* * *

Высился когда-то замок, но с годами стал он таким старым, что его стены, и башни, и башенки, и ворота, и своды — все обратилось в руины и от всего его былого величия остались всего две маленькие комнатки…

В этих-то руинах кузнец Джон и устроил свою кузницу. Он был слишком беден, чтобы поселиться в настоящем доме; за комнаты же в руинах никто не требовал с него квартирной платы, так как все владельцы замка давно умерли.

Итак, здесь Джон раздувал свои мехи, ковал свое железо и исполнял всякую работу, которая только попадалась ему в руки. Занятие это было далеко не прибыльным, потому что большая часть подобной работы доставалась городскому голове, который также имел кузнечную мастерскую обширных размеров и большой завод против городского сквера. У него было двенадцать учеников, стучавших молотками, точно дюжина дятлов, двенадцать мастеров, которые давали приказания ученикам, самодействующий молот, электрические мехи и масса тому подобных премудростей новейшей техники.

Понятно, когда горожанам нужно было подковать лошадь или сварить ось, они отправлялись к голове. Что до кузнеца Джона, то он перебивался, как мог, довольствуясь случайными заказами, получаемыми от путешественников и иностранцев, которые не знали, какую роскошную кузницу имел голова.

Обе комнаты были теплы и не пропускали ни дождя, ни ветра, но они были довольно тесны, и кузнец вынужден был сохранять старое железо и разный хлам, а также щепки и крохотный запас угля в большой сводчатой тюрьме под замком.

Это была очень внушительная тюрьма, с высокой сводчатой крышей и огромными железными кольцами, винты которых были вмурованы в стену, что делало их очень прочными и удобными для привязывания пленников; с одной стороны ее виднелась полуразрушенная широкая лестница, ведущая вниз, Бог весть куда. Даже владельцы замка в доброе старое время никогда не знали, куда вела эта лестница, хотя время от времени сбрасывали с нее какого-нибудь заключенного по своему разудалому нраву, и — о, чудо! — эти бедняги больше не возвращались.

Кузнец никогда не осмеливался спускаться дальше седьмой ступеньки; я также не отваживался на это, поэтому знаю не больше его о том, что находилось ниже.

У кузнеца Джона была жена и маленький ребенок. Когда жена его не исполняла какой-нибудь домашней работы, она имела обыкновение нянчить ребенка и плакать, вспоминая о счастливых днях, когда она жила со своим отцом, который держал семнадцать коров и жил в деревне, а Джон приходил в летние вечера ухаживать за ней, одетый в праздничный костюм и с цветком в петлице. Теперь волосы Джона начали седеть, и они с ним жили постоянно впроголодь.

Что касается ребенка, он много плакал и днем, но в разные, неопределенные часы, зато ночью, когда мать его укладывалась спать, он каждый раз, точно заведенный, закатывался громким плачем, и ей почти ни на минуту не удавалось уснуть. Это, конечно, утомляло бедную женщину. Ребенок мог вознаградить себя за бессонные ночи днем, если ему хотелось, но его несчастная мать не имела возможности этого сделать. Потому, как только выпадала свободная минута, она плакала, измученная работой и горем.

Однажды вечером кузнец работал в своей кузнице. Он делал подкову для козы одной очень богатой дамы, которой пришло в голову посмотреть, не понравится ли козе ходить в подковах, а также — обойдется ли каждая подкова в пятнадцать или двадцать пенсов, прежде чем она закажет весь набор.

Это был единственный заказ, полученный Джоном за всю неделю. Пока он работал, жена его сидела и нянчила ребенка, который, к великому удивлению, на этот раз не плакал.

Прошло таким образом некоторое время, и вдруг сквозь шум, производимый мехами, и стук молота о железо стал прорываться какой-то новый звук. Кузнец и его жена переглянулись.

— Я ничего не слышал, — заявил он.

— И я также, — заявила она.

