Возвращение Турецкого - Черные волки, или Важняк под прицелом

      — За тем же, зачем и мы.
      — Возможно. А если нет?
      — Но он считает себя русским!
      — Правильно, — кивнул Апостол. — И будет считать до тех пор, пока ему выгодно. А когда прижмет, тут же переметнется на сторону врагов. Какая ему разница, кто перед ним — русский, немец или француз? Евреи считают себя избранной расой. А всех остальных — разменной монетой в их многовековой борьбе. В той самой борьбе, которую они осуществляют с помощью контроля за мировыми финансовыми потоками. Впрочем, не будем в это углубляться. Итак, что ты решил? Боровой помолчал.
      — А что я должен решить? — спросил он глухим, растерянным голосом.
      Апостол пристально и мягко посмотрел Боровому в глаза.
      — А разве ты сам не знаешь?
      На сердце у Борового заскребли кошки. Вдруг стало мерзко на душе, и даже во рту появился какой-то тошнотворный кислый привкус.
      — Я должен подумать, — сухо сказал Боровой. Апостол улыбнулся — мягко, почти по-отечески:
      — Конечно. Мы не должны принимать необдуманных решений.
      — А ты? — спросил Боровой. — Ты тоже будешь думать?
      Апостол покачал широкой головой:
      — Нет. Я уже все для себя определил. Иначе я бы не стал с тобой об этом говорить.
      — Значит, ты не передумаешь? — поглядывая на Апостола исподлобья, спросил Боровой.
      Тот покачал головой и твердо ответил:
      — Нет. Мы должны… нет, мы обязанысделать это. И других вариантов тут быть не может.
      — А как насчет других? Они тоже имеют право на собственную точку зрения.
      — Не всегда, — сказал Апостол. — Иногда один человек должен взять на себя всю степень ответственности. И этот человек — ты. Я всего-навсего идеолог, Боров, а ты… ты наш вождь. Сильный лидер, за которым пойдут слабые и неуверенные.
      Боровой вздохнул и сурово сдвинул брови.
      — Когда я должен дать ответ? — спросил он.
      — Чем скорее, тем лучше. Кержнер может предать нас в любой момент. Ему стоит сказать только слово, и нас тут же возьмут на заметку. И тогда — конец. Мы ведь не обычная банда бритоголовых, Боров. Мы — борцы за идею. Ядро будущей армии, которая вышвырнет из страны инородцев и обеспечит России славное будущее.
      Боровой понурил голову и медленно опустился на скамейку. Около минуты он размышлял, разглядывая лужи и плавающий в них мусор. Затем поднял взгляд на Апостола и сказал:
      — В общем, так, Апостол. Я знаком с Кержнером уже лет десять. Он всегда был нормальным пацаном. Пару раз он здорово меня выручал. Если бы не он, я бы давно уже сидел на нарах. Но это еще не все, — добавил Боровой, заметив, что Апостол хочет что-то возразить. — Три года назад мы оба кадрили одну девчонку. Серега парень красивый, а я, сам видишь, не Ален Делон. Короче, мне ни хрена не светило. А я сильно запал на эту кралю. Ночей не спал, все о ней думал. И тогда я решил поговорить с Серым. И поговорил. Я попросил его отступиться от нее. И знаешь, что он сделал?
      — Ответь сам, — с улыбкой сказал Апостол.
      — Он отступился. Бросил ее ради меня. Хотя сам эту сучку любил. Он мне как брат, понимаешь? — Боровой прищурил недобрые глаза. — Вот ты бы, например, как на его месте поступил? Отступился бы, чтобы дать дорогу мне?
      — Боюсь, что нет, — ответил Апостол.
      — То-то и оно.
      Боровой замолчал. Апостол тоже не спешил говорить. Молчание длилось почти минуту. Снова начал накрапывать дождь, намочив сигарету Борового. Наконец Апостол решил прервать молчание и спросил прямо:
      — Что ты решил, Боров?
      Боровой отшвырнул сигарету, поднял на Апостола мрачный взгляд и резко спросил:
      — Ты уверен, что Кержнер предаст?
      — Уверен, — спокойно ответил Апостол. — Не сегодня, так завтра. Он захочет уйти, но отпускать его нельзя. Так что ты решил?
      — Если Кержнер мешает нашей борьбе, Кержнера не станет, — сухо и спокойно ответил Боровой.

5

      — Нет, — сказал Кержнер. — Давайте без меня. Меня что-то ломает.
      Боровой усмехнулся. В его темных, глубоко посаженных глазах полыхнул холодный огонек.
      — В каком смысле? — спросил он.
      — В прямом, — ответил Кержнер. — Заболел, наверное.
      — Чем?
      — Не знаю. Простыл.
      Кержнер встал со стула и подошел к плите. Пока он ставил чайник на плиту, Боровой пристально смотрел на его кучерявый затылок. «Неужели правда? — думал он. — Да нет, не может быть. Лажа какая-то. Серега правильный пацан. Он не может быть предателем».
      — Слушай, Серый, — медленно начал Боровой, — че за фигня с тобой происходит? Я тебя не узнаю. Не по-пацански себя ведешь.
      — Со мной все в порядке, — огрызнулся Кержнер. Глянул на друга через плечо и мрачно добавил: — А вот с тобой? Что происходит с тобой?
      — Ты это о чем? — поднял брови Боровой.
      — Да так, — сказал Кержнер небрежно, — ни о чем.
      — Нет, братан, ты уж договаривай, раз начал. Тебе что-то не нравится?
      — Да. Я… — Кержнер мучительно наморщил лоб, затем махнул рукой: — А, ладно, забудь. Заболел я, понял?
      Он затушил спичку и подошел к столу. Сел на табуретку, протянул руку за сигаретами. Боровой быстрым движением перехватил его руку. Потом сгреб в пригоршню ворот рубашки Кержнера и притянул его к себе.
      — Что случилось, братела? — процедил он сквозь зубы. — Ты мне скажешь?
      Друзья пристально смотрели друг другу в глаза. На этот раз Кержнер не отвел взгляд.
      — Не хочу убивать, — тихо сказал он.
      — Убивать? — не поверил своим ушам Боровой. — Ты кого имеешь в виду? Того черномазого?
      Кержнер усмехнулся.
      — А ты еще кого-то убил? — с мрачной иронией поинтересовался он у Борового. Затем покосился на судорожно сжатые пальцы Борового, неприязненно дернул уголком губ и холодно добавил: — Убери руку, Боров. Рубашку помнешь.
      Боровой убрал. Усмехнулся и пригладил ладонью его примятый воротник.
      — Зря паришься, Серый. Убийств больше не будет.
      Кержнер недоверчиво прищурился.
      — Не будет? Ты… ты правду говоришь? Боровой небрежно дернул плечом и сказал:
      — Я тебе когда-нибудь врал?
      — Вообще-то нет, — ответил Кержнер.
      — Тогда зачем спрашиваешь? — Боровой улыбнулся и обнял друга за плечи. — Эх, братела, нам ли быть в печали. А ну, взбодрись! — Он слегка встряхнул Кержнера. — Сколько лет мы друг друга знаем, а? И ты до сих пор мне не доверяешь?
      — Да, извини. Просто я… Когда я его ножом… Мне не понравилось… Меня даже стошнило.
      — Я понимаю, — кивнул Боровой. — Мне и самому эта бодяга не по душе. Я ж не зверь.
      — И ты на меня не обижаешься?
      — Я что, похож на обидчивую целку? Все в порядке, братела. Больше никаких ножей. Зуб даю! У тебя чайник кипит. Сообразишь мне кофейку?
      — Да. Конечно. Только у меня растворимый.
      — Да мне все равно.
      Через пару минут Кержнер поставил перед Боровым чашку с кофе. Кержнер, откинувшись на спинку стула, наблюдал за ним в насмешливый прищур.
      Когда оба уселись за стол и принялись за кофе, Кержнер поинтересовался:
      — Слышь, Боров… Я чего-то не понял — так куда вы едете?
      — Да за город, в Луговое.
      — Погоди… Это цыганский поселок, что ли?
      — Ну.
      — Вот ни хрена себе. Мы же там были в прошлом году! Помнишь, как стекла у чурок били? Вот умора была, да?
      — А то, — усмехнулся Боровой. — Повеселились нормально. И сейчас повеселимся.
      — Опять стекла? Боровой покачал головой:
      — Не. Решили устроить небольшой фейерверк цыганчарам.
      — Хотите запалить пару цыганских хибар?
      — Угу. Думаю, это будет весело.
      — Это другое дело, — с облегчением сказал Кержнер. — На это я готов.
      Боровой насмешливо дернул щекой:
      — Забудь, братела. Ты слишком впечатлительный. Не хочу, чтобы ты стал психом. А то еще будешь просыпаться по ночам и орать, как будто тебя режут.
      Кержнер нахмурился.
      — Кончай прикалываться, Боров, — обиженно сказал он. — Я еду с вами.
      — А как же твоя работа? Кстати, ты все еще там же? Охранником в магазине?
      — Угу. Но насчет этого не парься. Я поменяюсь со сменщиком, чувак мне должен. Так во сколько мы выезжаем?
      Боровой посмотрел на часы.
      — Через полтора часа. Так ты точно едешь?
      — Точно, — кивнул Кержнер. Боровой обнял его за плечи и встряхнул.
      — Молодца, братела, — тихо сказал он. — Я знал, что ты с нами.

6

      Вечер выдался теплым. В небе светила полная луна. Мельник шел впереди и освещал фонариком широкую лесную тропу. От машины отошли уже метров на четыреста. С каждым шагом темнота вокруг сгущалась.
      — А страшно, блин, — сказал Мельник, поглядывая вокруг, и передернул плечами. — Хорошо еще, что дождя нет. Иначе вааще жопа была бы.
      — У-у! — крикнул за его спиной Штырь.
      Луч фонарика пугливо метнулся по черным деревьям, окружающим тропу. Штырь загоготал. Мельник направил луч на Штыря.
      — Ну, ты и сучара, Штырь, — досадливо сказал он. — Я чуть не обосрался от страха.
      — Штаны проверь.
      — Еще раз так сделаешь — хлебало начищу, — пообещал Мельник.
      — А чистилки не обломаются?
      — Нарываешься?
      — Эй, вы там! Кончай базар! — прикрикнул на парней Боровой. — Как дети, в натуре. — Боровой повернулся к Кержнеру. — Видал, Серый? Шуты гороховые. Вот так и ходи с ними на серьезное дело.
      — Пускай резвятся, — весело сказал Кержнер. — Главное, чтобы штаны не обгадили. Нам с ними еще обратно в машине ехать.
      — Да, Боров, пусть повеселятся, — прозвучал из темноты голос Апостола, который шел последним и замыкал шеренгу. — Затем и приехали.
      — Ты сам-то как? — окликнул его Боровой. — Копыта не отваливаются?
      — Были бы — отвалились бы, — посмеиваясь, ответил Апостол.
      — Главное, протезы не поцарапай, — посоветовал Кержнер. — Больших денег, поди, стоят.
      — Да уж немалых.
      Пройдя еще метров сто, Мельник вдруг остановился. А за ним и вся цепочка.
      — Слышь, Боров, — обернулся Мельник, — давай бутылки с коктейлем Молотова проверим. А то чего-то бензинчиком потянуло. По-моему, Серый их грохнул об пень.
      — Сам ты пень, — огрызнулся Кержнер. Боровой положил ему руку на плечо.
      — А ты проверь, Серый. Там уже некогда будет.
      — Да все в порядке с бутылками. Чего ты паришься?
      — Проверь, сказал. В натуре, чего тебе, сложно, что ли?
      Кержнер фыркнул.
      — Вот пристал, а! Ладно, если тебя это успокоит… Он поставил сумку с бутылками на землю и нагнулся над ней.
      Пока Кержнер звенел бутылками, проверяя содержимое сумки, Апостол подошел к нему сзади. Холодный ствол карабина ткнулся Кержнеру в затылок.
      — Обернись! — громко приказал Апостол. Кержнер медленно обернулся.
      — Ты это чего? — удивленно спросил он. — Ты это…
      Огненный всполох озарил лица парней. Грохот выстрела заставил их отшатнуться. Кержнер упал на траву. На месте его лица темнело что-то страшное и мокрое.
      Апостол поднял взгляд на парней.
      — Теперь остальные, — коротко сказал он. Парни беспомощно посмотрели на Борового.
      Никто из них не сдвинулся с места.
      — Делайте как договаривались, — сухо сказал тот. Штырь, Мельник и еще трое парней подошли к распростертому на траве Кержнеру, достали из карманов ножи, но вновь остановились.
      — Бейте! — приказал Боровой. — Давайте, слабаки!
      — А, сука пархатая, получи! — крикнул Мельник и ударил лежащего Кержнера ножом. Хотел ударить еще раз, но Боровой схватил его за руку.
      — Ну, хватит. Теперь остальные.
      Парни по очереди ткнули ножами в бездыханное тело Кержнера. Все были бледны и молчаливы. Только Штырь тихо прошептал:
      — Не надо было в лицо… Когда дело было закончено, Боровой приказал:
      — А теперь к машине. Живо!
      — Валим отсюда! — крикнул Мельник и первым побежал по тропе обратно. Сноп света метался из стороны в сторону. Парни, ни слова ни говоря, устремились за Мельником. Возле трупа остались только Боров и Апостол.
      Апостол медленно повернулся и хотел уже идти, но Боровой удержал его за рукав.
      — Постой!
      — Что еще? — глухо и неприязненно спросил Апостол.
      — Зачем ты сказал ему обернуться?
      Апостол криво ухмыльнулся.
      — Хотел, чтобы он понял, что ему конец.
      — Зачем? — повторил вопрос Боровой. Апостол пожал пухлыми плечами:
      — Просто проявил к нему уважение. Человек должен осознать свой последний миг на земле. Он ведь не корова, которую привели на убой. Если ты когда-нибудь решишь меня завалить, сделай так же, хорошо?
      — Можешь быть уверен, — с ледяной усмешкой проговорил Боровой.

Часть вторая Схватка

1

       Август, 2006 г.
      Антон Плетнев сладко зевнул и огляделся.
      — А неплохое кафе, — сказал он. — Люблю, когда народу немного.
      — Немного? — Турецкий усмехнулся. — Если ты не заметил, кроме нас здесь вообще никого нет.
      — Вот я и говорю, — ничуть не смутился Плетнев. — Этим и приятны ночные часы в кофейнях. Никого нет. Тишь да гладь.
      — Угу, — Турецкий кивнул. — Сонный официант, которому так тяжело подниматься со стула, что он готов убить тебя за каждую чашку кофе. Не знаю, как ты, а я предпочитаю проводить ночи дома, в постели, с женой под боком. — Александр Борисович стряхнул с сигареты пепел и насмешливо посмотрел на Плетнева. — Слушай, Антоша, сколько в тебе уже кофе?
      — Не знаю. Чашки четыре.
      — Руки еще не трясутся? Плетнев покачал коротко стриженной головой:
      — Да нет.
      — Силен. Что, и бессонница мучить не будет?
      — До сих пор не мучила, — в тон Турецкому ответил Плетнев. — Вы будете смеяться, но раньше я вообще без чашки кофе уснуть не мог. Такой вот странный организм.
      — Везет тебе. А я на ночь полчашки выпью — до утра ворочаюсь. — Турецкий поднял руку и посмотрел на часы. — Е-мое, уже пять минут третьего. Где этого Щеткина черти носят?
      — Не знаю, но он просил дождаться.
      — И мобильник вне зоны, — недовольно проговорил Турецкий. — Ты сам-то никуда не торопишься?
      Бывший спецназовец покачал головой:
      — Не-а. Мне и здесь хорошо. — Плетнев повернулся к официантке. — Девушка, будьте добры, еще один капучино!
      — Сейчас она бросит в тебя чашкой, — предупредил Турецкий.
      Плетнев улыбнулся:
      — Пускай бросает. Будет повод поближе познакомиться.
      Через минуту официантка, невысокая блондинка аппетитной полноты, поставила перед Плетневым чашку кофе. Она уже повернулась уходить, когда Плетнев ее окликнул:
      — Девушка, простите мне мое любопытство… Никак не могу понять: что такая красавица, как вы, делает в ночном кафе?
      — А где я, по-вашему, должна быть? — бросила она через плечо.
      — На подиуме. Или на обложке модного журнала. У вас внешность фотомодели.
      — Хороший комплимент, — сказала официантка и устало улыбнулась. — И главное, оригинальный. За сегодняшний вечер мне его говорили всего пять раз. Еще что-нибудь будете заказывать?
      — Пожалуй, нет.
      Официантка отвернулась и удалилась к стойке, величественно виляя бедрами.
      — Ну что? — усмехнулся Александр Борисович. — Крепкий орешек?
      — Вы сами сказали — она просто сонная. Обычно это срабатывает безотказно. Послушайте, Александр Борисович…
      Турецкий дернул уголком губ:
      — Слушай, завязывай с этой официальщиной. Зови меня просто Саня. Ну, или Саша. И на «ты».
      — Хорошо, Александр Бо… То есть… Саша.
      — Вот так-то лучше. — Турецкий потер кончиками пальцев глаза. — Фу, черт. Как же я сегодня не выспался. Так что ты хотел сказать?
      — Ирина Генриховна просила вас позвонить, если задержитесь, — помните?
      — Она уже спит. Плетнев покачал головой:
      — Вряд ли. Думаю, она дожидается вашего звонка.
      — Много ты понимаешь, — сухо бросил Турецкий, который терпеть не мог, когда кто-то вмешивался в его отношения с женой. А тем более — Плетнев.
      — И все-таки вам лучше ей позвонить. Турецкий прищурился и сухо произнес:
      — Еще раз.
      — Что — еще раз? — не понял Плетнев.
      — То же самое, только на «ты».
      — А, вы об этом. Хорошо. Позвони ей, Саша, она волнуется. Так годится?
      — Вполне.
      Турецкий достал из кармана телефон, но в этот момент дверь кофейни открылась, и на пороге возник Щеткин. На плече у майора была сумка. Щеткин направился к столику, за которым сидели коллеги, по пути доставая из кармана сигареты.
      — Явился, не запылился, — язвительно воскликнул Александр Борисович. — Чего так рано? Мы могли бы еще часок-другой подождать.
      Щеткин уселся на стул, сунул в рот сигарету и прикурил от зажигалки. Турецкий и Плетнев выжидательно на него смотрели.
      — И долго еще ты нас будешь томить? — поинтересовался Александр Борисович.
      Щеткин помахал рукой, отгоняя от лица дым, затем снял с плеча сумку, расстегнул ее и положил на стол бумажный пакет с пончиками. Посмотрел на коллег и сказал: — Пончики. Еще горячие. Угощайтесь.
      — Если ты не заметил, мы в кофейне, — напомнил ему Турецкий.
      — И что?
      — А то, что за те полтора часа, что мы тебя ждали, мы съели все пирожные, которые были в меню.
      — А, ну дело ваше, — пожал плечами майор и достал из сумки еще один пакет, на этот раз пластиковый и черный.
      Турецкий и Плетнев удивленно воззрились на пакет.
      — Это мусор, — объяснил им Щеткин. Александр Борисович поднял глаза на майора:
      — Забыл выбросить, когда уходил из дома?
      — Это не мой. На губах Турецкого зазмеилась усмешка.
      — Ты таскаешь с собой чужой мусор? — поинтересовался он.
      Щеткин качнул головой и нетерпеливо произнес:
      — Это не просто мусор, это мусор из помойного ведра прапорщика Вертайло.
      Турецкий и Плетнев снова уставились на черный пакет.
      — Дерьмо какое, — проговорил Александр Борисович.
      — Не совсем, — возразил Щеткин. — Колбасную кожуру, картофельные очистки и бычки от «Примы» я сразу отмел… А вот это может быть интересно… Антон, ты точно пончиков не хочешь?.. Ну, как хочешь. Итак, вот что мы тут имеем.
      Щеткин вынул из пакета какие-то пластиковые обрывки и положил на стол.
      — Ну и что это?
      — Это порезанные карты оплаты мобильного телефона. — Тут майор соединил два фрагмента и пододвинул получившуюся карточку к Турецкому.
      — И что это значит? — продолжал недоумевать тот.
      Щепкин постучал по карточке пальцем:
      — Карточка, между прочим, стобаксовая. Вы часто такие покупаете?
      — Каждый день, — усмехнулся Турецкий. Он склонился над карточкой и внимательно ее разглядел. — Да, в самом деле. Однако ничего странного тут нет. Так ведь экономичней. Платишь оптом. К тому же обычных телефонов в деревне нет.
      — Вообще-то есть один, — сказал Щеткин.
      — Правда?
      — Угу. Как вы думаете, у кого?
      — Ты меня заинтриговал. Неужто у Вертайло?
      Щеткин кивнул:
      — В точку. Я видел телефонный провод.
      Александр Борисович задумчиво побарабанил пальцами по столу.
      — Так-так… А не ты ли говорил, что бывший прапор спивается? Питается подножным кормом, не выходит из запоя и все такое. Махнул рукой на свою жизнь.
      — Так и есть. Правда, тут есть одно «но». Когда я говорил с Вертайло в последний раз, я заметил одну странность. Был момент, когда глаза у него совершенно прояснились. Как будто весь хмель из башки вылетел.
      — Что ж, такое бывает. Уж поверь профессионалу.
      — Да, но уже в следующее мгновение он опять лыка не вязал. И как-то уж очень старательно и красиво стал изображать пьяного. Прямо как на сцене.
      — Красиво, говоришь… — Александр Борисович потер пальцами подбородок. — Может, тебе показалось?
      — Что я, пьяных не видел?
      — Веский довод, — одобрил Турецкий. Щеткин стряхнул с сигареты пепел и снова заговорил:
      — Говорю вам, ребята, тип более чем странный. — Майор коснулся кончиком пальца телефонной карты. — Сто баксов для деревни это большие деньги. Слишком большие, чтобы тратить их на мобильную связь. К тому же в доме у Вертайло есть обычный стационарный телефон. А в деревне провести телефон — это целое событие. И между прочим, стоит немалых денег.
      — И все равно не убедил, — гнул свою линию Турецкий.
      — Неужели? — заговорил молчавший до сих пор Плетнев.
      Александр Борисович повернулся к нему:
      — А тебя, выходит, убедил?
      — По-моему, доводы у майора веские, — пожал плечами тот. — С Вертайло явно не все в порядке. Надо брать его в тщательную разработку.
      Турецкий с едва заметной усмешкой посмотрел на Плетнева.
      — Гм… — проговорил он. — А теперь запомни, что я тебе скажу, Антоша. В нашем деле главное — это не улики, а их убедительность. Любая ошибка или невнимательность сыщика может повести следствие по ложному следу. А это время. Время, потраченное впустую.
      — Я думал, когда улик мало, мы обязаны хвататься за любую мелочь, — сказал Плетнев.
      Александр Борисович кивнул:
      — Правильно думал. Но в том-то и преимущество коллегиальной работы, что твой напарник своим критическим, «незамыленным» взглядом на вещи помогает тебе отбросить все несущественное и пустое. И тем самым уберегает от возможной ошибки. Майор, подтверди! — повернулся Турецкий к Щеткину.
      — Подтверждаю, — тот кивнул.
      — По твоему сияющему взгляду я вижу, что порванной карточкой дело не ограничилось. У тебя есть еще один козырь?
      — От тебя, Александр Борисыч, ничего не скроешь. Вот. — Щеткин достал из кармана и положил на стол маленький бумажный квиток. — Это автобусный билет «Москва — Тверь», двенадцатое июля, девять сорок. А ведь Вертайло утверждал, что в Москве не был.
      — И что ты на это возразишь? — поинтересовался, обращаясь к Турецкому, Плетнев.
      — Отвечу, что этим билетом необязательно пользовался сам Вертайло. В Москву могла ездить его жена. Допустим, за новым электрочайником. Или грибами поторговать.
      Плетнев выслушал Турецкого и перевел взгляд на майора:
      — Что скажешь, Петя?
      — Скажу, что сам по себе билет немногого стоит, — ответил Щеткин. — Но вместе со стобаксовой карточкой… И ведет он себя странно. Майка, трусы, рваная кофта. А денежки, между тем, имеются. Подумай сам, Александр Борисович, какой резон прапорщику прибедняться?
      — Резонов много, — ответил Турецкий. — Может быть, соседей стесняется. Люди — существа завистливые. Увидят мобильник или пронюхают, каких денег прапорщику стоят разговоры, решат — кулак. А с кулаками, сами знаете, что на Руси делают.
      — Н-да, кулаков обычно раскулачивают, — согласился Плетнев, с азартом поглядывая то на Щеткина, то на Турецкого. — А что ты теперь скажешь, майор?
      — Да, Петр, — дымя сигаретой, улыбнулся Турецкий, — неужели мы из-за этого мусора собрались в полтретьего ночи? Хотя блеск в твоих глазах не погас. Значит, ты приготовил нам еще что-то. Давай, майор, выкладывай своего козырного туза.
      Щеткин весело посмотрел на Александра Борисовича, хмыкнул и покачал головой.
      — Н-да, Турецкий, ты видишь человека насквозь. Вот что значит — генпрокуратура.
      — Ты нас осчастливишь новой уликой, или нам расходиться по домам?
      — Куда ж я денусь?
      — Так давай, вынимай ее скорей из своего волшебного, благоухающего пакета.
      — Уже. Улика у тебя в руках. Переверни билет.
      Турецкий перевернул билет и прочел надпись, сделанную явно впопыхах, размашистым мужским почерком:
      — «Альбина». И телефонный номерок… — Александр Борисович поднял на Щеткина взгляд и хищно сощурился: — Телефон московский. Контора или частный номер?
      — Да уж, контора, — усмехнулся Щеткин. — Салон!
      — Автосалон? — деловито уточнил Антон Плетнев. Щеткин покосился на него и саркастически поднял бровь.
      — Ага, — сказал он. — Машины с тюнинговыми модификациями для сексуальных утех.
      Плетнев смутился.
      — Публичный дом, что ли? — тихо спросил он.
      — И не просто публичный, а, можно сказать, элитный. От семи сотен за ночь и выше.
      Плетнев присвистнул:
      — Вот тебе и деревенский пьяница. Ты это точно нашел в его мусорке? Не ошибся кучей?
      — Не знаю, как насчет сыскного дела, а плоско шутить ты у Турецкого уже научился. Нет, сынок, кучей я не ошибся. Тем более что мусор собрал не я, а местный участковый милиционер. — Щеткин выдержал многозначительную паузу.
      — Ну, давай, Пинкертон, не тяни, — поторопил его Турецкий. — Расскажи нам про эту Альбину. Ты уже стал ее постоянным клиентом?
      — Не с моими средствами.
      — А ты попроси у Яковлева. Скажи: так, мол, и так, товарищ генерал, срочно нужны деньги для посещения публичного дома. Но не корысти ради, а токмо ради общего тела. Прости, оговорился, — дела.
      — Альбине я звонил. Но если будете зубоскалить, не скажу вам ни слова.
      — Ладно, майор, извини. Мы тут два часа проторчали, пока ты Альбиной занимался, дай хоть пар выпустить.
      — Выпустили?
      — Почти.
      — Значит, я могу продолжить?
      — Уж будьте так любезны.
      И Щеткин продолжил:
      — В общем, я позвонил, представился. Попросил связать меня с Альбиной. Мне перезвонили и сказали, что она сейчас… недоступна. И то, что это очень дорого. Я сказал, что в курсе, что денег у моего патрона куры не клюют. И что он будет ждать звонка, так как Альбину ему рекомендовал Миша, наш прапор то есть. А она спросила, как Миша, когда приедет… мол, его все ждут. Что девочки соскучились и так далее.
      — Н-да… — сдвинул брови Турецкий. — Слыхал, Антон? По нашему прапору соскучились девочки. Звучит неплохо, а? Черт, даже немного завидно. Выходит, наш Вертайло и впрямь подпольный миллионер? «Гражданин Корейко» подмосковного разлива. Молодец, Петя, хорошо сработал. Улика железная.
      Щеткин с гордым видом откинулся на спинку стула.
      — Кстати, а как ты представился? — поинтересовался у него Плетнев.
      — Как обычно. Майор Щеткин из МУРа. Девушка-диспетчер чуть животик не надорвала от смеха.
      — А что за «патрон»? — осведомился Терецкий. — Почему не ты сам?
      Щеткин слегка покраснел.
      — Ну… Вероятно, потому что так солидней, — ответил он.
      — А кто же у нас будет «патроном»? — вновь поинтересовался Александр Борисович.
      — А уж это вы двое между собой решите.
      — Что-о? — хором протянули Плетнев и Турецкий.
      Щеткин виновато улыбнулся:
      — А что? Мое дело было найти. Я нашел. Дальше действовать кому-то из вас.
      — А ты сутенер, Щеткин, — иронично заметил Александр Борисович. Затем повернулся к Плетневу и сказал: — Сдается мне, Антоша, что «патроном» будешь ты.
      — Это еще почему?
      — Потому что я женат. Да и стар я уже для таких развлечений. А ты у нас — молодой, красивый, холостой. Обсудим детали. Значит, ты приходишь к этой Альбине и…
      — Подождите, подождите… — Плетнев явно не горел желанием посетить «элитный салон». — А мы не сможем ее просто допросить?
      Щеткин покачал головой:
      — Не можем. Вертайло спугнем. Надо идти и выяснять все на месте.
      Турецкий и Щеткин пристально уставились на Плетнева.
      — Ребята, — смущенно заговорил тот, — не позорьте меня. Я же все дело завалю.
      — Мы же тебя не на передовую посылаем, — усмехнулся Щеткин. — Приятная встреча с красивой женщиной.
      — Вот и пошел бы сам.
      — Да от меня за километр МУРом разит. Ладно, гуляки, не будем спорить. Давайте монетку кинем… Ты, Саня, будешь орел… А ты, Антоша, уж извини — решка. Поехали…
      Щеткин вынул из кармана монетку, положил ее на ноготь и щелчком подбросил вверх. Монетка взлетела и через мгновение с дробным звоном приземлилась на стол. Монетка еще крутилась, когда Турецкий накрыл ее ладонью.
      — Ладно, трусишки, — насмешливо сказал он. — Беру это дело на себя. Если только Альбина не испугается моей трости и не убежит.
      — Наоборот, — с облегчением сказал Плетнев, заметно приободрившись. — С тростью ты выглядишь еще импозантнее. Прямо как Байрон.
      Александр Борисович фыркнул:
      — Поговори мне еще, «Байрон».
      — Он прав, — сказал Щеткин. — Тросточка у тебя что надо.
      — А ты вообще молчи, ренегат. И не улыбайся так широко — затылок прищемишь.
      Машина мягко скользила вдоль высокого бордюра. Щеткин, сидевший за рулем, повернулся к Турецкому.
      — Саня, ты легенду себе придумал?
      — Нет. Соображу по ходу дела.
      — Ты так в себе уверен? — удивился с заднего сиденья Плетнев.
      — Поживешь с мое, тоже будешь уверен, — пробурчал Турецкий. — Ага, вот и нужный дом! Петь, тормозни здесь. Дальше я пешком пройдусь.
      — Может, я во дворике припаркуюсь? Чего пешком-то мотаться?
      — На твоем «кадиллаке» лучше не надо. Внимание привлечет.
      — Да ты сноб! Ну, как хочешь. Щеткин припарковал машину к обочине. Александр Борисович щелкнул замком дверцы.
      — Ладно, коллеги, я пошел. Если через час не вернусь — стреляйте по окнам из пулемета и забрасывайте это гнездо разврата противотанковыми гранатами.
      Он открыл дверцу и выбрался из машины.
      — Трость забыл! — окликнул Плетнев. Александр Борисович взял протянутую трость, повернулся и, слегка прихрамывая, двинулся к дому. Вскоре он скрылся в подъезде.
      — Точно второй этаж? — спросил у майора Антон Плетнев.
      — Да. Вон те три окна. Видишь — с красными шторками?
      — Цвет любви, — усмехнулся Плетнев. — Не хватает только красных фонарей над карнизом.
      — Угу.
      Щеткин достал сигарету и закурил. Плетнев некоторое время молчал, вглядываясь в зашторенные окна второго этажа, затем вздохнул и произнес в сердцах:
      — Черт, надо было мне пойти.
      — Почему?
      — Да нехорошо как-то. Получается, что я просто «отмазался», без всякой причины.
      — Ну, иди догони, — насмешливо отозвался Щеткин.
      Плетнев одарил его убийственным взглядом, потом вздохнул и покачал головой.

2

      Тем временем Александр Борисович остановился перед железной дверью, ведущей в «гнездо разврата», и нажал на кнопку звонка.