— Неужто обкуренный? — «удивился» Агеев.
      — Нет, переигравшийся на концертах, — с язвинкой в голосе процедила Вика. — Короче, ищи его где хочешь, только не у меня.
      — Вика! — взмолился Агеев. — Он мне позарез нужен, у меня концерт без него горит. А ты ведь всю его тусовку знаешь. Помоги! В долгу не останусь.
      Какую-то минуту она раздумывала, видимо решая, стоит ли идти навстречу другу «козла», который поменял ее на какую-то Нинку Старкову, наконец сменила-таки гнев на милость:
      — Ладно, хрен с тобой. Попробуй прозвониться Ослику. Но если и он не знает, где твой Пианист, тогда уж не знаю, как и быть.
      — А с чего бы этот самый Ослик знал, где он может сейчас быть? Вроде бы как мой друг никогда «голубизной» не увлекался.
      — Ну ты даешь, Жека! — заржала, словно молодая лошадь, Вика. — Ослик — это вовсе не педик, это… Впрочем, пошел бы ты… — И отключилась.
      — И на том, голубушка, спасибо, — пробормотал Агеев, припоминая, что уже видел в записной книжке Чудецкого и Нину Старкову, помянутую недобрым словом, и Ослика.
      Хотелось бы только знать, с чего бы это вдруг Ослик знал об исчезнувшем сыне Чудецкой больше, нежели знала она сама.
      Набирая номер телефона Нины Старковой, он уже поопасался назваться Жекой и выбрал, как ему показалось, наиболее подходящую для подобного случая легенду.
      — Нина? Здравствуйте. Вас беспокоит друг мамы Димы Чудецкого. Уже третий день, как Дима исчез из дома, и она просила меня обзвонить всех его знакомых, чтобы…
      — Господи, что с ним? Я уж и сама не знаю, что думать! Договаривались в субботу, что позвонит мне в понедельник, а он…
      Послышался негромкий всхлип, отчего Агеев даже растерялся немного. По себе знал, что подобная реакция случается с девчонками, которые вдруг узнают, что контактный секс — это не только сказочное удовольствие, подобное вкусу апельсина из Марокко, но еще, оказывается, и беременность, в результате чего рождаются дети. И если здесь пошел тот же самый вариант… М-да, хреновато сейчас Ниночке Старковой, которая приняла в свое лоно влюбчивого Пианиста. Хреново.
      — Может, у кого-нибудь из друзей застрял? — осторожно спросил Агеев. — У него же друзей… — хотел было сказать «как блох у дворняги», да вовремя одумался: — По крайней мере, его мама так говорит.
      — Нет, не мог, — всхлипнула носом Нина. — Он бы мне обязательно позвонил.
      — А Ослик… или как его там?.. — осторожно, только чтобы не спугнуть девушку, спросил Агеев. — Он не может знать, где сейчас Дима?
      — Не напоминайте мне о нем! — вдруг взвилась Нина. — Этот… этот наркоман — и Дима… У них… у них ничего общего!
      — Да, конечно, — поспешил ретироваться Агеев, однако тут же задал еще один вопрос: — А вы что, знаете этого Ослика?
      — Не знала и знать не хочу!
      — Так в чем же дело?
      — Зато наслышана о нем много. Она явно не хотела разговаривать на эту тему, впрочем, Агеев и не настаивал. Даже из того, что он услышал и что проскользнуло в словах обиженной насмерть Вики, можно было догадаться, что конкретно связывает Пианиста и Ослика.
      — Хорошо, Нина, не будем об этом. Однако убедительная к вам просьба: вдруг проклюнется Дима, тут же позвоните его маме. У вас есть ее телефон?
      — Домашний.
      — Этого, думаю, достаточно.
      — Но и вы тоже, — заспешила она. — Если вдруг Дима…
      — Непременно-обязательно.
      Глубоко вздохнув и со свистом выдохнув воздух, Агеев, будто он только что разгрузил бортовую машину с мукой, шевельнул плечами, по привычке почесал мобильником кончик носа, после чего поднялся из кресла и прошел в дальний кабинет офиса, где также пытался дозвониться до своих клиентов Голованов.
