В подтверждение вывода о контактах арьев с хараппской цивилизацией более всего свидетельствует установленное во второй половине XX века соответствие культуры арьев, представленное памятниками словесности, с археологической культурой "серой расписной керамики", обнаруженной в верховьях Инда с его притоками, в верховьях Ганга и главного его притока Джамны и в пространстве между этими речными системами (Раджастхане). При этом первая стадия названной культуры, локализуемая в Пенджабе, характеризуется чертами бронзового века, тогда как вторая стадия - это уже культура раннего железного века. Оказалось, что серая расписная керамика находится над слоями тех поселений, которые упоминаются в индийском эпосе и ранних буддийских текстах, и археологически представлены черно-красной керамикой и культурой "медных кладов". Таким образом, в некоторых местах хараппская цивилизация дожила до прихода арьев.
      Индийские эпические поэмы рисуют лес как враждебную стихию, населенную четвероногими хищниками и ещё более страшными, чем они, злыми духами ракшасами, борьба с которыми требовала огромного напряжения физических и духовных сил. Теперь же нам известно, что для вырубки лесов использовался железный топор, а в борьбе с "ракшасами", под которыми, возможно, подразумевались местные племена охотников и рыболовов - оружие из железа. Употребление железа позволило быстрее осваивать новые территории и превращать непроходимые дотоле лесные массивы в места, пригодные для земледелия и скотоводства.
      О материальной стороне жизни арьев дает представление их словесность, в незначительной мере дополняемая археологическими данными. В сравнении с богатством языка гимнов арьев свидетельства археологии применительно к ранней эпохе скудны, сбивчивы и ненадежны. Гимны характеризуют аскетизм арьев, их сознательную обращенность к миру идей и презрение к накопительству (Елизаренкова, Топоров, 1999, 487 и сл.). Хотя из гимнов мы знаем о грабительских набегах, сопровождавшихся захватом добычи, она, видимо, не украшала жилищ и явно не сопровождала покойников на тот свет, как это имело место у обитателей европейских степей, родственных арьям по языку. Индоарьи верили в силу Вач, речи, а не вещи, полагая, что Вач обладает неограниченными возможностями для сохранения истинных, нетленных богатств мысли и воображения. Сокровища Речи доверялись не камню и металлу, а текучей человеческой памяти, и она благодаря сохранению религиозной традиции оказалась вечнее пирамид, а на почве самой Индии - письменности мертвых городов.
      Индийская поэтическая речь сохранила в терминах и образах сведения о том, что можно назвать бытом или обиходом, ибо витавшие в небесах певцы жили все же на земле и доверяли свои земные заботы богам. Центром социальной жизни было жилище, дом (dam, dama). Другой термин жилища - durya (т. е. дом с дверью) указывает на существование дома, где входом и выходом служил лаз. Но в любом случае под домом мыслилась хижина из бамбука или тростника, обмазанная глиной, подобная той, которую сохранили "всечеловеческие холмы" Тосканы.
      Один из ведийских гимнов ("Атхарваведа", IX, 3) сохранил детальное описание сборки хижины. На избранном участке земли рисовалось схематическое изображение человека - Пуруши из которого была создана вселенная ("Ригведа", Х, 90). Пуп Пуруши становился центром дома. В него вбивался опорный столб - древесный ствол, очищенный от сучьев. Об этой опоре, помимо текста гимна, свидетельствуют выявленные археологически отверстия в земляном полу. Видимо, поблизости располагался резервуар с водой и очаг-жертвенник, отдававшийся огню и его богу Агни. Отверстие в кровле, через которое пропускался столб, соединяло обитателей дома с небом и одновременно служило выходом для дыма. От столба в разные стороны отмерялись части будущего дома, среди которых названы помещения для женщин и для скота: "Хижина, что отмеривается с двумя сторонами, с четырьмя сторонами, с шестью сторонами, в хижине с восемью сторонами, с десятью сторонами огонь покоится, как зародыш. Повернувшись к тебе, о хижина, я прохожу через тебя, невредящую - ведь внутри огонь и вода, первые врата закона" ("Атхарваведа", IX, 3, 21 - 22). Таким образом, дом мыслился как микрокосм: "Та ширь, что между небом и землей, - я её забираю для тебя, хижина. Тот воздух, что есть мера пространства, его делаю чревом для сокровищ" ("Атхарваведа", IX, 3, 15).