Но шум все увеличивался, и оба так старались не слышать его, что кузнец принялся бить молотом по подкове сильнее, чем бил когда-либо в жизни, а его жена начала петь ребенку, чего она не делала уже несколько недель.

Но сквозь шум мехов, звон молотка и пение мотора посторонний звук прорывался все громче и громче, и чем сильнее они старались не слышать его, тем яснее он доносился до них. Шум походил на то, будто какое-нибудь огромное животное все мурлыкало, мурлыкало и мурлыкало. А не желали они верить в то, что мурлыканье действительно раздавалось, потому что оно неслось из большой сводчатой тюрьмы, где лежали старые желтые щепки и крохотный запас угля и куда вела полуразрушенная лестница.

— Положительно невозможно, чтобы кто-то забрался в подземную тюрьму, — сказал кузнец, вытирая потное лицо. — Однако мне придется спуститься туда через пару минут за углем.

— Конечно, там никого нет. Как мог кто-нибудь забраться туда? — заметила его жена.

И они так сильно старались поверить, что там никого не могло быть, что под конец почти поверили этому.

Затем кузнец взял в одну руку лопату, в другую молоток, подвесил на мизинец фонарь и спустился вниз за углем.

— Я беру молоток вовсе не потому, что думаю, что там кто-нибудь есть, но им очень удобно разбивать крупные куски угля.

— Я прекрасно понимаю, — сказала его жена, которая принесла уголь в фартуке утром и знала, что это была попросту угольная пыль.

Итак, он спустился по винтовой лестнице в тюрьму и остановился на нижней ступеньке, держа фонарь над головой, только для того, чтобы убедиться, что тюрьма была совершенно пуста, если не считать обломков железа, разного хлама, щепок и угля. Но другая половина ее оказалась полна, и наполняло ее не что иное, как дракон.

— Он, наверно, поднялся по этой гадкой полуразрушенной лестнице, Бог весть откуда, — сообразил кузнец, весь дрожа и пытаясь снова выбраться из тюрьмы по винтовой лестнице. Но дракон оказался проворнее кузнеца: он протянул огромную лапищу, вооруженную когтями, и схватил его за ногу, звеня на ходу, как большая связка ключей или листовое железо, которым изображают гром в театре.

— Нет, вы не уйдете от меня, — сказал дракон голосом, трещащим точно отсыревшая шутиха.

— Боже мой, Боже мой! — взмолился бедный Джон, дрожа сильнее прежнего в когтях дракона, — нечего сказать, симпатичный конец для почтенного кузнеца!

Дракон, похоже, был крайне поражен подобным замечанием.

— Не повторите ли вы ваших слов еще раз? — попросил он очень вежливо.

— Нечего сказать, симпатичный конец для почтенного кузнеца, — повторил смелее Джон.

— А я и не знал этого, — признался дракон. — Представьте себе только! Вы именно тот человек, которого я искал.

— Вы, кажется, уже упоминали об этом, — сказал Джон, едва попадая зубом на зуб.

— Ах, я подразумеваю вовсе не то, что вы думаете, — сказал дракон, — мне попросту хотелось бы, чтобы вы сделали небольшое дельце для меня. Из одного моего крыла выпало несколько заклепок, как раз под суставом. Сумеете вы мне его исправить?

— Может быть, и сумею, сударь, — сказал Джон вежливо, так как всегда надо быть вежливым с возможным заказчиком, даже если он и дракон.

— Мастер-ремесленник — ведь, вы, конечно, мастер? — может сейчас же определить, что испортилось, — продолжал дракон. — Подойдите сюда и ощупайте мой панцирь, хорошо?

Джон робко подошел, когда дракон снял с него свою лапу. Действительно, левое крыло дракона ослабло и висело Бог весть как, и некоторые из панцирных плиток возле крыла требовали немедленной заклепки.

Дракон, по-видимому, весь состоял из железного панциря, принявшего какую-то коричневатую, ржавую окраску, вероятно, от ярости, а под этим панцирем у него еще виднелось что-то пушистое, похожее на мех.

Кузнец пробудился в сердце Джона, и он почувствовал себя гораздо спокойнее.

— Вам, конечно, не повредила бы парочка-другая заклепок, сударь, — сказал он, — а по правде, вам их нужно даже порядочное количество.

— Ну, так принимайтесь за работу! — воскликнул дракон. — Вы почините мое крыло, затем я выйду отсюда и съем весь город и, если вы хорошо исполните работу, я съем вас напоследок. Вот!

— Я вовсе не хочу быть съеденным последним, сударь, — возразил Джон.

— Отлично, в таком случае я съем вас первого, — согласился дракон.

— Но я и этого тоже не желаю, — сказал Джон.

— Перестаньте болтать вздор, глупый человек, — разозлился дракон. — Вы сами не знаете, чего хотите. Принимайтесь скорей за работу!

— Мне эта работа совсем не нравится, — стоял на своем Джон, — вот все, что я могу сказать. Я знаю, как легко происходят разные несчастные случайности. Все идет совсем гладко и хорошо, как вы изволите обещать, «пожалуйста, почините меня, и я съем вас последнего», затем начнешь работать и вдруг толкнешь вас под заклепки… там появится огонь и дым, а вы даже и не извинитесь.

— Даю вам слово честного дракона… — начал тот.

— Я знаю, что нарочно вы этого не сделаете, сударь, — продолжал Джон, — но всякий порядочный человек привскочит и захрапит, если его заденешь, а одного вашего храпа было бы достаточно, чтобы отправить меня на тот свет. Другое дело, если бы вы позволили мне немного связать вас!

— Это было бы так неблагородно, — возразил дракон.

— Мы всегда привязываем лошадей перед ковкой, — убеждал его Джон, — а ведь лошадь постоянно называют «благородным животным».

— Все это отлично, — сказал дракон, — но как я могу знать, что вы развяжете меня, когда сделаете все заклепки? Дайте мне что-нибудь в виде залога. Что вы цените выше всего на свете?

— Мой молоток, — объявил Джон. — Кузнец ничего не стоит без своего молотка.

— Но ведь он будет вам нужен, чтобы заклепать меня. Вы должны придумать что-нибудь другое и поскорее, иначе я съем вас прежде всех.

В эту минуту ребенок начал плакать наверху в комнате. Мать его сидела тихо, и он подумал, что она улеглась на ночь и пора ему начать свой обычный ночной концерт.

— Что это такое? — спросил дракон, вздрагивая так, что все железные пластинки на его теле зазвенели.

— Это только ребенок, — ответил Джон.

— А это что такое? — спросил дракон, — что-нибудь, что вам дорого?

— Конечно, сударь, несомненно, дорого! — подтвердил кузнец.

— В таком случае, принесите его сюда, — велел дракон, — и я подержу его, пока вы не окончите меня заклепывать, иначе я не позволю вам связать себя.

— Отлично, сударь, — кивнул Джон, — но я должен предупредить вас. Дети — настоящий яд для драконов, не хочу вас обманывать. Дотронуться до него совершенно безопасно, но и не пытайтесь брать его в рот. Мне было бы страшно больно, если бы с таким красивым джентльменом, как вы, случилось бы какое-нибудь несчастье. Дракон замурлыкал при этом комплименте и сказал:

— Отлично, я буду осторожен. А теперь идите и принесите эту штуку, какова бы она ни была.

Джон побежал наверх, как мог скорее, так как знал, что если дракон придет в ярость прежде, чем будет связан, то он может поднять крышу тюрьмы одним движением спины и похоронить их всех под развалинами. Жена его спала, несмотря на крик ребенка, Джон поднял его на руки, отнес вниз и положил между передними лапами дракона.

— Вы только мурлыкайте ему, сударь, — попросил кузнец, — и он будет лежать совершенно тихо.

