- А вы знаете, Игорь Николаевич, правила вашей игры, вашей следовательской стратегии логически несложны.
      - Интересно...
      - Вот как примерно это выглядит. Я признаю себя виновным в совершении инкриминируемых мне действий, вы доводите меня до скамьи подсудимых, суд, само собой, сует меня в исправительно-трудовой лагерь строгого режима лет этак на десять - пятнадцать с полной конфискацией имущества. Вы раскрываете убийство, тут же получаете от Генеральной прокуратуры неслабые премиальные и преспокойно почиваете на лаврах в ожидании очередного повышения по службе. Ну как?
      - Вообще-то ничего. В прозорливости вам также не очень-то откажешь. Вы правы. Что я могу еще добавить? Правы. У каждого из нас совершенно четкие мотивы. У вас одни, у меня совершенно противоположные. Как черное и белое. Инь и ян. Вы убегаете, я догоняю. Полицейские и воры, да?
      Проскурец равнодушно махнул рукой:
      - Ладно, банкуйте. Все козыри у вас. Посмотрим, что у вас получится. После убийства Володи меня теперь мало что проймет. Но ничего подобного признанию вы от меня никогда не дождетесь.
      - Завидую вашей твердости, Виталий Федорович. Прямо человек-гора. Стоик Теодора Драйзера.
      Проскурец невольно хмыкнул, отреагировав на серию характеристик в свой адрес.
      - Но учтите, - повысив тон, начал Омельченко, - никаким условным сроком вам никогда не отделаться. Да и нет таких адвокатов, что отыщут хоть один контраргумент против чемоданчика из крокодиловой кожи.
      - И где ты его откопала?
      - В самолете.
      Проскурец держал в руке полупустой стакан, из которого приятно пахло коньяком. Лена держала в руке бутылку с золотистыми армянскими иероглифами на желтой этикетке, предлагая наполнить опять. Они были у нее дома, точнее - у покойного Волкова. За окном сгущались сумерки, пришлось зажечь настольную лампу.
      - Всю дорогу от самого Чикаго я проспала как убитая. Как тот сурок. Открываю глаза и вижу: рядом со мной сидит здоровый такой блондинистый мужик, хотя я точно помню, что никакой мужик рядом со мной не сидел. Представьте себе мое недоумение. Как потом оказалось, его подсадили к нам в Неаполе, куда наш Ил приземлился, чтобы разжиться керосином. Сначала я подумала - немец или швед. Вы бы только его видели. Ну вылитый скандинав. И тут все мои подозрения и догадки вылетели в трубу, что называется, моментально, потому что в следующий момент он повернулся ко мне и на чистейшем русском спросил: "Как спалось?" И тут же добавил: "Леночка". У меня глаза сделались вот такенные! Нет, ну вы представляете? Я его в первый раз в жизни вижу, а он мне "Леночка". Он конечно же заулыбался, будто ничего особенного не произошло. И постучал себя пальцем вот сюда, по сердцу, а затем тем же пальцем уставился на мою грудь. И тут за сердце схватилась уже я. Пропуск! Черт меня дери - беджи. Ну, пластиковая такая карточка на прищепке, мой личный опознавательный знак сотрудника Чикагского технологического института. Он все это время болтается на мне, как ярлык. Хотите знать обо мне все? Нате вам, знайте, там обо мне все, кроме разве что возраста и семейного положения. И хоть бы одна собака из наших напомнила. А еще друзья называются.
      Он назвался Юрием и чуть ли не с ходу предложил выпить с ним шампанского. Представляете? Если честно, я почти не ломалась. А чего ломаться? Никакого смысла. Я представила, как он нажимает кнопку вызова, из глубины салона появляется стюардесса, он ей что-то шепчет, она уходит, а через пять минут она уже стоит с подносом, на котором в двух пластиковых стаканчиках что-то такое шампанистое пузырится, такая аэрохалява, понимаете? Ничего подобного. Этот Юрий пошарил под своим креслом и извлек оттуда "фаустпатрон" ледяного "Абрау-Дюрсо". Вот, говорит, купил еще в Москве, но за курортной суетой и обилием местных тратторий оставил в холодильнике без внимания. Стаканов у него, правда, не нашлось, и пришлось нам по очереди играть горниста.
      - Это как?
      - Что "как"?
      - Играть горниста?
      - С горла то есть.
      - А-а.
      - Слово за слово, только мы как следует присели - и уже в столице нашей Родины. А потом в своей сумочке я нашла вот эту самую визитку. Вы, Виталий Федорович, думайте, что хотите, только я думаю, что это судьба.
      - Остается только добавить: летайте самолетами "Аэрофлота".
      - Во всяком случае, это первый в моей жизни юрист, с которым я выдула целую бутылку шампанского чуть ли не на брудершафт. С вами разве такое когда-нибудь случалось?
      - Нет, не случалось. На меня молодые юристы никогда не обращают внимания.
      - Ну вас! - отмахнулась Лена. - Я с вами о самом серьезном...
      - Так и я о серьезном. Но мне всегда казалось, что лучший юрист называется высшая справедливость.
      - Чего-чего?
      - Высшая... эта... справедливость. Или как там ее?
      - Ой, Виталий Федорович, не смешите мои кеды. "Высшая справедливость". Где вы только набрались такой ерунды?
      - Это не ерунда. Зачем мне адвокат, если дело мое шито белыми нитками?
      - Белыми-то белыми. А только вот вы задумайтесь, зачем. Хорошо задумайтесь.
      - Было бы странно, если бы я об этом не думал. Ты думаешь, я об этом способен забыть?
      - Не думаю. Но только как представлю себе эту тетку, которая "высшая справедливость", то есть Фемида - с безменом и кухонным ножичком... А еще если вспомнить, что она слепая как устрица, то, по ее понятиям, вы и будете самый что ни на есть всамделишный убийца. Потому что на одной чаше весов вы, маленький такой, прижученный. А на другой - огромный кейс. И кто кого?
      - Хорошо, хорошо, - сдался Проскурец. - Я просто подумал, что классные адвокаты не лакают шампанское в самолетах с незнакомыми попутчицами.
      - А вот это мы еще посмотрим.
      В понедельник утром - ровно в девять - Гордеев без опозданий вошел в прохладные покои юридической консультации на Таганской, 34, надеясь застать своих коллег, что называется, разом. Но обнаружил только секретаршу Машеньку - веснушчатую девицу с совершенным знанием арабского, не считая нескольких европейских. Месяца два назад ее привел Костя Булгарин, торжественно объявив при этом о выходе на международный уровень.
      "Как это?" - простодушно спросил тогда Гордеев. В ответ Костя сначала смерил коллегу своим беспардонным взглядом и совершенно спокойно произнес: "Саддам Хусейн - наш потенциальный клиент. Ты, что ли, будешь с ним ля-ля?"
      - Маша, приветик! - первым делом изрек Гордеев.
      - Ой, с приездом вас, Юрий Петрович! - Маша оторвалась от своего компьютера, где на мониторе вместо традиционной "Формулы-1" действительно был какой-то деловой текст, над которым она трудилась. - Загорели, как Майк Тайсон, честное слово.
      - Спасибо за комплимент. А где все? - спросил Гордеев, напуская на себя не в меру серьезный вид.
      - Смотря кто вам нужен.
      Гордеев задумался, но ненадолго.
      - Ладно, никто мне не нужен, - махнул он рукой. - Кофе у нас еще есть?
      - Полно, - улыбнулась Маша. - Вам сколько?
      - Как обычно - один. Или одно, как сейчас принято выражаться.
      - Ждите, - сказала Маша, нажимая на красную кнопку кофеварки. - Сейчас будет вам одно.
      И тут до Гордеева дошло, какой международный уровень имел в виду Костя Булгарин. Все дело в том, что Маша долгое время прожила с родителями в Египте, где от скуки не только выучила несколько иностранных языков, но что самое главное - насобачилась варить превосходнейший кофе, не хуже тамошних кейфистов, даже с помощью обычной электрической кофеварки. Только одна Маша знала, какие зерна идут, а какие ни в какую. И теперь кофейный запах из конторы юрконсультации с утра до вечера будоражит Таганку. А клиенты чувствуют себя уже не как в присутственном месте, а, как минимум, в каирской кофейне, что, само собой, настраивает на легкость общения, на непредвзятый тон.
      - Готово, - раздался голос Маши, и перед Гордеевым возникла большая чашка волшебного напитка.
      Пользуясь отсутствием сотрудников, он позволил себе выкурить сигарету. Под кофеек.
      И тут зазвонил телефон.
      Маша сняла трубку и через мгновенье произнесла:
      - Юрий Петрович, это вас. - И тихо добавила: - Женщина.
      Виталий Проскурец, отпущенный следователем Омельченко под подписку о невыезде из Москвы, придя на работу, ожидал встретить со стороны сотрудников что-то подобное легкому презрению. Но, как ни странно, встретил полное понимание.
      Впервые после убийства Волкова он собрал большое совещание, на котором подробно прояснил ситуацию, рассказав обо всем, что ему известно о ходе следствия.
      Несколько человек выдвинули ряд рациональных соображений относительно того, какую позицию следует принять Проскурцу в этом деле.
      - Кто-то желает вывести нас из равновесия, - высказался Михаил Федотов.
      - Кто желает, Миша? Конкретизируй, пожалуйста.
      - Я имею в виду структуры, для которых "Интерсвязь" - явный конкурент.
      - Кого ты имеешь в виду? "Комтрест"? "Бумеранг"?
      - Не думаю, что это дело рук "Бумеранга", но там имеется парочка типов, способных пойти на такое. Тем более такая подходящая для темных дел атмосфера.
      - Ты имеешь в виду конфликт между мной и Волковым?
      - Да, именно это я имею в виду.
      Миша Федотов был одним из самых ценных и перспективных членов команды Проскурца, который притащил его из одного серьезного НИИ, где Михаил за компьютером решал глобальные проблемы движения черных металлов и, в перерывах совершенствуясь в традиционный пинг-понг, систематически выигрывал ящик пива.
      Это именно Миша придумал для "Интерсвязи" новую систему организации работы с клиентом, пачками привлекая их невиданными льготами, отчего их фирма получала отличные барыши из-за увеличения потока заказов. Благодаря этим и ряду других его разработок начиная с 1996 года "Интерсвязь", по итогам британского еженедельника "Economist", прочно вошла в первую десятку самых преуспевающих компаний постсоветской России, оставив позади себя многих промышленных монстров, уступая разве что только "Газпрому".
      - У тебя есть какие-то существенные доводы, Миша? Я имею в виду твои "бумеранговские" соображения, - строго спросил Проскурец.
      - Конечно нет. Это только догадки. Просто догадки. Но они небезосновательны.
      - Для следствия твои догадки - признак параноидального бреда. Их уже устраивает их собственная версия. Она греет их холодное сердце. Видел бы ты этого следователя... А впрочем, еще увидишь. Тебя и еще нескольких человек Омельченко любезно приглашает к себе.
      - Да, мы знаем, - сказал Миша. - Сегодня пришла пачка повесток.
      - Кстати, у него в столе кроме убийственных вещественных доказательств - настоящие мексиканские сигареты, твои, кстати, Миша, любимые.
      - О! Это уже иной коленкор.
      - Можешь покурить, но не очень-то расслабляйся, - Проскурец погрозил пальцем. - Омельченко - хитрая лиса. Возможно, ты таких хитрецов в жизни своей еще ни разу и не встречал.
      - Ничего, прорвемся, - сказал Миша, показывая сжатую в кулак ладонь а-ля "рот-фронт".
      Проскурец выслушал еще несколько реплик от своих коллег, которые по большей части были обеспокоены судьбой компании, что естественно, а значит, и своей собственной. После чего завершил заседание.
      Вернувшись в кабинет, он собрался позвонить Лене, но вспомнил, что та сегодня встречается с адвокатом.
      Лена и Гордеев сидели в кафе "Сатурн" друг против друга. Они решили не засиживаться в официальных стенах юридической консультации, даже несмотря на одуряющий запах кофе, а предпочли взяться за старое - продолжить импровизированное застолье, начатое на борту аэробуса. Гордеев отметил, что Лена выглядит хорошо до ослепительности, причем при всей скромности ее нарядов, которые на самом деле только подчеркивали ее естественную привлекательность.
      - Послушайте, - начал Гордеев, после того как Лена изложила ему суть дела, - неужели Владимир Волков действительно ваш отец? Это просто невероятно.
      - Что невероятно?
      - После того как мы с вами виделись в последний раз, ну, то есть в первый, в самолете по дороге в Россию, мой друг случайно включил радио, и на нас обрушилась информация об убийстве именно Владимира Волкова.
      - Даже так. Значит, наша встреча - действительно судьба.
      - Вам тоже так показалось?
      - Да, именно так и показалось.
      - Что ж, я ничего не могу сделать, кроме как взяться за защиту обвиняемого. Вам не знакома фамилия следователя?
      - Почему же? У Виталия Федоровича она просто не сходит с уст. Омельченко.
      - Да ну?
      - Что "да ну"? Вы с ним знакомы?
      - Еще как! После университета сидел с ним в одном кабинете.
      - Как это в одном? У вас же другие приоритеты. Вы же защитник, а он обвинитель.
      - Все так. Но до того как я стал адвокатом, я служил следователем в прокуратуре.
      - Вот уж никогда бы не подумала.
      - Не похож?
      - Еще не решила, но как-то у меня в сознании это не укладывается.
      - Ничего, привыкнете.
      - Как же вы так быстро переориентировались? Насколько мне известно, в прокуратуре с обвиняемыми не очень-то церемонятся, рубят лес направо и налево. Может быть, вы хотите сказать, что я не права? Тогда скажите.
      - Вы действительно не совсем правы. Везде все зависит от людей. Ничего не поделаешь, мы привыкли судить о месте по человеку, который это место занимает. Но это не всегда верная точка зрения.
      - Ладно, тогда - разубедите меня. Покажите мне верную точку зрения. А то я что-то совсем запуталась. Заодно расскажите, что на самом деле происходит с нашей страной. Мне из-за бугра ее что-то было совсем не видать, хотя в Чикаго сейчас русских, наверно, больше, чем самих американцев. Плюнь - попадешь в Толика или в Сашу.
      - Разубедить вас - сущий пустяк. Другое дело - самому понять. У меня в голове такая же каша, что и у вас. Хотя из уст адвоката это, скорее всего, должно звучать устрашающе. Но уверяю вас, никто не знает, что с нами происходит. Что-то происходит, вот и все. Одни на каждом шагу трубят о жидомасонском заговоре, другие - о большевистском реванше. Но ни у тех, ни у других нет и не может быть никаких основательных доводов для своих обвинительных доктрин. Никому не приходит в голову, что это просто историческое развитие, что человечество развивается в согласии с движением всего мира.
      - Цель - ничто, движение - все, что ли?
      - Мир стремится к равновесию. Если Соединенные Штаты собрали под свои орлиные крылья все лучшие мировые умы, то тем самым обделили другие места.
      - Знаю, я сама жертва brain drain - утечки мозгов.
      - Вся Америка - типичный результат утечки мозгов.
      - Скорее, не типичный, а уникальный, - добавила Лена.
      - Не спорю. Возможно, вы и правы. Даже согласен, уникальный. Кому из здравомыслящих людей сегодня придет в голову обвинять Америку в том, что у нее там так здорово, замечательно и так далее, и что туда каждый мало-мальски способный и не ленивый индивид устремляет свой взор?
      - Да, вы правы. Я сама рванула туда, потому что мне надоело смотреть в раздолбанный микроскоп, которым пользовался еще сам Авиценна. А в Америке я получила все новомодные хай-теки. Как бы там ни было, а Америка - это пример человечеству, каким должен выглядеть мир.
      - А вот тут-то вы и заблуждаетесь, - сказал Гордеев и положил на стол свою тяжелую ладонь. - Но хватит об этом. Не будем превращать наш деловой разговор в бесконечную дискуссию. Вернемся к нашему делу.
      - Да, я с вами полностью согласна. Но только наш разговор мне почему-то не кажется бесконечной дискуссией. Все очень интересно. Я бы хотела его продолжения.
      - Как-нибудь потом. Сейчас я должен вести себя как профессионал.
      - Хорошо, - улыбнулась Лена. - Ведите!
      Гордеев поудобнее уселся на стуле, приняв правильный, по его мнению, вид - прямая спина, чуть приподнятый подбородок.
      - Итак, - начал он, - мне и вам пока ясно одно: Проскурца круто подставили. И не может быть, чтобы этого не понимал Омельченко. Этот жучара сечет все на свете.
      - Вы так думаете?
      - А вы разве нет?
      - Во всяком случае, я об этом догадывалась. Но не решалась делать выводы. Да и не было оснований их делать. Мой отец на том свете, вот и весь вывод. Искать преступника - дело следственных органов.
      - И мое.
      - Ваше?
      - А чье же еще?
      - А как же защита обвиняемого? Презумпция невиновности и все такое?
      - Погодите, дойдем и до этого. У таких людей, как Омельченко, принцип один - тебя подставили, значит, сам и виноват. Виноват в том, что вовремя не предпринял ничего такого...
      - Чего "такого"?
      - Не знаю. Насколько я понимаю, Проскурец ничего не предпринял.
      - Он даже не мог предположить подобной развязки.
      - Ну вот и попался. Презумпция же невиновности для следственных органов - пока еще пустой звук. Этим, как правило, очень часто пользуются преступники. Просто сплошь и рядом. На каждом шагу. И если честно, именно эта прореха в нашем законодательстве заставила меня податься в адвокаты. А раньше, тысячу лет тому назад, я был "важняком".
      - Кем, простите?
      - Это вы простите. "Важняк" - следователь по особо важным делам. Точно такой же, как и Омельченко.
      - А разве убийство моего отца - особо важное дело?
      - Еще какое важное. Там, где замешаны большие деньги, любое дело из рядового превращается в особо важное. Особенно когда от этих денег зависит состояние государственного бюджета. Можно сказать, что прокуратура имеет только одну-единственную задачу - охрана казны. И любое нарушение закона подчеркиваю, любое - там рассматривается как посягательство на госбюджет.
      - Каким образом, если не секрет?
      - Как правило, косвенным образом. Ведь никому же в голову не придет грабить государство напрямую, не в средние же века живем, когда все финансовое богатство державы лежало в каком-то одном царском погребе, а к погребу был приставлен казначей. Сейчас госбюджет рассортирован по разным мешкам, а мешки эти разбросаны по всей стране.
      - Или по всему миру.
      - Или по всему миру. - Гордеев с уважением посмотрел на Лену. - О! А вы, я вижу, не отличаетесь тугодумием.
      Лена усмехнулась:
      - Если это комплимент, то спасибо. До сегодняшнего дня я думала, что хорошо разбираюсь только в биохимии, да и то когда стою у кухонной плиты. Но если честно, мне до сих пор ничего особенно не ясно.
      - Ладно, как-нибудь проиллюстрирую примером из жизни. Когда я могу встретиться со своим клиентом? Я имею в виду - с Проскурцом?
      - Когда нужно? Можно хоть завтра.
      - Да, и не забудьте зайти в нашу юрконсультацию внести гонорар и оформить соглашение. Без ордера на защиту я не смогу явиться к нашему "важняку" Омельченко.
      - Все сделаю, как договорились. А с Виталием Федоровичем вы можете встретиться прямо у нас.
      - У "нас" - это где?
      - У меня. Теперь, к сожалению, уже только у меня.
      - Это квартира вашего отца, правильно?
      - Да.
      - Очень хорошо.
      - Почему?
      - Будет полезно окинуть взглядом некоторые из его личных вещей.
      - Хорошо. Я вам сегодня же позвоню. У вас есть мобильный телефон?
      - Когда-то был, да и то не мой. Теперь нет. Да он мне и ни к чему.
      - Адвокату и ни к чему?
      - Пока был ни к чему. Не сваливалось таких дел, чтобы без мобильника хоть криком кричи. Все какая-то мелочевка. Другое дело - ваше дело.
      - Заметано. Завтра у вас будет свой собственный телефон. Я думаю, Виталий Федорович расщедрится на один "Эрикссон". Для своего адвоката.
      - А то! - рассмеялся Гордеев.
      Вернувшись из "Сатурна" в юрконсультацию, Гордеев, как и мечтал, застал некоторых своих коллег, что называется, одним махом. После двухнедельного паломничества в Италию он страшно соскучился по друзьям-коллегам. Несмотря на порой вопиющую разность интересов, Гордеев прикипел к ним настолько, что именовал свое сообщество не иначе как "кланом".
      После обмена любезностями, по традиции переходящими в невинные колкости, Гордеев подошел к Косте Булгарину и с ходу вцепился в одну из пуговиц на его новехоньком пиджаке.
      - Э, э, Гордеев, - взмолился Костя, - оторвешь же, гад. Только два дня, как ношу.
      - Я и сам вижу, что шмотка свежая.
      - Если видишь, какого рожна крутишь?
      - Хороший костюмчик. Почем брал?
      - А тебе какое дело?
      - Такой же хочу. Штуку баксов тянет?
      - За штуку я еще год назад отоваривался.
      - Ого! Две?
      - Ну, примерно две, - не без гордости произнес Костя.
      - Значит, Генри Резника ты уже настиг. Так надо понимать?
      - Понимай как хочешь. А лучше заведи себе достойных клиентов и сам настигай кого вздумается.
      - Уже завел такого.
      - Да ну! И кто же этот счастливец? Билл Гейтс?
      - Не совсем, но где-то там.
      Костя уставился на Гордеева своими немигающими глазами.
      - Ладно, не тяни резину, рожай скорее - кто?
      Гордеев снисходительно посмотрел на Булгарина, отхлебнул из чашки и четко произнес:
      - Проскурец.
      Лицо Булгарина на какое-то мгновение вытянулось вниз, будто в кривом зеркале.
      - Какой Проскурец?
      - Сам знаешь какой. Из "Интерсвязи".
      - Да ну! Брось.
      - Что "брось"?
      Костя приблизился к Гордееву и тихо проговорил:
      - Не твоего полета птичка.
      - Как это не моего? Тебе одному, что ли, клифты за две штуки носить?
      - Гордеев, кончай цирк. Ты же капиталистов за семь верст всегда обходил.
      - Когда такое было?
      - Да всегда. Ты же сам говорил, что у тебя от всех этих... как ты их называешь?
      - Кого?
      - Ну этих... новых русских...
      - А-а, от "лавандосов".
      Костя кисло усмехнулся:
      - Черт тебя возьми, Гордеев, где ты только таких слов успеваешь нахвататься?
      - На улице, друг мой, на улице. Слушай, вообще-то я с тобой не это хотел обсудить. Давай не будем рвать друг у друга кусок мяса. Я бы тебе этого Проскурца сам всего с потрохами отдал...
      - Ну так отдай, чего му-му паришь? Я, можно сказать, только и ждал, когда его прижучат. А тут ты...
      - Можешь не переживать, - вставил Гордеев, - уже прижучили. Но дело здесь не в самом Проскурце.
      - А в чем?
      - Понимаешь... Как бы тебе так сказать, чтобы ты все скумекал? Ко мне обратился не собственно Проскурец, я его еще даже в глаза не видел.
      - А кто?
      - Да погоди ты со своими "кто", "в чем". Дай договорить. - Гордеев заерзал на стуле, усаживаясь поудобнее. - Позвонила дочка Волкова. Ну, того, которого взорвали. А Проскурца теперь жучат как основного подозреваемого в убийстве. Уже обвинение предъявили. Понимаешь?
      - Не-а, не понимаю. Чего это дочке потерпевшего вздумалось выгораживать потенциального преступника?
      - Да потому, что Волков с Проскурцом были корешами.
      - Ну и что с того?
      Гордеев, нахмурившись, посмотрел на Булгарина:
      - Так, я вижу, тебе с ходу ничего не втемяшишь. Ладно, объясню как-нибудь потом.
      - Нет, чего уж тут, объясняй сейчас.
      - Короче, ты сам все по ходу дела поймешь. Меня интересует не Проскурец, а, скорее, дочка Волкова.
      Глаза Кости моментально сделались маслянистыми.
      - Что - запал на девку, кобелюка? Можешь не отвечать, по глазам вижу.
      Гордеев демонстративно опустил веки:
      - Кто ж его знает, как оно сложится. Тут долгая история. Понимаешь, этот Проскурец ей теперь как бы вместо отца. И я ей пообещал, что вытяну его из этого дерьма.
      - Я так понял, ты с ней не в первый раз...
      - Угадал, - вставил Гордеев. - Мы еще в самолете спелись.
      - Славно, славно...
      - Слушай, Костян, мне твои консультации, если честно, в этом деле вот так нужны. - Гордеев "резанул" ладонью по горлу. - Как сало хохлу. Ты же с этими высокими технологиями на коротком поводке гуляешь, да? Расскажешь, что и как... Ну ты понял? За услуги будет заплачено из моего гонорара.
      - А как же клифт за две штуки?
      - Подождет. Похожу пока в том, что есть.
      Гордеев пешком поднялся на пятый этаж, не дожидаясь лифта. Ему всегда казалось, что ноги надежнее техники.
      Дверь открыла по-домашнему одетая Лена, а в ноздри ударил сногсшибательный запах жареной птицы. Утка, пронеслось в голове у Гордеева.
      - По-пекински? - спросил он вслух.
      Лена чуть заметно улыбнулась и пожала плечами:
      - Не знаю. А разве не все равно?
      - Старый холостяк знает толк в хорошей кухне.
      Лена и Юрий некоторое время стояли, уставившись друг другу в глаза, не зная, о чем говорить.
      - Где мой клиент? - прервал молчание Гордеев.
      - Я здесь. - Донеслось из комнаты, и в прихожую вышел солидного вида мужчина, протягивая ладонь. - Здравствуйте. Моя фамилия Проскурец. Виталий Федорович Проскурец.
      - Гордеев. Юрий Петрович, - сказал адвокат, пожимая сухую руку своего нового клиента. - Очень приятно.
      За столом, разделываясь с уткой, они предпочли обмениваться несущественными пустяками, благоразумно отложив до конца трапезы обсуждение дел, ради которых они встретились.
      Затем, расположившись в кабинете покойного Волкова, Гордеев задал первый вопрос:
      - Виталий Федорович, скажите, у вас есть враги?
      - Враги?
      - Да, именно враги.
      - А у кого же их нет? Только полное ничтожество может их не иметь.
      - Вы в этом уверены?
      - Уверен, не беспокойтесь. Только ничтожество способно лечь под каждого, кто выше его, и не испытывать при этом никакого чувства вины. Враги же помогают нам чувствовать себя собой, если хотите.
      - Прекрасно! - воскликнул Гордеев.
      - Что прекрасно? Враги?
      - Нет, сказано прекрасно. И все же, вы не могли бы вспомнить, кто именно является, ну, или может являться вашим противником?
      - Послушайте, неужели вы думаете, что я вот так с бухты-барахты начну тыкать пальцем во всякого, кто когда-то не в том месте перешел мне дорогу?
      - А почему бы и нет? У нас это называется методом свободных ассоциаций.
      - Свободных ассоциаций, вы сказали?
      - Да.
      - Но постойте, насколько я помню, свободные ассоциации - это что-то из фрейдизма.
      - Вы угадали. Почти так.
      - Но вы ведь не собираетесь избавлять меня от эдипова комплекса?
      - Упаси Бог! Хотя юрист мало чем отличается от психоаналитика.
      - Да? Никогда об этом не думал.
      - Нас отличают масштабы. Первый помогает исцелить душу отдельного человека. Мы же врачуем целое общество. Свободные ассоциации - это мое персональное заимствование у Фрейда. Ну и как вам важняк Омельченко?
      Проскурец пожал плечами:
      - Ему, как он говорит, все яснее ясного в этом деле.
      - Ах да, я забыл. Он идет по пути наименьшего сопротивления. Ему некогда распыляться на криминалистические технологии.
      - Лена мне говорила, что вы с ним почти однокашники.
      - С Омельченко? Именно, что почти. Но не более того.
      - И какого вы о нем мнения?
      - Лиса. Хитрая, изворотливая лиса. Вот, пожалуй, и все, что можно о нем сказать.
      - Вы надеетесь эту лису одолеть?
      - А разве у нас есть иной выход? Или мы его, или он нас. Особенно когда загонит дело в суд. До суда мы дойти не должны. Нужно все утрясти на берегу, иначе нас ожидают крупные издержки. Прежде всего финансовые.
      - Финансовая сторона - это по моей части. Пускай она вас не беспокоит. Я пока не бедняк.
      - О, Виталий Федорович, здесь вы не совсем правы. Издержки могут раздуться до таких размеров, что разорят и вас, и вашу компанию, что называется, в один момент.
      Проскурец наклонил голову вперед, упершись в выставленный кулак, и тягостно проговорил:
      - Юрий Петрович, мне необходимо избавиться от этого груза. Он повис на мне неизвестно за какие грехи.
      - Ну, про ваши грехи мы поговорим отдельно. А теперь давайте приведем себя в порядок и кое-что все-таки обсудим.
      Проскурец поднялся со своего места, прошелся в другой конец комнаты и открыл встроенный в мебель холодильник.
      - Не возражаете, если мы немного выпьем?
      Гордеев улыбнулся. Перед ним был живой человек с совершенно живыми желаниями и потребностями, совсем не тот чванливый "лавандос", с которыми для него ассоциировались все без исключения новые русские.
      - Не возражаю, - ответил он. - Даже с удовольствием. Но только самую малость. Я как-никак за рулем.
      - Ах да, я не подумал, - Виталий Федорович разочарованно нахмурился. Тогда, если вас оштрафуют, смело записывайте на мой счет. Ведь это уже мой грешок.
      - Договорились, - сказал Гордеев, берясь за рюмку.
      Они выпили, немного помолчали.
      В кабинет вошла Лена и вопросительно посмотрела на них.
      - Как вы тут? Пришли к согласию? - И увидев в их в руках водку, радостно возвестила: - Спелись!
      - А почему бы не спеться, - пустился в рассуждения уже слегка захмелевший Проскурец. - Люди мы или не люди, в конце-то концов?
      Гордеев смотрел попеременно то на Виталия Федоровича, то на Лену, как бы сравнивая их, и, как ни удивительно, находил сходство. Нет, не внешнее. В этих людях была какая-то общая черта, которая особенно его привлекала. Объяснить это простыми словами было невозможно, требовалось нечто большее. На некоторое время Гордеев решил, что это просто воздействие алкоголя, но вскоре эту версию отклонил. Нет, не то. Это было что-то далекое, но при этом до боли знакомое, будто из детства, как бабушкины пирожки с капустой. Словом, в обществе этих людей он впервые за долгие годы почувствовал настоящий душевный комфорт. И еще решил, что готов сделать все, что в его адвокатских силах, чтобы вернуть этим людям их жизненное равновесие.
      - Почему Волков ушел с поста гендиректора "Интерсвязи"? - спросил он, когда Лена вышла из кабинета.
      - Расхождения во взглядах, - ответил Проскурец, не задумываясь.
      - Чьих? Ваших и его?
      - У Володи были свои личные представления о перспективах развития нашей компании. В последнее время он осыпал меня массой всевозможных упреков. Говорил, мол, я консерватор, ретроград, за деревьями не вижу леса и все такое прочее. Я же просто реалист, и оттого реально смотрю на вещи. А Волков, как мне казалось, от реальности был далек. Все наши перепалки в итоге привели к тому, что он собрался наконец с духом и решил: лучше расстаться по-доброму, чем продолжать работать в таких условиях.