Не знаю, чем бы кончилось это побоище, если бы биолог не догадался пустить в ход аварийную систему корабля. Душераздирающий вопль сирены, способный разбудить и мертвого, наполнил помещения, С грохотом закрылись люки, замелькали яркие вспышки сигнальных ламп. Постепенно мы стали приходить в себя. Я с удивлением обнаружил, что лежу на полу, вцепившись зубами в плечо Ланка. Конд медленно разжал пальцы и выпустил загнанного в угол Кора. Тот тряхнул головой, как бы сбрасывая остатки нахлынувшего безумия, и медленно обвел нас всех глазами.
— Спасибо, Дасар, выключайте, — сказал он хриплым голосом. Отдышался, вытер с лица кровь и добавил: — И это люди?
Я поднялся на ноги. В этот момент сирены смолкли.
— Простите, мазор Кор, это моя вина…
Кор махнул рукой:
— Все хороши… я тоже. — Он застонал и опустился в кресло.
— Что с вами? — забеспокоился Конд, словно не он еще минуту назад сжимал Кора своими ручищами, оставив на его одежде маслянистые пятна сислола.
— Ничего… по сравнению с тем, что было, ерунда… А Торн? Вы его не убили, Конд?
Словно услышав, что речь идет о нем, биофизик открыл глаза и сделал попытку поднять голову. Над ним наклонился Дасар и влил ему в рот несколько капель отцоя. Лицо Торна перекосилось — я по своему опыту знал отвратительный вкус этого снадобья. Некоторое время мы молчали, угрюмо взирая друг на друга.
— Что же будем делать, литам Дасар? — снова заговорил Кор. — Ведь так можно погубить экспедицию.
Биолог молчал.
— Вы не знаете?
— Не знаю.
— Ученый-биолог, врач, черт возьми! — снова вспылил Кор.
— Кто же должен знать, если не вы?! Мне надо, чтобы программа была выполнена. Слышите!
Он угрожающе зашевелился в кресле, намереваясь выбраться из него.
— Спокойно! — Я положил руку на спину Кора.
— Что?! Опять вы? Какого дьявола!.. Уберите руки!.. Впрочем… впрочем, так больше нельзя.
Снова наступила тишина. Мы сидели кружком, избегая смотреть в глаза друг другу. Я пытался навести порядок в своей одежде.
— Нам нужно хотя бы три-четыре дня побыть при нормальной тяжести, — проговорил Дасар.
— Но это невозможно!
— Знаю.
— Почему же, — вставил Конд, набрасывая на обнаженное тело чей-то комбинезон, — мы можем взлететь и побыть в состоянии невесомости…
— Чтобы потом все начинать сначала? Кроме того, как мы взлетим? На реке это невозможно, вы же пилот и лучше меня должны понимать такие вещи.
С помощью биолога Торн окончательно пришел в себя и постепенно сообразил, о чем шла речь.
— Может быть, вернемся в океан, это быстро и…
— Вы полагаете на этом закончить работу экспедиции? — спросил биолог.
— Да, я полагаю, мы сделали…
— Нет! — решительно перебил его Кор. — Программа будет выполнена любой ценой! Пусть мы все тут изувечим друг друга. Кто-то один останется, и он доставит материал на Церекс.
Сказав это, Кор многозначительно посмотрел на Конда.
На некоторое время воцарилось молчание, которое нарушил биолог.
— Мы не испробовали еще одно средство, — произнес он.
— Что вы имеете в виду? — оживился Кор.
— Анабиоз, — коротко ответил биолог.
— Думаете, поможет?
— Не знаю, нужно попробовать. Хуже не будет.
— А как же корабль, управление, мы ведь сидим на мели? — спросил я.
— На мели? Тем лучше, по крайней мере никуда не денемся, только нужно будет все проверить и закрепиться. Я одобряю ваше предложение, мазор Дасар.
К Кору снова вернулись его воля и рассудительность. Мы сообщили на «Юл-3» о нашем решении и о прекращении связи на тридцать дней. Затем Конд и Ланк вышли на поверхность и прикрепили «Эльприс» тросами к береговым утесам. Это было надежной гарантией того, что нас не унесет в океан при неожиданном поднятии уровня реки, которое может быть при сильных и продолжительных ливнях. Я настроил систему анабиоза (вот уж никак не думал на Церексе, что она может здесь нам понадобиться). Дасар и Торн о чем-то оживленно спорили, перебирая наличный запас медикаментов. В конце концов они пришли к согласованному решению. Я дополнил сислол в гидроконтейнерах до нормального уровня, примешав в него по указанию биолога три процента атлитории. После этого мы распрощались друг с другом, временно оставив тревожную и тяжелую жизнь на Арбинаде, уйдя от нее на тридцать суток в местном времяисчислении.
* * *
«Эльприс» перенес на поверхность планеты семь человек, а взлетело впоследствии в космос только четверо. Трое, чьи тела были рождены и вскормлены Церексом, — навсегда остались в чужом мире.
Первым ушел от нас Барм… Я плохо знал геолога, до экспедиции мы никогда не встречались, мало виделись и при подготовке к этому полету. Сейчас я уже не помню точно, когда именно настигла его смерть, день можно установить по дневнику экспедиции, только нужно ли? Важно то, что его не стало. Как это произошло, мы знаем по сбивчивым и путаным рассказам Ланка…
То, что чудовищные звери Арбинады не очень разборчивы в выборе своих жертв, мы узнали довольно скоро. Расхождение в мнениях, которое существовало по этому поводу у биолога и биофизика, разрешилось само собой еще во время нашего плавания по океану. Для изучения подводной фауны были спущены с корабля две автоматические торпедки, снабженные киносъемочными аппаратами. Долгое время они оставались в зоне акустической системы «Эльприса». Поднять снова на борт нам удалось только одну торпеду, потерю второй мы отнесли сначала за счет порчи его навигационного оборудования. Однако, когда была просмотрена отснятая лента, нам открылось удивительное зрелище. Случайно объектив схватил момент гибели второй торпедки. Мы увидели, как огромное, извивающееся всем телом животное с короткими конечностями, прижатыми к брюху, устремилось к нашему исследовательскому снаряду и, открыв страшную, усаженную тысячами зубов пасть, без видных затруднений проглотило полуметровую металлическую сигару.
— Мм-да-а, — протянул только Кор, не найдя подходящих слов для выражения своих чувств. — Как вы думаете, Торн, ждут ли нас подобные встречи на суше?
Биофизик ничего не ответил и лишь неопределенно покачал головой.
— Оно пришло в океан с суши, — сказал биолог, с трудом ворочаясь в кресле. — Вы это заметили, литам Торн?
— Заметил. Только мне кажется, что на суше такие жить не способны. Лишь в океане, где вес тела не имеет большого значения, возможно появление подобных гигантов.
К сожалению, он ошибся, громадные хищники водились и на континенте. Ланк рассказывал, что, когда они с геологом, заложив взрывчатку, устанавливали сейсмическую аппаратуру, неожиданно из-за скалы выскочило громадное чудовище. Барм находился на открытом месте и был хорошо виден. Ланк закричал не своим голосом (это мы отлично слышали на корабле) и сделал несколько выстрелов. Но что значили эти хлопушки для такого исполина! Хищник в несколько шагов настиг бросившегося бежать геолога… и все было кончено. Когда мы пришли на место происшествия, основательно вооруженные, то нашли лишь брошенные Бармом приборы и часть руки, откушенной острыми, словно кинжалы, зубами. Это все, что оставило нам чудовище. Биолог измерил следы. Шаг громадного хищника составлял три с половиной метра, он передвигался на двух ногах, волоча за собой длинный хвост. По описаниям Ланка, у него имелась еще пара совсем маленьких, словно недоразвитых передних конечностей. Этого ужасного хищника никто из нас больше не видел. Так нас стало шестеро.
Потом мы потеряли Ланка. Нелепая, случайная смерть: его не удалось пробудить от анабиоза. Думал ли он, погружаясь в контейнер, что от этого сна ему не суждено пробудиться? Так же, как и мы, закрывая усталые глаза и нажимая пусковую кнопку аппаратуры, он надеялся выйти оттуда обновленным. Ланк сам остановил свое сердце, но, увы, не на тридцать дней, а навсегда.
Он остался на вершине скалы, одиноко стоящей над берегом. Туда мы перенесли его на крыльях и расположили тело горизонтально, вырубив углубление в камне. Чужое небо опрокинулось над ним голубым куполом, чужие ветры свистят и поют незнакомые песни и цепкая чужая тяжесть держит свою жертву. Лишь время, одинаковое для всех, равнодушно шагает и мимо нас, живых, и мимо него — мертвого. Только какое значение имеет теперь для Ланка время?
* * *
Тридцатидневное пребывание в анабиозе вернуло нам утраченное было равновесие духа. Мы вновь обрели силы и стали чувствовать себя значительно лучше, почти хорошо, если можно так говорить о состоянии человека, преследуемого утроенной тяжестью собственного тела.
Простившись с Ланком, мы вернулись к нашим делам. «Эльприс» стоял на мели в том же положении, в каком был оставлен в памятный нам день, только уровень реки был чуть-чуть выше. Я и Конд собрали лебедку (до этого нам не приходилось ею пользоваться на Арбинаде) и, спустившись вместе с нею на лодке вниз по течению, привязали механизм к стволу большого дерева с широкими иглами вместо листьев и увешанного громадными шишками размером с голову взрослого человека. Когда лебедка заработала, натянулся трос, и корабль неохотно оставил свою многодневную стоянку на песчаной отмели. Мы вернулись на «Эльприс», включили двигатель, и вскоре одинокая скала, на которой покоился Ланк, навсегда скрылась из виду. Жизнь пошла своим чередом.
После гибели Барма и Ланка вылазки на поверхность стали предприниматься реже — биолог ограничил выдачу синзана, да и накопилось достаточное количество материалов, которые настоятельно требовали предварительной обработки. Кор покидал корабль в исключительных случаях. Он проводил время за пультом, осуществляя, когда это было возможно, связь с Присом и хрисской станцией, копошился с приборами, что-то писал, что-то вычислял, подолгу просиживал в кресле, рассматривая ленты самописцев.
Конечный пункт нашего маршрута — озеро Орг приближалось. Мы располагали достаточно точными и подробными картами, заснятыми хрисской станцией. Но с расстояния триста восемьдесят тысяч километров не все можно разглядеть. Когда, по нашим расчетам, до озера оставалось не более однодневного перехода, неожиданное препятствие преградило путь. Спокойная и широкая река, служившая нам долгое время надежной дорогой в диком природном хаосе Арбинады, вдруг забурлила, вспенилась, обернулась разъяренной стихией. На нашем пути громоздились пороги.
«Эльприс» остановился. Все пятеро, мы собрались в центральном отсеке и смотрели на обзорный экран, охваченные странным чувством восхищения и уныния. Впереди, стиснутая высокими берегами, бесновалась река, вздымая фонтаны брызг и сотрясая воздух могучим ревом. Над пляшущими в беспорядке волнами, над быстрыми водоворотами и угрюмыми темными камнями, о которые разбивался грудью неудержимый поток, перекинулся зыбкий мостик многоцветной радуги.
Но, увы, величественная картина природы означала для нас крушение планов. Мы молчали. Беспокойные руки Конда вертели регулятор видоискателя, то надвигая на нас стремительное движение волн, то заполняя четырехугольник экрана мирной панорамой дремлющей в солнечных лучах береговой растительности.
— Выключите звук, — приказал Кор. Посмотрел на нас и проговорил неопределенно: — Вот так… Да… Какие же будут мнения?
Никто не ответил ему, лишь Конд пробормотал как бы про себя:
— Красиво, ничего не скажешь!
Торн изобразил на своем лице жалкое подобие улыбки. Какие же могли быть мнения? Представлялся уже обратный путь к океану. Там, только там и возможен был взлет в космос! Но от океана нас отделяла вереница утомительных дней пути.
— Проклятье! Неужели мы не пройдем? — снова подал голос Конд. — И до озера осталось-то всего…
— «Эльприс» здесь не пройдет, — сказал Кор.
— По воде — да, вон ведь какие глыбы торчат… А что если?.. — Конд замолчал.
— Что вы хотите сказать?
— Может быть, над водой, а? По воздуху?
Вариант был слишком сомнительным, но Кор задумался. Я вспомнил, что на протяжении километров двух с половиной — трех река перед порогами не делала никаких поворотов. С минимальным запасом массы «Эльприс» мог взлететь на такой дистанции даже в условиях тяготения Арбинады. Но что было дальше, за каменистой грядой… Я поделился своими соображениями.
— Вот видите, Антор тоже, — обрадовался Конд. — У него глаз верный и чутье…
— Чутье… — фыркнул презрительно Кор, — это то, чему меньше всего следует доверять, нужны расчет и полная уверенность.
— Подсчитать можно, — вставил Торн, приподнимая отвисшую от тяжести губу.
Перспектива возвращения к океану никого не устраивала. Впереди было озеро и надежда в кратчайший срок завершить опасную и крайне тяжелую экспедицию.
— Нужно все как следует проверить, — резюмировал Кор.
Это был единственный случай, когда мы все покинули «Эльприс». Биолог и Кор поднялись в воздух и отправились на разведку за пороги. Они обследовали этот участок реки и выяснили, что корабль должен был сесть на воду не далее как в сорока — шестидесяти метрах за кипящими бурунами, чтобы иметь возможность погасить скорость и сделать поворот, следуя извилистому здесь руслу реки. Потом они пролетели до самого озера. Необходимо было убедиться в том, что впереди нет других подобных же препятствий, иначе мы могли оказаться в ловушке — взлет в обратном направлении был невозможен. Тем временем я, Конд и Тори тщательно вымеряли расстояние от возможного места разгона до предполагаемой точки взлета. Мы прошли этот путь на лодке и ни мелей, ни подводных скал не обнаружили. Пока все складывалось благоприятно. Окончательно судьбу предложения Конда должны были решить расчеты. Мы проделали их трижды. Рискнуть на этот прыжок оказалось возможным, имея десятипроцентное заполнение баков.
— М-да, — сказал Кор и внимательно посмотрел в лицо каждому из нас. — Теперь решайте, я — за. Вы, Торн?
— Тоже.
— Вы?
Биолог сделал утвердительный жест. Нас с Кондом можно было не спрашивать, если теория говорила можно, то в свое искусство мы верили.
— А кто поведет корабль?
Вопрос был серьезным. Мы с Кондом посмотрели друг на друга, потом на Кора, потом снова переглянулись.
— Кто же?
— Попробую я, — наконец предложил Конд.
По лицу Кора пробежала тень недоверия и исчезла.
— Что ж, согласен.
Вопрос был решен. Мы отвели «Эльприс» к месту старта и натянули вспомогательный трос, который должен был удерживать корабль на месте до момента развития двигателем необходимой тяги. После этого приступили к заполнению баков. Операция заняла несколько часов, так как воду нужно было тщательно очистить от всех примесей. Наконец, все было готово, и по приказанию Кора мы залегли в гидроконтейнерах, чтобы отдохнуть перед решительной минутой.
Наш отдых затянулся. Вначале Кор решил, что трех часов слишком мало, а потом стало темнеть. Перелет был отложен до утра. Впрочем, это и к лучшему: за тот день мы действительно сильно устали и вряд ли Конд успешно справился бы со своей трудной задачей. Кор умел проявлять рассудительность и шел на риск только в том случае, когда действительно он был оправдан.
Утром биолог выдал Конду и мне почти полную дозу синзана. Я внимательно проверил двигатель, и, когда Кору уже не к чему было придраться, мы направились в центральный отсек. Конд настроил обзорный экран на режим естественной перспективы. Сбросив с себя лишние одежды, громадный и мускулистый, появился он у пульта, пробежал пальцами кнопки управления и занял место водителя. Усаживаясь рядом с ним, Кор зацепился поясом за рукоятку подъема спинки и никак не мог освободиться. Я молча помог ему и устроился в соседнем кресле.
— Ну! — нетерпеливо сказал Конд.
— Включай, — приказал Кор.
Я пустил двигатель. Конд, казалось, слился с пультом в одно целое. Вибрация увеличивалась, нарастал рев двигателя, корабль рвался вперед, до предела натягивая трос, державший «Эльприс» на месте.
— Пошел!
Я разъединил сцепление троса с корпусом и в тот же миг был отброшен на спинку кресла. Мы сорвались с места и понеслись по реке. Скорость стремительно нарастала, на экране навстречу нам мчалась сверкающая гладь воды, перегороженная оскаленными зубами порогов.
— Давай! — не выдержал Кор и неожиданно потянулся к Конду, с явным намерением вмешаться в управление.
Я резко ударил его по рукам.
Лицо Конда приняло зверское выражение, он напряженно смотрел вперед, каким-то десятым чувством ловя тот миг, когда следовало оторвать корабль от воды. Ничто для него не существовало, кроме рева двигателя, стремительно надвигающихся бурунов и летящего навстречу порогам корабля, неотделимой частью которого он стал. Еще секунда промедления, и мы неминуемо врезались бы в острые камни, но «Эльприс» поднялся в воздух и тяжело перевалил через преграду. Мы опустились, оставив пороги метрах в двадцати позади себя. Конд проделал весь этот сложный маневр с поразительной точностью и редким хладнокровием.
— Все! Больше не могу, дальше ведите сами, — проговорил он и в изнеможении откинулся на спинку кресла.
С момента отцепления троса и до выхода за поворот реки прошло не более десяти минут, но в эти минуты Конд выложился весь, до последнего нейрона.
Я взял управление в свои руки и повел «Эльприс» дальше. Снова по сторонам плыли живописные, незабываемые берега до тех пор, пока перед нами не открылась бескрайняя голубая равнина, — это было озеро Орг, конечная цель нашего долгого пути. Маршрут экспедиции, начавшийся за миллионы километров от Арбинады, завершился.
* * *
В озеро впадало несколько крупных рек и бесчисленное множество мелких. Большинство из них названий не имело, и мы именовали их так, как это каждому нравилось. Южный берег озера был крутой и высокий, северный — низкий, заболоченный, беспорядочно заросший деревьями и кустарником. Трудно было провести четкую границу между водой и сушей. Когда дул ветер, гладкая поверхность озера вспенивалась, покрывалась невысокими, но крутыми и яростными волнами. В этот период плавать по озеру было неприятно даже на таком большом корабле, как «Эльприс», и мы предпочитали отсиживаться в устье какой-нибудь реки, пережидая непогоду. К сожалению, непогода была здесь слишком частым явлением (Кор говорил, что нам не повезло: мы попали в сезон ветров), и наши заключительные исследования затянулись на более долгий срок, чем мы предполагали.
После гибели Барма его обязанности возложил на себя Торн, как более сведущий в геологии. Биологией и биофизикой занимался Дасар. Все остальное приходилось на долю Кора, но, насколько я понимал, он интересовался главным образом метеорологией и геофизикой. Мы с Кондом сопровождали исследователей и помогали им чем могли.
По-прежнему я чаще всего уходил на экскурсии с биологом. Большую часть времени мы проводили с ним под водой, здесь было не так утомительно — гидростатические силы снимали могучую тяжесть Арбинады, и мы нередко возвращались на корабль, когда в баллонах уже не оставалось запаса кислорода.
Странное дело, подводные обитатели безбоязненно подпускали нас совсем близко, нисколько не смущаясь присутствием невиданных животных. Иногда они сами подплывали к нам и, мучимые любопытством, взирали, выпучив круглые глаза, на диковинных существ, неизвестно каким образом вторгшихся в их владения. Казалось, не мы, а они были подлинными исследователями — так свободно и непринужденно они держались. Другое дело на суше. Те животные, что были помельче, предпочитали сторониться непонятные им бесхвостых двуногих, а более крупные, не проявляя признаков беспокойства, только угрожающе фыркали при нашем приближении. При встречах с хищниками мы поднимались в воздух.
Под водой, особенно вдали от берега, крупных хищников мы почти не встречали, а те, что нам попадались, были не так опасны, как морские чудовища. Пресные воды в этом отношении были значительно спокойнее, и я напрасно таскал за собой мощный импульсный излучатель, способный дробить громадные камни. Разнообразие животных форм, их размеры и фантастичность, казалось, совсем отучили нас удивляться чему бы то ни было, но однажды Арбинада преподнесла такой сюрприз, что мы долгое время не могли опомниться.
Проплывая под водой вдоль западного берега, причудливо изрезанного глубокими лагунами, дно которых устилали густые водоросли, я обратил внимание на какие-то, как мне тогда показалось, непонятные каменные столбы. Этих столбов я насчитал восемь. Они стояли, опутанные стеблями растений, в непосредственной близости друг к другу. Я указал на них биологу, интересуясь, что он скажет по этому поводу.
Дасар, по-видимому не желая делать поспешных заключений (он всегда отличался обстоятельностью), подплыл поближе, и в эту минуту произошло то, чего мы меньше всего ожидали. Четыре из восьми столбов начали двигаться. Только тут я разглядел громадный хвост и спину, покатую сзади и переходящую спереди в длинную шею. И без объяснений биолога я понял, что перед нами два исполинских живых существа. Я закричал и, бросив излучатель, изо всех сил помчался прочь от этого места. К чести своей должен сказать, что леденящий страх затмил мой разум ненадолго. Довольно скоро я понял, что животные не очень поворотливы и, самое главное, не агрессивны. Не берусь судить, что тогда пережил биолог, но, когда ко мне вернулась способность рассуждать, я обнаружил, что он тоже оказался на весьма почтительном расстоянии от гигантов.
— Где же ваше оружие, мой доблестный телохранитель? — прозвучал в наушниках голос Дасара. — Признаться, мне никогда не приходилось слышать столь исправно действующей глотки. Вы в конкурсах не участвовали?
Я ответил ему в том же духе:
— Видите ли, литам, если по части воплей я безусловно сильнейший из нас двоих, то в заплывах на короткие дистанции вы мне не уступаете.
— Ага, значит очухались? — сказал он удовлетворенно.
После этого мы более или менее спокойно стали рассматривать поразительных животных. Они были длиною метров по двадцать пять, причем хвост у них был массивный и сравнительно короткий, а шея вытягивалась вверх и скрывалась за поверхностью воды. Я отважился и вынырнул, увидев две непропорционально маленькие головы с бесцветными и невыразительными глазами. Головы возвышались над водой метра на полтора. Значит, общая высота животных была не менее двенадцати метров! На поверхности я задержался лишь настолько, сколько мне потребовалось, чтобы сделать несколько снимков. За это время животные ничего не успели сообразить — в их тупом взгляде не отразилось ни одного чувства, даже удивления. По-моему, эти гиганты вообще не способны что-либо думать, да и зачем это им, если пища у них под ногами, а нападать на них, полагаю, никто не отваживается.
— Готово! — крикнул я и нырнул на дно за излучателем. Дасар поспешно удалился от животных, но мы еще долго, находясь на почтительном расстоянии, наблюдали это великое чудо природы.
— Ну, Антор, возвратимся на корабль, — сказал наконец биолог, — я думаю, впечатлений у нас на сегодня более чем достаточно.
Мы не торопясь поплыли к устью реки, где стоял «Эльприс», невольно продолжая оглядываться, пока животные окончательно не скрылись из виду. Когда мы выбрались из лагуны и понеслись под бушующими волнами озера, Дасар спросил:
— Что скажет по этому поводу мужественный почитатель космической техники?
Он любил донимать меня разными вопросами. По-видимому, они нужны были ему самому для проверки собственных рассуждений. Я уже к этому привык и даже усвоил его шутливую манеру и сам отвечал ему в том же духе.
— Видите ли, литам, — сказал я, подражая тону своего собеседника, — мое поляризованное в технической плоскости мышление не имеет той глубины, которая свойственна высокоэрудированным представителям естественного направления, чья мысль свободно растекается по всем трем координатным осям.
— Отлично! — не унимался биолог. — Спроектируйте предмет обсуждения в так называемую плоскость вашего мышления. Так что вы скажете?
На слове «плоскость» он сделал ударение и выжидательно запыхтел в наушники. После встречи с гигантскими чудовищами у него поднялось настроение. Разговаривая, мы слишком приблизились к поверхности воды и, почувствовав болтанку, вновь опустились на глубину, где влияние волн ощущалось не так сильно.
— А что вы хотели бы от меня услышать?
— Ваше мнение об этих животных. Подумайте, ведь только двое из всех живущих в мире людей видели это чудо природы. Что же вы будете рассказывать остальным?
— Только то, что видел.
— Вот именно! Я и хотел бы услышать, что же вы видели?
В подобных вопросах биолога всегда скрывались подводные камни, и, несмотря на то что эти разговоры в большинстве своем велись в полусерьезном тоне, мне не очень хотелось предлагать для их основы зыбкую почву собственных умозаключений. Мои наблюдения, увы, чаще всего носили фотографический характер, схватывая явление как таковое, без проникновения во внутреннюю сущность и поэтому либо вообще не могли дать никаких выводов, либо выводы делались ошибочные. Общаясь с биологом, разговаривая с ним, я стал понимать, что на мир нельзя смотреть созерцательно, что воспринимать его нужно, используя — все богатство знаний и научного опыта. Тогда только и обнаружится его скрытая динамичность, проявится прошлое и будущее, и в поле зрения попадут те краски, без которых картина выглядит блекло и безжизненно.
Написав эти строки, я вспомнил один из первых наших разговоров с Дасаром, который произошел еще в период плавания по океану. Незадолго перед этим была взята проба воды и Дасар поместил каплю ее под микроскоп. Затем, подперев голову обеими руками, чтобы справиться с тяжестью Арбинады, прильнул к окуляру. Некоторое время он наблюдал, потом что-то измерял, что-то фотографировал. Наконец оторвался от прибора и огляделся по сторонам. Ему, наверное, хотелось поделиться своими наблюдениями, но никого, кроме меня, в этот момент рядом не оказалось.
— А, Антор, идите-ка сюда, — позвал он.
Я оторвался от своего дела (не помню уже, чем я тогда занимался) и нехотя перебрался к нему.
— Загляните сюда!
Я взглянул. Ничего особенного. Сходные картины я видел под микроскопом и на Церексе. Единственное отличие, которое бросилось в глаза, — присутствие огромного числа сравнительно крупных существ — белых шариков, утыканных щеткой тончайших игл.
— Ну что?
Я сделал неопределенный жест.
— Как!? Вы не заметили?
— Заметил, плавают.
— Что плавает?
— Микроорганизмы.
— Микроорганизмы! — воскликнул биолог. — Горы плавают, а не микроорганизмы. Эти мельчайшие существа — их миллионы, миллиарды! — эти маленькие шарики, назовем их альосами, размножаются, гибнут, опускаются на дно и из своих крохотных известковых скелетов отлагают пласты, целые геологические формации! И кто знает, быть может, впоследствии люди назовут весь этот период существования Арбинады осадочным. Вот какая мощь кроется в этих микроорганизмах!
Что я мог ответить? Я даже не обратил внимания на то, в каком смысле употребил тогда биолог слово «люди», восприняв его обычным образом, будто речь идет о нас — церексинцах. Естественно, что, попав в неловкое положение в разговоре о мельчайших представителях фауны Арбинады, я опасался высказывать своя суждения о самых крупных ее обитателях. Но от биолога не так просто было отделаться.
— Так все же, что вы скажете, пилот? — повторил свой вопрос Дасар, подплывая ко мне поближе. — Жизнеспособны, по вашему мнению, эти исполины?
Ответ казался очевидным.
— Да, — наконец, ответил я, — что же может противостоять этим чудовищам?
— Вот именно, что?
— По-моему, ничего.
— Ничего! А сами они не могут стать своим собственным отрицанием? В первую очередь их желудок?
— Желудок? При чем тут желудок?
— Не догадываетесь? Очень просто! Размеры животных колоссальны. Такое количество мяса не легко содержать. Чтобы поддерживать жизнедеятельность, нашим чудовищам приходится жевать, жевать и жевать. Жевать целыми днями, без устали, без перерывов, не занимаясь ничем другим. Их громадное тело — гигантская фабрика по переработке растительной пищи! А что же произойдет, если травы, водорослей — одним словом, всего того, чем они набивают свои желудки, вдруг не окажется или будет мало?
— Переберутся на новое место, — упрямо ответил я, уже чувствуя шаткость своих позиций.
— Вы думаете, им легко перебраться? Попробуйте этакую неуклюжую тушу перетащить за сотни километров.
— В воде это не так страшно.
— Водоемы бывают замкнутые, но дело даже не в этом. Я говорю не об общем изменении климата, а о случайных, пусть и не очень больших засухах, которые гибельны для таких исполинов. Поэтому даже здесь, на Арбинаде, где растительная пища в изобилии, эти животные встречаются, как мы, убедились, довольно редко, — надо думать, по той причине, что они подвержены всяким случайностям. Нам просто повезло, что мы натолкнулись на эту забавную игру природы. Вот кто действительно жизнеспособен и устойчив! — биолог указал на плавающую неподалеку рыбу, но в этот момент, словно желая опровергнуть его слова, с поверхности нырнула громадная птица, стремительно настигла «устойчивое образование» и, ловко подхватив рыбу своим усаженным многочисленными зубами клювом, вытащила ее из воды.
Я посмотрел на смущенное лицо Дасара и рассмеялся. Он, неопределенно хмыкнув, прекратил свои объяснения. Мы помчались к «Эльпрису» со всей скоростью, на какую были способны наши аппараты.
* * *
В моей памяти хранится галерея человеческих лиц. Стоит только закрыть глаза и немного сосредоточиться, как в глубине сознания возникает вначале смутный, а потом все более четкий образ того, кого я вновь по своему желанию возродил из прошлого.
Когда я пишу «Конд», передо мной возникает его крупное лицо, немного грубоватое, словно природе недосуг было заниматься окончательной отделкой. Особенно помнятся его глаза, посаженные столь глубоко, что, кажется, они могут смотреть только вперед, и улыбка, такая неподдельная и широкая, которой хватило бы на двадцать улыбок менее добродушных людей. Вот и сейчас я словно вижу, как он смотрит на меня и, заметив на лице моем печаль, говорит обычным своим низким голосом: «Что, дружище? Загрустил? Ерунда все это!»