— Да. С тобой каждый раз как в первый.
      Таня усмехнулась:
      — Ты груб. Но мне это нравится. А что, я и правда так хороша в постели?
      — Ты лучшая из всех женщин, которые у меня были, — заверил ее Бернд.
      — О! Ты еще не знаешь всех моих талантов! Ты когда-нибудь слышал про «крыло бабочки»?
      Шлегель покачал головой:
      — Нет. А что это такое?
      — Сейчас покажу. Только убери сигарету, а то еще проглотишь в экстазе.
      Шлегель посмотрел на сигарету, потом перевел взгляд на Татьяну и сказал с сильным сомнением в голосе:
      — Знаешь, детка, я не уверен, что у меня получится. Это будет уже третий раз за вечер.
      Таня приподнялась на локте, провела губами по его смуглой шее и хрипло прошептала ему на ухо:
      — Дурачок. Туши сигарету и ни о чем не беспокойся. Доверься мне.
      Вдохнув черными ноздрями аромат Таниных духов, Бернд больше не задавал вопросов. Он погасил сигарету, и Таня нырнула под одеяло.
      — Ох! — вырвалось из груди Бернда мгновение спустя, и он блаженно прикрыл глаза.
      Через несколько минут Шлегель закинул руки за голову и устало вздохнул. Таня выбралась из-под одеяла, налила себе вина в бокал и залпом выпила. Оба были потные и краснолицые, как после сауны. Татьяна тяжело дышала как после часовой пробежки.
      — Ты волшебная женщина, — сказал, поглядывая на нее, Бернд. — Я никогда не чувствовал себя таким крутым мужиком. Нет, правда — ты будишь во мне зверя!
      Шлегель наклонился и поцеловал Таню в мочку уха, затем зарычал, изображая возбужденного хищника. Татьяна смешливо поежилась и повела обнаженным плечиком. Она была великолепна: красивая, сильная самка, способная свести с ума любого мужчину — вот как она выглядела сейчас, несмотря на растрепавшиеся волосы и смазанную губную помаду.
      — У тебя есть в Москве парень? — спросил Бернд, не сводя с нее восхищенных глаз.
      Таня помолчала, словно обдумывала его вопрос, потом прищурила голубые глаза и спросила:
      — А ты как думаешь?
      — Я думаю, что есть, — убежденно сказал Шлегель. — И я готов разорвать его на части.
      Зрачки Татьяны по-кошачьи сузились.
      — А ты опасный человек, Борис, — тихо и как-то странно проговорила она.
      — Еще бы! — согласился Шлегель. — Ты даже не догадываешься, насколько я опасен.
      Он вновь наклонился к Татьяне, привлек ее к себе и страстно поцеловал в губы. Таня слегка отстранилась.
      — Я слышала, ты часто летаешь в Москву, — рассеянно сказала она.
      — Нечасто. Но летаю.
      — У тебя там работа?
      Шлегель подумал пару секунд и ответил:
      — Что-то вроде этого.
      Татьяна свесилась с кровати и наполнила вином оба бокала. Протянула один Шлегелю. Они чокнулись и отпили по глотку.
      — И еще я слышала, что ты знаком с какими-то московскими бандитами, — вновь заговорила Татьяна.
      Бернд усмехнулся, но и на этот раз не стал возражать.
      — И что сам любишь заниматься… всякими рискованными делами, — продолжила Татьяна, загадочно поглядывая на Бернда из-под полуопущенных ресниц.
      — Смотря что называть «рискованными делами», — резонно заметил Шлегель. — Но в общем, ты права. В Москве у меня есть небольшой бизнес.
      — Небольшой? А я слышала, что он приносит тебе хорошие деньги. По крайней мере, здесь, в Берлине, тебе не приходится работать.
      Лицо Шлегеля потемнело.
      — Это тебе Элка рассказала? — сухо осведомился он.
      Таня кивнула:
      — Да.
      По губам немца пробежала нехорошая усмешка.
      — У нашей пухлой Черепашки слишком длинный язык, — процедил он сквозь зубы. — Если кому-то захочется его подрезать, я не удивлюсь.
      Татьяна прижалась щекой к плечу Бернда и с покорной нежностью посмотрела ему в глаза.
      — Брось, Боря. Элла твой друг, и она любит тебя. Она за тебя пойдет в огонь и в воду. Она и со мной познакомила тебя только потому, что ей надоело видеть тебя холостяком.
      — Правда?
      — Да. Она считает, что ты холостой, потому что не можешь найти себе в Германии хорошую девушку.
      — Гм… — Суровые морщины на лице Шлегеля разгладились. — В чем-то она права. Подожди… Выходит, ты хочешь меня на себе женить?
      Таня фыркнула:
      — Не надейся. У меня и в мыслях этого не было. Я не собираюсь выходить замуж в ближайшие лет пять, так что можешь успокоиться. Хотя… я бы не возражала, чтобы ты заходил ко мне в гости, когда прилетаешь в Москву.
      — Я тоже не прочь.
      — Значит, договорились?
      — Договорились.
      Они вновь поцеловались.
      — Знаешь, мне в Москве очень не хватает такого вот крепкого плеча, — снова заговорила Татьяна. — Жизнь скотская, а иногда так хочется почувствовать себя слабой и беззащитной.
      — Теперь у тебя появится такая возможность, — заверил ее Бернд. — Ты когда улетаешь?
      — Завтра.
      Немец задумчиво почесал шею. Потом посмотрел на Татьяну и сказал:
      — Я смогу быть в Москве через неделю. Приеду на несколько дней. — Шлегель озорно подмигнул девушке и весело спросил: — Не успеешь меня забыть, а?
      — Такого, как ты, забыть невозможно. Вот только…
      По чистому лбу Татьяны пробежали маленькие морщинки. Она озабоченно нахмурилась.
      — Что такое? — насторожился Бернд.
      — Ты был прав, когда сказал, что у меня в Москве есть парень, — тихо ответила Таня. — Вернее, даже не парень, а… мужчина. Мы встречаемся уже год.
      — Вот как. — Немец тупо посмотрел на свою руку. И сказал, словно обращался к руке, а не к девушке: — И ты его любишь?
      — Я? — Глаза Татьяны вспыхнули. Она злобно усмехнулась. — Я его ненавижу. Так сильно, что могла бы убить!
      — Тогда почему ты его не бросишь? — нахмурившись, спросил Шлегель.
      Татьяна тяжело вздохнула:
      — Это невозможно. Он меня просто так не отпустит.
      — Не отпустит? — Бернд скривил рот. — Что за чушь! Он что, твой хозяин? Он на тебе клеймо поставил, что ли?
      Татьяна откинула со лба прядь волос и сказала очень серьезно:
      — Не в клейме дело, Борис.
      — А в чем?
      Таня снова вздохнула, на этот раз еще тяжелее, чем прежде.
      — В деньгах, — выдохнула она. — Он меня опутал по рукам и ногам. Я должна ему за все. За квартиру, за машину. За все! Иногда мне кажется, что я должна ему даже за то, что дышу одним с ним воздухом.
      Некоторое время Бернд обдумывал ее слова.
      — Кажется, я начинаю понимать, — сказал он наконец пристальным, изучающим взглядом всматриваясь в лицо девушки. — Он подарил тебе квартиру, не так ли?
      — Да, — кивнула Таня.
      — И ты не хочешь ее лишиться, правильно?
      Татьяна покачала головой:
      — Не хочу.
      — Желание понятное. И что же ты намерена предпринять?
      Лицо девушки стало страдальческим.
      — Даже не знаю, — тихо проговорила она. — У меня голова идет кругом от всего этого. — Помолчав, она подняла глаза и посмотрела на немца. — Борис, а ты… ты бы мог мне помочь?
      Шлегель закурил. Выпустил ртом ровное, белое кольцо дыма и задумчиво проткнул его сигаретой.
      — Сдается мне, что этот твой… мужчина положил тебе на счет в банке хорошенькую сумму, — спокойно сказал он. — Я прав?
      Татьяна опустила голову:
      — Откуда ты знаешь?
      — Я знаю богатых мужчин, — сказал немец. — Когда они сходят с ума от страсти, они не считают денег. А от такой, как ты, можно сойти с ума.
      — Спасибо за комплимент. — Таня говорила тихим, хрипловатым, страдальческим голосом. — Так что же мне делать, Борис? Что мне делать?
      Шлегель стряхнул пепел и сказал:
      — Это зависит от того, чего ты хочешь.
      — Я хочу убрать его с дороги, — со злостью в голосе проговорила Таня. — Вычеркнуть из своей жизни раз и навсегда.
      — То есть… ликвидировать. Правильно я понял?
      Девушка закусила губу.
      — Правильно я понял? — повторил вопрос Шлегель.
      Она кивнула:
      — Да. Правильно.
      Бернд неторопливо затянулся сигаретой, так же неторопливо выпустил дым.
      — Что ж, твою проблему можно решить. Но это будет дорого стоить.
      — Я согласна заплатить. Сколько нужно?
      Шлегель скосил на нее глаза и спросил:
      — А кто твой ухажер?
      — Он… — Татьяна запнулась. — Он крупный московский чиновник.
      — В таком случае это тебе обойдется… — Бернд сделал паузу и резко докончил фразу: — В пятьдесят кусков.
      — Долларов? — хриплым голосом уточнила Татьяна.
      — Ну не тугриков же. У тебя есть такие деньги?
      Видно было, что Татьяну слегка ошарашила объявленная сумма.
      — А подешевле никак нельзя? — спросила она.
      Шлегель усмехнулся и кивнул:
      — Можно. Можно вообще убрать его за бутылку водки. Охотники найдутся. Но в таком случае наслаждаться свободой ты будешь в тюремной камере.
      — Типун тебе на язык! — недовольно поморщилась Татьяна. — Что ты каркаешь!
      — Извини, — пожал волосатыми плечами немец. — Знаешь что, детка… налей-ка вина. Возможно, глоток бургундского поможет тебе решиться.
      Однако, повнимательнее взглянув в глаза девушки, немец понял, что она давно уже на все решилась. Татьяна наполнила бокалы вином. Они молча выпили.
      — А теперь скажи мне настоящую причину, — сказал Бернд. — Из-за чего ты готова расстаться с пятьюдесятью кусками? Что он тебе сделал?
      Таня молча сжала в руке бокал.
      — Он собрался тебя бросить, не так ли? — прямо спросил Шлегель.
      Лицо девушки побледнело.
      — Эта сволочь пудрила мне мозги два года, — с невыразимой ненавистью проговорила она. — А теперь он решил жениться на дочери одного генерала из Министерства обороны.
      — И потребовал, чтобы ты ему вернула все «подарки»?
      — Да.
      — Что именно он собирается от тебя получить? Только говори честно, как на духу. Я ведь легко могу проверить.
      Губы Татьяны дрогнули.
      — Однокомнатная квартира на Дмитровском шоссе… — тихо сказала она.
      — Дальше! — потребовал немец.
      — Машина… небольшой «мерседес»-кабриолет…
      — Еще!
      — И сто тысяч долларов.
      — Это все?
      Таня кивнула:
      — Все. Мелочи типа золотых побрякушек его не интересуют. — Она вдруг крепко сжала кулак и потрясла им перед собой: — Сволочь! Скупердяй! Где это видано, чтобы мужик забирал у любимой женщины подарки?!
      — Да, поступок некрасивый, — согласился Шлегель. — У тебя есть его фотография? — спросил Бернд.
      — Да. Сейчас.
      Татьяна поставила опустевший бокал на пол, соскользнула с кровати и, как была нагишом, направилась в гостиную за сумочкой. Бернд проводил ее взглядом и невольно облизнулся. С этой странной женщиной он и впрямь чувствовал себя хищным животным или каким-нибудь неандертальцем, не имеющим ни принципов, ни мозгов, а одну только дикую, животную страсть. Такое с Берндом было не впервые. Он часто увлекался, однако давно уже не делал глупостей из-за мимолетной влюбленности. Что делать, любовь приходит и уходит, а деловые отношения остаются. С чисто немецкой расчетливостью и педантизмом Шлегель предпочитал любви бизнес. И слава господу, до сих пор ему не приходилось об этом жалеть.
      Однако девочка была хороша. Дьявольски хороша! А то, что в душе она стерва, так в глазах Бернда это не недостаток, а достоинство. Он не любил тихонь. Он их просто не понимал.
      Через пару минут Таня вернулась.
      — Вот. — Она протянула Бернду фотографию.
      Немец взял снимок, но, прежде чем посмотреть на него, окинул жадным взглядом ладную, голую фигурку Татьяны. Она и не думала стесняться. Стояла перед ним, положив руки на бедра и слегка отставив ногу в сторону — как девушки-модели на показе мод. Только «одеяние» ее было гораздо привлекательнее, чем все эти сверкающие тряпки на тощих телах манекенщиц.
      — У тебя кожа как будто светится, — сказал вдруг Бернд.
      Татьяна посмотрела на свою крепкую грудь, на смуглый животик. Улыбнулась и сказала:
      — Ты находишь? Мне тоже так кажется. Но тебе пора взглянуть на фотографию.
      Немец с явной неохотой оторвал взгляд от голого тела подруги и уставился на снимок, который держал в руке.
      — Где это вы? — спросил он. И сам же себе ответил: — А, понимаю. Венеция.
      — Мы были там прошлым летом, — сказала Таня. Она посмотрела на снимок, и глаза ее заблестели мягким блеском.
      — Понравилось кататься в гондолах? — с ревнивой ноткой в голосе поинтересовался Шлегель.
      Татьяна рассеянно улыбнулась.
      — Да, это приятно. Мне вообще нравится Венеция.
      — Когда-нибудь мы съездим туда вместе, — пообещал Бернд.
      — Я в этом уверена.
      Немец снова уставился на фотографию.
      — И что ты в нем нашла, кроме денег? — пробормотал он себе под нос.
      — Кроме денег, ничего, — ответила девушка. — Хотя в постели он тоже неплох.
      Бернд презрительно дернул уголком рта:
      — Он ведь старый. За полтинник давно перевалило.
      — Не старый, а опытный. И хватит это обсуждать! Я не для того показывала тебе фотку. Лучше скажи, ты точно знаешь людей, которые могут решить мою проблему?
      — Сто процентов.
      — В таком случае передай им, что я готова заплатить. Но не все сразу. Двадцать тысяч авансом. Остальные после… после того как все будет кончено.
      — Хорошо, детка. Считай, что заказ принят. А теперь иди ко мне! По-моему, я смогу и в четвертый раз!
      Бернд небрежно отшвырнул фотографию на тумбочку, схватил Татьяну за руку и привлек к себе.
      3
      В Москву Боря Шлегель (будем звать его так, на русский манер) прибыл, как и обещал, через три дня. Но Татьяне он сразу звонить не стал. У Бори Шлегеля была привычка — никогда не заниматься делами в первый вечер после прилета. Сначала нужно расслабиться, посидеть с друзьями, выпить коньячку или чего бог пошлет. Благо друзей у Бори в Москве было полно. У одного из них он и решил остановиться в этот свой приезд.
      Это был Серега по кличке Славный. Славный жил один в трехкомнатной квартире, да не где-нибудь, а в престижном доме на Тверской. Квартира досталась ему по наследству от отца, знаменитого советского поэта-песенника. В советские времена жизнь у Сережи Славного была не жизнь, а малина. Отец, рано потерявший любимую жену, обожал Сергея, как можно обожать только единственного сына, похожего как две капли воды на почившую супругу.
      С раннего детства воспитанием Сергея занимались няньки и гувернантки. Впрочем, ни одна из них долго не задерживалась в квартире знаменитого поэта-песенника. Причины были разные: одних выгоняли за воровство, других, тех, что помоложе да посимпатичнее, за неприступность, но чаще — за навязчивость. Переспав пару раз с хозяином дома, они воображали о себе черт знает что и норовили остаться в его постели навеки. Однако отец Сергея этого терпеть не мог и пресекал их фантазии на корню.
      С детства Сергей привык к частой смене женщин в их доме, а также к тому, что смазливые домработницы (обычно поэт-песенник набирал их из лимитчиц или желающих подработать студенток) выходили по утрам из спальни отца в одном дезабилье и с размазанной по лицу губной помадой. Отец, будучи по природе романтиком, называл это «отдохнуть в компании нимфы».
      Годам к тринадцати Сергей и сам стал подумывать о таком отдыхе. Особенно когда сталкивался по утрам в коридоре с полураздетыми, заспанными «нимфами» и видел голое плечо с тонкой линией бретельки или приоткрывшуюся ненароком грудь.
      Замечая такой живой интерес со стороны юноши, ушлые «нимфы» моментально включались в игру. И вскоре Сергею стало казаться, что бретельки падают с их плеч отнюдь не случайно.
      Однажды он не удержался и, проходя по коридору, прижал молоденькую домработницу к стене. Домработница и не подумала сопротивляться. Вместо этого она вдруг обхватила Сергея ладонями за ягодицы, с силой прижала его к себе и прерывисто и горячо задышала ему в самое ухо. Сергей ткнулся лицом в полуоткрытую грудь «нимфы», вдохнул носом теплый запах ее сонного тела и почувствовал, что сходит с ума от желания. Он больше не мог сдерживаться. Все произошло прямо в коридоре — суетливо, беззвучно, быстро. Хриплое дыхание и судорожные, жадные, сбивчивые движения говорили лучше всяких слов.
      — Ты молодец, — шепнула ему затем «нимфа» на ухо. — А теперь бегом в душ! И отцу ни слова.
      Так Сергей Славный стал мужчиной. Домработницу вскоре уволили, но на смену ей пришла другая. Сергей действовал тихо, но решительно, и лишь спустя полтора года отец догадался, в чьей постели «нимфы» оказывались сразу после того, как покидали его холостяцкое ложе. Ругать отец Сергея не стал. Просто сходил в спальню, пошуршал там чем-то на полках и вскоре вернулся, всучив сыну пачку знаменитых «резиновых изделий номер два».
      — Знаешь, как пользоваться? — спросил он.
      — Конечно, — промямлил, краснея, Сергей.
      — Молодец, — сказал поэт-песенник. Рассеянно погладил сына по голове и больше никогда не возвращался к этому разговору, предоставив событиям идти так, как они шли до его вмешательства.
      С наступлением новых времен отец Сергея оказался не у дел. Стране вдруг стало не до песен, а заниматься «бизнесом» он не умел, да и не хотел. Знаменитый в прошлом поэт-песенник стал быстро стареть, превращаясь в грустного, сварливого старика. И отдыхать он теперь предпочитал не с домработницами, а с бутылкой джина или виски, которые ему поставляли по старой памяти более удачливые друзья.
      К тому времени Сергей успел получить первый разряд по боксу и поступить на философский факультет МГУ (отец, порядком отставший от жизни, предполагал, что этот факультет до сих пор кузница кадров номенклатуры).
      Когда с третьего курса Сергея вышибли за неуспеваемость, восстанавливаться он не стал. Кривая жизненная дорожка привела его в компанию удалых, спортивных ребят (бывших товарищей по секции бокса), «бомбивших» (так они это теперь называли) магазины и коммерческие ларьки.
      — Ты пойми, братан, сейчас бабла можно срубить немерено и почти за так, — убеждал его один из «бомбистов». — Жизнь вокруг такая, что ты в ней или заяц, или волк. Кооперативщики — это зайцы. А мы — волки, хищники. Санитары леса! Понял?
      Сергей понял.
      Влившись в дружную компанию крепких парней, он стал захаживать к кооперативщикам с деревянной битой под мышкой и кастетом на пальцах. Но вскоре ему надоело и это.
      В банде он долго не продержался, так как, в отличие от своих молодых коллег, к спорту давно охладел, а гантелям и тренажерам предпочитал виски, водку и только-только появившийся в Москве кокаин. На бандитские разборки он ходил с белым от порошка носом и однажды, после того как Сергей в глаза назвал крутого авторитета «потным козлом», его выперли из банды за неадекватное поведение на стрелках.
      «Потный козел» не забыл обиду и вознамерился отправить Сергея в реанимацию или, что предпочтительней, в морг. Опасаясь за свою шкуру, Сергей уже подумывал — не дать ли ему деру из страны (еврейские корни позволяли это сделать), но тут в дело вмешался старый приятель Сергея, Боря Шлегель, человек безбашенный и авторитетный. После долгих переговоров он сумел разрулить ситуацию и спасти Сергею Славному его никчемную жизнь.