Дракон замурлыкал, и его мурлыканье так понравилось ребенку, что он тотчас же перестал плакать.

Джон порылся в куче старого железа и нашел там несколько тяжелых цепей и огромный ошейник, который был сделан в те дни, когда люди пели над работой и вкладывали в нее всю свою душу, поэтому вещи, сделанные ими, выходили достаточно крепкими, чтобы выдержать тяжесть целого тысячелетия, а не только дракона.

Джон привязал дракона при помощи ошейника и цепей, и когда запер их тяжелыми замками, то принялся рассматривать, сколько ему потребуется заклепок.

— Шесть, восемь, десять, двадцать, сорок, — сосчитал он, — у меня дома не найдется даже и половины этого, — сказал он дракону. — Если вы позволите, сударь, я смотаюсь до другой кузницы и куплю несколько дюжин. Я вернусь через минутку.

И он ушел, оставив ребенка между передними лапами дракона, малютка смеялся и даже вскрикивал от радости при звуках громкого мурлыканья.

Джон побежал в город так быстро, как только мог, и разыскал там голову и всех членов городского правления.

— В моей темнице сидит дракон, — сказал он, — я связал его цепями. Идите со мной и помогите мне вернуть моего ребенка.

И он поведал им всю историю.

Но случилось так, что все были заняты в этот вечер, поэтому ограничились тем, что похвалили Джона за его находчивость и сказали, что очень рады оставить все дело в таких надежных руках.

— Но как же спасти моего ребенка? — спросил Джон.

— Ну, что ж, — сказал голова, — если что-нибудь случится с ним, вы всегда можете утешиться мыслью, что ваш ребенок погиб ради благой цели.

С тем Джон отправился домой и рассказал жене кое-что из этой истории.

— Ты отдал ребенка дракону?! — закричала она. — Ах, ты бессердечный, жестокий отец!

— Тише! — призвал Джон и рассказал ей еще немного.

— Теперь, — окончил он, — я спущусь вниз. Когда я пробуду там немного, ты тоже можешь войти, и, если сохранишь присутствие духа, с мальчиком нашим ничего дурного не сделается.

Кузнец спустился вниз и увидел, что дракон мурлычет изо всех сил, чтобы успокоить ребенка.

— Поторопитесь же, что вы там пропали? — проворчал он. — Не могу же я производить этот шум всю ночь.

— Мне страшно жаль, сударь, — притворно вздохнул кузнец, — но все лавки закрыты. Мы должны подождать до завтрашнего утра. И не забывайте, что вы обещались охранять этого ребенка. Боюсь, что это немного утомит вас. Спокойной ночи, сударь.

Дракон мурлыкал так долго, что стал задыхаться, поэтому теперь замолчал, а как только воцарилась тишина, ребенок вообразил, что все улеглись на ночь и что ему пора приниматься кричать. И он начал.

— Боже мой! — воскликнул дракон, — как это ужасно!

Он попытался погладить ребенка лапой, но тот закричал еще громче.

— А я к тому же до чертиков устал, — сказал дракон. — И так надеялся хорошенько выспаться.

Ребенок продолжал орать.

— Я никогда больше не изведаю покоя, — заныл дракон, — этого совершенно достаточно, чтобы расстроить нервы на всю жизнь. Тише, баю-баю, тише, — и он попробовал убаюкать ребенка, точно это был молоденький дракон. Но когда он начал петь:

— «Баю-бай, дракончик мой!» — ребенок стал кричать еще пуще.

— Я никак не могу успокоить его, — отчаялся дракон и тут внезапно увидел женщину, сидящую на ступеньках.

— Эй, вы, там, — послушайте! — позвал он. — Вы имеете какое-нибудь понятие о детях?

— Имею, небольшое, — ответила мать.

— В таком случае, я был бы вам очень обязан, если бы вы взяли вот этого крикуна и дали мне немного поспать, — сказал дракон, зевая. — Можете принести его назад завтра утром, раньше чем кузнец проснется.

Мать взяла ребенка, отнесла его наверх и сообщила обо всем мужу, и они улеглись спать совершенно счастливые, так как поймали дракона и спасли малютку.

На следующий день Джон сошел вниз и объяснил дракону совершенно точно, как обстоят дела, затем добыл железные ворота с решеткой и поставил их у подножия лестницы. Дракон яростно промяукал немало дней, пока не понял, что это совершенно бесполезно и не успокоился.

Теперь Джон снова пошел к голове и сообщил ему:

— Я поймал дракона и спас город.

— Благородный наш спаситель! — воскликнул голова, — мы объявим сбор пожертвований для вас и публично увенчаем лавровым венком!

Сам голова отписал пять фунтов и члены городского правления — три; и другие люди дали свои гинеи и полугинеи и кроны, и полукроны, и, пока подписка эта происходила, голова заказал городскому поэту три поэмы за собственный счет ради этого торжественного случая.

Поэмы имели громадный успех, особенно у головы и членов городского правления.

В первой поэме говорилось о благородном поведении головы, распорядившегося связать дракона. Во второй описывалось содействие, оказанное ему членами городского правления. В третьей выражалась гордость и радость поэта, получившего разрешение воспеть подобные деяния, перед которыми подвиги рыцарей должны были показаться совершенно ничтожными в глазах всякого, имеющего чувствительное сердце и рассудительный мозг.

Когда сбор средств закончился, в кассе оказалась ровно тысяча фунтов и был избран комитет, чтобы решить, что с ними делать. Третья часть пошла на торжественный обед для головы и членов городского правления, вторая треть была употреблена на покупку золотого ожерелья с изображенным на нем драконом для головы и золотых медалей с драконами для членов городского управления, остальное же разошлось на покрытие расходов по созданию комитета.

Итак, для кузнеца не осталось ничего, кроме лаврового венка и сознания, что именно он спас город. Но после этого дела кузнеца все же стали понемногу поправляться.

Начать с того, что ребенок уже не плакал так часто, как раньше. Затем богатая дама, владелица козы, была так тронута благородным поступком Джона, что заказала целый комплект подков по двадцать пенсов и даже заплатила по двадцать два в виде благодарности за его службу на пользу общества.

Затем туристы стали приезжать в каретах, даже издалека, и платить по два пенса с лица за право спуститься по винтовой лестнице и взглянуть сквозь железную решетку на ржавого дракона, сидящего в подземной тюрьме. Если какая-нибудь компания хотела посмотреть дракона при бенгальском огне, с нее взималось за каждый раз по четыре лишних пенса, что составляло два пенса чистого барыша, так как бенгальский огонь горел очень короткое время. Жена же кузнеца приготовляла всем чай по шиллингу с персоны. Таким образом, дела с каждой неделей все больше и больше поправлялись.

Ребенок, названный Джоном в честь отца и называемый для краткости Джонни, начал мало-помалу подрастать. Он очень сдружился с дочерью жестянщика, который жил напротив. Тина была премиленькая девчурка с желтыми косичками и голубыми глазами, и она никогда не уставала выслушивать истории о том, как Джонни, когда он был совсем маленьким, укачивал настоящий дракон.

Джонни и Тина часто ходили вместе посмотреть на дракона сквозь железную решетку, и порой они слышали, как он жалобно мяукал. Иногда они сжигали на пятачок бенгальского огня, чтобы полюбоваться чудищем при освещении. Они становились все больше, умней и не знали особых бед.

Но однажды голова и члены городского правления, охотившиеся на зайцев в своих парчовых одеждах, вернулись к воротам города, крича, что хромой горбатый великан величиною с церковь идет через болото по направлению к городу.

— Мы погибли! — вопил голова. — Я дал бы тысячу фунтов тому, кто не допустит великана в город. Я отлично понял, чем он питается, по его зубам.

