И еще одно воспоминание: она, покачиваясь, идет к двери, смотрит в глазок, снимает цепочку...

Сама впустила убийц?

Грач...

Он что-то должен сделать... Что?.. Да, он должен прийти в ее квартиру, чтобы забрать кое-что из ее вещей. Был уже или нет?

«Володенька... на помощь... я здесь...»

Вспомнить, что она сожгла записку, оставленную Грачевскому, у нее не хватило сил.

Ее губы раскрылись несколько раз и сомкнулись.

Они казались чужими, холодными, словно в них вкололи обезболивающее.

Грач проснулся среди ночи и долго не мог заснуть. Встал, попил воды, закурил, стряхивая пепел в раковину. Широко зевая время от времени и вытирая полусогнутым пальцем проступавшие в уголках глаз слезы, рассеянно думал, от чего он проснулся. Какой-то шум заставил его открыть глаза, что-то похожее на щелчок, донесшийся то ли с улицы, то ли из подъезда.

Он затушил окурок и вернулся в кровать. Снова надрывно зевнул, разбудив мать. Она что-то проворчала, заворочавшись, и затихла.

В последнее время старуха места себе не находит, переживает, думает, что ее сын снова начал воровать.

Несколько дней назад он пришел домой в новой одежде – чистый такой, постриженный, мать ахнула, опустилась на стул и запричитала: «Вовка... Что ж ты, сынок, делаешь-то, а?» Он ей «версию» о калымной работе: подрядился, мол, цистерны из-под мазута выпаривать, деньги хорошие, рассчитывают каждый день, одежду вот кое-какую купил, что ж ему, всю жизнь, что ли, возле матери сидеть? Она даже не дослушала. «Вовка, пожалей мать, Христа ради! Ведь если поймают, посадят надолго. Кто меня тогда похоронит?»

Ночью мать тайком обшарила его карманы и унесла содержимое на кухню. Включила свет и схватилась за сердце при виде золотой цепочки, денег, каких-то документов. Едва нашла в себе силы взглянуть на них, думала – чужие, ограбил кого-то. А документы оказались на его имя: справка на машину, водительские права. Она посмотрела, сколько стоит машина, и полезла за валерьянкой.

Ночью не стала будить его, а наутро спросила:

«Ты у кого деньги-то своровал, а, Вовка? А цепочку? Ведь убьют дурака!» Он махнул на нее рукой и ушел.

Думала, с концами, больше не придет. А потом все эти дни только и делала, что ждала милицию.

Грач не мог уснуть, лежал с открытыми глазами.

Вообще-то он сегодня порадовался за Валентину. Хотя она толком ничего не объяснила, сказав только, что отпустила пленника, а следователь прокуратуры помог замять это дело. «Так что ты можешь за себя не беспокоиться». Глупая, да он не за себя беспокоится!

И как ей объяснить это? Он, конечно, человек прямой, но что-то останавливало его, даже губы противились выговорить, что Валентина ему нравится. Удерживала мысль, что он – бывший зек, в настоящее время – «синяк». Но ведь в том, – что он поднялся, – заслуга Ширяевой.

Если ничего не получится, он спокойно примет ту жизнь, которую оставил пару недель назад, – без сожаления. Но будут бередить душу мысли о Валентине.

Его так и подмывало пойти к ней прямо сейчас, ночью, разбудить, как однажды он сделал, напросившись в помощники, и сказать: «Валя...» Нет, начать нужно так: "Петровна... кстати, можно пройти?.. Петровна, я не разбудил тебя?.. Так вот, Валя... Одним словом... ты правильно сделала, что бросила этого гада ко всем чертям. Серьезно. Да, только за этим...

Спокойной ночи".

Ладно, завтра с утра с ней поговорю, решил Владимир. Обязательно.

Валентина приоткрыла тяжелые веки, ощутила крепкую хватку на груди и ногах и покачивающие движения собственного тела.

– Не дави так сильно, синяки оставишь.

Кто-то ответил:

– Я только придерживаю.

И снова первый голос:

– Вот тут есть шнур от занавески.

– Выдержит?

– Должен. Черт! – Басовитый голос негромко выругался. Что-то упало с полочки, прокатилось по ванной, слабым эхом отдалось в ушах.

– Осторожно! – недовольно предупредил другой.

