Полуденное солнце пекло неистово, раскаляя валявшиеся повсюду кирпичи до того, что на них без труда можно было бы изжарить яичницу, приди кому в голову подобная бредовая идея.
      Ахмед уныло посмотрел вокруг и вздохнул.
      Кирпичи, щебенка, обугленные куски арматуры, покореженные машины — вот во что превратилась иракская земля за какой-нибудь год. Кого в этом винить? Одному Аллаху известно. Так или иначе, все это сделали люди, а они — что по ту сторону передовой, что по эту — все не без греха. А на какую сторону вставать — это каждый должен решить для себя сам.
      — Дядя американец, дай конфетку, — попросил у Ахмеда мальчонка, закутанный в какое-то бурое тряпье.
      Ахмед достал из кармана карамельку и протянул ребенку.
      — Держи, малыш.
      — Спасибо, дядя американец! — поблагодарил мальчишка, повернулся и пустился наутек.
      Ахмед закурил. Он ждал уже двадцать минут, и ожидание начинало его утомлять. Зевнув, Ахмед поднял с земли листок бумаги, который прибило ветром к его армейскому ботинку. На колышущейся ткани были изображены розовощекие ковбои, поглощающие сок с таким видом, словно это был божественный нектар, дарующий им вечную молодость. Похоже, эти американцы и впрямь верят в то, что когда-нибудь им удастся победить не только старость, но и саму смерть.
      Ахмед вздохнул. Что ж, возможно, когда-нибудь так оно и будет. Эти американцы всегда добиваются того, чего хотят. Счастливые, довольные поросята, никогда не знавшие голода и нужды.
      — Эй, дружище, Реддвей будет с минуты на минуту. Может, хотите чаю? У нас есть черный и зеленый.
      Молоденький солдат смотрел на него с нескрываемым любопытством. Еще один розовощекий американский поросенок, верящий в свое бессмертие.
      — Нет, спасибо, — сказал Ахмед.
      Паренек ушел, оставив его в палатке одного. Ахмед еще немного поразмышлял о перипетиях судьбы, о том, почему одним судьба преподносит все, а у других забирает последнее; когда ход его мыслей приобрел совсем уж унылую тональность, полог палатки отъехал в сторону, и в образовавшемся просвете появилась огромная фигура Питера Реддвея. Он ввалился в палатку и пожал ладонь Ахмеда так крепко, что тот даже поморщился от боли.
      — Рад вас видеть, — искренне сказал полковнику Ахмед.
      — Да, я знаю, — невозмутимо ответил ему Реддвей.
      Пятидесятишестилетний полковник американской армии Питер Реддвей был одет в маскировочный костюм, который был бы впору и слону. На его лбу и могучей шее поблескивали капли пота. Усадив Ахмеда на стул, он сел сам, вытер лоб платком и недовольно прокомментировал:
      — Жарко, как в аду!
      — Да уж, это вам не Америка, — не удержался Ахмед.
      Реддвей ухмыльнулся, блеснув очками в дорогой оправе:
      — Спасибо, приятель, я заметил.
      — Мистер Реддвей, вы знаете, на какой риск мне пришлось пойти, чтоб встретиться с вами, — сказал Ахмед.
      Реддвей кивнул:
      — Да, Ахмед, знаю. Ты можешь быть уверен, твоя самоотверженность не останется незамеченной.
      Ахмед недобро усмехнулся:
      — Хотелось бы, чтобы она была не только замеченной, но и оплаченной, мистер Реддвей.
      — В этом можешь не сомневаться.
      Некоторое время Ахмед изучающе вглядывался в лицо полковника, затем кивнул:
      — Я верю вам, мистер Реддвей. Думаю, моя информация принесет вам пользу. Иначе получится, что я рисковал зря. А вы сами знаете, насколько опасна моя миссия.
      Реддвей усмехнулся: высокопарность Ахмеда забавляла его. Должно быть, этот араб и впрямь считает себя героем. Разведчиком! Тайным агентом! Джеймсом Бондом иракского разлива! Что ж, пусть считает себя кем хочет, главное, чтобы не лез на рожон.
      — Ты уверен, что твои боссы не подозревают тебя? — спросил Реддвей.
      — Уверен, — кивнул Ахмед. — Вы ведь знаете, я умею играть в такие игры.
      Ахмед слегка приосанился. Он был самолюбив, и Реддвей, знавший это, удержался от усмешки и спросил со всей серьезностью, на какую только был способен:
      — Что тебе удалось узнать?
      — Мои боссы готовят что-то серьезное.
      Ахмед замолчал, чтобы Реддвей оценил масштабность сообщения. Реддвей кивнул и нетерпеливо спросил:
      — Что именно?
      — Операция пройдет в России. В Москве. Ради этого дела боссы создают там террористическую сеть, что-то вроде филиала «Аль-Каиды».
      — Подробней.
      Ахмед слегка смутился:
      — Подробностей я пока не знаю. Операция эта тайная, и меня не включили в число посвященных. Знаю только, что погибнет много людей. Очень много… — Ахмед на мгновение замолчал, затем пристально посмотрел Реддвею в глаза и медленно проговорил: — Больше, чем одиннадцатого сентября в Америке.
      Реддвей почувствовал, как намокает одежда у него на спине. Капли пота упали ему на очки. Реддвей снял очки, достал из кармана платок и протер стекла.
      — Что ж, Ахмед, у тебя впереди много работы, — сказал он, водрузил очки на широкую переносицу и добавил: — Впрочем, как и у меня. Да и нашим московским коллегам придется попотеть.

      Открыв дверь квартиры, Пташка Божья увидел на пороге двух мужчин. Одного он знал. Это был Гусь, пропойца, с которым Пташка Божья не раз бухал вместе, но фамилии которого до сих пор не знал — незачем было. Рядом с Гусем стоял невысокий, рыжеволосый мужчина в черной кожаной куртке и с «дипломатом» в руке. У мужчины были недобрые черные глаза и тонкий нос с горбинкой. Пташка Божья перевел взгляд с незнакомца на Гуся и спросил:
      — Ну и?
      Гусь осклабил в улыбке щербатый рот:
      — Вот, Птаха, жильца к тебе привел. Поживет недолго, отстегнет по максимуму. А условие только одно — чтобы ты не трепался.
      Пташка Божья вновь оглядел «жильца» с ног до головы. Тот молчал.
      — Кто такой? — спросил тогда Пташка.
      Гусь ощерился еще больше и сказал:
      — Это Али. Он нездешний.
      — Вижу, что нездешний. А чем он занимается?
      — Бизнесмен он. Только регистрацию пока не сделал, поэтому ментов опасается.
      — Гм… — сказал Пташка Божья.
      — Твою мать, Птаха! — гаркнул на него Гусь, мучимый похмельем. — Может, в квартиру впустишь, а?! Чё мы тут стоим, отсвечиваем?
      «И то верно, чего это я их на пороге держу», — подумал Пташка Божья и отошел в сторону, впуская гостей в прихожую.
      Закрыв за собой дверь, Гусь мгновенно перешел к делу.
      — Ну так что? — прямо спросил он Пташку Божью. — Берешь жильца или нет? Решай сразу, или я его к Гоше-инвалиду отведу. Тот мне за такого жильца не один пузырь поставит.
      Пташка Божья повернулся к незнакомцу, вежливо улыбнулся и спросил:
      — Сколько будете платить?
      — А сколько нужно? — спросил горбоносый сипловатым, словно бы простуженным, голосом.
      — Гм… Так это смотря по тому, на какой срок осесть думаете.
      — Пока на три дня, а там видно будет, — сказал горбоносый.
      — Если на три, то… — Пташка Божья поднял голову и задумчиво поскреб пальцами небритую шею. — То это никак не меньше пятидесяти долларов. В рублевом эквиваленте по курсу Центробанка. Устроит вас такая цена?
      Гусь захлопал глазами:
      — Ну ты даешь, Птах! Ты сам-то хоть понял, чё сказал?
      — Я понял, — сказал вместо Пташки горбоносый незнакомец по имени Али. — И я готов заплатить.
      Он поставил «дипломат» на пол, достал из кармана бумажник, отсчитал несколько купюр и протянул их Пташке Божьей:
      — Вот. Здесь даже немного больше.
      Пташка Божья задумчиво посмотрел на протянутые деньги, затем аккуратно, как бы нехотя, взял их, быстро пересчитал и спрятал в карман старой «олимпийки». Затем сделал широкий жест рукой и сказал:
      — Милости прошу в мое скромное бунгало. Ваша комната — по коридорчику и направо. Замка на двери нет — уж не обессудьте, но входить без стука не имею привычки.
      Горбоносый кивнул, тщательно вытер ноги о коврик, поднял с пола «дипломат» и двинулся по узкому коридорчику в указанном направлении. Когда он скрылся в комнате, Пташка Божья повернулся к Гусю и спросил:
      — Ты где его подцепил, мудень?
      — Где-где, в Караганде. На вокзале, естественно! Только ты имей в виду, я отсюда без полушки не выйду. Я к тебе бесплатным рекламным агентом не нанимался.
      — Будет тебе полушка, — успокоил Гуся Пташка Божья. — Только у меня сейчас нет.
      — Так деньгами дай! Покупать я и сам умею.
      Пташка Божья достал из кармана пачку денег, вынул из нее сотенную бумажку и протянул Гусю:
      — Держи, вымогатель.
      Бумажка в мгновение ока перекочевала к Гусю в карман.
      — Премного благодарен, — сказал Гусь. — Ну, тады я пойду?
      — Валяй, — разрешил Пташка.
      Гусь повернулся и, проворно шевеля ногами, вышел из квартиры.
      — В магазин побежал, пьяница, — сказал себе Пташка Божья. Вновь поскреб небритую шею и задумчиво добавил: — Однако сто грамм и мне не помешают.
      Едва он об этом подумал, как гость вышел из своей комнаты — уже без куртки, но все еще в туфлях. Он протянул Пташке пакет и сказал:
      — Старик, здесь коньяк, сыр, мясо и другая еда. Положи еду в холодильник, а я пока схожу в душ.
      — Сделаю все, как надо, — кивнул Пташка Божья, принимая пакет. — Ого, тяжелый! У меня где-то лимончик завалялся. Если хотите, могу порезать. К коньячку — самое то!
      Горбоносый Али презрительно наморщил нос:
      — У тебя тарелки-то хоть чистые найдутся?
      — Обижа-аешь, друг, — с усмешкой протянул Пташка. — Ты ведь не в ночлежке, а в приличной фатере. Мой клоповник трех звезд стоит.
      Али улыбнулся:
      — Ладно, старик. Тогда порежь еду и разложи ее по тарелкам. Помоюсь и выпью с тобой за знакомство.
      — Вот это дело! — одобрил Пташка Божья.
      Когда Али вышел из душа, мясо, сыр и лимон были аккуратно нарезаны и красиво разложены по тарелкам. Бутылку Пташка Божья поставил в центр стола — очень уж она была красива, приземистая, матовая, с длинным узким горлышком, — любо-дорого посмотреть.
      Али окинул взглядом стол и удовлетворенно кивнул:
      — Молодец, старик. Сделал все, как надо.
      — А как же, — с подобострастной улыбкой ответил Пташка Божья, предлагая гостю стул. — Как говаривал Антон Палыч Чехов, в приличном доме все должно быть прилично: и жильцы, и стол.
      Али сел на стул и взял со стола бутылку. Отвинтил крышечку, глянул на стол и нахмурился:
      — А стаканы забыл, старик?
      — Ох ты, черт! — хлопнул по колену Пташка Божья. — Мигом исправлю!
      Через несколько секунд стаканы были на столе, и Али наполнил их ароматным золотистым коньяком.
      — Давай по первой. Как там у вас говорится… чтоб не в последний раз, так?
      Не дожидаясь ответа, Али залпом опрокинул коньяк в глотку.
      — Точно. Дай Бог, не последняя! — кивнул Пташка Божья и поспешно последовал его примеру. Поставив опустевший стакан на стол, он закусил мясом и спросил своего жильца: — Сам-то ты откуда будешь?
      — Я-то? — Али прищурил черные, насмешливые глаза. — Из Новороссийска. Бывал там когда-нибудь?
      — Не-а. Но много слышал. Там у вас вроде море недалеко?
      — Недалеко, — согласился Али. Он снова наполнил стаканы, на этот раз доверху, и зябко передернул волосатыми плечами. — Что-то нехорошо мне, старик. Знобит. Сквозняк тут у тебя, что ли?
      — Есть немного, — согласился Пташка Божья и тут же заботливо поинтересовался: — А ты, часом, не простыл? С дороги-то всякое бывает.
      — Да, — кивнул горбоносый Али. — Простыл. Наверное, простыл. Давай за дружбу народов.
      Он поднес стакан к губам и пил, не отрываясь, пока стакан не опустел. И тут же наполнил его снова.
      — Так пьешь, будто за тобой гонятся, — с укором сказал Пташка Божья.
      Али стрельнул на старика черными глазами и сипло сказал:
      — Простыл я. А это… — он кивнул подбородком на стакан, — мое лекарство. Понял?
      — Понял, как не понять.
      — Тогда твое здоровье. — И странный гость снова присосался к стакану с коньяком.
      Бутылка опустела очень быстро. Допив остатки коньяка, гость посмотрел на Пташку Божью из-под нахмуренных рыжеватых бровей и сказал:
      — Есть что выпить?
      — Так это… — Пташка Божья хотел было соврать и сказать «нет», но черные глаза гостя смотрели так пристально и пронзительно, что он, к своему собственному изумлению, сказал правду: — Было вроде где-то. Сейчас посмотрю.
      Пташке Божьей не осталось ничего другого, как достать из холодильника заначку — литровую бутылку мутной желтоватой самогонки.
      После первого же стакана глаза гостя подернулись пеленой.
      — Ну что, старик, — сказал он, еле шевеля языком, — страшно тебе на свете-то жить?
      Пташка Божья пожал плечами:
      — Да нет. А чего мне страшиться?
      — А взрывы? Террористы, говорят, совсем обнаглели. Что ни день, то взрыв.
      — Это точно, — согласился Пташка Божья. — Но, слава Богу, я черножопым не нужен. Сам посуди, зачем меня взрывать?
      — Черножопым, говоришь?
      — Ой, извини. Я хотел сказать…
      — Знаю, — прервал его Али. — Знаю, что ты хотел сказать, старик. Только взрывают не только черножопые. — Он криво ухмыльнулся и поднял волосатый палец. — Скоро тут у вас все затрясется, заволнуется, понял? Вся Москва! И не черножопые будут трясти, а свои… такие же, как ты, старик. Братья, мать их, славяне! Давай-ка за них и выпьем… за братьев славян!
      Али потянулся за самогонкой, но рука его соскользнула с бутылки.
      — А, шайтан! — выругался он и тряхнул хмельной головой. — Давай ты, старик… Я что-то устал…
      Пташка Божья разлил самогонку по стаканам, и они снова выпили.
      — Так, говоришь, русские будут русских взрывать? — с сомнением в голосе спросил Пташка Божья, закусив самогонку сыром. — Разве такое возможно?
      Али пьяно кивнул:
      — Возможно, старик.
      — И зачем же, к примеру, им друг друга взрывать?
      — Зачем, зачем… Зачем ты меня к себе жить пустил? Вот затем и они. — Али прищурил мутные черные глаза, вытянул руку и потер пальцем о палец. — Деньги, старик… Деньги решают все. Мани! Долларс! Понял?
      — Да разве ж им кто-нибудь за это заплатит? — прикинулся дурачком Пташка Божья.
      — Найдутся люди, — глухо отозвался Али.
      — Тоже русские?
      Горбоносый с хрустом сжал пальцы в кулак. На губах у него зазмеилась усмешка.
      — Ха! — хрипло выдохнул он. — Русские… Откуда у вас, русских, деньги? Ты вон всю жизнь вкалывал, а есть у тебя деньги? Нету! Кроме сраной бутылки самогону, никакой собственности не нажил.
      — Почему же сраной? — обиделся Пташка Божья. — Хорошая самогонка. Я ее у Просвирихи брал. Да она чище водки!
      — Ты прав, — кивнул Али. — Самогонка хорошая. Извини, старик, я не хотел тебя обидеть. Ты хороший человек. Давай выпьем за тебя.
      На этот раз гость не смог допить стакан до дна, а принялся икать, и икал до тех пор, пока не сжевал разом три дольки лимона, вложенные ему в руку стариком. Прожевав лимон, Али сморщился и тягуче сплюнул в тарелку с остатками мяса.
      — В мясо-то зачем? — негромко сказал Пташка Божья и хотел убрать тарелку, однако горбоносый схватил ее и придвинул к себе:
      — Не трожь! — Он снова сплюнул в тарелку и посмотрел на Пташку Божью. Али был так пьян, что не мог сфокусировать взгляд. Голова у него слегка подергивалась, однако на стуле он сидел прямо.
      — Слышь, Али, — негромко и дружелюбно окликнул его Пташка Божья, — а где хоть взорвут-то? Ты скажи, чтоб я в тот район не совался. Умирать-то кому охота?
      — Не знаю, старик, — произнес Али заплетающимся языком. — Знал бы — сказал… Нравишься ты мне, хоть и дурак. Не обижайся, старик… Лучше выпей еще… за мое здоровье.
      — Это можно, — кивнул Пташка Божья. — Тебе-то, что ли, освежить?
      — Чего? — не понял Али.
      — Я говорю, долить самогонки? Ты сейчас на полдороге к счастью. Но нужно слегка догнаться.
      Али тряхнул головой:
      — Н-не надо, старик… у меня… свой догон. — Он полез в карман брюк, вынул картонную коробочку и шлепнул ею об стол. — Вот!
      Он вытряхнул из картонки серебристую упаковку, выдавил пару таблеток пальцем и закинул их себе в рот, проглотил, судорожно дернув кадыком, и закрыл глаза.
      Вскоре губы Али растянулись в блаженную улыбку. Он открыл глаза, посмотрел на Пташку Божью и сказал слабым голосом:
      — Возьми… угощаю…
      Он показал глазами на пакетик с таблетками. Пташка Божья сморщился и покачал головой:
      — Нет, паря, извини, но меня от этого вашего зелья с души воротит. Я, чтоб ты знал, принадлежу к поколению табака и алкоголя. И предпочитаю наркотической ломке простое человеческое похмелье.
      — Как хочешь… — вымолвил Али, снова закрыл глаза, посидел так немного, потом качнулся вперед и упал щекой прямо в тарелку с остатками мяса.
      — Тьфу ты, мать твою, чухна кавказская, — выругался Пташка Божья. — Совсем пить не умеет. А с виду такой крепкий. Ладно, паря, хочешь спать — спи, насильно поить не буду.
      Пташка налил себе самогонки, выдохнул через плечо, залпом осушил стакан и, крякнув, занюхал сыром.
      — Ну вот, — сказал он, жуя сыр и поглядывая на спящего жильца. — А ты говоришь — таблетки. Вон тебя как с таблеток-то твоих сморило. А самогонка силы из человека не сосет, она ему сил прибавляет.
      Али хрипло вздохнул и пробормотал что-то сквозь сон. Пташка навострил уши. Побормотав несколько секунд, Али снова замолчал. Пташка еще немного послушал, но, кроме легкого храпа, перемежаемого носовым свистом, ничего не услышал.
      — А ведь я с тебя, милок, свой барыш еще поимею, — задумчиво проговорил Пташка, поглядывая на спящего гостя. — Бог даст, побольше, чем твоя полусотенная. Если ты, конечно, правду мне говорил.
      Пташка Божья повертел в руках стакан, продолжая раздумывать. Потом покачал головой и сказал сам себе:
      — Нет, не похоже, чтобы врал. Парень подозрительный: явный чечен, хоть и рыжий. Лопни моя селезенка, если он не террорист. — Пташка снова посмотрел на спящего Али — вид у того был совершенно непрезентабельный. — Ну, или хотя бы из сочувствующих им, — смягчил формулировку Пташка. — Но если хоть десятая часть из того, что ты говорил, правда, то я просто обязан спасти Москву! В конце концов, это мой этот… как его… гражданский долг!
      Воодушевленный этой светлой мыслью, Пташка Божья плеснул себе в стакан самогонки и, перекрестившись, выпил.
      — Ну вот, — сказал он затем, — а теперь я выполню свой гражданский долг.
      Пташка встал из-за стола, но в этот момент ноги его ослабли, и он, нелепо взмахнув руками, рухнул на пол как подкошенный.

      Проснувшись спустя час, Пташка тяжело поднялся на ноги. Несколько секунд он в изумлении смотрел на спящего Али, пытаясь припомнить, что это за парень и как он сюда попал. Память возвращалась неохотно. Тогда Пташка Божья взял со стола бутыль, вылил в рот остатки самогона, занюхал горбушкой хлеба и снова посмотрел на Али. В голове его раздался щелчок — он все вспомнил. Стараясь не скрипеть половицами, Пташка на цыпочках выбрался из кухни и прошел в прихожую. Там он, опасливо косясь на дверь кухни, снял трубку телефона и набрал номер своего старого знакомого— генерала Грязнова.
      — Слушаю! — грозно сказал Грязнов.
      Пташка Божья поежился.
      — Алло, Вячеслав Иваныч?
      — Он самый.
      — Вячеслав Иваныч, это Пташка Божья!
      — Что? Какая к черту пта… Ах, Пташка. Ну, здравствуй, Пташка. Чего звонишь?
      — Соскучился. Голос ваш давно не слышал.
      — Теперь услышал?
      — Да.
      — Ну, прощай.
      — Подождите! — Пташка Божья осекся, испуганно покосился на дверь и повторил, понизив голос почти до шепота: — Подождите, Вячеслав Иваныч. Вы ведь знаете, я попусту вас никогда не тревожу. Раз звоню, значит, есть повод.
      — Продолжай.
      — Нам бы встретиться. Лично.
      — Что, трубы горят? Хочешь пивка на халяву попить?
      — Вячеслав Иваныч, как вам не стыдно? Речь идет не о моем материальном благополучии, а о жизни десятков… нет, сотен людей! Неужели вы так равнодушны к чужой беде?
      — Ладно, демагог. Где ты хочешь встретиться?
      — В «Бочке».
      — Ближний свет! А почему именно в «Бочке»?
      — А там пиво дешевле.
      — Что-о?
      — Гражданин начальник, я ведь о вашем кармане забочусь. Мой карман пуст и дыряв, и забота ему не нужна. Да и место тихое, никто нам там не помешает.
      Грязнов помолчал, потом сказал:
      — «Бочка» отменяется. Встретимся на явочной квартире.
      — Но Вячеслав Иванович…
      — Обсуждению не подлежит. Я не хочу, чтобы кто-нибудь увидел тебя с ментом. Если тебе потом отрежут уши, я никогда себе этого не прощу.
      — Ох и любите вы нагнетать! — вздохнул Пташка Божья. — Воля ваша. Диктуйте адрес.
      — Адрес ты знаешь. Серый дом на улице Удальцова. Будешь там через час. Успеешь добраться?
      — Попробую.
      — Ну, бывай.
      Честно говоря, конура была так себе, даром что явочная квартира. Мебель старая, «совдеповская»: два убитых кресла, такой же диван, сервант с допотопными мраморными слониками, скрипучая тахта. На стене — репродукция «Трех богатырей» Васнецова, до того выцветшая, что от Алеши Поповича остались только шлем да дико вытаращенный глаз, а все остальное было окутано дымкой.
      — Я смотрю, здесь ничего не изменилось, — сказал Пташка Божья, с усмешкой оглядывая комнату. — Мило и со вкусом. Как, бишь, это называется?.. Минимализм?
      — О своих эстетических пристрастиях ты мне потом расскажешь, — строго осадил его Грязнов. — А теперь давай о деле.
      — Как скажете.
      Пташка развалился в кресле и закинул ногу на ногу. Несмотря на то что квартирка была ветхая, здесь он себя чувствовал важной персоной.
      — Сигаретку позволите?
      — Бери.
      Пташка вытянул из пачки «Мальборо» сигарету, поднес ее к носу, понюхал, сладко жмуря глаза, и только потом закурил.
      — В общем, так, — начал, вальяжно пуская дым. — Сижу я, значит, у себя дома, думаю о жизни, ковыряю в носу, как вдруг — звонок. Открываю — Гусь. Это один пропойца с Казанского вокзала. А рядом с ним — незнакомец…
      Пташка Божья подробно рассказал Грязнову о своем новом жильце и о речах, которые тот вел. Не забыл ни про то, что скоро в Москве все «затрясется и заволнуется», ни про «братьев-славян», которые по приказу «чернозадых» эти «волнения-потрясения» устроят. А вдобавок сообщил:
      — Когда Али колес своих наглотался, то бредить стал. Вроде как бубнить сквозь сон.
      — И что он говорил? — спросил Грязнов.
      Пташка Божья сделал скорбное лицо и вздохнул:
      — Там много не по-русски было. Но кое-что я разобрал. Что-то насчет подкопа под Москвой.
      — Подкоп под Москвой? — Грязнов недоверчиво вгляделся в лицо Пташки и сказал: — Под рекой, что ли?
      Пташка помотал головой:
      — Этого я не знаю. Но про какой-то подкоп он бубнил точно.
      Грязнов задумчиво наморщил лоб:
      — Бред какой-то.
      — Ну вот, — обиженно поджал губы Пташка, — не для того я вам все это сообщал, чтобы оскорбления услышать, гражданин начальник. Я человек маленький, и обидеть меня легко, но если я обижусь по-настоящему, то уже никогда…
      — Ладно, ладно, не ворчи, — оборвал его причитания Грязнов. — Что сообщил — молодец. Объявляю тебе благодарность от лица МВД.
      Пташка Божья улыбнулся:
      — Благодарность — вещь хорошая, товарищ генерал, а как насчет гонорара? Я, конечно, патриот и страну свою люблю, но задарма работать не привык. Любой труд на благо страны должен достойно оплачиваться, так ведь?
      — Так. — Вячеслав Иванович достал из кармана конверт и протянул его Пташке. — Вот, возьми.
      Пташка взял конверт и с полным достоинства видом, не глядя, запихнул его в карман. Потом все-таки не выдержал и уточнил:
      — Много там?
      — Обижен не будешь, — заверил его генерал Грязнов. — Если информация насчет готовящейся операции и о подкопе подтвердится, получишь премиальные. Идет?
      — Заметано!
      — Живешь там же?
      — Угу.
      — Жильцу своему о пьяном разговоре не напоминай. Про «волнения и потрясения» не заикайся. Мы сами с ним разберемся. Все понял?
      — Так точно.
      — Ну бывай.

       Австрия, Вена. Помещение ОПЕК. За несколько дней до сообщения Пташки Божьей.
      Халид аль-Адель выглядел весьма солидно, а со своими собеседниками держался снисходительно и вальяжно, как и подобает арабскому миллиардеру, ведущему переговоры с европейцами. Миллиардеру на вид было не больше сорока пяти лет, а благодаря прекрасному телосложению европейский костюм сидел на нем гораздо лучше, чем на двух его собеседниках.
      Альхаров и Копылов ждали от него ответа, их лица застыли в немом напряжении, однако аль-Адель не торопился. Он лениво отхлебнул из пиалы чаю, поставил ее на стол, промокнул губы мягкой салфеткой и сказал:
      — Господин Копылов, скажу вам прямо: мне ваша идея кажется интересной. Да вы и сами это понимаете: ведь, пока вы говорили, я не перебил вас ни разу. Предлагаемая вами схема, безусловно, заслуживает внимания. Но она нуждается в большой… э-э… доработке.
      — Вас что-то смущает в ней? — спросил Эраст Абдурахманович Копылов.
      — Да, Халид, — поддержал Копылова Альхаров, — если вам что-то не нравится, скажите прямо. Мы не первый год с вами знакомы. Раньше вам достаточно было моего честного слова.
      Халид аль-Адель вежливо склонил голову и ответил:
      — Вы правы, Владлен. Но я, кажется, ничем не выразил своего недоверия. Я и сейчас доверяю вашему слову.
      — Тогда в чем дело?
      — Дело в том, что я не из тех людей, кто подает милостыню. А вы, — он обвел взглядом сидящих перед ним мужчин и улыбнулся, — вы не из тех, кто ее берет.
      Альхаров нахмурился:
      — Что это значит, Халид?
      — Я знаю, какую выгоду вы получите от нашей сделки. И прекрасно знаю, господин Копылов, насколько вы сейчас нуждаетесь в деньгах. Ваш банк «Омега» находится на грани банкротства.
      — Я ничего от вас не скрываю, уважаемый аль-Адель, — обиженно сказал Копылов. — Я пришел к вам с чистыми помыслами и чистыми руками. А что касается моего бизнеса… мне нечего добавить к тому, что я уже рассказал.
      — Знаю, — кивнул Халид аль-Адель, продолжая улыбаться. — Все знаю, уважаемый. И верю в ваши добрые намерения. Поймите, я не против того, чтобы вы наладили ваши дела, пусть даже за мой счет. Я сочту за честь вам помочь. Но для этого и вы должны помочь мне. Восток держится на щедрости, радушии и взаимном доверии. Вы ведь чеченец, господин Копылов, и должны это понимать.
      Эраст Абдурахманович поморщился:
      — Я бы не сказал, что я чеченец. Я просто…
      Аль-Адель сделал предостерегающий жест рукой:
      — Не надо. Не надо ничего объяснять. В Москве чеченцам приходится туго, и вы вправе себя обезопасить. Что бы обо мне ни говорили, я человек лояльный и не считаю вас отступником. К тому же я знаю, что вы всегда готовы прийти на помощь людям, в жилах которых течет та же кровь, что текла в жилах ваших дедов и прадедов.
      Копылов вновь поморщился.
      — Халид, твоя привычка говорить намеками раздражает многих, — сказал Альхаров. — Скажи прямо, чего ты хочешь?
      Аль-Адель сложил брови домиком и добродушно ответил:
      — Я же сказал — помощи. Скоро мне понадобятся свои люди в Москве. И я готов щедро отблагодарить этих людей.
      Халид аль-Адель замолчал, оставив, как всегда, фразу недоговоренной. Однако Альхаров все понял. Он повернулся к Копылову, прищурил глаза и тихо спросил:
      — Ну?
      — Я думаю, мы договоримся, — тихо ответил Эраст Абдурахманович.
 
      Утром следующего дня Владлен Владленович Альхаров по своей обычной привычке заехал в кафе выпить чашку кофе и съесть пару сдобных булочек, до которых был весьма охоч. Он уже собрался выйти из машины, когда резкий толчок, сопровождающийся скрежетом металла, выдернул его из водительского кресла и бросил грудью на руль.
      — Твою мать! — выругался Альхаров, мгновенно сообразив, что произошло.
      Из машины он выскочил с вытаращенными от гнева глазами и пунцовыми щеками, отчаянно матерясь.
      — Ты что делаешь, ублюдок! — крикнул Альхаров по-немецки и — осекся.
      Из подрезавшего его «опеля» выскользнуло неземное существо и посмотрело на Альхарова неземными глазами, полными испуга, вины и раскаяния.
      — Дамочка, вы что, не смотрите, куда едете? — угрюмо произнес Альхаров.
      Ресницы прекрасной незнакомки дрогнули.
      — Простите ради бога, — проговорила она глубоким хрипловатым голосом. — Видимо, я задумалась.
      — Задумалась она, — проворчал Владлен Владленович. — А если бы вы пострадали? Вы понимаете, что могло случиться с вашим милым личиком?
      Девушка растерянно улыбнулась.
      — Я была пристегнута, — сказала она виновато. — А как вы? С вами все в порядке?
      — Со мной-то? — Альхаров оглядел девушку с ног до головы. — Бывало и получше. В груди что-то побаливает, но я думаю, что авария здесь ни при чем. Во всем виноват ваш взгляд!
      — Мой взгляд? — вскинула собольи брови девушка.
      — О, да. Ваш взгляд разбил мне сердце.
      — Вы шутите.
      — Нисколько. Я чувствую себя смертельно раненым, и только вы можете помочь мне почувствовать себя лучше.
      Девушка улыбнулась, блеснув белоснежными ровными зубками:
      — И что я должна для этого сделать?
      — Для начала сказать, как вас зовут, а потом выпить со мной чашечку кофе.
      — А это загладит мою вину?
      Альхаров ухмыльнулся и сказал:
      — Частично. Как вас зовут?
      — Меня? — Девушка кокетливо потупила взгляд. — Элеонора.
 
      К вечеру следующего дня похолодало, но в этой милой квартирке было тепло и уютно. Невысокие стены, оклеенные бежевыми обоями, мягкий бордовый ковер под ногами; резной шкафчик красного дерева, заполненный безделушками, которые так любят собирать женщины. Темный трельяж, а на нем — целая батарея благоухающих флакончиков и коробочек, названия которых ни о чем не скажут большинству мужчин, но содержимое которых призвано поддерживать красоту и привлекательность их хозяйки. Эх-хе! Хорошо вот так прийти с улицы, забраться с ногами в кресло, и чтобы рядом щебетала изящная девушка, ласковая и ручная, как домашняя кошечка.