— Андрей Петрович, я пришел сюда не упрекать вас. Работу свою вы сделали нормально. А на то, что следствие решено возобновить, есть свои причины. Нашелся свидетель, который утверждает, что видел возле подъезда, где жила Канунникова, подозрительных людей. Ну и еще пара-тройка незначительных на первый взгляд фактов. Так что давайте мы с вами выпьем по чашечке кофе и обо всем обстоятельно поговорим. Есть у вас тут кофе?
      — Да! — энергично кивнул Горшков. — А как же!
      Он сорвался с места и бросился к чайнику. Вскоре кофе был готов.
      Турецкий спокойно и неторопливо задавал Горшкову вопросы, попивая кофе и разглядывая лицо молодого следователя. Горшков отвечал на вопросы с энтузиазмом виноватого. Видно было, что он ужасно стыдится своего просчета.
      — К сорока двум годам Елена Канунникова достигла вершины своей политической карьеры. Ее партия перешагнула пятипроцентный рубеж и вошла в Думу. Но четыре года спустя, как вы уже знаете, ей не удалось повторить эту победу.
      Далее Горшков поведал Турецкому об объединении «Экологической партии России» и «Всероссийской славянской партии» в один блок. Затем нарисовал ему психологический портрет Дубинина — таким, естественно, каким он ему виделся. («Карьерист, однако моральные принципы имеются. Но не из-за внутренней душевной потребности, а, скорей всего, из-за трусости, из-за нежелания прослыть среди людей полной сволочью. Вряд ли он замешан в этом деле. Не тот тип».) Затем рассказал о своей встрече с Юдиным и с еще несколькими членами партии.
      — Неужели ни у кого из них не было сомнений по поводу самоубийства Канунниковой? — спросил Турецкий.
      Горшков стушевался.
      — Вообще-то были… — промямлил он. — У ее бывшего помощника, Глеба Гаврилова. Несколько месяцев назад Елена Сергеевна прогнала Гаврилова за пьянство, а вместо него взяла Юдина. Честно говоря, я не стал обращать особого внимания на его слова.
      — А где он теперь, этот Гаврилов?
      — Подвязался работать райтером в одном консалтинговом агентстве. Участвует в избирательных кампаниях. Так, ничего особенного, мелкая сошка.
      — Эк вы его припечатали! — усмехнулся Александр Борисович. — «Сошка», да еще и «мелкая». И что же он вам рассказал?
      Горшков стушевался.
      — Да я уже толком и не помню. Что-то насчет того, что Канунникова никогда бы не сдалась. Что ее за это и убили. И еще — что она была слишком принципиальной и могла вывести кое-кого на чистую воду. В общем, стандартный набор возражений, знакомый любому газетчику.
      — Думаете, парень врал?
      — Ну не наврал, так наплел невесть что. Я забыл вам сказать, этот парень при встрече был под мухой. — Горшков усмехнулся. — Похоже, это у них профессиональное. Когда я встречался с Юдиным, тот тоже топил свое горе в водке.
      — Так-так, — сказал Турецкий. — Знаете что, дайте-ка мне телефон и адрес этого Глеба Гаврилова. Возможно, мне удастся застать его в трезвом виде, и он расскажет мне то, что не смог рассказать вам.
      Горшков обиженно поджал губы и дернул плечом:
      — Пожалуйста. Надеюсь, вы что-нибудь раскопаете.
      Через десять минут, узнав все, что хотел, Александр Борисович распрощался с Горшковым, посоветовав молодому следователю «в следующий раз быть внимательней», и покинул его кабинет.
      Так получилось, что встреча Турецкого с «карьеристом» Дубининым произошла раньше, чем с «пьяницей в отставке» Глебом Гавриловым. Председатель правления «Экологической партии России» Эдуард Васильевич Дубинин принял Александра Борисовича у себя в кабинете. Он вел себя ровно и настороженно, лишнего старался не болтать, на поставленные вопросы отвечал скупо, стараясь отделываться общими фразами. Но когда Турецкий ненавязчиво подвел его к обсуждению характера покойной Канунниковой, в Дубинине вновь проснулась сентиментальность, а вместе с ней и болтливость.
      — Видите ли, Александр Борисович, причин для самоубийства у пары идеалистов, не желающих принимать сегодняшний мир таким, каков он есть, было более чем достаточно.
      — Вот как? — усомнился Турецкий. — А в деле фигурирует всего одна — проигрыш «Экологической партии» на выборах.
      Дубинин чуть прищурился:
      — Похоже, эта причина не кажется вам достаточной для сведения счетов с жизнью?
      — Абсолютно, — ответил Турецкий. — Абсолютно не кажется. Я, конечно, не политик, но ведь проигрыш на выборах — это не конец света. В конце концов, будут и еще выборы. Вы сами говорили, что Елена Сергеевна была бойцом. Она проиграла битву, но не войну.
      Дубинин задумался.
      — Да, скорей всего, вы правы. Но помимо того, что Канунникова была бойцом, она была и очень нервным человеком. Знаете, аффекты…
      Александр Борисович поморщился:
      — Давайте не будем про аффекты. Вы сказали, что причин у Канунниковой и ее мужа было предостаточно. Перечислите мне их.
      — Ну… — Дубинин пожал плечами. — Вы слишком жестко ставите вопрос.
      — И требую такого же жесткого ответа, — строго сказал Александр Борисович.
      Дубинин некоторое время изучающе вглядывался в лицо Турецкого, словно пытался проникнуть в его мысли, но, встретившись с прямым взглядом «важняка», поспешно отвел глаза.
      — Что ж, ладно, раз так, — покорно сказал он. — Елена не могла вписаться в рамки собственной партии. Бывшие соратники, превращаясь в видные фигуры российской элиты, все дальше отходили от прежних идеалов.
      — Это относится и к вам лично?
      — Если хотите, то да. Елене Сергеевне не очень нравилось, что нам приходится объединяться в единый блок со «Всероссийской славянской партией». Но вопрос стоял жестко: или — или. Или мы проигрываем, или объединяемся.
      — Но ведь вы все равно проиграли, — напомнил Турецкий.
      Дубинин вздохнул:
      — Да. К сожалению, объединение не принесло должных результатов. Но поверьте мне, если б мы пошли на выборы самостоятельно, мы бы потерпели еще более сокрушительное фиаско. Объединенный блок набрал четыре процента, не хватило всего одного. А так мы едва набрали бы полтора. О нас бы вообще забыли как о серьезной политической силе. А так — мы проиграли с честью, президент обещал задействовать наши кадровые ресурсы. Мы остались серьезной силой, понимаете?
      Но Турецкий, похоже, не понимал.
      — Почему Канунникова не одобряла объединение со «славянской партией»? — спросил Турецкий все тем же жестким и холодноватым голосом.
      — Как вам сказать… — Дубинин задумчиво провел ладонью по волосам. — Возможно, все дело было в ее амбициях. Как сказали бы коммунисты, она не хотела делиться властью. К тому же она считала, что из-за этого объединения наиболее принципиальные сторонники нашей партии отвернутся от нас.
      — Что и произошло, — констатировал Турецкий.
      Дубинин усмехнулся и покачал головой:
      — Ошибаетесь. Как раз-таки наши принципиальные сторонники остались с нами. Это благодаря им мы набрали голоса и не проиграли с позором. Лена не хотела этого понять. И принять. — Дубинин вздохнул. — Вы знаете, Александр Борисович, несколько месяцев назад, как раз после объединения, Канунникова сказала мне следующее — это было в запальчивости, но однако ж… В общем, она сказала: «Эдик, если мы проиграем выборы, я этого не перенесу. Я покончу жизнь самоубийством». Это слышали многие, Александр Борисович. И, я думаю, они смогут это подтвердить. Видите ли, господин следователь, идеалистам трудно живется на этом свете. А порой и вовсе не живется.
      — Тут мне нечем возразить, — отозвался Турецкий.
      Дубинин неопределенно покивал головой и вдруг сказал:
      — Не очень-то я вам нравлюсь, а, Александр Борисович?
      Турецкий усмехнулся:
      — Скажу даже больше: вы мне совсем не нравитесь.
      — Отчего же так? — поднял черные брови Дубинин.
      — У вас лицо человека, который себе на уме.
      — Но ведь я политик, — напомнил Дубинин.
      Александр Борисович стряхнул с сигареты пепел и сказал:
      — Видимо, вы плохойполитик. Ведь выборы вы проиграли.
      — Спасибо за напоминание, — с горькой иронией поблагодарил Дубинин.
      — Пожалуйста, — спокойно сказал Турецкий. — Где сейчас находится помощник Канунниковой — Юдин?
      Дубинин пожал плечами:
      — Понятия не имею. Он несколько дней выполнял обязанности моего личного секретаря. Но потом уволился. Сказал, что нашел другую работу.
      — Что за работа? — спросил Турецкий.
      — Я не спрашивал, а он не сказал.
      — Надеюсь, у вас есть его телефон?
      — Конечно… Записывайте.
      Дубинин продиктовал телефоны Владимира Юдина, Турецкий записал их в блокнот.
      — Только у меня к вам просьба, — мягко сказал Дубинин. — Володя Юдин очень чувствительный молодой человек. Он тяжело пережил смерть Елены Сергеевны. Так что вы уж будьте с ним чуточку помягче, хорошо?
      — Постараюсь, — пообещал Турецкий. Затем он пристально посмотрел на Дубинина и спросил: — Эдуард Васильевич, что вас связывает с Юрием Отаровым?
      — С Отаровым? — поднял брови Дубинин. — А кто это?
      — Юрий Георгиевич Отаров, руководитель фонда «Миллениум». Он же — «крестный отец» «Всероссийской славянской партии», с которой вы объединились в один блок.
      Дубинин слегка побледнел, или Турецкому так показалось. Тем не менее голос у Эдуарда Васильевича, когда он заговорил, чуть-чуть дрогнул.
      — Александр Борисович, я не следователь, я — политик. Если человек не сидит в тюрьме, значит, его вина не доказана. А раз его вина не доказана, значит, он такой же гражданин своей страны, как и любой другой.
      — А я разве сказал, что он преступник? — невинно спросил Турецкий.
      — А разве вы не это имели в виду? Недаром же вы спросили меня об Отарове. Да, я знаю этого человека. Но лично никогда с ним не контактировал. Я знаю, что он оказывает помощь «Всероссийской славянской партии» — ну так и что с того? Любой бизнесмен волен распоряжаться своими деньгами так, как ему заблагорассудится. Почему, собственно, я должен напрягаться по этому поводу?
      Турецкий улыбнулся:
      — А разве я сказал, что вы должны напрягаться? По-моему, я просто спросил, знаете вы Отарова или нет. А вы сразу разволновались. Не к добру это, Эдуард Васильевич, ой не к добру.
      — Перестаньте ловить меня на слове! — нервно проговорил Дубинин. — И вообще, я больше не желаю с вами разговаривать! Я сообщил вам все, что знаю. Если хотите меня допрашивать — вызывайте в свою чертову контору. А с вашим Отаровым я никогда не имел ничего общего. И не собираюсь иметь, ясно вам? И не смейте… слышите, не смейте ставить меня в один ряд с людьми, подобными Отарову!
      Дубинин оборвал свой яростный монолог и приложил левую ладонь к груди. Лицо его исказилось от боли.
      — Вам плохо? — встревожился Турецкий.
      — Не ваше дело, — сипло и злобно ответил Дубинин. Правой рукой он вынул из кармана флакон с таблетками, вытряхнул из него одну таблетку и запихал ее в рот. Потом посмотрел на Турецкого.
      — Уходите, — тихо сказал он. — Уходите, если не хотите довести меня до инфаркта.
      — Простите, — сказал Александр Борисович, встал со стула и вышел их кабинета.
      В машине он попытался вызвонить «чувствительного молодого человека» Юдина. Домашний телефон Юдина не отвечал, а мобильный был заблокирован.

4

      Вопреки ожиданиям Турецкого, бывший помощник Канунниковой Глеб Гаврилов оказался приятным в общении молодым человеком вполне интеллигентного вида. Он был светловолос, голубоглаз, улыбчив и еще — абсолютно трезв.
      Встречу он назначил в маленьком кафе на Покровке, неподалеку от офиса, где работал. Заказал себе стакан свежевыжатого яблочного сока. Турецкий соком не прельстился и предпочел свежевыжатым яблокам чашку черного кофе.
      — Я слышал, что Канунникова уволила вас за пьянство, это так? — без обиняков спросил Турецкий.
      Глеб кивнул:
      — Увы, это правда. Но с тех пор многое изменилось. Я стал другим. Хотя работа у меня сейчас гораздо подлее, чем когда я был при Елене Сергеевне.
      — Подлее?
      — Ну да. Помогаю всяким придуркам прийти к власти. Сочиняю для них листовки, буклеты и прочую дрянь.
      — А Канунниковой вы на прошедших выборах не помогали?
      Гаврилов покачал головой:
      — Нет. Я бы и рад был, но… Елена Сергеевна была слишком принципиальной. Она считала, что я нанес большой ущерб партии, когда пришел на пресс-конференцию подшофе. С тех пор мы не общались.
      — Я вижу, вы не держите на нее особого зла.
      Гаврилов махнул рукой:
      — Да какое там зло. Она тогда правильно поступила. Жаль только, что не захотела меня простить, когда я «ступил на путь истинный». Она не верила, что люди могут меняться. Если о ком-то составляла мнение, то уж навсегда. Если она решала, что человек — палач, то не изменила бы своему мнению, даже если бы этого человека наградили звездой героя.
      — Тяжело, наверно, было работать с таким человеком?
      Гаврилов пожал плечами:
      — Если она вам доверяла, то нет. А вокруг нее в основном были люди, которым она доверяла. Взять хотя бы ее мужа. Арсений Андреевич был настоящим героем. Прошел две войны, дослужился до звания полковника и — ушел в политику. Даже не в политику, нет. Он ушел к Елене Сергеевне. Стал ее верным рыцарем, я бы даже сказал — псом. Несмотря на преклонный возраст, он охранял ее лучше, чем целая дюжина телохранителей.
      — Это не помешало ему выстрелить ей в голову, — тихо сказал Турецкий.
      Глеб вяло махнул рукой:
      — А, бросьте вы это! Неужели вы и в самом деле думаете, что Канунникова ушла из жизни по собственной воле?
      — Председатель правления партии Дубинин утверждает, что она сама ему об этом говорила, — сказал Турецкий. — За несколько месяцев до проигрыша.
      — А, вы об этом. — Гаврилов отхлебнул сок и кивнул: — Ну да, я помню, был такой разговор. Но ведь это было сказано сгоряча, в запальчивости. Они тогда здорово повздорили с Дубининым.
      — Повздорили? — насторожился Турецкий.
      — Угу. А он вам разве об этом не рассказывал?
      Александр Борисович покачал головой:
      — Нет. Расскажите вы.
      — Тогда в правлении партии шли дискуссии по поводу объединения со «славянской партией». Елена Сергеевна была настроена решительно против. А Дубинин как раз очень даже за.
      — Почему Канунникова выступала против этого объединения?
      — Она была уверена, что лидеры «славянской партии» — все сплошь жулики и бандиты. Говоря казенным языком — выходцы из преступной среды. Но у них было много денег. А в средствах партия нуждалась очень остро. Поэтому Дубинин и настаивал на объединении. Мы им — благообразный имидж, они нам — часть своей казны. Баш на баш.
      — Прямая выгода для «Экологической партии», — заметил Турецкий.
      — Елена Сергеевна считала, что нет.
      — Почему?
      Гаврилов нахмурился:
      — Как бы это получше объяснить?.. Понимаете, Елена Сергеевна душой чувствовала, что этих людей нельзя принимать в нашу партию. Она была уверена, что они не столько помогут экологам, сколько навредят им. Это в итоге и произошло. Дубинин практически увел партию из-под контроля Канунниковой. И партии больше не стало.
      — Было от чего застрелиться, — задумчиво заметил Турецкий.
      Глаза Гаврилова яростно блеснули.
      — Глупости, — резко сказал он. — Елене было всего сорок шесть. Она была моложавой, энергичной женщиной. Ведь Хакамада и Явлинский не застрелились из-за того, что не прошли в Думу. Она нисколько не уступала им по силе характера. А во многом даже была крепче их. Кстати, ее звали и в «СПС», и в «Яблоко». Я думаю, Елена Сергеевна могла бы стать лидером объединенной партии демократов.
      Глеб говорил с энтузиазмом. Ясно было, что он не раз прокручивал в голове все эти «возможные варианты».
      — А может, и по-другому, — продолжил Гаврилов. — Может, она основала бы новую партию, еще более правую. У Елены Сергеевны хватило бы на это сил и энергии. Организовала бы и, вопреки всем ожиданиям, торжественно ввела бы ее в Госдуму. Так, как это было на позапрошлых выборах. — Тут Гаврилов осекся и уныло закончил: — Но этого уже никогда не будет.
      Он взял стакан и залпом допил сок. Турецкий посмотрел на него раздумчивым взглядом и сказал:
      — Допустим. Допустим, вы правы, и Канунниковой помогли уйти из жизни. Кто, по-вашему, мог это сделать?
      — А вот этого я уже не знаю, — спокойно ответил Глеб. — На вашем месте я бы пошерстил «славянскую партию». Да поинтересовался бы спонсорскими поступлениями. А вообще — не знаю, не знаю.
      Глеб посмотрел на часы:
      — Мне пора, Александр Борисович. Работа ждет. Рад был с вами познакомиться. Честно скажу, вы производите более благоприятное впечатление, чем ваш предшественник. Этот, как его… Горшков. Надеюсь, вы найдете убийц Елены Сергеевны.
      Турецкий допил остывший кофе и сказал:
      — Постараюсь. Если, конечно, ее и в самом деле убили.
      Гаврилов глянул на Турецкого своими голубыми, не замутненными алкоголем глазами и прищурился:
      — Убили, Александр Борисович. Как пить дать убили. У многих бывших алкоголиков очень развита интуиция. Моя интуиция подсказывает мне, что ее убили.
      — Если бы ваша интуиция рассказала вам о том, кто ее убил, ей бы цены не было, — сказал Турецкий.
      Гаврилов улыбнулся:
      — Это верно. Но чего нет, того нет. Если моя интуиция захочет со мной об этом поговорить, я вам первому об этом сообщу.
      — Договорились, — кивнул Турецкий.
      На том они и распрощались.
      На улице было сумеречно и тепло, к тому же утихла метель. Зажглись фонари. Александр Борисович вставил в рот сигарету и закурил. Он любил это синее время суток. Город начал раскрашиваться в предновогодние цвета, деревья в центре Москвы оделись в гирлянды разноцветных лампочек, с каждой витрины Турецкому улыбался Дед Мороз.
      «Скоро Новый год», — подумал Александр Борисович и улыбнулся этой приятной и в чем-то обнадеживающей мысли.
      В этот вечер он встретился еще с двумя партийными коллегами Елены Сергеевны Канунниковой. Один из них был немногословен, он сказал лишь, что «в этой истории трудно разобраться» и что, по его мнению, «Лена ушла из жизни добровольно, и не стоит ворошить ее могилу». Второй долго приглядывался к Турецкому и уже перед самым расставанием вдруг сказал:
      — Если вы хотите знать мое мнение, то Лену вполне могли убить.
      — За что? — прямо спросил Турецкий.
      — Вы ведь наверняка уже знаете, что «Всероссийская славянская партия» существует на деньги Отарова. А о нем ходят всякие слухи.
      — Елена Сергеевна верила в эти слухи?
      Тот кивнул:
      — Да. Лена верила в слухи и не верила Юрию Отарову. Она предупреждала Дубинина о том, что объединение со «славянской партией» не принесет нам добра. Она доказывала ему, что объединение приведет к нашему проигрышу на выборах. Мы ведь испортили свою репутацию, и избиратели перестали нам верить. Но Дубинин упирал на то, что для выборов в Думу нужны деньги. Большие деньги, миллионы долларов. У Отарова эти деньги были. В тот раз Дубинину все-таки удалось уговорить Канунникову. Она скрепя сердце согласилась на объединение, но потом не раз об этом жалела. Однажды она как-то обронила, что когда-нибудь выведет Отарова и его банду на чистую воду. Не знаю, собиралась ли она привести свою угрозу в исполнение, но если собиралась… — Тут собеседник Турецкого криво ухмыльнулся. — Кому-то это могло очень и очень не понравиться. Больше я ничего не могу вам сказать.
      «Что ж, — подумал Турецкий. — Возможно, больше и не надо».
      Он твердо решил заняться господином Отаровым и его «бандой» всерьез.

5

      Ирина Генриховна Турецкая сдержала свое обещание и уехала в дом отдыха. С мужем она попрощалась сухо и холодно. А когда Александр Борисович заикнулся о том, что приедет к ней, как только освободится, она иронично прищурилась и произнесла голосом, полным яда:
      — Можешь не торопиться, дорогой. Вполне возможно, что к тому времени твое место уже перестанет быть вакантным.
      — Не перегибай, — с напускной строгостью ответил на это Турецкий. — Имей в виду, у меня есть табельное оружие. И я готов пустить его в ход.
      — Ой, какие мы страшные! — смешливо сказала Ирина, секунду помешкала и все-таки поцеловала Турецкого в нос.
      Это было единственное проявление нежности, какое она позволила себе при прощании.
      Сразу после отъезда жены Турецкий позвонил Грязнову в главк МВД.
      — Слава, привет, это Турецкий.
      — Здорово, Саня! Чего не звонишь, не заходишь?
      — А ты не догадываешься? Дел по горло. Только-только скинул одно дело, собрался махнуть в дом отдыха с Иркой, да куда там. Вы ведь с Меркуловым меня без работы не оставите.
      — Это верно, — согласился Грязнов. — Но только не смотри на меня волком. Между прочим, в твоем возрасте отдых вообще вреден.
      — Да ну? И почему?
      — А можно быстро заплесневеть. Когда дело движется к полтиннику, нужно постоянно поддерживать себя в форме. Вот как я. Знаешь, сколько я уже не был в отпуске?
      — Это твое личное горе.
      — Два года!
      Турецкий усмехнулся:
      — А может, ты просто мазохист?
      — Сам ты мазохист. А я просто не даю себе расслабиться. В твоем возрасте, Саня…
      — Вот заладил: возраст, возраст. Да какой у меня возраст?
      — Преклонный, Саня, преклонный. Все, что за сорок пять, считается преклонным возрастом.
      — Смотря у кого, — логично возразил Турецкий. — У тебя вон голова почти вся уже плешивая, а ты на мою гриву посмотри.
      — Гм… — досадливо отозвался Грязнов. — Тут ты прав. Ладно, закончим этот обмен любезностями. Ты ведь наверняка по делу звонишь?
      — По нему. Слышал что-нибудь о Юрии Отарове?
      — Обижаешь. Такие люди всегда на слуху. Он что, замешан в твоем деле?
      — Да есть у меня кое-какие соображения на его счет… Но без твоей помощи мне не обойтись.
      — Юрий Отаров — крепкий орешек, — задумчиво сказал Грязнов. — Этот всегда выходит сухим из воды.
      — Нужно прощупать его окружение. У тебя ведь большая агентурная сеть. Пускай покопают, пороют. Меня интересует все, даже самые дикие слухи. Если будет подтвержденная информация — еще лучше.
      — Хочешь его прижать?
      — Да было бы неплохо. Сдается мне, из этого дела торчат уши его ребят. Канунникова обещала вывести Отарова на чистую воду. Судя по тому, с какой бешеной энергией она бралась за каждое новое дело, она и впрямь могла сильно попортить ему жизнь.
      — Н-да, эта могла. Но не думаю, чтобы он пошел на убийство. Ведь у таких, как Отаров, тысячи способов убедить человека. Убийство — самый крайний. Тем более убийство известного человека.
      — И все-таки пошерсти, — сказал Турецкий.
      — Ладно, Саня, сделаю. Кстати, я слышал, твоя жена уехала в дом отдыха?
      — А ты откуда знаешь?
      Грязнов хохотнул:
      — Ты ведь сам сказал, что у меня богатая агентура! Нинку опять отправили к бабушке?
      Турецкий вздохнул:
      — Отправили. У них в школе карантин, плавно переходящий в каникулы.
      — Бывает. И что думаешь делать на выходные?
      — Как тебе сказать?.. Выпью чашечку кофе, почитаю газетку, телевизор посмотрю…
      — Фу, какую унылую перспективу ты обрисовал. Так и быть, придется приехать к тебе в гости, а то ведь совсем помрешь от скуки. Ты какой сейчас предпочитаешь — армянский или азербайджанский?
      — А какой крепче?
      — Одинаково.
      Турецкий улыбнулся:
      — Тогда тащи обоих.
      — Заметано. Заодно расскажу тебе новости. Если, конечно, они к тому времени будут. До субботы!
      — Бывай.
      Как всегда, разговор со старым другом поднял Турецкому настроение и вселил в него уверенность. До субботы оставалось еще два дня. Парни в главке у Грязнова работают что надо, возможно, им и впрямь удастся что-нибудь наскрести.

Глава четвертая
«Агентура» начинает работать