      — Борисыч, отныне моя жизнь — твоя! — торжественно заявил своему спасителю Сергей и, будучи, как всегда, нетрезв, слезливо зашмыгал носом.
      — Сочтемся. Когда-нибудь, — ответил на это Шлегель и дружески похлопал «интеллигента» по плечу.
      Бориса Шлегеля всегда тянуло к этому странному парню. Сергей происходил из благородной семьи, тогда как сам Шлегель пробивал себе путь из самых низов. Его мать всю жизнь проработала санитаркой в больнице, а отец — слесарем на машиностроительном заводе.
      Шлегель с детства любил песни знаменитого поэта-песенника, и когда (спустя десять лет) узнал, что Сергей — его сын, проникся к парню непонятным уважением, в котором была и примесь презрения. Вероятно, такое же чувство вызывали у дореволюционных нуворишей нищие, затюканные жизнью аристократы со следами вырождения на бледных породистых лицах.
      Шлегель взял «интеллигента»-неудачника под опеку, поставлял ему хорошие спиртные напитки, отвадил от наркотиков (потратив на это дело кругленькую сумму).
      — Че ты с ним носишься? — спрашивали Бориса удивленные кореша.
      — А нравится он мне, — просто отвечал Шлегель.
      Друзья лишь пожимали могучими плечами в ответ. Для них чувства, которые Шлегель испытывал к Сереже Славному, были абсолютно непонятны. Со временем они стали считать эти чувства причудой и перестали обращать на них внимание…
      Итак, прямо из аэропорта Боря Шлегель отправился к Сержу Славному. Тот был искренне рад старому другу. Славный уже был слегка пьян и, увидев в руках у Шлегеля литровую бутылку «Русского стандарта», расплылся в довольной улыбке.
      Шлегель бухнулся в кресло и вытянул перед собой длинные ноги.
      — Осторожно, горилла, книгу помнешь! — вскрикнул Славный и выдернул из-под задницы немца увесистый том.
      Шлегель кивнул на книгу:
      — Че за муть?
      — Да один хрен американский написал. Про ассасина.
      Немец ухмыльнулся:
      — Кого? Отсосина?
      Славный поправил пальцем очки и спокойно сказал:
      — Дурак ты, Боря. Ассасин — это убийца в переводе с английского.
      — Что-то я такого не слышал. Киллер — слышал. А твой отсосин…
      — Ассасин, — вновь поправил приятеля Славный. — Это от арабского «гашишин». А гашишинами мусульмане называли своих убийц за то, что после каждого дела они накачивались гашишем. Гашиш — это…
      — Ты мне не впаривай, умник. Я без тебя знаю, что такое гашиш. Даже пробовал пару раз.
      — Где это? — усомнился Славный.
      — Не твое дело. Ух, блин, ноги как гудят. — Борис пошевелил пальцами ног, поморщился и поуютней устроился в кресле. — А твои отсосины толк в расслабухе знали. Хотя, по мне, лучше кокс. Или просто наша беленькая. — Борис протянул руку и звучно щелкнул пальцем по бутылке с водкой.
      — Ну так давай накатим! — оживился Славный. — Чего мы ждем?
      — Закуску-то хоть сообрази. Мы же не свиньи, чтоб без закуси.
      — А где ты видел свиней, которые пьют водку?
      — Не умничай. Лучше подними задницу и притащи сюда мой пакет. И черного хлеба подрежь, если есть!
      Через несколько минут на столе появились колбаса, соленые грузди, маринованные корнишоны и оливки.
      — Ну! — Шлегель поднял полную рюмку водки. — Давай за то, чтоб мы не забывали хорошо расслабиться после тяжелой работы!
      Мужчины чокнулись и выпили. Шлегель снова взялся за бутылку.
      — Между первой и второй перерывчик небольшой!
      И они выпили снова.
      — Вторая без закуски, а третья — для разгрузки! — продекламировал немец и разлил по третьей.
      Мужчины снова выпили. И лишь затем взялись за закуски.
      — Как у тебя с работой? — поинтересовался Славный, пожевывая корнишон.
      — Да есть тут один… заказик.
      — Хороший?
      Борис пожал плечами:
      — Средний. Деньги не ахти какие, но зато само дело несложное. — Немец прищурился, явно что-то вспомнив, и пьяно улыбнулся своим мыслям. — Там, короче, такая бодяга… Одна плохая девочка решила проучить своего неверного любовника, а заодно уберечь от «экспроприации» все то, что этот старый хрен подарил ей, пока не превратился в жадного скрягу.
      — Что ж, я ее понимаю, — кивнул Славный, целясь вилкой в оливку.
      — Еще бы! Месть — дело благородное. Да и с деньгами расставаться только дурак захочет. В конце концов, она их заработала своей…
      — Не продолжай.
      Шлегель ухмыльнулся:
      — Я хотел сказать — любовью. А ты что подумал?
      — То и подумал. А девочка твоя молодец. Я бы на ее месте сделал то же самое.
      — Да ну? — Немец насмешливо прищурился. — А я помню, ты мне как-то впаривал про искренность человеческих отношений. Целую лекцию прочел!
      — Ради денег можно через многое переступить, — изрек Славный. Затем поднял палец и назидательно добавил: — Деньги, старик, это величина метафизическая. Как Бог! Это самая постоянная штука на свете. Друзья, знакомые, любовники, коллеги — все это приходит и уходит. Даже Богу люди изменяют с другим Богом, переходя из адвентистов в буддисты, из буддистов — еще в какую-нибудь хрень, и так до бесконечности, пока не подохнут. Но деньги всегда остаются деньгами.
      — Это точно, — согласился Шлегель. Он взял со стола сигару, откусил зубами кончик и сплюнул в пепельницу. Затем, пока Славный наполнял рюмки, раскурил ее. Дымя благоухающей сигарой, он откинулся в кресле, хрустнув суставами, и блаженно произнес: — Эх, хорошо-то как. — Выпустив в потолок густое облако дыма, он заговорил снова: — Честно говоря, братан, мотивы этой девахи мне до лампочки. Меня в данном деле интересуют две вещи. Первая — гонорар.
      — Это понятно, — согласился Славный. — А второе?
      — Второе? — Борис похотливо улыбнулся. — Второе, братан, это девочка по имени Таня. Вернее, упругое, молодое тело этой сучки.
      — Да уж… Ради женщины можно на многое пойти. Как и ради денег. Иногда даже не знаешь, что лучше — классная телка или деньги. Как там у поэта?.. — Славный напряг память и продекламировал нараспев:
 
Помнишь, Боря, у наместника сестрица —
Худощавая, но с полными ногами?
(Ты с ней спал еще.) Недавно стала жрица.
Жрица, Боря! И общается с богами!
 
      Славный подергал себя пальцами за жидкую бороденку и продолжил, мечтательно прищурив глаза:
      — Помню, лет пять назад снял я у «Метрополя» одну потаскушку…
      — Славный, заткнись, — небрежно осадил его Шлегель. — Ты мне эту историю уже раз десять рассказывал. Как нажрешься, так сразу вспоминаешь.
      — А может, это другая история, — обиженно сказал Славный.
      — Ну да. Конечно. И стихи ты мне эти сто раз читал. Я даже запомнил:
 
Поезжай на вороной своей кобыле
В домик шлюх, под городскую нашу стену.
Дай им бабки, за которые любили,
Чтоб за ту же и оплакивали цену.
 
      Шлегель усмехнулся и добавил:
      — Вообще-то там фигурировали гетеры, а не шлюхи. Но в целом верно. За бабки эти твари продажные и похоронят, и оплачут как надо.
      Славный взял свою рюмку и, не чокаясь с немцем, залил ее содержимое себе в глотку. Иногда Шлегель становился просто невыносимым. Особенно когда перебивал или коверкал стихи. Сейчас он сделал и первое и второе. Горилла проклятая! Славного так и тянуло обидеться, но, прикинув, какими нехорошими последствиями это может обернуться, он передумал.
      Выпив водку и заев ее огонь соленым груздем, Славный снова подобрел. До того, что решил первым продолжить прерванную беседу.
