Шуля обращает на него взгляд, полный тревоги.
      - Зачем бывают войны? - шепчет она, как бы рассуждая сама с собой.
      Вдруг ее отец прервал разговор с Виленским, встал и тронул жену за плечо. Она открыла глаза.
      - Пойду разузнаю, что слышно, - -сказал отец и вышел.
      - Макс, только ненадолго, - кричит ему вслед со страхом мать.
      Прошло полчаса, отец все не возвращался. Шуле кажется, что минули часы. Мать тоже с тревогой посматривает то на дверь, то в окно. Спустя час дверь подвала распахнулась.
      - Папа! - радостно вскакивает Шуля и бежит к нему, но тут же замолкает. Отец, бледный, прислонился к стене, поддерживая правой рукой локоть левой. На рукаве белой рубашки - два темных пятна.
      - Макс! - дрожащим голосом вскрикивает мать. - Что случилось? Ты ранен?!
      - Тихо, не шуми. В меня стреляли, задели немного руку... Ничего... Русских в городе нет, литовцы убивают на улицах евреев.
      - Ой, Боже, Боже, пропали мы, пропали! .- заплакала Виленская.
      - Тише! - прикрикнул на нее доктор. .- Шауляи ходят из дома в дом, ищут евреев. (шаулис - Siaulys, полицейский, по-литовски дословно стрелок, не путать с названием города в Литве - Шяуляй, ldn-knigi)
      Все замолчали, даже дети притихли. Поняли, что опасность велика. Всю ночь оставались в подвале. Начал мучить голод. Еду, которую захватили из дому, давно съели. Вода тоже вся вышла. Нужно принести ее сверху, но подниматься в квартиры нельзя. Кто-нибудь может заметить и сообщить шауляям. Шуля чувствует, как будто тяжелый груз давит ей на голову. Но она молчит. Не хочет причинять родителям новые заботы. Вдруг голова ее сама падает маме на грудь.
      - Что с тобой, доченька? Ты вся горишь! Мать щупает ей лоб. Отец тоже трогает лоб девочки, берет ее за руку и проверяет пульс.
      - Идем наверх, Эстер, - говорит он, - девочка больна.
      Отец ставит Шулю на ноги и, поддерживая, помогает ей подняться из подвала.
      У Шули жар. Отец ходит по комнате взад и вперед с перевязанной рукой. Подходит к постели дочери, молча смотрит на нее и возвращается к окну.
      В комнату входит мать.
      - Макс, я спущусь на минутку к лавочнику, может, достану у него немного муки.
      - Не ходи сейчас, никуда не ходи.
      Вдруг звонок...
      Отец с матерью смотрят друг на друга. Мать подходит к двери, но рука ее застыла в воздухе. Отец сам открывает дверь.
      - Уршула?!
      Но Уршула не одна, с нею двое вооруженных мужчин в серой форме. Из уст матери вырывается испуганное восклицание. Отец, побледнев, прислоняется к стене, однако спокойно обращается к Уршуле:
      - Кто эти люди и чего они хотят?
      Уршула не отвечает, она смотрит с издевкой и молчит.
      - Кто мы - не твое, жид, дело, - цедит сквозь зубы один из мужчин, - а зачем пришли, сейчас узнаешь. Пошли!
      - Макс! - вцепилась в него мать, будто желая защитить его изо всех сил. - Куда вы его ведете? Что плохого он вам сделал? Он ведь врач, оставьте его!
      - Не нужны нам врачи жиды! - в глазах у мужчины ненависть,
      - Давай! - кричит второй, приземистый, широкоплечий мужик, и прикладом ружья подталкивает отца.
      - Уршула, помоги нам! За что ты так?.. Ведь мы тебе ничего плохого не делали, - пытается смягчить сердце домработницы мать.
      - Чтоб вы тут больше не хозяйничали. Хватит, поиздевались над нами на литовской земле! Ни один жид здесь не останется! - вызывающе бросает матери Уршула и замахивается на нее, чтобы ее ударить.
      - Чего ждешь? Давай! - кричит на отца один из бандитов и толкает его к двери.
      - Макс, Макс! - бросается за ними мать.
      - Папа, папочка! - плачет в кровати Шуля.
