Энциклопедия загадочного и неведомого - Гигантский морской змей

Встревоженный этим необычным зрелищем и огромными размерами животного, я поставил руль своей лодки так, чтобы не слишком удаляться от берега. Когда, таким образом, я оказался между чудовищем и побережьем, то внезапно увидел, как оно, подняв голову и направившись ко мне, нырнуло в воду. Убежденный, что иначе моя лодка станет его добычей, я налег на весла и поплыл как можно быстрее к берегу. К тому моменту, когда я приблизился к утесу насколько возможно близко и уже приготовился на него перепрыгнуть, снова показалось животное, которое скользило под водой, направляясь к носу лодки. В нескольких туазах от меня, достигнув мелкой воды, оно снова подняло свою ужасную голову и повернуло в сторону, очевидно осознав, что рискует быть выброшенным на берег. Чудовище уплыло восвояси, по-прежнему держа голову над водой, и я видел его еще с полмили, до тех пор, пока оно окончательно не исчезло из виду.

Голова эта была весьма велика, формы почти овальной, и держалась на очень худой шее. Плечи зверя, если мне позволительно их так назвать, были тоже весьма большими, а от них туловище утончалось к хвосту, чью форму разглядеть было трудно, потому что на протяжении всего этого времени он был опущен в воду. Я не заметил каких-либо плавников, и казалось, животное двигается только посредством волновых движений своего тела сверху вниз. Его длина, по моему мнению, могла быть от 21 до 24 метров. Находясь совсем близко ко мне, животное не совсем высовывало голову из воды, целиком погрузив шею так, что я не мог наблюдать, есть ли на ней или нет светящиеся волоски. Через некоторое время после того, как чудовище приблизилось к лодке, я смог оценить скорость его движения. Каждый раз, когда его голова возвышалась над водой, скорость становилась намного меньше, а когда оно поднимало ее еще выше, казалось очевидным, что оно пытается разглядеть какие-то отдаленные предметы.

К тому времени, когда я видел этого морского зверя, его уже замечали ранее у побережья острова Канна. Команды тринадцати рыболовных шхун испытали, как мне рассказывают, такой страх при его приближении, что все, как один, бросились спасаться к ближайшему берегу. Между Румом и Канной экипаж одной шхуны видел, как зверь проплыл мимо, высунув голову из воды. Один из членов команды заявил, что голова чудовища была размерами с лодку, а глаза — как блюдца. Люди были в ужасе, но чудовище не попыталось на них напасть. Кроме всех изложенных мною здесь сведений, я не смог раздобыть ничего больше касательно встреч с чем-либо необычным и интересным в наших краях…

Дональд Маклин».

СВИДЕТЕЛЬСТВА. ЭКСПЕРТИЗЫ И ВЫВОДЫ

Историк Малькольм Ленг, которого мистер Патрик Нейл тоже торопил со сбором достоверной информации о чудесном звере из Стронсе, был и мировым судьей графства Оркадских островов. Он решил немедленно заняться добыванием свидетельств под присягой от людей, которые видели и измеряли находку. Таким образом, 10 и 19 ноября 1808 года все четыре основных очевидца по очереди предстали пред ним и доктором Робертом Гроутом, врачом из Киркуэлла. В общем показания свидетелей совпадали. Конечно же некоторые расхождения имелись относительно дня, в который впервые видели останки, но подобная неточность без труда объяснится, если только представить себе условия жизни фермера или плотника на острове в начале прошлого столетия.

Не стоит также удивляться тому, что плотник Фотерингхэм, осмотрев горло зверя, нашел его «слишком узким, чтобы засунуть туда руку», тогда как, по словам фермера Шерара, «устье горла казалось столь широким, что в него могла пройти нога». Один критик написал тут же: «…так как никто не сможет доказать, что рука Томаса Фотерингхэма была толще ноги Джорджа Шерара, нам следует признать, что оба ошиблись в своих измерениях». В действительности это кажущееся противоречие легко объяснить: видимо, останки находились на разных стадиях гниения во время двух осмотров. Кроме того, нижняя челюсть уже была сломана. Не могли ли свидетели принять за горло два совершенно разных отверстия?

Единственное важное расхождение касается определения длины шеи, которая, согласно Шерару, «составляла точно 4 метра 57 сантиметров», а по словам Фотерингхэма, «3 метра 12 сантиметров». Но ведь последний прибавил к своим измерениям осторожную фразу: «насколько мне помнится», в то время как первый заявил, что его измерения абсолютно верны.