      Обстановка жилища арьев неизвестна. Упоминается лишь лежанка (tolp), скорее всего из дерева, как в доме Одиссея, но вряд ли украшенная. Были и сиденья (sad) но, надо думать, обитатели располагались на полу, застеленном циновкой из тростника или ковриком из шерсти. Лучше всего применительно к индоарьям известно о древнейшей спутнице человека керамике. Ее индийские термины позволяют выделить сосуды для питья, варки пищи, переноса воды. Посуда лепилась от руки и обжигалась в печах. Археологически индоарьи времени создания гимнов отождествляются с носителями серой расписной керамики, выявленной в ходе раскопок в Восточном Пенджабе верховьях Ганга и Джанаки. Этому соответствуют и упоминаемые в "Ригведе" гидронимы и топонимы.
      Обитатели мазанок и домов с дверью разводили скот и обрабатывали землю. Основной их пищей и лакомством было коровье молоко и изготавливаемые из него продукты. Поэтому и океан мыслился молочным и путем его пахтанья было добыто бессмертие богов. Из злаковых культур был известен ячмень (yava), рис стал культивироваться позднее. Лепешками из ячменной муки кормили богов; для тех же из них, кому мясо было не по зубам, варили на молоке ячменную кашу. В одежде арьи были непритязательны. Использовали шкуры животных и их шерсть. Ткачество было принесено из индоевропейской прародины, о чем свидетельствует термин ткать - otum (ср.: рус. "уток"). Достаточно разнообразен был набор инструментов: топор, лопата, заступ, стамеска, шило. Они были из металла, но не железа. Под словом ayas подразумевался металл вообще. Функции кузнеца на небе выполнял бог Триту, пользовавшийся мехами для раздувания огня. В какой-то мере был подобен кузнецу бог Вишвакарман. Однако особого бога-кузнеца типа греческого Гефеста или этрусского Сетлунса индийская мифология не знала. В пахоте использовался плуг (langaba), влекомый быками. Применялось искусственное орошение и удобрение почвы навозом.
      Война была излюбленным, освященным небом занятием индоарьев и их главным призванием. Это нашло отражение в терминологии оружия. Большим количеством названий представлены лук и стрелы, нередко смазываемые ядом. В ассортименте были пики и копья (rsti, culf), боевые секиры (culica, palaca), палицы (ghano, drughana), пращи для метания камней, панцирь (valman). Особое место занимала боевая колесница, оружие формирующейся аристократии. Ее термин ratha является индоевропейским (вспомним италийского колесничего Ратумену). Ratha - это колесо (ср.: лат. rota, нем. Rad, лит. rathas, но также и фин. rata, свидетельство древности общения индоевропейцев и угрофинов). Согласно ведам, Индра запустил солнечного бога Сурью в небо, как колесо, и все, что было связано с колесом, обладало особым престижем, блеском и святостью. Стремительность, сияние, блеск колесницы в "Ригведе" подчеркивается около 200 раз, нередко сопоставляясь с сиянием солнца (Елизаренкова, Топоров, 1999, 509).
      Недостаточно ясна политическая структура и политическая история древнейшей Индии. Применительно к хараппской цивилизации выявлены некоторые археологические следы, обычно оставляемые царской властью (например, руины дворцовых сооружений), однако нет данных о культе носителей верховной власти. Для эпохи, сменившей хараппскую, подобных археологических данных нет, но в ведийской литературе имеется немало сведений о царях. Последние описываются как вожди племен (куру, панчала, яду и пр.), а не как правители тех или иных регионов. Монархия рассматривается как норма организации общества, имеющая небесный прототип. Согласно мифу, поражение, понесенное богами в войне с асурами, заставило их задуматься о причинах этого бедствия и прийти к выводу, что оно - результат отсутствия царя и военного предводителя. Им был назначен Индра. Эта параллель наталкивает на мысль, что усиление царской власти в ведийском обществе, неизвестное нам в деталях, было результатом завоевания Индии и установления господства над более многочисленным местным населением, отличавшимся от арьев по языку, образу жизни и религии. Миф о победе Индры над Вритрой, поглотившим все реки и ввергшим "нижний из миров" в губительную засуху, был переосмыслен как победа над дасью (не-арьями) и приобрел такую не свойственную космическому противоборству подробность, как захват крепостей (риги). Однако организация ведийского общества в целом и царская власть как её элемент долгое время сохраняли пережиточные патриархальные черты: во главе сельских общин - виш (ср. лат. viсus) - находились старейшины, само обозначение которых - вишпати - указывает на отцовскую власть.