      - Уршула, за что? Что мы тебе сделали? - повторяет мать.
      - Если хочешь, можешь идти за ним. Не думай, что ты останешься в своей квартире.
      - Уршула, - умоляет мать, - возьми квартиру и все, что есть в ней, одежду, мебель, только спаси его.
      - Поздно уже спасать, - торопливо отвечает Уршула, и выходит, хлопнув дверью.
      - Папочка, куда пошел папа? - бежит к двери больная Шуля. Босиком, в ночной рубашке она выглядит такой маленькой и несчастной.
      - Тише, доченька, - пытается успокоить ее мать, - иди в постель, папа вернется. Он доктор, ничего плохого людям не сделал.
      Но отец Шули больше не вернулся.
      СРЕДИ ЛЮДЕЙ
      Шуля видит сон. Она карабкается на высокую гору, капли пота текут со лба, катятся по губам. Она тяжело дышит: до вершины еще далеко, а ноги уже изранены в кровь. Наконец она почти у самой вершины. Но вдруг перед ней глубокая черная пропасть. Шуля теряется. Что делать? Дорога исчезла, а впереди - пропасть.
      Вдруг кто-то хватает ее в с силой толкает вперед. У Шули вырывается крик ужаса. Она скатывается с вершины - и просыпается.
      Возле кровати стоит мать и держит ее за плечо.
      - Вставай, дочка, скорей, нужно уходить отсюда !
      Шуля еще не совсем проснулась. Она прижимается щекой к мягкой и гладкой руке матери: как хорошо, что это был только сон. Сейчас войдет папа и поцелует ее в лоб.
      - Одевайся, доченька, мы должны оставить квартиру, - торопит ее мать.
      Лишь теперь Шуля вспоминает, что произошло за последние дни, и радость пробуждения исчезает. Только вчера немного спал жар. Лицо девочки все еще бледное, под глазами синие круги.
      - Мамочка, куда пойдем?
      - Сама не знаю, доченька. Глаза матери красны от слез. Она уже готова: одета в серый костюм, на руке плащ.
      - Возьми, Шуля, этот узелок, - протягивает ей мать небольшой узел, сама берет второй и прячет его под плащом.
      Они выходят в коридор, спускаются по лестнице. Шуля остается в подъезде, а мать осторожно выскальзывает во двор, оглядывается и машет дочери рукой. Предрассветная мгла. Небо темно-серое, только на востоке чуть порозовело. Двор пуст. Улица тоже погружена в сон. Мать торопливо пересекает мостовую и входит в первый переулок.
      - Тише, дочка, осторожней, - голос матери дрожит.
      Спустя четверть часа мать останавливается перед серым четырехэтажном домом. На двери табличка: "Д-р Витис, глазные болезни".
      Госпожа Вайс тянет за ручку двери.
      - Слава Богу, дверь открыта! - с облегчением вздыхает мать.
      Они поднимаются на третий этаж и останавливаются перед дверью с маленькой белой табличкой "Доктор Витис". Мать нажимает на кнопку звонка. Не открывают. Звонит еще раз. За дверью слышны шаги.
      - Кто там? - спрашивает женский голос.
      - Жена доктора Вайса, - сдавленным голосом отвечает мать. - У меня дело к доктору Витису.
      - Доктор еще спит, - сердито говорит голос.
      - Будьте добры передать ему, что пришла жена доктора Макса Вайса. Дело очень срочное, - просит мать.
      - Подождите! - отвечает голос.
      Долгое ожидание на темной лестнице. Наконец дверь открывается, девушка в белом переднике вводит их в гостиную и удаляется.
      Шуля с любопытством осматривается. Ей знакома эта комната, ее плетеная мебель, странная картина на стене: мертвое тело и вокруг люди в диковинных шляпах.
      Шуля уже была здесь дважды. Первый раз, когда дети в школе бросили ей в лицо песок, и у нее воспалились глаза.
      Доктор Витис отказался тогда взять у Шулиного отца деньги за визит. Во второй раз она была здесь с мамой на дне рождения Альгирдаса, старшего сына Витисов. Она тогда принесла ему в подарок альбом.
      Потом доктор Витис с женой были у них в гостях. Папа говорил, что они с Витисом друзья: доктор Витис - человек культурный и прогрессивный.
