-- Дороти, из-за своей левополушарности, попросту не замечает необычности происходящего. Тот факт, что дочь, погибшая в ее чреве, возродилась в ее мозгу, она воспринимает, как должное -- хотя и знает, что прежде такого ни с кем не было. А Кэти крайне неохотно идет на контакт с кем-либо, кроме матери. Представьте себе, что с одним человеком вы можете говорить обычным образом, а со всеми остальными можете общаться лишь посредством, ну, скажем, азбуки Морзе. При этом первого человека вы любите, и он знает множество всего, что вам интересно, и всегда охотно это рассказывает. Захотите ли вы в таких условиях общаться с другими людьми? Ну вы-то, возможно, и захотите, чтобы получить более разностороннюю информацию о мире, но ведь Кэти -- еще ребенок. Чтобы вызвать ее на диалог, нам пришлось применить средства, временно снижающие активность левого полушария. Это, разумеется, совершенно безопасно...
      -- Черт побери, я сыт по горло вашими заверениями в безопасности! -рявкнул Дон и стукнул кулаком по плексигласовой крышке стола. -- Вы уверяли меня, что риск при операции минимален! Вы говорили, что все идет прекрасно!
      -- Дон, -- голос Брайана звучал ровно, -- я понимаю ваши чувства, но того, что произошло, не мог предвидеть никто. Это была первая в мире такая операция, и вы знали это. Более скромные предыдущие опыты действительно были успешными. Я даже сейчас не знаю, был ли такой результат предопределен, или сыграло роль то, что Дороти ждала ребенка и была настроена на его воспитание... Я не безумный профессор из комиксов, мои коллеги и я пытаемся найти способ возвращать к полноценной жизни тысячи людей, перенесших тяжелые травмы. И без операции у вашей жены действительно было мало шансов...
      -- А какие шансы у нее теперь?! Как они будут вдвоем делить одно тело?
      -- Пока еще Дороти полностью доминирует в управлении телом, но, по мере развития Кэти, установится равенство. В принципе, это чревато тем, что левая рука в прямом смысле не будет знать, что делает правая, и наоборот. Но если они будут жить в гармонии и согласии, ничего страшного...
      -- Доктор, -- перебил его Дон, -- я верю, что вы действовали из лучших побуждений, да и какая, к черту, разница, раз я сам дал согласие на операцию. Но ошибки, вольные или невольные, надо исправлять. Вы можете это сделать?
      -- Увы, Дон, -- покачал головой доктор. -- Наука пока не умеет отсаживать часть мозга в другое тело. И вряд ли скоро научится.
      -- Я знаю. Просто верните все, как было. Не после аварии, а сразу после операции. Когда Дороти уже пришла в себя, но Кэти еще не было. И чтобы _оно_ не выросло снова.
      -- Но, Дон, -- глаза Брайана округлились, -- я не могу этого сделать! Ведь это будет самое натуральное убийство, хоть с моральной точки зрения, хоть с юридической!
      -- Юридической, положим, еще нет, -- пробормотал Дон.
      -- Можно считать, что уже есть. Я не имел права держать происшедшее в тайне. Уже хотя бы потому, что иначе рано или поздно такую же операцию сделали бы в других клиниках.
      -- Но мне-то что теперь делать? Ведь я даже не смогу заняться любовью с собственной женой!
      -- Да, действительно, учитывая, что Дороти и Кэти спят и бодрствуют одновременно... Ну что ж, вы, разумеется, вправе подать на развод.
      -- Нет, -- сказал Дон, -- это было бы подлостью. И потом, я все равно люблю Дороти.
      -- Тогда, Дон, у вас остается только один выход, -- изрек Брайан. -Вам придется полюбить и вашу дочь.
      Американской юридической системе никогда еще не приходилось сталкиваться со столь причудливым случаем. Слабым подобием были разве что первые операции по смене пола. Тем не менее, улаживание формальной стороны дела прошло на удивление гладко. Существование американской гражданки Кэтрин Стивенс было официально признано и закреплено документально; в качестве даты ее рождения был обозначен день операции.
      У доктора Брайана были неприятности с комиссией по врачебной этике, но в конце концов комиссия с перевесом в один голос признала, что пациентка нуждалась в операции и решение о проведении таковой, в условиях имевшихся знаний, было оправданным.
      Избежать огласки в прессе, разумеется, не удалось -- хотя бы уже потому, что статьи об уникальном эксперименте были опубликованы в научных журналах, и история моментально стала сенсацией. И хотя в этих статьях Дороти Стивенс была названа Сандрой Д., люди, знавшие Стивенсов, по упоминавшимся обстоятельствам дела могли догадаться, о ком идет речь -поэтому неудивительно, что вскоре Дону пришлось спустить с лестницы первого репортера из какого-то бульварного издания. Прежде, чем за первой ласточкой последовала щелкающая клювами стая, Стивенсы съехали с квартиры.
      Они пересекли полстраны и обосновались в Лос-Анджелесе. Дороти хотелось поселиться где-нибудь в глухой провинции, но она была вынуждена согласиться, что в маленьком городке они непременно привлекут внимание. Дон быстро нашел работу на новом месте, но, как новичку, ему пришлось довольствоваться более низкой зарплатой, чем прежде. Он не сообщил доктору Брайану их нового адреса.
      Они по-прежнему жили вместе, и ни он, ни она не заикались о разводе, но Дон чувствовал, что их отношения непоправимо изменились. Дело было не только в сексе (хотя адвокат объяснил Дону, что всякая попытка такового, даже при полном согласии Дороти, с точки зрения закона автоматически станет изнасилованием несовершеннолетней); Дон обнаружил, что успел уже привыкнуть к воздержанию, и, хотя и не собирался становиться монахом до конца жизни, решил пока что просто отставить эту проблему в сторону. Но было кое-что и похуже. Никакая левополушарность не объясняла, что Дороти так поздно прямо сказала ему о Кэти; пусть она считала существование Кэти чемто само собой разумеющимся, но мыслимое ли дело, чтобы мать ничего не рассказывала о своей дочери, тем более собственному мужу и отцу ребенка (тогда она еще не знала, что биологически он не отец Кэти)? Нет, тут напрашивалось иное объяснение. Не только Кэти предпочитала общаться с Дороти, пренебрегая другими людьми, не связанными непосредственно с ее мозгом, но и сама Дороти подвергалась тому же влиянию, все более отдаваясь тому наиболее совершенному контакту, по сравнению с которым столь бедными и неуклюжими выглядели все формы общения во внешнем мире...
      Когда Дон понял это, он решил бороться. Во что бы то ни стало удержать Дороти от сползания в замкнутый мир ее черепа. Он знал, что ему не удастся вбить клин между Дороти и Кэти -- а если бы и удалось, жизнь его жены превратилась бы в ад. Значит, единственным выходом было вытащить во внешний мир Кэти.
      Дон не без трепета приступил к этой задаче. Легко было Брайану говорить "полюбите Кэти! " Ему, небось, не приходилось смотреть в глаза любимому человеку, со страхом и брезгливостью ощущая, как из глубины этих глаз следит за ним чей-то чужой разум! (Или Дону это только казалось? Но поди докажи, так это или нет! ) Дон не мог заставить себя воспринимать Кэти как ребенка и вообще как человека; ему казалось, что это какой-то монстр, жуткий паразит из триллера, проникший в мозг его жены и пожирающий ее изнутри... Кэти в его представлении была лишь куском нервной ткани, уродом, лишенным тела -- хотя на самом деле это было не так и с каждым днем становилось все более не так...
      И все же Дон старался пересилить себя. Он делал все то же, что делает отчим, пытающийся расположить к себе приемного ребенка: дарил Кэти игрушки, рассказывал сказки, водил на мультики и в зоопарк... Это было дико -- дарить игрушки и рассказывать детские сказки взрослой женщине, и Дон надеялся, что его поведение не выглядит слишком фальшиво. Но, несмотря на все эти усилия, Кэти не разговаривала с ним. Дороти, смущенно улыбаясь, говорила, что Кэти благодарит, иногда задавала вопросы от ее имени, но всегда оставалась посредником между мужем и дочерью. Дон бы почувствовал, если бы Кэти заговорила с ним сама -- тем паче что его жена, благодаря своей левополушарности, была теперь неспособна сколь-нибудь убедительно сыграть роль.
      "Кэти, папа старается ради себя, а ты даже не хочешь с ним поговорить! "
      "Мне не нужен Дон. Мне нужна только ты, мамочка. "
      "Не называй его "Дон'. Он твой папа. "
      "Я не понимаю, что такое "папа'. Ты говоришь, что папа -- это почти то же самое, что мама. Но это совсем не так! Я не люблю Дона, и я не могу говорить с ним, как с тобой. И потом, он же снаружи! "
      "Кэти, я ведь уже объясняла тебе. У обычных девочек мама тоже снаружи. Просто ты -- необычная девочка. "
      "Не понимаю, как такое может быть. И почему этих малявок, что мы видим на улице и в кино, ты называешь девочками. Если я -- девочка, то они -- нет. А если они девочки, то я -- нет. "
      "Это все очень сложно. Подрастешь -- поймешь. "
      "Я не люблю, когда ты так говоришь! Ты так и не объяснила мне, чего хотел от тебя Дон, когда ты рассердилась и испугалась. "
      "Ну Кэти, тебе еще рано... Кэти, перестань копаться в моем мозгу! "
      "Я хочу знать. "
      "Ох, ну ладно... Постараюсь тебе объяснить. "
      Дороти пыталась подбирать наиболее обтекаемые и деликатные формулировки, но контролировать себя в мыслях намного сложнее, чем в словах. Хотя она теперь в еще большей степени, чем Дон, воспринимала воздержание как нечто привычное и естественное, однако воспоминания о прошлой сексуальной жизни воскресили довольно яркие картины, она даже почувствовала намек на давно забытое ощущение внизу живота...
      "Какая гадость!!! "
      "Кэти... Ну вот видишь, не зря я опасалась, что ты не поймешь... "
      "Это отвратительно! Я ненавижу Дона! "
      "Кэти, Дон совсем не хотел причинить мне боль. Он наоборот хотел сделать мне приятно... Другие мужчины и женщины тоже такое делают... "
      "Они гадкие, гадкие! Это так мерзко! Обещай, что больше никогда, никогда не будешь этого делать! "
      "Доченька, если бы люди этого не делали, то и детей бы не было... "
      "Тебе не нужны другие дети! У тебя есть я! "
      Дороти еще никогда не чувствовала такой волны гнева, обиды и острого разочарования в любимом человеке, какая исходила теперь от Кэти.
      "Дочка, успокойся. Мама больше никогда не будет такого делать, ни с Доном, ни с кем-нибудь другим. "
      "Честно-честно? "
      "Честно-честно. "
      Хотя Кэти по-прежнему не разговаривала с ним, Дон вскоре получил наглядное доказательство ее существования. Она пристрастилась к рисованию. Хотя Дон и прежде видел, как Дороти -- он по-прежнему мог думать об этом теле только как о Дороти -- читает детские книжки или играет с куклами (последнее зрелище он переносил особенно тяжело), он не мог отделаться от ощущения, что это делает его жена, в крайнем случае -- его жена для Кэти, но никак не сама Кэти. Однако рисовать Дороти не умела и не занималась этим с детства; теперешние же картинки, выходившие из-под ее карандашей и кисточки, были пусть и по-детски примитивными, но явственно выдавали талант и с каждым разом становились все лучше. Главное же -- все они создавались левой рукой, в то время как Дороти была стопроцентной правшой.
