- Слушай, Марите, - позвала девочку Стася, - завтра ты поедешь с нами в костел. Ты ведь знаешь, что ты католичка. Мы подойдем к ксендзу, поздравим его и поцелуем ему руку. Смотри и делай все, как я.
      Стася разбудила девочку ночью, как водится у литовских католиков. Велела быстро одеться в умыться, надела на нее праздничную одежду:
      цветную юбку с широкими складками, расшитую цветами блузку, а поверх зеленый жакет и пестрый поясок. Шею девочки она украсила янтарными бусами и яркими лентами. В телеге, запряженной парой лошадей, вся семья отправилась в путь.
      Двор костела был полон людей, двери распахнуты настежь. Яркие огни, освещавшие двор, на миг ослепили Марите. С трудом пробрались сквозь толпу женщин с белыми шелковыми платками на головах и молитвенниками под мышкой. В конце концов пролезли между двух скамеек.
      Марите подняла глаза. Перед ней возвышение, устланное красивыми коврами и украшенное венками живых цветов. На стене, перед возвышением, сверкает огромный серебряный крест. Иконы на стенах и деревянная резьба под потолком издалека показались ей похожими на какие-то странные, фантастические фигуры в напугали ее.
      Но тут ее взгляд встретился со взглядом больших, глубоко впавших глаз, смотрящих на нее со стены. Мягкий и теплый он рассеивает страх Марите. Глаза отбрасывают легкую тень на бледное, окруженное длинными локонами лицо.
      Кто этот человек с длинными волосами и добрыми печальными глазами? Она смотрит, не отводя глаз, пока не догадывается, что это только изображение человека в натуральный рост.
      Легкий ветерок качнул люстру. По лицу изображения побежали тени. Марите вдруг показалось, что само лицо шевельнулось, что человек повернул к ней голову и с жалостью смотрит на нее.
      От низких звуков органа задрожал воздух. Толпа замерла на месте, и в костеле воцарилась торжественная тишина. Марите почувствовала, как теплая волна захлестнула ее сердце.
      У алтаря раздался густой голос священника. Марите взглянула на его круглое розовое лицо. Впервые видит она ксендза во время службы и так близко. Белое одеяние его украшено кружевами и вышивкой. Она вспомнила свое белое субботнее платье, которое ей сшила мать, и ее глаза наполнились слезами.
      - Мама, мамочка! - тихо заплакала девочка.
      Снова раздался бас священника, и толпа повалилась на колени.
      - На колени! - услышала Марите голос Стаси, потянувшей ее за руку.
      Плача, Марите опустилась рядом с ней; "Мамочка, зачем ты меня оставила?".
      Стася посмотрела на залитое слезами лицо Марите, на ее обращенные в сторону ксендза глаза, дернула мужа за рукав и взглядом указала на девочку.
      - Смотри, Ионас, как она расчувствовалась в храме Божьем. Доброй католичкой будет.
      Наклонившись к девочке, Стася утерла ей концом платка лицо и растроганно прошептала:
      - Не плачь, Марите, Господь наш Иисус увидел твои слезы и простит тебе все грехи. Старайся только любить его всем сердцем. Молись каждый день Святой Деве, и она примет тебя под свои крылья. Скоро ты начнешь ходить к ксендзу, учить основы нашей святой веры, и Господь наш Иисус сжалится над тобой.
      Молитва закончилась. Храм опустел. Стася повела Марите через двор к задней двери, и они вошли в полутемную, почти пустую комнату. По бокам стояли две длинные скамьи, на стене висел небольшой деревянный крест, а под ним, на краю лавки, ведро воды и чашка.
      Стася остановилась перед распятием, перекрестилась и перекрестила Марите. Затем подошла к двери, скрытой за тяжелой коричневой портьерой, и громко произнесла:
      - Благословенно имя Иисуса Христа!
      - Во веки веков! - отозвался голос из-за занавеса. В дверях появилась высокая худая женщина во всем черном. Стася подошла к ней, как и тогда горела в пустом костеле лампада, священник уже ждал их. С Марите сняли теплый платок, и она, сонная и испуганная, осталась в тонком белом платье.