      Дверь слева скрипнула, и в комнату вошла госпожа Витис. На ней было серое с зеленоватым отливом утреннее платье.
      - Доброе утро! - глубоким певучим голосом здоровается госпожа Витис. Простите, что заставила вас ждать.
      Мать Шули встает ей навстречу.
      - Извините меня, госпожа Витис, что я разбудила вас так рано. Но... я не могла ждать.
      - Да, да... Что привело вас ко мне в столь ранний час? - Госпожа Витис протягивает ей белую руку с длинными, покрытыми розовым лаком ногтями и приглашает сесть. - Ведь сейчас опасно ходить по улицам. Я имею в виду евреям, - продолжает госпожа Витис и смотрит на госпожу Вайс.
      - Да, в этом-то и дело, - отвечает та и рассказывает все, что случилось с ними за последние дни: как они прятались в подвале, как заболела Шуля, как забрали отца, как предала их Уршула. В конце она раскрывает цель своего прихода: она боится оставаться с девочкой в своей квартире на улице Мапу и просит, чтобы семья Витисов приютила их на время у себя в доме. Через несколько дней, она надеется, в городе опять станет спокойно и они смогут вернуться в свою квартиру.
      Госпожа Витис внимательно выслушала ее рассказ.
      - Мне очень жаль, - говорит она наконец, - но я не смогу оставить вас у себя. Мужа нет дома, он уехал и вернется не скоро. Вы должны понять, госпожа Вайс, я женщина, и я боюсь. Вам ведь известно, что по новому закону христианам запрещается предоставлять жилье евреям. Я очень сожалею, но я не могу подвергать опасности свою семью.
      Мать Шули побледнела. Не ответив ни слова, она повернулась к двери.
      - Госпожа Вайс, - задержала ее хозяйка,- это не значит, что вы должны сразу же уйти. Нельзя так рано ходить по улицам. Я предлагаю вам подождать час-два. Приготовлю чай, выпьете, отдохнете, а потом пойдете.
      Мать Шули бросила на госпожу Витис презрительный взгляд и ответила подчеркнуто вежливо:
      - Благодарю вас. Но мы, я и дочь, выпьем чай у других людей, еще не забывших, что имеется и иной закон на свете, велящий дать убежище гонимому без вины, даже если он еврей. Прощайте, госпожа Витис.
      Когда они вышли на улицу, уже рассвело. Яркое летнее солнце появилось из-за крыши серого дома, из которого они вышли. По улице торопливо проходили люди, некоторые, позевывая, стояли в воротах. Однако среди прохожих Шуля не видела знакомых лиц, и ей казалось, будто улица, на которой всегда было полно евреев, вдруг изменилась, будто она, Шуля, идет по совсем новой, незнакомой улице.
      - Куда теперь, мама?
      - Не знаю, дочка. Может, вернемся домой?
      - Нет, нет, не хочу домой! - расплакалась Шуля.
      - Хорошо, дочка, поедем к инженеру Кубилюсу. Может, он приютит нас.
      В конце улицы стояла пролетка. Мать подошла к извозчику.
      - Езжай на проспект Витаутаса, дом номер...
      Извозчик посмотрел ей в лицо в ухмыльнулся:
      - Я евреев не вожу, но если заплатите как следует... Опущу перед, чтобы не заметили, что везу евреев по городским улицам.
      - Хорошо, хорошо, только езжай !
      - Чего ты так торопишься? - усмехнулся извозчик. - На проспекте Витаутаса тоже есть немцы. Найдут.
      Извозчик опустил перед пролетки. Шуля с матерью прижались к спинке сиденья, чтобы не было видно их лиц.
      Когда они добрались до дома, в котором жил инженер Кубилюс, мать первая вошла в подъезд и позвонила. Дверь тут же отворилась. В дверях стоял высокий мужчина в светлом плаще и фетровой шляпе.
      - Доброе утро, господин Кубилюс! - поздоровалась госпожа Вайс.
      - Здравствуйте, - кратко ответил Кубилюс, приподняв край шляпы. - Вы ко мне, госпожа Вайс? - спросил, даже не приглашая их войти.
      - Да, - вздохнула мать, - пришла просить убежища в вашем доме на несколько дней.
      - Да, да... Но то, что вы просите, невозможно. Я на государственной службе. Охотно бы вам помог, но это связано теперь с большими трудностями. Может, вам нужны деньги? Я готов одолжить.
      - Большое спасибо, - ответила мать, - деньги мне не нужны.
      Она сбежала по ступенькам, чтобы инженер не увидел ее глаз, наполнившихся слезами.
      - Мама, мама, где теперь будет наш дом?!
      - Вернемся в свою квартиру, доченька.
      И тут госпожа Вайс обнаружила, что в спешке она забыла захватить с собой деньги и в ее кошельке осталось лишь несколько литов.
      (лит - литовские деньги тогда и сейчас, ldn-knigi)
      Обратно, на улицу Мапу, возвращались пешком. Медленно поднялись по лестнице. Ноги Шули болят, голова как чугунная. Мать достает из сумочки ключ, но дверь оказывается открытой. Из гостиной слышится смех и беспорядочные звуки пианино. Кто-то барабанит по клавишам.
      - Не ломай пианино, - раздается голос Уршулы, - лучше продадим его.
      - Дура, кто у тебя сейчас купит пианино ? - слышен грубый голос. Кому нужно, придет к жиду и заберет.
      - Скорей, дочка, скорей, - потащила мать за собой Шулю, застывшую на месте от страха. Добежали до ворот и едва не столкнулись с мужчиной в рабочей одежде, который шел им навстречу и загородил проход.
      - Прошу прощения, - обратился мужчина к матери Шули, - не вы будете супруга доктора Вайса?
      - Нет, нет, - испуганно ответила госпожа Вайс, стараясь проскользнуть мимо.
      - Пропали, - мелькнуло у Шули в голове, - наверно, Уршула поставила его в воротах, чтобы поймать нас. Шуля расплакалась.
      - Чего ты плачешь, девочка? - с жалостью говорит мужчина. - Я к доктору Вайсу. Он ведь спас мою дочку, как раз твоего возраста. Если бы не доктор, кто знает, осталась ли бы она в живых. Я думал, сейчас, в такое время... может, смогу чем помочь.
      Мать Шули смотрит на него: да ведь это плотник, который живет на окраине. Верно, Макс долго лечил его дочь.
      - Вы Паулаускас? - чуть приободрившись, спрашивает госпожа Вайс.
      - Да, - радостно отвечает мужчина, - только теперь признали меня. А я вас сразу узнал. Не забыли мы, что доктор Вайс сделал для нашей дочки.
      - Доктора Вайса нет, его забрали, - тихо плача, говорит мать Шули.
      - Забрали доктора?! - повторяет вслед за ней столяр и в отчаянии качает головой. - Значит, опоздал я... А вы? Куда вы идете?
      - Не знаю. Куда глаза глядят.
      - Вот что, идемте ко мне. Я, правда, человек небогатый, но что едим я с семьей, то и вы будете есть.
      Паулаускас взял оба узла и зашагал вперед, а мать с Шулей - за ним. Шли долго-долго, пока добрались до узкой улочки на окраине города и вошли в деревянный домик, окруженный садом. Паулаускас стукнул в дверь.
      - Маре, привел тебе гостей!
      В дверях стояла крупная женщина в пестром цветастом платье и белой косынке. Она внимательно осмотрела их своими серыми глазами.
      - Входите, пожалуйста. Вы ж, конечно, устали. Садитесь к столу. Отдохните, покушайте. Вероника, - позвала хозяйка, заглянув в соседнюю комнату, - спустись-ка в погреб да достань молока.
      Не прошло и нескольких минут, как в комнату вошла девочка лет двенадцати, высокая и худенькая, со светлыми волосами, заплетенными в две жиденькие косички, перевязанные красной ленточкой.
      Девочка поставила на стол кринку и стала в стороне, с любопытством глядя на гостей.
      - Это моя дочь Вероника, - показала хозяйка на девочку. - Если бы не ваш муж, осталась бы она на всю жизнь калекой. Присаживайтесь к столу. Мы не богаты, чтобы угостить вас так, как вы привыкли, но поделимся с вами, чем Бог послал. Не плачьте, - добавила она, видя слезы в глазах госпожи Вайс, - Господь всемилостивый вернет вам мужа. Мой мужик бегает целый день по городу, авось принесет добрую весточку. Кушайте и ложитесь отдыхать.
      Никогда еще никакая еда не казалась Шуле такой вкусной, как картошка и стакан молока, которые подала на стол жена Паулаускаса.
      Когда, наевшись, Шуля лежала в постели рядом с матерью под пестрым одеялом, она прижалась к ее спине и сказала :
      - Мамочка, правда ведь, есть еще на свете и хорошие люди?
      Но госпожа Вайс не ответила: она уже спала.
      ВНЕ ЗАКОНА
      Войдя в комнату, Сролик увидел, что мать режет на полосы желтую материю. Он узнал желтую скатерку, которая лежала под радио.
      приемником.
      - Ой, мама, зачем ты порезала скатерку?
      - Теперь сынок, нет у евреев приемников, и скатерки не нужны. Самая нужная вещь для нас теперь - это желтая звезда, - с горькой усмешкой отвечает госпожа Левина.
      Сролик внимательно смотрит на печальное лицо матери и не говорит ни слова. Только вчера они вернулись в свою квартиру на улице Мапу. Пытались перебраться через границу в Советский Союз, но не удалось. Вернулись усталые в разбитые - большую часть дороги шли пешком. Квартиру нашли взломанной и ограбленной. Лучшая одежда и посуда исчезли. Мать всегда была жизнерадостной, но сегодня она грустная, под покрасневшими глазами - синие круги.
      - Все кончено, все кончено, - слышит Сролик из коридора безнадежный голос отца. Все утро не было Левина дома. Только теперь он вернулся из "дальнего плаванья", как он обычно называл свои хождения к соседям за новостями.
      Хотел было Сролик спросить у отца, "что слышно", но увидел его мрачное лицо и промолчал.
      - Ну, Рохл, - обращается отец к матери,- я вижу, ты шьешь нам царские одеяния... Да, царские одеяния...
      Отец шагает по комнате взад-вперед, опустив голову.
      - Что говорят люди, - спрашивает мать, - что думают с нами сделать?
      - Важно не что люди говорят, а что подсказывает логика. Будет очень плохо. Не зря метят всех евреев.
      - Мойше, - молит мать, - может, ты сумеешь достать телегу, и уедем отсюда.
      - Куда поедешь? Нет дороги. Немцы всюду.
      - Мойше, есть евреи, которые бежали в соседние деревни. Поговаривают, будто нас запрут в гетто.
      - Если так, - говорит отец сдавленным голосом, - то и из деревень всех евреев привезут.
      - Не знаю, что будет, но пока лучше уехать.
      - Папа, мама, - врывается в комнату Янкеле, - знаете, кто пришел? Этеле, и Шмулик, и их папа...
      Сролик быстро выскакивает за дверь. Уже несколько недель семьи портного нет в доме. Сролик знает, что они убежали в деревню. Почему же вернулись?
      Очень хорошо, что Шмулик вернулся, - радуется Сролик. Его всегда тянуло к Шмулику.
      Дверь в квартиру портного Когана открыта, изнутри слышны голоса. Только Сролик вошел и хотел тут же выскочить, но кто-то толкнул его к стене и загородил проход.
      Отец Шмулика стоит прижавшись к столу, бледный, как мел, с узлом в руках. Рядом с ним Шмулик держит за руку Этеле. Против них, у входа, стоят дворничиха и ее дочь Бируте.
      - Если не уберетесь отсюда сейчас же, позову шауляев! - орет дворничиха, размахивая кулаком перед лицом Когана,
      - Верните мне хотя бы швейную машину, - умоляет Коган, - ведь машина мой хлеб.
      - Ничего не вернем, - кричит дворничиха.
      - Теперь я портниха, - вторит ей Бируте,- сошью желтые звезды всем жидам, - глумясь, хохочет она.
      - Убирайтесь отсюда, жиды проклятые!
      Сролику становится страшно: вдруг она и вправду позовет шауляев. Нужно сказать папе с мамой, пусть придут и заберут Коганов.
      - Папа, мама, идите сюда! У Коганов больше нет квартиры, их не пускают.
      - Пойди, Рохл, посмотри, что там, - поворачивается Левин к жене.
      Левина находит портного сидящим на ступеньках с узелком на коленях. Рядом стоят Шмулик и Этеле, она вся трясется от громкого плача.
      - Я не скажу вам "добро пожаловать", господин Коган, - говорит Левина, - не к добру сейчас возвращаются евреи домой. Но и то счастье, что вы живы и здоровы. А где ваша жена и маленькая Ханеле?
      - Оставил их пока что в деревне. Хорошо, что они остались. Нет у нас больше крова.
      - Не волнуйтесь, господин Коган, идемте к нам. Хватит места для двух семей. Дай бог, чтоб только оставили нас в покое.
      И обе семьи стали жить вместе.
      ЖЕЛТАЯ ЗАПЛАТА
      Бывало, каждое утро по дороге в школу Сролик встречал в конце улицы черного щенка с длинной мордочкой и маленькими заостренными ушами. Щенок был тощий и грязный, хвост его болтался между ног.
      "Собачка голодная", - подумал как-то Сролик и отломил ему кусок хлеба от завтрака, который мать сунула ему в сумку. Но щенок испугался поднятой руки и убежал. Назавтра Сролик встретил его у ворот двора и снова бросил ему кусок хлеба. Щенок подозрительно посмотрел на него, но не убежал. Как только Сролик отошел от ворот, щенок торопливо схватил хлеб и проглотил его. В следующие дни он уже не боялся Сролика, а вилял ему хвостом, как старому знакомому.
      Спустя неделю щенок уже провожал Сролика в школу и заходил вместе с ним во двор. Каждый день Сролик выносил ему остатки еды: хлеб, кости, немного каши или супа. Щенок уже не был грустным, хвост его полукругом задирался кверху, а при виде Сролика он радостно бросался ему навстречу.
      - Слышишь, Янкеле? Песик со мной здоровается.
      Пес остался постоянным жильцом в их дворе. Даже дворник не сумел его выгнать.
      - Как его зовут? - спросили Сролика ребята во дворе. Они тоже стали подкармливать щенка.
      - Назовем его Найденыш, - решил Сролик, - ведь я его нашел на улице.
      Сролик ухаживал за Найденышем, мыл его и в конце концов привел в дом. Пес стал своим в семье Левиных. Он вырос, растолстел и превратился в чудесного пса с черной бархатной шерстью. Все жильцы дома любили Найденыша, но он привязался только к Сролику и провожал его всюду, куда бы тот ни шел. Маленький Янкеле говорил, что Найденыш целует Сролика. Он пытался заставить собаку "поцеловать" и его тоже.
      Но все это происходило в те дни, когда немцев еще не было в Ковно и еврейские дети не боялись выходить на улицу...
      Семьи Левиных неделю не было дома. Вернувшись, они нашли Найденыша тощим, грязным и прихрамывающим на заднюю лапу.
      - Что с тобой случилось, миленький мой? - ласково погладил Сролик черную голову собаки. В ответ Найденыш дважды тявкнул и лизнул ему руку.
      Когда в квартиру вошла еще и семья Когана, и в доме стало тесно, мать хотела прогнать собаку, но Янкеле и Сролик уговорили ее пожалеть Найденыша. И пока они уговаривали, пес все время лежал на полу, прижимаясь отощавшим телом к ногам Сролика, и время от времени подвывал, переводя взгляд с лица матери на мальчиков.
      - Найденыш понимает, что хотят его выгнать из дому, и плачет, - сказал Янкеле.
      Мать только вздохнула - и пес остался в доме...
      - Сролик, сынок, - сказала госпожа Левина, - накинь пиджак и сбегай к Климасу, может, достанешь молока.
      Сролик неохотно натянул пиджак, - новый, красивый, сшитый ко дню Бар-мицва. Пиджак был светло-серого цвета, с двумя прямоугольными карманами, с четырьмя блестящими пуговицами. "Настоящий мужчина", говорили знакомые, когда Сролик надевал его. А теперь этот пиджак вызывал в нем только досаду: спереди и сзади нашиты были на нем две желтых звезды величиной с ладонь.
      "Пойду без пиджака", - думает Сролик, но тут же вспоминает, что тогда придется нацепить звезду на рубашку. Он выходит на улицу, Найденыш - вслед за ним. Мальчик идет по краю мостовой, а пес бежит рядом с ним по тротуару.
      Из переулка навстречу ему выскочили два парня. У одного в руках ружье.
      - Эй, жид! - кричит тот, что с ружьем, увидев Сролика, - сам надел пиджак, а собаку-то оставил голой?! Даже желтую звезду ей не пришил ?
      Сролик ничего не отвечает, только ускоряет шаги. Его сердце гулко стучит. До дома осталось каких-то пятьдесят метров. Только бы отстали от него эти двое, дали бы пройти. Но парни идут ему навстречу, сходят с тротуара и загораживают дорогу.
      - Что, решил удрать от нас, жиденок?! Пиджак-то у тебя хорош, да он не твой, а пса. Собака важней тебя. А ну, снимай пиджак!
      Сролик стоит в растерянности. Убежать нельзя, а сопротивляться - они сильней его.
      - Тащи-ка с него пиджак, - говорит один бандит другому и хохочет. Наденем на собаку.
      Второй хватает Сролика и начинает расстегивать пуговицы.
      - Отстань от меня! - борется с ним Сролик, стараясь вырваться из рук хулигана.
      - Вот тебе, жиденок проклятый! - и тяжелый кулак опускается на плечо Сролика.
      Найденыш, взъерошив шерсть и оскалив зубы, злобно рычит.
      - И ты, глупая собака, против нас? - смеется бандит, - Сразу видно, что еврейский пес. Ты не мешай нам. Ведь для тебя стараемся. Сделаем обмен: ты будешь господином, а твой хозяин - псом.
      - Гр-рр, - скалит зубы Найденыш. Бандит хватает Сролика за руку и начинает силой стаскивать с него пиджак. Сролик бьется в его руках, но не может вырваться.
      - Найденыш, Найденыш! - вырывается у Сролика отчаянный крик, и пес бросается на бандита и вонзает зубы в ногу литовца.
      - Ой-ой-ой! - взвыл литовец, отпустил Сролика и схватился за ногу.
      Ах, так?! Науськиваешь собак на литовцев?! - кричит бандит с ружьем. Два выстрела разрывают тишину...
      - Что такое, что случилось? - кричит толстая баба, кулаками и локтями прокладывая себе дорогу в набежавшей толпе.
      - Ничего особенного - отвечает кто-то со смехом. - Застрелили собаку и еврея.
      В ГЕТТО
      Вот уже несколько месяцев семья Коганов живет на чердаке старого ветхого двухэтажного дома, недалеко от ограды, окружающей гетто. Деревянные стены отсырели и покрыты мхом.
      Комнатка крохотная, в ней нет места даже для двух кроватей, поэтому Ханеле и Этеле спят с мамой в единственной кровати, а для отца и Шмулика устраивают на ночь постель на лавках.
      Отца по целым дням нет дома. Он возвращается ночью, страшно усталый, и тут же ложится спать. Мать говорит, что он должен много работать, чтобы немцы его не убили. Шмулик тоже часто ходит на работу. Он уже считается взрослым. Последнюю неделю начала работать и мать, и дома остаются только Этеле и Ханеле. Весь день сидят они в комнате, и только изредка удается им выйти во двор. Мама говорит, что в гетто есть плохие люди, которые крадут детей.
      Сначала, когда они только перебрались сюда, Ханеле все время плакала. Она не хотела оставаться в этой комнате, тесной и мрачной, куда солнечные лучи заглядывали только перед вечером. Но постепенно Ханеле привыкла и успокоилась. Когда лучи солнца проникали через окно в комнату, на серой стене появлялась широкая золотая полоса, которая тянулась до двери и исчезала задолго до возвращения отца с матерью.
      Иногда Ханеле подходила к стене и пыталась поймать солнечный зайчик. Свет падал на ее маленькие ручки, но как только она отрывала их от стены, он, казалось, проскальзывал сквозь пальцы.
      Девочкам было тоскливо сидеть в мрачной комнате. В окно был виден только клочок синего или серого, в зависимости от погоды, неба. Иногда они ставили у окна свою единственную табуретку, взбирались на нее и выглядывали наружу. Но и тогда не много удавалось увидеть: стены домов загораживали все.
