«Тополиный пух, жара, июнь…» — надрывалась магнитола в машине, припаркованной возле настежь раскрытого окна отделения милиции номер сорок три, что на Петроградской стороне. Лейтенант Иващенко, несший сегодня первое самостоятельное дежурство, лениво размышлял: стоит ли сделать замечание меломану-водителю или лучше просто прикрыть окно. Впрочем, если закрыть, это не спасет. К тому же песня вполне соответствовала ситуации: ночная духота и комья тополиного пуха, обычного в самой середине лета, имелись налицо. Жара не спадала даже ночью, а пух летел большими хлопьями, напоминая сероватый снег, что вызывало ностальгические воспоминания о зиме. «Сугробы» этого пуха уже скопились по углам дежурки.
      Нет, закрывать окно не хотелось. Слишком душно, слишком жарко, а кондиционеры в районных отделениях не предусмотрены. «Чай, мы не баре!» — как любил приговаривать майор Кабанов в ответ на жалобы своих подчиненных. Впрочем, такой же фразой он встречал даже просьбу о выдаче пачки писчей бумаги или банки типографской краски для снятия отпечатков пальцев…
      Выходить из помещения, обходить здание и вступать в препирательства с водителем лейтенанту Иващенко также было лень.
      Усилием воли заставив себя подавить раздражение, возникшее от музыки, лейтенант вернулся к важному делу. Кроссворды, а точнее, сканворды — крупные и красочные — сержант Иващенко уважал, и даже очень. Покупал все еженедельные газеты и тонкие аляповатые журналы, в которых было обещано это простенькое развлечение для ума. А также и отдельные сборники: «50 кроссвордов», «100 кроссвордов, сканвордов и чайнвордов», «Самые новые кроссворды» и прочую чепуху. Благо их щедро и в большом количестве предлагали в электричке, в которой лейтенант Иващенко трясся и томился ежеутренне минут сорок по дороге на службу. Там он и наловчился разгадывать нехитрые вопросы, сначала заглядывая через плечо других пассажиров, а потом уже и самостоятельно.
      — Имя царицы из древнегерманского эпоса? Э-э-э… пятая «г», последняя «а», аж десять букв… да…
      «Жара, июнь…» — напоследок взвизгнула автомагнитола за окном и заткнулась.
      «Ну наконец-то!» — вздохнул Иващенко. И тут раздался стук в дверь.
      — Занято, — пошутил Иващенко, но потом испугался, что это его непосредственный начальник — майор Кабанов — пришел проверить, как лейтенант справляется с первым ночным дежурством.
      Майор Кабанов, надо сказать, таких шуток не понимал. Как-то раз на первое апреля сотрудники сорок третьего отделения решили начальство разыграть — вполне невинно — прислали ему пригласительный билет на встречу с известным питерским шоуменом (а по совместительству — малоизвестным сексопатологом) доктором Щегловым.
      Гром и молнии, которые обрушились на головы подчиненных, когда розыгрыш открылся, размах имели чудовищный — чуть до рукоприкладства не дошло. С тех пор сотрудники сорок третьего отделения милиции шутить с начальником избегали.
      В дверь снова постучали.
      — Войдите! — сказал Иващенко, на всякий случай скинул пачку журналов и газет с кроссвордами в ящик стола и зачем-то приподнялся со стула.
      В дежурку вошла, а точнее, вплыла дама. Вот именно, что не девушка, не женщина, не барышня даже — а дама.
      Крупная блондинка лет тридцати в черном шелковом брючном костюме и с черной же газовой косынкой на голове вошла и застыла в дверях.
      «Брунгильда», — сразу всплыло в памяти лейтенанта неугаданное слово из кроссворда.
      «Надо бы записать, а то еще забуду», — с сожалением подумал он, вслух же произнес:
      — Слушаю вас, проходите.
      Дама прошла к столу дежурного и произнесла неожиданно высоким нервным голосом (от которого Иващенко даже вздрогнул):
      — Здравствуйте! У меня случилось несчастье!
      — Добрый день, — произнес Иващенко. — В чем дело?
      — У меня пропал муж! Вы должны найти его, немедленно!