Никто, видимо, не знал, что предпринять. Но Джонни и Тина прислушались к людскому гомону, потом переглянулись и побежали так быстро, как только ноги могли нести их.

Они пронеслись, не останавливаясь, через кузницу, бросились вниз по витой лестнице и постучались в железную дверь.

— Кто там? — проронил дракон застоявшимся голосом.

— Мы, только мы, — ответили дети.

Дракон до того соскучился, просидев один целых десять лет взаперти, что ласково промурлыкал:

— Войдите, мои милые.

— Вы не причините нам никакого зла, не дохнете на нас пламенем или тому подобное? — спросила Тина.

— Ни за что на свете, — поклялся дракон.

Тогда они вошли и поговорили с ним: рассказали ему, какая на дворе погода, что пишется в газетах, и, наконец, Джонни сказал:

— В город пришел хромой великан. Он ищет вас.

— Вот как? — удивился дракон, показывая зубы. — Если бы я только мог выбраться отсюда!

— Если мы вас освободим, вы могли бы убежать, прежде чем он сможет поймать вас?

— Да, конечно, я мог бы убежать, — подтвердил дракон, — но, с другой стороны, я могу и не убежать.

— Неужели… неужели вы стали бы биться с ним? — охнула Тина.

— Нет, — сказал дракон, — я сторонник мира, о, да. Выпустите-ка меня отсюда, и вы увидите!

А какому ребенку не хочется увидеть что-то необычное! Дети освободили дракона от цепей и ошейника, и он сломал один конец тюрьмы и вылез наружу, остановившись только у дверей кузницы, чтобы попросить кузнеца заклепать ему крыло.

Он встретил хромого великана у ворот города, и великан стал колотить дубиной по дракону, словно по чугунному котлу, а дракон стал походить на чугуно-литейный завод, испуская из себя пламя и дым. Это было ужасное зрелище, и люди следили за ним издали, падая навзничь при сотрясении, производимом каждым ударом, и всякий раз вставая снова, чтобы продолжать свои наблюдения.

Наконец дракон выиграл битву, и великан с пристыженным видом заковылял обратно через болото, а дракон, сильно уставший, отправился домой поспать, объявив о своем непременном намерении съесть город утром. Он пошел назад, в свою старую тюрьму, потому что был чужим в этом городе и не знал никакой другой приличной квартиры. Тогда Тина и Джонни отправились к голове и к членам городского правления и объявили:

— С великаном дело покончено. Пожалуйста, дайте нам награду в обещанную тысячу.

Но голова усмехнулся.

— Нет, нет, мои милые. Не вы победили великана, а дракон. Полагаю, вы опять посадили его на цепь? Когда он придет требовать награду, он получит ее.

— Нет, он еще не на цепи, — возразил Джонни. — Может быть, вы желаете, чтобы я прислал его к вам за наградой?

Но голова сказал, что просит его не беспокоить, теперь он предложит награду тому, кто снова посадит дракона на цепь.

— Я вам не доверяю, — сказал Джонни. — Вспомните, как вы поступили с моим отцом, когда он посадил дракона на цепь.

Но люди, подслушивавшие у дверей, прервали их разговор и объявили, что, если Джонни сумеет снова заковать дракона, они прогонят голову и позволят Джонни стать головой вместо него. Они уже давно были недовольны своим головой и жаждали перемены.

— По рукам, — кивнул Джонни и убежал вместе с Тиной. Они посетили всех своих маленьких друзей и спросили их:

— Вы хотите помочь нам спасти город?

И все дети сказали:

— Еще бы, конечно, хотим. Как это будет весело!

— Отлично! — говорила Тина, — в таком случае, вы все должны принести свои кружки молока с хлебом завтра во время завтрака.

— И если я когда-нибудь сделаюсь головой, — сказал Джонни, — я задам большой пир и приглашу вас всех. И за обедом у нас будет только одно сладкое от начала и до конца.

Все дети обещали, и на следующее утро Тина и Джонни скатили большое корыто вниз по винтовой лестнице.

— Что это за шум? — спросил дракон.

— Это только дыхание какого-то большого великана, — заверила Тина, — вот теперь он прошел.

Затем, когда все городские дети принесли свое молоко с хлебом, Тина стала сливать его в корыто, и, когда последнее было полно, она постучалась в железную дверь с решеткой:

— Можно к вам?

— Конечно, — ответил дракон, — мне здесь ужасно скучно. Они вошли и с помощью еще девяти детей подняли корыто и поставили его возле дракона. Затем остальные дети ушли, а Тина и Джонни уселись возле дракона и стали плакать.

— Что это такое? — спросил дракон. — И что случилось с вами?

— Это хлеб с молоком, — объяснил Джонни, — это наш завтрак — весь наш завтрак.

— Ну, — хмыкнул дракон, — я не понимаю, к чему вам завтрак. Я съем всех живущих в городе, как только немного передохну.

— Дорогой господин дракон, — сказала Тина, — мне бы очень хотелось, чтобы вы нас не съели. Как бы вам понравилось, если бы кто-нибудь съел вас самого?

— Совсем не понравилось бы, — сознался дракон, — но ведь меня никто и не съест.

— Ой, не знаю, — покачал головой Джонни, — тут есть один великан…

— Знаю. Я бился с ним и порядком поколотил его…

— Да, но теперь пришел другой. Тот, с которым вы бились, был лишь маленьким сыном этого. Этот вдвое больше.

— Нет, он в семь раз больше, — поправила Тина.

— Нет, в девять раз, — преувеличил Джонни. — Он выше колокольни.

— Ах, Боже мой! — ужаснулся дракон. — Я вовсе не ожидал этого.

— И городской голова открыл ему, где вы находитесь, — продолжала Тина, — и он придет съесть вас, как только хорошенько наточит свой большой нож. Голова сказал ему, что вы дикий дракон, но он ответил, что это для него безразлично. Он, мол, ест диких драконов с хлебным соусом.

— Это очень неприятно, — вздохнул дракон, — и я полагаю, что эта жидкая смесь в корыте хлебный соус.

Дети сказали, что он угадал совершенно верно.

— Конечно, — добавили они, — хлебный соус подается только к диким драконам. Ручных подают с яблочным соусом и начинкой из лука. Как жаль, что вы не ручной дракон, он тогда не стал бы и смотреть на вас, — продолжали они. — Прощайте, бедный дракон, мы никогда больше не увидимся с вами, и вы узнаете, что значит быть съеденным.

И они снова принялись плакать.

— Но послушайте, — взмолился дракон, — разве вы не могли бы уверить его, что я ручной дракон? Скажите великану, что я попросту маленький, робкий ручной дракон, которого вы держите для забавы.

— Он ни за что не поверит этому, — сказал Джонни. — Если бы вы были нашим ручным драконом, мы держали бы вас на привязи, правда? Мы не захотели бы рискнуть потерять такого дорогого красивого любимца!

Тогда дракон стал умолять детей сейчас же привязать его, что они и совершили при помощи ошейника и цепей, которые были сделаны в те дни, когда люди пели над своей работой и делали ее так здорово, что цепь могла выдержать какую угодно тяжесть.

Затем они пошли и объявили горожанам, что дракон на цепи, и Джонни назначили головой, и он дал роскошный пир, как обещал сделать, — весь состоящий из сладких блюд, с начала и до конца.

Обед начался с рахат-лукума и сладких пирожков, затем подавались апельсины, грильяж, кокосовое мороженое, мятные лепешки, пышки с вареньем, засахаренная малина, сливочное мороженое и безе, и все закончилось шоколадом, пряниками и карамельками.

Все это было отлично для Джонни и Тины, но, если вы добрые дети с мягкими сердцами, вы, быть может, огорчитесь за бедного, обманутого дракона, сидящего на цепи в мрачном подземелье, единственным развлечением которого осталось раздумывать о неправдах, сказанных ему Джонни.

Вспоминая, как его обманули, бедный пленник начинал плакать, и крупные слезы скатывались на его ржавую броню. Спустя некоторое время он почувствовал сильную слабость, как иногда случается с людьми много плакавшими, особенно, если им нечего было есть лет десять.

Затем несчастный дракон вытер глаза и осмотрелся кругом, заметив корыто с хлебом и молоком, он подумал: «Если великаны любят это белое мокрое вещество, может, оно и мне понравится».

Он попробовал немножко, и оно ему так понравилось, что он съел все.

А в следующий раз, когда пришли туристы и Джонни зажег бенгальский огонь, дракон сказал робким голосом:

— Извините, что я вас побеспокою, но не могли ли бы вы принести мне еще немножко хлеба с молоком?

Тогда Джонни распорядился, чтобы служащие объезжали город каждое утро с подводами, собирали хлеб и молоко, приготовленные всем детям на завтрак, и отвозили это дракону. Детей же кормили на счет города всем, чего они хотели, они стали есть исключительно пирожное и разные сласти и говорили, что охотно уступают дракону свой хлеб и молоко.

Когда Джонни пробыл головой лет десять или около того, он женился на Тине, и утром, в день своей свадьбы, они отправились вместе проведать дракона.

Этот дракон стал совершенно ручным, и его ржавый панцирь местами отвалился, а под ним дракон был так мягок и пушист, что его приятно было погладить.

И он объявил им:

— Не понимаю, как я мог когда-либо есть что-нибудь, кроме хлеба и молока. Ведь я теперь совсем ручной дракон, не правда ли?

Они согласились с этим, и дракон продолжал:

— Я такой смирный, что вы, быть может, попробуете отвязать меня?

Некоторые люди, конечно, побоялись бы довериться ему, но Джонни и Тина были так счастливы в день своей свадьбы, что не верили, что кто-либо в мире может причинить им зло. Они сняли цепи, и дракон сказал:

— Извините меня… я на минутку: там, внизу, есть одна или две мелочи, которые мне хотелось бы добыть, — и он направился к таинственной лестнице, спустился по ней и исчез во мраке.

По мере того как он двигался, с него обсыпались все новые и новые куски ржавого панциря.

Через несколько минут они услышали, как он снова с грохотом поднимался по лестнице. Он нес что-то в пасти — это был мешок, полный золота.

— Это мне совершенно не нужно, — сказал он, — вам же, может быть, оно и пригодится.

Они, конечно, очень ласково поблагодарили его.

— Там, откуда я это взял, еще много подобного хлама, — сказал он, — и стал выносить все новые и новые мешки, пока Джонни и Тина не велели ему остановиться.

Итак, теперь они были богаты, так же как их отцы и матери. В сущности, все стали богатыми, и во всем городе не осталось ни одного бедного человека. И все разбогатели без всякого труда, что, как вы знаете, очень дурно, но дракон никогда не ходил в школу, подобно нам с вами, и поэтому не мог всего знать.

Когда дракон вышел из подземелья, следуя за Джонни и Тиной, он заморгал глазами, как делает кошка на солнышке, и хорошенько встряхнулся. Последние куски его панциря упали, а вместе с ними и его крылья, и он стал совершенно похожим на очень-очень большую кошку. С этого дня он становился все пушистей и пушистей и стал родоначальником всех кошек. От прежнего дракона в нем не осталось ничего, кроме когтей, которые до сих пор сохранились у кошек, как вы легко можете убедиться.

И я надеюсь, что теперь вы понимаете, как важно кормить вашу кошку молоком с хлебом. Если бы вы позволили ей питаться исключительно мышками и птицами, она делалась бы все больше и свирепей, хвостатее и чешуйчатее, приобрела крылья и могла стать родоначальницей драконов. А тогда все описанные здесь ужасы пришлось бы начать сначала.