Глава III

АВГУСТЕЙШАЯ КУХАРКА

Итак, в субботу дети совершили первое из ряда своих славных путешествий на волшебном ковре. Для тех, кто еще ничего не понимает в днях недели, я хочу напомнить, что на следующий день было воскресенье.

Нужно сказать, что в доме номер 18 по Кентиш-Таун-Роуд Камдентаунского района воскресенье было самым настоящим праздником. Накануне папа всегда приносил домой цветы, так что воскресный стол выглядел на редкость замечательно. В ноябре он, конечно, чаще всего приносил медновато-желтые хризантемы, ибо других цветов в ноябре, как вы знаете, не бывает. Кроме того, в воскресенье на завтрак всегда подавали запеченные сосиски с гренками, а, согласитесь, после шести дней сплошных яиц, закупаемых на Кентиш-Таун-Роуд по шиллингу за дюжину, это было немалое удовольствие.

В воскресенье, о котором пойдет речь, на обед были запеченные в тесте цыплята, угощение, которое обычно припасали на случай дня рождения или какого-нибудь другого грандиозного события, а на десерт — воздушный пудинг с рисом, взбитыми сливками, апельсинами и глазурью, отведав которого, так, кажется, и воспаряешь к небесам.

После обеда папа почувствовал, что на него накатывает дремота, да и немудрено — ведь он целую неделю трудился в поте лица своего. Но он не поддался увещеваниям своего внутреннего голоса, который нашептывал ему: «Ложись и отдохни часок-другой!», и принялся возиться с Ягненком, у которого с утра открылся сильный кашель (кухарка говорила, что это «коклюшный кашель, чтоб мне сдохнуть!»), а потом сказал:

— Дети, за мной! У меня в библиотеке есть потрясающая книжка. Она называется «Золотой возраст», и я, пожалуй, сейчас ее вам почитаю.

Через минуту все собрались в гостиной. Мама прилегла на кушетку, заявив, что ей гораздо удобнее слушать с закрытыми глазами. Ягненок пристроился на сгибе папиного локтя, который он называл «своим креслицем», а остальные дети устроили кучу-малу на каминном коврике Сначала им пришлось изрядно потолкаться, пристраивая поудобнее свои ноги, руки, локти, коленки, плечи и головы, но мало-помалу суматоха улеглась, и дети, задвинув на время Феникса с ковром в самый дальний уголок своей памяти (откуда их, правда, можно было извлечь при первом же удобном случае), приготовились слушать, как вдруг в дверь гостиной громко — и довольно неприязненно — постучали. Затем дверь с сердитым скрипом приоткрылась, и из темноты коридора прозвучал голос кухарки:

— Извиняюсь, мэм, можно вас на пару слов? Мама жалобно посмотрела на папу, вынула из-под кушетки свои шикарные выходные туфли, надела их и, горестно вздохнув, встала.

— Вот тебе и синица в руках! — сказал, улыбаясь, папа. Только уже став совсем взрослыми, дети сумели понять, что он имел в виду.

Мама вышла в коридор, который среди домашних гордо именовался «холлом» и в котором, помимо вешалки для зонтов и слегка заплесневелой от сырости картины «Повелитель Глена», из соображений контрастности упакованной в позолоченную раму, ее глазам предстала краснолицая и явно разгневанная кухарка, наспех перевязанная чистым передником поверх грязного — того, в котором она готовила доставивших всем столько удовольствия цыплят. Она столбом стояла посреди коридора, и с каждой минутой ее лицо все больше наливалось краской, а огромные заскорузлые пальцы все яростнее теребили край передника. В конце концов она отрывисто произнесла:

— Извиняюсь, мэм, но я хочу получить расчет.

Мама обессиленно прислонилась спиной к вешалке. Детям было видно в приоткрытую дверь, что она заметно побледнела — да и было отчего! Мама всегда была очень добра с кухаркой и не далее, как позавчера, позволила ей взять выходной. Понятно, что со стороны кухарки было большим свинством ни с того ни с сего взять и попросить расчет, да еще в воскресенье.

— Но в чем же, собственно, дело? — спросила мама.

— Это все ваши пострелята, — сказала кухарка, и дети, которые почему-то с самого начала знали, что речь пойдет именно о них, покорно приняли виноватый вид. На самом деле, они как будто не делали ничего из ряда вон выходящего — так, обычные мелкие шалости, — но вы же знаете, что кухарки сердятся по самому ничтожному поводу, а иногда и вовсе без него.

— Я говорю, ваши пострелята, — продолжала кухарка, — опять принялись за свое. Уляпа-ли грязью весь ковер! Новый ковер в детской, говорю вам. Уляпали с обеих сторон, да грязь-то такая желтая, жирная — бр-р! Где они только такую откопали, ума не приложу. Как хотите, а я не буду мараться в этой гадости, да еще в воскресенье. Ох, не по мне это место, ох, не по душе мне все это! Честно говорю вам, мэм, если бы не эти неслухи, то ваш дом всем бы был хорош. И уж как уходить-то мне неохота, да знать не судьба…

— Поверьте, мне очень жаль, — успокаивающим тоном сказала мама. — Я обязательно поговорю с детьми. А вы пока обдумайте все хорошенько, и уж если действительно захоти-те уйти, то скажите мне завтра.

На следующий день кухарка немного успокоилась и сказала, что, пожалуй, задержится еще на пару недель, а там видно будет.

Но перед тем мама и папа произвели тщательное расследование всей этой истории с ковром. Джейн по-честному пыталась объяснить, что грязь пристала к ковру, когда он лежал на дне заграничной башни, но ее слова были встречены так холодно, что остальные дети ограничились лишь многочисленными извинениями и заверениями, что больше никогда не будут так делать. Это им мало помогло: папа сказал (и мама поддержала его — не потому, что ей этого хотелось, а просто мамы всегда и во всем поддерживают пап), что детям, которые пачкают грязью ковры, а вместо объяснения рассказывают всякие байки — это он имел в виду чистосердечное признание Джейн, — вообще не полагается иметь таких дорогих вещей, и потому он забирает у них ковер на целую неделю.

После этого ковер был начисто выметен (в том числе и чайными листьями, что немного утешило Антею), свернут и заперт в шкафу на чердаке. Ключ от шкафа папа положил себе в карман.

— До субботы! — напомнил он.

— Ну ничего! — сказала Антея, когда дети остались одни. — У нас еще остался Феникс.

Но, как выяснилось, она ошибалась. Феникс куда-то запропастился, и в одно мгновение сверкающий мир волшебных приключений померк и уступил место удручающей ноябрьской сырости и обыденности камдентаунской жизни. Посреди детской теперь неприглядно красовались обрамленные лохмотьями старого линолеума голые доски, и на их желтой поверхности по вечерам отчетливо выделялись тараканы, которые, как обычно, были исполнены намерения завязать знакомство с детьми. Но дети, как обычно, оставались при своем мнении.

Так что остаток воскресенья дети провели в унынии, которое не смог рассеять даже сладкий творог со взбитыми сливками, поданный на ужин в чаше из дрезденского фарфора. На следующий день Ягненку стало хуже, и родители, опасаясь, как бы его кашель и впрямь не оказался коклюшным, послали за доктором. В полдень его коляска остановилась у дверей дома.

Каждый из детей старался мужественно переносить жизненные невзгоды, обостренные сознанием того, что волшебный ковер заперт на чердаке, а Феникс вообще обретается неизвестно где. Правда, последнего не переставали искать по всему дому.

— Феникс — это птица слова, — повторяла Антея. — Он ни за что не бросит нас. Вы же знаете, что ему пришлось совершить ужасно изнурительный перелет от того места, где мы были за границей, до окрестностей Рочестера и обратно. Наверняка, бедняжка вымотался до последней степени и теперь отдыхает где-нибудь в укромном месте. Я уверена, что он нас не подведет.

Остальные пытались уверить себя в том же самом, но у них почему-то это плохо получалось.

Естественно, что никто из них теперь не испытывал добрых чувств по отношению к кухарке, поднявшей скандал из-за нескольких малюсеньких пятнышек заграничной грязи — скандал, закончившийся тем, что у них отобрали ковер.

— Ну почему она не сказала сначала нам? — жаловалась Джейн. — Мы с Пантерой в одну секунду промели бы ковер чайными листьями.

— Потому что она сварливая ведьма! — сказал Роберт.

— А я вообще не хочу говорить о ней, — надменно сказала Антея, — потому что тогда мне придется сказать, что она скандалистка, лгунья и доносчица!

— Не будет преувеличением сказать, что она самая настоящая клуша и противная сизоносая Боцуосиха впридачу, — сказал Сирил, недавно прочитавший книжку с названием «Огненные глаза» и намеревавшийся выражаться исключительно как Тони (правда, осуществлению этого намерения изрядно мешало то, что Роберт не читал «Огненных глаз» и не мог отвечать ему как Пол).

Остальные дети согласились с ним в том, что если кухарка и не совсем похожа на сизоносую Боцуосиху, то, все равно, лучше бы ей вовсе не рождаться на свет.

При всем при том я заверяю вас, что маленькие неприятности, которые случались на протяжении всей последующей недели и которые так досаждали кухарке, вовсе не были намеренно подстроены детьми, хотя, с другой стороны, они бы никогда не случились, не будь они на нее в обиде.

Вот вам одна из загадок нашей жизни. Разгадайте ее, если сумеете.

А вот список маленьких неприятностей, случившихся за последующую неделю:

Воскресенье. — Ковер в детской с обеих сторон испачкан грязью.

Понедельник. — Антея поставила на плиту кастрюльку с лакрицей и анисовыми семечками. Она полагала, что это поможет Ягненку от кашля, но заигралась с детьми, и в результате у кастрюльки выгорело дно. Это была очень красивая кастрюлька с белой полоской по краю. В ней кипятили детское молоко.

Вторник. — В кладовке обнаружена дохлая мышь. Во время рытья могилы до 'досадной случайности сломана десертная лопаточка. Оправдание: «Кухарка сама виновата — нечего было хранить в кладовке дохлых мышей».

Среда. — На кухонном столе на минутку оставлено рубленое сало. Роберт, решив, что это одно и то же, добавил туда рубленого мыла.

Четверг. — В результате игры в разбойников разбито кухонное окно. Оправдание: «Мы играли по всем правилам».

Пятница. — Слив кухонной раковины замазан мастикой, а сама раковина наполнена водой для запускания бумажных корабликов. После окончания игры кран не завернут. Кухонный коврик и кухаркины шлепанцы залиты водой.

В субботу ковер был возвращен на место. За неделю у детей было достаточно времени, чтобы решить, куда они отправятся в следующий раз.

Мама, как обычно, отправилась к бабушке, но на этот раз Ягненок остался дома по причине своего кашля, который кухарка упорно называла «коклюшным, чтоб мне сдохнуть».

— Ничего, мы возьмем с собой нашего милого утеночка, — сказала Антея. — Мы отправимся в такое место, где просто не может быть коклюшного кашля. Прекрати нести чепуху, Роберт! Ничего он никому не расскажет А если и расскажет, то ему все равно никто не поверит. Он постоянно болтает о всяких невероятных вещах.

Так что они принялись надевать на Ягненка самые теплые вещи, какие у него имелись, причем бедняжка все время то кашлял, то смеялся. Пока мальчики убирали с ковра стол и стулья, Джейн нянчила Ягненка, а Антея в последний раз обежала дом в поисках Феникса.

— Я думаю, больше ждать не стоит, — сказала она, появляясь наконец в детской и с трудом переводя дух. — Но я уверена, что он нас все-таки не бросил. Феникс — это птица слова.

— Абсолютно верно, — донесся из-под стола вкрадчивый голос Феникса.

Все тут же опустились на колени и, отогнув свисавшую со стола скатерть, уставились на Феникса, который как ни в чем не бывало восседал на перекладине, которая когда-то, в незабвенные весенние деньки, служила опорой выдвижному ящику — и продолжала бы служить вечно, если бы Роберту не вздумалось сделать из ящика лодку и продавить ему дно своими патентованными «рэггетовскими» школьными ботинками в первой же попавшейся луже.

— Я все время был здесь, — сказал Феникс и зевнул, вежливо прикрывая клюв лапой. — Если вам уж так хотелось меня видеть, то нужно было прочитать заклинание вызова. Это очень красивое заклинание — в нем примерно семь тысяч строк, и написано оно на чеканном древнегреческом языке.

— А не мог бы ты сказать его нам по-английски? — спросила Антея.

— Какая разница? — вставила Джейн, подбрасывая на колене Ягненка. — Оно все равно немного длинноватое.

— А нельзя ли для этого заклинания придумать сокращенный английский вариант? Ну, вроде как в словаре «Тейта и Брейди»?

— О, выходи поскорей, — сказал Роберт, вытягивая вперед руку. — Что же ты мешкаешь, Феникс?

— Наш замечательный Феникс, — застенчиво поправила птица.

— Да-да, конечно, наш замечательный Феникс. Только выходи поскорей, — нетерпеливо повторил Роберт, потрясая протянутой рукой.

Взмахнув крыльями, Феникс выпорхнул из-под стола и опустился Роберту на руку.

— Этому добронравному юноше, — объяснил он остальным, — удалось чудесным образом переложить семь тысяч нуднейших строк греческого гекзаметра в одну великолепную строку английского — слегка ломаного, правда, но все же…

— О, выходи поскорей, наш замечательный Феникс! Нам уже давно пора отправляться. —

— Слышите? Конечно, недостает тренировки, но для его возраста совсем и совсем неплохо…

— Ну хватит! В путь! — сказал Роберт и ступил на ковер, держа золотую птицу на запястье.

— Ты немного похож на королевского со-кольничъего, — сказала Джейн, усаживаясь рядом с ним и пристраивая на коленях Ягненка.

Чтобы еще больше походить на королевского сокольничьего, Роберт гордо выпятил грудь и надул щеки. А тем временем Сирил и Антея тоже устроились на ковре.

— Нам нужно обязательно вернуться до обеда, — сказал Сирил, — а то кухарка поднимет такой переполох!

— Вообще-то, она не ябедничала с самого воскресенья, — сказала Антея.

— Да она просто… — начал было Роберт, но тут дверь стремительно отворилась, и в комнату смерчеподобно ворвалась раскрасневшаяся, запыхавшаяся и донельзя разъяренная кухарка. В одной руке она сжимала разбитую миску, в другой — раскаленный добела воздух. Влетев по инерции на ковер, она грозно нависла над детьми.

— Эй, вы! — завопила она. — Это была моя последняя миска! В чем мне теперь готовить бифштекс и пирог с почками, а? Что мне скажет ваша матушка, когда вернется к обеду? Да вы сущие дьяволы! Вот что я вам скажу: не заслужили вы никакого обеда! Ничего-то вы сегодня не получите!

— Мне очень-очень жаль, милая кухарка, — сказала Антея. — Это я виновата — хотела сказать вам, да забыла. Она разбилась, когда мы гадали в ней на расплавленном свинце. Честное слово, я сразу же собиралась вам все рассказать.

— Собиралась, смотрите-ка! — ответила кухарка, пуще прежнего покраснев от гнева, что, впрочем, не так уж и удивительно. — Она собиралась! Ладно, тогда я тоже собираюсь все рассказать вашим родителям. Всю неделю я Держала язык за зубами, и все потому, что Добрая миссис сказала мне: «Что поделаешь, молодо — зелено!», но уж теперь-то вы за все ответите. Вы подложили нам с Элизой мыло в пудинг, но мы даже и рта не раскрыли — хотя могли бы, да еще как! — а потом вы испортили детскую кастрюльку, а потом сломали лопаточку, а потом… Господи ты Боже мой! Чего это вам взбрендило напялить на это бедное дитя теплую одежду? Оно-то в чем виновато?!

— Мы собирались взгреть… то есть, прогреть его как следует, — сказала, запинаясь, А.нтея, — а потому…

Она хотела сказать, что они не собираются выводить его на Кентиш-Таун-Роуд, а хотят устроить ему хорошую солнечную ванну. Но кухарка из ее бессвязного лепета услышала лишь слово «взгреть» — и восприняла его очень серьезно.

— Взгреть?! — воскликнула она. — Ну уж, нет! Покуда я жива, вы к нему и пальцем не притронетесь!

С этими словами она вырвала Ягненка у Джейн из рук. Антея с Робертом инстинктивно схватились за концы ее фартука, как будто это могло помочь.

— Послушайте! — сказал Сирил, от отчаяния набравшись смелости. — Может быть, вам лучше пойти на кухню и приготовить ваш дурацкий пудинг в салатнице или в ступке — или, на худой конец, в цветочном горшке?