В рамках очной ставки портрет, нарисованный Петри, предъявлялся каждому из опрошенных свидетелей под наблюдением двух судей. Все признали, что изображение достаточно верно в отношении некоторых деталей, особенно формы и положения так называемых «лап».

Все это время в Эдинбурге члены Вернеровского общества исходили нетерпением в ожидании обещанных останков. Но непогода на море продолжалась, и те все никак не могли прибыть в шотландскую столицу. Зато некий доктор Джон Барклай, который осматривал фрагменты на месте, прибыл на заседание 14 января 1809 года и поделился своими соображениями по поводу структуры — по его мнению, исключительной — хвостовых позвонков предполагаемого морского змея.

Это сообщение, озаглавленное «Заметки по поводу некоторых частей животного, выброшенного на берег острова Стронсе в сентябре 1808 года», было опубликовано в 1811 году и проиллюстрировано замечательными рисунками. Они представляли не только собственно позвонки, но и высохший и сморщенный череп животного, а также одно из «крыльев», соединенное с грудной костью.

Любой, даже начинающий, зоолог немедленно опознал бы по этим останкам рыбу вида Chondropte-rygien, то есть с хрящевым скелетом, а еще более конкретно — акулу. Из всех позвоночных только у рыб можно встретить скелет, не полностью окостеневший, а среди рыб только хрящевые (акулы, скаты и химеры) обладают целиком хрящевым скелетом — как раз таким, как у зверя из Стронсе; наконец, из всех хрящевых только у акул позвонки имеют лучевое обызвествление в форме звезды, что весьма характерно: они выглядят как катушки или гантели.

Прочие иллюстрации, опубликованные доктором Барклаем, также примечательны. Вид плечевого пояса, к которому прикреплялись конечности, удостоверяет, без всяких сомнений, фантастический характер изображения передних «лап» животного на рисунке мистера Петри. Они никакого отношения не имеют к суставам: это плавательные перепонки, составленные из хрящевых отростков — знаменитые «пальцы»! — и прикрепленные прямо к лопаткам. Следует предположить, что все эти разоблачительные наброски не были представлены доктором Барклаем на том самом заседании Вернеровского общества, ибо иначе придется всерьез усомниться в компетенции не только самого врача, но и почтенного секретаря собрания, равно как и всего собрания в целом. В действительности, как можно прочесть в протоколе этого собрания, мистеру Патрику Нейлу в этот день пришло в голову окрестить, согласно научному ритуалу, «морского змея» из Стронсе:

«Предлагаю назвать этот новый вид „Halsydrus“ (от hals — море и hydros — водяная змея), а так как он определенно напоминает морского червя, описанного полстолетия назад Понтоппиданом в его „Естественной истории Норвегии“, следует прибавить к названию это имя и таким образом наречь — „Halsydrus pontoppidani“.

На следующем заседании, 11 февраля, мистер Нейл наконец смог зачитать перед членами общества свидетельства, собранные магистратом Стронсе. О каких еще более твердых гарантиях можно было мечтать? Все оказалось как нельзя лучше: загадка морского змея разрешена! Шотландских натуралистов охватил восторг, а секретарь Вернеровского общества испытывал ощущение человека, который первым научно окрестил по всем правилам самого известного из морских чудовищ, наконец-то вынырнувшего из легенд, так сказать, «во плоти и кости».

Только эти кости, увы, были хрящами, что совсем не является нормой для змеев, даже и шестипалых. Но более тяжелые огорчения были еще впереди.

HALSYDRUS — ГИГАНТСКАЯ АКУЛА

Малькольм Ленг не удовлетворился посылкой свидетельских показаний о звере из Стронсе в Вернеровское общество естественной истории. Он отправил их копии разным видным людям из мира науки, среди прочих — сэру Джозефу Бэнксу. Именитый английский натуралист и меценат передал их, в свою очередь, Эверарду Хоуму, прославленному лондонскому хирургу и натуралисту, который как раз тогда составлял анатомический труд по гигантским акулам. Случай изучить одну из этих гигантских, но безобидных рыб ему представился совсем незадолго до этого, так как 13 ноября 1808 года экземпляр 9 метров 29 сантиметров длиной запутался в рыбачьей сети под Гастингсом.

Изучая присланные ему показания людей, имевших возможность видеть зверя из Стронсе, Хоум был поражен, обнаружив целый ряд важных подробностей: так, кожа животного была гладкой, когда по ней водили рукой к хвосту, и шероховатой, когда зверя гладили, так сказать, против шерсти. Но именно это характерно для кожи акул и других хрящевых рыб, которая оснащена крошечными зубчиками, загнутыми по направлению к хвосту!

Таинственный зверь из Стронсе, не является ли он просто китовой акулой? — задался вопросом Хоум. Связанный дружбой с Малькольмом Ленгом, он попросил предоставить в его распоряжение некоторые анатомические части животного — из тех, которые сохранились. Сравнив их с соответствующими частями акулы из Гастингса, он заметил, что «они совпадают не только по форме, но и по размерам». Животное из Стронсе, таким образом, согласно Хоуму, оказалось рыбой из отряда акул, то есть существом, весьма отличным от того образа, который создался у людей, видевших искалеченные и полусгнившие останки, выброшенные на берег.

«В различных свидетельских показаниях, — пишет он в дополнении к своему труду по анатомии китовой акулы, — многие части описаны вполне точно, а среди них и внутренности — спиральный клапан, принятый за желудок, и волокна, описанные как волоски гривы. Следовательно, перед нами экземпляр, обладающий как раз такими волокнами, которые образуют контуры плавника Squalus maximus… Рисунок точен в изображении головы и передней части рыбы, чья кожа, верхняя и нижняя челюсти, жабры и глотка отделились в результате разложения… „Лапы“ вполне сносно представляют органы размножения самца Squalus maximus… и они не были бы столь невероятны, если бы к ним не прибавили еще четыре, в реальности не существующие».

На самом деле правильнее было сказать, что на рисунке, выполненном мистером Петри по воспоминаниям шестинедельной давности одного из очевидцев, изображены грудные и тазовые плавники в несвойственной им форме. Во всяком случае, похоже, то, что принимали за шесть лап, было не чем иным, как двумя парами плавников и двойным органом размножения, который существует у всех хрящевых рыб.

Хоум считал, что грива, которую наблюдали очевидцы, была образована волосками, которые напоминают внешние волокна плавников и хвоста акулы, но счел нужным заметить, что «она должна была располагаться только на месте спинных плавников, а вовсе не растягиваться по всей спине, как на рисунке». Что до изогнутости хвоста, которая невозможна при типе суставов позвоночных, она была, согласно лондонскому хирургу, исключительно плодом воображения.

Все его замечания, без сомнения, были вполне законны. Но Хоум воспользовался ошибками интерпретации свидетельских показаний, чтобы раскритиковать и результаты их измерений, совпадение которых было абсолютным:

«Говорят, — пишет он, — что два различных человека измеряли рыбу, один — локтями, другой при помощи линейки, размеченной по футам, и что последний получил длину 16 метров 75 сантиметров. Точность этих измерений весьма сомнительна, поскольку сохранившиеся части соответствуют рыбе примерно 9 метров 15 сантиметров длины».

И наш анатом сделал заключение: животное, выброшенное на берег в Оркадах, — акула. «И, — прибавляет он, — отверстия, расположенные позади глаз, сообщающиеся со ртом внутри черепа, весьма достоверно говорят, что речь идет о Squalus maximus».

Следует упомянуть, что и в самом деле одной из особенностей гигантской акулы как раз являются две крошечные отдушины с каждой стороны головы: одна сзади от глаза и другая под углом ниже глотки.

Наконец, Хоум возвестил, что его «мнение подтверждается, кроме того, еще тем фактом, что Squalus maximus, известная под именем basking shark, часто бывала замечена у побережья Шотландии».

ПРАВИЛЬНОСТЬ И КРАЙНОСТИ В ВЫВОДАХ ЭВЕРАРПА ХОУМА

Чтобы подтвердить мнение английского анатома, следует прибавить еще несколько аргументов, которые ускользали от глаза исследователей до настоящего времени.

Вспомним, что плотник Фотерингхэм заметил над тем, что он принял за нижнюю челюсть, зубы — мягкие и гнущиеся. Стоит ли уточнять, что зубы не могут обладать подобными сомнительными достоинствами, если только они не являются чем-то совершенно бесполезным в организме? Следовательно, то были не зубы, а кость, на которой они сидели, и она не имела никакого отношения к нижней челюсти. Придется вспомнить, что жаберные щели акулы как раз оснащены длинными, твердыми, но все же гнущимися отростками костной природы, представляющими из себя остатки канальцев зубного вещества. Очевидно, это и есть знаменитые мягкие зубы! Именно они образуют жаберную щель, похожую на частокол, сравнимый с китовым усом, и именно благодаря им их владелица получила у англичан прозвище «китовая акула».

Как и китообразные, эти акулы питаются почти исключительно планктоном, большей частью мелкими ракообразными. Постоянно лениво передвигаясь в воде, акулы глотают огромное количество воды, заполненной крошечными организмами, и когда жидкость выливается наружу через жаберную щель, маленькие существа удерживаются «частоколом». «Содержимое их желудков, — подчеркивает Джордж Пети из Парижского музея, — всегда представляет собой красноватый или винно-крас-ный бульон, напоминающий томатное пюре». Вот, кстати, и объяснение того, почему фермер Фолсеттер не нашел в желудочном тракте чудовища из Стронсе ничего, «кроме красноватого вещества, похожего на смесь воды и крови».

Короче говоря, определение Эверарда Хоума было точным. Но, однако, наш хирург вел все свое расследование с преступной небрежностью. С одной стороны, он не смог обратить себе на пользу все попавшие ему в руки свидетельства, которые подтвердили бы.его мнение настолько, что оно стало бы неоспоримым. С другой стороны, он весьма ослабил свое положение несправедливой критикой по части точности приведенных измерений.

Если взглянуть на перечень всех больших рыб, выброшенных на берег или отловленных с конца XVIII века, о которых до нас дошли сведения, " то окажется, что подчас размеры этих акул достигали 12 метров в длину и более. Говоря только о чемпионах, можно упомянуть экземпляр, выловленный в августе 1851 года в заливе Фунди, на севере Новой Шотландии: его длина была 12 метров 19 сантиметров ; в 1865-м в Повоа-де-Варзим в Португалии выбросило на берег акулу длиной более 12 метров ; и в 1913-м можно было наблюдать экземпляр в 11 метров 50 сантиметров в Конкарно, в Бретани.

Подобные случаи еще не были зарегистрированы во времена Хоума, но и тогда были известны экземпляры 10 метров длиной. Епископ Гуннер еще в 1765 году заявил, что, согласно словам очевидцев, вполне заслуживающих доверия, есть экземпляры длиной больше 21 метра, а время от времени на норвежском побережье вылавливают акул и до 30 метров длиной… Но, кажется, Хоум не был расположен всерьез принимать епископские описания китовой акулы. Впрочем, это и понятно: если для данного вида позвоночных еще можно принять существование отдельных особей-гигантов, чьи размеры превышают обычные на две трети, то уж совсем трудно признать, что есть и такие, чья длина вдвое или даже втрое больше.

Размеры гигантских акул колеблются от 2 до 12 метров, а нормальная длина взрослых самцов — 8 — 9 метров. Если известно существование очень больших особей 11 — 12 метров, то почему теоретически нельзя допустить монстров от 13 до 16 метров ? Не был ли зверь из Стронсе одним из таких? Так что Хоум был неправ, не желая вглядываться в отчеты: он предпочел усомниться в неоспоримой точности измерений, но в своем опусе в итоге заявил следующее:

«Для науки важно, что эта рыба вовсе не новое животное, отличное от обычных порождений природы».

Хотел ли мистер Хоум этим сказать, что, если зверь из Стронсе был бы настоящим морским змеем, то он должен был состоять «из материи, которая образует мечты» и иметь сюрреалистическое строение, как те внеземные создания, которых изобретают фантасты? Предпочтительней думать, что, следуя традициям — увы, устойчивым! — зоолога-конформиста, Хоум пожелал подчеркнуть этим заявлением всю несуразность открытия зверя подобной величины, ранее науке неизвестного. Но он не исключал того, что животное, выброшенное морем на берег Оркад, было некой хрящевой рыбой, то есть хрящевой рыбой неизвестного вида. Нужно проникнуться мыслью, что точное определение акулы невозможно, если в распоряжении нет зубов и фрагментов кожи.

Будущее опровергло, и весьма решительно, утверждение Эверарда Хоума. Через несколько десятков лет, в 1828 году, была открыта акула еще большей величины, чем гигантская китовая (Rhineodon): в 1934 году в бухте Комметье в Южной Африке измерили экземпляр длиной 16 метров 10 сантиметров, а существуют еще и такие, чьи размеры колеблются от 18 до 20 метров, как та, которая запуталась в 1919 году в бамбуковой сети в Кох-Шике, к востоку от Сиамского залива, но которую так и не смогли квалифицированно измерить.

Добавим, что зверь из Стронсе не мог принадлежать к этому виду, который водится только в теплых водах. Но не будем забывать и то, что, невзирая на весьма сильные подозрения, точная идентификация вида хрящевой рыбы из Стронсе по-прежнему остается проблематичной.

ЗЛОПОЛУЧНЫЙ ОСМОТР ДОКТОРА БАРКЛАЯ

Но никто не лишает нас возможности обсудить эту идентификацию.

Категорическое определение Эверарда Хоума весьма шокировало доктора Джона Барклая, который в энтузиазме первых отчетов совсем упустил из виду свои неосторожные утверждения о структуре позвоночника предполагаемого морского змея. Его протесты, опубликованные в «Записках» Вернеровского общества, только еще более тягостно подтвердили его некомпетентность в вопросах сравнительной анатомии. Так, пытаясь доказать, что черепная коробка животного из Стронсе была слишком мала для того, чтобы принадлежать 10-метровой гигантской акуле, он не переставая путал «череп» и «голову». И к тому же жаждая продемонстрировать, что в противоположность рыбам чудовище имело шею и должно было, следовательно, быть по крайней мере китообразным, он настойчиво подчеркивал тот факт, что первый позвонок, еще сросшийся с черепом, был гораздо меньше, чем у крупных гигантских акул; но тем самым он доказал еще более ясно свою неспособность отличить заднюю часть черепной коробки от передней, так как принял за позвонок то, что на самом деле было остатком носового хряща!

Наконец, потребовалось его незнание особенностей анатомии гигантских акул, чтобы утверждать, что наличие отдушин доказывает то, что животное вообще не было рыбой. Но верно, однако, и то, что почти полстолетия само существование этих отдушин больше отрицалось, чем признавалось самыми крупными светилами зоологии!

Доктор Барклай, очевидно, имел причины настаивать на том, что размеры зверя из Стронсе и 10-метровой акулы, с которой его сопоставлял Хоум, сравнивать нельзя. Вот критические высказывания шотландского врача, которым можно поаплодировать от всей души: это его ответ на не допускающее никаких возражений заключение Хоума:

«Что касается вашего утверждения, что для науки важно не допустить новые виды или подвиды в наши каталоги, то этого я решительно не понимаю. Но для науки совершенно точно является значительным ударом, когда натуралист основывается в своем определении вида животного на весьма смутных признаках».

К несчастью, доктор Барклай смазал это свое весьма разумное высказывание, прибавив: «Ведь, в конце концов, на каких доказательствах мистер Хоум основывает свое утверждение, что это животное — акула, и даже доходит до предположения, что это — Squalus maximus?» Мы знаем, что у Хоума были веские причины утверждать именно так; единственно, это следовало сделать чуть менее категорично. Во всяком случае, он даже не потрудился поднять брошенную ему перчатку.

Хотя преимущество было, без сомнения, на стороне Хоума, исход поединка, в который вступили два противника, представлялся весьма неопределенным. С одной стороны — именитый лондонский хирург, весьма сведущий в анатомии акул, чье определение имело все шансы оказаться точным, но который пожелал разделаться со спорным вопросом столь решительно и для вящего триумфа своих доводов несправедливо придрался к свидетельствам. С другой стороны — отважный врач из шотландской деревни, определенно невежда в зоологии, но доверившийся добросовестным и честным очевидцам и упрямо намеренный доказать слабость и противоречивость блестящих выводов своего столичного собрата. Так за кем должна была остаться победа? В действительности ни один из них не одержал блистательного триумфа.

Большинство шотландцев и симпатизирующих им англичан остались верны тезисам, утвержденным кланом Вернеровского общества. Еще в 1822 можно было прочесть горделивые слова доктора Гибберта в его «Описании Шетлендских островов»:

«Существование морского змея, чудовища длиной 16 метров 75 сантиметров, было неоспоримо доказано на примере животного, выброшенного на побережье одного из Оркадских островов, чьи позвонки можно увидеть в Музее Эдинбурга».

Шотландские натуралисты, не доходя до защиты проигранного процесса, все же не упускали возможности при каждой эксгумации знаменитого дела поставить под сомнение законность определения Эверарда Хоума. Их самолюбие было серьезно задето одним его тоном, этакой смесью снисходительности и презрения, и бойцовский пыл шотландцев не собирался затухать. Можно сказать, что та горячность, с которой они ныне утверждают реальность своего прославленного лох-несского чудовища, есть не что иное, как отражение и затянувшееся продолжение старой распри по поводу зверя из Стронсе.

ХИМЕРА, ПЛЕЗИОЗАВР, ЛАМИЯ ИЛИ…

Полемика относительно идентификации останков вскоре перешла границы Соединенного Королевства. Схватка продолжалась с большим пылом оттого, что заинтересованные натуралисты частенько не совсем точно представляли себе все данные по столь волновавшей их проблеме.

Во всяком случае, суждение, вынесенное в 1811 году профессором Лоренцом Океном, более склонным пофилософствовать над абстракциями, нежели выводить что-либо из конкретных фактов, совсем не послужило наведению порядка. С обычной лихостью заявив, что оркадская тварь, бесспорно, является хрящевой рыбой, двойные органы размножения которой приняли за третью пару лап, этот выдающийся немецкий натурфилософ постарался весьма путаными доводами внушить всем мысль, что он раскрыл некий секрет: это не акула! После чего заключил: «Должно быть, это химера». Нет, не создание, порожденное воображением, а одна из глубинных рыб, весьма причудливого вида, вылавливать которых доводилось редко и которым наука присвоила имя чудовищных химер.

Доводы, выдвигаемые Океном, были малоубедительными и даже неприемлемыми. Конечно, чудовищная химера, отдаленная родственница акул, обладала, как и неясное животное, изображенное мистером Петри, спинным гребнем, идущим от вздутия на конце головы и до самого кончика острого хвоста. Но явной неправдой было утверждение Окена, что «уже вылавливались экземпляры химер длиной 10 метров». Самые крупные из известных нам едва достигали 1 метра ! Чудовищная химера 16 метров 75 сантиметров — потому что именно такими были размеры останков из Стронсе — это предположение без колебаний можно счесть воистину химеричным.

Доверившись, в свою очередь, описаниям доктора Гамильтона, шотландского натуралиста (весьма, кстати, предвзятого), профессор Генрих Ратке из Кенигсберга в 1841 году взял себе в голову, что зверь из Стронсё похож на плезиозавра — огромного мезозойского морского ящера, открытого немногим ранее, и что, следовательно, подозрительный зверь относится к рептилиям.

Эта гипотеза, обязанная своим появлением одним и тем же чертам в описании морского змея, впоследствии выдвигалась довольно часто. Можно сказать, что она не была неожиданностью. Вскоре после того, как профессор Ратке обнародовал ее в «Архив фюр натургешихте» за 1841 год, издатель этого самого журнала, профессор В. Ф. Эрихсон, счел своим долгом подчеркнуть всю ее несуразность, опираясь на описание и вид сохранившихся частей зверя из Стронсе:

«Эверард Хоум уже объявил, что животное было акулой и, невзирая на все противоположные уверения доктора Барклая, именно ей оно и является, только, вероятно, не Selache maxima (=Cetorhinus maximus), a Lamna cornubica (=Lamna nasus), представителем вида, который достигает значительных размеров».

Как жалко, что это ясное утверждение оказалось столь очевидной ошибкой! В действительности прожорливая тварь, в просторечии называемая китовой акулой, или ламией, никогда не достигала в длину даже 6 метров .

Подобные промашки и рост количества гипотез по поводу сущности монстра только еще сильнее уверили общественное мнение в том, что эта самая сущность по-прежнему остается загадкой. Во всяком случае, в 1849 году, через сорок лет после происшествия, Эдвард Ньюмен, издатель лондонского журнала «Зоолог», совсем не был убежден в хрящевой природе зверя из Стронсе:

«…совершенно невозможно, чтобы у акулы длиной 16 метров 75 сантиметров была голова диаметром 18 сантиметров и шейный позвонок диаметром 5 сантиметров. Очевидно, настоятельно требуются еще более углубленные изыскания в этой области».

Мистер Ньюмен полагал, что еще должны оставаться целы некоторые части животного, которые могли бы стать объектом изучения каких-нибудь компетентных специалистов. Он предлагал обратиться к шотландским натуралистам — пусть они еще раз прольют свет на это столь щекотливое дело и дадут ответы на серию вопросов.

На самом деле достаточно объяснить, что не голова таинственного животного, а его черепная коробка была размером 18 сантиметров и что не начало шейного позвонка, а оконечность носового хряща достигала толщины 5 сантиметров. Увы! Мистер Джэйсон С. Хоуден из Муссельбурга, который взялся ответить мистеру Ньюмену, предпочел отнести все очевидные противоречия в размерах зверя из Стронсе к тому, что «ни один из людей, достаточно образованных, его не видел: все, кому это удалось, были безграмотными профанами». Сам не способный отличить череп от головы, он подозревал измерительную линейку плотника в «решительной склонности ко всякого рода чудесам». Что касается частей животного, весьма досадно, но, по его словам, череп куда-то затерялся. Что до позвонков, то три из них были выставлены в королевском хирургическом колледже Эдинбурга, а четыре — в университетском Музее естественной истории этого города. Первые, сохранявшиеся в засушенном состоянии (и несколько ссохшемся!) достигали 15 сантиметров в диаметре. Но, несмотря на это, мистеру Хоудену и в голову не пришло вскрыть грубую ошибку, допущенную доктором Барклаем, принявшим кончик носа животного за начало худощавой шеи. Однако он уведомил мистера Ньюмена об авторитетном мнении специалиста, с которым он консультировался по поводу позвонков, то есть с профессором Гудсером:

«…он сказал мне, что осмотрел их и что они, несомненно, принадлежат акуле (Squalus maximus), так же, как и череп, грудная кость и лопатки, фигурировавшие в „Записках“ Вернеровского общества».

Это столь решительно высказанное мнение совсем не рассеяло сомнений мистера Хоудена. Его собственные выводы характеризовались как крайней осторожностью в отношении идентификации зверя с Оркад, так и чрезвычайной дерзостью касательно определения живого создания на Гебридах, которое, очевидно, не имело ничего общего с выброшенными на берег останками:

«…если животное из Стронсе не было акулой, то определенно оно не было и великим морским змеем, который если и существует, то, судя по всему, обнаруживает сродство с плезиозаврами прошлого; именно на них кажется столь похожей тварь, виденная преподобным Маклином на острове Эйгг».

ГИГАНТСКАЯ ИЛИ НЕТ?

Этот вопрос мог только ослабить позицию эдинбургских натуралистов, которые ринулись в контрнаступление. Оно началось через несколько лет, в 1854 году, когда доктор Томас Стюарт Трайл подверг весьма резкой критике утверждение сэра Эверарда Хоума, тем временем уже успевшего давно уйти из мира сего. Определенно справедливы были упреки к покойному, отвергшему точность измерений зверя из Стронсе под предлогом того, что они были проведены «невежественными рыбаками». Доктор Трайл лично знал трех главных свидетелей: двое из них были зажиточными фермерами, и таким же был третий, впрочем являвшийся по профессии плотником, мастер — золотые руки, несомненно привыкший обращаться с измерительными приборами. «Они, — говорил он, — люди такой честности, ума и достоинств, что я не могу поставить под сомнение точность утверждений, основанных на их собственных тщательнейших наблюдениях». И прибавил, что гигантская акула, которую так часто вылавливают на Оркадах, им, без сомнения, была гораздо более знакома, чем сэру Эверарду.

У доктора Трайла были свои резоны подчеркивать несуразицу в размерах монстра и акул, никогда не достигавших 10 метров. Но и он сдобрил все свои доводы целым рядом грубых ошибок, не только повторив все, допущенные доктором Барклаем и мистером Хоуденом, но и прибавив несколько штук собственного изготовления. К примеру, он заявил, что шесть «лап» могли быть остатками плавников: грудных, брюшных и анальных; но анальный плавник — один! Он также отметил, что «оркадское животное, кажется, имело по две круглых отдушины с каждой стороны шеи… тогда как у гигантской акулы — по пять вытянутой формы отдушин с каждого бока». Известно, что на самом деле у этой акулы как раз пять пар жаберных щелей и ровно две пары отдушин.

Наконец, неверно считать, как утверждал доктор Трайл, что тварь из Стронсе оставалась «в сносном состоянии на протяжении продолжительного времени»; все указывает на то, что именно прогнившие, в состоянии далеко зашедшего разложения останки выбросило на берег в 1808 году. Эта ошибка вполне объясняет отказ доктора Трайла принять определение Хоума, несовместимое с показаниями очевидцев, и утвердить собственное мнение по этому вопросу: