— Здравствуйте, Сергей Игнатьевич!
      Сергей Игнатьевич Лесков покосился на горбоносого парня, холодно кивнул и нажал на зеленую кнопку. Лифт с тихим гулом двинулся вверх. Лесков переложил портфель из правой руки в левую и похлопал себя по карманам в поисках сигарет. Сигарет нигде не было.
      — Вот черт, — тихо проговорил Сергей Игнатьевич.
      За спиной у Сергея Игнатьевича раздался шорох. Лесков обернулся. Горбоносый, ухмыляясь, смотрел на спину Лескова.
      — Чего уставился? — сердито спросил его Сергей Игнатьевич. — У меня что, на спине телевизор?
      — Да нет. Просто пятно от известки, — ничуть не смутившись, ответил парень. — Наверно, прислонились к чему-нибудь.
      Лесков прищурился. Лицо монтера было ему незнакомо, и от этого настроение у Лескова окончательно испортилось. С полгода назад Сергей Игнатьевич стал замечать первые признаки надвигающегося склероза. До провалов в памяти пока не доходило, однако Сергей Игнатьевич часто не мог вспомнить имя стоящего перед ним человека, хотя оно буквально вертелось у него на языке. То же и с лицами: иногда Лесков глядел на знакомого человека и никак не мог вспомнить — где он его видел. А в последние дни симптоматика надвигающейся болезни стала проявляться еще сильнее: Сергей Игнатьевич не сразу вспоминал не только имя, но даже лицо говорящего с ним человека. Вот как сейчас.
      Сергей Игнатьевич вздохнул. Все-таки шестьдесят пять лет — возраст почтенный, и жаловаться тут не на что. Никому еще не удавалось проработать сорок лет на такой нервной работе и сохранить здоровье. «Самый старый работник Кремлевского дворца съездов» — так Лескова назвали в одной газете, с журналистом которой он беседовал два месяца назад. Забавный был парень, веселый, насмешливый, все потешался над привычкой Лескова зачесывать прядью лысину. Как же его звали, этого журналиста?.. Лесков задумался, но вспомнить не смог. «Ну вот, опять, — совсем упав духом, подумал он. — Чертов склероз!»
      Газетная вырезка с этой статьей лежала у Лескова в кабинете. Там, в частности, было написано следующее:
      «Сергей Игнатьевич Лесков, бессменный комендант Кремлевского дворца съездов, работает здесь практически со дня постройки здания. Без преувеличения можно сказать, что он знает все входы и выходы, все лазы и вентиляционные люки, все коммуникационные отделы этого грандиозного сооружения. Сам Сергей Игнатьевич говорит, что все архитектурные схемы и планы Кремлевского дворца достались ему в наследство от главного архитектора этого здания — академика Посохина. Со своей стороны заметим, что схемы эти воистину попали в надежные руки!»
      Имя журналиста вертелось на языке, но припомнить его не было никакой возможности. «Скоро свое собственное имя вспомнить не смогу», — со злой иронией подумал Лесков. И тут молодой горбоносый монтер улыбнулся ему и произнес с обезоруживающей непринужденностью:
      — Известка — не краска, Сергей Игнатьевич. Повернитесь-ка, я вытру. Да повернитесь, не робейте!
      — А чего бы это мне перед тобой робеть? Ты что, дантист? — Лесков повернулся к молодому человеку спиной и недовольно добавил: — Только аккуратней. Спину мне не сломай.
      Дальнейшие события показали, что волновался Сергей Игнатьевич не зря. Горбоносый монтер, вместо того чтобы заняться спиной Лескова, выхватил из кармана тяжелый разводной ключ и дважды ударил им Сергея Игнатьевича по голове.
      Ноги коменданта подкосились, и он тяжело рухнул на пол лифта.
      Горбоносый нагнулся и приложил палец к шее Лескова. Затем удовлетворенно кивнул, достал из кармана платок, тщательно протер им ручку разводного ключа и бросил его на пол, рядом с трупом. Лифт остановился. Убийца поднял с пола потрепанный портфель Сергея Игнатьевича, сунул его под мышку и вышел из лифта, насвистывая какую-то незамысловатую мелодию.

      Заведующий лабораторией «Мосводоканала» Олег Иванович Фомин был мужчиной видным. Он принадлежал к числу тех людей, которым возраст идет не во вред, а на пользу. В молодости Олег Иванович был круглолиц и вялогуб, но после сорока черты его лица обострились, губы, обведенные жесткой полоской седоватых усов, приобрели более мужественный вид, а над переносицей прорезалась глубокая поперечная морщина, придававшая лицу Олега Ивановича оттенок мужественной сдержанности.
      Сотрудницы «Мосводоканала», прежде почти не обращавшие на Фомина внимания, вдруг решили, что он «весьма и весьма импозантен»; особенно после того, как узнали, что Олег Иванович развелся с женой и отсудил себе квартиру и машину. Они стали оказывать Фомину знаки внимания, и Олег Иванович, будучи человеком неглупым, быстро сориентировался в новой для себя ситуации. Со временем в среде одиноких сорокалетних дам он приобрел репутацию плейбоя и старался по мере сил поддерживать ее.
      Вот и сейчас, сидя в ресторане «Яр» за банкетным столом, он пытался завоевать расположение новой сотрудницы лаборатории — Виктории Андреевны Болдиной, тридцатипятилетней блондинки с капризными губками и насмешливыми карими глазами. Несмотря на то что банкет длился всего двадцать минут, Олег Иванович был уже навеселе. Виктория Андреевна заметила это и спросила ехидно:
      — А вы, я вижу, уже приняли по дороге сюда?
      — Пару рюмок, солнце мое, всего пару рюмок! — добродушно улыбнулся ей Олег Иванович. — Согласитесь — повод нешуточный. Как-никак, нашему водоканалу двести лет! Больше, чем иному городу.
      — А вы, наверное, работаете здесь со дня основания водоканала? — съязвила Виктория Андреевна.
      — Хорошая шутка, — ощерился Фомин. — Нет, милочка, я не так стар. Если хотите знать, мне всего сорок семь. Я даже в отцы вам не гожусь.
      — Не годитесь, — согласилась Виктория Андреевна. — Но это еще не значит, что вы годитесь мне в любовники.
      Олег Иванович расценил эту фразу как вызов и ринулся в бой.
      — Это как посмотреть, — произнес он глухим, рокочущим голосом. — В делах любовных я дам фору любому двадцатилетнему. У меня много сил и много опыта. Согласитесь, это счастливое сочетание. — Глаза Фомина заблестели мягким, маслянистым блеском. Он слегка понизил голос и добавил: — Хотите проверить?
      Виктория Андреевна удивленно на него посмотрела.
      — А вы, оказывается, наглец, — тихо сказала она.
      — Может быть, — пророкотал Фомин голосом профессионального соблазнителя. — Но прежде всего я человек, который всегда добивается своего.
      — Вот и добивайтесь «своего». — Виктория Андреевна усмехнулась. — А я не ваша и никогда таковой не стану. Понятно?
      Олег Иванович засмеялся:
      — Ох, Вика! Ей-богу, ваша неприступность делает вам честь! Ладно, не будем ссориться. Давайте-ка лучше выпьем за дружбу и взаимопонимание! Минуточку внимания, господа! — Фомин повысил голос и постучал вилкой по фужеру. — Прошу внимания!
      — Господа были в семнадцатом, — пошутил кто-то.
      Олег Иванович поморщился — он не любил пошлых и заезженных шуток, затем встал и, дождавшись, пока шум стихнет, сказал торжественным, полным пафоса голосом:
      — Господа, я не ошибусь, если скажу, что для многих из нас водоканал стал не просто работой, а… как бы это сказать…
      — Вторым домом! — крикнул тот же голос.
      Фомин улыбнулся:
      — Да, вы правы. Вы правы, друзья! Водоканал стал нашим вторым домом. А коллектив водоканала — второй семьей.
      — Хорошо сказано! — похвалили Олега Ивановича из-за стола.
      Фомин слегка поклонился:
      — Спасибо! Как заведующий лабораторией, я хочу пожелать нашему водоканалу дальнейшего процветания. Со своей стороны я и мои коллеги… — Тут Фомин очертил рукой широкий полукруг, словно призывая в свидетели присутствующих в зале коллег, — сделаем все, чтобы «Мосводоканал» работал бесперебойно и чтобы из кранов москвичей всегда текла чистая и вкусная вода!
      — Ура! — крикнул кто-то.
      Народ весело загалдел, раздался звон бокалов.
      Олег Иванович уселся на место. На его смуглых щеках играл легкий румянец, а лицо светилось от удовольствия.
      — Ну как? — обратился он к Виктории Андреевне. — Вам понравился мой маленький спич?
      — Я в восхищении, — равнодушно ответила Виктория Андреевна, отпивая шампанского.
      — Теперь вы хотите, чтобы я проводил вас домой?
      Виктория Андреевна насмешливо изогнула бровь:
      — А вам не кажется, что вы переоцениваете свое красноречие?
      — Нет, — сказал Фомин, — не кажется. Тем более что проводить вас до дома не составит для меня никакого труда. Вы не поверите, но мне даже будет приятно!
      — Правда? — Виктория Андреевна посмотрела на Фомина поверх бокала блестящими карими глазами. — Вы, кажется, сказали, что моя неприступность делает мне честь? А знаете, что делает честь вам?
      — Что?
      — Ваша настойчивость!
      Виктория Андреевна замолчала, и Фомин нахмурился, пытаясь сообразить, как же ему следует понимать эту реплику. Подумав немного, он так ничего и не надумал и спросил прямо:
      — И что это значит?
      Виктория Андреевна улыбнулась.
      — Какой вы глупый! — насмешливо сказала она. — Это значит, что я согласна.
      — Да? — Морщинки на лице Фомина разгладились. — Ну, тогда давайте выпьем на брудершафт! Чтоб общение было приятнее, а расстояние между нами короче!
      — Давайте, — игриво дернула плечом Виктория Андреевна.
      Они переплели руки, сделали по глотку из своих бокалов, затем Фомин прижал к себе Викторию Андреевну свободной рукой, и они крепко поцеловались.
      Вечер выдался тихим и лунным. Шагать по темному асфальту сквера и вдыхать запах разомлевших от тепла деревьев было приятно. Болдина достала из сумочки пачку «Вог». Дождавшись, пока она вставит сигаретку в губы, Фомин крутанул колесиком зажигалки и галантно поднес Виктории Андреевне извивающийся огонек пламени.
      — Мерси, — сказала Виктория Андреевна.
      Она элегантно прикурила — огонек осветил ее маленький аккуратный подбородок и пухлые губки — и помахала перед лицом рукой, отгоняя от глаз облачко едкого дыма.
      — Поймать такси или хочешь пройтись пешком? — спросил Олег Иванович. — Вечерок-то сегодня какой славный, а!
      — Да, вечер теплый, — согласилась Виктория Андреевна. — Но пешком будет далековато.
      — А где ты живешь?
      — Рядом с «Киевской».
      — Рядом с «Киевской»? — Фомин удивленно вскинул брови. — Вот это да! Да ведь мне туда же! Я на Матвеевской живу. — Видя, что Болдиной это название ни о чем не говорит, Олег Иванович пояснил: — На электричке до дому добираюсь как раз с Киевского вокзала. Вот это совпадение, а! Стой здесь, я поймаю такси.
      Машину Олег Иванович поймал быстро, что произвело на Болдину благоприятное впечатление — она любила мужчин расторопных и уверенных в себе.
      В салоне такси Фомин накрыл маленькую ручку Виктории Андреевны своей широченной ладонью. Болдина посмотрела на его руку — толстые пальцы с черными волосиками, ухоженные розовые ногти, на безымянном пальце — золотая печатка с бриллиантом.
      — Хорошо живете, — заметила Виктория Андреевна, кивнув на печатку.
      Олег Иванович проследил за ее взглядом и улыбнулся:
      — А, это. Хочешь — подарю?
      — Вот еще, — фыркнула Виктория Андреевна. — Зачем мне мужская печатка?
      — Продашь, а на вырученные деньги купишь себе машину.
      — Спасибо, обойдусь.
      Она попыталась высвободить руку, но Фомин крепче сжал ее пальцы. Затем наклонился к ней и прошептал, щекоча дыханием ушную раковину:
      — Вика, ей-богу, еще не поздно поехать ко мне. Я живу один, и у меня в баре есть бутылочка дорогого французского коньяка.
      — Нет, не стоит, — так же тихо ответила ему Болдина, поежившись от сладкой щекотки — чувствовать жаркое дыхание Фомина на своем ухе ей было волнительно и приятно.
      — Но почему?
      — Я тебя боюсь, — игриво ответила Виктория Андреевна. — Ты сразу начнешь ко мне приставать.
      — Глупости! Я не такой!
      — Все вы так говорите.
      Фомин поцеловал мочку ее уха, затем проехался губами по ее шее. Болдина вновь поежилась и тихо засмеялась. Фомин взял ее пальцами за подбородок, повернул к себе и нежно поцеловал в губы.
      — Ты живешь одна? — спросил он.
      Виктория Андреевна покачала головой:
      — Нет.
      — А с кем?
      — С мамой и сыном.
      — Ты пустишь меня к себе?
      — Нет. Только не сегодня. Послезавтра сын уезжает в лагерь, тогда ты сможешь прийти. Я не хочу его травмировать.
      — Он что, такой чувствительный?
      Болдина вздохнула:
      — Ты ведь знаешь подростков, они все чувствительные в этом возрасте.
      — Это точно. Но ждать до послезавтра — невыносимо. Ты такая аппетитная. И от тебя так пахнет…
      Олег Иванович вновь поцеловал Болдину в шею, затем положил ладонь ей на бедро и принялся тихонько поглаживать его пальцами.
      — Сумасшедший… — прошептала Виктория Андреевна, закрывая глаза. — Ведь мы здесь не одни… — Голова у нее слегка кружилась, рука Фомина была крепкой, сильной и нежной.
      — Не волнуйся, водитель смотрит только на дорогу, — сказал Фомин. — А ты… ты сводишь меня с ума… — Олег Иванович перевел дыхание и скользнул пальцами Виктории Андреевне под юбку.
 
      Спустя полчаса Фомин шагал по тротуару, мимо освещенных витрин и неоновых вывесок. На душе у него было гадко. То, что он поначалу принял за игру, оказалось правдой: Болдина действительно жила с сыном и матерью и наотрез отказалась пустить Олега Ивановича «на чашечку кофе». Все было как в плохом кино: как только такси остановилось возле дома, Вика быстро чмокнула Фомина в губы, сказала «до завтра», выскользнула из машины, махнула на прощание рукой и, пока Олег Иванович ошалело моргал глазами, скрылась в подъезде.
      «Развела меня, как прыщавого подростка! — со злостью думал Фомин, шагая по тротуару. — Распалила и бросила! Какой вечер испортила, а! Знал бы, что она выкинет такой финт, подкатил бы к Светке Сидоренковой. Уж лучше толстушка Сидоренкова, чем сто грамм на ночь и холодная постель».
      Дошагав таким образом до Киевского вокзала, Олег Иванович глянул на часы и, вспомнив, что следующая электричка будет почти через час, направился в вокзальную кафешку с твердым намерением накатить-таки еще грамм двести коньячку, чтобы избавиться от неприятных мыслей и вновь почувствовать себя «юбиляром» (двухсотлетний юбилей «Мосводоканала» Фомин воспринимал как свой собственный, личный праздник).
 
      Несмотря на поздний час, а, может быть, благодаря этому, в кафе было многолюдно. Фомин уселся за единственный пустовавший столик и заказал себе графинчик коньяку с лимоном.
      Хотя в меню значилось, что коньяк пятизвездочный, Фомин все же взял первую рюмку с опаской, так как никогда не доверял привокзальным питейным заведениям. Осторожно, словно опасался, что она может взорваться, поднес рюмку к лицу, понюхал, отпил немного и задумчиво почмокал губами. Затем удовлетворенно кивнул — хороший коньяк, не фальшивка.
      Он уже наполнял рюмку во второй раз, когда возле столика остановился невысокий и сухопарый парень с темно-рыжими волосами и горбатым носом.
      — У вас свободно? — спросил рыжий.
      Олег Иванович посмотрел на незваного гостя и едва заметно поморщился:
      — Занято, друг. Тебе что, места мало?
      Горбоносый тонко улыбнулся.
      — Места много. Людей мало. Поговорить не с кем, — объяснил он. Затем прищурился и добавил: — Вижу, один пьешь. И лицо у тебя невеселое. Я тоже один, но когда пью — компанию хочу. А сейчас я пью.
      Фомин невесело усмехнулся:
      — Это ты верно сказал: людей мало. В наше время настоящих людей днем с огнем не сыщешь. В глаза тебе улыбаются, а за пазухой камень держат. — Олег Иванович вспомнил усмехающееся лицо Болдиной и вздохнул: — Ладно, присаживайся.
      Горбоносый уселся за стол и тут же, повернувшись к барной стойке, громко щелкнул пальцами.
      Вскоре на столе появился еще один графин с коньяком, а с ним и закуски — тонко нарезанный лимон, маслины, копченое мясо и сыр.
      — Тебя как зовут? — спросил незнакомца Фомин.
      — Али, — представился тот.
      Олег Иванович усмехнулся:
      — С Кавказа?
      — С Кавказа, — кивнул горбоносый. — А что, плохо?
      — Нормально, — сказал Фомин. — У меня нет этнических предрассудков. Меня можешь звать Олег. — Фомин наполнил рюмки и придвинул одну Али. — Ну что, Али-Баба, давай, что ли, дернем? За знакомство.
      — Давай.
      Они выпили.
      — Из-за бабы страдаешь? — спросил Али.
      — А что, так заметно?
      — Заметно, заметно. — Горбоносый сделал маленький глоток и поставил рюмку на стол. — Хорошо пьешь, Олег. Русские все хорошо пьют. Вот только драться совсем не умеют. Надерут вам чеченцы задницу, Олег. Увидишь — надерут.
      Фомин вновь наполнил рюмки, опорожнил свою одним махом, поставил на стол и посмотрел на Али:
      — Говоришь, драться не умеем? Гм… А что, если я тебе прямо сейчас по зубам двину, а? Это тебя убедит?
      Поскольку ответа не последовало, Фомин усмехнулся и вновь взялся за графин. Но тут Али заговорил.
      — Не двинешь, — тихо сказал он. — Пьяный ты. И дебелый. Наверно, за это тебя женщины и не любят. Бабам нравятся молодые и крепкие. Такие, как я.
      Графин дрогнул в руке Фомина. Несколько капель коньяка упали на скатерть. Олег Иванович поставил графин на стол и тяжело посмотрел на кавказца:
      — Дебелый, говоришь? — В глазах Фомина полыхнула ярость. — А ну, пойдем покурим, — глухо прорычал он.
      — Пойдем, если не боишься, — пожал плечами Али. Он достал из кармана купюру, показал ее официанту, затем сложил вдвое и запихал под пепельницу.
      — А ну, забери свою сраную бумажку, — пророкотал Фомин. — Я привык платить за себя сам.
      — Ладно, плати ты, мне же лучше, — сказал кавказец и забрал со стола купюру. Все это он проделал с показным равнодушием, словно потешался над Фоминым.
      Олег Иванович еле сдерживал ярость. Он быстро отсчитал необходимую сумму, швырнул ее на стол и поднялся.
      — Пошли!
      — Пошли, — согласился Али.
      Они вышли из кафе — Фомин впереди, кавказец — за ним — и направились в сторону платформ.
      До электрички оставалось еще двадцать минут. Платформа была почти пуста. Мужчины дошли до самой дальней и самой темной части платформы и там остановились. Фомин медленно повернулся к горбоносому Али. Он был почти на голову выше своего противника и раза в два шире в плечах. Однако кавказец, несмотря на малый рост и щуплость телосложения, смотрел дерзко и нагло.
      — Ну что, Олег, двинешь мне по зубам? — иронично спросил он. — Или у тебя не только с бабами, но и с мужиками не получается?
      — Ну все, рожа! — взревел Фомин. — Сейчас я тебя по рельсам размажу!
      Он сжал кулаки и бросился на кавказца. Однако тот ловко поднырнул под правый кулак Фомина и сделал всего один — короткий и молниеносный — выпад. Фомин почувствовал, как что-то жаркое кольнуло его в грудь, а вслед за тем кровавая пелена затянула ему глаза.
      Когда широкий затылок Олега Ивановича стукнулся об цементную плиту платформы, он был уже мертв.

      Вдоль полосы железнодорожной насыпи, идущей через лес от славного города Малоярославца, медленно брел пожилой мужчина, одетый в прорезиненный плащ, кепку и сапоги. В руке он нес пустую плетеную корзинку, предназначенную, по всей вероятности, для грибов. Мужчина меланхолично смотрел себе под ноги, словно сбор грибов был для него пустой и, в общем-то, никому не нужной формальностью.
      Метрах в пяти от мужчины, шелестя приминаемой травой, пробиралась сквозь кустарник женщина. Голова ее была повязана белой косынкой. В отличие от меланхоличного мужчины, она хищно, как охотник, вглядывалась в траву, выискивая грибы. Несколько шагов они прошли в молчании. Затем женщина громко крикнула:
      — Да ты в голой-то траве не смотри! Груздь, он тенечек любит. В тенечке его и искать надо.
      — Поучи свою мать блины печь, — сердито отозвался мужчина. — Груздь растет везде, и под деревьями, и на полянке. Главное — увидеть вовремя.
      Женщина покачала головой:
      — Ладно бы хоть на полянке, так ведь ты только вдоль насыпи и ходишь. Откуда там взяться грибам-то?
      — Мать твою… — выругался в сердцах мужчина. — Правильно мне мужики говорили: лучше с чертом на рыбалку, чем с женой по грибы. Всю плешь мне проела. Ты еще к самому пепелищу пройди! Там грибы сразу в жареном виде подают. Можешь заодно и пообедать! — Мужчина усмехнулся собственной шутке.
      Однако жена шутку не оценила.
      — Дураком ты был, дураком и помрешь! — сердито откликнулась она.
      Мужчина не зря упомянул о пепелище. Метрах в пятистах от насыпи проходила граница выжженного леса. Несмотря на затяжные дожди, потушившие пожар, оттуда все еще тянуло гарью.
      — Хочешь искать под деревьями — ищи! — крикнул жене мужчина. — А от меня отстань! — Мужчина хотел добавить еще пару крепких слов, но тут на глаза ему попался ряд бурых земляных холмиков, и он поспешно присел рядом с одним из них, на ходу доставая из кармана перочинный нож.
      Груздь оказался большим, белым, аккуратным, хоть картину с него пиши; второй был еще красивей, а третий — и того лучше. Вскоре корзинка мужчины заполнилась наполовину.
      — Слышь, Маш! — победно окликнул он жену. — Иди, чего покажу!
      Однако жена не отозвалась.
      — Да ты что, мать, оглохла, что ли? Иди, говорю, сюда!
      Жена не отозвалась и на этот раз. Мужчина поднялся на ноги, отряхнул с коленей землю и завертел головой; в этот миг он услышал, как вскрикнула его жена. Не мешкая ни секунды, мужчина бросил корзину с грибами на землю и опрометью помчался в лес, держа нож наизготовку.
      Жена стояла за кустом боярышника и смотрела куда-то вниз.
      — Что случилось? — выпалил мужчина, пытаясь отдышаться. Он поморщился и положил руку на сердце. — Да что случилось-то? — повторил он, морщась от боли.
      Жена медленно повернула голову. Белая косынка на ее голове сбилась набок, но она не замечала этого. Взгляд был полон ужаса. Она с трудом разлепила губы и тихо сказала:
      — Там… лежит…
      — Где? — не понял мужчина. — Что лежит?
      Жена, не глядя, ткнула рукой в сторону куста. Мужчина подошел ближе и близоруко сощурился.
      — Господи Исусе! — с ужасом прошептал он, увидев предмет, на который указывала жена.
      Тут и впрямь было чему ужаснуться. Под кустом боярышника, нелепо поджав под себя руки, лежало скрюченное обгорелое тело человека.
      В кабинете находились двое: следователь городской прокуратуры Александр Семенович Петренко и его непосредственный начальник — заместитель генерального прокурора Иван Ильич Потапов. Начальник недовольно хмурил рыжеватые брови и внимательно смотрел на следователя колючими голубыми глазами. Однако Петренко, казалось, не замечал хмурого взгляда начальника.
      — Ну, — сказал Потапов, хмурясь еще сильнее. — Так что там у нас с обгоревшим трупом?
      — Точно не скажешь, Иван Ильич, — спокойно ответил следователь. — Однако я склонен считать это несчастным случаем.
      Потапов поднял брови:
      — Вот как?
      — Да-с. — У Петренко была неприятная привычка добавлять к коротким словам это дореволюционное «с», окружающим приходилось с этой неприятной особенностью мириться. — В лесу ведь бушевали пожары. Если бы не дожди, от леса вообще ничего не осталось бы. Видимо, этот человек был грибником или туристом. Заблудился в лесу, надышался дымом, потерял сознание и сгорел. К сожалению, установить личность погибшего не представляется возможным. От него мало что осталось.
      — Гм… — Потапов побарабанил по столу пальцами. — И твой вывод?
      — Я, Иван Ильич, видите ли, собираюсь вынести постановление об отказе в возбуждении уголовного дела в связи с отсутствием состава преступления.
      Потапов кивнул:
      — Стало быть, на этом и порешим. Ладно, с пустяками разобрались, перейдем к более важным делам.
      И коллеги занялись разбором более важных дел, забыв об обгоревшем неопознанном трупе, как им казалось, навсегда.

      По пятницам ресторан «Белое солнце пустыни» был переполнен, однако для уважаемых гостей, коими, безусловно, были генерал-майор милиции Абрамов и его заместитель полковник Прохоренко, столик нашелся.
      Генерал Абрамов, мужчина солидный, упитанный, краснолицый, только что принял очередные сто грамм и теперь закусывал водку пловом, окуная толстые пальцы прямо в тарелку.
      Полковник Прохоренко, худой, желтолицый, смотрел на своего начальника сухо и бесстрастно. Абрамов знал, что в душе у Прохоренко бушует буря, и с удовольствием наблюдал за тем, как усердно Прохоренко пытается скрыть свое негодование под маской напускного безразличия.
      Прохоренко сказал нарочито небрежным голосом, тщательно следя за тем, чтобы интонация не выдала его чувств:
      — И как вам здешняя еда, Эрик Максимович?
      — Да ничего, — пожал широкими плечами генерал Абрамов. — Антураж вот только больно навязчивый. Все эти ковры, чайники, кувшины…
      — Восток — дело тонкое, — заметил на это полковник Прохоренко.
      — Это точно, — согласился Абрамов, разделавшись с пловом и переходя к баранине под острым соусом.
      — Я рад, что здешняя еда пришлась вам по вкусу. — Прохоренко посмотрел на часы. — Ну а мне пора.
      — Куда это тебе пора?
      — Да нужно еще в магазин заскочить, жена просила.
      Генерал усмехнулся:
      — Вытащил меня в ресторан, а сам сбегаешь?
      — Сбегаю, Эрик Максимович, — смиренно кивнул Прохоренко.
      — И беги себе, — согласился Абрамов, которого общество полковника начало утомлять. — Поужинали, попили, дела важные обсудили — чего тебе здесь сидеть?
      Полковник Прохоренко полез в карман за бумажником, но генерал остановил его:
      — Оставь. Я сам заплачу.
      — Но ведь это я вас пригласил, — возразил Прохоренко.
      — И спасибо тебе за это. Я нынче в кабаках не частый гость, а когда-то это дело сильно любил.
      — И все-таки я настаиваю, — сказал Прохоренко.
      Генерал сверкнул глазами:
      — Настаивать будешь дома, в постели с женой. А здесь решаю я. Я все-таки твой начальник, так считай это приказом.
      — Как скажете, Эрик Максимович.
      Абрамов сдвинул брови:
      — Не по уставу говоришь, полковник.
      — Так точно, товарищ генерал.