      — Ну что, есть что-нибудь? — поинтересовался Агеев, дождавшись, пока Голованов закончит очередной разговор.
      — Глухо. Никто ничего. А у тебя?
      — Вроде бы что-то наклюнулось. — И он вкратце пересказал свой разговор с подружками Чудецкого.
      — Любопытно. Даже очень, — задумчиво протянул Голованов, с уважением покосившись на друга. — И как ты думаешь, что мы с этого имеем?
      — Чего имеем, спрашиваешь? — хмыкнул Агеев. — Да то имеем, что мы вышли на пушера, который снабжал нашего мальчика наркотой. Если, конечно, нюх мне не изменяет.
      — Похоже, — согласился Голованов. — А дабы у нас с тобой не было сомнений… Врубаешься?
      — Яснее некуда. Следующий телефонный звонок, который сделал Агеев, был Стакану, телефон которого был так же аккуратно записан в гроссбух Чудецкого. Голованов сидел напротив.
      — Стакан? — немного грубовато и в то же время с заискивающей интонацией в голосе уточнил Агеев, когда его мобильник откликнулся хамовато-барственным баском: «На проводе. Говори».
      — Кому Стакан, а кому и Виктор Палыч.
      — В таком случае извиняй. Но именно так…
      — Ладно каяться, — буркнул в трубку Стакан, пребывающий, судя по всему, в прекрасном расположении духа. — Чего хороших людей тревожишь?
      «Ах ты ж гаденыш! — не мог не восхититься его самомнением Агеев. — Хороший человек, мать твою…» Однако надо было завершать отработку роли, и он все с той же интонацией заискивания произнес негромко:
      — Слыхал, будто темой владеешь, крутой темой, так вот прикупить бы. — И замолчал, настороженно вслушиваясь во мхатовскую паузу, которой могла бы позавидовать добрая половина заслуженных артистов театра и кино.
      — Ты, дядя, того… ни с кем меня не спутал? — наконец-то разорвал паузу Стакан. — Тема… темой те владеют, кто на рынке за прилавком стоит. А я, дядя, на том рынке только мясо покупаю.
      — Знаю, — с непомерной грустью в голосе отозвался Агеев. — И рынок тот знаю, да доверия к нему больше нету.
      — Чего так? — явно заинтересовался Стакан.
      — А то ты сам не знаешь. Бессовестный народ на базаре пошел, беспонтовку вместо настоящей литературы частенько вкатывают. Соберешься в свободную минуту хорошую книжку почитать, а тут тебе, голубку дерганому…
      — Что, бывало? — хмыкнул Стакан.
      — Иначе бы тебе не звонил. На прошлой неделе прикупил у человечка на рынке мацанки, собрался уж было губенки раскатать, а оно…
      — Что, не торкнуло? — неизвестно чему гоготнул Стакан, весело и радостно.
      — Хоть бы зацепило малость. Глушняк.
      — Бывает, — сочувственно вздохнул Стакан, видимо сменив подозрение на милость. — Ну а от меня-то, дядя, чего желаешь?
      — Я ж тебе говорил: слышал, будто темой крутой владеешь и до беспонтовки не опускаешься.
      — М-да, — промычал в трубку Стакан, явно заинтересованный телефонным звонком и в то же время опасающийся милицейской подставы. — Откуда звон пошел?
      — Пианист как-то радостью поделился. Он же и телефон этот дал, сказал, что при разговоре с тобой могу на него сослаться.
      — А почему я ничего не знаю?
      — Ну уж и я не знаю, — пожал плечами Агеев. — Хотя вроде бы и обещался перезвонить тебе.
      — «Обещался»… — пробурчал Стакан, видимо недовольный тем, что Пианистом были нарушены какие-то правила конспирации. И в то же время по его тону чувствовалось, что все его сомнения развеялись и он полностью доверяет рекомендации Пианиста. — Ладно, хрен с тобой, дядя, — наконец-то сменил он гнев на милость. — Кличут-то тебя как?
      — Агеем.
      — Это что, погоняло или тебе, бедолаге, такое имя всобачили? — хихикнул Стакан.
      — Обижаешь, однако.
      — Ладно, не гундось. Товару-то много надо?
      — Ну-у в общем-то прилично. Так, чтобы лишний раз тебя не тревожить.
      — Ладно, сговоримся, — уже окончательно сдался Стакан и тут же спросил: — Знаешь, где меня найти?
      — Пианист что-то буровил, но путано.
      — Ладно, хрен с ним, с Пианистом, слушай сюда…
      Выключив мобильник, Агеев покосился на Голованова.
      — Все слышал?
      — Естественно.
      — Ну и?..
      — Поеду с тобой для подстраховки.
      — Стоит ли? Спугнуть можем.
      — Одного я тебя не отпущу.
      Когда ехали в машине, Агеев спросил с ленцой в голосе:
      — Кстати, ты хоть знаешь, что такое «стакан» на ихнем собачьем сленге?
      — С чего бы вдруг?
      — Так вот, стакан и кружка — это отмеренная стаканом стандартная доза конопли, что-то около двухсот пятидесяти граммов. И это погоняло он, видимо, получил еще в те времена, когда только-только начинал приторговывать травкой.
      — Растут люди, — согласился с ним Голованов и уже в свою очередь спросил: — Как думаешь, этот козел нары нюхал?
      — Вряд ли, — пожал плечами Агеев. — Слишком раскован мужичок в разговоре.
      — Так почему же он до сих пор на свободе? Агеев, как на больного, покосился на друга:
      — Это ты у меня спрашиваешь?
      — Ну! — отозвался Голованов, но, сообразив, видимо, что сморозил чушь, вздохнул обреченно.
      Россию захлестывает наркота, президент требует усилить борьбу с наркоторговлей, на это дело из государственного бюджета выделяются огромные деньги, а здесь, в Москве… почти что в центре города… под носом у милиции… мелкооптовый наркоторговец по кличке Стакан… Бог ты мой, Расеюшка!
      За годы работы в спецназе Главного разведуправления Министерства обороны России, а затем в МУРе и в «Глории», где приходилось порой рыться в таком дерьме, что рук не отмыть, Филипп Агеев навидался всякого-разного, однако никогда не думал, чтобы в его родной Москве, едва ли не в самом центре города, откуда до Кремля рукой подать… О подобном еще можно было услышать в середине, не к ночи помянутых, девяностых годов, но чтобы сейчас!..
      Адрес, по которому его должен был встречать Стакан, находился в квартале от дома, где жил с матерью Чудецкий. Довольно старый, но еще добротный дом, поставленный на капитальный ремонт, но которого еще не касались руки строителей. Высокий деревянный забор, два вагончика с облупившейся краской, притулившихся за периметром забора, и… И привычная картина разрухи, которая всякий раз сопровождает начало хорошего дела, будь то реставрация или капитальный ремонт дома с отселением. Высадив Голованова за сто метров от дома, на перекрестке, Агеев припарковался неподалеку от огромного лаза, который зиял в заборе словно брешь в крепостной стене, и осторожно, чтобы не угодить ногами в дерьмо, ступил на обетованную землю. Где его, оказывается, уже ждали. Длинный и тощий как глист, какой-то весь дерганый парень непонятно скольких лет, бегающие глазки которого, как, впрочем, и весь его вид, выдавали в нем наркомана со стажем.
      — Агей? — выпалил он, воровато вглядываясь в лицо худощавого молодого мужика, который, видимо, мало чем походил на привычную ему тусовку.
      — Считай, что угадал. А ты… Стакан?
      — Ты что! — замахал тот руками. — «Стакан»… Стакан велел тебя встретить.
      — Тогда чего ж мы здесь говно нюхаем? Веди к нему, коли встретить велел.
      — А ты точно Агей?
      — Чего ж мне, справку из ЖЭКа, что ли, показать?
      Длинный дернулся всем своим измочаленным телом, что, видимо, означало приступ смеха, и шагнул к подъезду, на котором еще держались на петлях изуродованные двери.