Над ее головой начала происходить какая-то возня.

– Все, готово. Так, по моей команде. Раз, два – взяли.

Валентина почувствовала, что ее приподняли.

– Чуть на меня... – командовал Костерин.

– Так?

– Да. Держи ее, я отпускаю одну руку... Еще чуть вниз. Тихо-тихо, осторожно опускай... Стоп! Ставь ее ногами на край ванны... Все, чу-уть приподними. Сейчас петлю накину... Видишь, она смотрит – отлично, мы успели. Так, перехватываемся. Я беру ее под колени и приподнимаю, ты придерживай за спину, чтобы не завалилась... Так-так, хорошо... Нужно повыше поднять, чтобы удар от веревки был естественным. Держишь?

– Да.

– Отпускаю.

Тело судьи устремилось вниз. В шею что-то с силой ударило. Рот непроизвольно открылся, выпуская наружу язык. Женщина забилась, однако руки развела в стороны, не пытаясь помочь враз онемевшему горлу.

Она умирала. Из ушей появилась пенистая розовая жидкость. Вот так, наверное, умирала и Света Михайлова, не понимая, за что ее убивают.

Прежде чем окунуться во мрак, она ощутила потерю равновесия. И длился этот миг нескончаемо долго: она искала руками опору, но не находила ее.

И падала... набок, вот-вот ожидая удара... Наконец тьма окутала ее, яркой вспышкой полоснув по глазам...

Грач прижался к двери, весь превращаясь в слух.

«Глазок» показывал пустую лестничную клетку. Пока пустую. Когда искаженные линзой дверного глазка на ней покажутся два человека, Грачевский будет молить бога, чтобы они быстрее пропали. Он дождется звука хлопнувшей подъездной двери и только после этого распахнет сначала свою дверь, потом – Валентины.

А раньше нельзя. Нельзя раньше.

Там, за стеной, в квартире судьи, происходило что-то страшное Минуту назад, ощутив тревогу от вторичного негромкого звука за стеной, но больше по наитию Грач бросился в коридор и припал ухом к двери Ширяевой. Он услышал какие-то едва различимые шлепки, басовитое бормотание, тяжелые шаги, наконец более отчетливый мужской голос: «Сейчас петлю накину... Видишь, она смотрит... мы успели».

За этой дверью убивали Петровну.

Грачевский никогда не был трусом. Он ринулся на кухню. Но, сжимая в худых руках топорик для разделки мяса, неожиданно остановился. Сам не понял, почему сдерживает себя. Среди множества мыслей выделил две: он еще сумеет помочь Валентине, когда убийцы уйдут, и, может быть, главная: некому будет отомстить за нее, даже просто позвонить Маргелову, если он обнаружит себя, спугнет их. Церемониться они не станут, просто добьют свою жертву наверняка.

Попутно замочат его. А так еще есть шанс, можно откачать.

Вот так же среди ночи, несколько дней назад Грач стоял перед заспанной судьей: «Берешь меня в помощники?.. Я видел двух человек... А вот основные появились только в день убийства».

Основные. На них работала «сладкая парочка» «киевлян», вела наблюдение за двором, снимала детей на видеокамеру. Появились они только в день убийства.

Это они сейчас вешали судью. Ясно, что инсценируют самоубийство. Но вот сколько они намерены находиться в квартире?

Грач, продолжая сжимать во влажной ладони топорик, начал последний отсчет. Он отвел себе, Валентине, всем полминуты. Два удара его бешено колотящегося сердца – одна секунда. Четыре – две...

По просьбе Валентины он ходил за водкой, ключи, словно это был его законный комплект, оставил у себя. Сейчас он сжимал их в свободной руке. Чтобы, не теряя ни одного мгновения, открыть замок и ворваться в квартиру.

Шестнадцать ударов – всего восемь секунд.

То ли время тянулось, то ли сердце заленилось...

Василий третий день не разговаривал с женой.

Точнее, она с ним. Кто-то из соседей по даче видел его с «бабой» и в эти выходные накапал благоверной.

«Да это не баба была, – пытался выкрутиться он, – а Валя Ширяева. Мы по работе встречались». Бесполезно. Хоть очную ставку проводи.

Дошло до смешного: он начал в деталях обрисовывать внешность бывшей судьи, сказал, что она не в его вкусе. Чего ради распинался? Жена не раз и не два видела Ширяеву. Поэтому не поверила? А если бы поверила? – продолжал допрашивать себя следователь. Ну что за работа такая! Встретишься с красивой – скандал. С не очень – прости меня, Валя, – смотрит зверюгой, готова загрызть.

Неприятности, свалившиеся на голову Маргелова, не давали ему заснуть. Вспомнился разговор с прокурором. Волков – человек, глаза у него человечьи. Он с пониманием, может, даже с одобрением принял весть от «разводящего» следователя. «Старику» дела о похищениях не нужны. Замял «важняк» дело, которое за стенами кабинета прокурора всколыхнуло бы охочую до громких резонансов публику, – хорошо. А внутреннюю неустроенность можно залить водочкой, закусить шашлычком.

Время далеко за полночь. Маргелов не спит. А завтра на работу. Забудешься сном под утро и проспишь – будильник сломался. А с женой он не разговаривает. Написать ей записку: «Разбуди меня в восемь»? Так она напишет: «Вставай» – и уйдет на работу.

На столике зазвонил телефон. Следователь по привычке отметил время на наручных часах и поднял трубку.

– Да, Маргелов... Что?! – Он вскочил на кровати. – Когда?.. Ничего там не трогай, я сейчас приеду. – Помешкав секунду, набрал домашний номер Волкова.

А вот и они. Основные. В дверном «глазке» мелькнул сначала один вытянутый профиль, затем другой.

Потом Грач увидел их спины. Он переложил топорик в левую руку, в правой наготове держал ключ. Они захлопнули дверь. Как и тогда, когда убили Свету. Они, точно они, других и не могло быть.

Грач ждал сигнала. Сейчас должна тихонько хлопнуть подъездная дверь или, по крайней мере, даст знать о себе привычным скрипом, и все будет зависеть только от него. Он узнает, убедится, прав был или нет, выжидая. В зоне он спас одного парня, ночью перетянувшего шею мокрой тряпкой. Тот был весь синий, глаза кровоточили. Но хрипел еще. Хрипел...

– Держись, Петровна, – тихо прошептал Грач.

Он крепко прикусил губу, но боли не чувствовал.

В голове сейчас билась одна только мысль: прав или нет. Как наяву, перед глазами нарисовалась картина всполошенного подъезда. Грач, блокируй дверь судьи, выкрикивает: «Застрелю, твари! Поубиваю!» И в это же самое время живую еще Валентину добивают ножом, всаживают в голову пулю, ломают шею – что угодно. Они пришли за ее смертью, и в первую очередь механически сделают свою работу. Качественно или нет, вопрос последний. Их не остановишь выкриками, топором. У них два пути – через балкон со второго этажа или через дверь, успокоив крикуна.

Сколько бы ни выбежало соседей, пройдут через них, не останавливаясь. А скорее всего, никто и не выйдет.

Прав или нет?

От напряжения Грачевский зажмурился. Панельный дом хорошо проводил звуки. Убийцы вышли из подъезда тихо, осторожно прикрыв за собой дверь.

Однако поржавевшие навесы выдали их.

Все, теперь нельзя терять ни секунды.

Грач быстро оказался на лестничной клетке. Подрагивающими руками не сразу попал ключом в скважину. Тихо выругался, отмечая за открытой дверью квартиры ворчанье проснувшейся матери.

Первым делом он бросился в ванную, дверь которой оказалась открытой. Свет был включен. Валентина, тихонько раскачиваясь, висела на шнуре.

– Чисто сработали, – улыбнулся Костерин.

Вдвоем с напарником, держась стены дома, они вышли на противоположную сторону и сели в машину. Только сейчас Тимофей снял медицинские перчатки, отер с рук тальк и передал носовой платок товарищу.

– Вот уже не думал, что снова вернемся к этому делу, – отозвался напарник, вытирая со лба легкую испарину. Ширяева оказалась крепким орешком. Не одному ему приходили в голову мысли о том, что эта баба скоро сопьется. Вообще, женщины спиваются быстрее, чем мужчины. И как быстро меняется их облик! Буквально на глазах трансформируются черты лица, становятся похожими на человеческий зародыш.

– Чего ты скривился? – спросил Костерин, разворачивая машину и бросая на товарища взгляд.

– Вспомнил кое-что, – уклончиво ответил тот, сплюнув через опущенное стекло. – Сплошное уродство.

Ночной воздух врывался в салон, освежал разгоряченное лицо, навевал мысли о новой работе, к которой отряд Олега Шустова уже начал подготовку.

Грач, присев, подхватил судью под колени, выпрямился, ослабляя давление на петлю. Голова Валентины упала на его плечо. Он резанул по шнуру раз, другой, но топорик не брал эластичный шнур, скользя по нему.

– Мать! Мать! – негромко позвал он, зная наверняка, что старуха, как всегда, удовлетворяет сейчас свое любопытство у двери. – Неси нож, мать!

Едва удерживая тело женщины. Грач сумел нащупать узел и чуть-чуть ослабить петлю. Вслед за этим он ожидал уловить у себя на плече натужный вздох судьи. Но она не дышала.

Грачевский услышал позади тихий вскрик.

– Не стой, мать! – не оборачиваясь, поторопил он. – Нож неси! Свет не включай, в окнах не маячь.

Женщина быстро сбросила с себя оцепенение.

Глядя на бездыханную соседку, которую Вовка опустил на пол, она заторопилась:

– К Михайловым сбегаю.

«Хорошо придумала», – одобрил Грачевский.

Жена Николая – единственный медик в подъезде.

Фельдшер – но это лучше, чем ничего. Она скажет, вызывать «Скорую» или нет.

– Только тихо, мать, не всполоши остальных соседей. Поняла?

«Эх, Валя, Валя», – тяжело вздыхал следователь, сбегая по ступенькам подъезда. Еще несколько часов назад ему казалось, что все закончилось. Он не верил, что Валентина может еще что-то предпринять против лидера «киевлян». Она отказалась от борьбы – это без труда читалось в ее глазах, но вот Курлычкин не захотел оставлять женщину безнаказанной.

Маргелову повезло: едва он с поднятой рукой вышел на дорогу, тут же остановился частник. Назвав адрес, мысленно он торопил водителя, хотя мучительно хотелось растянуть этот ничтожный промежуток времени. Всего через десять минут ему предстоит взбежать, да, именно взбежать на второй этаж, где его уже поджидают.

В мыслях Василий переключился на Курлычкина.

Как же так, думал следователь, ведь все должно было закончиться в кабинете главаря преступной группировки! Да, Станислав Сергеевич активно плетет себе лапти, очень активно. Он отказался от выгодного – и в первую очередь для него – проекта закончить это дело полюбовно. Больше жестами, взглядами, меньше словами, но мосты были наведены, взаимные претензии сняты. Для этого не требуется большего, никаких там расписок, прочих бумаг. Даже запредельных беспредельщиков разводят подобным методом.

Тем более, что сторону судьи – она же потерпевшая, она же обвиняемая – представлял старший следователь по особо важным делам городской прокуратуры.

Лицо официальное и очень весомое, считай – третье.

Чего еще надо? Обычно после таких процедур споры снимаются или, во всяком случае, очень надолго прекращаются.

Не считая самого Курлычкина, его сторону представлял Максим. Отец и сын, потерпевший и обвиняемый. Обвиняемый судьей. Если бы Маргелов не был уверен в окончании этой истории, он бы не оставил Валентину одну, увез бы ее к себе на дачу, в любое безопасное место. Однако понимал, что дома ей, несмотря ни на что, будет легче.

Да еще помощник Валентины, ее сосед. Нет, Маргелов не понадеялся на него – случись что серьезное, и взвода автоматчиков не хватит.

Следователь расплатился с частником и, бросив взгляд на освещенные окна судьи, поднялся в квартиру.

На Валентину страшно было смотреть. Шея вздулась вокруг темнеющего рубца, от уха до груди протянулась кровяная дорожка. Над судьей склонилась женщина лет тридцати пяти, рядом стоял мужчина, поприветствовавший следователя кивком головы.

Не ответив на приветствие Михайлова, Маргелов присел на корточки и уже вслух, качая головой, повторил:

– Валя, Валя...

Поманив на кухню Грачевского, прикрыл за ним дверь.

– Рассказывай.

