожал плечами:
      - Это совершенно не факт. Вы как адвокат знаете, что дело можно обжаловать в порядке надзора. В этом случае вы сможете ознакомиться с материалами дела.
      - ...И что вы будете делать дальше?
      - Я надеюсь, это будете делать вы, а не мы.
      Вот те раз! Называется, поутру счастье привалило. Нет уж, господа хорошие, связываться со спецслужбами я не буду ни за какие коврижки!
      - То есть вы хотите, чтобы я взял на себя ведение защиты в надзорной инстанции по реабилитации вашего отца?
      Братья Михайловы разом кивнули.
      - Шансов очень мало, что мы добьемся результатов в Генеральной прокуратуре и Верховном суде. Во-первых, у меня нет достаточного опыта в ведении дел в порядке статьи 371-й Процессуального кодекса.
      - Приобретете.
      - Во-вторых, я не могу дать никаких гарантий выигрыша...
      - А мы и не требуем.
      - В-третьих, это совершенно безнадежная затея...
      - Ну, надежда всегда есть. Она, как говорится, умирает последней...
      - ...И опасная...
      - Ничего. Мы дадим вам парабеллум...
      Мои возражения, кажется, только раззадоривали Михайловых.
      - У меня в Москве много старых дел. Я загружен по уши, и у меня нет времени, чтобы заняться еще одним сложным делом.
      Михайлов вынул из кармана пачку долларов в банковской упаковке. Краем глаза я рассмотрел цифры на ней - "$25 000".
      - Это ваш гонорар.
      Михайлов положил деньги на стол, через секунду пачку накрыл продолговатый чек, выписанный Владиславом Михайловым.
      - А это от меня.
      - Причем, - сказал Константин Михайлов, - ваш гонорар не зависит от успешного или неуспешного исхода дела.
      Пачка зеленых и чек на столе (кстати, на нем тоже значилась пятизначная цифра) приковывали внимание. Внутренний голос твердил: "Соглашайся, Гордеев, соглашайся! Где еще ты раздобудешь столько денег?!" В конце концов, чего я теряю? Голос разума произнес: "Ты, Гордеев, можешь потерять самое ценное, что у тебя есть, - жизнь". Но я сделал вид, что не слышу этот голос.
      - Ну ладно, - наконец произнес я, - официально наше соглашение я оформлю в Москве в нашей юрконсультации. Но имейте в виду, я все равно считаю это дело безнадежным и очень опасным. Второго я не боюсь, а вот по поводу первого хочу, чтобы вы не испытывали никаких иллюзий. Вероятность, что из этой затеи что-нибудь получится, - ноль целых одна сотая процента.
      Младший Михайлов разлил коньяк по рюмочкам.
      - Я надеюсь, вы не откажетесь выпить за успех нашего дела? Даже с такой маленькой надеждой на успех?
      Я взял рюмку, чокнулся с братьями и, преодолевая отвращение к спиртному, выпил. Густая ароматная жидкость чуть обожгла нёбо, согрела гортань и растеклась по внутренностям приятным теплом. Неожиданно я почувствовал себя в сто раз лучше. Голова прояснилась, настроение поднялось, жилы наполнились энергией. Теперь я ни секунды не сомневался в том, что принял правильное решение, согласившись взяться за это дело. Плюньте в лицо тому человеку, который скажет, что опохмеляться - вредно! Человечество за многие тысячи лет своего существования не изобрело средства лучше, чем рюмка хорошего спиртного наутро после пьянки!
      Братья с удовлетворением наблюдали, как только что нанятый ими адвокат расправляет плечи, будто сдутый надувной матрас, если к нему подключить компрессор. А Владислав Михайлов не преминул снова наполнить рюмки, которые тотчас же были опустошены.
      - Ну что же, - произнес я после второй, когда мне стало совсем хорошо, - хотите, чтобы ваш отец был реабилитирован, значит, будем действовать в этом направлении. Итак, если исходить из того, что Алексей Михайлов был расстрелян именно тогда, когда указано в ответе на ваш запрос...
      - Что весьма сомнительно, если обратить внимание на штамп.
      - Я думаю, о штампе нам пока что нужно помалкивать. Для надзорных инстанций этот штампик не имеет никакой доказательной силы. Их задача пересмотр в порядке надзора вступившего в законную силу приговора. Он будет полезен только после того, как будет установлена невиновность вашего отца в измене Родине. А чекисты как дважды два вам докажут, что этот штамп просто ошибка сортировщицы. Значит, пока будем придерживаться официальной точки зрения, утверждающей, что приговор в отношении вашего отца приведен в исполнение. Итак, дело по обвинению Михайлова в измене Родине по статье 64 прежнего кодекса по первой инстанции рассматривал военный трибунал Московского гарнизона. Михайлова приговорили к расстрелу. Кассационная жалоба, если она была, рассматривалась коллегией Верховного суда, которая оставила приговор без изменения. Помилование тоже не сработало - Михайлов был расстрелян. Но вероятно, это дело по первой инстанции рассматривала Военная коллегия Верховного суда. А ее приговор окончателен и обжалованию не подлежит. Вот так.
      Надо сказать, ни коньяк, ни улучшившееся самочувствие не заставили меня хоть на секунду поверить в успех этой затеи. Однако гонорар нужно было отрабатывать. И я его отработаю на полную катушку.
      - ...Обычно, когда подсудимый приговаривается к смертной казни, его адвокат подает кассационную жалобу в суд второй инстанции. Ваш отец и его адвокат имели право обжаловать приговор как в кассационном порядке, так и в порядке надзора и даже обратиться с ходатайством о помиловании к главе государства. Конечно, все это оказалось безрезультатным.
      - И как нам действовать теперь?
      - Сейчас единственный способ - вести защиту в порядке надзора. Мы заключаем соглашение и попытаемся обжаловать приговор. Надзорная инстанция - Генеральная прокуратура или Верховный суд - истребует дело и ознакомится с ним. Один из вариантов - прекращение дела, конечно, если будет установлено, что ваш отец невиновен в инкриминируемом ему деянии.
      Я вздохнул. На словах все это выглядело очень простым. Как же будет на деле...
      - Ну что, значит, летим в Москву? - Константин Михайлов встал и застегнул пиджак, как будто к подъезду гостиницы уже был подан трап самолета. - Надеюсь, вас тут не задерживают неотложные дела?
      Я помотал головой, взял со стола деньги и чек и засунул их в нагрудный карман рубашки. Приятная тяжесть оттягивала тонкую ткань. Я невольно улыбнулся. Братья Михайловы переглянулись и тоже заулыбались.
      - Приятно смотреть на почти счастливого человека, - заметил Константин, - особенно если ты сам являешься источником этого счастья...
      Москва встретила нас мелким и противным осенним дождем. Однако это меня нисколько не расстроило: честно говоря, мне за эти несколько дней стал надоедать морской курорт. Думаю, даже если бы не приехали братья Михайловы, я бы сбежал оттуда. Воспоминания о девушке Томе, обладательнице молочно-шоколадных ног, похмелье, пропаже денег и разврате с участием бутылки шоколадного сиропа остались где-то далеко-далеко. Меня ждала новая работа, пачка зеленых лежала в кармане, жизнь снова стала прекрасной и удивительной.
      Из аэропорта мы сразу отправились на Таганку, в мою юрконсультацию. Там мы составили соглашение о ведении мною защиты в порядке надзора, братья внесли в кассу приличную сумму денег - это помимо моего гонорара. После чего Михайловы отправились в гостиницу (они не собирались долго оставаться в Москве), а я - домой, в свою маленькую холостяцкую квартирку.
      Когда я открыл дверь, меня ждал сюрприз. Забыл сказать, что, после того как мы поругались с Леной Бирюковой, я полностью уничтожил все следы ее пребывания в своей квартире. То есть абсолютно - все эти занавесочки с рюшечками, салфеточки на столах, вышитые прихватки на кухне. Жилище настоящего мужчины должно быть скромным, суровым, обстановка должна быть сугубо деловой - так я рассуждал, собирая в кладовку все Ленины прибамбасы.
      И что я вижу, войдя в собственную прихожую? Самый главный раздражитель, большой плакат со слащавым красавчиком Леонардо ди Каприо, которого я на дух не выношу, опять на своем месте, куда его любовно прикрепила Лена пару месяцев назад! А между тем я перед отъездом снял плакат и, вместо того чтобы разорвать и выбросить, упрятал в кладовку. Я протер глаза. Герой-утопленник не исчез. Рассудив логически, я пришел к выводу, что самостоятельно выбраться из самого дальнего и пыльного угла моей кладовки этот персонаж сексуальных мечтаний несовершеннолетних школьниц не мог. Значит, его кто-то оттуда достал. И я кажется догадываюсь кто...
      Ответ не замедлил появиться на пороге комнаты. Лена вышла в домашнем халате, фартуке, с веником в одной руке и с мокрой тряпкой в другой. Увидев меня, она моментально постаралась принять по возможности независимую позу и даже упереться руками в пояс, что помешали сделать тряпка и веник.
      - Привет, - вымолвил я, совершенно обалдев от неожиданности. Учитывая то, что произошло между нами, визит Лены в мою квартиру, да еще в отсутствие хозяина, да еще с целью уборки, как-то не укладывался у меня в голове. И как, скажите на милость, она проникла сюда? Кажется, ключей у нее не было.
      - Привет, - ответила она. Видно, мое неожиданное возвращение было для нее таким же ошарашивающим. - А ты ведь должен был вернуться только через неделю?..
      Неуверенный тон Лены придал мне сил.
      - Срочные дела, - важно сказал я, - пришлось лететь до окончания срока.
      - А-а... Я вот решила тут прибраться. А то ты устроил страшный бардак.
      Я надел тапочки и почувствовал себя совсем уверенно.
      - А ты как тут оказалась? У тебя вроде не было ключей.
      - Мне твоя мама дала ключ.
      Вот это новость!
      - Ты встречалась с ней?! Зачем?! - воскликнул я.
      - Ну как это зачем? - капризно отреагировала Лена. - Надо же мне было обсудить твое поведение.
      - Мое поведение? - Я заподозрил неладное. - И к какому же выводу вы пришли? Просто так, из спортивного интереса.
      - Твоя мама, между прочим, считает, что тебе давно пора жениться.
      Я попал, что называется, из огня да в полымя. Ни сна ни отдыха измученной душе! Даже в собственном доме я не могу отдохнуть по-человечески.
      - Ну вот что, - твердо и строго заявил я, - положи веник, тряпку и хорошенько раскрой уши. Слушай внимательно! Я не собираюсь жениться! Ни на тебе, ни на ком-либо другом. Я лучше съем свой паспорт, как поет какой-то попсовый исполнитель!
      Что тут началось! Слезы, крики, обвинения во всех существующих грехах! Собственно говоря, примерно подобного я и ожидал. Если Лена сама явилась, и несмотря на все, что между нами произошло, значит, она действительно и не на шутку запала на меня. Это чревато разными последствиями - например, нытьем о женитьбе. Но ничего. В этом вопросе я умею быть твердым как кремень. И смогу противостоять целому полку Лен Бирюковых!
      Дальше все развивалось по обычному плану. Крики и ругательства сменились слезами и тихими подвываниями, потом начался поиск чего-нибудь успокоительного, что немедленно и нашлось в баре в виде бутылки коньяку. Ну а потом мы с Леной переместились на мою любимую тахту.
      - Ну ладно, - сказала Лена, когда я уже начал засыпать, - не буду тебя третировать женитьбой. Поживем пока так.
      - Только одно условие, - пробормотал я сквозь сон, который, впрочем, ничуть не мешал ясности моей мысли, - мы будем жить тут. А в твою новую квартиру можешь сбегать, когда я тебе надоем. Я туда не поеду, пока не заведу свою.
      Лена вздохнула, но не сказала ничего.
      На следующее утро я проснулся под восхитительный аромат свежеизжаренных гренков, который доносился из кухни. Открыв глаза, я заметил, что мой гонорар, полученный от братьев Михайловых, лежит не в кармане рубашки, а на столе. Вот они, бабы, всюду свой нос засунут!
      - Доброе утро! - произнес я, входя на кухню.
      - Привет, - ответила Лена, выкладывая на большое блюдо золотисто-коричневый гренок. Ее спина выражала один большой вопрос. Я видел, как она сгорала от любопытства. Однако я как ни в чем не бывало сел за стол и налил себе чаю.
      Вскоре мы сидели и лакомились гренками. Лена поглядывала на меня расширенными от любопытства зрачками. Я молчал.
      - Ну как там в Сочи? - бодро спросила она.
      - Там, как известно, темные ночи, - стереотипно ответил я.
      - Это понятно. А как там... - она запнулась, видимо соображая, как бы перевести разговор на загадочную пачку денег, привезенную мной с южного курорта. Ведь каждому ясно, что на курортах деньги, наоборот, тратят!
      - Отвечаю, - пожалел я Лену, - подвернулась работка. Довольно высокооплачиваемая.
      Лена тотчас же расплылась в улыбке.
      Однако пора было начинать отрабатывать гонорар. План моих действий был прост: нужно во что бы то ни стало получить доступ к делу и ознакомиться с его материалами.