      Время от времени прилетали птицы, садились на крышу напротив их окна, щебетали и чирикали. Ханеле от радости хлопала в ладоши: - Вольная пташка, добрая весть!..
      Иногда окна в доме напротив открывались и из-за занавески выглядывало несколько пар глаз.
      - Мама, мамочка, там тоже есть дети, - радостно кричала Ханеле.
      - Да, дочка, много детей в гетто, - вздыхает госпожа Коган.
      Но девочки не понимали, почему вздыхает мать. Разве плохо, что есть дети?
      Ханеле готова спрашивать без конца, но у матери нет времени: нужно приготовить еду отцу, постирать, сбегать получить по карточкам муку или крупу, починить штаны Шмулика, принести воды из колодца, а утром идти на работу.
      Ханеле хочет встать взрослой, проснуться утром большой, как... как мама, чтобы помогать ей. Этеле уже много умеет делать: мыть посуду, подметать пол... Но готовить и стирать она не умеет.
      Мама такая усталая. Она часто жалуется на головную боль. Иногда Ханеле просыпается ночью, ищет в постели маму, а та еще сидит при свете керосиновой лампы и шьет, шьет...
      Швейной машины у них нет. Мама шьет вручную. Ханеле хочет встать с постели, подбежать к матери, обнять ее. Но ее глаза смыкаются, и она засыпает. А утром в комнате пусто, только она и Этеле. Мама стала бледной. Этеле тоже бледная. Сегодня папа посмотрел на нее и озабоченно сказал:
      - Боюсь, что Этеле больна. Она так похудела за последнее время.
      - Гетто съедает детей, - со слезами на глазах говорит мама.
      Ханеле не понимает, как это гетто съедает детей. Что оно - волк? И вообще, что это - гетто? Ханеле пристает к матери с вопросами.
      - Мамочка, завтра суббота?
      - Да, дочка.
      - Мамочка, пойдем гулять на Неман? (Неман - река в Литве, ldn-knigi)
      - Не пойдем, дочка, мы живем в гетто. Из гетто нельзя выходить.
      - Мамочка, ты помнишь Шулю?
      - Помню.
      - Почему она к нам не приходит?
      - Шули нет в гетто.
      - Напишем ей письмо, чтобы пришла.
      - Нельзя из гетто писать писем, в прийти сюда нельзя.
      - Мамочка, когда я пойду в садик?
      - Нет в гетто садика, дочка.
      - А когда ты опять принесешь цветы на субботу? Как тогда, когда мы жили на улице Мапу.
      - Ханеле, в гетто нет цветов.
      - Так что же есть в гетто? - расплакалась Ханеле. - Не хочу жить в гетто. Не хочу! Хочу цветы. Хотя бы один цветочек. Маленький. Пойдем отсюда, мама, пойдем!..
      Так было в первые дни. Теперь уже Ханеле понимает: ни один еврей не хочет жить в гетто. Только Гитлер этого хочет. Гитлер очень злой. Немцы и литовцы бьют евреев. А выйти нельзя, потому что вокруг гетто ограда. В гетто грязь, болото, по вечерам темно. И есть не дают евреям в гетто.
      Ночью Ханеле просит хлеба. Иногда она просыпается и не может заснуть.
      Вчера она проснулась с улыбкой на лице, но посмотрела вокруг и расплакалась.
      - Что ты плачешь, Ханеле? - спросила Этеле.
      - Где мой пирог? Ты взяла мой пирог.
      - Какой пирог, Ханеле? Никакого пирога здесь не было. В гетто нет пирогов.
      - Был пирог, - плачет Ханеле, - здесь на кровати был.
      Ханеле приснился добрый сон.
      Ханеле и Этеле еще маленькие. Но он, Шмулик, уже взрослый. После того как Рувим не вернулся с аэродрома домой, Шмулик остался самым старшим в семье. Кто же, как не он, должен помогать родителям.
      Шмулик очень скучает по брату Рувиму. Он очень его уважал и старался на него походить. К началу войны Рувим кончил два курса университета. Мать хотела, чтобы Рувим пошел на медицинский факультет: нет ничего лучшего для еврея, чем быть врачом. Даже антисемиты нуждаются во врачах-евреях. Врач не зависит от работодателей, нет над ним хозяина, и заработок хороший....