      Постепенно власть царей становилась наследственной, но певцы вед ещё помнили о временах, когда царей выбирали и могли их изгнать и даже убить за нарушение обязательств, которые брал на себя отец своего народа. Напоминанием о первоначальном характере царской власти была церемония помазания на царство. Из непременно сопровождавших её магических заговоров можно понять, что царь наделялся полномочиями защитника своего племени и охранителя его от других племен. Пережитком патриархального совета старейшин было ближайшее окружение царя, состоявшее из его родственников. В нем, судя по эпосу, были домашний жрец (пурохита), военачальник, возничий, казначей, сборщик налогов, домоправитель.
      Сами царства, судя по их описаниям, были невелики и не превышали по своим размерам греческих полисов, которыми первоначально также управляли цари. Нет недостатка и в именах царей, распределенных по двум династиям Солнечной и Лунной. Бесспорно, за рассказами об этих царях стоит какая-то реальность, но не представляется возможным отделить её от мифов и прямых вымыслов, имевших целью возвеличить те или иные царства. Тем более затруднительно представить даже в самых общих чертах процесс возникновения древнеиндийского государства.
      Однако ко времени Будды (VI в. до н. э.) уже существовали достаточно мощные государственные образования, обозначенные в источниках как "шестнадцать великих стран" (маханджапад), в число которых входили Магадха, Кошала, Гандхара и другие. Сам термин "великие страны" предполагает и множество других, менее значительных. Их названия фигурируют и в сравнительно ранних, и в поздних источниках. Раздробленность Индии, сохранявшаяся до времени Александра Македонского, вела к постоянному соперничеству между правителями, непрекращающимся войнам между ними, делавшим Индию легкой добычей.
      Веды
      У арьев в процессе освоения ими Индии не было письменности, а значит, и летописей, фиксировавших события внешне - и внутриполитической истории. Духовная же их история, восходящая к этим и ещё более отдаленным временам, дошла до нас в ведах - поэтических сборниках на особой, не совпадающей с санскритом разновидности древнеиндийского языка, наиболее близкой к авестийскому языку. Слово veda восходит к индоевропейской основе ved, от которой в русском произошли слова "ведать", "ведьма". Это священное знание, обладание которым постигалось интуицией, внутренним взором. Создатели вед были не столько жрецами, сколько провидцами, подобными не Гомеру, а его героям Орфею и Калханту, а само сочинение гимнов и их воспроизведение воспринималось как священнодействие. Наиболее архаичный материал вобрал в себя огромный сборник "Ригведа" - первый по времени из дошедших до нас памятников древнеиндийской словесности. К "Ригведе" примыкают два других сборника - "Самаведа", содержащая наставления об исполнении гимнов, и "Яджурведа", включающая описание деталей ритуала. Особое место среди ведийских текстов занимает "Атхарваведа", сборник заклинаний и заговоров, используемых для защиты от всякого рода напастей - болезней, укусов змей, колдовства, нечистой силы. Создатели гимнов прибегают и к помощи богов, но прежде всего они рассчитывают на магическую силу слова и обряда. В центре, таким образом, - человек, но он живет в мире мифов, и косвенно сборник дает ценнейшую информацию о том, как воспринималось на простонародном уровне религиозно-мифологическая концепция "Ригведы" и двух её сестер, объединенных не только содержанием, но и общим названием - "Троякое знание". Но возвратимся к "Ригведе", самой древней и самостоятельной части вед. Гимны "Ригведы" образуют мандалы ("круги"; ср.: лат. mundus - "мир", "мироздание"). Всего их десять, при этом первая и десятая мандалы состоят из одинакового числа гимнов, явное свидетельство стадии упорядочивания, собирания собрания, возможно, совпавшей с записью гимнов. Точное время последней неизвестно. Первое упоминание рукописи "Ригведы" принадлежит знаменитому путешественнику XI в. Ал-Бируни (Бируни, 1995, 143).
      На работу составителей указывает содержание и форма отдельных мандал. Гимны мандалы VIII имеют особую строфическую структуру (объединение в одну строфу стихов разных размеров). При этом она содержит наибольшее число длинных и зачастую редких гимнов с персонажами, имена которых не поддаются толкованию на индоевропейской основе. Особенностью мандалы IX является то, что все её гимны посвящены богу Соме. Мандала X выделяется новизной космогонических идей, исчезновением некоторых старых и появлением новых богов - персонификаций абстрактных явлений, развитием редких в предшествующих мандалах элементов диалогического повествования. На этом основании её считают добавлением к ранее существовавшим мандалам.
      Значительная часть гимнов имеет имя певца, обращающегося во вводной части с мольбою к богу или группе богов. Но эти указания столь же недостоверны, как в библейских псалмах. Подчас авторами гимнов названы сами боги, в других случаях имя риши извлекается из самого гимна. В то же время пометки об авторстве важны для установления отдельных школ риши, которым приписывалось полубожественное происхождение.
      В "Ригведе" гимны отождествляются с колесницами, и за этой метафорой, которая может показаться надуманной, стоит социальная реальность. Для певцов-риши гимн был таким же признаком общественного положения, как для раджани (кшатриев) - боевая колесница. Он был единственной возможностью выявить интеллект, талант и благоволение богов. Между риши устраивались такие же состязания, как между колесничими, и поэтому можно было говорить о том, что они "запрягают свои гимны".
      Гимны "Ригведы", созданные разными певцами в разное время, едины в миропонимании и мироощущении. Они исходят из существования двух главных одушевленных частей вселенной - богов и людей, бессмертных и смертных. Термин, обозначающий бога, восходит к общеевропейскому обозначению неба и дня (греч. theos, лат. deus, этр. tiv, рус. "диво") и имеет форму devah. Среди смертных выделены правоверные арьи и чуждые их богам dasa (местное темнокожее население). Этот же термин прилагается к демонам.
      Промежуточной группой между богами и людьми были питары ("отцы"), обожествленные предки, перенесенные мифами на небо, где они получали новые тела. Как и в других мифологиях, в ведийской существовало представление о поколениях богов. Старшие боги назывались асурами (asura), и отношения между ними и богами (devah) мыслились такими же, как в греческой мифологии между титанами и олимпийскими богами.
      В "Ригведе" мировое пространство мыслилось уже вырванным из хаоса, освобожденным от чудовищ и освоенным богами. История этого освоения составляет содержание мифов, раскрываемых, однако, не полностью. Более того - то, что при чтении воспринимается как фрагмент повествования или отрывок диалога между людьми и почитаемыми ими богами, на самом деле есть магия: заклинание, заговор, либо молитва с их функциональным или ритуальным назначением. Например, рассказ о подвигах Индры, разрушающего крепости дасью, завершается словами: "Умело метни в дасью дротик! Умножь арийскую силу и блеск, о Индра!" Для поющего гимн его смысл - в возбуждении ярости у призываемого бога, в умножении его сил, а рассказ о былом подвиге, служащий как бы напоминанием о его прежней удаче, не обращен к слушателям. В этом глубокое отличие ведийских мифов от греческих (гомеровских), прославляющих подвиг бога и рассчитанных на его восхваление. Вообще ритуальный аспект главенствует над повествовательным. Однако создатели вед знали мифы, как бы держали их в уме, и по ведам, используя параллельно древнюю комментаторскую литературу и эпические поэмы, можно реконструировать мифологический сюжет, разумеется, без полной уверенности в том, что реконструкция в точности соответствует оригиналу (Кейпер, 1986, 32 и сл.).
      В ряде случаев ведийский миф развертывается, подобно побегу из семени, разрастается, как тропическое дерево и, сплетясь с подобными себе, наполняет шумом, шелестом и звучанием множества имен. Непостигаемое искусство создателей индийских мифо-поэтических текстов таково, что не кажется преувеличенным восторженное отношение к ним индийской традиции. Их обозначение - риши (от глагола в значении "течь", "изливаться") - связано с Вач, владычицей речи, на том же уровне, на каком она сама связана с рекою (рус. "река" - "речь" сохранило эту семантику). Создателей гимнов называли также "кави", мудрецами, используя индоевропейскую основу "ков", от которой происходят наши ковать и ковы в смысле "чародейство". Третье их имя - качи - "восхвалители", "вдохновители". И, конечно же, среди тех, кого они восхваляли, была и Вач, провозглашенная в одном из гимнов "Ригведы" духовным началом, заполнившим небо и землю, несущим на себе богов и обладающим чувством признательности к тем, кто постиг её законы: "Кого возлюблю, того наделю могуществом, сделаю брахманом или риши", - так о себе говорит сама Вач. Степень древности вед не поддается точному определению. Сходство имен богов в ведах и древних религиях других индоевропейских народов приводила ученых к мысли, что некоторые части вед могут восходить даже к III тыс. до н. э. Но для датировки вед решающий признак - не эта общность, а расхождение между религией вед и авестийской (древнеиранской) ветвью индоевропейской религии. При всей общности пантеона и культа авестийской и ведийской религий существуют и кардинальные различия: в "Авесте" дэва - злой дух, а в ведах - бог; соответственно в первой Индра демон, а во второй - один из главных богов. Таким образом, веды могли возникнуть лишь после того, как их создатели покинули общую индоиранскую почву, т. е. в начале освоения ими Западной Индии.
      От вед к веданте
      На фундаменте вед ещё в древности возникла необозримая словесность, очевидной целью которой было сделать доступным понимание этих ранних произведений последующими поколениями и облегчить их использование в культе. К первой группе комментариев принадлежали "Брахманы" - священные книги, отображающие ритуальную сторону вед, разъясняющие связь между отдельными ведами и предлагающие их всестороннее теологическое, этимологическое и грамматическое толкование. Так же, как веды, они анонимны, но приписаны древним авторитетам. Эти тексты служат свидетельством приоритета культа, осуществлявшегося брахманами-жрецами, подчас ставящими мистическую силу жертвоприношения выше власти богов. Наиболее известны священные книги - "Шатапатха" ("Брахмане ста путей"), содержащая наибольшее число мифологических сюжетов, и "Айтарейя". Весьма интересен сюжет о мудреце и знатоке жертвоприношений Шунахшепе. Это единственный литературный текст с множеством стихотворных вставок ("Айтарейя-брахмана", VII, 13). В "Шатапатхе" наряду с объяснением ритуала Белой Яджурведы приводится миф об апсаре Урваши в версии, более развернутой, чем в ведах ("Шатапатха-брахмана", XI, 5, 1). Часть легенд создана самими жрецами на предмет лучшего усвоения деталей ритуала. Так для объяснения, почему при жертвоприношениях Праджапати молитвы произносятся шепотом, приводится спор между Разумом и Речью, победу в котором благодаря судейству самого адресата жертв - одерживает Разум, после чего обиженная Речь переходит на шепот. Тем не менее речь впервые рассматривается как универсальная категория, используемая не только людьми, но и животными ("Шатапатха-брахмана", IV, 1, 6). В то же время брахманы ценны изложением ведийской космогонии. Шатапатха-брахмана сохранила рассказ о рождении из изначальных вод яйца и появлении из него бога-творца Праджапати. Автор уверяет, что у Праджапати не было противников, ибо произведенных им же асуров он истребил в самом начале. В других частях этой же книги асуры - постоянные противники Праджапати и других, созданных им богов.
      Хронологически "Брахманам" близки араньяки ("лесные книги"), как полагают, названные так потому, что тайный их характер требовал ухода в глухомань. Основное содержание араньяков - аллегорическое истолкование ритуала.
      "Брахманы" не внесли в религиозную мысль Индии ничего принципиально нового. Эта некая систематизация вед, в сущности нарушающая их естественную целостность и угрожающая растворить религиозную экзальтацию и парение поэзии в мелочной обрядности. Вкрапленные в брахманы мифологические сюжеты находятся на службе у жреческой касты, используясь для объяснений происхождения ритуала. Реакцией на столь губительную формализацию стали упанишады - религиозные трактаты, авторы которых вернулись к идее о нерасчлененном единстве природы и человека, пронизывающей "Ригведу", и дали внутренней сущности бытия художественно-философское обоснование. И если "Ригведу" именуют "великим началом священного знания", то упанишады стали её великим концом - ведантой, соединив "услышанное" ("шрути") с другой традицией - "запомненным" ("смрити"). Всего известно более двухсот упанишад, древнейшие из них датируются VI - III вв. до н. э. Они написаны, как научные произведения, но имеют повествовательные вставки, подчас в стихах, диалоги между учителем и учениками, а также содержат аллегории и притчи.
      Буквально термин "упанишады" восходит к санскритскому глаголу sad ("сидеть") и толкуется как "сидящие возле" (учителя), но, характеризуя смысл своего труда, древние авторы в пояснениях исходят из того, что упанишады "разрушают" природное незнание или, что одно и то же - "вводят" в "сокровенное знание". Упанишады - доступное лишь избранным учение о том, что видимый мир вещей, сам по себе лишенный значения, представляет собой продукт деятельности некогда породивших его высших сил. Веды были инстинктивным и поэтическим проникновением в смысл человеческого существования, в связь человека с огромным множеством богов и духов, обитающих в трех мирах. (К этому сюжету мы ещё вернемся.) Упанишады сводят все это многообразие к двум основным понятиям - Атману (субъективному, личностному, духовному началу) и Брахману (космическому, безличному абсолюту, пронизывающему собой все существующее), дополняющими друг друга вплоть до полного слияния. Атман мыслится как нечто более древнее и поэтому познанное, Брахман - как молодое и ещё нуждающееся в познании. Это взаимосвязанные и в то же время противоположные понятия - как знание и незнание, как сила, присутствующая во всех существах, во всем космосе, все созидающая и все в себе принимающая, и как то, что присутствует лишь в человеке и стремится к познанию и слиянию со всеобщим.
      В соответствии со спецификой подходов в толковании Атмана и Брахмана выделяются четыре системы ведант: 1) теология, учение о принципе всего сущего, 2) космология, учение о проявлении принципа во вселенной, 3) психология, учение о вхождении его как мировой души, явленной в мир, 4) этика и эсхатология, учение о судьбе души при жизни и после смерти. В применении к мифологическим сюжетам вед вся эта система стремилась выявить скрытый в них сокровенный смысл и усилить их моральную направленность. Так, Пуруша, присутствующий в ведах в качестве первочеловека, жертвенного материала для создания мира, человечества, общества, трактуется в упанишадах как воплощение духа, сознания в его абсолютной противоположности первоматерии. Таким образом, в упанишадах ведийский обряд с его фетишистским или анимистическим истолкованием заменяется цельной философией, стремящейся объяснить, "откуда мы произошли, где мы живем и куда мы движемся... по чьему повелению мы существуем здесь то в страдании, то в удовольствиях, будет ли этому причина и время, или природа, или необходимость, или случайность, или элементы, или тот, который называется Пуруша, представляя собой верховный дух".
      Более всего пострадали от абстрактизации космогонические представления вед и священных книг, ибо Атман в упанишадах рассматривается как единственная реальность, за которой нет ничего, и этот исходный пункт по сути исключал существование мира вне Атмана, ибо Атман и мыслился как мир. Поэтому космогония упанишад сводилась к выяснению роли Атмана в сотворении мира и его вхождению как мирового духа в отдельные души. Конкретно это выглядит следующим образом: "Мир тогда ещё не был создан, и он создавался в именах и образах... в него вплоть до кончиков ногтей вступал Атман, как нож входит всем своим острием". Или: "Атман возжаждал: я хочу быть многим, хочу разрастаться, и он создал весь мир и в него вошел". Или: "Вначале не было ничего, кроме Атмана, и не на что было бросить взгляд, и он решил: "Я буду создавать миры, и он создал эти миры: поток, пространство света, мертвое, воду"". Но Атман, таким образом, - не просто первоначальная одухотворенная материя, а материя, обладающая волей, способной принимать решения и их осуществлять. Создавался образный миф, единственным персонажем и действующим лицом которого был Атман.
      Первоэлементом сотворенного мира считалась, в соответствии с "Ригведой", "правода", содержащая в себе землю, пространство света, небо, горы, богов, людей, диких зверей и домашних животных, птиц и прочие живые существа вплоть до червей, равно как и деревья, и все остальное в природе. Дальнейшим шагом мироздания, если бы авторы упанишад следовали своему источнику, должен был быть переход "праводы" в остальные элементы (в неорганическом мире их было пять: помимо эфира и ветра - огонь, вода и земля); но в этом случае творческие возможности Атмана приняла бы на себя вода, принизив его роль. Поэтому, несмотря на признание "праводы" первоэлементом, сообщается о сотворении сразу нескольких элементов, причем вода оказывается на четвертом месте - после эфира, ветра и огня: "Из этого Атмана возник эфир, из эфира - ветер, из ветра - огонь, из огня - вода, из воды - земля". Для перехода Атмана в органическую природу потребовалось введение ещё одного звена творения - Брахмана и вхождение в него Атмана как в индивидуальную душу "вплоть до кончиков ногтей". Таким образом, все живое создается Брахманом, который изображается как организатор социального бытия:
      Как города, он создал двуногих,
      Как города, он создал и четвероногих.
      В города, как птица, вступил он,
      В города, как гражданин, вступил он.
      Органическая природа делится упанишадами на три класса: рожденные из яйца, рожденные из зародыша и живорожденные, к которым были в поздних текстах добавлены рожденные с хвостом. В каждом из этих созданий, будь то животное, насекомое, растение, обитает свой Брахман как проявление жизненной силы Атмана, ибо "джива атман" - это индивидуальная душа, проникающая во все живое. По отношению к ней вторичны даже боги, потому что Атман составляет и их сущность, выковывая прекрасные образы небожителей, как это делает кузнец, когда он использует драгоценные, а не обычные материалы. Впрочем, вхождение Брахмана во все живое мыслилось как внутренний, непостижимый процесс, подобно превращению сока цветов в мед, и сами творения остаются в неведении о предстоящей им метаморфозе, не зная, кто из них получится в следующей жизни - тигр или лев, волк или кабан, червь или муха.
      Представление о возникновении человеческого рода и животных в одной из упанишад приобретает форму мифа такого же "научного" типа, какими были мифы Платона. Читая упанишады, мы можем найти в них и многое другое, созвучное Платону. Это и понимание души, и центральное место человека в мире. Божество Платона близко верховному богу упанишад, ведущему человека через мрак к свету. Разумеется трудно себе представить, что до Платона дошли идеи упанишад: видимо, появление мистической струи в том и другом учениях было естественным развитием философской мысли, совпавшим по времени.
      Упанишады возникли в среде мудрецов-отшельников, для которых интеллектуальная деятельность стала не только профессией, но и способом общения с внешним миром. В связи с этим и внешний мир приобретает в них философскую окраску. Царь Видебхи Джанака, известный индийскому эпосу как могущественный воитель, превращается в мудреца, организатора и верховного арбитра публичных философских диспутов. На одном из них мудрец, засыпавший присутствующих вопросами о причине всех вещей и устройстве мира, получил в награду тысячу коров с золотыми слитками на рогах.
      В соответствии с этим образом царь-философ, глядя на свою сгорающую в пожаре столицу, не испытывает сожаления, говоря: "Митхила горит, но в ней нет ничего моего".
      Джанака был, скорее всего, реальным правителем, мифологизированным в упанишадах и героизированным в эпосе. В этом преображении реальных персонажей для тех, кто знаком с европейской историко-поэтической традицией, нет ничего нового: достаточно вспомнить эволюцию образа Александра Македонского. Отсутствие светской литературы типа летописей делает невозможным определение того, каким в действительности был Джанака в годы создания упанишад - как, впрочем, и все остальные их персонажи.
      Одна из упанишад сохранила рассказ, действующие лица которого животные, выступающие в качестве ораторов. Это древнейшие из басен, сведенные позже в сборник "Панчатанатра". Индию трудно назвать родиной басен, поскольку, скажем, греческие басни древнее; но не исключено, что индийская идея переселения душ в животных оказала влияние на развитие этого жанра не только в Индии.
      Боги вед
      Ведийский пантеон складывался тысячелетиями. Индийская мифология, как и многие другие разветвленные мифологические системы, напоминает большой странноприимный дом на перекрестке дорог. Состав его обитателей постоянно менялся. Одни, едва поселившись, исчезали, оставив лишь имена в книге для гостей, другие, ютившиеся в помещении для слуг, переселялись в господские покои. И вот в глазах уже пестрит от множества имен, лиц и одеяний.