Леонид Нетребо
      Загорелая звезда
      Андрей и Гуля с дочкой не пошли сегодня на пляж.
      Еще вчера вечером, сидя под остывшим тентом возвышенного летнего кафе с панорамой на западную часть бухты и наблюдая за плотной чередой замерших у бордюров набережной мужчин и женщин, взрослых и детей, с очарованно устремленными к одному картинными взглядами, провожающих солнце, семья решила несколько изменить привычный режим - сходить с утра в церковь, расположенную, как вещали курортные гиды, в сердцевине старого горного погоста. Вернее, так решила Гуля и сообщила об этом мужу и восьмилетней дочери Наташе. Андрей не выразил удивления или сомнения, он привык: раз жена решила не посоветовавшись, значит так надо и так тому и быть. В конце концов, церковь и кладбище это тоже, говорят, достопримечательность курортного городишки, в котором им выдалось этим летом провести часть отпуска. Да и от пляжа иногда нужно отдохнуть. Перемена рода впечатлений, контраст... Вообще, Андрей доверял своей обожаемой пассии и никогда не тяготился ее лидерством. Тем более, что Гуля, его мудрая, любимая Гуль, его смуглая Шехерезада, он был убежден, никогда этим не злоупотребляла.
      Наутро Андрей все же проявил инициативу, предложив до похода в "серьезные" места сходить на пляж, зарядиться утренним морем. Ну, а далее все по плану Гули.
      - Успокойся, - сказала Гуля, выходя из душевой и погружая махровое полотенце в пучину влажных волос, похожих в желтых утренних бликах гостиничной спальни на сноп блестящих коричневых водорослей, только что вынутых из огромного аквариума с древней водой, - валлиснерию, элодею, риччию..., - которые, Андрей это прекрасно знал, потом, высохнув на полуденном солнце, нежно, еле уловимо шуршат, соприкасаясь с упругим пепси-телом..., которые, позже, рассыпаясь на белом и становясь податливыми, близкими, пахнут терпко, горным миндалем... Которые... Гуля, Гуль, Гулька!... Лоза виноградная, роза чайная, тюльпан дикий!...
      - Успокойся, - Гуля погладила Андрея по щеке, выдыхая на свежевыбритую, смягченную лосьоном кожу подбородка обжигающий, хмелящий шепот, - я мокрая, Наташка проснулась, пусти. Никакого пляжа с утра. Не понимаешь? Очнись!... Мы идем в такое место... Мы с Наташей повяжем косынки...
      Несколько лет назад впервые попав на море, - а это случилось вскоре после свадьбы, которую Андрей и Гуля, уроженцы Узбекистана, грустно отметили в Сибири, куда, смятенно оглядываясь на горький шлейф непонимания, вязко тянущийся за двумя влюбленными, вынуждены были уехать после окончания Андреем института, - да, еще тогда, десять лет назад, Андрей сделал вывод, который с течением времени уже не менялся, - кавказские приморские городки, вытянутые каждый вдоль своего берега, если не считать собственно моря, состоят из трех основных частей: начальная полоса - безмятежная, праздная набережная, середина - суетная часть, с автодорогами, машинами, рынками, и третья - все остальное, куда попадает далеко не всякий отдыхающий, - то, что цепляется за коричневые скалы и тонет в буйной плотной зелени ближних предгорий... Приезжий человек, если ему доведется пройти пешком от городского пляжа до какой-нибудь достопримечательной сакли в горах, непременно, одно за другим, испытает три разных состояния: безотчетной, легкой удовлетворенности, прозаической озабоченности и одухотворяющего, мудрого спокойствия.
      Христианское кладбище утопало в разбавленном лучами позднего утра изумруде кореженных, но, при ближайшем рассмотрении, высоких и крепких, горных деревьев. Андрей, Гуля и Наташа медленно, слегка подгибая ноги, как при подъеме по ступенькам пологой лестницы, ступали по асфальту неширокой дороги, скудно покрытой ослабленными солнечными бликами, больше напоминавшей некогда облагороженную, а ныне безлюдную, несправедливо заброшенную аллею среди горного леса, скорбно обозначенную крестами, как метками, и обиженно уползающую пятнистой лентой все выше в лесные заросли. Встреча с первыми людьми, минут через десять после начала шествия, была неожиданной, настолько быстро печальное рукотворно-природное безмолвие завладело путниками.
      Двое растрепанных мужчин неопределенного возраста в засаленных старых рубашках и пожилая женщина благообразного вида копошились у крайней могилы. Вокруг этого места дорога делала крутую петлю, резко поднимаясь вверх, поэтому идущие имели возможность хорошо рассмотреть работающих. Стало понятно, что мужчины меняли старый металлический памятник, представлявший из себя пустотелую сварную конструкцию, на основательное каменное надгробье. Женщина, по всей видимости, хозяйка могилки, с белым узелком в руках, белоснежно чистым, как и платок, которым была аккуратно повязана ее седая голова, стояла рядом. Мужчины кряхтели, ворочая ломами тяжелую плиту, вполголоса ругались. Женщина виновато улыбалась, пыталась советовать, безотчетно жестикулировала, повторяя их движения, слабо перебирая ногами ... Через полчаса дорога закончилась тихим церковным двориком.
      Маленькая церквушка воспринималась настолько удаленной от оживленных улиц, что, казалось, в ней, как в охотничьей сторожке, не должно быть постоянных обитателей.
      Андрей обратился к первому появившемуся человеку во дворе, им оказалась строгая полная женщина в одежде, простой, но с иголочки, напоминавшей халат главной уборщицы. Видно было, что она не последняя фигура в этом заведении. "Попадья", - про себя охарактеризовал ее Андрей.
      - Ребенка окрестить? - "попадья" твердо посмотрела на каждого члена семьи, задержалась взглядом на Гуле. - Завтра в одиннадцать. Готовьте пятьдесят рублей. Крестного отца, крестную мать. Но... - Она опять сделала акцент особым взором на Гулю: - Родители ребенка должны быть православными!... Само собой - крестные. Тоже!...
      Андрей верующим себя не считал, хотя и был удостоен таинства крещения, правда, еще в глубоком детстве. Инициатором сегодняшнего мероприятия была Гуля. Она, не считая себя ни христианкой, ни мусульманкой, тем не менее полагала такое "безверное" положение дел в принципе ненормальным. Однако, следовало из ее рассуждений, - Гулю и Андрея уже не исправить, и выдавать желаемое за действительное - притворство, которое не меньший грех, чем откровенное богохульство. Давай оставаться самими собой, - сказала она ему однажды, когда, опять же, по ее инициативе, зашел разговор на тему веры, оставаться собой честнее всего, за это нам проститься. Так и сказала: "За это нам проститься..." ( Андрей после этих слов, помнится, серьезно согласно кивнул и мысленно - только мысленно! - улыбнулся). Иное мнение было у Гули относительно того, какое место религия должна занимать в жизни их детей. Разумеется, и здесь не должно быть никакого принуждения, говорила она... Но если у ребенка имеется интерес к этой теме, то обязанность родителей помочь ему в этом.
      Андрей не возражал: против последовательных, стройных рассуждений Гули, как всегда, не было смысла возражать. Поэтому, когда сегодня утром она повторила ему свои "теологические" выкладки, Андрей, как номинальный глава семьи, сам, поспешно, обосновал вывод в необходимости намеченного, вернее подсказанного женой мероприятия: действительно, Наташке преподавали в школе, правда, в порядке факультатива, элементы "Закона божьего", а дома она частенько мусолила "Библию для детей". Главное, недавно загундосила: "Когда вы меня покрестите? У нас полкласса уже с крестиками!" В конце концов, хуже не станет...
      - А где у вас тут руководство? - спросил Андрей, вертя головой, всем видом показывая, что не придает решающего значения словам "попадьи". Батюшки нет. В городе. Вон, если не верите, обратитесь к дьякону, - быстро проговорила "попадья", удаляясь и показывая на невысокого плотного парня в новой рясе, который, как оказалось, находился рядом и наверняка слышал весь разговор.
      Парень, наверное, недавний семинарист, судя по возрасту и благополучному розовощекому облику, - если бы не его характерная одежда, вполне сошел бы за недавнего выпускника технического вуза, скоротавшего учебные годы не в "роскошных и хлебных" хоромах студенческого общежития, но в скромной, обереженной даже от тени искуса семейной келье. Во внешности молодого дьякона, - к какому-то неожиданному, безотчетному, неудовольствию Андрея, - не было ни печати принадлежности к духовной когорте, ни стремления казаться значимее. Видно было, что он уже чувствует себя участником разговора, который начался между Андреем и "попадьей". Он больше смотрел на Гулю и его открытое миролюбивое лицо имело несколько виноватое выражение.
      - Слушай!... - Андрей в манере недавнего студента, как к ровеснику, обратился к дьякону. Он демонстративно загородил собой Гулю, прежде всего для того, чтобы показать самой Гуле, что дело вовсе не в ней. Послушайте... У нас очень мало времени. В том населенном пункте, где мы постоянно проживаем, нет церкви... - он неожиданно для самого себя перешел на несвойственный ему дребезжащий, саркастический тон: - ...Неужели моя дочка не может быть свободно крещенной, если я... - нехристь? Да нас, как вы прекрасно знаете, целое поколение таких! Тогда, как нашим детям приобщится... - Андрей несколько секунд подыскивал подходящее для выбранного тона слово, не найдя его, закатившимся взглядом окинул здание церкви, театрально развел руками, слегка наклонил корпус в сторону священника и закончил вполне лояльно, пытаясь показать содержанием и окраской последней фразы, что предыдущая тирада была не эмоциональным срывом, а проявлением осознанной - ну, может быть, несколько резковатой - иронии: - Подскажите выход заблудшим, отче!... - Я сразу понял, что вы приезжие, - кивнул дьякон понимающе и примирительно, однако ему не удалось избавится от виноватого выражения на лице. Качнув красивой головой в сторону, он продолжил без всякого видимого перехода: - Анастасия Ивановна заведует формальными делами, исключений нет... Если уж что сказала!... - Он несколько понизил голос: Ну, в принципе, можно было сказать, что вы крещенные... - дьякон попытался заглянуть за спину собеседника, слова предназначались для его смуглой жены. Заметив, что Андрей нахмурил брови и старательно расправил плечи, торопливо продолжил: - Вы, родители, можете завтра принять обряд крещения вместе со своим ребенком. Да, да! - он радостно закивал, довольный тем, что быстро нашел приемлемый для всех выход. - Тогда будут соблюдены все формальности! Я поговорю с Анастасией Ивановной... - он скосил глаза - внезапно, так же как и появилась, улыбка сошла с его лица...
      Андрей обернулся. Он увидел, что Гуля, слегка понурив повязанную косынкой голову, держа за руку Наташу в такой же косынке, направлялась в сторону выхода из церковного дворика...
      Они уходили не быстрее, чем шли сюда. Так было из-за того, что Андрей старательно замедлял шаг, делая походку небрежной. Даже пытался шоркать туфлями по асфальту, как это всегда делал сланцами по набережной. Смешил Наташку. Громко объявил дочери, что следующий их культпоход будет в дельфинарий, стал увлеченно рассказывать, какие это умные животные дельфины, сколько пользы могут они принести человеку.
      Гуля шла чуть впереди. Она не смотрела ни на Андрея, ни на Наташу, но, то и дело отворачивая голову, с повышенным вниманием созерцала все предметы, которые попадались на пути - деревья, памятники, кресты...
      Дочь старательно подыгрывала отцу, делая вид, что ей безумно интересны буквально все сведения о друзьях человека - дельфинах.
      Гуля иногда поднимала лицо вверх - на щеке, видимой Андрею, появлялась ямочка... Андрею вдруг показалось, что вот это все уже было!... Да, да, именно так (или почти так?): церковь, солнечный день, радость от молодости, здоровья или только безотчетное ожидание радости, тревожного счастья, - все это вдруг сменившееся чувством странной, несобственной, косвенной вины, нежность, красивая Гуля, проглатывающая горечь...
      ...Это было лет пятнадцать назад. Нет, точно: пятнадцать лет назад. Он только что окончил школу. Гулька, соседская девчонка, приехала из Ташкента домой на каникулы. Вообще-то, настоящее ее имя было Гуль, по-узбекски цветок. Но русские соседи и одноклассники звали ее Гулей. Несколько лет они с Андреем учились в одном классе, потом Гулька перескочила один, кажется, пятый класс. Потому этим летом она считалась уже студенткой второго курса ТашГУ, а Андрей еще только выпускником средней школы.
      Впрочем, тогда для Андрея это не имело никакого значения - ни Гулькино "вундеркиндство", ни сама Гулька, ни какая-либо другая из девчонок. Днями он купался в Сырдарье, вечерами дотемна сидел с парнями в старой тополиной аллее, как и все, курил дешевые сигареты "Памир", бренчал на гитаре... Остальное время, если оно оставалось, готовился к экзаменам в институт. Все равно в какой...
      В один из тех летних дней он, по веселому случаю, стал крестным отцом двух своих племяшей: старший брат Андрея, уступая просьбам родителей, покрестил спиногрызов-погодков. Для этого пришлось всей карнавал-процессией съездить в "область" - в Узбекистане не в каждом городе есть православная церковь.
      Андрей, будучи, как многие его сверстники, окрещенным еще в беспамятном детстве, и зная об этом, тем не менее считал, что побывал в церкви впервые. Храм не произвел на него благоговейного впечатления. После того сумбурного посещения остались воспоминания об огромных желтых куполах, высоком круглом зале с расписанными стенами, рокочущем священнике, брызгающим на детей водой. Запомнилось, как спешно его обучали креститься, перед тем как отправить в помещение, где через несколько минут предстояло участвовать в торжественной процедуре, как он потом боролся с собой, чтобы не рассмеяться в ответственный момент.
      Вечером событие обмывали. Во дворе, под виноградником, стоял по-праздничному накрытый стол. Завели магнитофон. Новоиспеченных пяти-шестилетних христиан наскоро покормили и, запретив - только до конца сегодняшнего дня - снимать пластмассовые нательные крестики на шелковых нитках, выпустили играть на улицу.
      Племяши периодически забегали во двор. Взрослые поправляли им крестики и они опять убегали. В один из забегов дети, слегка возбужденные, вынесли из мастерской молоток и с целеустремленным видом выскочили на улицу.
      - Пойду посмотрю что они там с инструментом, - объяснил Андрей, выходя из-за стола. После выпитой очередной рюмки домашнего вина ему хотелось курить, при родителях делать это он еще стеснялся.
      Он вышел за ворота, достал сигарету. Невдалеке именинники увлеченно, по очереди, стучали молотком. Интересно было смотреть на них. Они сидели на корточках с закушенными языками, сосредоточенные взгляды были устремлены под собственные ноги, куда направлялись удары, крестики покачивались на нитках в такт движениям. У одного, от усердия, крестик заскочил за плечо, упал за воротник.
      Ранний вечер был уютным, светлым и теплым, играла музыка... Внезапно из соседских ворот, тревожной кометой, вспарывающей идиллию, выскочила девчонка в огненном атласном платье и в шароварах с желто-красными продольными лучами, с развевающимися кистями волос, подбежала к детям. Андрей не сразу понял, что это была Гулька. Она вскрикнула, быстро присела около малышей, выгнув назад спину как кошка, сунула руки прямо под взлетевший вверх молоток, выхватила оттуда какой-то предмет, похожий на камень, на секунду задержала его в ладонях перед лицом, затем прижала к груди и убежала домой. Дети заплакали: как никак именинники - и на тебе...
      Андрей удивился Гульке. Конечно, девчонка еще, но не до такой же степени - с малышами связываться. Все таки студентка...
      "Христиане", волоча молоток и обиженно хныча, побрели домой. Андрей успел потрепать одного по свежеостриженной головке. Покуривая, подошел к Гулькиному дому, присел на скамейку. Он и не думал разбираться что к чему. Просто, со взрослыми за столом было уже неинтересно, а здесь, если Гулька надумает еще выйти на улицу, можно будет спросить у нее, просто так, как там в Ташкенте, в университете, в общаге.
      В Гулькином дворе слышалось движение, звучала непонятная речь, затем вроде все стихло. Андрей уже собрался уходить, когда услышал, что за стеной во дворе кто-то плачет. Прислушался, это была Гулька. Наверное по пальцу молотком получила, подумал Андрей и чуть не засмеялся. Да, дела. Думать нечего, придется зайти, извинится за племянников.
      На их дружной улице было допустимо войти к соседям без стука с последующим громким оповещением о своем приходе: эй, соседи, есть кто дома, салям алейкум! Андрей, напустив на лицо беспечное выражение, открыл калитку. Увидел у топчана Гульку. Она стояла на коленях спиной к гостю и плакала. Что-то было такое в ее позе, в негромком плаче... Во всем этом была не просто обида. Странно... Палец не судьба, заживет, - примерно так говорила в подобных случаях мать Андрея. Но... от того, что рядом страдал человек пусть несоразмерно страдал тому, что произошло, - Андрей не мог оставаться в безмятежном состоянии. Не смея издать звука, нерешительно приблизился. Он заметил, что волосы на голове соседки были заплетены в косички только наполовину - видно, сидела у окна, наводила марафет, а потом как была выскочила на улицу. Волосы у нее были не гладкие смоляные, как у большинства узбечек, а словно напитанные густым солнцем: объемные, темно-коричневые, точнее, цвета крепко заваренного черного чая, и - Андрей, кажется, так впервые в жизни возвышенно подумал - будто взбитые знойным феном... Несомненно, это была штучная работа (он продолжал оценивать то, что видел перед собой, в том же хмельном, и потому высоком слоге) - бога, аллаха или иного небесного парикмахера: каждый волосок закручен в тончайшую упругую спираль, а затем насильно вытянут до состояния золотой нитки от спелого кукурузного початка... Андрей подумал, что если к этим волосам сейчас прикоснуться, они окажутся колкими, но мягкими, податливыми, покорно прижмутся к телу, а когда отпустишь - опять примут первоначальную форму. Гуля резко обернулась, забросив каштановый сноп за плечи, подняла лицо. Оно было мокрое, черные глаза гневно горели. Андрей непроизвольно втянул голову в плечи. На какое-то мгновение Гуля прикрыла веки, страдальчески сомкнула губы, на щеках сыграли ямочки, смуглый точеный подбородок качнулся вверх, как будто проглотила что-то горькое. Ее состояние передалось Андрею: кадык непроизвольно метнулся вверх, горло обожгла колючая сухость. Он стал искать глазами ее руки, ушибленный палец, как будто надеялся, увидев причину уже их общего страдания, этим от него избавится. Подошел к Гуле близко и осторожно заглянул ей за плечо...
      На коврике у топчана, куда упирались Гулины коленки, лежала средних размеров черепаха с расколотым на две половинки панцирем...
      Наташа тормошила отца за руку, Андрей очнулся.
      - Пап, смотри!...- шептала дочка, делая страшные глаза и исподтишка кивая в сторону от дороги.
      Оказывается, они поравнялись с теми мужчинами и женщиной, которых уже видели по пути в церковь на этом же месте. Новое надгробье было уже установлено, место прибрано, могила приняла сияющий, торжественный, Андрею даже показалось - жизнеутверждающий вид. Мужчины только что начали трапезничать после удачно завершенной работы. Узелок, который еще недавно был в руках женщины, превратился в скатерку, бутылку водки, нарезанную колбасу, несколько яиц, зелень, край белого хлеба. Все это удобно разместилось на невероятно горизонтальной, матово отсвечивающей поверхности только что установленной плиты. Мужчины, ставшие вдруг похожими на пожилых братьев-двойняшек с седыми одуванчиковыми головами, сидя лицами к дороге, плечом к плечу, прямо на земле, так что подбородки почти лежали на испачканных землей коленках, разлили водку на двоих, чокнулись, уважительно качнули полными стаканами в сторону счастливо улыбающейся женщины, продолжавшей стоять рядом, не спеша выпили. Влажно моргая, откусили от луковиц, синхронно щелкнули вареными яйцами по мрамору...
      - Пап, это ведь плохие дяди? - негромко спросила Наташа, когда люди остались позади.
      - Нет, Наташа, с чего ты взяла! - Андрей едва не остановился от удивления.
      - Ну, ты видел, какие они?
      - Какие? - Андрей заметил, что молчаливая Гуля повернула голову в их с Наташей сторону.
      - Небритые, зубов нет, одежда... Мне кажется, это бомжи!
      - Ну, знаешь!... - Андрей пожал плечами. - А хотя бы и так?
      - А разве не грех с их стороны - ругаться... - да-да, я слышала!... - и распивать спиртные напитки прямо на могиле? - торжественно выложила последний козырь Наташа и, прищурясь, значительно посмотрела сначала на отца, а потом на мать.
      Андрей вскинул брови, лоб покрылся мелкой гармошкой глубокомысленных морщин, набрал в легкие воздуху, готовый разразиться длинным, многовариантным объяснением, но взглянув на Гулю, понял, что это излишне: мать уже ответила дочке - покачала отрицательно головой. Упругие сухие риччии-валлиснерии-элодеи печально колыхнулись под тесным треугольником газовой косынки.
      Наташа обиженно замолчала, а через несколько минут, на выходе с территории кладбища, упрямо выдохнула, ни к кому не обращаясь, - то ли спросила, то ли возразила:
      - А тогда что такое грех...
      "Суета," - хотел ответить одним словом Андрей, но, удивленный этому, быстро и, главное, неожиданно появившемуся в нем ответу, промолчал.
      Андрей, Гуля и Наташа так и не пошли сегодня на пляж.
      Готовясь к выходу на предзакатную прогулку, Гуля, непривычно покорно, выполнила странную для последних лет просьбу Андрея - позволила мужу и дочери сотворить себе прическу, нравившуюся Андрею в пору их общего студенчества, которую искусно выполняли ташкентские парикмахеры-"шелкопряды": конструкция из "сорока" тончайших косичек, подобная коконному плетению, висячей корзине макраме, подчеркивающая свободу и объем воздушно охваченного снопа основной массы упругих волос.
      Они взяли "Полероид" и вышли на набережную. Томная набережная, пахнущая сосной, эвкалиптом и шашлыковым дымом, пела и танцевала, гуляла по аллеям, целовалась, смеялась, провожала солнце.
      Этот период вечера - рай для фотографов. Профессионалы досадливо косятся на любителей: здесь и там урчат "полероиды" - с появлением "мгновенного фото" жизнь "шабашников" усложнилась, приходится улучшать сервис, снижать цены.
      Фотоаппарат Андрея в этот вечер работал с двойной нагрузкой. Андрей неистовствовал, веселя жену и дочку: он, хохоча до боли в груди, снимал их на фоне всего, что было перед глазами, - пузатых мужчин, смешных карапузов, носатых барменов, щурящихся от дыма мангальщиков... Когда "апельсин" завис над мысом, Андрей стал изощряться в монтаже: Наташа встала между основным объектом заката и фотоаппаратом, сделала ладони лодочкой, подняла на уровень плеч и затем отвела ковшик-ковчег в сторону. Андрей прицелился, нажал на рычаг. Импортное чудо зажужжало, показало фотографический язык. Запечатлелось солнце в дочкиных ладонях.
      Гуля не соглашалась на подобную операцию. Смеялась и не соглашалась. Она все больше и все свободнее смеялась. Андрей дурачился, становился на колени, наводил объектив. Гуля закрывала лицо ладонями, смеялась, отворачивала голову, безжалостно "разбивая" непрофессионально, непрочно сделанную прическу, уходила в сторону. А солнце быстро садилось. Наконец, Андрей, изловчившись, "поймал" Гулю взметнувшейся прямо перед оранжевым шаром, загораживающей на миг стремительно тающий закат, и радостно запустил "урчалку". Вся семья склонилась над медленно проявляющимся бумажным кадром.
      - Не получилась фотка, - вздохнула Наташа.
      - Получило-ось!... - радостно закричал Андрей, привлекая внимание соседей по аллее.
      Смутный Гулин силуэт, мерцающий в обмане глянца, явился летуче изогнутым в ускользающем порыве, на фоне бледно-голубого неба, - с серебряным ореолом, нимбом, омывающим вскинутые выше неясных гор огненные кисти волос.
      ... Августовский закат - пожалуй, единственная достопримечательность этого южного курортного городка. Ежевечерние проводы солнца превращают всех отдыхающих и коренных горожан в единоверцев-язычников, на несколько минут объединенных волнительным сакральным актом. Наступает момент, когда "загорелая звезда" зримо устремляется к краю земли, обозначенному для наблюдателей Западным мысом - правым рогом городской бухты. Быстро меняются краски моря, быстро темнеет. Еще несколько минут, секунд, и апельсиновый шар коснется зубчатых гор. Мгновения - и исчезнет само ярило, а потом и его оранжевое эхо...