      — Топай за мной.
      Поднявшись через люк на чердачное пространство, которое, казалось, жило своей собственной, независимой от всего остального дома жизнью, он приказал Агееву «подождать малек» и скрылся за дощатой перегородкой, из-за которой слышались порой возбужденные голоса. Впрочем, жизнь протекала не только в дальнем конце этого чердака, но и по всему чердачному пространству.
      — О боже!.. — пробормотал Агеев и, привалившись спиной к теплому деревянному стояку, прислушался к неторопливому разговору совсем еще сопливого паренька с девчушкой, которые, судя по всему, совсем недавно обосновались на этом чердаке и, как видно, приглянулись друг дружке. Не обращая внимания на незнакомого мужика, которого привел Длинный, как окрестил своего провожатого Агеев, они лежали на замызганном тюфяке и как-то очень по-детски обсуждали свои проблемы.
      — Я-то с марфы сразу начал, — как-то очень уж обыденно, словно говорил о ком-то постороннем, произнес паренек. — Корешки брательника посадили, когда из Чечни вернулись, ну и пошло-поехало. У них этой дряни навалом было.
      — Давно? — послышался бесцветно-ленивый женский голосок.
      — Два года марфы и два винта. Так что стаж приличный.
      — Ага, — уважительно протянула девчонка, — приличный. У меня меньше, да и то нерегулярно.
      — В школе первый раз кольнулась?
      — Не, летом на даче. У нас там компашка толковая, вот и вмазали меня. Лежу на травке на бережке и говорю: в кайф, ребята! В общем, целую неделю мы с ними завивали, а через неделю, когда меня родители нашли… В общем, совершенный скелет, обтянутый кожей. А когда по поселку шла, то ощущение было такое, будто на тебя все смотрят.
      — Нет, ты неправа, — неожиданно возразил ей парнишка. — Это чисто винтовая подсадка, я знаю. Глядишь в зеркало — и тебе действительно кажется, что ты скелет, обтянутый кожей. Да и на улице такое ощущение, что на тебя все глазеют. А на самом-то деле никто ничего не видит. Отвинченного может распознать только тот, кто сам шмыгался этим делом. Мои родители не дураки, но и они за все эти годы так ничего и не поняли. Скажем, прихожу я домой под винтом, а они спрашивают: чего это глаза такие красные? А я им говорю: устал очень. И они, дурачки, верили.
      Агеев услышал нервный, дерганый смех, а потом девчонка продолжила:
      — А мне как-то вкололи, и вскочил вдруг фурункул на руке. Я к маме, а она, дурочка: ой, деточка, у тебя, может, аллергия какая! Давай мочалкой потрем. Она трет, а я под винтом, но она ничего не замечает. Трет и приговаривает: не волнуйся, деточка, щас пройдет.
      И снова они засмеялись, довольные. А девчонка уже вошла в раж:
      — Или вот еще. Прихожу и говорю: мам, есть хочу. Ну она мне супца, конечно, наливает, а я проглочу две-три ложки и понимаю, что все — не могу больше есть. Вот и говорю ей: ма, я щас спать лягу, устала что-то. Падаю на кровать и действительно откалываюсь с открытыми глазами. Сначала чудно, конечно, было, а потом узнала, что люди под винтом откалываются с открытыми глазами. И вот лежу я так с открытыми глазами, а мама мне: ты спишь? Сплю, говорю. А почему с открытыми глазами? Не знаю, говорю. Видать, в школе переутомилась. Ну она, конечно, верит мне, оставляет спать и уходит на работу.
      «Идиоты какие-то, а не родители! — матюкнулся про себя Агеев. — Хотя, впрочем… Откуда матери этой соплячки, вкалывающей уборщицей на трех ставках и горбатящейся от зари до зари, знать про какие-то колеса, винты и морфы, если она продолжает примерять подростковые проблемы непутевой, но столь любимой доченьки на свое пионерское детство, когда никто не знал толком, что же это такое на самом деле — наркотик».
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.