      — Вот это уже другое дело, — одобрил Абрамов. — Ну, давай, лети к жене. А за это… — Он стукнул пальцем по графину с водкой, — не беспокойся. Графин в надежных руках.
      — Никогда в этом не сомневался, — сказал Прохоренко. — Приятного вам аппетита, товарищ генерал.
      — До встречи.
      Полковник Прохоренко поднялся из-за стола.
      Чтобы допить оставшуюся водку и доесть баранину, генералу понадобилось еще полчаса. Все эти полчаса, несмотря на то что водка и баранина резво шли на убыль, с лица генерала не сходило озадаченное выражение. Пару раз он даже досадливо крякнул и слегка пристукнул кулаком по столу. По всему было видно, что Абрамова мучает какая-то неприятная и неотступная мысль.
      Когда с водкой было покончено, Абрамов подозвал официанта, расплатился и покинул ресторан.
      На улице генерал Абрамов свистнул задремавшему шоферу и затем, усевшись в машину, приказал отвезти себя домой, в квартиру на Тверском бульваре. По дороге с генералом случился приступ желудочных колик, но ближе к дому боль отпустила.
      — Что-то вы плохо выглядите, товарищ генерал, — сказал шофер, тревожно вглядываясь в его лицо. — Никогда вас таким не видел.
      — Часто, что ли, меня из кабаков домой привозишь? — недовольно поинтересовался Абрамов.
      — На моей памяти — пару раз.
      — Вот именно. — Абрамов достал из кармана платок и вытер вспотевшее лицо.
      Шофер снова вгляделся в лицо шефа и сказал:
      — Может, в аптеку сгонять? Эрик Максимович, вы скажите. Мне ведь не трудно.
      — Обойдусь, — сухо ответил шоферу Абрамов. — Домой езжай, к семье. Задержал я тебя сегодня. — Желудок вновь дал о себе знать, и генерал поморщился. — Ты уж, брат, прости меня за это.
      — Да ладно, чего уж там.
      Мягко скрипнули тормоза, и машина остановилась.
      — Может, до квартиры вас проводить? — вновь подал голос шофер.
      — Да что же это такое? — вскипел Абрамов. — Я что, похож на инвалида? С ума ты меня сведешь своими приставаниями.
      — Простите.
      Генерал выбрался из машины и с силой захлопнул дверцу. Сделал шоферу знак рукой, чтоб тот ехал, а сам повернулся и зашагал к подъезду.
      В лифте Эрик Максимович почувствовал себя плохо, ему даже пришлось закрыть глаза и задержать дыхание, чтобы справиться с накатившей тошнотой. Но когда лифт остановился и Абрамов открыл глаза, с ним снова все было в порядке.
      «Вероятно, выпил слишком много», — сказал себе Эрик Максимович. И на этом успокоился.
      …Скинув с ног туфли и переобувшись в мягкие домашние тапочки, Эрик Максимович облегченно вздохнул. Конец дневным проблемам и мучениям.
      Несмотря на поздний час, Абрамову совершенно не хотелось спать. В квартире, которую большинство его подчиненных называли «шикарными хоромами», было пусто и холодно. И виноваты в этом были не столько оставленные открытыми форточки — Абрамов любил прохладу, — сколько тишина огромных комнат.
      Семья Эрика Максимовича в полном составе отбыла на отдых в Испанию. Абрамов должен был поехать с ними, но нашлось неотложное дело, потребовавшее его присутствия в Москве. Он до сих пор не мог забыть холодный, укоризненный взгляд жены, которым она одарила его в аэропорту. Ничего не поделаешь, у нее были все основания так смотреть. Тем более что одно неотложное дело сменилось вторым, второе — третьим, и конца этой утомительной цепочке проблем и забот не было.
      Переодевшись в халат, Эрик Максимович включил телевизор, достал из бара стакан, початую бутылку коньяку и уселся в кресло, положил ноги на пуфик. В этой позе он мог сидеть часами. По телевизору показывали концерт, и хотя Абрамов не любил музыку, все же сидеть вот так, перед телевизором, в мягком кресле, со стаканом коньяка в руке, было чертовски приятно.
      Эрик Максимович посмотрел на портрет жены, висевший над диваном, отсалютовал ему стаканом и сказал: