Папа молча виновато улыбался и то и дело поправлял на переносице указательным пальцем сползавшие очки.
      Тина не выдерживала и тоже начинала кричать на маму:
      - Не трогай! Не трогай! Это мой папа! - и топала ногами.
      - Ну и целуйся, целуйся со своим папочкой! - кричала мама. - А я не хочу!
      Тина никогда теперь не вспоминала маму. Будто её и не было вовсе.
      Так получилось, что Ивасика и Тину Глафира Павловна в первый же день в первом классе посадила за одну парту.
      И когда было родительское собрание, на котором выбирали родительский комитет, Тинин папа, Николай Иванович, и Ивасикова мама, Лидия Петровна, тоже сидели за одной партой. (Глафира Павловна садила родителей на те же места, где сидели их дети.)
      И Николая Ивановича, и Лидию Петровну избрали в родительский комитет.
      Глафира Павловна была очень ими довольна. В родительском комитете Николай Иванович и Лидия Петровна работали больше и активнее всех.
      Лидия Петровна устроила в классе аптечку (она была медсестрой). А Николай Иванович смастерил для аптечки в углу очень симпатичный навесной шкафчик со стеклянными дверцами.
      Когда Николай Иванович мастерил, то просил Ивасика помочь. Ивасик подавал инструменты, гвоздики, держал реечки. И даже два гвоздика забил сам. Правда, первый согнулся. Но Николай Иванович выпрямил его, весело проговаривая:
      - Ишь чего выдумал! Сгибается! По шляпке его за это, по шляпке! Тина стояла рядом и смеющимися глазами влюблённо смотрела на папу.
      Сперва Ивасику понравилась и сама Тина, и её папа-особенно папа. И отношения между ними понравились - шуточные, весёлые отношения.
      - А ну, Христя, раскрывай дневник! Что у тебя сегодня вскочило туда? говорил папа, приходя забирать её с продлёнки.
      - Пожалуйста, товарищ папа! За крючки пятёрочка зацепилась. А с палочками хуже, кривенькие вышли, больше тройки не потянули,- комично жаловалась Тина.
      - Ай-яй-яй! Объявляю вам своё, родительское "фе"! Приказываю - палочки выровнять, тройку исправить!
      - Есть! - Она бросалась папе на шею и целовала его. (В душе у Ивасика шевелилась зависть.)
      Однажды они пошли всем классом в оперный театр на балет "Лесная песня". И сидели рядом - Ивасик с мамой и Тина с папой. Ивасику было радостно.
      А перед Октябрьскими праздниками они пошли в кино, уже без класса, просто вчетвером: Тина с папой, Ивасик с мамой. И потом ещё дважды ходили. И ничего в этом не было странного, всё нормально.
      Но как-то перед Новым годом на перемене Ивасик услышал, как Соня Боборыка (она и тут оказалась с ними в одном классе) сказала в группе учеников:
      - А её папа ухлёстывает за его мамой.
      - Хи-хи! - хихикнул Гришка Гонобобель.
      Ивасика словно кипятком обварило.
      Соня Боборыка ещё что-то сказала, но он уже не разобрал, потому что быстро прошёл мимо, сделав вид, что не расслышал.
      Ивасик и сам замечал, что мама последнее время стала больше прихорашиваться, следить за собой. И настроение у неё было более весёлое - она частенько даже напевала, чего раньше никогда не делала. Но Ивасик только радовался этому.
      И вот, выходит...
      На уроке он ни с того ни с сего вдруг толкнул локтем Тину:
      - Подвинься! Расселась...
      Она удивлённо взглянула на него. Но ничего не сказала, подвинулась.
      И так стало горько Ивасику, что и словами не выразить.
      После продлёнки их пришли забирать вместе и его мама, и Тинин папа.
      Они стояли в вестибюле рядом. Он рассказывал ей что-то весёлое, видимо шутил, а она смеялась, да так охотно, так звонко, так радостно, как не смеялась никогда раньше.
      Ивасик вдруг почувствовал, что маму у него забирают. Что она не принадлежит больше безраздельно ему и только ему, как это было всегда. Что она, когда вот так смеётся, почти чужая ему. Тинин папа перехватил его враждебный взгляд исподлобья и широко раскрыл глаза:
      Ов-ва! Что случилось? Уж не подрались ли вы с Христей? "Товарищи"!
      - Нет-нет, папочка! Всё в порядке, - поспешила сказать Тина.
      По дороге домой Ивасик молчал.
      И только дома вдруг выкрикнул отчаянно:
      - Зачем он тебе?! Зачем они нам?! - и горько заплакал. Мама растерянно замерла, потом порывисто обняла его:
      Ну успокойся, успокойся, сынок! Что ты! Что ты... Никто, никто мне, кроме тебя, не нужен. Никто!
      Лишь когда он перестал плакать, она тихо сказала:
      - Я почему-то думала, что они тебе нравятся. Мне так казалось... А если пет, то, конечно...
      Он ничего не ответил.
      На следующий день, когда родители пришли забирать их после продлёнки, Николай Иванович и Лидия Петровна стояли уже в разных концах вестибюля. Будто незнакомые. Тинин папа то и дело поправлял пальцем очки на переносице и смущённо улыбался. Никаких шуток, никаких острот. Ивасикова мама смотрела устало и безразлично.
      Наступил Новый год, а потом каникулы.
      Ивасик совсем успокоился.
      Только заметил, что мама перестала прихорашиваться и напевать.
      Однажды в конце каникул поздно вечером мама подошла к окну и вдруг в отчаянии махнула рукой, потом резко обернулась и взглянула на Ивасика. Неизвестно почему, Ивасик сделал вид, что ничего не заметил. Но через минуту подошёл к окну и посмотрел на улицу. На той стороне под деревом против их дома кто-то стоял. Был мороз, метель, одинокие прохожие торопились, стараясь быстрее спрятаться в дом или троллейбус. А этот стоял, топчась на одном месте, и ёжился от холода. Потом вдруг дёрнулся и спрятался за дерево.
      Фигура показалась Ивасику как будто знакомой. Но различить было трудно далековато, темнота и метель.
      Мама уже постелила постель и позвала его спать. И снова, сам не зная почему, Ивасик не сказал маме ни слова о том, что увидел.
      Через два дня каникулы окончились.
      Как всегда после каникул, настроение у всех было приподнятое, весёлое. Переговаривались, рассказывали друг другу разные новости, смеялись.
      Только Тина сидела почему-то за партой опустив глаза, поникшая, молчаливая.
      Её уже спрашивали и Шурочка Горобенко, и Аллочка Грацианская, и Соня Боборыка:
      - Чего это ты? Что с тобой? Может, больная? Но Тина деланно улыбалась, махала рукой:
      - Да нет, ничего! Всё нормально.
      И лишь когда возле неё сел Ивасик и тоже спросил: "Чего ты?" - она вдруг глубоко вздохнула и тихо ответила:
      - Папа заболел. Температура тридцать девять и семь. Подозревают воспаление лёгких... А в больницу не хочет... из-за меня.- И подбородок у неё задрожал.
      У Ивасика сжалось сердце.
      - Ну, не переживай... Выздоровеет. У меня тоже было когда-то воспаление лёгких... крупозное. Я ещё совсем маленьким был. Мама целые ночи меня вот так на руках носила. Чтобы не было отёка лёгких. И - как видишь... Выздоровеет. Не волнуйся... А кто с ним сейчас?
      - Соседка. Это она настояла, чтобы я в школу пошла. Я не хотела... - В глазах у девочки были слезы. На продлёнку Тина не осталась. Когда мама пришла его забирать, Ивасик сразу же выпалил:
      - А Тинин папа заболел... Температура тридцать девять и семь. Подозревают воспаление лёгких. А в больницу не хочет... Из-за Тины... Мама так побледнела, что Ивасик аж испугался. И поспешил добавить:
      - Но он же выздоровеет... Правда ж? Я же выздоровел.
      Всю дорогу они молчали.
      Накормив Ивасика, мама обняла его и как-то виновато сказала:
      - Ивасик, сынок, я... я должна проведать Николая Ивановича. Я же медсестра... Может, я там нужна. Воспаление лёгких-это не шуточки...
      Она, наверное, приготовилась к тому, что Ивасик будет возражать, по он сказал:
      - Конечно... Надо проведать. Только возьми и меня с собой.
      Мама с благодарностью посмотрела на него и молча кивнула. Потом взяла шприц в блестящей металлической коробочке, какие-то ампулы, и они пошли.
      Дверь им открыла заплаканная Тина.
      Посреди комнаты стояла высокая черноволосая женщина в белом халате. Выражение лица у неё было решительное и неумолимое.
      - Я настаиваю на госпитализации! Вы же взрослый человек. Вы что, хотите оставить свою дочку сиротой?
      Говорила она громко, пожалуй, громче, чем следовало бы в присутствии тяжелобольного.
      Николай Иванович лежал на тахте красный, с пересохшими губами. Без очков лицо его казалось детским и беспомощным. Однако он упрямо качал головой, возражая.
      - Что? Что с ним? - прямо с порога спросила Лидия Петровна.
      - Типичная пневмония. Причём двухсторонняя. Надо колоть антибиотики. Через каждые четыре часа. И банки, и вообще уход... А он категорически отказывается от госпитализации. Если бы хоть была наша патронажная сестра. А то, как на грех, заболела... Скажите хоть вы ему.
      Лидия Петровна была уже возле больного, держала его одной рукой за лоб, второй за пульс. И он что-то шептал виновато.
      - Не волнуйтесь, - обернулась мама Ивасика к врачу. - Я медсестра. И укол сделаю, и банки поставлю.
      Потом мама с врачом вполголоса говорила о необходимых процедурах, а Ивасик озирался вокруг.
      Квартира была небольшая, двухкомнатная, обыкновенная, а вот стены... Все стены были завешаны детскими рисунками. И каждый в аккуратной рамочке. Рамочки делал, конечно, папа. А рисовала, конечно, Тина. Больше всего было почему-то котов и зайцев. Но эти коты и зайцы были необыкновенно выразительные, каждый со своим лицом, своим характером. Просто талантливые были зайцы и коты. И ещё почти на каждом рисунке было солнце - жёлтое, яркое, лучистое.
      Глядя на эти солнца, Ивасик почему-то вспомнил вдруг метельный морозный вечер и одинокую фигуру под деревом.
      Он посмотрел на Тининого отца. Тот лежал в жару, бессильно откинувшись на подушку, по в глазах, которые он близоруко щурил на его маму, была несказанная детская радость.
      Ивасик вдруг почувствовал, что в сердце у него нет уже того ревнивого страха, который был недавно, а есть только сочувствие и жалость.
      Он подошёл к Тине, которая смотрела на него испуганными глазами, и сказал тихо:
      - Не переживай, Христя... Раз мама тут, всё будет нормально. И улыбнулся.
      Он впервые назвал её Христей, как называл её только отец, и сказал не "моя мама", а просто "мама".
      Тина улыбнулась ему сквозь слезы.
      ...Во втором классе у них уже была одна фамилия - Ярёменко:
      Тина и Ивасик Ярёменки.
      Одноклассники не сразу привыкли к этому. Гришка Гонобобель даже пробовал хихикать, а Соня Боборыка и Люська Заречняк - сплетничать.
      Но Ивасик взял Тину за руку, стал посреди класса и сказал:
      - Это моя сестра. Моя мама - её мама. А её папа - мой папа. И кто будет хихикать и сплетничать об этом, тому я дам по голове.
      Одноклассники постепенно привыкли.
      В четвёртом "А" это теперь чуть ли не самая счастливая, самая весёлая, самая дружная семья - семья Ярёменков: папа, мама, брат и сестра.
      * * *
      - Ну так что? Подойдём к Ивасику? - спросила Шурочка.
      - Не надо, - сказала Тина. - Если бы это сделал он, я бы знала. От меня он бы не стал скрывать.
      - Так зачем было говорить? - пожала плечами Натали. - Ох уж эти сестрички!
      - Слушайте, а... а может быть... вы только не смейтесь... - Тая Таранюк покраснела.-Но в жизни как раз бывает так, что героем оказывается тот, на кого меньше всего думали.
      - Кого ты имеешь в виду? - прищурилась Шурочка.
      - Валю... Тараненко.
      - Тараненко?! Валю?! - Шурочка сделала большие глаза.
      - Представьте себе! - многозначительно кивнула Тая. - В жизни именно так и бывает.
      - Вообще-то... кто его знает... - почти согласилась Натали. - Во всяком случае, в детективах точно. У Агаты Кристи, например, или у Сименона. Я читала... в оригинале.
      ВАЛЯ ТАРАНЕНКО
      Как это ни печально, но Валя Тараненко был трус.
      С самого детства.
      И в детском саду его все обижали, колотили, а он не мог дать сдачи. И в первых классах тоже.
      Ну что это, люди добрые, за закон такой удивительный. Нетрусов никто и пальцем не трогает, а если ты трус, то вроде на тебе написано: каждый тебя и локтем толкнёт, и на ногу наступит, ещё и обругает при этом чего, мол, крутишься под ногами. Беда, да и только!
      Кстати, Валя не был таким уж немощным, слабосильным. Мог бы, кажется, постоять за себя. Да не поднималась у него на других рука, не отваживался он. Боялся. Отойдёт, проглотит обиду, поплачет втихомолку "и вся игра", как говорит семиклассник Вася Лоб.
      Сколько уж раз решал Валя, говорил себе: "Ну, всё! С завтрашнего дня перестаю бояться. Всё!"
      Однако наступало завтра, и хлопцы прыгали с высокого школьного крыльца. А Валя подходил к краю, заглядывал вниз, в животе у него обрывалось, холодело, и он пятился назад. Или нажимали хлопцы кнопки, набирая код какой-нибудь квартиры (с недавних пор на многих киевских домах установили автоматические замки и переговорные устройства). Отзовётся в динамике скрипучий голос: "Такая-то квартира слушает". Хлопцы в микрофон: "Здравствуйте, я ваша тётя!" и ходу, хохоча, герои! А Валя уж и отважится, кнопки понажимает, да только услышит голос, дрожит весь и, слова не сказав, убегает.
      Ну что ты сделаешь!
      Тяжело жить трусу в этом сложном мире, где на каждом шагу подстерегает тебя что-то неожиданное и опасное.
      Особенно отравлял жизнь Вале один человек. Курносый, щербатый, с оттопыренными ушами. Учился этот человек в другой школе, но жил в проходном дворе, через который Валя ходил в магазин. Человек был одного с Валей возраста и такой же ростом, может быть, даже на сантиметр ниже.
      Но никого Валя так не боялся, как его.
      Валя не знал его имени и называл его Фрукт. Когда-то он слышал, как в очереди один дяденька возмущённо сказал про другого, который лез без очереди: "Ну, фрукт! Я ещё такого не видел".
      Фрукт ни разу Валю не ударил. Но всегда, когда Валя проходил, издали делал угрожающий жест рукой и смотрел так, что у Вали трусились колени и он ускорял шаг.
      Всё дело в том, что через плечо у Фрукта висели боксёрские перчатки. Всегда, когда Валя его видел, Фрукт то ли шёл на тренировку, то ли возвращался. Кто его знает.
      Какая же это была мука для Вали - ходить через проходной двор! И как её, скажите, перенести, когда в одном из домов того же двора жила ещё Мая Юхимец! Та самая Юхимец, которая учится в том же четвёртом "А" и сидит с Маринкой Зозулей прямо перед Валей. Та самая Мая, на чьё розовое ушко и витой блондинистый локон на виске он смотрит все уроки...
      Большинство хлопцев в классе единодушно отдавали пальму первенства красавице Аллочке Грацианской.
      А Вале нравилась Мая Юхимец.
      Ну и что, что у неё носик картошечкой. И одна бровь немного выше, а вторая ниже? Зато какие у неё глаза! И какие ямочки на пухленьких руках возле локтей! И вся какая! Но как всегда в четвёртом классе, когда тебе нравится какая-то девчонка, она на тебя совсем не обращает внимания.
      Мая и Марина всё время о чём-то таинственно шептались, то и дело тихо вскрикивая, чтобы привлечь чьё-нибудь внимание ("Представляешь! Потрясэ!").
      Валя вздыхал.
      Как ему хотелось быть героем! Сделать что-нибудь такое, что делают только смелые, отчаянные люди. Чтобы Мая восхищённо ахнула. Ну, заодно и Маринка Зозуля. Пусть ахнет и она, ему не жалко.
      Валя, как и все трусы, особенно любил книжки и фильмы о героях. Сколько подвигов совершил он в мыслях и в мечтах!
      А в жизни только и знал, что скрывал свою трусость, чтобы окончательно не осрамиться. И, как все трусы, проявлял недюжинную изобретательность и фантазию, когда хитрил, выкручивался, чтобы не видели, особенно девочки, как он боится.
      Тяжело быть трусом!
      И вот однажды...
      Мама послала его в магазин. Можно было, конечно, не идти через проходной. Но в обход очень далеко-надо пройти квартал, потом ещё один по улице, которая пересекает, потом снова целый квартал... А мама просит быстрее. И к тому же дважды он уже ходил через проходной и Фрукта не встретил. Может быть, тот заболел или же совсем переехал в другой район - бывают же такие счастливые неожиданности. И Валя повернул в проходной.
      И только он повернул за угол, как...
      Первое, что он увидел, - это были Мая Юхимец и Марина Зозуля. Они стояли на балконе дома, за угол которого он повернул.
      Второе - это был Фрукт с боксёрскими перчатками через плечо. Он сидел на ступеньках подъезда дома, который напротив.
      Мая и Маринка Валю ещё не заметили, они стояли, опершись на перила, боком к нему. Но ещё шаг - и они его заметят. Отступать назад рискованно - увидят, как он удирает.
      Единственный выход - броситься в кусты сирени под балконом. Что Валя и сделал с ловкостью прямо-таки удивительной.
      Балкон, на котором стояли девочки, был на втором этаже прямо над Валей, и он хорошо слышал их голоса.
      - ...И он вдруг как захохочет! - продолжала что-то рассказывать Маринка. А я вот так посмотрела и... всё! А он как скривится!..
      - Смешнюля! - хмыкнула Мая.
      - Ой, они вообще такие смешнюли!
      - И задавули. Думают, что никто ничего не понимает, какие они...
      - Ага-га! Комедия!
      Судя по разговору, Валю они не заметили.
      Но Валя вдруг представил, как он проходит мимо Фрукта, а тот делает свой жест, а может, сегодня не только жест... А Мая и Маринка смотрят с балкона, как в театре.
      Будет им сейчас комедия! Будет он им сейчас такой смешнюля, что...
      У Вали потемнело в глазах.
      Фрукт сидел на ступеньках и не собирался никуда идти.
      Что же делать?
      И из-под балкона не высунешься, потому что эти глазастые девчонки сразу заметят. Ещё и позовут, чего доброго,-тогда что? Фрукт тут же подгребёт, подрулит...
      Ну и ситуация! Хоть до вечера сиди- А мама? А магазин?
      Девочки наверху замолчали. Неужели заметили?
      И вдруг...
      Вдруг во дворе появился какой-то незнакомый чернявый хлопец.
      Он смело направился к Фрукту.
      Фрукт встал.
      Чернявый подошёл к нему и насмешливо осклабился:
      - Мухамед Али! А ну дай сюда! - И он схватил рукой боксёрскую перчатку.
      Фрукт испуганно отшатнулся:
      - Не трогай!
      - Козёл! Ты же ни разу их не надевал. Я же знаю. Я же знаю. Я же за тобой давно слежу... Ты же просто носишь их... для показухи.
      - Пусти! - Фрукт плаксиво скривился.
      - Поносил - дай другому поносить. - Чернявый рванул перчатку к себе.
      И вдруг Валя сообразил: да Фрукт же обыкновенный трусишка, такой же, как и он!
      И перчатки боксёрские носит для храбрости!
      Вале так стало радостно и весело от этого открытия, что он даже хохотнул.
      Так чего же тут прятаться в кустах? Чего?
      Вот когда надо пройти гоголем мимо врага своего посрамлённого! На глазах у прекрасной Майи Юхимец и Маринки Зозули.
      Валя выскочил из кустов и быстрым шагом с презрительной улыбкой двинулся через двор.
      Увидев, как Валя решительно приближается, чернявый вдруг замер, внимательно взглянул на него, потом перевёл взгляд на Фрукта, потом снова на Валю. В глазах его мелькнул испуг.
      И когда Валя подошёл совсем близко, чернявый криво усмехнулся:
      - Да нате вам ваши перчатки! Очень они мне нужны! - Он бросил уже отобранные у Фрукта перчатки на землю и, насвистывая, быстро пошёл прочь.
      Валя даже остановился от неожиданности.
      Фрукт нагнулся, поднимая перчатки. Потом взглянул мельком на Валю, отвернулся в сторону, тихо пролепетал: "Спасибо!" - и шмыгнул в подъезд.
      И только тогда Валя окончательно понял, что произошло.
      Его, труса, испугался чернявый чужак, отбиравший боксёрские перчатки у Фрукта! У Фрукта, которого Валя так боялся! И Фрукт ему, Вале, сказал "Спасибо". За спасение.
      Так это же... это...
      Валя взглянул на балкон. На балконе не было никого. Неужели не видели? Неужели раньше ушли с балкона и ничего не видели?! Вот же...
      И всё равно радость, ни с чем не сравнимая радость охватила Валю.
      ...Конечно, не думайте, люди добрые, что Валя сразу, в один миг, стал отчаянным смельчаком. Так не бывает.
      Но если трус впервые преодолел свой страх, почувствовал, что он на что-то способен и отважился на какой-то, пускай незначительный, поступок - не такой уж он и трус.
      На следующий день Валя шёл в школу весёлый и радостный. Не было в его душе прежнего страха. И улыбался он уверенно, как никогда.
      Гришка Гонобобель, который всегда, когда Валя проходил, шутя замахивался на него, а потом медленно опускал руку: "Не бойся, дядя шутит!" - на сей раз лишь скользнул по нему взглядом и не замахнулся.
      Мая Юхимец и Маринка Зозуля уже сидели за партой и о чём-то, как всегда, шептались. Увидев Валю, они лукаво улыбнулись. И по взглядах их было что-то новое.
      "Может быть, всё-таки они видели?" - радостно забилось Валино сердце.
      Эх, как же хорошо не быть трусом!
      * * *
      Валя медленно поднял глаза на Шурочку:
      - Но вы же уверены, вы же знаете, что это не я...
      - Ничего мы не уверены, ничего мы не знаем, - искренне сказала Шурочка. Если бы знали, не спрашивали бы. В том-то и дело, что не знаем.
      Когда они отошли от Вали, Тина, вздохнув, сказала:
      - Зря мы его обидели. Он решил, что мы издеваемся, смеёмся. А он не такой плохой хлопец, - Тина укоризненно взглянула на Таю: - Тоже ещё! "В жизни так бывает"... Агата Кристи!
      - Ну, я же думала... я не хотела, - покраснела Тая.
      - Ну, ладно, девочки, не ссорьтесь, - сказала Шурочка. - Вообще-то, чтобы найти сумку с деньгами и не отдать сразу кому-то из взрослых, самому понести в милицию, да ещё и не просто, а позвонить и потом удрать, надо иметь характер...
      - Конечно! - подтвердила Тина.
      - Ну да! - кивнула Тая.
      - Ну, тогда это - Дениска! - сказала Натали.
      ДЕНИСКА ЧЕРНОГУЗ
      Дениска Черногуз мальчик холёный, воспитанный. Всегда в чистенькой красивой рубашке, в отутюженном костюмчике. И причёска всегда аккуратненькая бабушка дважды в месяц водит его в парикмахерскую. Драться он не любил, никогда не дрался, со всеми всегда был вежливый, приветливый - и с мальчиками, и с девочками. Никогда не носился воинственно по двору с игрушечным автоматом, отчаянно вопя:
      "Тра-та-та-та-та!" И не кричал страшным голосом: "Падай! Ты убитый!" Хороший был, спокойный мальчик.
      И потому все в четвёртом "А" очень удивились, когда узнали, что Дениска всерьёз собирается стать десантником. Кадровым военным.
      Ведь ещё совсем недавно в первом классе он высказывал совершенно другие желания. В первом классе он хотел быть директором школы. Как Вадим Григорьевич. Хотя нельзя сказать, что это такая уж мирная профессия.
      Во втором он хотел стать учёным-лингвистом. Как его отец Вячеслав Иванович. Даже английский язык начал изучать дополнительно. Сверх школьной программы. С учителем-репетитором.
      И вдруг...
      Об этом в четвёртом "А", кстати, никто не знал.
      Вдруг вернулся из армии Денискин сосед, живущий с ним на одной площадке, Валера Соколенко.
      Дениска давно, ещё до армии, дружил с ним. Когда Дениска пошёл в первый класс, Валера заканчивал десятый. У Дениски был первый звонок, у Валеры последний.
      Валера часто катал его на велосипеде. Сажал на раму, и они ехали на склоны, потом по Петровской аллее мимо Аскольдовой могилы к памятнику Неизвестному солдату. Дениска очень любил эти поездки. Валера привязал к раме специальную подушечку, чтобы Дениске было мягко и удобно. Он держался руками за руль и делал вид, что это он ведёт велосипед.
      И в письмах, которые писал Валера из армии родителям, он всегда передавал Дениске приветы.
      Однажды он приезжал в отпуск на несколько дней. Это была награда за отличную службу. В лихом берете, в специальной рубашке с отложным воротом, из-под которого виднелась тельняшка с голубыми, более светлыми, чем у моряков, полосками, Валера выглядел так браво, по-молодецки, что Дениска глаз от него не мог отвести.
      И когда в один из дней Валера на часок взял его с собой в город, Дениска был счастлив. Валера служил в десантных войсках. Ничего более героического Дениска даже представить себе не мог. То, что рассказывал Валера о службе, казалось захватывающим кинофильмом. Прыжки с парашютом, преодоление водных рубежей, марш-броски на десятки километров, бои с преобладающими силами противника...
      - Десантник должен уметь всё, - говорил Валера. - Это воин-универсал. Парашютист, альпинист, моряк, танкист, сапёр... Нет такого военного да и мирного дела, которое бы не умел делать десантник. Если надо - будет командовать торпедным катером, если надо - поведёт самолёт. Один десантник должен уметь обезоружить и обезвредить несколько врагов. И вместе с тем десантник - добрый человек. Всегда поможет, всегда поддержит, никогда не оставит человека в беде.
      Дениска слушал и смотрел на Валеру влюблёнными глазами. Но времени было очень мало. Валера тогда смог уделить Дениске только один час.
      И вот наконец Валера отслужил и возвратился домой. Жизнь Денискина сразу же изменилась. С первого же дня. В семь часов утра Валера звонил в Денискину квартиру:
      - Солдат Дениска! Подъём! На зарядку выходи!
      И Дениска с Валерой бежали во двор делать зарядку, а потом - водные процедуры: мылись до пояса холодной водой. Денискин отец в это время всегда ещё спал, потому как по ночам писал докторскую диссертацию.
      Затем Дениска завтракал и бежал в школу, а Валера - на работу (он работал шофёром и заодно учился в политехническом).
      Однажды в воскресенье они поехали кататься на велосипедах. У Дениски уже был свой "Орлёнок", и он ездил на нём как сумасшедший (так говорила мама).
      Провожая Дениску с Валерой, мама повторяла с беспокойством:
      - Вы же смотрите осторожно! Такое движение! Дениска! Валера! Валера сделал успокаивающий жест:
      - Тётя Галя! Держите себя в руках. Во вверенном мне подразделении всё будет в порядке!
      И они поехали. Валера - впереди, Дениска - за ним.
      Как и когда-то, они поехали туда, на склоны Днепра, где Петровская аллея.
      Было утро, и на аллее ещё безлюдно.
      Октябрь на днепровских склонах особенно красив: в какие только оттенки цветов - от багряного до лимонно-жёлтого - не раскрашивает он деревья! А опавшие листья как пахнут!
      Они ехали молча, очарованные красотой осени. Неожиданно впереди в кустах возникло какое-то подозрительное движение. Валера затормозил, Дениска тоже.
      Трое помятых, с похмелья парней окружили худенького юношу и говорили что-то угрожающее. Юноша пытался вырваться, но они его не пускали.
      Валера слез с велосипеда, положил его на землю. Обернулся к Дениске:
      - Ты близко не подходи! Слышишь?!
      А сам быстро пошёл к кустам. Ещё издали крикнул:
      - Эй! В чём дело?
      Один из парней, чубатый, заросший щетиной, окрысился на него:
      - А ну хиляй отсюда! Ну!
      - Что такое? - продолжая приближаться, спросил Валера у юноши.
      - Да вот... деньги требуют, - тихо пробормотал юноша. Чубатый, наклонив голову, набычил шею и грозно двинулся навстречу Валере:
      - Ну ты! По земле размажу!
      - Врежь ему! Чего смотришь! - отозвались сзади те двое.
      Чубатый размахнулся - и...
      Всё случилось так молниеносно, что Дениска даже не уследил, как именно действовал Валера. Видел только, что Валера перехватил руку чубатого, присел, крутнулся, швырнул его через себя, и чубатый, вскрикнув от боли, полетел в кусты. А Валера уже бросился на тех двоих. И уже второй, сбитый с ног ловким приёмом, покатился по склону. Третий не стал дожидаться своей очереди, сам бросился в кусты и исчез.
      Площадная брань и треск в кустах стали быстро удаляться. Юноша сперва ошалело смотрел, потом пробормотал:
      - Спасибо! Спасибо! Благодарю! - и бросился бежать в противоположную от кустов сторону.
      Уже на бегу обернулся и ещё раз крикнул:
      - Благодарю! - и исчез под Чёртовым мостом на шоссе.
      Валера поднял с земли велосипед, смущённо взглянул на Дениску:
      - Не говори только дома никому, ладно? Женщины таких вещей не понимают. Особенно мамы. Не будем их волновать. Ни твою, ни мою.
      Дениска аж захлёбывался от восторга.
      Ох, Валера!
      Ну Валера!
      Вот это Валера!
      Так кем, скажите, после этого можно мечтать сделаться?
      Лингвистом?
      Не смешите меня!
      Однако в четвёртом "А" про Валеру Соколенко никто ещё ничего не знал.
      Дениска был не из трепачей, не любил распространяться о своих делах.
      Потому-то все и удивились, когда узнали, что Дениска хочет стать кадровым военным, десантником.
      А узнали, кстати, тоже совсем случайно.
      К Галочке Семёновой, которая сидит за одной партой с Дениской, приехали из Ташкента гости. Семья Рахимовых; папа, мама и двое сыновей - Хамид (во втором классе) и Батыр (в четвёртом).
      Правду говоря, приехали они не к Галочке, а к её родителям. Родители с семьёй Рахимовых дружили давно, ещё начиная с дедушек. Дедушки Рахимов и Семёнов вместе воевали, вместе лежали в госпитале и День Победы встретили вместе в Берлине, И дети их дружили, Когда Ташкент пострадал от землетрясения, Семёновы, и старший, и младший (тогда ещё студент), ездили восстанавливать столицу Узбекистана. И вот теперь Рахимовы приехали в Киев. Правда, не в полном составе. Дома ещё осталось трое детей. Всего их у Рахимовых было пятеро.
      Приехали они не только в гости, а ещё и на консультацию к академику Амосову - у мамы Рахимовой было больное сердце.
      Поскольку родители занимались такими важными делами, Хамид и Батыр, оба в одинаковых тюбетейках, чернявые и неразговорчивые, поступили под Галочкину опеку. И она взяла их с собой на продлёнку. Тем более что продлёнка три часа проходила в Ботаническом саду, или, как они его называли, в Ботанике.
      Поскольку Хамид и Батыр были, как уже сказано, неразговорчивые, общаться с ними было трудновато. Поэтому где-то через полчасика четвёртый "А" оставил их в покое. И занялся своими обычными делами - игрой в мяч, в классы, скаканием через резинку и тому подобное. И Галочка, на минутку оставив Хамида и Батыра, чтобы сделать "два Буратино" через резинку, неожиданно увлеклась и только через минут двадцать обнаружила, что уже давно не видит братьев.