– Чего рассказывать? – Сигарета в губах Грача подрагивала. – Еще бы чуть-чуть...

– Ты видел их?

– Да. Два человека.

– Внешность запомнил?

Грачевский покачал головой:

– Смотрел на них через дверной «глазок». Разве запомнишь...

– Кто еще в курсе?

– Все, кто здесь.

– Хорошо, – одобрил Маргелов. – Позови Михайлова.

Василий больше был зол на себя, меньше – на Валентину. У него не было повода проявлять неприязнь по отношению к Николаю. Однако не смог скрыть легкого раздражения, глядя на него.

Но тут же оправдал и его, и себя. Все эти чувства в комплексе, думал он, и лично к Михайлову не относятся. Таким же взглядом он встретил бы любого – мать Грачевского, жену Николая, оказавшую первую помощь пострадавшей судье.

С чего начать, продолжил он размышления, бросая короткие взгляды на этого худощавого мужчину.

С вопроса? Мол, теперь-то ты хоть что-то понял? Все доказательства невиновности Ильи на лице его матери, на ее шее. Это тебе она доказывала, тебе.

Можно и так начать. «И переложить вину на него?» – спросил себя Маргелов. Выходит, что так.

В голове следователя родились не его, какие-то чужие мысли, что именно сейчас ему необходимо быть предельно корректным.

– Знаешь, Николай, мы с Валентиной ровесники, давно дружим, лет пятнадцать, наверное. – Сделав паузу, продолжил, как ему показалось, сменив тему: – Илью, как ни странно, я стеснялся. Не знаю почему, но мне всегда казалось, что он все знает обо мне, читает мои мысли. Взгляд у него был не как у других людей. Он знал то, чего мы никогда не узнаем. Честное слово, порой мне хотелось хоть одним глазком заглянуть в его мир. Наверное, там все как в норвежском городке. Улочки чистые, люди приветливые. Понимаешь меня?

Маргелов покачал головой. Дипломат из него был посредственный. Он правильно начал разговор, но продолжить не смог. Получилось бы длинно, в какой-то степени сентиментально. Однако не зря он сказал эти слова, не зря. После них пропало то самое раздражение к Михайлову.

– Одним словом, Николай, нет пока конкретных имен, но они будут. Обещаю. Скорее всего, я скажу их тебе на ухо. Вот как сейчас. – И он действительно приблизился к Михайлову, понизив голос: – Валентину хотели убить люди, которые расправились и с твоей дочерью. Нужны тебе еще доказательства?

Михайлов покачал головой, поймав взгляд следователя. Он понял это еще до приезда следователя, прочитал их в глазах выбежавшей на площадку судьи.

«Здравствуй, Коля...» Вот тогда и понял.

Маргелов без труда определял настроение шефа.

Обычное состояние прокурора – это смесь выжидания и недовольства. Последнее часто бывало напускным, для поддержания марки. Сейчас, когда Анатолий Сергеевич с утиным после сна носом осматривал место происшествия, Маргелов увидел на его лице явные признаки лопнувшего терпения.

– Жаль, силами одной прокуратуры не справимся, – как всегда, издалека начал прокурор, уединившись с «важняком» на кухне, – придется подключать к делу городскую управу. Но ограничить число посвященных в это дело до минимума: оперативно-следственная бригада, судебный медик, пара-тройка оперативников и опытный врач невропатолог. Подыграем этому подонку, пусть порадуется смерти Ширяевой.

Да, качнул головой Василий, лидер «киевлян» достал-таки шефа. «Поставлен на карту прокурорский престиж?» – неуклюже подумал он.

– Есть соображения, куда поместить на время Ширяеву? – спросил Волков. – Больницы и поликлиники, разумеется, исключаются.

– Найду, – с некоторой запинкой пообещал следователь.

– Определимся со свидетелями, – продолжил прокурор, – это четыре человека: Михайлов с женой и Грачевский с матерью. Грачевский обнаружил тело судьи. Надеясь помочь, обрезал веревку. Когда будут делать снимки, проследи, чтобы шнур попал в кадр. За свидетелей отвечаешь лично. И еще. Последнее, наверное. Проследи, чтобы судью вынесли вперед ногами.

– Не рановато ли? – спросил Маргелов, ухмыльнувшись.

– В самый раз, – зло обронил прокурор.