Незнакомец поднял глаза от листка и посмотрел на мальчика, который хотел свернуть в сторону.
      - Что это за оборванец?
      - Путается тут под ногами...
      - Из Сосновки; говорит, будто он русский, с востока.
      - Из Сосновки? - насмешливо повторил старший.
      - Верно, из разбойничьего племени он. Может, он им отсюда сообщения доставляет?
      - Должно, шпионит, - добавил кто-то.
      Незнакомец снял с плеча автомат. Мужики стояли по сторонам и таращили глаза с жадным любопытством, предвкушая потеху.
      Шмулик не стал дожидаться. Вдруг он почувствовал прилив силы в усталых ногах. Все его тело напряглось как пружина. Одним прыжком он перемахнул через забор, отделявший его от соседнего проулка, и побежал, подгоняемый автоматными очередями. Остановился он, чтобы перевести дух. Деревня осталась далеко позади.
      Шмулик стоял в чистом поле, покрытом белым снежным покровом. Перед ним - широкая дорога, тоже тонущая в белизне. Снег сыпал с самого утра и заметал все следы. Неподалеку перед ним темнел лес.
      - Вернусь-ка я в Сосновку, авось найду там деда Кароля, - мелькнула мысль в усталом мозгу.
      Нет... Дед Кароль ненавидит партизан, он ведь и послал меня сюда, в эту деревню убийц.
      - Сяду отдохну, - решил Шмулик, но вспомнил, что если заснешь, можно замерзнуть и больше не встать. Необходимо добраться до партизан. "Наверняка найду их в лесу", - подумал мальчик и зашагал по дороге к лесу.
      Когда он добрался до опушки леса, позади нег о уже исчезли последние огоньки деревни. Шмулик почувствовал, что всеми его членами овладевает слабость, которую он не в состоянии преодолеть. Он прислонился к одинокой сосне, росшей на развилке дорог, но тут же опустился на землю, и его глаза закрылись сами собой.
      Разбудило его то ли карканье вороны, то ли шорох приближавшегося к нему зверя. Шмулик раскрыл глаза. За деревьями послышался треск сухих веток и легкие шаги, которые поглотил мрак ночи. Шмулик стряхнул снег с рук и плеч. Голова кружится, все члены ноют. Он попытался дыханием отогреть застывшие руки. Страшно болят пальцы ног. Шмулик сел на камень и попытался размотать портянки, но они примерзли к подошвам.
      При свете луны мальчик увидел, что из пальцев ног сочится мутная жидкость.
      Шмулик вспомнил одного еврея, который вернулся в гетто из рабочего лагеря с отмороженными пальцами. Спустя некоторое время пальцы почернели, и их пришлось отрезать. Отчаяние охватило мальчика.
      - Мама, мамочка,... Зачем я не поехал с тобой?! - тихо заплакал он.
      Вдруг ему показалось, что он слышит людские голоса и конский топот. Он вгляделся в темноту и увидел запряженные парой лошадей сани, легко скользящие по снегу. Партизаны! У него замерло сердце. А если это полицаи, возвращающиеся с погони за партизанами? Над санями торчали стволы трех винтовок.
      "Побегу к ним, будь, что будет.. . Пусть лучше застрелят", - сказал он себе и побежал навстречу лошадям. При лунном свете он отчетливо увидел меховые шапки на головах людей. Нет, это не немцы.
      - Партизаны, стойте, стойте! - закричал он навстречу лошадям, бежавшим прямо на него. Сани остановились. Из них вылез высокий мужчина с автоматом я подошел к мальчику.
      - Партизаны, возьмите меня с собой... У меня здесь никого нет.
      - Кто ты, мальчик? - спросил его высокий.
      - Я хочу быть партизаном. Мне уже 13 лет, я могу воевать.
      - Иди домой, мальчик, нет у нас времени заниматься детьми.
      - Нет у меня дома. Хотят меня убить, я еврей, - с отчаянием промолвил Шмулик.
      Высокий, собравшийся уже было залезть в сани, остановился, схватил мальчика за руку и глянул в его залитое слезами лицо.
      - Ты еврей? Я тоже еврей. Как ты сюда попал ?
      - Спрыгнул с поезда. Уже полтора года я брожу тут по деревням. Сегодня в меня стреляли...
      Высокий партизан ласково опустил руку Шмулику на плечо.
      - Ребята, - громко позвал он, - сына мы себе нашли. Повезло тебе, сынок, что встретился с еврейскими партизанами.
      Теперь мальчик почувствовал, что он окружен близкими людьми. Услышал, что этого высокого остальные зовут Анатолием. Мальчика быстро усадили в сани, кто-то укутал его в тулуп и поднес к губам фляжку.
      - Хлебни, парень, немного водки, замерз ты совсем!
      Сани двинулись с места. Шмулик почувствовал, как блаженное тепло растекается по всем его жилам. Он опустил усталую голову на плечо одного из партизан и погрузился в сон.
      В МОНАСТЫРЕ
      Когда Шуля открыла глаза, она подумала, что это сон. Комната, в которой она лежала, была маленькая и светлая. Лучи солнца проникали через единственное оконце в Приятную полутьму комнаты, золотя маленький квадратный столик у стены, падали на пол и на кровать. Шуля протянула руки, и лучи скользнули сквозь ее пальцы на белые простыни.
      Шуля закрыла глаза, пытаясь восстановить в памяти последние часы.
      "Может, я все еще лежу в снегу, возле чугунной решетки монастыря, замерзаю, а чистая теплая постель мне только снится? Еще немного, и я совсем замерзну, я тогда сон кончится".
      Вдруг она вспомнила про мать, которую она потеряла, когда они в страхе бежали.
      - Мама, мамочка, - шевельнулись ее губы, - где ты? Жива ли?
      - Что ты плачешь, девочка?
      Только теперь Шуля заметила, что в комнате есть еще кто-то. Это была женщина со светлыми глазами и бледным лицом. Одетая во все черное, она сидела на стуле рядом с кроватью. Конечно, она монашка. Ведь и сестра Тереза так одевалась. Монахиня наклонилась и подала Шуле стакан молока.
      - Пей, девочка, и тебе станет легче... Душа твоя чуть не отлетела прочь. Но велика милость Иисуса.
      Монахиня подняла глаза к распятию, висевшему на стене над кроватью, перекрестилась и затем перекрестила Шулю.[ldn-knigi1]
      Шуля попыталась подняться и сесть, но у нее остро закололо в груди, и она снова Опустилась на подушку.
      - Скажите, сестрица, где я?
      - Ты в безопасном месте, девочка, в монастыре сестер, покорных рабынь Божьих. Сестра Тереза принесла тебя сюда.
      - Сестра Тереза, сестра Тереза...
      Мысли замелькали в усталом мозгу Шули, но она не могла вспомнить, как она добралась до Терезы и что было потом. Как будто туман окутал ее мозг. В сознании осталась лишь белизна, белизна без конца и без края, н по ней черные и красные пятна.
      С усилием Шуля поправила одеяло в закрыла глаза.
      Проснувшись, она почувствовала, что кто-то склонился над ней и гладит ее волосы.
      - Мамочка! - мгновенно вспыхнула надежда в груди. Девочка боялась открыть глаза. Чуть приподняв тяжелые веки, она увидела над собой черную шаль. Из груди девочки вырвался вздох.
      -Что с тобой, девочка, где-нибудь болит?
      Шуля узнала глубокий ласковый голос сестры Терезы и открыла глаза.
      - Сестра Тереза, - радостно прошептала она и схватила монахиню за руку, - как хорошо, что вы со мной... Что со мной тут будет? Немцам не выдадут?
      На губах монашки мелькнула грустная улыбка.
      - Сестры не доносчики. Иисус велел жалеть даже врагов.
      Шуля поняла, что своим вопросом выдала себя, и в растерянности замолчала.
      Софья Михайловна и Тереза встречались главным образом в часы работы. Многие ночи они проводили вместе на дежурстве, беседуя о больных, врачах, работниках больницы, о событиях в мире и на фронте. Но ни Софья, ни тем более Шуля, не говорили с Терезой в больнице о себе, о своем прошлом. Как будто между ними был договор не касаться опасных тем. Но Софья чувствовала, что монахиня знает правду, и была ей благодарна за великодушное молчание.
      И сейчас сестра Тереза поняла смятение девочки. Минуту помолчав, она сказала, глядя на нее :
      - Ты, девочка, в монастыре. Власти пока еще уважают эти стены. Но лучше тебе здесь оставаться под именем Оните Дудайте. Только матери Анне-Беате тебе придется сказать всю правду. Монастырь - святое место, и не дай тебе Бог осквернить его ложью.
      Шуля попыталась сесть, преодолевая дрожь во всем теле.
      Ей очень хотелось вспомнить, как она попала в монастырь. В памяти ожили те секунды, когда она упала в снег рядом с железными воротами.
      - Сестра Тереза, как я сюда попала?
      - Когда я возвращалась с ночного дежурства в больнице, я нашла тебя без сознания в снегу возле ворот монастыря.
      - А мама? - дрогнули бледные губы Шули. - Вы не знаете, сестра? Я ее потеряла... В нас стреляли...
      Сестра молчала. Не говоря ни слова, она погладила девочку по светлой головке. Не хотела она открывать больной страшную правду.
      Тело госпожи Вайс принесли в больницу той же ночью. Нашли его в переулке недалеко от ворот. Сестра Тереза не стала также рассказывать девочке, что добрый доктор Квятковский, заведующий отделением уволен с работы. Только ее оставили пока что. Литовцы еще уважали ее монашеское одеяние.
      - Когда ты оправишься от болезни, я представлю тебя матери Беате. А пока не мучь себя грустными мыслями. Твое счастье, что я тебя нашла. Ухаживать за тобой будет сестра Фелиция. Постарайся выздороветь поскорее. Я уверена, что через пару дней ты уже станешь на ноги.
      Во время болезни за Шулей ухаживала сестра Фелиция - та самая монахиня с водянистыми глазами, которую она увидела возле своей кровати, когда открыла глаза первый раз.
      Терезу девочка видела не часто. Она была занята в больнице; вернувшись со смены, она заглядывала к Шуле, чтобы справиться о ее здоровье и бросить одобряющее слово.
      Сестра Фелиция была высокая худая женщина, с жесткими, костлявыми руками, как у мужчины. Шуля пугалась этих рук с синими вздутыми венами. И было странно, что они умели осторожно перестелить Шулину постель, обтереть ее тело спиртом и сломить невольное сопротивление.
      Фелиция молча делала свое дело, и указания девочке давала голосом отрывистым в монотонным, как будто обращаясь к кому-то, кто находится не здесь, а где-то далеко, н по делу, никак не связанному ни с этим местом, ни со временем. Она требовала, чтобы Шуля после еды читала благодарственную молитву, повернувшись лицом к висевшему над кроватью распятию.
      Почувствовав, что силы возвращаются к ней, Шуля набралась храбрости и попросила монашку принести ей что-нибудь почитать. Вынужденное безделье было для нее невыносимым. Вокруг нее целыми днями царила полная тишина. Лишь изредка со двора доносились голоса людей и звон колоколов по утрам и вечерам. Монашка глянула на девочку и ничего не ответила. Вечером она принесла две книги. Шуля обрадовалась, но это оказались "Жития святых" и "Евангелие".
      Шуля принялась перелистывать книгу. "В то время ученики приступили к Иисусу и сказали: кто больше в царстве небесном? Иисус, призвав дитя, поставил его посреди них и сказал: "Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в царство небесное. Итак, кто умалится, как это дитя, тот и больше в царстве небесном; и кто примет одно такое дитя во имя Мое, тот Меня принимает; а кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской...
      Смотрите, не презирайте ни одного из малых сих; ибо говорю вам, что Ангелы их на небесах всегда видят лицо Отца Моего Небесного. Так как нет воли Отца вашего Небесного, чтобы погиб один из малых сих".
      Шуля оторвалась от книги. Ей вспомнилось убийство Сролика.
      - Ведь и те два бандита были христиане и говорили во имя Иисуса, подумала она, - и работница Уршула, как она бегала каждое воскресенье в костел! Выговаривала матери, что та не молится. Но Шулина мать не убивала, и ни один из тех евреев, которых она знала, не был убийцей.
      Шуля отложила книгу в сторону, но через минуту снова взяла ее. Разве Иисус виноват, что люди извращают его учение? Почему это так? - подумала Шуля и снова принялась читать:
      "И вот, Некто подойдя сказал Ему; "Учитель Благий!
      Что сделать мне доброго, чтобы иметь жизнь вечную? Он же сказал ему: что ты называешь меня благим. Никто не благ, как только один Бог. Если же хочешь войти в жизнь вечную, соблюдай заповеди. Говорит Ему: какие? Иисус же сказал: не убивай, не прелюбодействуй; не кради; не лжесвидетельствуй; почитай отца и мать, люби ближнего твоего, как самого себя. Юноша говорит Ему: все это сохранил я от юности моей; чего еще недостает мне? Иисус сказал ему: если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах, и приходи и следуй за Мною. Услышав слово сие, юноша отошел с печалью, потому что у него было большое имение.
      Иисус же сказал ученикам Своим: истинно говорю вам, что трудно богатому войти в Царство Небесное; и еще говорю вам: удобнее верблюду пройти сквозь игольное ушко, нежели богатому войти в Царство Небесное".
      "Но ведь среди тех, которые убивали евреев, было много и бедных-рабочих и батраков. Как же это понять?" - запуталась Шуля.
      Без особой охоты открыла она вторую книгу, но эта заинтересовала девочку больше.
      Страдания святых напомнили ей преследования евреев.
      Однажды утром сестра Фелиция принесла ей серое, длинное до щиколоток платье, белый передник, темный чепчик и сандалии.
      После того как Шуля оделась, Фелиция придирчиво осмотрела ее с ног до головы и недовольно пожала плечами: несколько локонов выбилось из-под чепчика, золотыми колечками скользнув на лоб девочки.
      - Не на танцы идешь, а к матери Беате, - поджав губы, упрекнула монашка девочку.
      - Помни, ты находишься в монастыре, и всякое кокетство здесь - гадко.
      Шуля смутилась. Монашка натянула девочке чепчик до середины лба, спрятала под ним непокорные локоны в велела идти вслед за ней.
      Дверь кельи отворилась, и Шуля вышла в длинный мрачный коридор. По обеим сторонам - закрытые двери, выделяющиеся светлыми пятнами на фоне серого сводчатого потолка. Во всю длину коридора мягкая дорожка, поглощающая звук шагов. В конце коридора - круглый зал с высокими сводами и окнами до потолка. Здесь единственная мебель - некрашенные деревянные скамьи, а со стен смотрели друг на друга картины с изображением Святого семейства. Справа, под большой картиной, писанной маслом, несколько ступенек к двери, скрытой тяжелой портьерой.
      Сестра Фелиция поднялась по ступенькам и осторожно постучала в дверь. Дверь открылась, и девочка увидела перед собой комнату чуть больше кельи, в которой она лежала.
      Солнечные лучи заливали белые стены, проникая в комнату сквозь два больших окна. Не то кабинет, не то жилая комната. У окна письменный стол, покрытый темно - зеленой тканью и сверху стеклом, на нем письменные принадлежности. Рядом со столом - стеллаж, заставленный папками и толстыми книгами в коленкоровом переплете с позолоченными буквами на корешке. С другой стороны - узкий, обтянутый темно-зеленой кожей диван; на стене между окнами - большое деревянное распятие. К распятию ведут две ступеньки. На верхней лежит маленькая подушечка, тоже обтянутая зеленой кожей.
      Возле стола в глубоком кожаном кресле сидит монахиня, склонившись над кипой бумаг.
      При виде Шули и Фелиции она подняла голову. Это была старая женщина, лет семидесяти. Лицо изрезано морщинами, но глаза полны жизни. Она посмотрела на девочку, и в глазах ее вспыхнули искорки.
      - Я привела девочку, мать Беата, - сказала сестра Фелиция и почтительно поцеловала высохшую руку старухи.
      - Спасибо, сестра Фелиция.
      Монашка вышла, тихонько закрыв за собой дверь, в оставила растерявшуюся Шулю у входа.
      Мать Беата внимательно посмотрела на нее, и насмешливо-веселая улыбка промелькнула на ее губах. Жестом она пригласила девочку подойти к ней. Шуля подошла к столу.
      - Как твое имя?
      - Оните Дудайте, - тихо ответила та дрожащими губами.
      Монахиня нахмурилась, улыбка исчезла с ее лица и взгляд стал жестким.
      - Не забывай, перед кем стоишь, - строго сказала она, - ты не в еврейской лавочке, должна говорить правду!
      Шуля побледнела.
      - Здесь не гестапо, не бойся, дочь моя,- попыталась монахиня смягчить свои слова, видя, что девочка дрожит со страху.
      Шуля вспомнила слова Терезы: "Матери Беате тебе придется рассказать правду".
      - Меня зовут Шуля Вайс, - сдавленным голосом прошептала она.
      Глаза игуменьи снова блеснули насмешливой искоркой, но тут же ее погасила спокойная серьезность.
      - Я сразу поняла, что ты еврейка. Дело очень серьезное. Ты ведь знаешь, что за укрывательство еврея грозит смерть. Мы не можем здесь укрывать людей, проклятых Богом. Евреи сами виноваты в своем несчастье, на них проклятье Господне. Ибо так сказал о них Господь наш Иисус: "Иерусалим, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! Сколько раз хотел я собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели!" Не будет евреям во веки спасения, доколе не раскаются в своей гордыне и не признают Божьего Мессию Иисуса".
      Шуля тихо стояла, понимая, что сейчас ей нельзя ничего говорить. Ее молчание понравилось игуменье.
      - Сколько тебе лет, дочь моя?
      Шуля хотела было ответить "двенадцать", но вспомнила, что с начала войны уже прошло два с половиной года, хотя разве можно назвать эти два года жизнью? Иногда ей казалось, что детство ее ушло безвозвратно и что она стареет с каждым днем.
      - Пятнадцать, - неуверенно ответила она.
      - Пятнадцать, - повторила вслед за ней игуменья, - ты еще молода. Я надеюсь, что Пресвятая Богородица смилостивится над тобой и озарит твою душу Святым духом. Сестра Тереза просила за тебя, и я готова взять на себя риск и приютить тебя. Может быть, и ты со временем примкнешь к великому лагерю славящих имя Иисуса и найдешь среди сих стен покой для своей заблудшей души.
      Старуха позвонила. Дверь тихо отворилась, вошла Фелиция.
      - Переведи ее к новым воспитанницам, - сказала мать Беата. - Сестра Фелиция будет твоей наставницей и станет смотреть за тобой, - снова повернулась она к Шуле. - По всем вопросам обращайся к ней. Надеюсь, Волею Матери Божьей, мне не придется слышать жалоб на тебя.
      Шуля повернулась к двери.
      - Преклони колени и поцелуй руку матери игуменьи, - остановив девочку, прошептала Фелиция.
      Прошло несколько дней, и Шуля втянулась в ритм новой жизни. К ней как будто вернулось прежнее душевное равновесие. Внешне она была всем довольна.
      Работу свою Шуля выполняла старательно и усердно. Она легко все схватывала и запоминала. Воспитатели были ею довольны. Они полагали, что из нее выйдет добрая монахиня. Никогда ее не видели бездельничающей или занимающейся делом, не подобающим воспитаннице монастыря: она не прихорашивается перед зеркалом, не кокетничает. Никто не слышал, чтобы она смеялась или громко разговаривала с подругами. Чаще всего она забивалась одна в уголок, склонившись над рукоделием или книгой.
      Жизнь воспитанниц состояла из молитвы, работы и учебы. Около тридцати девочек в возрасте от девяти до семнадцати лет размещались в особом корпусе в конце монастырского двора. Восемь-десять девочек жили вместе в одной длинной комнате, в которой вдоль стен стояли узкие железные кровати и между ними маленькие тумбочки - одна тумбочка на две койки. В спальне было холодно и неуютно. Кровати, застланные белыми простынями, выглядели как солдаты в строю.
      Перед восходом солнца дежурная монашка будит воспитанниц на утреннюю молитву. Услышав звонок, Шуля радостно поднимается, торопливо надевает серое платье, встряхивает простыню на постели и выходит из спальни. Построившись парами, девочки выходят на двор, оттуда - в маленькую монастырскую капеллу.
      Полутьму зимнего утра рассеивает свисающая с потолка большая лампада и вторая, поменьше, горит перед алтарем. Воспитанницы входят парами и опускаются на колени с одной стороны алтаря. Затем входят остальные жительницы монастыря: монашки в послушницы - и становятся на колени с другой его стороны. Наконец, когда все уже на своих местах, появляется мать-игуменья в сопровождении священника.
      После молитвы - два часа работы: кто прибирает комнаты, кто помогает на кухне, кто во дворе. Во время завтрака - короткая молитва, и опять работа до полудня. Старших учениц, бывает, посылают на различные работы в город.
      Монастырю принадлежал приют для подкидышей и сирот, а также прачечная и швейная мастерская. Учениц обучали уходу за младенцами, шитью и вышиванию.
      После полуденной молитвы воспитанницы группами, по возрасту, собирались в нескольких комнатах, служивших учебными классами.
      В группе Шули было восемь девочек. Учил их молодой монах брат Бонифаций. Большая часть уроков посвящалась религии: молитвы, основы католической веры, история христианской церкви, религиозные гимны и жития святых. Уроки наводили на Шулю тоску. Ей хотелось уроков естествознания, литературы. Однажды она даже задремала на уроке, и ее спасла соседка по комнате, подтолкнув локтем. Выручала Шулю отличная память. Она легко заучивала целые главы из жития святых и молитвенные гимны.
      Учитель часто хвалил усердие и прилежание Оните.
      Только одного не мог понять брат Бонифаций: как это такая способная девочка не принимает участия в классных беседах. Брат Бонифаций изучал педагогику и считал себя современным воспитателем. Он старался развивать самостоятельное мышление у своих учениц, проводя беседы и дискуссии об основах веры. Но на все вопросы у него был один ответ: такова воля Божия, и нам, простым смертным, не дано познать скудным умом нашим пути Его.
      Соученицы не дружили с Шулей: считали ее заносчивой. Она не принимала участия в их болтовне, шутках и шалостях, которыми они намеренно сердили сестер. Многие девочки вообще не думали стать монашенками. В монастырь их привела война, отсутствие крова над головой. Большинство хотело получить какую-нибудь специальность и после войны оставить монастырь. Некоторые даже посмеивались над религиозным усердием монашек и за спиной показывали им язык. Другие притворялись, подлизывались к монахине-воспитательнице, давали обеты поститься, чтобы показать свое религиозное рвение, а сами потихоньку нарушали посты.
      Шуле были противны все эти уловки. Сначала девочки насмехались над ней, звали ее послушницей, но в глубине души уважали ее, и в конце концов оставили в покое.
      После долгих месяцев мучений, Шуля все же обрела покой и чувствовала себя в безопасности. Кроме матери - игуменьи и Терезы, ее тайна была известна, казалось, только ответственной за ее воспитание - сестре Фелиции. Та время от времени приглашала Шулю к себе в комнату, старалась втянуть ее в разговор, расспрашивала о планах на будущее.
      Шуля не скрывала от монашки, что она хотела бы стать медсестрой. Она все еще надеялась встретить когда-нибудь свою мать и работать вместе с ней.
      Сестра Фелиция одобрила ее желание и даже обещала, что монастырь поможет ей. Многие монахини работают в больницах, и Шуля сможет стать медсестрой, но для этого ей нужно будет связать свою судьбу с монастырем. Шуля промолчала. Это рассердило монашку. Она привыкла слышать от воспитанниц клятвы и заверения, которые те произносили, преклонив колени и возведя глаза к небу; потом однако, сестра Фелиция не раз уличала девочек в нарушении клятв.
      Оните же не клялась, в ее душу не так-то легко было проникнуть. Это был закрытый мир.
      Когда по вечерам Шулей овладевало чувство одиночества, она выскальзывала из комнаты и отправлялась бродить одна по темным коридорам и залам монастыря. Коридор со сводчатым потолком выглядит в темноте как древняя пещера, в которой первые христиане укрывались от преследований.
      Спокойно и хорошо ей бывало только рядом с Терезой, но лишь изредка Шуле разрешали сопровождать ее старшего друга, когда Тереза отправлялась в город. Сестра Тереза, любительница искусства, водила Шулю по костелам и монастырям, рассказывала об их архитектуре и стиле икон и росписей. Шуля любила ходить в красивый костел Святой Анны, смотреть издали на его тянущиеся ввысь башни.
      Два-три раза в неделю девочек возили на групповую прогулку. Построившись парами, они проходили по улицам города, топча подтаявший снег, разглядывали дома и полупустые витрины, чтобы как-то развеять скуку.
      Но для Шули и эти прогулки были какой-то разрядкой. Она жадно вглядывалась в лица прохожих: может, встретится кто-нибудь свой? Иногда они видели евреев, подметавших улицу. На их согнутых спинах желтела шестиконечная звезда, бледно - серые лица сливались с цветом растоптанного снега, который эти тени людей из последних сил сгребали к обочине.
      Шуля с надеждой вглядывалась в измученные лица: может быть?. . Но напрасно.
      БИРУТЕ МАГДАЛЕНА
      Прошла суровая зима. Снежные бураны бушевали вовсю; долгие месяцы земля была покрыта снегом. Кровь, впитавшаяся в землю, не заставила его покраснеть. Он оставался белым и блестел под бледными лучами зимнего солнца, пока не серел под ногами прохожих.
      В апреле растаявший грязный снег наполнил придорожные канавы. Временами мутная вода переливалась через края канавы и заливала тротуар и мостовую. Прохожие недовольно кривились, поднимали ноги повыше и бормотали :
      - Евреев, вроде, уже нет, а порядки еврейские остались.. .
      Тереза обещала Шуле взять ее вечером на прогулку. После уроков Шуля вошла в круглый зал перед кабинетом матери - игуменьи. Она хотела пройти в длинный коридор, по обе стороны которого были двери в кельи монахинь, однако в удивлении остановилась: в коридоре возле окна стояла группа девочек. Все были одеты в длинные темные платья, похожие на те, которые носили воспитанницы монастыря, и черные береты на головах. Девочки выглядели испуганными и растерянными. На скамье, заваленной узелками, сидели две незнакомые монашки. Из-за двери кабинета матери Беаты доносились голоса. Шуля подумала было вернуться назад, но любопытство одолело ее. Она прошла по коридору и остановилась перед дверью в келью сестры Терезы. Постучала - ответа нет. Что случилось с сестрой Терезой? Неужели забыла? Впервые Шуля не застала ее в комнате в назначенное время. Она уже собралась вернуться к себе, как в конце коридора увидела высокую тонкую фигуру монашки, торопливо идущей навстречу.
      Не сказав ни слова девочке, Тереза открыла дверь и жестом пригласила ее войти,
      - Сядь, Оните, - сказала она коротко, указывая на табурет, а сама стала у окна. Несколько минут прошли в молчании. Шуля смотрела на чуть согнувшуюся спину монашки, заслонившей от нее все окно, и ждала. Наконец Тереза повернула к ней лицо. Оно было краснее обычного, веки нервно подрагивали. Шуля почувствовала, что ею тоже овладевает беспокойство.
      - Ты видела этих девочек? - заговорила вдруг монахиня, шагая взад и вперед по маленькой комнатке. - Их выгнали сегодня утром из монастыря сестер Урсулинок. Уж и святых мест не уважают антихристы эти, - процедила она сквозь зубы, - а еще католики, язычники проклятые !
      Шуля молчала, она не поняла: кто эти язычники ? Немцы ?
      - Ох, Господи Боже, не давай свинье рога, а то весь мир забодает, вздохнула монахиня, опустившись на стул. - Всего несколько лет назад они получили Вильно (Вильно было в 1921 году захвачено польским генералом Желиговским. Все годы литовцы напрасно требовали от международных организаций возвращения им их исторической столицы. Только в 1939 году они получили ее от Советского Союза и тут же начали преследовать поляков, проживавших в Вильно и окрестностях.) и уже думают, что они господа над нашими душами, - продолжала она ворчать, поджав губы.
      Шуле казалось, что Тереза совсем не смотрит на нее и разговаривает сама с собой. Только теперь ей стало ясно, что речь идет о литовцах. Сестра Тереза была полькой. Шуля давно заметила, что она недолюбливает литовцев. Даже верность христианским заповедям не могла уменьшить эту неприязнь, и временами она прорывалась даже в ее словах. Тереза не могла примириться с поражением Польши и не простила литовцам того, что они стали хозяевами ее родного города.
      Несколько успокоившись, она рассказала Щуле, что литовские власти закрыли монастырь Урсулинок, заподозрив, что он поддерживает связи с польским подпольем. Нескольких монахинь арестовали, остальных изгнали. Группу воспитанниц перевели сюда.
      - Антихристы! - не могла успокоиться сестра Тереза. Потом она опустилась на колени перед распятием и погрузилась в молитву.
      Вечером, войдя в спальню, Шуля увидела, что там стало теснее: добавились две кровати. На соседней кровати из-под одеяла торчала рыжеволосая голова. Новая соседка Шули спала, уткнувшись лицом в подушку.
      Шуля проснулась от неприятного ощущения: кто-то смотрел на нее. Открыла глаза, и ее взгляд встретился со взглядом пары уставившихся на нее темно-карих глаз. Шуля вздрогнула, в ней пробудилось смутное воспоминание. "Я знаю эту девочку!"
      Новая девочка задрожала, отвернулась и натянула одеяло на голову.
      "Кто она, где я ее видела?" - билось в голове Шули. Вдруг выплыло откуда-то из глубин подсознания: "Ведь это же Ривкеле! Ривкеле Виленская с улицы Мапу!"
      Ее захлестнула волна радости: Ривкеле Виленская жива и находится рядом с ней. Шуля огляделась по сторонам: все спят. Спальню освещает бледный свет луны и маленькая лампадка, перед иконой Девы Марии. Без колебаний Шуля встала с постели и подошла к кровати соседки. Осторожно стащила одеяло с головы девочки. Как изменилось лицо подруги, как вытянулись и впали щеки, которые когда-то были такими круглыми... И эти синие круги под глазами.. .
      - Ривкеле, - прошептала она, - Ривкеле, это ты ?
      Но девочка вся сжалась, будто ее ужалила змея. В глазах ее застыл ужас.
      - Ривкеле, не бойся, это я, Шуля. - Шуля попыталась взять ее за руку и обнять.
      Девочка задрожала всем телом, ее лицо исказилось, губы пробормотали:
      - Никакая я не Ривкале. .. И не знаю такой, я Бируте Магдалена. Чего ты пристала ко мне, жидовка?
      Она оттолкнула Шулю и откатилась на край кровати :
      - Я добрая католичка и скоро стану монашенкой. Вот видишь?! - крикнула она. сдавленным от слез голосом, вытащила из-под рубашки большой и толстый медный крест, висевший у нее на груди, и стала пылко целовать его.
      - Но, но. . . Ведь я тебя знаю. Мы же с улицы Мапу, - со слезами в голосе повторяла Шуля шепотом.
      - Нет, нет... Ты меня не знаешь. "Никогда я не жила на улице Мапу. Никогда у меня не было никаких дел с жидами, - чуть не выкрикнула девочка, и Шуля испугалась, как бы не проснулись остальные.