      Под конец фразы голос ее сорвался почти на визг, и дама бурно разрыдалась.
      Иващенко смутился-засуетился, схватил с подоконника пластиковую бутылку, в которой отстаивалась вода для поливки цветов. Налил этой воды в стакан, подскочил к даме — щелкнул несуществующими каблуками и бряцнул несуществующими шпорами.
      Но дама от воды отказалась. Она вынула из черной лакированной сумочки носовой платок, от которого сразу повеяло какими-то неземными духами. Дама крепко и смачно высморкалась и уставилась на лейтенанта круглыми немигающими глазами. Удивительно, но косметика на ее ухоженном лице не потекла от столь бурных рыданий.
      «Хорошая косметика. Водостойкая, наверное, — подумал Иващенко. — Не то, что у моей Аньки, та как заревет — так вся в синих разводах, смотреть жутко, как вампирёныш».
      На пришедшую даму смотреть было куда приятнее.
      — Наша фамилия — Дублинские, — она сделала паузу, чтобы посмотреть на реакцию лейтенанта. Однако лицо Иващенко оставалось непроницаемым. Дама с некоторым даже недоумением хмыкнула и продолжила: — Вы понимаете, мой муж, Сергей Владимирович, прилетел вчера из Германии, сказал, что у него дела на пару часов, ушел из дома и не вернулся. Вы понимаете, такого никогда не было! Умоляю вас! Надо что-то срочно делать!
      — Подождите, гражданочка! Давайте разберемся… — Иващенко достал из ящика несколько листов бумаги.
      — Да что тут разбираться? Надо! Срочно! Розыск!
      Дама кричала.
      «Дублинские», — подумал Иващенко. В кроссвордах ему эта фамилия не попадалась.
      — Погодите. Когда, вы говорите, он ушел из дома?
      — Вчера. В семнадцать ноль-ноль, — четко ответила мадам Дублинская. — То есть в пять.
      — Ага, — неопределенно ответил лейтенант и сделал пометку.
      Дублинская снова сорвалась на крик:
      — Вы что, не понимаете?! Мы же время теряем! Надо всесоюзный розыск объявлять!
      — Всероссийский, — машинально поправил ее Иващенко.
      — Да хоть всенародный! Вы что, не понимаете?!
      — Я-то понимаю, но и вы поймите — в розыск мы можем объявить человека, только если он не появлялся более трех суток. А по вашим словам, он только вчера из дома ушел.
      — Вы что, с ума сошли? А если с ним что-то случится за эти трое суток?
      — Очень может быть, что погуляет — и вернется, — попытался успокоить ее лейтенант. Но его фраза возымела обратное воздействие. Дама снова сорвалась на крик:
      — Мой муж не гуляет! Как вы смеете?! Он солидный человек! Профессор! Мировая знаменитость! Он вчера с симпозиума прилетел! Я уже и в бюро несчастных случаев звонила, и по моргам. С ним точно что-то случилось. Он не может просто так пропасть!
      — Ну-ну, все бывает, — продолжал твердить свое Иващенко. — Бывает, что и солидные люди загулять могут.
      — Я вам говорю, не может он загулять! С ним что-то случилось!
      — И вы меня поймите. Не имею я права раньше трехдневного срока в розыск объявлять, — упрямо сказал лейтенант. — Хоть режьте на куски — не имею.
      — А зачем вы тогда тут сидите? Что вы можете сейчас сделать? Нельзя же совсем бездействовать. Человек пропал — вы понимаете?!
      «Вот заладила, — подумал Иващенко. — Такая не отвяжется. Надо что-то придумать, а то ведь будет сидеть тут трое суток, дожидаться».
      — Я могу сейчас у вас заявление принять, — пришла в голову Иващенко спасительная мысль. — Но ход делу мы сможем дать только по истечении трехдневного срока. Согласны?
      Дама посмотрела в глаза лейтенанта милиции и, увидев только ледяную непреклонность, поняла, что препираться бессмысленно, и кивнула.
      Иващенко протянул ей несколько листов бумаги.
      — Пишите. И как можно подробнее опишите обстоятельства. Сесть можете вон за тот столик.