      Зачем ее привезли сюда? Зачем нарядили, как невесту на свадьбу?
      Ксендз посмотрел на нее и сказал своим низким голосом:
      - Прочитай-ка молитву "Богородице дево радуйся".
      Дрожащим голосом, но без ошибок и не запинаясь, прочла Марите эту и остальные молитвы, которым научила ее Стася. На круглом лице ксендза расплылась довольная улыбка, и он потрепал девочку по бледной щеке.
      - Хорошо выучила, дочь моя. Заслуживаешь, чтобы я ввел тебя в лоно веры.
      Стася прямо-таки растаяла от удовольствия. Даже на сердитом лице женщины в черном обозначилась улыбка.
      Ксендз подошел к тазу с водой, подвешенному на стене, обмакнул в него пучок перьев и побрызгал на голову, лицо и плечи Марите.
      - Стань на колени, дочь моя, перед Господом нашим спасителем !
      Стася и Ионас тоже опустились на колени.
      - Отныне имя твое будет Мария Магдалена Гирите. Сегодня ты родилась заново, и это твои родители, - указал он на Гирисов.
      - Во имя отца и сына и святого духа я ввожу тебя в лоно христианской римско-католической церкви, - торжественно произнес ксендз, остановился и затем продолжил:
      - Забудь свое прошлое как можно скорей. Это тебе же на благо. Будь верной дочерью церкви, распростершей над тобой спасительные крылья, и твоим новым родителям. И всемилостивый Иисус сжалится над тобой. Может быть, ты даже станешь одной из его благочестивых невест.
      Церемония закончилась. Ксендз вышел. Спустя некоторое время он вернулся и вручил Стасе сложенный лист. Поклонившись, Стася поцеловала ему руку.
      - Да и ты поцелуй руку благодателю, твоему, - подтолкнула она Марите. - Вот тебе христианское свидетельство о рождении. Отныне можешь не бояться немцев.
      Гирис ласково погладил девочку по плечу.
      - Не отметили мы как следует этот великий день в твоей жизни. Пришлось все сделать потихоньку, чтобы никто не узнал. Но пройдет несколько лет, ты подрастешь, и устроим тебе второе крещение - конфирмацию. Тогда отпразднуем пышно, и не будь мое имя Ионас Гирис, если не уйдут в тот день из моего дома все окрестные крестьяне пьяными!
      ПРИЕМНАЯ ДОЧЬ
      Прошло много дней. Марите подросла, лицо в ноги ее загорели на ветру и солнце. Огрубевшие подошвы ног уже не чувствуют боли, ступая по камням и комьям. Она стала настоящей деревенской девочкой. Когда бежит, подпрыгивают у нее на плечах две русые косички, в которые вплетена красная или зеленая ленточка. На голове у нее пестрый платочек, а одета она в длинное платье из льняного полотна.
      Окрестные крестьяне знали, что у младшей дочки Гирисов голос звонкий, как колокольчик. На Рождество, когда она пела в детском хоре священные псалмы, ее нежный голосок поражал прихожан.
      Постепенно она смирилась с новой жизнью. Научилась все делать по хозяйству. Когда старшие рано утром уходили на работу, она брала чашку с водой и брызгала во все углы комнаты, которая служила семье одновременно кухней, столовой и спальней. Затем доставала из-за печки веник и подметала некрашеный дощатый пол, потемневший от времени, воды и грязи.
      Дом имел два крыла и посредине квадратные сени с дверями с обеих сторон. Второе крыло большей частью заперто. Это комната с тщательно побеленными стенами, увешанными иконами. В ней стоит стол, покрытый белой скатертью с вышитыми на ней цветами. У одной стены - кровать, на ней белое покрывало и в головах одна на другой три подушки в белоснежных наволочках: большая, поменьше и совсем маленькая. У другой стены стоит деревянный некрашеный шкаф. В углу - комод, украшенный узорно вырезанной цветной бумагой. Открывали эту комнату только по праздникам или ради важных гостей.
      Летом Марите любит встать пораньше. Она быстро одевается и выскакивает из дома, нога сразу становятся мокрыми от росы, мелким жемчугом рассыпанной по траве.
      Она окунает руки в холодную воду в корыте, умывается, вытирает лицо краем платка и бежит выгонять гусей. Потом кормит цыплят и споласкивает ведра для утренней дойки.
      Теперь она идет в дом завтракать, с аппетитом ест гречаные блины, запивая простоквашей. После этого моет посуду и идет с Альдоной на пастбище.
      В морозные и снежные зимние дни Марите любит сидеть возле теплой печки, штопать мужские рубашки или вязать чулки. Особенно она любит прясть. Руки у нее ловкие. Быстро вращается веретено под ее маленькой ножкой, а из-под шустрых пальцев скользит тоненькая шерстяная или льняная нитка.
      Но бывали для Марите и тяжелые дни. Особенно боится она посиделок так называемых "талка". Долгими зимними вечерами собираются крестьянки в доме одной из соседок, каждый раз у другой, чтобы помочь ей чесать шерсть.
      Пришел и черед Гирисов. Впервые увидела Марите посиделки. Женщины наполнили дом Гирисов, сидят на лавках и кроватях. На полу расстелили рогожи, поставили на них мешка с овечьей шерстью. Женщины горсть за горстью тянут из мешков шерсть, выбирают из нее сор и рассказывают деревенские сплетни. По одному входят в дом мужики. Постарше собираются в углу, курят цыгарки и обсуждают будничные дела. Молодые устраиваются среди женщин, болтают, шутят и поглядывают на хозяйкино угощение.
      Детвора вертится у взрослых под ногами, то собирают с рогожи в пустые мешки очищенную шерсть, то получают затрещины.
      Над столом поднимается парок от толстых масляных блинов, дразнят куски колбасы и мяса, есть и водка, и "мидус" - сладкий пахучий медовый напиток. Время от времени молодежь заводит песню.
      Веселая атмосфера вначале привлекала Марите, и ее голосок звенел в общем хоре. Стоило соседкам услышать ее пение, и они от нее уже не отставали. Марите пела народные песни, пела с чувством и выражением, как настоящая дочь литовской деревни.
      Бабы не могли наслушаться, а растроганная Стася прижимала Марите к груди.
      Но вот опять песни сменились разговором. И тут заговорили о евреях. Одна соседка начала рассказывать:
      - Знаете, у портного Шмульки из местечка Л. был сын. Всего девять лет было мальчонке, а на скрипке играл - чудо! Летом перед началом войны был он с матерью в селе Руда. Сестра моя выдавала тогда дочь замуж. Попросили мальчишку, чтоб сыграл на свадьбе. Сначала отказался: не знает, мол, литовских свадебных песен. Спели ему разок - и заиграл. Тут же, сразу! И как играл!.. Даже я, старуха, не смогла устоять на месте. Всех бабок плясать заставил!..
      - Талантливые они, евреи, известное дело,- вступил в разговор сосед, старый крестьянин.
      - Недаром все жиды богатые, - вставил молодой парень.
      - Богатые были, - оборвала его дочь старика Агния, - потому что обманщики, торговцы они все.
      - Эй, ты-то хоть помолчи! Надоела мне эта болтовня, - прикрикнул на нее отец. - И портные были среди евреев, и столяры, и сапожники, и кузнецы. И все работали. В поте лица ели хлеб свой. Золотые руки у них. Был у нас в селе портной, сын Пятраса из Руды. Три года учился в городе портняжному делу. И что же? Приходит ко мне и говорит: сошью тебе сермягу. Ладно, шей, говорю. Вот тебе матерьял, высшего сорта, чистая шерсть. Жена - покойница Она, мир ее праху, своими руками соткала, перед самой смертью.
      И что вы думаете? Взял ножницы, скроил, а как начал шить - один рукав длинный, другой короткий, карманы сзади, вся сермяга скособочилась. Хотел я ему все кости переломать, шутка ли, такой матерьял испортить?! Позвал Шмульку-портного. Взял он ножницы в руки, иголку с ниткой. Раз-раз, тут подшил, там распорол, за один день исправил ту сермягу. Сидит она на мне, будто я в ней родился! Нет лучше еврея мастера, скажу я вам!
      - Ты, тятя, опять за свое: нет лучше еврея! А сколько из них мастеров? Двое-трое, а остальные все обманщики. Паразиты на нашем теле. Их не счесть, в каждом местечке жиды кишмя кишат. Войдешь в еврейскую лавку купить три метра полотна, уж так следишь за его руками, а он все равно тебя обманет! Домой придешь - десяти сантиметров не хватает.
      - Хватит уж, хватит! Не будете больше покупать в еврейских лавках!
      - Так им и надо! Давно нужно было их вырезать. Теперь можно будет вздохнуть свободно и в городе. Весь рынок провонял евреями.
      - Ты знаешь, - повернулась к Стасе другая крестьянка, - что вчера случилось с Миколасом Дагисом с хутора Лаздинай? Только сегодня узнали. Кума мне рассказала. Пришли к нему в дом немцы, потребовали свежего масла. Миколаса дома не было. Пристали к его жене: давай масла, не то застрелим. Видно, пьяные были. Побожилась баба, что все масло отвезла в город. Начали шарить во всех углах, наконец полезли в погреб. И что, вы думаете, они там нашли?
      В комнате тишина, все устремили взгляды на рассказчицу.
      - Нашли там еврейского мальчишку. Лет семи всего. Говорят, доктора Ландсберга сынишка.
      - Ох, ох, - завздыхали женщины.
      - Наверно, хорошо заплатили Миколасу. Богатый он был этот доктор Ландсберг.
      - Что тут долго рассказывать, - продолжала соседка, - за волосы выволокли мальчишку на двор и тут же на месте, под окном застрелили.
      - Ох, ох! А с женой Миколаса что же?
      - Избу подожгли, а ее с собой увели.
      - Не вернется уж, бедная,.. не воротится, - всплеснули руками бабы.
      - Чтоб не прятала жиденка в доме! Дан приказ их уничтожать - нужно выполнять! - вмешался в разговор молодой парень.
      - Заткни глотку! - крикнул на него старик, - Они что, не живые твари? И евреи люди.
      - Нет, не люди! А может, ты тоже прячешь евреев? - уставился на него парень.
      Старик замолчал. В комнате повисла напряженная тишина.
      - Приказ есть приказ, - нарушил молчание хозяин дома. - Крестьяне мы, Боже, упаси, чтобы мы вмешивались в государственные дела. Они там наверху лучше нас знают.
      - Сказано не прятать евреев, значит, нельзя! - добавила Стася. Кушайте, гости дорогие, угощайтесь!
      И она поспешила подать на стол миску, полную блинов - горячих, вкусно пахнущих маслом.
      Все это время Марите сидела, подогнув ноги, позади Стаси, и сердечко ее трепетало.
      Она слышала последние слова Гирисов и теперь не смела поднять на них глаза.
      - Почему, почему они тоже так?.. - билась в ее мозгу мысль. Она хотела убежать, спрятаться в темном углу, чтобы ее не было видно, но не могла двинуться с места, будто прикованная к полу.
      ИСПЫТАНИЕ
      Лето в самом разгаре. В синем небе плывут легкие облачка, но крестьяне поглядывают на них с тревогой. Дождя сейчас не нужно. Еще не убрано сено. Душистое лежит оно на лугу и дразнит пасущиеся вблизи стада. В поле зреют хлеба. Колосья не выдерживают и гнутся под тяжестью собственной ноши. Дунет ветерок, и бегут вдаль одна за другой золотые волны, а дальше за ними зеленовато-серые воды Вилии.
      Жаркие дни. Приятно погрузить ноги в прохладную воду реки. Марите скачет по прибрежному песку, по мелкой гальке.
      Этот камешек похож на гуся, а вон тот - на улитку. Плывут по течению мелкие рыбешки. Целыми стайками подплывают они к берегу, щекочут девочке ноги. Вот-вот дадут себя поймать. Но они уже несутся вперед, а Марите за ними. Она отходит все дальше и дальше; занятая стиркой Стася не замечает этого. Изо всех сил бьет Стася по льняному полотну, разостланному перед ней на крохотных мостках из трех досок. Брызги летят вокруг, эхо ударов доносится с того берега реки.
      - Марите, Марите! Где ты?
      - Здесь, тетя.
      Следить нужно за девочкой, чтобы не ушла далеко от дома. Последние недели неспокойно стало. В округе вовсю шныряют доносчики, ищут, шпионят.
      Проходя по деревне, она чувствует на себе подозрительные взгляды. Вчера появилась у нее в доме Агния, отвела в уголок и зашептала на ухо:
      - Стася, люди говорят, будто Марите твоя...
      Стася почувствовала, что кровь бросилась ей в лицо. С трудом подавив бурю в груди, она рассмеялась.
      - Что же? Жидовка она? Языки у этих баб, черт бы их побрал! Может, спросишь ксендза? Погоди-ка.
      Стася торопливо достала "свидетельство о рождении" Марите и развернула его перед лицом Агнии.
      - Что теперь скажешь? Жидовка моя дочь? Ну, жидовка?.. - торжествующе кричала она.
      Стася видела, что ее взяла: Агния растерялась.
      - Ты же знаешь, - начала та оправдываться, - не любопытная я и не сплетница. Но в такое время... Дело опасное. Пришла предупредить тебя.
      Как они, сволочи, пронюхали? Кто мог узнать? И кто из соседей замышляет недоброе?
      - Марите, Марите! - громко кричит Стася. - Иди сюда!
      Случайно она поднимает глаза в сторону дороги, ведущей в село, и у нее подгибаются колени. Марите стоит возле служащего сельской управы, вместе с ним два полицая и какой-то неизвестный, одетый по-городскому. Незнакомец наклонился к девочке и гладит ее по волосам. Наверно, спрашивают, как зовут, кто родители. От страха у Стаей замирает сердце. Она прислушивается, но ничего не слышно.
      Видит, как девочка поворачивается и указывает на нее пальцем. Что им рассказала девчонка?
      Верно, скоро придут сюда... Целый полк... Окружат дом... Скорей бежать, пока не поздно. Она побежит вдоль реки, спрячется в высокой ржи. Потом в лес. Он недалеко, всего несколько километров.
      Стася хочет двинуться с места и не может. Что станет с Ионасом? С его сестрой, детьми?
      Но полицаи и незнакомец поворачиваются и уходят.
      Стася стоит, не в силах пошевелиться, и не верит своим глазам. Неужели?.. Вот уже Марите рядом с ней, смотрит на нее своими большими глазами.
      - Марите, о чем тебя спрашивали? Что ты сказала ?
      - Спросили, кто я. Я ответила: Мария Магдалена Гирите.
      - Больше ничего?
      - Еще спросили, где папа. Я сказала: в поле, сгребает сено. А мама вон на берегу, стирает.
      Переведя дух, Стася обхватила девочку обеими руками и прижала ее к груди.
      - Умница моя, бедная моя доченька, - от всего сердца прошептала она и смахнула со щеки слезу.
      НА БЕРЕГУ МОРЯ
      Думбляй, которое соседи с уважением называли "поместьем", было по сути дела обычной усадьбой зажиточного крестьянина. До 1-ой мировой войны оно принадлежало графу Тышкевичу. Графский дворец был окружен роскошным садом. И теперь еще стоит этот дворец у въезда в Палангу, курортный городок на берегу Балтийского моря.
      Дорога, заканчивавшаяся мощенной булыжником площадью, вела к старому двухэтажному дому с верандой впереди. Под окнами второго этажа торчат обломки железа, не иначе, как остатки балкона. С обеих сторон дома одичалые кусты шиповника и сирени, за домом огород.
      Слева от двора видна конюшня с провалившейся крышей и в ней пара лошадей. В центре двора - длинный ток, рядом с ним два плуга в веялка; в глубине двора сарай, в нем дойные коровы и несколько телок.
      Когда-то здесь поражали глаз цветочные клумбы, лужайки и фруктовые деревья, а теперь во всем запустение: изгородь покосилась, деревья не подстрижены, сразу видно, что уже много лет их не касалась рука садовника. Ветер сбрасывает с крон деревьев снежную пыль, и карканье ворон подчеркивает окружающую тишину. Маленький ручей, протекающий через сад, сейчас скован льдом и снегом.
      Усадьба расположена в нескольких километрах от моря. И когда ветер усиливается, до слуха ее обитателей доносятся удары бушующих волн.
      В усадьбе живут сейчас ее хозяева - Владислав Янковский и его сестра Елена. Янковский этот вырос в бедной семье в поместье Тышкевичей. Отец его служил у графа кучером, но сын считал, что положение отца не соответствовало чести их рода - рода обнищавших дворян. Он никогда не забывал подчеркнуть свое дворянское происхождение и требовал к себе уважения. В молодости он уехал в Америку. Там работал в шахте, зато сумел собрать денег. Вернувшись через пятнадцать лет на родину, купил себе эту усадьбу и зажил крестьянином и помещиком одновременно.
      Рядом с огородом стоит длинный и уродливый кирпичный дом, именуемый "казармами".
      В нем несколько однокомнатных квартирок, в которых прежде жили батраки со своими семьями. Эти "казармы" пустуют, только в дальнем конце их живет еще одна семья.
      Владислав Янковский обращался со своими работниками властно и требовал, чтобы ему оказывали почтение, обращались к нему "понас (господин) Янковский". Однако Паулаускаса он уважал и от него этого не требовал. Знакомы они были с юности. Несмотря на разницу в возрасте оба служили добровольцами в армии во время войны за независимость Литвы. Паулаускас провожал его, когда он отправлялся странствовать в Америку, помог, когда у него умерла жена, оставив маленького сына, Янковский не раз говорил о своем друге: "Толковая голова и золотое сердце у этого Паулаускаса".
      Когда друг обратился к нему с просьбой устроить женщину с дочкой, он долго не раздумывал. В доме нужна хозяйка. Сестре Елене, старой деве, трудно справляться с хозяйством. Правда, она не расстается со связкой ключей, но отсутствие хозяйской руки чувствуется везде: на кухне, в комнатах, в хлеву, во дворе, при приготовлении колбас на рождество.
      Голова понаса Владислава давно поседела, но он еще видный мужчина: статный, энергичный. У сестры же его - спина согнулась; во время беседы она частенько засыпает.
      В молодости поня (госпожа) Елена служила в графском доме. Она постоянно ругает нынешние времена, утратившие былое великолепие и блеск. Особенно сердита она на бесстыжее молодое поколение, не почитающее ни Бога, ни людей. Когда в усадьбу приехали госпожа Вайс с Шулей, поня Елена встретила их недоброжелательно. Русская... Все русские ведь отвергают Бога, не молятся, обрядов не исполняют. Притом она еще горожанка - франтиха, работать не сумеет. Однако госпожа Вайс сумела за короткое время завоевать ее сердце. Поня Елена очень мучилась от ревматизма. Госпожа Вайс ухаживает за ней, натирает ее тело разными мазями и маслами, поит ее лекарствами. Поня Елена говорит, что Софья Михайловна прямо поднимает ее из гроба,
      - Чудесная лечебная сила у этой женщины, - рассказывает она теперь каждому, приходящему к ней в дом, - она излечивает любую болезнь и рану одним прикосновением руки. Все доктора мира ногтя ее не стоят.
      Шуля ей тоже полюбилась. Старухе нравится, как она бойко говорит по-литовски, бегло читает, быстро вышивает и вяжет. По документам Шуля теперь Оните, подчерица Софья Михайловны, русской, которая вышла замуж за вдового литовца и удочерила его девочку-сиротку. В глазах Елены много значили хорошие отношения между "мачехой" и "падчерицей". Если Оните зовет эту русскую "мамой" и так ее любит, то это хороший признак.
      Один недостаток нашла в ней старая госпожа: ее православную веру. Несколько раз пыталась старуха убедить Софью Михайловну в преимуществе католицизма, но вскоре отстала от нее, убедившись, что русская плохо знает также православные обычаи и пренебрегает ими.
      - Россия, Россия!.. Безбожная страна и народ, - вздыхает поня Елена.
      Но Оните - на нее распространяются все строгости религии. Она дочь католика-литовца и должна придерживаться всех правил: не есть в пятницу мясного, ходить в костел по воскресеньям и по праздникам. Поня Елена взяла на себя духовное воспитание девочки. Она считала своим долгом воспитать Оните в духе преданности католической церкви и ослабить насколько можно вредное влияние мачехи.
      Вначале религиозные обязанности были Оните противны.
      - Мама, - жаловалась она, когда вечерами они оставались одни - ведь мы все время врем.
      - Мы не врем, доченька, - мы только защищаемся.
      Шуля поняла смысл этих слов. Она вынуждена вести двойную жизнь, притворяться. Она научилась опускаться перед распятием на колени и повторять вслед за госпожой Еленой молитвы.
      Однако иногда ее мучили угрызения совести. Она понимала, что обманывает окружающих, я ей становилось стыдно. Со временем она все же привыкла выполнять все чисто механически.
      В доме было заведено перед едой читать короткую молитву. Понас Владислав ставший за годы, проведенные в Америке, до некоторой степени вольнодумцем, читал молитву торопливо, глотая слова, и подшучивал над своей набожной сестрой. Старуха сердилась, и тогда он умолкал и лишь подмигивал Софье Михайловне, в которой видел свою единомышленницу.
      По воскресеньям поня Елена встает раньше обычного. Надевает черное шелковое платье, покрывает седые волосы черным шарфом и берет под мышку молитвенник с золотым образом. Перед верандой уже стоит коляска, запряженная парой начищенных, украшенных бубенцами в красными лентами коней. Понас Владислав подсаживает сестру, рядом с ней усаживается Оните, одетая в праздничное платье, которое ей купила поня Елена. Место кучера занимает понас Янковский собственной персоной.
      Софья Михайловна обычно остается дома присматривать за хозяйством. Понас Владислав дергает за вожжи, поня Елена крестится, Софья Михайловна машет им рукой, и коляска трогается.
      После службы понас Владислав уезжает в город по делам, а поня Елена и Оните отправляются на прогулку. Летом они идут в парк Тышкевичей, на берег моря, зимой - в город, полюбоваться витринами.
      Оните очень любит эти прогулки. Они хоть как-то разнообразят скучную жизнь. Особенно ей нравятся летние прогулки по берегу моря. По городским улицам она боится ходить: кто-нибудь может узнать ее. Ведь не раз в каникулы приезжала она в Палангу на пляж. Останавливалась вместе с матерью в одном из пансионов этого курортного городка.
      Шуля любит гулять в старом графском парке. Когда Литва стала независимой, он перешел в собственность города и был открыт для дачников, заполнявших в летний сезон весь городок. Теперь на воротах парка висит объявление: "Евреям в собакам вход воспрещен".
      Последние годы во дворце еще жило несколько женщин из графской семьи. В народе поговаривали, будто дочь Тышкевич не в своем уме. Потому, мол, она и уединилась во дворце, в то время, как мужчины наслаждаются жизнью за границей.
      В парке всегда приятная полутьма. Деревья отбрасывают вокруг себя густую тень. Оните любит сидеть на скамейке под раскидистым кленом и мечтать.
      Июнь в самом разгаре. Легкие белесые облака, похожие на стадо белых овечек, проплывают по голубому небу.
      Воздух насыщен ароматом липового цвета и жасмина.
      Уставшая от прогулки поня Елена опустилась на скамью в тени усыпанной мелкими желтыми цветами липы. Рядом слышится мирное, усыпляющее жужжание пчелы.
      Оните сидит на краю скамейки и следит за пчелой, как та складывает свои бархатные крылышки, влезает внуть цветка, вылетает в жужжит вокруг другой чашечки, затем возвращается и тонет в золотых лепестках. Вот она поднимается и исчезает в направлении, известном только ей, пчеле.
      Оните завидует крылатому созданию: напилась себе пчелка цветочного нектара, наелась досыта и теперь летит счастливая домой. Не должна она маскироваться под осу. Делает свое дело, и никто ей не мешает. А ей, Шуле, нельзя даже называться своим именем... Если пчелу задеть, она ужалит. Но тогда пчела умирает,- вспоминает Шуля то, что учила в школе. Ничего - стоит даже умереть! Если бы она, Оните, могла превратиться в пчелу, она бы уж знала, что делать. Даже жизни бы своей не пожалела.
      Так размышляет Шуля и вдруг слышит храп старухи, заснувшей тем временем на скамейке.
      В парке появляются гуляющие.
      Кто-то то и дело с любопытством поглядывает на дремлющую старуху и на сидящую рядом с ней девочку. Шулю охватывает чувство страха в неуверенности. Набравшись смелости, она тянет старуху за рукав:
      - Поня Елена, идемте, люди на нас смотрят. Старуха открывает глаза.
      - Что с тобой, девочка? Так приятно сидеть здесь и смотреть на гуляющих.
      - Но вы заснули. Вы долго спали.
      - Чепуха... Совсем я не спала. Только глаза на секунду закрыла.
      Поня Елена не любит, когда замечают ее недостатки или промахи. Она быстро встает, и обе идут на берег моря.
      - Пойдемте к пещере Бируте, - просит Оните.
      Она очень любит ходить в эту пещеру в невысокой горе, сплошь поросшей зелеными соснами, которые глядят в синюю морскую воду. Пещера с каменным сводом невелика, в нее могут войти пять-шесть человек. В пещере пахнет сыростью. Внутри стоит статуя богоматери из цветного фарфора.
      У входа в пещеру поня Елена и Оните опускаются на колени.
      - Я, дочка, помолилась святой Деве, чтобы она послала тебе хорошего жениха и долгую жизнь, - говорит Елена, целуя подол платья у статуи.
      По легенде, в этом месте князь Кестутис, правивший Литвой в 14 веке, встретил жрицу Бируте и взял ее себе в жены. Местные жители верили, что просьбы юношей и девушек в этой пещере обязательно сбываются.
      - Посидим здесь немножко, - снова просит Оните. Приятно сидеть во мраке пещеры, спрятавшись от людских глаз.
      - Вы знаете, поня Елена, - пытается задержать старуху Шуля, - почему это место называют пещерой Бируте?
      - Не знаю, дочка, меня этому в школе не учили.
      У старой госпожи нет особых претензий на ученость.
      - Рассказать вам?
      - Расскажи, ты ведь ученей меня.
      Поня Елена, как все деревенские старухи, любит рассказывать и слушать сказки. Шуля знает, что своим рассказом она завоюет сердце барыни, и та согласится прогуляться с ней к морю. Старуха не любит море: влажный воздух вреден ее ногам.
      Они усаживаются в пещере на камне, Шуля рассказывает о могучем князе Кестутисе, защитившем страну от вторжений жестоких крестоносцев. Однажды он заблудился в лесу на берегу моря и пришел к пещере, в которой Жрицы хранили священный огонь, горевший в честь главного бога Перкунаса. (Перкунас - Гром ldn-knigi) Самая красивая среди жриц была Бируте. Кестутис был поражен ее красотой. Жрицам нельзя было выходить замуж, но он увез ее в свой замок. Так жрица Бируте стала великой княжной Литовского государства и родила мужу героя Витаутаса, который нанес крестоносцам решающий удар, так что они больше не осмеливались переходить нашу границу,- кончает Шуля свой рассказ.
      Поня Елена качает головой, поправляет шарф на волосах и отвечает:
      - Ох, ох, дочка. Рассказываешь ты - удовольствие послушать, прямо как священник в костеле. Большой ученой ты бы стала, если бы продолжала учиться...
      Немного помолчав, старуха добавляет:
      - Нет теперь ни Кестутиса, ни Витаутаса... Всегда они к нам лезут, гости незваные: то русские, то немцы, чтоб они сгинули.
      - Русские людей не убивали, - не сдержалась Оните.
      - Верно, не убивали. Зато хотели заставить людей идти в колхозы. Кто их сюда звал? Сидел бы каждый в своей стране, которую ему господь дал, и ладно. Так нет! Все норовят вырвать сок хлеба изо рта соседа. Ой, чтоб они все пропали!