Так говорили мужчины, которые ехали со мной. Это были сэр Уэзерол, доктор Миллер и патер Дилоуби, который хотел организовать у туземцев новую миссионерскую станцию. Он рассказывал мне, скольких чернокожих ему удалось окрестить в своей жизни. Приятно было слушать его рассказ после утренних наставлений доктора Миллера, который не задумываясь стал бы кастрировать негров, если бы только нашелся человек, готовый солидно компенсировать ему риск подобного преступления.
      ПРЕДАТЕЛЬСТВО
      Туземцы встретили нас хмуро. Они издавна слыли людоедами, и только карательная экспедиция майора Уэлса, который недавно устроил здесь такое побоище, что оставшиеся в живых оказались не в силах съесть всех мертвых, заставила их скрыть от белых людей свой варварский обычай. Да и, кроме того, после недавней резни они отнюдь не горели желанием признать белого бога, которого им навязывал патер Дилоуби. Ибо они исповедовали собственную религию, и в этой религии - о, горе нам! - человекообразные обезьяны, называемые на их языке "импунду", играли весьма своеобразную роль. Туземцы считали их лесным народом, священными животными, которых запрещалось убивать и употреблять в пищу. Очевидно, именно поэтому они и вознаграждали себя тем, что поедали своих врагов.
      Вот почему нелегко было найти носильщиков для нашей экспедиции, и те несколько безбожников, которых нам все же удалось завлечь разными посулами, пришли в неописуемый ужас, когда узнали, для каких целей нам нужны обезьяны.
      - Начнем охоту прямо на месте, - решил сэр Уэзерол. - В обезьяньем раю.
      До этого места нужно было идти двенадцать томительных дней, начиная от последнего негритянского селения на реке Нелле. В пути пришлось пересечь два огромных болота, преодолеть водопад и прорубить дорогу через густые заросли лиан - ничего подобного в Африке я еще не видела. В добавление ко всему то и дело приходилось уговаривать наших проводников не бросать нас, обещать им новые подарки и открывать бутылки с дешевым виски. Я никогда и не предполагала, что утро в этих краях может быть таким студеным, и только теперь поняла, что прав был доктор Миллер, утверждая, что в Экваториальной Африке пара пустяков схватить простуду или воспаление легких. Комары и мухи цеце осаждали нас днем и ночью. Огромные летучие мыши так шумно хлопали крыльями, кружа над нашим костром, что заглушали даже гул тамтама, которым туземный колдун беспрерывно призывал вернуться своих заблудших овечек.
      Экспедиция началась скверно. Но самое неприятное ожидало нас впереди, когда, добравшись наконец до места, где некогда сэр Уэзерол построил свою базу, мы не нашли ни закопанного в землю сундука с продовольствием, ни спрятанной в металлический ящик карты. Хижина сгорела, от ящика не осталось и следа, продукты кто-то унес. Только к вечеру мы обнаружили под молодой пальмой раскрытый сундук, в котором, точно собачонки в будке, уютно устроились маленькие обезьянки. Мы их всех поймали. Только шимпанзе нам не попадались. Обезьянки не представляли никакой ценности для нашего доктора.
      - Железами этих крошек не омолодишь ни одного миллионера, - смеялся он. - Не за ними мы сюда пришли...
      Наши проводники смирились бы с мыслью, что мы ловим обезьян для зоопарка или охотимся на них ради шкуры - такое уже проделывали до нас другие европейцы, - но потрошить обезьян? Нет, с этим они не могли смириться. На другой день проводники сбежали, прихватив с собой все наши ружья и боеприпасы. Уже в полдень мы услыхали вдалеке залпы из всех наших винтовок, точно там была ярмарка или веселое гулянье.
      - Это вы во всем виноваты, - набросился на сэра Уэзерола доктор. - Надо было нанять негров на побережье. Они понадежней. А вы, с вашей экономией...
      - Зачем вы вообще нас сюда затащили? - ворчал патер. - Здесь обезьян не больше, чем в любом другом месте Африки.
      Так они спорили до самой ночи.
      Но нам не суждено было узнать, зачем сэр Уэзерол привел нас сюда. В тот же вечер он покончил с собой выстрелом из револьвера. Скорее всего, наша экспедиция за обезьянами преследовала какую-то иную цель, которой он так и не достиг, обнаружив пропажу карты. Мы похоронили сэра Уэзерола, как христианина. Патер Дилоуби произнес над могилой речь, и мы открыли последнюю банку консервированных ананасов с рисом, которую не успели утащить туземцы.
      В наследство от сэра Уэзерола нам остался только небольшой дамский револьвер, который мог лишь раздразнить взрослого шимпанзе, если мы вообще его встретим. Но патер Дилоуби был в Африке не впервые и имел опыт по части охоты. На обратном пути ему нередко удавалось подстрелить какую-нибудь живность к обеду. Вдобавок погода улучшилась, нас больше не мучили дожди, и я стала надеяться, что обратный путь будет поприятнее.
      - Кто же нам теперь заплатит? - сетовал доктор Миллер. - У этого старого мошенника, конечно, не было в кармане ни гроша. Очевидно, он отправился в путешествие, чтобы поправить свои дела. Неизвестно, как мы вообще доберемся до Европы.
      Да, я забыла вам сказать, что у покойника мы нашли только два фунта пять шиллингов и три чековые книжки без единого бланка. Но мне все еще не было понятно, чего опасаются мои спутники. Я-то чувствовала себя в этих джунглях превосходно. Мать, очевидно, вышлет мне денег на обратную дорогу, но если потребуется - можно остаться здесь и на несколько лет. Мне казалось, что мы вернемся без особого труда.
      Но я ошиблась. Тропинка, которую туземцы прорубили в джунглях, совсем заросла. Здесь все растет буквально на глазах. И там, где мы прошли, лианы, казалось, стали еще гуще и толще. Бывшая тропинка напоминала рану, которая затягивалась целительным и еще более крепким рубцом. А у нас не было ничего, кроме перочинного ножа и скальпеля из лаборатории.
      - Ну и влипли мы в историю, - пробормотал, чертыхаясь, патер. - Почему он не взял с собой хотя бы радиопередатчик... Даже на этом хотел сэкономить. Как же теперь звать на помощь?
      И он с яростью швырнул на землю рюкзак покойного Уэзерола, который мы несли по очереди.
      Мне хотелось, чтобы мои спутники не щадили меня и не избавляли от обязанностей. В тот день я впервые почувствовала себя усталой. И мною впервые овладел страх. Но теперь я уже боялась не того, что меня обидят; я испугалась за свою жизнь.
      Я сделала несколько шагов, но лианы преградили мне путь. Они стояли густой плотной стеной. Трудно представить, что мы вообще сможем пробраться сквозь эту чащу. Прислонившись к пальме, я заплакала. Попыталась разорвать лианы руками, но ничего не получилось. Ко мне подошел доктор Миллер. Он стал успокаивать меня и даже обнял за плечи. Этого еще не хватало!
      - Оставьте меня в покое! - заорала я и вкатила ему две увесистые пощечины. - Неужели я убежала в джунгли ради того, чтобы уединиться здесь с вами, с таким уродом? - И я разразилась истерическим хохотом.
      Патер был гораздо толще, чем обычно бывают святые отцы. Он простер надо мной руки, и несколько минут я молилась вместе с ним, словно маленькая девочка.
      Мы заснули в наскоро сооруженной палатке, нимало не заботясь об охране. Пройди мимо пантера - она неплохо бы поужинала... Но пантера в эту ночь, наверное, была далеко или просто нас охранял какой-то добрый дух. Надо думать, кто-то охранял! Потому что утром, когда я встала и протерла глаза, то застыла в изумлении, увидев узкую тропинку, вырубленную в зарослях лиан. Ночью кто-то прорубил нам дорогу в джунглях.
      - Смотрите-ка! - позвала я обоих мужчин.
      - Чудо, - осенил себя крестом отец Дилоуби. - Ты просто святая... Дева Мария услышала твои молитвы...
      - Чепуха, - буркнул доктор Миллер.
      - Если не верите, можете оставаться здесь, - осадил его патер. Обняв за плечи, он повел меня в чащу леса. При этом он так прижимался ко мне, что пришлось его оттолкнуть. Неужели и этот набожный патер туда же? Неужели ничто не спасет меня от него?
      На другой день мы опять обнаружили прорубленную в зарослях тропинку. Теперь уже нас охватил страх.
      - Ну вот, пожалуйста... - торжествовал доктор Миллер, который, разумеется, отправился с нами дальше. - Еще не известно, куда заведет нас этот зеленый туннель. А что, если там впереди, алтарь не девы Марии, а здешней богини мщения, которая потребует человеческих жертв? Забавное будет зрелище: ирландский католик превращается в черного знахаря. Теперь можно ожидать чего угодно, любой ерунды: ведь мы потеряли здравый смысл.
      - А по-вашему, лучше умереть с голоду?
      - Это более логично. Нам нельзя рассчитывать на чью-то помощь, на разум надеяться нечего. Мы поставили на карту свою жизнь. Эрго - мы должны умереть. И вот нам дарует жизнь некая иррациональная сила, которая кажется мне еще более подозрительной, нежели эта трясина, в которую мы, чем дальше идем, тем больше погружаемся, - непрерывно бурчал доктор.
      На его лице было написано явное недоверие, и все же он упрямо шагал вперед, ибо тоже надеялся на спасение, пусть даже вопреки здравому смыслу.
      Внезапно у небольшой сухой поляны тропинка оборвалась, джунгли расступились. Посреди поляны стояло несколько палаток. Мы наперебой закричали и бросились к лагерю, голодные и исцарапанные. Но нам никто не ответил.
      МЕРТВЫЙ ЛАГЕРЬ
      Я первая подбежала к палаткам, но вокруг - никого. Видимо, покинутый лагерь. Заглядываю в ближайшую палатку. Там, на кроватях, лежат два скелета, начисто обглоданные муравьями, а на голых черепах - тропические шлемы немецкого африканского корпуса. Я не могла оторвать от них взгляда. Так и стояла, будто остолбенела. Мертвый лагерь.
      Как мы потом установили, люди умерли лет двадцать назад, во время первой мировой войны, а скорей всего они даже и не знали, что началась война.
      Мы нашли двадцатилетней давности консервы, боеприпасы и водку. Все было в стеклянной посуде, упаковано тщательно, с настоящей немецкой аккуратностью. Даже ружья с отлично смазанными затворами и стволами нисколько не заржавели за все эти годы. В особом футляре мы нашли дневник экспедиции. В этом дневнике барон фон Хоппе прощался с миром; его, одинокого и больного, покинули носильщики. Значит, не мы первые в таком положении. И в заключение длинного письма барон выражал надежду, что кто-нибудь спасет его трехлетнего сына, которого он вынужден был взять с собой в экспедицию. Но спасители, по всей видимости, не пришли, так как дневник остался нетронутым. Детского скелета нигде не было видно.
      Впрочем, мы особенно и не искали, потому что переходы последних дней по таинственной просеке в джунглях совсем отучили нас логически мыслить. Я упала на свободную кровать в покинутой палатке, и мне было наплевать, что на соседней кровати лежат скелеты.
      Меня разбудили громкие голоса: это доктор Миллер настиг в джунглях наших негров. Скорей всего они решили, что имеют дело с колдуном, потому что даже местные следопыты не могли бы так быстро пробраться через тропические заросли. Негры распростерлись ниц перед доктором и стали просить пощады. Они вернули нам все оружие и были готовы нести поклажу. Только где она, наша поклажа! Даже одежда на нас была изодрана в клочья. Мы не могли показаться носильщикам в таком виде. И тогда патеру Дилоуби, который в это время хоронил оба скелета в лесу, пришла в голову счастливая мысль. Вернувшись, он открыл сундук, в котором хранилось снаряжение барона фон Хоппе, и мы все переоделись. Оказалось, что в составе экспедиции была какая-то женщина. Мне достался ее допотопный наряд с турнюром и широкой юбкой. После такой метаморфозы нам больше не пришлось доказывать черным носильщикам нашу способность к чародейству. Они беспрекословно поверили, что доктор Миллер намного искуснее их местных знахарей, и, конечно, обещали завтра же отправиться с ним ловить обезьян.
      После полудня мы принялись за дела: ознакомились со снаряжением покинутого лагеря, связали сети для ловли обезьян и подготовились к вечеру. Все были счастливы. Тем более что и немецкие консервы оказались съедобными, и водка отличной. Только мне было не по себе. Мной снова овладел безотчетный страх. Не знаю, чего я боялась. Доктор и патер пребывали в восторге, оттого, что у них появились шансы на успех, и забыли, что этим шансам они обязаны бессмыслице (по мнению одного) и чуду (по мнению другого). Только я не переставала обо всем раздумывать. Думала и о том, почему меня снова охватил страх. Мне казалось, будто кто-то все время смотрит на меня, будто кто-то ходит за мной. Но кто? Мне было очень плохо.
      Только во время обеда я заметила его. Сегодня, впервые за долгое время, доктор Миллер сварил горячую еду, и мы все сошлись вокруг костра. И тут я снова ощутила на себе этот взгляд. Я было повернулась в сторону леса, но вдруг решила посмотреть вверх и подняла голову, Там, на вершине дерева, висела большая светлая человекообразная обезьяна. Она держалась за ветку только одной рукой и внимательно следила за каждым нашим движением. Я точно окаменела и не могла пошевелиться.
      - Что с вами, дитя мое? - спросил патер Дилоуби.
      У меня словно язык прилип к гортани. Тогда патер тоже поглядел вверх. Все мы застыли недвижимо, как и негры, которые никогда в жизни не видели такой обезьяны.
      - Внимание... тише... - предостерег нас доктор и скрылся в палатке.
      Между тем обезьяна спустилась по лиане с дерева и медленно, на четвереньках приближалась к нам, делая круги. Негры упали на колени, решив, что сам лесной бог пришел их покарать.
      Но в этот момент откуда-то вынырнул доктор Миллер и набросил сзади сеть на обезьяну. Шимпанзе сразу же перестал метаться. Теперь даже мне Миллер показался чародеем. К вечеру он построил деревянную клетку, отыскал где-то большой висячий замок и запер обезьяну.
      - Вот это добыча! - говорил он. - Настоящая сенсация! Зоологические сады будут драться из-за него.
      - Но он как-то странно смотрит на меня...
      Я все еще была сама не своя. Даже не предполагала, что обезьяны могут до такой степени походить на людей. Мне не хотелось подходить к клетке, да и негры не отваживались на это.
      - Они обратили вас в свою веру? - смеялся доктор.
      - Странно только одно, - заметил патер, который немного завидовал доктору и не слишком-то радовался его успехам, - что я в жизни не слышал о светлых шимпанзе. Да к тому же еще без волос на теле!
      - Значит, вы очень мало в жизни слышали, - усмехнулся доктор с превосходством естествоиспытателя, - знаменитая самка шимпанзе Масука из берлинского зоосада была абсолютно лысая, точно Гай Юлий Цезарь...
      - Но у этой обезьяны совершенно особенные надбровные дуги... продолжал патер. - И нижняя челюсть у нее такая же, как у вас или у меня... посмотрите...
      Мы сидели рядом с клеткой. Шимпанзе все время смотрел на меня, хотя был связан веревками, точно новорожденный свивальником.
      - Не станете же вы утверждать, что это человек? - засмеялся доктор и швырнул в зверя дымящуюся сигару.
      Зверь заревел от боли.
      - Может быть, вы считаете его человеком? - со смехом спросил Миллер, когда мы отбежали от клетки. - Природа могущественна. Возможно, это какая-то мутация, какой-то переходный вид, кто знает. Этот экземпляр прославит нас. Не хотите ли выпить? - пригласил он меня, останавливаясь перед входом в палатку.
      - Нет, - ответила я.
      Я хотела домой. Слишком уж много неожиданного встретилось нам в этом путешествии...
      Но самая большая неожиданность ждала нас на другое утро. Клетка была пуста. Веревки, которыми нам удалось вчера связать шимпанзе, валялись на земле. Патер Дилоуби поднял сбитый замок.
      - Он использовал в качестве рычага обгорелую палку... Никогда не слыхал, чтобы шимпанзе были взломщиками...
      Ни слова не говоря, доктор вытащил из кармана тяжелый пистолет.
      - Подождите, Миллер, опомнитесь. Я не допущу, чтобы вы совершили преступление. Неужели вы не понимаете, что собираетесь убить человека? И к тому же человека, которому мы обязаны спасением? Кто же еще прорубил нам дорогу сквозь заросли лиан? Теперь я знаю - это не было чудом. Нас спас юный барон Хоппе, которого вырастили обезьяны... - И патер отбросил носком башмака перегрызенные веревки. - Это такой же человек, как и мы с вами.
      - Кто? - Я не могла удержать восклицания.
      Но доктор будто и не слыхал слов патера. Он не хотел отказываться от своего намерения и стал подстрекать к бунту наших негров. Те пали перед ним на колени, дрожа от страха.
      Вдруг мы увидели, что к нам спокойно приближается наш пленник в костюме доктора Миллера, очевидно, похищенном ночью. Он не боялся огня. И был сложен, точно Адонис.
      Но доктор все же выстрелил в него. Тот взглянул на нас, ничего не понимая. Потом бросился бежать в джунгли. Я выбила пистолет из рук Миллера.
      - Убийца! - крикнула я и бросилась вслед за бароном.
      Я бежала за ним в джунгли, впервые в жизни бежала за мужчиной. Страх у меня исчез. Вдруг мне пришло в голову: вот это партия! Где я еще найду такого красавца и силача да к тому же аристократа? На бегу я сорвала с лица сетку, совсем забыв про цеце. Я должна понравиться ему!
      Он стоял на ветке, совсем низко. Мгновение мы смотрели друг на друга. Мне захотелось ему что-нибудь сказать.
      - Вернитесь! Произошла ошибка! Мы все благодарны вам... - прошептала я.
      Он засмеялся. Я могла бы поклясться в этом. Голос у него был низкий и смех прекрасный. Потом он прыгнул ко мне, перекинул меня через плечо. Закрыв глаза, я в страхе вцепилась в него и только временами посматривала вниз. Мы перелетали с дерева на дерево, с ветки на ветку, как будто у моего похитителя выросли крылья. Только теперь я поняла, что наделала. Кто знает, куда он унесет меня. Но было уже поздно. В конце концов я почувствовала под ногами что-то прочное и отважилась открыть глаза.
      Мы стояли на вершине высокого дерева; площадка, где мы находились, была огорожена чем-то вроде перил. На расстоянии протянутой руки росли бананы, кокосовые орехи и орхидеи, внизу блестело озеро, а вокруг вились стаи колибри, пестрых птичек, - одни побольше, другие поменьше, а самые крохотные были величиной со шмеля. Синее небо раскинулось над нами, а прямо перед глазами над кронами деревьев вздымался высокий хребет, вершины которого покрывал вечный снег. Всюду была тишина и покой. Я посмотрела на барона.
      - Прежде всего придется его побрить, - сказала я себе.
      ОБЕЗЬЯНИЙ АД
      Казалось, сбылось все, о чем только можно было мечтать. У меня был красавец-муж, аристократ, и мы с ним жили в раю, в буквальном смысле слова. Конечно, я и раньше знала, что обезьяны устраивают гнезда в кронах деревьев. Но у нас было не обезьянье гнездо. Отнюдь нет. Барон - я все еще не придумала для него имени - принес туда уйму вещей из покинутого отцовского лагеря. В первую очередь два длинных штыка от немецких военных винтовок, заменивших ему настоящие клыки здесь, где все звери пускают в ход зубы. Было там также несколько книг с картинками, которые барон Хоппе взял с собой в дорогу для сына. С них-то мы и начали. Он постепенно вспоминал человеческую речь, восстанавливая представления об основных вещах. Таким образом в промежутках между любовью и поглощением тропических лакомств я стала учительницей и одновременно миссионеркой. Ведь мечта каждой женщины - воспитать мужа по-своему. Здесь мне представилась такая возможность. Этот человек мог стать для меня надежной защитой, и я уже ничего в жизни не буду бояться, никогда не почувствую себя одинокой, преследуемой, гонимой.
      Но наш покой нарушили обезьяны, которых туземцы называют "чипензо", то есть копатели корней. Они приходили сначала поодиночке, потом парами. Усаживались на соседние деревья и наблюдали за мной. Потом начали что-то кричать барону, и я покрикивала на него, используя те несколько слов, которым его научила. Он, бедняга, не знал, кого и слушать.
      Особенно противной была одна самка. Она бросила в меня камнем, как уличный мальчишка. Барон хотел вступиться за меня, но я ему не разрешила. Нет, не из трусости, просто ему следовало внушить, что он человек, аристократ, который должен обладать чувством собственного достоинства и не может драться с какой-то обезьяной. Кстати, это была самая безобразная обезьяна, какую мне когда-либо приходилось видеть. Не понимаю, как она могла ему когда-то нравиться.
      Остальные обезьяны пришли сюда не из ревности: по-видимому, они просто жили на ближайших деревьях. По нескольку раз в день они собирались вокруг большого дерева неподалеку от озера, били себя в грудь, колотили по дуплистым стволам, подымали оглушительный шум и отвратительно пахли. В общем, основательно испакостили мой рай.
      Барон мне все объяснил. На этих сборищах они похваляются своей силой и талантами, хвастают подвигами, которых никогда не совершали, и угрожают своим врагам - еще более крупным, но склонным к одиночеству обезьянам "нсику". Обе стаи с давних пор враждуют из-за этой рощи, хотя ее плодов с избытком хватило бы на то, чтобы прокормить еще десять таких же стай. Но они злорадны и жестоки и ничем не хотят поступиться.
      Я присутствовала при их сражении. Они кусали и колотили друг друга просто из желания подраться. Дело было вовсе не в бананах или других плодах, которые они срывали и бросали в грязь или уничтожали. Обезьяны кусались, вырывая друг у друга клочья шерсти, ломая конечности, и кровь ручьем стекала в блестящее озеро. Тут-то мой барон потерял самообладание. Он опустился на четвереньки и стал кричать по-обезьяньи. Но они не обращали на него внимания. Тогда он расплакался. Да, уткнулся мне в колени и всхлипывал, как обманутый ребенок. Мне это было на руку. За несколько дней до того я обнаружила в маленьком кожаном катехизисе, который барон принес мне в гнездо, несколько случайно сохранившихся там стофунтовых банкнот - сумму, которой вполне хватит на дорогу домой и на несколько месяцев спокойной жизни.
      - Тебе не место среди них, - улыбаясь, спокойно сказала я, глядя ему прямо в глаза. - Ты человек.
      Он выпрямился.
      - Люди никогда не дерутся из-за пищи, - убеждала я его.
      Он не мог себе этого представить. Потом, когда мы уже ехали на пассажирском пароходе к Саутгемптону, он целыми днями просиживал в ресторане, наблюдая за тем, как едят пассажиры - нисколько не торопясь, не пытаясь отобрать что-нибудь у соседа, не бросая друг в друга котлетами или фруктами, не колотя и не отталкивая других от стола, как это делали обитатели джунглей. И это его очаровало.
      А пассажиры были очарованы им. Я не пожалела денег, чтобы прекрасно одеть его у первого же торговца на реке Нелле. А как только мы прибыли в порт, заказала ему смокинг. Он выглядел в нем изумительно. Как киноактер. Все женщины оборачивались ему вслед и завидовали мне. Право же, на него смотрели больше, чем на меня. А я об этом мечтала всю жизнь.
      В Лондоне нас окружили журналисты, мы стали сенсацией дня.
      "Новый Тарзан..."
      "Последний Тарзан..."
      "Новые приключения в джунглях..."
      Наши фотографии печатались на первых страницах газет. Моя мать была счастлива. Она больше не сердилась на то, что я уехала за границу без ее разрешения. Ведь о лучшей партии я и мечтать не могла. Он беспрекословно слушался меня. И беспрестанно всему удивлялся.
      В германском посольстве меня не приняли. Что ж, я получила нужные сведения в другом месте. Всем имуществом семьи Хоппе - а оно оценивалось во много миллионов - владеет сейчас пасынок покойного барона. Спустя неделю мы уже отправились в Гамбург.
      Там нас никто не встретил. Ни один репортер не явился на пристань. Но зато два неприметных господина не спускали с нас глаз до самого отеля. Это было время, когда нацизм в Германии достиг расцвета. По улицам ходили толпы мужчин в коричневых рубашках, на стенах висели огромные портреты фюрера, даже в отеле нас приветствовали, подняв правую руку. Все это удивляло барона. Таких порядков в Англии он не видел.
      Его брат принял нас лишь после длительных телефонных переговоров, только после того, как я пригрозила ему общественным скандалом и судом. Он сидел в кресле, прикрыв ноги большим клетчатым шотландским пледом. Нам говорили, что он на два года моложе Тарзана, но выглядел он, как дедушка. И это было, собственно, его основным аргументом:
      - Вы уверяете, что это мой сводный брат? Вольфганг? Вздор! Он погиб много лет назад в Африке вместе с отцом. У меня есть соответствующее постановление суда. Не станете же вы утверждать, что этот господин - член нашей семьи?
      Он ехидно рассмеялся и указал на висевшие на стене портреты своих предков.
      - Размягчение костей - наследственная болезнь рода фон Хоппе, по ней можно узнать его членов скорее, чем по сходству черт лица. И вы станете утверждать, что этот господин, - он брезгливо посмотрел на мускулы Тарзана, - страдает размягчением костей? Да тут и спорить не о чем. Видимо, в его руки случайно попали реликвии, оставшиеся после моего отца. Надеюсь, что вы мне их вернете, так как в качестве законного наследника я имею на них право.
      Он, пожалуй, будет еще претендовать на те несколько сот фунтов стерлингов, которые я нашла в катехизисе. Мой барон ничего не отвечал. Только улыбался. Озираясь, с каким-то отсутствующим видом, он вдруг поднялся и подошел к стене. Стал ее ощупывать.
      - Что находится за этой стеной? - спросила я.
      - Ничего, - встревожился его брат, - решительно ничего.
      И только проводивший нас до выхода слуга рассказал, что когда-то там была спальня старого господина. Дверь в нее замуровали. По-видимому, у моего возлюбленного воскресли какие-то воспоминания детства. Но никакой суд не примет их во внимание. Пусть я убеждена, что он настоящий наследник, но ведь дело не во мне. Я попыталась объяснить барону, что его хотят обокрасть, лишить законных прав. Он не понял меня. Мои слова не доходили до него. В отеле я пошла покупать газеты, а он поторопился к лифту, в котором любил по нескольку раз в день спускаться и подыматься. В газетах было опубликовано сенсационное сообщение:
      "В бывшей немецкой колонии в Африке найдена нефть!!!" Под заголовком было напечатано расплывчатое изображение доктора Миллера, который, улыбаясь, показывал черную от нефти руку.
      Я догадывалась, что планы сэра Уэзерола не сводились к ловле обезьян. По-видимому, знал это и доктор Миллер. И сейчас осуществил эти планы. И зачем только я сбежала из экспедиции? Была бы теперь богатой. Поставила не на ту карту. В этот вечер я впервые была неласкова с Тарзаном. Мне надоело объяснять ему все, как маленькому ребенку. Его бесконечные "почему" приводили меня в отчаяние. Что толку от того" что он прирожденный аристократ, если ни один суд не признает этого? Что толку от того, что он красавец, если у него ум пятилетнего ребенка?
      - Почему ты сердишься на меня? - спросил он в конце концов.
      Я еще не объясняла ему, что люди могут лгать. И сейчас предпочла уйти прогуляться. Мне хотелось хоть немного побыть одной. Видимо, одиночество скоро станет моим уделом. Я купила несколько немецких газет. Там писали, что еще задолго до англичан эту нефть открыл барон Хоппе, который вместе со своей экспедицией погиб перед первой мировой войной и, если уж этот район теперь не принадлежит Германии, то он, во всяком случае, является по закону собственностью семьи Хоппе. Новости были чрезвычайно интересны.
      Я вернулась в отель, но барона там не застала. Мне сказали, что за ним приехал лимузин с государственным гербом. Но куда его увезли? Этого никто не знал. Я побежала жаловаться в английское консульство. Но о каких жалобах могла идти речь, раз с самого начала мы выдавали моего друга за германского подданного? Английский консул ничем не мог мне помочь, самое большее - пригласил бы поужинать. Но, узнав, в чем дело, услышав, что нацисты могут использовать барона, чтобы нанести ущерб английским имущественным интересам в Африке, сразу посерьезнел.
      Вечером ко мне в отель пришел какой-то похожий на боксера человек лет сорока с повязкой на глазу, в коричневой рубашке - крупный деятель штурмовиков и еще более крупный сотрудник английской разведки. Сказал, что отведет меня к Тарзану - так его теперь все звали.
      По пути я заметила, что всюду расклеивают плакаты, призывающие на митинг по поводу немецкой Африки, где выступит барон Хоппе, недавно вернувшийся из путешествия в эти края. Я начала понимать, что происходит: враждующие державы хотят использовать его в своей борьбе.
      - Мы должны помешать им, - злобно сказал мужчина с повязкой на глазу, приветствуя встречных вытянутой правой рукой. - Должны их уничтожить! Хайль! - рявкнул он проходившей мимо толпе своих единомышленников и добавил, обращаясь ко мне: - Свиньи!
      По-английски он говорил так же хорошо, как и по-немецки. Я никогда не видела более странного человека. И верила ему безусловно. Недавно мне сказали, что этот человек работал, собственно, против англичан. А быть может, он уже и сам не знал, на кого работает.
      Мой спутник доставил меня в отель. Через час я уже сидела с бароном.
      - Не будешь же ты помогать немцам, - злобно сказала я. - Вернешься в Лондон.
      Он не понимал.
      - Послушай, в Африке нашли сокровище, в твоем обезьяньем раю. Оно принадлежит Англии, а не Германии. Из-за него начнется драка.
      - Я думал, что у вас не бросают друг в друга ни котлетами, ни бананами... - задумчиво произнес он.
      - Нет. У нас для этого есть бомбы, гранаты и газы... - Он недоумевающе, с идиотским выражением смотрел на меня.
      Я с удовольствием надавала бы ему пощечин. А он только качал головой, словно не веря. Ясно - его уже подкупили, подумала я. И он будет против меня, против нас. И тут ничего не поделаешь. Придется снова работать среди ненавидящих меня людей. Мой сон кончился.
      - Предатель! - крикнула я ему в лицо. - Трус, не хочу тебя больше видеть...
      Он растерянно смотрел на меня, почти так же, как на ту самку "чипензо".
      Вечером он выступал в большом зале, переполненном до отказа. Там можно было увидеть любые мундиры, когда-либо существовавшие в Германии. Все началось с песен. Потом на трибуну полез один поджигатель за другим. Они похвалялись силой и талантами, хвастали подвигами, которых никогда не совершали, приписывали себе несуществующие заслуги, били кулаками в грудь и прыгали вокруг микрофона. Толпа ревела, шум стоял оглушительный. Наконец пришла очередь барона.
      Еще не потеряв надежды, я продолжала стоять на галерее: мне хотелось его услышать. Может, он все-таки испугался моих угроз? Может, он все еще любит меня?