      Иващенко показал в угол своего кабинета, где стоял второй письменный стол. По идее, за ним должен был сидеть еще один инспектор, но по причине хронической нехватки кадров стол был не занят.
      «Я, Оксана Дублинская, заявляю о пропаже своего мужа — Сергея Дублинского», — старательно выводила дама.
      — Адрес свой не забудьте и паспортные данные. Свои и мужа. Дату его рождения и прочее. И имейте в виду, если вдруг муж объявится, или позвонит, или кто из друзей скажет, что видел его, вы нам немедленно должны сообщить, чтобы мы зазря не старались.
      — Постараетесь вы зазря! Как же… — бурчала под нос недовольная дама, но продолжала писать.
      «Улица Большая Монетная, дом 1, — прочитал адрес Дублинских Иващенко. — Хороший дом, академический. Может, и правда какая-нибудь важная шишка этот загулявший профессор».
      Когда дама ушла, он первым делом достал из ящика свой кроссворд и вписал так удачно вспомнившееся ему слово «Брунгильда». А минут через пять, погрузившись в решение кроссворда, и вовсе забыл о визите Дублинской…
      На следующее утро лейтенант Иващенко отчитывался перед начальником отделения, майором Кабановым, о своем первом дежурстве:
      — Ночь прошла без происшествий. Поступило два звонка. Мелкая кража и драка в коммунальной квартире. Составлены протоколы.
      — Хорошо… Что еще? Совсем ничего?
      Лейтенант замялся — стоит ли говорить о заявлении Оксаны? Он вспомнил о нем уже утром, фиксируя в журнале дежурств происшедшее за последние сутки. С одной стороны, он вроде бы не имел права заявление принимать, но с другой стороны — заявление-то он принял, умолчать не удастся, а ежели профессор Дублинский и через двое суток не появится, заявлению придется давать ход, профессорша просто так не отвяжется.
      — Ну вот, дамочка приходила — муж у нее пропал, всего-то и сутки прошли. Загулял, наверное, профессор, но дамочка такая настойчивая, я бы даже сказал, настырная — заявление оставила. Я принял.
      — Это ты зря, Иващенко! — покачал головой майор Кабанов. — Ну раз принял — значит, принял. Пусть лежит. Двое суток, пока делу ход не дадим… А что за профессор, кстати?
      — Дублицкий, что ли… Или Дублинский, — наморщил лоб лейтенант.
      — Кто-о?! — глаза Кабанова округлились.
      — Дуб… Дублинский… — заикаясь, проговорил лейтенант Иващенко, предчувствуя недоброе.
      — Как Дублинский?!
      Майор Кабанов даже в лице переменился.
      — Дай-ка заявление!.. «Дублинский Сергей Владимирович, 1957 года рождения, Большая Монетная, 1». Точно он. Блин, только этого мне не хватало!
      — А что такое, товарищ майор? — осторожно поинтересовался Иващенко.
      — Слушай, Иващенко, ты хоть телевизор-то смотришь? Газеты читаешь? Или только эти свои: слово из трех букв «лежа», из четырех букв — «стоя»? Тьфу!
      Взбудораженный майор, оставив лейтенанта в полном недоумении, умчался в свой кабинет, прихватив заявление.
      Там он достал из стола синенькую папочку на тесемочках, пробежал глазами бумаги, выудил одну из них и принялся изучать.
      «Ну вот, Дублинский, профессор. Зам зав. каф. ТЯФ — черт знает что! — А, вот… Кафедра тяжелой ядерной физики. Точно, он же физик-ядерщик. Ну и влипли мы. Звонить надо. Срочно».
      На бумаге, которую майор Кабанов вынул из синей папки, был отпечатан список из шести фамилий. Дублинский там стоял третьим — по алфавиту. Были там фамилии очень знаменитые — пожилая певица, чья слава пережила ее карьеру, знаменитый театральный режиссер, писатель-фантаст, известный всем с детства, а также парочка ученых. «Список негласного надзора» — как называл его сам Кабанов. Нет, не сделали эти известные лица ничего предосудительного, никто их ни в чем не обвинял, не подозревал и даже не собирался. А попали в этот списочек они лишь потому, что имели честь проживать в районе, где нес свою службу майор Кабанов. И хоть милиция призвана оберегать покой и имущество всех граждан без исключения, но, как говорится: «Все равны, а некоторые — равнее». Интересы лиц из «списка негласного надзора» милиция должна была оберегать в первую очередь.
      Звонить на Литейный — в питерское ГУВД — не хотелось. Разговоры с начальством не входили в реестр удовольствий майора Кабанова, но вариантов не оставалось. Решив потянуть время, Кабанов заварил себе чай в большой, почти бульонной чашке и закурил «беломорину», смяв ее предварительно в двух местах. «А говорят, что на фабрике Урицкого с нового года „Беломор“ перестают выпускать. совсем ошалели. Что ж делается?» — подумалось майору. Он затянулся поглубже, глотнул дымящегося чаю, пододвинул к себе телефон и набрал номер ГУВД.
      — Да… Да, сорок третье отделение… Майор Кабанов… У нас ЧП… Пропал профессор Дублинский. Физик, да. Тот самый. Жена вчера заявила. Так точно. Виноват, вчера новичок дежурил — не счел нужным сразу в известность поставить. Я — как узнал… Да. Хорошо. Будем ждать.
      Майор брякнул трубкой о телефонный аппарат, вытер вспотевший лоб, счастливо, как-то по-детски рассмеялся. Достал из стола небольшую бутылочку дагестанского коньяку питерского розлива, щедро плеснул коньяк в чашку чая, выпил залпом, не поморщившись.
      — Утешительные новости, — сказал он сам себе.
      По телефону высокое начальство сообщило ему, что проблема с пропавшим секретным физиком столь важна и серьезна, что высокое начальство, в свою очередь, будет беспокоить стоящих еще выше и информировать (а точнее, спихивать) московских коллег, а точнее, Генпрокуратуру. Слишком уж важной персоной оказался этот профессор…
      Московских коллег майор Кабанов не то чтобы не любил, а скорее недолюбливал, считал их сутягами и шкурниками. Особенно прокурорских работников. Но тот факт, что пропажей Дублинского придется заниматься не ему, майора очень радовал.
      — Вот пусть сволочь столичная приедет и по городу побегает, — проговорил он вполголоса.
      Кабанов распахнул окно, в которое тут же ворвался ветер, принося все новые и новые клочья пуха. Вместе с пухом он принес и песенку, так раздражавшую вчера лейтенанта Иващенко:
      Тополиный пух, жара, июнь,
      Ночи такие лунные…
      Майор вызвал Иващенко:
      — Иди-ка, лейтенант, разберись, что там за музыка грохочет. Штрафани ты его, что ли — за нарушение общественного покоя.

      Кто-то размашисто и мерно бил Юрия Гордеева по голове тяжелым металлическим прутом. От каждого удара голова гудела, как большой чугунный колокол. А потом огромный полосатый шмель жужжал и шипел, надрываясь, и вдруг подлетел к самому уху, вжикнул напоследок, влетел в ухо, пошарил в голове — и через другое ухо вылетел.
      Такой сон снился адвокату Гордееву на излете белой северной ночи. Он проснулся, потянулся, потряс головой. Шмеля в голове не обнаружилось, но легче от этого Гордееву не стало. Голова по-прежнему болела нестерпимо. Кровать, на которой пытался проснуться Гордеев, слегка покачивалась. Где-то над головой раздавался странный гул — видимо, именно он и навеял жужжание шмеля в последнем сновидении.
      Первый луч ласкового раннего солнца бил прямо в глаз сквозь круглый иллюминатор. Открывать глаза полностью не хотелось. Только быстрый взгляд сквозь полусомкнутые тяжелые веки с попыткой произвести рекогносцировку местности, и тут же отказаться от этой бесполезной затеи… Соображать, где он находится, почему вместо окна в стене расположен иллюминатор и почему же так болит голова, Гордееву тоже не хотелось. Уснуть уже было невозможно, мешало мерное гудение где-то в вышине и пронзительный солнечный свет. Больше всего Юрию Гордееву сейчас хотелось умереть, не приходя в сознание.
      Но и этого ему сделать не позволили.
      — Ну че! Проснулся? Пора уже! Через час подплываем, — раздался пронзительный женский голос где-то совсем рядом.
      Гордеев даже вздрогнул:
      — Кто здесь?
      Женщина хохотнула откуда-то из темноты, куда еще не попадал солнечный свет.
      — Не, ну вы видели? Кто я, он спрашивает! Глаза разуй, дорогой!
      Гордеев «разул глаза», хотя страшно не хотелось это делать, но пришлось выходить из сумеречного состояния и переживать похмелье наяву. То, что голова разламывается именно по причине похмелья, было вне всяких сомнений… Вряд ли адвоката Юрия Гордеева действительно били железным прутом по голове всю ночь. Значит, похмелье. Даже проявились смутные воспоминания — виски, джин, липкая «бехеровка», экзотическая настойка канабиса, потом еще самбука и что-то еще — горькое, изумрудно-зеленое, без названия, а ближе к финалу вечера запомнился еще отвратительный коктейль «черный русский» — одна треть водки, одна треть сухого вермута и одна треть рассола из-под черных маслин. От воспоминаний Гордеева затошнило. Вспомнилась ему и обладательница голоса — ну почти вспомнилась, — то ли Галька, то ли Валька или даже Майка. А находится он на теплоходе — дай бог название припомнить, впрочем, черт с ним! — и подплывают они сейчас к славному городу Санкт-Петербургу после трехнедельного морского круиза с заходами в различные порты северной и прочей Европы.
      Гордеев поднял голову. Сфокусировав взгляд, ему удалось разглядеть сидящую в глубине комнаты рослую девушку с копной рыжих волос, мощными ногами и очками на маленьком носу. Кроме очков на ней, кажется, ничего и не было. «Боже мой, и откуда она взялась? — с ужасом подумал Гордеев. — Впрочем, по пьяни еще и не такое бывает. Оттянулся, называется. А ведь слово давал — никакого флирта во время отпуска! Впрочем, тут, кажется, никакого флирта и не было. Девушка, очевидно, определенной категории».
      — Галька, будь человеком, дай воды! — простонал Гордеев.
      — Я не Галька, я — Гайка! — ответила девушка и вдруг процитировала Антона Павловича Чехова: — «В пьянстве был не замечен, но по утрам жадно пил холодную воду».
      — Классику знаешь? — с недоумением отреагировал Гордеев.
      — А как же! — немного обиделась девица. — В универе учусь! Отличница, между прочим.
      — И теперь, значит, летнюю практику проходишь… — пробурчал Гордеев, пока Гайка наливала воду в стакан.
      Воду Гордеев и правда пил жадно. Глотал он теплую минеральную воду с болотистым запахом и с плотным ржавым осадком на дне бледно-голубой бутылки. Название вода носила слегка неприличное: «Полюстрово».
      «Да уж, прелести заграничной жизни закончились! Добро пожаловать на родину. И вода тут — ржавое „Полюстрово“, и девушек с университетским образованием зовут Гайками… А ведь не далее как позавчера я ходил по улицам уютного Копенгагена, на русалку смотрел. Эх…» — только Гордеев хотел углубиться в приятное подведение итогов собственного бурного вояжа, как Гайка его перебила:
      — Ну че, дорогой?! Расплачиваться-то не пора?
      «Расплачиваться? Это она про деньги, что ли? Деньги — это такие разноцветные бумажки, точно… — тупо и медленно текли мысли в голове гордеева. — А вот остались ли у меня деньги после всех этих приключений? Интересная мысль…»
      — Расплачиваться?… А… За что?.. — поинтересовался Гордеев, хотя уже сам начал догадываться, за что именно у него требовала денег рыжая Гайка.
      — То есть как это «за что»! — рассердилась та. — За коплекс услуг!
      — Ладно, ладно… — вздохнул Гордеев, хотя ни одной услуги из этого самого «комплекса» он, хоть убей, не помнил.
      Ему все же пришлось принять вертикальное положение, надеть штаны и достать бумажник. Он был пуст. Совсем, абсолютно, безнадежно пуст. Нет, там оставались, конечно, какие-то бумажки и документы, на месте было и удостоверение Коллегии адвокатов, паспорт и даже загранпаспорт с шенгенской визой, но вот денег там как раз и не было.
      «Да, хорошо заканчивается отпуск», — тоскливо подумал Гордеев.
      В отпуске, надо сказать, он не был уже три года. Как говорил сам Гордеев: «тридцать лет и три года», уверяя, что каждый год его нервной работы идет за десять. А работал он — служил, трудился, старался — на благо столичной юридической консультации номер десять, что находится в Москве, на Таганке.
      «Нет у меня навыка отдыхать, заработался, разучился. Отрываюсь, будто на свободу вырвался и век воли не видал. Поэтому и Гайки всякие неизвестно откуда появляются…»
      Поискав по другим карманам, а также заглянув в дорожную сумку, Гордеев денег так и не обнаружил. Ценностей особых типа золотых часов или перстней с каменьями у него отродясь не водилось. Расплачиваться с Гайкой было нечем, а она между тем со все возрастающей тревогой наблюдала за манипуляциями Гордеева. «А ведь у нее наверняка тут где-то есть и крыша», — с тоской подумал адвокат.
      Ладно бы подъезжали они к Москве-столице — там бы Гордеев смог позвонить кому-нибудь из приятелей или сестрице Ваве. Повинился бы, покаялся, но денег бы перехватил. А тут Питер — город, конечно, Гордееву знакомый, но не близко. Друзей-приятелей, у которых можно было бы вот так запросто взять денег, чтобы и с Гайкой расплатиться, и до дома добраться, таких друзей у Гордеева в Питере не было. Ну некому ему было позвонить. Впрочем, ежели он собирался кому-то звонить, значит, оставался у Гордеева еще телефон…
      «Да уж, спиртное плохо сказывается на мыслительном процессе — это точно», — в укор самому себе подумал Гордеев. Должен же у него где-то быть сотовый телефон. Вчера еще был. Милая и очень дорогая игрушка, каприз адвоката, который он смог себе позволить с последнего щедрого гонорара. Найдя телефон в кармане дорожной сумки, Гордеев достал его и спросил:
      — Гайка, хочешь телефон?
      Девушка сморщила свой и без того микроскопический нос, взглянула на серебристый аппарат, который ей протягивал Гордеев, и отказалась:
      — На фига он мне, у меня свой имеется, «Нокиа». Вот!
      И она вынула из сумки телефон, который, пожалуй, был даже покруче гордеевского.
      — Неплохо живут студенты ЛГУ, однако! — воскликнул адвокат.
      — Подарок, — неопределенно пробурчала Гайка. — Есть добрые люди на свете…
      — Ты смотри, он новый, я его перед самым круизом взял. — Гордеев все не оставлял надежды отдать Гайке телефон. — Ну посмотри, он крутой, последняя модель, с наворотами всякими, хочешь — покажу. Он, между прочим, триста баксов стоил.
      — Да на фига он мне! — без энтузиазма повторила Гайка, которой Гордеев старательно всучивал телефон. Гайка руку отвела, и тут телефон запиликал. На мотив: «Наша служба и опасна и трудна, и на первый взгляд как будто не видна…»
      — Ой, ты че! Мент, что ли?! — испуганно воскликнула девушка.
      — Нет, Гайка, я не мент. Я хуже… — сказал Гордеев и нажал на кнопку телефона. — Гордеев слушает!
      — Юра! Ты где?!
      Этот голос адвокат Гордеев узнал бы в любое время дня и ночи. Даже в состоянии клинического похмелья. Это был голос Лены Бирюковой.
      — Лена, привет! Я сейчас… — он оглянулся, — плыву на белом пароходе, а ты где?
      — Узнал? Юра! А я вот в Питере. И мне твоя помощь нужна… Очень. Где это ты плывешь?
      — Вот совпадение-то! Я, Лена, как раз подплываю к Питеру, и где-то через час наш белый пароход причалит у гостиницы «Прибалтийская».
      — Отлично! Я тебя встречу, там и поговорим. Пока!
      Лена отключилась. Гордеев послушал короткие гудки, а потом сообразил: «Ленка в Питере. Я ей нужен. Вот оно. Есть. Есть, у кого денег перехватить». Юрий посмотрел на определитель и набрал высветившийся номер:
      — Лена! Это снова Юра!
      — Да?
      — Лена, у меня к тебе просьба. Большая просьба — пойми, мне обратиться тут не к кому. Выручай! Ты же сейчас все равно подъедешь. Скажи, у тебя деньги есть?
      — Есть. А что?
      — Да ты понимаешь, я тут на корабле… И деньги кончились. Неожиданно, — добавил он для убедительности.
      — Что? Загулял наш поручик? — усмехнулась Лена.
      — Загулял, — виновато ответил Гордеев.
      — Сколько нужно, чтобы вызволить ваше высокоблагородие?
      — Ну долларов сто…
      Тут раздался голос Гайки:
      — Между прочим, сначала надо у меня спросить. Мы вчера на сто пятьдесят договаривались!
      — Лена, нужно двести, — послушно повторил в трубку Гордеев.
      — Хорошо, господин адвокат! Привезу я вам требуемый выкуп. Только потом обязуешься помогать мне денно и нощно. Договорились?
      — Лена! Какой разговор! Когда я тебе отказывал! Да что случилось-то? Объясни толком.
      — Приеду — расскажу. Извини, Гордеев, мне торопиться надо, — отрубила Лена, и Юрий снова услышал в трубке короткие гудки.
      Ах, Лена, Лена… Были бы у Гордеева хоть какие знакомцы в Петербурге, не стал бы он просить денег у Лены Бирюковой — ни в жизнь. Слишком странные отношения связывали их последние несколько лет. Когда-то Юрий буквально спас ее от суда и следствия, и роман их развивался бурно и спонтанно. Было время, когда Лена чуть не женила его на себе. Благо и работали она тогда под одной крышей — все в той же юридической консультации номер десять. Но потом Лену переманил Костя Меркулов в Генпрокуратуру, где когда-то служил и Гордеев, но из которой он ушел и переквалифицировался в адвокаты. Роман их к тому времени почти иссяк, но стоило им встретиться — случайно или по делу, — как отношения возобновлялись с прежней силой. Также бурно и спонтанно. Вот только женить Гордеева на себе Лена, кажется, передумала. Ну и слава богу!
      И работает сейчас Лена младшим следователем в Генпрокуратуре, распутывает дела, по большей части мелкие и несерьезные, но к собственной карьере относится ответственно, дело свое любит и знает. Давненько уже она не обращалась к Гордееву с просьбой о помощи. Что-то и впрямь случилось неординарное. И почему же Лену откомандировали в Питер?

      Эти четверо тронулись в путь под утро. Утро у них наступало не раньше двух часов пополудни, когда обычные граждане уже успевали пообедать.
      Впереди шла толстая белобрысая деваха в ярко-желтой футболке с надписью: «Я ненавижу тебя, Билли Гейтс!»
      Следом за ней упруго шагал брюнет с шальными карими, слегка раскосыми глазами.
      За брюнетом безмятежно брел рыхлый парнишка в ковбойской рубахе. Несмотря на жару, его волосы были щедро набриолинены и блестели на солнце.
      Замыкал процессию растрепанный светловолосый заморыш в красных ботинках, непрерывно вопрошавший: «Куда вы меня тащите, злые люди?» Ему никто не отвечал. Впрочем, никто его никуда и не тащил, он шел сам.
      — В самом деле, Камушка, куда ты нас ведешь? — наконец спросил брюнет.
      — На дискотеку «Песчаный карьер», — ответила деваха. — А не кажется ли вам, старший строевой сержант Крис, что Лаки уже успел дунуть?
      — Очень может быть, генерал Камушка, — кивнул брюнет. — Прапорщик Лаки, что вы скажете в свое оправдание?
      — Кто курил? Я курил? — ласково спросил парнишка в ковбойской рубахе. — Ну самый децл, если только. Выхожу из дома — мужики сидят. «Хочешь дунуть?» — говорят. Конечно, отвечаю, хочу, а у вас откуда? «Оттуда!» Зашли за гаражи, забили косяк, нормальные такие парни оказались, один даже рокабилли в «Мани-Хани» по субботам играет… Где-то у меня визитка его была, он меня приглашал бесплатно на их сейшн прийти… Черт, где же? Неужели посеял?
      — Лаки всегда везет! — хлопнул его по плечу Крис. — Травы покурил на халяву и еще на концерт сходишь. А у меня вот вчера Динка ботинок сперла. Когда на своей подружке меня подловила. Захлопнула дверь, я дело кончил, выхожу в коридор — а ботинка и нет.
      — Зачем тебе сейчас ботинки, Крис? Сейчас бы сандалии в самый раз, — сказал Лаки, который как раз в сандалиях и был.
      — Дурик, там под стелькой нычка была. Двести баксов, за последнюю халтуру мне заплатили. Хотел гашиш купить — хрен мне теперь в грызло, а не гашиш.
      — Шиш тебе, а не гашиш, — подал голос заморыш в красных ботинках.
      — А вам, салага, права голоса никто не давал! — рявкнула Камушка. — В темпе, бойцы.
      Все четверо жили на станции метро «Улица Дыбенко», но познакомились почему-то через Интернет. Каждый из них был как-то связан с этой единой сетью, опутывающей весь мир. Кто был системным администратором, кто пытался программировать или писать на компьютерную тему в разные непритязательные журнальчики «обо всем». Помимо любви к компьютерам эту компанию объединяло пристрастие к наркотикам естественного происхождения — «травке и грибочкам», как ласково называл их Крис. Он был самый старший и опытный наркоман, но у Камушки зато был громкий голос, и она всегда чуяла, где можно добыть травы и когда менты пойдут винтить народ.
      Шли они по проспекту, что вел от дома Камушки в сторону леса. Солнце припекало, и на душе у каждого было легко и спокойно, только Камушка слегка икала — ее мучило перманентное похмелье. Проспект неожиданно закончился и уперся в стройплощадку. Разомлевшие от жары строители лежали под дощатым навесом и пили кефир из картонных коробочек.
      — Встали — постояли! — распорядилась Камушка. — Расклад такой. Грибы поспели. Хорошие грибы, правильные. Мне об этом Сиамский сказал, а уж он-то врать мне не будет. Так что, бойцы, идем мы на дело правое. Собранное делим по справедливости. Мне четверть, Сиамскому четверть, четверть Крису, четверть Лаки с Сорхедом на двоих.
      — Это почему нам четверть на двоих? Разве это честно? — тут же встрепенулся заморыш в красных ботинках.
      — А будешь возникать, вообще ничего не получишь! — ущучила его Камушка. — Мал еще возникать. Строевой сержант Крис, разберитесь.
      — Это мы мигом, — ответил Крис, по-кошачьи приближаясь к своей жертве. — Ну что, рядовой, будем хамить высшему руководству?
      — Ну нечестно ведь! Почему Сиамскому четверть, он ведь даже с нами не пошел?
      — Сиамский нам место показал, — ласково объяснил Крис. — А тебя, детка, вообще никто с собой не звал. Нечего тебе, детка, за старшими хвостом ходить. Еще научишься плохому.
      — А мы его научим! — хлопнула себя по ляжкам Камушка. Звук получился гулкий — с ближайшей искореженной березы сорвались и полетели в сторону города две вороны.
      — Вороны Одина знак нам подают! Хороший будет урожай на мухоморы! — обрадовался Лаки. — Чего вы с ним спорите, не хочет — пусть не идет. Давай, генерал, командуй.
      — Вот так бы сразу, — важно кивнула Камушка. — За мной, бойцы. Идти нам долго — за деревню Кудрово и дальше, к песчаному карьеру. Сиамский туда ходил на днях, говорит, там этого псилоцибина — ну просто завались. В темпе, бойцы. За мной.
      За стройкой раскинулся лес не лес, парк не парк, а если быть точнее — заросшая свалка. Среди чахлых кривых деревьев валялись останки автомобилей, холодильников, пылесосов, бутылки из-под пива и лимонадов разного рода покрывали землю сплошным слоем. Картина была урбанистическая и безрадостная.