      Вскоре Дороти заявила, что Кэти следует серьезно учиться рисованию. Так как и взрослая, и детская студия отпадали, Дону пришлось -- хотя он был далеко не в восторге от этой идеи -- раскошелиться на частного учителя. Художника звали Полак, и ему еще не было сорока. Дону не понравились не только грядущие расходы, но и мысль о том, что его жена будет подолгу оставаться наедине с этим человеком; он, правда, не думал, что теперь Дороти подпустит к себе кого-либо, и все же почувствовал себя гораздо спокойнее, когда узнал, что Полак -- гомосексуалист.
      Полаку была изложена полуправда: мол, Дороти попала в аварию, и в ее поведении могут наблюдаться некоторые странности, но в целом она вполне нормальная. Было сказано также, что Кэтрин -- ее второе имя. Поначалу Полак взялся за дело без особой охоты, мысленно окрестив Дороти "дамочкой, у которой не все дома", однако ее незаурядный талант быстро заставил его изменить свое мнение. Прежде ему еще ни разу не приходилось видеть столь способной ученицы.
      -- Ты здорово рисуешь, Кэти, -- сказал Дон, рассматривая ее работы. Он был почти искренен. Рисунки и впрямь были хороши, и это было ясно даже такому профану в живописи, как он. Вот только... они ему не нравились. Может быть, потому, что краски были слишком яркими, а контуры -- слишком резкими. А может быть, просто потому, что автором этих работ была Кэти.
      -- Дочка, что надо сказать? -- Дороти произнесла это вслух, демонстрируя мужу, что не оставляет попыток наладить диалог между ним и Кэти. Однако она давно уже делала это скорее для порядка, нежели желая добиться результата.
      Вдруг левая рука жещины протянулась вперед и с неожиданной силой схватила Дона за запястье. Тот вздрогнул и попытался отдернуть руку.
      -- Оставь меня в покое, Дон, -- сказали губы его жены. -- Оставь в покое меня и маму! Ты чужой, и ты сам знаешь, что ты чужой!
      Дон встал, не говоря ни слова, набросил куртку и вышел. Он направился прямиком в бар и в тот день впервые основательно напился.
      "Кэти, ну зачем ты с ним так? "
      "Ты слишком добра с ним, мама. Он ненавидит меня! "
      "Дочка, ты преувеличиваешь... "
      "Не надо лукавить, мама. Ты же знаешь, как я не люблю неправду. И ты не хуже меня знаешь, как он ко мне относится. Его чуть не стошнило, когда я до него дотронулась. "
      Дороти промолчала. Это была правда.
      "Он хочет, чтобы я умерла. "
      Первым движением Дороти было возразить, но она вновь вынуждена была молча согласиться.
      "Мы должны избавиться от него, мама. "
      "Ну... -- протянула Дороти, -- не думаю, что развод сейчас был бы лучшим выходом... "
      "Нам ведь никто не нужен! Только я и ты! "
      "Видишь ли, дочка, Дон неплохо зарабатывает. А мне, по правде, не хочется возвращаться к работе секретарши. Да и тебе было бы скучно наблюдать весь день, как я принимаю электронную почту и рассылаю факсы. "
      "Мы что-нибудь придумаем. Главное, что ты его больше не любишь. "
      "Ну... вообще-то мне его жалко. "
      "Это пройдет, мама. Это пройдет. "
      Не прошло и полугода с начала занятий Кэти живописью, когда Полак всерьез заговорил об организации ее персональной выставки.
      -- У вас удивительный талант, Кэтрин. Мы сделаем сенсацию.
      -- Мы заработаем много денег? -- заинтересовалась Кэти.
      -- Ну, возможно, не сразу... -- Полак в который раз улыбнулся детской наивности этой женщины, -- вы понимаете, художников много, и для того, чтобы твои картины пошли нарасхват, одного таланта недостаточно. Нужно пробиться, сделать себе имя... Для начала хорошо уже то, что вас заметят. О вас напишут два-три критика, к чьим словам прислушиваются... потом...
      -- А если у меня уже есть имя? Если я знаменита на всю Америку? На весь мир?
      -- Правда? -- Полак с улыбкой склонил голову набок.
      "Кэти, не надо! "
      "Мама, я знаю, что я делаю! Не мешай! "
      -- Вы читали про "Сандру Д. -- две в одной"?
      (Именно такое прозвище присвоила ей -- точнее, им -- бульварная пресса. )
      -- Так вы хотите сказать, что вы...
      -- Да. Я Кэти. А Дороти -- моя мать.
      -- Это правда, мистер Полак. Кэти -- моя дочь. А сама я совершенно не умею рисовать.
      Полак даже не выглядел особенно удивленным.
      -- У меня мелькало такое подозрение, -- признался он. -- Я чувствовал, что вас на самом деле двое. Особенно когда заметил, что рисуете вы всегда левой рукой, а пишете правой. Но я ни о чем не спрашивал. Раз вы сами не говорили, значит, это не мое дело.
      -- Так что там насчет выставки, мистер Полак? -- напомнила Кэти.
      -- Да. Это будет бомба. Термоядерный взрыв.
      Он оказался прав. Наверное, даже обнаружение неизвестной ранее картины Рафаэля или Леонардо не вызвало бы такого ажиотажа. Люди, даже не имевшие отношения к живописи, прилетали со всех концов Америки и из других стран, чтобы посмотреть на работы Кэти Стивенс, девочки, возникшей в результате небывалого медицинского эксперимента внутри тела взрослой женщины, девочки, чей физический возраст едва достиг двух лет, но чье умственное развитие было уже на уровне средней школы, а художественный талант значительно превосходил многих взрослых живописцев. После окончания выставки ее работы -- все, даже первые неумелые детские рисунки -- были раскуплены за очень внушительные суммы. Дороти подумывала, не купить ли собственный дом, но для начала решила ограничиться переездом в двухэтажную квартиру. Дон последовал за ней; трудно сказать, на что он еще надеялся.
      Само собой, Дороти и Кэти осаждала пресса, и они решили не отказываться от интервью, но, поскольку желающих было слишком много, проявляли изрядную разборчивость, так что корреспонденты менее респектабельных изданий решили удовольствоваться хотя бы Доном.
      Дон к этому времени пил уже ежедневно и успел потерять из-за этого работу. Правда, ему снова удалось устроиться в компьютерную фирму, но не в такую крупную и на менее значительную должность; соответственно, зарплата его вновь уменьшилась. От журналистов он прятался, а когда один из них все же отловил его в баре на окраине, Дон сильно избил его.
      Был суд. Процесс освещался в газетах, хотя далеко не так громко, как выставка Кэти. Дона присудили к крупному штрафу, хотя прокурор требовал тюремного заключения. Чтобы расплатиться, Дону пришлось взять денег у Дороти.
      На другой день его вызвал к себе шэф.
      -- Стивенс, у нас тут серьезная фирма, а не балаган. Если вы думаете, что скандальная слава вашей жены дает вам какие-то привилегии, то вы ошибаетесь. Мне нужен программист, а не пьяница и драчун.
      Собственно, это еще не было увольнением. Это было строгим предупреждением. Но Дон не стал вдаваться в детали. Он просто послал шэфа в задницу.
      Получив расчет, он направился прямо в бар.
      -- Могу я поговорить с миссис Дороти Стивенс?
      -- Извините, я слишком устала от интервью, -- Дороти сделала движение закрыть дверь.
      -- Я не репортер, -- об этом, впрочем, уже можно было догадаться по чопорно-безукоризненному костюму гостя. Он протянул визитную карточку. "Малькольм Р. Пауэлл. Издательство Голдсмита и Харрисона" -- отливали тисненые золотом буквы. -- У нашего издательства есть хорошее предложение к вам. К вам обеим, -- гость лучезарно улыбнулся. -- Могу я войти?
      Дороти пропустила его в квартиру и указала на кресло.
      -- Благодарю. Не думали ли вы, миссис Стивенс, о том, чтобы написать книгу? Обо всем, что с вами случилось... о появлении Кэти, о том, как она развивалась, о вашей жизни вдвоем... И, конечно же, читателям будет очень интересен и рассказ самой Кэти о себе.
      -- Но... -- Дороти выглядела растерянной, -- я никогда не была писательницей. Я и рисовать-то не умею, это все Кэти... но для того, чтобы писать книги, у нее, боюсь, еще маловато опыта...
      -- Это все нестрашно, -- отмел возражения Пауэлл. -- Литературную обработку наше издательство берет на себя. Вам достаточно лишь рассказать о себе... вам обеим. Авторами книги будут значиться Дороти Стивенс и Кэтрин Стивенс, -- он вновь обаятельно улыбнулся.
      -- Ну, я, право, не знаю...
      -- Я еще не назвал вам сумму гонорара. Я уполномочен предложить вам пятнадцать миллионов долларов. Естественно, при условии, что мы получаем эксклюзивные права на книгу...
      В баре громыхала музыка и плыл сигаретный дым, подсвеченный красным и желтым; это был один из последних в городе баров для курящих. Дон пристрастился к табаку несколько месяцев назад; дома он, впрочем, не курил -- это было нетрудно, ибо в последнее время он проводил там все меньше времени.
      -- Привет, -- сказал хрипловатый женский голос.
      Дон оторвал взгляд от стоявшего перед ним на стойке полупустого стакана и нехотя повернул голову налево. Рядом с ним пристроилась длинная крашеная блондинка с кроваво-красными губами, макияжными пятнами на скулах и серьгой в правой ноздре. Она курила тонкую сигарету и, похоже, пыталась делать это элегантно, но общий вид был довольно потасканный. Ей могло быть и 20, и 40 -- под слоем косметики, да еще при таком освещении, трудно было разобрать.
      -- Дерьмовый выдался денек, верно? -- изрекла она, оценив выражение лица Дона.
      -- Да, -- односложно ответил он, думая про себя, что на самом деле дерьмовый денек выдался не сегодня, а два с лишним года назад, когда он отвозил Дороти из клиники, где ей сообщили пол младенца...
      -- Вот и у меня тоже, -- пожаловалась крашеная. -- Ты не купишь мне выпить?
      -- Если тебе интересно, есть ли у меня деньги, -- сказал Дон, -- то они у меня есть, -- для убедительности он достал бумажник, помахал им и сунул обратно в карман. -- Меня сегодня выперли с работы и дали расчет. А теперь давай опустим ненужные прелюдии и поедем сразу к тебе. Ты ведь этого хочешь?
      -- Как желаешь, -- пожала плечами крашеная, судя по всему, не обидевшись.
      -- Только должен тебя предупредить, -- добавил Дон, отталкиваясь от стойки. Он сделал шаг, и его качнуло. -- Я не уверен, что у меня получится. Я слишком много выпил, и потом... я слишком долго этим не занимался.
      -- Ничего, -- заверила его крашеная и провела пальцем с наманикюренным ногтем по его верхней губе, -- у меня и не такие мертвецы воскресали. Идем.
      "Мама, ну теперь-то мы должны избавиться от Дона! "
      "Да, Кэти, ты права. Мне действительно давно уже следовало подать на развод. "
      "Нет. Развод -- это не выход. Мы теперь богаты, а он -- пьяная развалина, которую скоро не возьмут даже в грузчики. Он от нас не останет. Будет таскаться, клянчить денег... а то и того хуже. Он может нас убить. Из мести, из зависти... Он же ненавидит меня. И тебя тоже ненавидит. Потому что ты со мной, а не с ним. "
      "Ну, вряд ли Дон решится... "
      "С него станется. Особенно когда пьяный. И вообще, зачем нам рисковать? Мы должны избавиться от него раз и навсегда. "
      "Каким образом? "
      "Мама, ну ты же прекрасно понимаешь, каким! Мы должны убить его. "
      "Убить? "
      "Ну да. Это же так просто -- убить того, кто снаружи. Не сложней, чем разорвать неудачный рисунок. "
      "Но... как же мы его убьем? Наймем киллера? " -- Дороти мысленно усмехнулась.
      "Зачем? Просто застрелим. Из его охотничьего ружья. Ты же умеешь с ним обращаться. А через тебя и я умею. "
      "Но... нас же арестуют. Посадят в тюрьму. "
      "Кого? Им никогда не удастся доказать, какая из нас это сделала. А посадить невиновного они не могут. "
      Левополушарная логика Дороти не могла не оценить простую красоту этой мысли. Действительно, возникала парадоксальная ситуация, когда бесспорная виновность одного из подозреваемых служила одновременно надежным алиби им обоим -- ибо если один виновен, то второй -- нет, а кто из них кто, установить невозможно. Невозможно и доказать соучастие -- медики подтвердили бы, что в принципе любая из них могла захватить контроль над телом. И более того, если бы даже как-то удалось доказать, кто именно нажал на спуск -- это ничего не дает, ибо посадить (а тем паче -- казнить) их можно только вместе, а это значит -- вместе с виновным подвергнуть каре невиновного, что есть грубейшее попрание законов и прав человека. Значит, им придется отпустить заведомого убийцу. Дороти развеселила эта мысль. А еще она подумала, что теперь цена книги еще больше вырастет.
      И все же... что-то, оставшееся на задворках ее памяти, что-то, давно угасшее и остывшее, но все же еще не совсем развеянное пеплом по ветру, мешало ей вот так просто снять ружье со стены и выстрелить в Дона. В человека, которого она когда-то любила.
      В замке зашевелился ключ.
      "Пора, мама. Идем за ружьем. "
      Дон долго провозился с замком, прежде чем ему удалось открыть. Наконец он ввалился внутрь, скинул на пол куртку и, не снимая ботинок, потопал к лестнице.
      Его жена была на втором этаже квартиры. Она стояла возле висевшего на стене ружья, и руки ее совершали странные движения -- она словно бороласть с кем-то невидимым.
      "Мама, не мешай мне! Дай я возьму ружье! "
      -- Дороти! -- донесся хриплый голос снизу.
      "Вот, видишь? Приперся посреди ночи и, конечно, пьян в стельку. Так еще и тебе покоя не дает. Как думаешь, что ему надо? Может, он опять хочет сделать с тобой мерзость? Ты что, позволишь этой пьяной свинье изнасиловать нас обеих? "
      -- Дороти! -- Дон, цепляясь за перила и глядя под ноги, начал неуклюже подниматься по лестнице.
      Дороти неслышно вышла на верхнюю площадку. В руках у нее было ружье, опущенное стволами вниз.
      "Вот он! Полюбуйся на него! " -- Кэти задыхалась от гнева и омерзения, и Дороти тоже почувствовала, как отвращение подкатывает к горлу. Одежда Дона была в беспорядке, воротник рубашки расстегнут, галстук и вовсе куда-то пропал. Хотя он не добрался еще и до середины лестницы, она уже ясно чувствовала крепкий дух виски, смешанный с резким запахом каких-то дешевых духов.
      "Приперся сюда прямиком от шлюхи! " -- Дороти даже не знала, была это мысль Кэти или ее собственная. Должно быть, они подумали в унисон.
      Дон, наконец, заметил ее тень, падавшую на ступеньки, и поднял голову. Его лицо и шея были испачканы помадой.
      -- Дороти, -- сказал он, -- я...
      "Развожусь с тобой", -- хотел продолжить он, но слова застряли у него в горле. В лицо ему смотрели два ружейных ствола.
      -- Нет, -- пробормотал он, моментально трезвея. Почему-то он сразу понял, что это не шутка и не пустая угроза.
      -- Да, Дон, -- ответила та, что стояла на верхней площадке.
      Последним утешением для него было бы осознать, что она нажимает на спуск пальцем левой руки. Но она делала это правой.