Проблема, сформулированная в заголовке данной книги, с той или иной степенью полноты освещалась в ряде предыдущих работ ее автора, которые вызвали интерес у специалистов. Одни оппоненты с одобрением отнеслись к его концепции, другие, наоборот, выступили с резкой критикой. Все это дало возможность по-новому переосмыслить проблему, в результате чего и появилась на свет монография, которая представлена на суд читателей.
      Предлагаемая книга – первая часть дилогии о деятельности советских пропагандистских органов в преддверии вооруженного столкновения с Германией. Вторая часть носит название «Синдром наступательной войны-2».
      Особую благодарность хотелось бы высказать всем тем, кто откликнулся на публикации автора. Конструктивные предложения и критические замечания являлись стимулами в работе. Искренняя признательность научным сотрудникам Института российской истории РАН и других исследовательских центров, принимавшим на разных этапах активное участие в обсуждении рукописи предлагаемой монографии.

      Изучение характера и содержания советской пропаганды второй половины 1930-х – начала 1940-х гг. представляется актуальным по ряду причин. Прежде всего, всесторонняя разработка этой проблемы дает ключ к пониманию роли пропагандистской сферы как составного звена советской политической системы, формировавшей общественные представления о грядущей войне как о чем-то неизбежном. Ее исследование выводит на вопрос об идеологическом обосновании советской военной доктрины указанного периода. В результате разработки данной тематики имеется возможность уточнить направленность пропагандистских установок советского руководства по обеспечению интересов СССР в условиях обострения международной обстановки, а также конкретизации процесса формирования внешнеполитических стереотипов в общественном сознании, в первую очередь – представлений о потенциальных военных противниках. Наконец, анализ функционирования пропагандистской машины большевистского государства накануне и в начальный период Второй мировой войны в какой-то степени позволяет реконструировать систему взглядов на нее советского руководства.
      В настоящее время одним из наиболее острых вопросов, с которым сталкиваются историки при проведении своих исследований, является вопрос о методологии. В условиях существования советской политической системы марксизм-ленинизм являлся официальной государственной идеологией, определявшей содержание и направленность гуманитарного, в частности исторического, знания. В постсоветский период марксизм-ленинизм по объективным причинам (запрещение деятельности Коммунистической партии Советского Союза после падения СССР и прекращение ее идеологического воздействия на общество и гуманитарную науку) перестал играть роль всеобъемлющего методологического инструментария. Это не только привело к бурным дискуссиям о необходимости «изменения методологии» истории, но и активизировало процесс поиска новых универсальных методологических принципов познания прошлого. С одной стороны, существует неписаное правило: историк должен опираться в своих исследованиях на определенную методологию. Под методологией понимается совокупность основополагающих подходов и принципов, на основании которых вырабатываются и выбираются конкретные методы исследования, правила и процедуры его проведения, т. е. методики и соответствующие материальные и духовные орудия и инструменты. С другой стороны, наблюдается плюрализм в отношении методологии исследования в исторической науке, ибо она (методология) «остается только на уровне гипотез, а не законов».
      Представляется плодотворным применение в качестве методологического инструментария любых, не противоречащих логике науки авторских концепций: синтеза макро– и микроподходов к историческому процессу; анализа феномена тоталитаризма; построений социальной истории и т. д. и т. п. Главное условие – чтобы сохранялся (естественно, в рамках разумного) принцип плюрализма в изучении событий и явлений прошлого, оставалась возможность для любого ученого самостоятельно определиться в выборе методологии. Есть надежда, что та эпоха, когда методологические принципы (вернее, единственная методологическая установка – марксистско-ленинская) бесцеремонно навязывались «сверху», безвозвратно канула в Лету.
      Вопрос о методологии исследования не единственный, который встает при изучении проблемы. Ее разработка осложнена по ряду причин объективного и субъективного характера. Достижению взаимопонимания между оппонентами, опирающимися порой на один и тот же фактический материал, мешают не только различия в политических взглядах, принадлежность к той или иной научной школе, но и неоднозначное восприятие дефиниций, которыми они оперируют в своих исследованиях.
      В первую очередь это относится к понятию «идеология». Идеология трактуется как форма общественного сознания, которая представляет собой относительно систематизированную совокупность идей и взглядов, а также вытекающие из них цели и средства воздействия на действительность. Обычно она отражает специфические интересы определенных классов либо социальных групп.
      Целенаправленное распространение и утверждение в общественном сознании тех или иных идей, взглядов, суждений и оценок является основной задачей пропаганды. Латинское слово propagandaв переводе на русский язык означает «подлежащее распространению». Основная цель пропаганды – формирование на основе соответствующей информации системы представлений, выражающих отношение человека к миру и его готовность действовать, опираясь на сформированные идеалы и принципы.
      Для пропаганды характерно то, что она широко используется прежде всего при выработке определенного курса управления внутри страны и на международной арене. Именно поэтому пропаганда оперирует преимущественно информацией политического характера, которая способна повлиять на образ мыслей и на поступки людей в соответствии с политическими интересами общества в целом либо отдельных его групп (например, правящей элиты) в частности.
      В качестве синонимов понятия «пропаганда» порой используются термины «ложь», «искажение», «манипуляция», «промывание мозгов». Однако поскольку конечной задачей пропагандистской деятельности в условиях любой социально-политической системы является внедрение в общественное сознание определенных идеологических установок для достижения заранее сформулированной цели, дискуссия о «правильности» методов, которые при этом используются, представляется малопродуктивной.
      С усложнением и углублением человеческих отношений в политической области происходит все более тесное сближение политики и пропаганды. Пропаганда не только становится орудием проведения курса того или иного режима с целью достижения определенных целей, но и имеет тенденцию приспособления к практической политике.
      К началу 1940-х гг. в большинстве развитых стран мира была создана система технических средств массовой информации, включавшая прессу, радиовещание, кинематограф, книгоиздательское дело. В СССР, где в роли правящей выступала большевистская партия, определяющим принципом политического информирования являлась строгая идеологическая направленность. Весь информационный поток был жестко подчинен политико-пропагандистским установкам. Отбиралась и сообщалась с надлежащей детализацией лишь та информация, которая согласовывалась с соответствующей мировоззренческой позицией либо с очередными и перспективными пропагандистскими задачами. Информация иного рода официальными политико-пропагандистскими структурами замалчивалась или умышленно подвергалась отрицательным оценкам.
      Руководство пропагандистской деятельностью оказалось возведенным в ранг государственной политики советского режима. Этот режим отличали: тщательно разработанная идеология, являвшаяся официальной доктриной, которая охватывала все жизненно важные стороны человеческого существования и поддерживалась по крайней мере большинством членов общества; единственная массовая партия во главе с одним лидером, вождем (в описываемое время – Сталиным), включающая относительно небольшой процент всего населения; система террора, физического и психологического, осуществляемая через партийный и полицейский контроль; технологически обусловленный, практически монопольный диктат партии и государства над всеми средствами массовой коммуникации.
      Для советского режима была характерна особая система тотальной пропаганды , которая характеризовалась следующими основными признаками:
      подавление любых альтернативных источников пропагандистского влияния (внутренних и внешних), прежде всего – запрет на свободный ввоз иностранной, причем не только пропагандистской, литературы и других носителей информации;
      централизация пропагандистской деятельности, которая выражалась в партийно-государственном руководстве и контроле над всеми вопросами пропагандистской стратегии и тактики; предельная идеологизация пропаганды, заключавшаяся в массированном распространении средствами информирования мировоззренческих постулатов, превращения этих средств в орудие обеспечения идеологических установок.
      Тесно связано с дефиницией «пропаганда» понятие «политико-идеологическая кампания». Как представляется, под политико-идеологической кампанией можно понимать инициируемое режимом сосредоточение внимания на той или иной группе вопросов внутриполитического (внешнеполитического) характера для достижения заранее определенных целей. Процесс этот в конкретных условиях конца 1930-х – начала 1940-х гг., когда в СССР уже существовала система тотальной пропаганды, осуществлялся путем активного воздействия на общественное сознание с помощью всех имеющихся политико-пропагандистских инструментов, начиная от устной агитации и кончая средствами массовой информации и печати.
      Развертыванию политико-идеологической кампании, как правило, предшествует начальный импульс, когда публично провозглашается установка высшего партийно-политического руководства о ее характере и содержании. Получив подобный импульс (или «посыл сверху»), органы политической пропаганды и агитации начинают проводить организационные мероприятия по перестройке своей работы в соответствии с полученными «руководящими указаниями». Затем в дело последовательно вступают высшее, среднее и низовое звенья пропагандистской структуры. Именно таким образом и осуществляется «начальная стадия процесса».
      Второй этап политико-идеологической кампании состоит в непосредственном внедрении в общественное сознание тех или иных конкретных установок внешнеполитического характера, сформулированных высшим политическим руководством страны и подхваченных агитацией и пропагандой. На этом этапе, как принято говорить, «идея овладевает массами» (или «масса овладевает идеей»). Такова общая модель осуществления политико-идеологической кампании, сложившаяся в СССР.
      В монографии также используется понятие наступательная война.По мнению российского военного историка М.А. Гареева, наряду с дефиницией «оборонительная война» оно имеет публицистический подтекст. «В прошлом», считал Гареев, определение «наступательная война» служило для выявления того, «какая сторона начинает войну». В ходе же самого вооруженного столкновения противоборствующие стороны «вынуждены были сочетать как наступательные, так и оборонительные действия». С М.А. Гареевым солидарен Г.В. Костырченко. Он писал, что «наступательные войны далеко не всегда являются захватническими, довольно часто они преследуют оборонительные цели, направленные на предотвращение уже подготовленной агрессии».
      В данной связи следует напомнить, что идеологи большевизма, прежде всего В.И. Ленин, вкладывали свой особый смысл в определение сущности наступательной войны. Ленин считал, что к пониманию войн нельзя подходить «с общим шаблоном». «Войны вещь архипестрая, разнообразная, сложная» – это ленинское определение относится к январю 1917 г., когда большевики еще не захватили власть в России. Один из главных типов войн, как представлял Ленин, вытекал из взаимоотношений между «угнетенной» и «угнетающей» нациями. Для него являлось аксиомой утверждение немецкого военного теоретика К. Клаузевица, что «всякая война есть продолжение политики». «Политика есть отношение между нациями, классами и пр.», – разъяснял Ленин, выводя из этого «общее правило»: война законнасо стороны угнетенной нации, будь она оборонительной или наступательной в военном смысле.
      После появления в 1917 г. на карте мира Советского государства и создания Коммунистического Интернационала (1919 г.), который превратился в «штаб мировой революции», большевистское руководство оказалось охваченным своеобразной эйфорией. Оно слепо уверовало в возможность ускорения с помощью военных акций «советизации» соседних стран.
      Одной из неудавшихся попыток осуществления на практике этого замысла явилась советско-польская война 1920 г. Хотя Красная Армия потерпела в ней поражение, для Ленина и его ближайшего окружения, а также для руководства Коминтерна стала аксиомой неизбежность накопления Советским государством достаточных сил для перехода от пассивной обороны к наступлению на капиталистический мир с целью уничтожения последнего. В том, что такой момент обязательно наступит, они не сомневались. В Политическом отчете ЦК РКП(б) на IX Всероссийской партконференции 22 сентября 1920 г. Ленин уверял: «Основная политика наша осталась та же. Мы пользуемся всякой возможностью перейти от обороны к наступлению». В перспективе предстоит, разъяснял Ленин своим сторонникам, еще неоднократно менять оборонительную политику на наступательную, пока все капиталисты не будут разбиты «до конца».
      Формулируя перспективную задачу Советского государства в заключительном слове в ходе прений по Политическому отчету ЦК, он подчеркивал: «...мы (большевики – В. Н .) действительно идем в международном масштабе от полуреволюции, от неудачной вылазки к тому, чтобы просчета не было, и мы на этом будем учиться наступательной войне». Подобного рода переход, начало нового периода «всемирной политики» Советского государства, согласно ленинскому предсказанию, суждено было отметить будущим историкам.
      На VIII Всероссийском съезде Советов (23 декабря 1920 г.) Ленин счел необходимым напомнить «о постоянно грозящей... опасности, которая не прекратится, пока существует мировой империализм». Говорить о том, что большевики «должны вести войну только оборонительную», это, по его мнению, означало «повторять старые, давно потерявшие смысл фразы мелкобуржуазного пацифизма». Имея в виду большевистское руководство, он прямо заявил: «Если бы мы перед... постоянно враждебными нам силами должны были дать зарок... что мы никогда не приступим к известным действиям, которые в военно-стратегическом отношении могут оказаться наступательными, то мы были бы не только глупцами, но и преступниками».
      Ленинская идея о необходимости перехода «от обороны к наступлению» соответствующим образом интерпретировалась идеологами большевистской партии, деятелями Коммунистического Интернационала, видными полководцами. Так, Н.И. Бухарин в своей статье «О наступательной тактике» (1920 г.) подчеркивал: «Мы живем на переломе, на грани между пролетарской обороной и пролетарским нападением (курсив мой. – В.Н.) на капиталистические твердыни». При активном участии большевика-ленинца М.В. Фрунзе была сформулирована доктрина революционной наступательной войны, призванная обеспечить победу мировой революции.
      И хотя в 1921–1923 гг., в условиях относительной стабилизации в Европе большевистское руководство попыталось сформулировать новую политическую концепцию, суть которой заключалась в отказе от военного варианта распространения мировой революции, предпочтения мирному пути отдано не было и полного отказа от революционных лозунгов не произошло. Переживаемый период был определен как временный, в течение которого следовало готовиться к новому вооруженному столкновению.
      Таким образом, Ленин и большевистское руководство трактовали наступательную войну с классовых позиций, сосредоточивая внимание на том, что в перспективе неизбежно вооруженное столкновение с «капиталистическим окружением», которое могло начаться не только с нападения врага, но, при благоприятных условиях, и по инициативе СССР.