      — Так, говоришь, дело несложное? — спросил Славный, жуя хрустящий гриб. Спросил не потому, что ему было интересно, а просто так — для поддержания беседы. Славный давно уже смотрел сквозь пальцы на мерзкую работу, которую приходилось делать его другу. Тем более что чаще всего паразиты, которых немец отправлял на тот свет, не заслуживали ни сочувствия, ни снисхождения. Это грызня шакалов — только и всего. А Шлегель был «вставными зубами» этих старых шакалов, поскольку свои зубы у них давно уже стерлись и обломались.
      Шлегель презрительно поморщился:
      — Дело проще пареной репы. По сравнению с теми заданиями, которые я получаю от Старшины, эта заказуха — детская забава.
      — А если Старшина узнает?
      — Откуда?
      Славный посмотрел на друга поверх очков.
      — Борисыч, ну ты же умный мужик. Сам понимаешь, что со Старшиной лучше не связываться.
      Шлегель небрежно махнул сигарой:
      — Да ладно, старый, не менжуйся. Ни хрена он не узнает. Если, конечно, ты не расскажешь. И потом, мало, что ли, залетных в Москве бывает?
      Славный поправил пальцем съехавшие на нос очки и с ухмылкой произнес:
      — Помнится, одного такого залетного Старшина собственноручно порезал на куски и скормил своему волкодаву.
      — Не волкодаву, а ротвейлеру, — педантично уточнил Шлегель. — Но это потому, что залетный был дурак. Его рожа на пяти видеокамерах засветилась. Кто так работает? Только лохи из Сыктывкара.
      — Откуда?
      — Из Сыктывкара.
      Славный улыбнулся.
      — А почему именно из Сыктывкара?
      — Да потому что Сыктывкар находится у черта в жопе. И живут там одни дикие лохи, покрытые шерстью.
      — Не такие уж они и дикие. А насчет шерсти, так ты тут любому псу фору дашь.
      Шлегель покосился на Славного:
      — Обидеть хочешь, да?
      — Что ты! Разве я похож на самоубийцу?
      — Вообще-то да, — с усмешкой ответил Борис Шлегель. Он зевнул, поднял руки и хорошенько потянулся. Затем повел могучими плечами и лукаво посмотрел на приятеля:
      — А что, Серж, та контора, о которой ты мне говорил, еще работает?
      — Какая? — не понял Славный.
      — Ну эта — «кудрявые локоны, бархатистая кожа».
      Славный слегка покраснел, затем кивнул:
      — Работает.
      — А что, если нам немного… того? А?
      Они «со значением» и слегка смущенно посмотрели друг на друга. Дело в том, что у приятелей имелась одна нездоровая наклонность, за которую они — узнай об этом кто-нибудь — здорово бы поплатились. Оба они питали преступную симпатию к юношам. Благодаря обширным знакомствам Сережи Славного, время от времени платоническая любовь на расстоянии переходила у друзей в весьма осязаемые действия, за которые Шлегелю приходилось здорово раскошелиться. А говоря проще — знакомый Сережи Славного держал выездной бордель, в котором «работали» подростки.
      — Если хочешь, я позвоню, — сказал Славный.
      — Давай, — кивнул Шлегель.
      Славный взял телефон и набрал заветный номер.
      — Алло, Котела?.. Привет! Серега беспокоит… Да, он самый. Слушай, у тебя там есть что-нибудь свеженькое?.. Ну как тебе сказать: чем свежее, тем лучше… Что?.. Гм… Подожди, спрошу у приятеля. — Славный прикрыл микрофон ладонью и спросил у Шлегеля: — Есть один. Ты его не знаешь.
      — Сколько?
      — Семнадцать.
      — Я говорю, сколько стоит?
      Славный убрал ладонь:
      — Алло, Котела, а сколько стоит это удовольствие? Гм… А не многовато? Сам знаю, что жизнь дорожает. Но твои услуги опережают все мыслимые и немыслимые инфляции. Ладно, подожди, спрошу. — Славный вновь закрыл трубку рукой. — Слышь, Борисыч, это удовольствие обойдется нам в четыреста «зеленых». Что ответить?