По следам снежного человека

      - Как эти отвратительные люди? - возмутился я. - Да у тебя разума меньше, чем у последнего здешнего туземца!
      - А мне и не нужен разум. Он мне ничего не дал. Я вышла за тебя не любя, по велению рассудка, потому что хотела подняться по общественной лестнице. Я знаю, почему твой первый брак оказался неудачным. Таковы мы, люди, способные при помощи рассудка подавить даже инстинкты собственного пола...
      Я не нашелся что ответить. Меня воспитывали в правилах викторианской морали, и я не могу говорить о вопросах пола так же, как о зубах. Кроме того, она страшно оскорбила меня. Так, значит, все-таки дело в охотнике. Влюбилась в обезьяну. Сошлась со зверем.
      Возможно ли это? Как могла это сделать женщина, получившая образование в нашем высшем учебном заведении, с детства поступавшая разумно, женщина, умом которой я всегда восхищался? Могу ли я поверить, что настоящие, разумные люди не мы, а те, кто нас сейчас окружает, что там, внизу, в долинах живут лишь уродцы с чрезмерно развитым черепом? Возможно ли это? Нет, Гелена обманывает меня.
      - Мы должны уйти отсюда, - сказал я Павлу, который с несчастным видом слушал весь наш разговор. - Мы должны уйти, и не уговаривай, все равно я не буду вместе с тобой изучать полиандрию. Я бы уж предпочел изучать убийства из ревности. Думаю, что в истории человечества для этого найдется более богатый материал.
      Но как расценивать ревность? Разумно ли испытывать ее? Дает ли что-нибудь это чувство? А может, оно смешно и ненужно?
      - Я уезжаю в Англию, - заявил я. - У меня важные дела в Манчестере.
      - А Гелена?
      - Жена для меня умерла. Она предпочла дикарское существование.
      - Завтра уйдешь, - произнес старик; Павел не слышал его голоса.
      Меня это еще больше разозлило. Но снаружи уже подымался ветер. Мы подождали до утра. Полагаю, что и разумные люди именно потому, что они разумны, могут иногда воспользоваться иррациональными советами.
      К сожалению, Павлу не помогли ни советы, ни примитивная веревка, которую нам дал старик. Сорвавшись в десяти метрах от земли, Павел ударился головой о колоссальный камень, а оттуда его моментально смыло бурным высокогорным потоком. Ни один спуск не утомил меня так, как этот, даже спуск с Грос-Глокнера. Гибель друга глубоко потрясла меня. Едва спустившись со скалы, я упал на колени и расплакался как ребенок. Ноги у меня дрожали от страшной усталости, руки были стерты до крови. А может, и лучше, что князь погиб? - Вряд ли бы он утешился после измены жены. А как я справлюсь с этим? Я вытер глаза, стал спускаться в долину и лишь на следующий день добрался до человеческого жилья. Один из наших носильщиков открыл мне дверь и испуганно вскрикнул, решив, что видит мой дух.
      РАЗУМ В ТУПИКЕ
      В Лондоне все, конечно, думали, что Гелена погибла на охоте. С удовольствием выражали мне соболезнование. В наших кругах смерть на охоте считается чем-то естественным. В этом отношении мы похожи на йети. Я подкупил всех издателей и путешественников, с помощью своего адвоката задерживал малейшие упоминания о снежных людях. Мне не хотелось привлекать к ним внимание. Я откупался от каждого, кто хотел о них писать, нанял двух бойких журналистов, которые высмеяли и заставили замолчать одного молодого норвежца, упомянувшего о снежных людях в "Международном географическом журнале". Над этим юношей смеялись все, и, хотя он путешествовал без свидетелей, несколько выдающихся специалистов готовы были присягнуть, что фигуры, которые он видел издали, были всего-навсего фигурами медведей. Когда мы с ним встретились на ужине у леди Астор, он уже сам был уверен, что повстречался с медведями.
      Я хотел один на один свести счеты с этими отвратительными людьми. Начать борьбу с ними, такую же беспощадную, как между шотландскими кланами. Я пожертвовал значительную часть своего состояния на развитие беспроволочной связи. Через год из своей исследовательской лаборатории я получил аппарат величиной с портфель, благодаря которому мог объясняться с владельцем такого же аппарата на расстоянии пяти километров. Аппарат был дорогой, приходилось часто менять батареи, но при этом никто не требовал, чтобы вы танцевали вокруг костра или сосредоточивались на мысли о своих любимых. Это была связь на расстоянии, созданная разумом. Я понимаю, вам покажется смешным, что я решил перещеголять этот снежный сброд, занимаясь такими мелочами. Вряд ли хватило бы всей моей жизни, если бы я стал доказывать, что победит разум, что великие идеи Ньютона и Дарвина освободили человечество, что мы покорили природу, но иначе поступить я не мог. Все средства были хороши, только бы вернулась Гелена. Я захвачу с собой фотографии новых машин на моих заводах, это действительно чудеса человеческой изобретательности, она наверняка их оценит. Докажу ей... Да, друг мой, вы не ошиблись, я не мог думать ни о чем, кроме ее возвращения. Хотел доказать ей, что разум восторжествует, и воображал, что таким образом верну Гелену, а молодой охотник опротивеет ей, как шелудивый пес. Я готовился к новой экспедиции на Гималаи. А пока что, разумеется, пытался забыться. Приходили знакомые, утешали меня. Я просадил много денег, играя в азартные игры, выбрасывал большие суммы на различных медиумов, за которыми следил во время спиритических сеансов, я разбивал сердца женам своих служащих; однако, лаская их, думал о Гелене; слушая бессмысленные выкрики спиритов, надеялся - а вдруг появится она, говорил со своими знакомыми только о ней. Все видели, как я страдаю, мои друзья и близкие перестали осуждать ее и упрекать меня в мезальянсе. За год я потерял в весе десять фунтов. И в мае телеграфировал в Катманду, что вылетаю. Мой уполномоченный всю зиму занимался там подготовкой великолепной экспедиции, никто никогда еще не тратил на это столько денег. Официально я готовился к восхождению на Нанга-Парбат, но на самом деле в моей экспедиции участвовали опытнейшие охотники, привыкшие брать хищников живьем. В своих несбыточных мечтах я представлял себе, что, если моя жена откажется вернуться добровольно, я привезу ее в лондонский зоологический сад под видом самки йети, посажу обоих в клетку, буду демонстрировать их в качестве пары снежных людей и ежедневно посылать туда экскурсии заключенных из исправительных заведений Сохо.
      Но, прибыв со своей экспедицией на нашу бывшую базу, мы не нашли и следа горной деревни. Нам рассказали, что люди переселились отсюда в долину, потому что в последнее время их начали тревожить йети. Они якобы не убегали от людей, как раньше, а похищали их. Несколько человек исчезло в горах, остальные в панике бежали. Это было первым затруднением пришлось вернуться за носильщиками. Между тем погода ухудшилась. Начались метели, каких здесь никто не помнил в это время года. Ударили запоздалые морозы, во многих местах с гор срывались лавины. Мы продвигались с величайшим трудом. А когда погода улучшилась, оказалось, что перевал, на котором мы когда-то обнаружили следы снежных людей, совершенно замело снегом. Он исчез, и никто не мог найти дорогу через него. Казалось, придется обходить весь горный массив, а это задержало бы нас месяца на два, не меньше.
      Но я не сдавался. Заказал в Дели небольшие одномоторные самолеты. Ни дня не хотел терять. Перевезу всю экспедицию по воздуху. При этом мы сможем обозреть владения противников. Стоило это очень дорого, но я был богат. Я так упорно собирал все сведения о снежных людях, отдавался этой экспедиции с такой страстью, что мои сотрудники, кажется, начали сомневаться - нормален ли я.
      Однажды в лагере появился буддийский монах и пригласил меня в находившийся неподалеку монастырь, где я мог бы отдохнуть и побеседовать с мудрейшим из аскетов. Но все это меня не заинтересовало, так как монах отрицал существование йети, уверял, что они - лишь плод воображения напуганных горцев. Мол, он сам уже давно ходит по горам в этих краях и до сих пор ничего подобного не видел. Я выгнал его. Он слепой, глупец или обманщик. Ничто не помешает мне выполнить задуманное, По крайней мере так мне казалось.
      Но самолеты не прибыли. Вместо них я получил молнию из Дели, в которой сообщалось, что лондонские банки не оплачивают мои чеки. Я спешно вернулся в Катманду. Как назло, в этот день, наконец, установилась прекрасная погода. Но меня это уже не интересовало. Я не представлял себе, как изменилась обстановка на бирже. Вы, вероятно, помните этот крах. Люди стрелялись, бросались из окна, вчерашние миллионеры торговали на улицах яблоками. Внезапно я выяснил, что моя вера в силу разума обманула меня, что мои заводы принадлежат мне не более, чем Трафальгарская площадь. Всю жизнь я верил в абсурд. Люди слишком несовершенны и только притворяются разумными существами. Это опасные, капризные обезьяны, захватившие господствующее место в мире лишь благодаря своей дерзости. И мне стало казаться, что йети гораздо умнее. На нашу цивилизацию обрушиваются катастрофы и ураганы пострашнее того, который я пережил в Гималаях. Но как я был самонадеян! Готовился привезти Гелену в цепях! Я показался себе мальчишкой, который хвастал своим автомобилем и вдруг обнаружил, что это лишь игрушка. Меня обманули. Я разорился.
      У меня остался только старый родовой замок и немного пахотной земли. Мой адвокат со своей семьей отравился газом - перед самым кризисом он без моего ведома вложил весь мой наличный капитал в бумаги, которые совершенно обесценились. Я ждал, не найдется ли покупатель, который заинтересуется землей. Мне пришлось расстаться с обстановкой замка, чтобы расплатиться со слугами. Каждое первое число они получали что-нибудь из ампирной мебели или старой одежды. Но слуги были мне преданы, в то время ни один из них не покинул меня. И я не обошел их в своем завещании. Я решил умереть в самой старой части своего замка, под портретом деда, участника англо-бурской войны, который застрелился на этом месте, потому что во время смотра забыл приветствовать королеву. Глубокой ночью я вычистил свой пистолет, дважды спасший мне жизнь в Африке. Пусть теперь он спасет мою честь. Я не могу жить нищим. Лорды Эсдейлы всегда были богаты. Я медленно вдвигал обойму в магазин. Патроны были совсем новые, слегка смазанные. Дуло пистолета приятно холодило. "Как Павел..." - подумал я вдруг. Ведь тогда, спускаясь с горы, Павел не сорвался, а нарочно бросился вниз головой. Он не мог жить без своей жены. Сон его оказался вещим: она и вправду влюбилась в мадридского тореадора. Вот теперь и я встречусь с Павлом.
      - Сантильяне дель Маре, - вдруг прозвучало рядом. Была поздняя ночь, и в этой части замка всегда было пусто. Крыша здесь протекает, окна плохо закрываются, слуги не решаются сюда ходить - боятся тени моего деда, умершего здесь. - Сантильяне дель Маре, - прозвучало снова над самым ухом, словно из дула пистолета. Это был хорошо знакомый мне женский голос, голос Гелены. - Сантильяне дель Маре, - в третий раз произнесла она, и мне почудилось, что она уходит. Значит, все-таки вспомнила обо мне. Без радиоаппаратов и телевизора следит со своих гор за моей судьбой. Я, глупец, хотел охотиться за нею, мстить ей, а на самом деле она меня любит. И, быть может, избрала единственно правильный образ жизни в этом мире лицемерия и половинчатого разума. Я бросился в библиотеку, находившуюся в противоположном крыле замка, и по пути напугал старую служанку, подумавшую, что я гонюсь за вором. Я поспешно спрятал пистолет.
      Сантильяне дель Маре - местечко в Испании, в провинции Сантандер. На следующее же утро я позвонил своему кузену в Министерство иностранных дел.
      СЧАСТЬЕ
      - Сантильяне дель Маре? Знаю, конечно, неподалеку оттуда находится знаменитая альтамирская пещера. Но проехать туда невозможно.
      - Почему?
      - Да ты что, газет не читаешь? Какой-то генерал Лиро начал в Испании гражданскую войну.
      Мой кузен не запоминал иностранные имена и порой даже путал их с названиями валюты.
      Я занял денег на дорогу и выехал в тот же день. Гелена, несомненно, знала, зачем звала меня туда. Меня водили по пещерам, я был там единственным туристом. Аббат Нейль и профессор Унтермайер, которым мир обязан исследованием тамошних пещер и многочисленными трудами о доисторическом человеке, как раз собирались уезжать. Они настойчиво предостерегали меня об опасности, говорили, что в Сантандере сильное анархистское движение, фашистам, мол, придется туго, дело дойдет до кровопролития, и оставаться здесь не стоит. Но меня не интересовала гражданская война. Я нанял местных проводников, и они повели меня по альтамирской пещере, довольные, что нашли работу во время мертвого сезона. Показывали мне достопримечательности, на которых обычно не останавливались: рисунки на стенах низких подземных ходов. К ним надо добираться на четвереньках.
      - Аббат Нейль утверждает, что доисторические люди считали бизона даром небес, думали, что он рождается в глубине скал, и потому вызывали его этими изображениями в переходах, лежащих глубоко в горе.
      - Ерунда, - сказал я. - Жаль, что ваш аббат уехал. Я объяснил бы ему, что доисторическим людям надо было тренироваться, чтобы с близкого расстояния убить бизона своим коротким копьем. В этих переходах они приучались подпускать бизона на несколько шагов и лишь потом вспарывали ему брюхо копьем с кремневым наконечником. Посмотрите сами, - я отметил длинную черту на огромном брюхе животного. В местных пещерах художники пользовались светло-фиолетовой краской, какой я не встречал в Гималаях.
      - И вправду, - изумился проводник.
      С тех пор за мной установилась репутация крупного специалиста, который может объяснить, почему некоторые изображения так сильно повреждены. Никого больше не удивляло, что я брожу по местности, разыскиваю новые пещеры и лазы. Ведь для чего-то Гелена послала меня сюда. Не собиралась же она встретиться со мной в альтамирской пещере. Это было бы равносильно свиданию на многолюдной площади. К тому же она назвала не Альтамир, а Сантильяне дель Маре. Я исследовал местность целую неделю. И наконец обнаружил нужную пещеру. Указали мне ее дети; они ходили туда играть. Она начиналась неподалеку от каменоломни. Я стал осторожно спускаться. Дети не решались забираться дальше нагромождения камней у подступа к пещере, поэтому вход остался нетронутым. Я сразу понял: это нечто вроде передней, подобной входу в гималайский лабиринт. Идти надо было осторожно, хотя на этот раз я запасся альпинистским снаряжением и мощным фонарем. Но я был один. Сломать ногу здесь, под землей, было равносильно верной смерти, так как о моем походе не знали даже дети, указавшие мне пещеру. Да и отправился я туда поздно вечером. Не хотел привлекать внимание к своим поискам. Ведь моя экспедиция могла закончиться позорным провалом, а голос Гелены, быть может, я слышал потому, что перед смертью нам всегда мерещатся голоса наших близких.
      В конце концов я был вознагражден. Правда, мне пришлось переправиться вброд через подземную речку, ползти на животе и обходить спящих летучих мышей. Но вот я очутился в сводчатом пространстве, погруженном в подземный сумрак и напоминавшем готический храм. Изображения на стенах были еще прекрасней и совершенней, чем в Альтамире. Но ничто не напоминало ни о Гелене, ни о ее таинственном зове. Я решил закусить.
      - Хорошо уже то, что ты пришел, - послышался женский шепот.
      Вглядевшись, я обнаружил вторую, меньшую пещеру, а в ней худого, высохшего старца, настоящий скелет, обтянутый грубой, толстой кожей с облезшей шерстью. Он едва дышал. Я хотел накормить его.
      - Я только что съел олений окорок, я сыт, - сказал старец.
      Я стал смотреть по сторонам. На стенах были изображения кроликов, диких уток, а также кошек, собак, крыс. Неужели здешние йети так низко пали, что едят крыс?
      - Ты можешь получить все, что пожелаешь. Но надо по-настоящему желать... - послышалось снова.
      Я посмотрел на этот живой труп, все еще сжимавший в руках кисть. Поодаль стояли сосуды с красками. Был ли он действительно счастлив? Как сохранился его род в течение целых тысячелетий, никем не замеченный, в стороне от всей нашей жизни? Это была, вероятно, какая-то особенно упрямая семья, если она не переселилась вслед за отступавшими ледниками. Может, какие-нибудь жрецы, хранители местных храмов, кто знает. Надо сказать, что изображения жрецов на их рисунках никогда не встречаются.
      - Не уходи, - снова услышал я голос Гелены.
      Не стану же я ждать здесь, под землей, пока этот человек умрет.
      - Останься, ты должен познать истинное счастье...
      Это было смешно, но в глубине души я надеялся встретить ее здесь, думал, что она придет сюда или при помощи какого-нибудь медиума сообщит мне, где ее обиталище в горах, как к ней добраться. Не люблю оккультные фокусы и не намерен в них участвовать. Я принялся собирать свое снаряжение. Завтра приведу сюда местных археологов: авось еще удастся спасти этого старика. Это был действительно уникум.
      Уходя, я споткнулся о его одежду. Какая одежда может быть у йети? Ее я у них никогда не видел. И все-таки здесь лежала одежда начала столетия, даже шляпа была продырявлена пулей. Уж не принадлежит ли этот старик к нашему, человеческому виду? Быть может, это какой-нибудь сумасшедший, нарочно забравшийся сюда, в горы, и продолжающий дело доисторических художников? Зачем он это делает? По каким соображениям?
      Но через неделю я уже держал в руках его кисть и пробовал провести первые линии на стене. Мне не объяснить вам, зачем я это делал. Это чувство надо испытать. В первую ночь я остался там, потому что совершенно обессилел и хотел спать. Мне приснился удивительно реальный сон, будто я вернулся на лоно природы, будто бегаю с Геленой по странной долине меж ледников и пью сырую кровь диких зверей. Мне мерещилось, что мы любим друг друга, счастливы, что все это не сон, а реальная действительность.
      Мною снова овладело безразличие, которое я уже не называл апатией. Его не нарушали никакие воспоминания. Я жестоко обманулся, поверив, что можно достигнуть счастья рациональным путем. Мне было безразлично все, что творится наверху, под солнцем, не страшили голод и холод, безразличны стали родственники, человечество, Англия, весь мир. Мои машины казались мне теперь смешными. Важно было только совершенство рисунков на стене, только их создание казалось мне достойным человека. Я был спокоен. Был счастлив. И наконец, понял, почему те, кто встречает снежных людей, никогда не возвращаются. Я уже не хотел возвращаться.
      ПЕРЕСТРЕЛКА
      Спустя несколько дней мои мечтания нарушили странные, ритмичные сотрясения почвы, какие не могла вызвать какая-либо нерациональная сила. Это был гул орудий, а к вечеру стала доноситься и ружейная стрельба. Итак, фронт приблизился к нашим пещерам. Тогда я, конечно, не знал, что фашисты подвезли тяжелую артиллерию и готовились обстрелять Сантильяне дель Маре. Защитники города хотели обойти их и атаковать, пройдя подземным ходом. Оказалось, что все проводники - анархисты и прекрасно знают окрестности. Один особенно горячий парень решил пробраться в тыл фашистов через мою пещеру, где он в детстве играл. Фашисты узнали о планах республиканцев, послали сюда свой авангард, и им пришлось вести бой под землей. Главные силы обеих сторон встретились в большой пещере, так очаровавшей меня фиолетовыми красками. Перестрелка продолжалась около пяти часов. Обе стороны понесли большие потери, потому что стреляли в темноте, гранаты швыряли вслепую, и сражавшиеся пострадали от обломков дробившейся скалы больше, чем от выстрелов. Многих засыпало. Среди них и моего старика, который все не хотел умирать. Его придавила огромная глыба, украшенная его собственными рисунками. Я наблюдал бой из небольшого углубления в скале, лежа на животе и вспоминая сцену, разыгравшуюся некогда в Гималаях, охотничий танец снежных людей, странные ритмичные удары старика по стене, нисколько не напоминавшие лай пулеметов, радостный возглас Гелены - клич свободы, столь не походивший на стоны раненых и умирающих под землей.
      В конце концов фашистов вытеснили. Им пришлось отступить, потому что республиканцы по другому ходу проникли в тыл марокканских батарей и перебили там всю прислугу. Атака на Сантильяне дель Маре была отражена. Вся провинция ликовала.
      Вместе с остальными ранеными меня отнесли в военный госпиталь. Думали, что я английский поэт, который, как гласила молва, сражается в одних рядах с анархистами. Моего старика они похоронили со своими убитыми. Обращались со мной вежливо, даже после того, как я им представился. Лечили меня в анархистских казармах и потому называли просто господин Эсдейл, но в остальном относились ко мне внимательно... Я слышал, что впоследствии весь этот отряд погиб под Барселоной. Это были мужественные люди, и я с удовольствием вспоминаю о них. Но, конечно, они не подозревали, что все попытки добиться чего-нибудь разумным путем тщетны. Я не понимал ни сущности их борьбы, ни задач испанской республики. Но одно было мне ясно. Разумные люди доказывают здесь свою правоту странными средствами оружием. Фронт не место для поисков доисторического счастья. Мне пришлось вернуться в Лондон. Своему кузену я доставил много хлопот, так как сообщение с Англией было уже прервано, и он вынужден был послать за мной специальный самолет.
      К счастью, через несколько дней ко мне пришел торговец и предложил искусно изготовленные вами статуэтки, заявив, что это вторая вьестоницкая Венера, марквартицкий бизон и микуловский носорог. Я сразу понял, что это подделка, но для меня было ясно, что в Моравии, по-видимому, возможны такие же бесценные находки, как в Испании, и здесь, в относительно спокойной обстановке, мы сможем спуститься под землю и раскрыть тайны, которые пещеры до сих пор никому не выдавали.
      ЧЕТВЕРТАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ
      - Я женат, - сказал я лорду, - хочу иметь детей. А чужих ребят учу уму-разуму. Я учитель, господин Эсдейл, и вы вряд ли могли бы найти кого-нибудь менее подходящего для отрицания разума. Я привык спорить со здешним священником. Верю, что мы живем в великое время, скоро у нас будет изобилие товаров для всех, люди полетят в космос, научатся гораздо лучше использовать землю и будут счастливы, но только потому, что доверяют своему разуму.
      - Не будут они счастливы.
      - Счастье у них будет не таким, как у доисторических охотников. Они не будут пить свежую кровь.
      - Они не будут любить.
      - Любить будут, но по-иному. Нет, господин Эсдейл, я сторонник нашей цивилизации. Она мне нравится. И я ни в коем случае не променяю ее на медленную смерть в пещере, даже если бы ее стены были расписаны Рембрандтом.
      - Значит, вам нравится существующее общество?
      - У меня никогда не было фабрик, и я не играл на бирже. Всю жизнь был беден.
      - Но это вам не поможет, когда и до ваших мест докатится канонада, раздавшаяся в Сантильяне дель Маре. Я видел, как в Вене они маршировали в коричневых рубашках и высоких сапогах. Они придут и сюда. Неужели вы станете утверждать, что они тоже продукт разума? А ведь они все же часть цивилизации, которая вам так нравится. Ваши друзья были разумнее.
      - Какие?
      - Те, что остались в пещерах.
      - Тонда и Мирек вовсе не остались в пещерах, дорогой лорд. Оба они были страстными футболистами, играли в сборной Микулова, и я в жизни не видел, чтобы кто-нибудь из них рисовал. Они лучше меня объяснили бы вам, в чем ошибки нашей цивилизации. Не зря эти ребята работали на фабрике моего тестя. Нам не хватает разумного ведения хозяйства, мы страдаем от недостатка, а не от избытка разума. Кризисы, фашизм и все прочие безобразия могли возникнуть потому, что люди поступают подобно вам. Отрекаются от разума, хотят на полном ходу выскочить из мчащегося автомобиля. Это самоубийство. Тонда и Мирек лучше доказали бы вам все. Они спустились в пещеры не для развлечения, их заставила бедность. Надеялись продать кому-нибудь свои находки.
      - Скоро мы с ними встретимся...
      - Вы пьяны, лорд!
      Оскорбленный, он встал и распахнул передо мной дверь.
      - Вы не способны на возвышенные чувства, приятель.
      Он покачивался, стоя в дверях, и казалось, вот-вот упадет.
      - Извините. Может, вы и не пьяны, но вам следовало бы заказать себе кофе.
      Он выгнал меня. Впрочем, никто не стал бы для него варить кофе. Было около трех часов ночи, в гостинице все спали. Возвращаясь домой, я услышал пение первых петухов.
      "Что ему, собственно, нравилось? - думал я. - Апатия или счастье? В чем суть этих понятий? Странно, почему теперь все жаждут возврата к природе? В те времена, когда я преподавал в Железном Броде, я знавал нескольких спиритов. Честное слово, они рассуждали разумнее, чем этот лорд. Их россказни выглядели более правдоподобными. Телепатию и всю эту ерунду наверняка когда-нибудь объяснят так же, как электричество, если только телепатия вообще существует. Но что она имеет общего с искусством? Мои ученики отлично могут изложить содержание стихотворения или описать картину, которую видели на выставке, и для этого им не надо проводить целые дни под землей в одиночестве и мрачных размышлениях..."
      Вся деревня была погружена во мрак, только в нашем доме все еще горел свет. Жабка сидел с моей женой у стола над грудой бумаг. Они подсчитывали всю ночь, что надо купить и как лучше поместить полученные деньги.
      - Сколько? - в один голос спросили они, как только я закрыл за собой дверь. - Сколько он предлагает?
      - Ничего. - Я тяжело опустился на стул и отпил глоток холодного черного кофе прямо из кофейника. - Ни гроша. Догадался, что это подделка.
      - Каким образом? - изумился тесть.
      - А зачем же он тогда приехал? - спросила жена. Она умнее отца. - Это он мог написать в письме. Что ему здесь надо?
      Я не хотел им ничего рассказывать, знал, что это за семейка, но они упорно настаивали, да и могли подумать, что я совершаю какую-то сделку втихомолку.
      - Он хочет отправиться в здешние пещеры.
      - Один? - ужаснулись они, так как отлично знали, насколько это опасно.
      - Нет, дорогие родственнички. Хотел отправиться вместе со мной. Я говорю это в прошедшем времени, потому что категорически отверг это предложение. Свари мне крепкого горячего кофе и пойдем спать. У меня от всего уже голова пошла кругом.
      - Но он, конечно, немало предложил тебе за это? - спросил тесть.
      - Я не собираюсь продавать свою жизнь, папенька, так что даже не торговался.
      - Трус! - как ужаленный, подскочил он. - Сколько раз я рисковал жизнью ради семьи. Спроси ее...
      - Я знаю. Делали шоколад из отрубей. За это можно было самое большее сесть в тюрьму. За это у нас, к сожалению, не вешают. А меня вы посылаете в подземные пещеры. Видели вы когда-нибудь Мацоху? Такая же пещера может оказаться у нас под землей. А может, еще глубже. Если мне выбирать способ самоубийства, так лучше прыгнуть в Мацоху, там хотя бы все видно.
      Жабка разволновался, показывал мне свои расчеты, говорил, как можно было бы расширить производство, как он хотел сделать меня своим заместителем, - я делал бы эскизы ко всем его рекламным плакатам, поскольку умею рисовать, - как он собирался выпускать шоколадные фигурки вьестоницкой Венеры, какой это был бы боевик, злился, уговаривал меня, предлагал найти для лорда проводника, но я только крутил головой.
      - Я этого на свою совесть брать не хочу. Пусть его сиятельство сам на этом обожжется. Хватит с меня ваших подделок.
      - Моих подделок?! - обиделся тесть и даже побагровел. - Разве я вырезал этого дурацкого носорога, хотя каждый ребенок знает, что у Микулова никто никогда не видел носорогов? Будь это моя работа, никому бы ничего в голову не пришло, потому что я привык все делать как следует, добросовестно. Даже подделки. А ты халтурил. И всю жизнь свою испоганишь. Если у девчонки есть голова на плечах, она с тобой завтра же расстанется!
      Он выбежал из комнаты, словно за ним гнались. Даже дверь забыл за собой закрыть.
      Я люблю свою жену и особенно восхищаюсь ее ногами. У нее идеальная фигура. Но она ужасная пуританка, не знаю даже почему. В ту ночь она встретила меня поцелуями, которые меня особенно возбуждают. Никогда еще я ее так не любил...
      А потом, распустив волосы, она взяла будильник и деловито спросила:
      - В котором часу разбудить тебя? Когда вы выходите?
      Я едва не разрыдался тут же в постели. Уже светало, из сада доносилось пение птиц, они всегда заливаются перед восходом солнца. Поклоняются ли снежные люди солнцу, как божеству, если уж они так близки к природе?
      - Незачем меня будить. - Я поднялся, покачиваясь. - Уйду сейчас. - Она не удерживала меня, не отговаривала. Предложила кофе. - Не хочу, - сказал я. - Ничего не хочу. Думаю, что в вашей семье я единственный...
      Я вспомнил рассказ лорда о его жене. О том, как она по велению рассудка подавила свои чувства. Сейчас я испытывал то же, что и он. Моя жена вела себя, как девка. Знала, что этот способ лучше подействует, чем крик ее отца. Она вела себя разумнее, чем мой тесть. Голова у нее работает. Девка! Я кинулся в гостиницу. Разбудил недавно уснувшего лорда. Для этого мне пришлось колотить ногами в дверь.
      - Пойду с вами. Сегодня же, - сказал я.
      - All right! [отлично (англ.)] Я знал, что ты окажешься благоразумным, вернее, внеразумным, - поправился лорд. - Это будет моя четвертая экспедиция, - пробормотал он, засыпая.
      ПОБЕДА
      Мы отправились около полудня. Я раздумывал, сказать ли хозяину гостиницы, куда мы идем, но потом сообразил, что все равно во всем крае, пожалуй, не сыщешь спасательной экспедиции, никто не отважится углубиться в пещеры. Тогда я решил хотя бы договориться с Эсдейлом о вознаграждении. Назначил свою цену. Очень высокую. Лорд только улыбался. Он готов был уплатить мне любую сумму. По-видимому, его финансовые дела улучшились с тех пор, как он расплачивался со своими слугами мебелью. Или был убежден, что, найдя его пещеру, я не стану думать о возвращении.
      - Я не намерен это обсуждать и хочу получить свое вознаграждение, даже если мы ничего не найдем.
      Он пообещал мне все что угодно. Мы даже написали что-то вроде соглашения.
      Я знал, о чем договариваюсь. Во время вчерашнего рассказа лорда о его путешествиях я подумал о небольшой пещере на склоне в глубине леса, куда я до сих пор не решался ходить, потому что туда надо было спускаться по веревке.