Занятие рыболовством считалось делом, особо угодным богам, поскольку в шумеро-аккадской мифологии первый человек - Оаннес мыслился в облике получеловека-полурыбы.
      Цель мифа - объяснить, почему люди смертны. Виновником утраты человечеством бессмертия выставлен не Адапа, а его советчик Эа. Мифу об Адапе соответствует ветхозаветный миф о первом человеке Адаме, который вкусил от древа познания добра и зла.
      2. Адапа - в мифах аккадян один из семи мудрецов, сын бога Эа, правитель города Эриду.
      3. Во многих мифологиях Древнего Востока четыре ветра связывались с четырьмя сторонами света и мыслились в облике крылатых существ. Южный ветер считался неблагоприятным, поскольку неблагоприятной считалась южная сторона - благие боги находились на севере. На юге помещалось в некоторых мифологиях царство мертвых. Нападение Южного ветра на Адапу может пониматься как попытка унести его в царство мертвых.
      Полет на орле (Миф аккадян) [1]
      В прославленном городе Кише, что на Евфрате, правил справедливый и мудрый муж Этана [2], прозванный черноголовыми пастырем города. Имел он все, о чем только может пожелать смертный, кроме сыновей. И это не давало Этане покоя. Не раз ему являлся во сне светоч мира Шамаш, но, как только он пытался к нему обратиться с мольбою о сыне, тотчас просыпался.
      Понял Этана, что мало одной молитвы, что надо принести великую жертву. И заколол он в честь светозарного бога шестьдесят откормленных белых быков. И возрадовалось сердце Шамаша. В ночь после жертвоприношения Шамаш явился Этане и открыл великую тайну:
      - Далеко от пути моего на небе имеется трава рождения, кто к ней прикоснется, тот не уйдет бездетным в мир без возврата.
      - Но боги не дали мне крыльев, - сказал Этана. - Как мне подняться на небо, чтобы добыть траву рождения?
      - Спустись в глубокое ущелье, - отвечал Шамаш. - Отыщи там орла-калеку. Он поможет тебе.
      Проснувшись, Этана отправился в горы, где гнездятся орлы, и отыскал там мрачное ущелье, куда едва достигал взгляд Шамаша. На самом дне ущелья по стонам нашел он орла, ощипанного, со сломанными крыльями и с вырванными когтями.
      - О, несчастный! - воскликнул Этана. - Кто с тобою жестоко так обошелся?
      - Я сам виновник своих несчастий! - ответил орел с тяжким вздохом. Много лет занимал я гнездо на высоком дереве, в корнях которого обитала змея. Мы жили как добрые соседи, предупреждая друг друга об опасностях. Если мне удавалось догнать и убить онагра, часть добычи получала нижняя соседка. Так мы блюли клятву верности, произнесенную перед ликом Шамаша. Но однажды у змеи появились детеныши, и мое неразумное сердце замыслило злое. Дождавшись, когда змея отправится на добычу, я распростер крылья, чтобы слететь вниз. Один из моих орлят, умная пташка, догадавшись о моем намерении, пропищал:
      - Остановись, отец! Все взору Шамаша открыто.
      Но я не придал значения этим словам и, упав вниз, растерзал и съел змеиных детенышей.
      Вскоре приползла мать-змея и, увидев, что змеенышей нет, взмолилась справедливому Шамашу, чтобы он наказал убийцу беззащитных. И дал Шамаш совет змее, отыскать тушу буйвола и в неё проникнуть.
      Вскоре почувствовал я милый мне запах гниющего мяса и обратился к детям своим:
      - Давайте слетаем, отведаем буйвола.
      - Не надо, отец, - закричал мой орленок, умная пташка. - Может, в туше гниющей змея притаилась?
      Не послушался я малютки, полетел, сел на тушу, клюнул, кругом огляделся, снова клюнул, а как очистил все мясо снаружи, в чрево забрался. Тут меня змея и схватила, обломала мне крылья, всего общипала, истерзала и бросила в яму, чтобы кончил я век свой жалкой, голодною смертью.
      Сжалился над орлом Этана, напоил его свежей водой, перевязал ему раны, и быстро они затянулись. Орел взмыл в небо, пробуя крылья, и опустился рядом с Этаной. И тогда сказал Этана орлу:
      - Крылья твои сильны. Отнеси меня на небо, к престолу великого Ану.
      - Садись! - отозвался орел. - Поудобней устройся. Прижмись грудью к моей спине. Ухватись за крылья руками.
      Едва успел Этана за орла схватиться, как тот взмыл в небо. Когда они высоко поднялись, орел к нему обратился с вопросом:
      - Взгляни на землю, что ты там видишь?
      Взглянул Этана вниз и ответил орлу:
      - Вся земля стала похожа на холм, а море за нею не шире Евфрата.
      Поднялись они ещё выше, и земля показалась рощицей малой. Орел поднимался все выше и выше, пока земля стала не шире арыка, который копает садовник.
      - Вот теперь мы добрались до верхнего неба, где боги одни обитают, сказал орел, и тотчас же Этана увидел небесные врата, а за ними дворец великого Ану.
      Спустившись у самого трона, Этана обратился к создателю мира с такими словами:
      - О, великий владыка, ты дал мне все, о чем может мечтать смертный. Но нет у меня потомства. Умру я, и забудется мое имя, словно бы и не жил я. Одна у меня к тебе просьба. Дай мне прикоснуться к траве рожденья.
      - Прикоснись, Этана, - сказал Ану. - Ибо Шамаш хвалит твое благочестье.
      Тут на глазах Этаны на голом месте выросла сочная трава, и он к ней прикоснулся. После этого он поблагодарил Ану, сел на орла и дал ему знак опуститься.
      Уже на пороге дома услышал Этана детский плач и понял, что стал отцом. Взял он младенца на колени и назвал его Балихом.
      Прожил Этана на земле шестьсот лет [3], а когда пришло время уходить к предкам, трон Киша занял его сын Балих. От него слава об Этане и его смелом полете обошла всех черноголовых.
      1. В мифе об Этане контаминированы две темы: бездетный отец, молящий бога о мужском потомстве, и борьба орла со змеями. Обе эти темы достаточно широко распространены в мифах народов Древнего Востока. Мы встречаемся с ними в угаритской, хетто-хурритской, ветхозаветной и индийской мифологиях.
      Мотив летящего человека присутствует в месопотамской глиптике III тыс. до н. э. Он же характерен для эгейского искусства II тыс. до н. э. и греческого мифа о Дедале и Икаре.
      Аккадский миф дошел в нескольких редакциях разного времени, одна из них была обнаружена в руинах Суз.
      Конец текста не сохранился ни в одной из версий. Он восстанавливается на основании сообщения о Балихе, сыне Этаны.
      2. Согласно "Царскому списку" XXI в. до н. э., перечисляющему правителей, обладающих "царственностью", Этана - двенадцатый из царей Киша, правивших после потопа.
      3. Невероятно длительные сроки жизни шумерских царей ранних династий (как и библейских патриархов) связаны со сложившейся в шумеро-аккадском мире концепцией времени. Оно подразделялось в сознании древних обитателей Двуречья на мифическое, лежащее за пределами народной памяти, уходя в необозримую глубину от того момента, как "царственность снизошла с небес", историческое, начинающееся примерно с восьмой или девятой послепотопной династии, и периферийное, лежащее на краю общественной памяти, в промежутке между снизошедшей на землю царственностью и началом исторических династий. Именно это время наполнено чудесами и подвигами эпических героев, и поскольку оно смыкается с тем мифическим временем, в котором безраздельно действуют боги, чей день подобен людскому году, то и жизнь людей "периферийного" времени не вписывается в законы времени исторического (Клочков, 1983, 21 и сл.).
      Спор Зерна и Овцы [1]
      Было время, люди голыми по земле бродили и траву ртами щипали, как овцы, ибо пустовала Гора Небес и Земли, Ану ещё не сотворил ануннаков. Тогда не было и зерна, и Утту-ткачихи не было, ибо не было и овцы.
      Видя это, обратился Энки к Энлилю:
      - Отче! Дай человечеству силу для поддержания жизни.
      И опустил Энлиль на землю Зерно и Овцу, приказав отделить их друг от друга. Овце дали луг, изобилующий травами, и огородили его загоном. Для Зерна создали поле и поместили на нем плуг, ярмо и упряжку. И зажили Зерно и Овца, не мешая друг другу. Зерно взрастало в своей борозде, наливаясь влагой небес, наполняя житницы своим потомством. И жирела Овца на своем лугу. Из шерсти её вытягивались нити, которые Утту-ткачиха превращала в одеяния.
      И радовались на Горе Небес и Земли Ану и Энлиль своим творениям. Зерно же и Овца затеяли ссору:
      - Не гордись, сестра, дарами своими, ибо не ты, а я героям силу даю. Не ты, а я - царских дворцов нутро. И пастух, что тебя пасет, сыт мной - не тобой. Что ж ты молчишь, Овца? Признай превосходство мое.
      И отвечает Овца Зерну:
      - Это меня, Зерно, Энлиль, владыка небес, с горы своей опустил, нити, что Утту ткет, взяты не от тебя. Я - пропитанье мужей, бурдюк с прохладной водой, ноги мужей я берегу от песка и раскаленных камней, сладкое масло я, меня воскуряют богам, в моем одеянии царь судит на троне своем, я облачаю жреца, когда он идет к алтарю. Можешь ли ты, Зерно, в этом сравниться со мной? Что ж ты молчишь, Зерно? Где твое хвастовство?
      И сказало Зерно Овце:
      - Когда поставят пиво на стол, дар мой хмельной, и вынут из печи хлеба, будет тебе конец. Слышишь, как точат ножи? В вечных бегах твоя жизнь. Гонят палкой тебя с поля, где я расту. Ветер, что рвется с высот, твой разрушает хлев, мне же он нипочем.
      - Гонят, и я ухожу, - отвечает Овца Зерну. - Тебя ж и потомство твое вяжут, как взятых в плен, и, притащив на гумно, палками насмерть бьют и превращают в пыль. Сутью твоей, Зерно, до краев заполняют квашню и, зажигая печь, ставят в огонь. Не украшаешь ты стол, а служишь сидящим за ним пищей так же, как я.
      Зерно и овца продолжали свой спор, но боги от него свой слух отвратили:
      - Отче Энлиль! - Энки произнес. - Пусть Овца и Зерно вместе по миру идут! Доли три серебра их упрочат союз. Но две из них Зерну отдадим. Пусть склонится Овца пред Зерном, да и остальные все преклонят колени, и тот, кто серебром владеет, кто имеет быков и овец, в воротах у того, кто зерно сохраняет, пусть постоит.
      Так по воле Энки закончился спор Овцы и Зерна.
      1. Боги мыслились не только создателями людей, но и двигателями прогресса, творцами культуры. Миф в форме спора между Зерном и Овцой выражает конфликт между земледельцами, ведущими оседлую жизнь, и кочевниками-скотоводами. Разумеется, боги Месопотамии на стороне Зерна и отдают ему две доли из трех, приходящихся на хозяйственную деятельность. Подобные споры-диалоги характерны для шумерской мифологии, как это показывают сюжеты "Мотыга и Плуг", "Лето и Зима", "Серебро и медь", "Дерево и тростник", "Птица и рыба".
      Песня Быка-пахаря
      Шагает бык, блестят бока,
      И труд вершит он на века.
      Корми царя и царский дом,
      Трудись, трудись, Энлиля сын,
      Черноголовых господин!
      Пойду без хитрости в душе
      Я к матушке моей Нанше [1].
      Я с поля соберу росу
      И ей напиться принесу.
      И будет волею судеб
      Готов взращенный мною хлеб.
      Селянин! Вволю ешь и пей.
      Недаром мне кричал "Эгей!"
      И понукал к труду меня
      С зари и до заката дня.
      И догоняет он быка
      И с ним вступает в разговор:
      - Моя работа нелегка,
      Промолвил бык, - но до сих пор
      На морде шерсть моя густа,
      Спина, как в юности, чиста.
      Так объясни мне выбор свой.
      - Ты несмышленыш глупый мой.
      Когда-то под твоим ярмом
      Во имя сытости земли
      Мы плуг тяжелый волокли
      Весь день у неба на виду.
      Плетьми хозяин Эмкиду [2]
      Благословляет нас к труду.
      Бык - земледельцу, не спеша:
      - Поля благие орошай,
      Пусть даже не падут дожди,
      Земля для нас зерно родит.
      Эгей! Живей
      Быка гони,
      Святое поле борони,
      И у Энлиля на виду
      Веди святую борозду.
      И бог Нинурта, наш пастух,
      Поднимет добрым пивом дух [3].
      1. Упоминание Нанше, богини-покровительницы Лагаша, указывает на место проведения праздника.
      2. Эмкиду - бог-покровитель земледелия, господин запруд и плотин. Его имя в переводе означает "Энки создал".
      3. Заключительные строки дают основание предполагать, что трудовая и в то же время обрядовая песня исполнялась на празднике урожая.
      Спор Плуга и Мотыги
      Могучему царскому Плугу дочь бедняка Мотыга однажды бросила вызов, призвав его к трону Энлиля. Горластая от природы, далекая от благородства, она возвысила голос:
      - Напрасно ты бороздою, бездельник, гордишься длинной. Ведь нет никакого толку земле от твоих отвалов. Ведь ты же не роешь яму, не добываешь глину, и кирпичей не лепишь, и стен ты не укрепляешь, в арыки, что мною прорыты, не направляешь воду.
      Брезгливо взглянув на Мотыгу, Плуг речь свою начинает размером, какой услышать ему привелось однажды:
      - Взгляни на меня, деревяшка! Взгляни, как я безупречен. Сам царь под пение лютни мою рукоять сжимает и день этот праздником людным в календаре отмечает. И нет мне равного в мире. Я целину поднимаю. Я - землемер Энлиля. Благоговенье и трепет в людях я порождаю. Я - куча зерна золотого, всему народу я пища. Пошевели мозгами, Мотыга, кто кормит нищих колосками - я или ты? И незачем мне, сестрица, в грязи с тобой копошиться. У моего ведь дома может всегда поживиться бедняк остатком соломы. Мне быть в этом мире князем, тебе ж - в непролазной грязи весь век, как рабыне, лазить.
      Ответила Плугу Мотыга:
      - Пойми, нет в грязи позора, как и в работе малой. Ведь ею возносится город. Его украшают каналы, они не тобой ведь прорыты. Тружусь я себе в убыток, не числюсь среди чистоплюев. Черноголовых кормлю я на протяжении года. Твоя ж краткосрочна работа. Великой славы не жажду, рою рвы и колодцы, но место в хижине каждой для малой Мотыги найдется. И когда у костра соберутся после работы люди, им о Мотыге куцей полезно услышать будет. Ведь ею руки Энлиля твердь от воды отделили.
      И завершилась на этом судебная перебранка. Мотыга добилась победы и стала богам служанкой, и место нашлось Мотыге в царских покоях великих. Вещи, что в доме Энлиля от бедняков носы воротили, кланяться низко привыкли рабыне за десять сиклей.
      1. Как подметила В.К. Афанасьева, на чьем переводе основывается наше изложение, сочувствие автора гимна на стороне Мотыги. Она получает одобрение Энлиля и поселяется в царском дворце на равных правах с плугом (Афанасьева, 1997, 372).
      Эпос о Гильгамеше
      Там, где светлый Евфрат воды к морю стремит,
      Высится холм из песка. Город под ним погребен.
      Имя ему Урук. Сделалась пылью стена.
      Дерево стало трухой. Ржавчина съела металл.
      Путник, взойди на холм, в синюю даль вглядись.
      Стадо овец бредет к месту, где был водопой.
      Песню поет бедуин, нет, не о грозном царе
      И не о славе его. Поет он о дружбе людской.
      Античный мир немало знал о богах народов Ближнего Востока. Имена Бела (Баала), Адониса, Осириса, Исиды были на слуху у греков и римлян. Был известен им и Гильгамеш и, как можно думать, уже в древнейшую эпоху, поскольку в поэмах Гомера имеются фрагменты, косвенно свидетельствующие о знакомстве с великим эпосом Месопотамии. В произведениях латинских авторов можно отыскать и имя Гильгамеш в искаженном виде - Гильгамос [1]. Римский писатель Элиан, писавший по-гречески, донес до нас версию о чудесном рождении героя, который должен был лишить царства деда (Ael., Nat., XII, 21). Заточенный в башню, он был освобожден орлом и воспитан садовником, так же как царь Аккада Саргон (Шаррукин).
      Отрывок эпоса о Гильгамеше был впервые найден в завале ещё не разобранных клинописных табличек Британского музея в 1872 г. Открыватель, ассириолог-самоучка Джордж Смит прочел часть строки из XI таблицы "человек выпустил голубя" и испытал величайшее потрясение, поняв, что стоит у истоков библейского мифа о потопе. С этой находки, собственно говоря, и началась титаническая работа по восстановлению текста эпоса, его интерпретации и переводу на современные языки. Еще не перебрали всю землю с "холмов мертвых", в которой могут скрываться клинописные таблички или их обломки с текстами о Гильгамеше. Но эпос уже вошел в наше сознание как шедевр мировой литературы.
      Эпос о Гильгамеше создавался тысячелетиями. Первоначально Гильгамеш был героем шумеров, царем славного шумерского города Урука. Древнейшая пиктографическая, доклинописная форма его имени засвидетельствована в этом городе, а также в другом шумерском центре - Шуруппаке [2], откуда был родом герой того же эпоса Утнапишти. Однако древнейшие свидетельства о Гильгамеше датируются лишь 2150 г. до н. э. - это изображения героя на глиняных цилиндрах в окружении зверей.
      В несколько более поздних записях из другого шумерского города, Ура, повествуется о подвигах Гильгамеша и его отца Лугальбанды. В тех же текстах упоминается Энмеркар, возможно, дед Гильгамеша. Большая часть написанного шумерами о деяниях Гильгамеша - это краткие сообщения. Интерес к Гильгамешу в Уре был, скорее всего, связан с тем, что правивший в городе царь Шульги (2105 - 2103) объявил богиню Нинсун, родительницу Гильгамеша, своей матерью и, соответственно, Гильгамеша своим братом.
      Некоторые шумерские мифы о Гильгамеше были инкорпорированы в аккадский эпос. Это: 1. Гильгамеш и дерево Халиб; 2. Гильгамеш и чудище Хувава; 3. Гильгамеш и бык небес; 4. Смерть Гильгамеша; 5. Потоп; 6. Спуск Инанны (Иштар) в подземный мир. Шумерские версии существовали отдельно. Аккадяне же, переработав в начале II тысячелетия до н. э. шумерское наследие, создали эпос о Гильгамеше, ставший известным многим народам Ближнего Востока. За пределами Месопотамии его отрывки находят в Палестине (Мегиддо) и в Сирии (Угарит). Существуют хурритский и хеттский переводы эпоса.
      Таблички с канонической версией мифа были обнаружены в царской библиотеке Ниневии во многих экземплярах. Ими пользовались цари Синаххериб, Ашшурбанипал и их придворные. Каноническая версия из Ниневии использовала и адаптировала некоторые шумерские версии, но она включила (преимущественно в первой части эпоса) и другой материал.
      По богатству содержания, по неустаревающей злободневности поднимаемых проблем yiin о Гильгамеше не имеет аналогов в дошедшей до нас древней литературе. Из стихов вырисовывается город-государство не только в зримых подробностях - городская стена, храмовый центр, царский дворец, лежащая за стенами сельская местность, где живут пастухи со своими стадами, где есть место для охоты, но и как социальный организм со своими неповторимыми особенностями и вечными неразрешимыми вопросами. Это прежде всего вопрос власти. Главный герой, для восхваления которого в начальной части поэмы у автора не хватает слов, на деле оказывается деспотом, создающим для населения невыносимые условия существования. Впрочем, автор поэмы находит проблеме дурной власти решение, близкое по направлению тому, по которому в ХVIII в. шел Жан Жак Руссо: возвращение к природе, к естественности. В город вводится неиспорченный человек природы, дитя степей Энкиду. Равный Гильгамешу по силе, он, благодаря неиспорченности и истинной человечности, добивается превращения буяна и тирана в идеального правителя и народного героя.
      Для людей древнего мира, как и для современного, хотя и в меньшей степени, вставал вопрос об отношении к высшей силе (богам, богу). Для обычного человека, например, римлянина, - это была проблема долга богам, которая решалась принесением жертв в надежде на ответные дары богов. Гильгамеш, на две трети бог, на одну человек, - был интеллектуалом, философом. Недаром автор, рассказывая о его доблестях, вспоминает о семи мудрецах. Заглавную роль в Уруке и других городах Месопотамии, играла богиня любви и плодородия Инанна. Гильгамеш пользуется услугами жрицы этой богини, чтобы привести в город Энкиду. Но открывшиеся ему благодаря встрече с Энкиду преимущества дружбы, ?ane?uaa?o грязь и порочность всего того, что было тогда принято называть "любовью".
      Схватка с Иштар, сначала словесная, а затем и с применением оружия, заканчивается для великой богини величайший позором. Ей, покровительнице фаллического культа, бросают в лицо фаллос быка, избранного ею для наказания Гильгамеша. Конфликт с Иштар заставляет богов принять логически закономерное решение - покарать не Гильгамеша, а Энкиду, ибо ему он обязан не столько победами над чудовищными внешними силами, сколько победой над самим собой. Без Энкиду Гильгамеш не может существовать в испорченном цивилизованном мире. Он уходит в пустыню, как много столетий после него поступали пророки Израиля. И там же, в пустыне, он принимает решение вопреки законам богов вернуть Энкиду к жизни.
      Смерть... Перед нею стоит в страхе и недоумении каждый человек в отдельности и человеческое общество в целом. В древности была создана разветвленная мифология смерти, на разработке которой выросла слава Гомера, Вергилия, Данте. Но автор эпоса о Гильгамеше был первым в этом ряду гениев, и его герой, опускаясь в страну без возврата, не руководствуется ни жаждой славы, ни политическими соображениями. Им руководит только дружба. Конечно же, и Гомер дал великий образец дружбы - Ахилла и Патрокла. Но Ахилл не отправляется в аид, он посылает туда замену, беззащитных троянских пленников.
      Гильгамеш был богоборцем, великим предшественником Прометея. Его подвиг, превосходящий все, о чем мог помыслить смертный, не приводит к желаемому результату. Но, и потерпев поражение, Гильгамеш остается непокоренным и продолжает вызывать у нас чувство гордости своей человечностью, верностью и отвагой.
      1. Не исключено, что первоначальная форма имени - "Бильгамеш". В этом случае имя может быть понято как старый (bilga) человек (mes[ch]).
      2. Шуруппак, город Месопотамии, с которым связана легенда о потопе, находился близ современного иракского городка Варга. По соседству были найдены клинописные таблички и их фрагменты, датируемые 2700 - 2600 гг. до н. э., и среди них - древнейшие тексты шумерской литературы (Bott(ro, 1987, 138 и сл.).
      Таблица I.
      Обо все испытавшем хочу стране я поведать [1],
      Обо все изучившем, о сделавшем тайное явным,
      Весть передавшем из давних времен допотопных,
      Об утомленном скитаньями в странах далеких,
      О рассказавшем о них на вечном памятном камне,
      О впервые опоясавшем град наш Урук [2] стеною,
      О давшем ограду Эанне [3], великой святыне Урука.
      На стену Урука взойди, кирпич её прочный потрогай.
      Не был ли он обожжен? [4] Посети ограду Эанны,
      Ту, в которой теперь богиня Иштар поселилась,
      Вспомни царя Гильгамеша, его величье и славу.
      Не было среди владык земных ему доблестью равных.
      Семеро мудрецов ему служили примером [5].
      Был владыка Урука рожден царем Лугальбандой
      Мать же его - госпожа Нинсун, степная корова.
      Не потому ли себе не знал он в доблести равных?
      Были открыты ему всех горных хребтов перевалы.
      Мог пересечь океан он, просторы открытые моря,
      Солнца увидеть рождение на далеком востоке.
      На две трети бог, на одну человек он [6].
      Мог своей красотою с любым он соперничать богом.
      Был он в сражении туру степному подобен.
      И его оружие пукку [7] удивления было достойно.
      И дружинники были ему [8] семьею родною.
      И поднималась дружина по данному знаку мгновенно.
      Днями-ночами он с молодцами буйствовал плотью.
      Счастья отцовского старцу не оставляя,
      Матери не оставляя услады, единственной дщери.
      Муж за супругу свою и ночью не мог быть спокоен [9].
      Жалобы на Гильгамеша, на буйство его и дружины
      Спать не давали всевышним, лишая покоя и Ану.
      И обратился народ однажды к богине Аруру:
      - О, богиня, ты род человеческий сотворила.
      Кто тебе помешает создать Гильгамешу подобье?
      Кем бы он ни был, но пусть ни в чем ему не уступит.
      Просьба достигла небес и затронула сердце богини.
      Руки она омыла в воде, со дна ком глины достала
      И, отщипнув от него, сотворила мужа Энкиду,
      Воина-дикаря, покрытого длинною шерстью.
      Волосы на голове его спелым колосьям подобны.
      Вырос он средь зверья, о человеке не зная.
      Быстрые были газели ему родною семьею,
      Траву он с ними шипал и теснился у водопоя.
      Как-то охотник, искавший добычу, увидел Энкиду,
      В ужасе лук уронив, он на миг застыл без движенья.
      Прежде не мог он понять, кто газельему стаду,
      За которым он гнался, давал такую защиту.
      Даже домой возвратившись, трясся от страха охотник.
      Лишь увидев отца, освободился от дрожи.
      - Встретил я мужа сегодня, силой подобного богу.
      С гор он спустился в пустыню вместе со стадом газелей.
      Лук уронил я и понял, кем все засыпаны ямы,
      Что я нарыл на тропе и накрыл снаружи листвою.
      Муж этот мне ненавистен. Меня он лишает добычи.
      Жалобу сына услышав, мудрый старец ответил:
      - Не по тебе этот муж. Не равен ты ему силой.
      Но на него, силача, отыщется в мире управа.
      Город есть славный Урук. Им царь Гильгамеш управляет.
      Нет на этой земле между рек человека сильнее.
      Ты к нему обратись, и тебе помочь он сумеет.
      Речи охотника внял владыка града Урука
      И обещал он ему помощь свою и защиту.
      - Ты в Эанну сходи, посети владенье Инанны.
      Воле её и люди и звери степные покорны.
      Служит Инанне Шамхат [10] всех лучше девичьим телом.
      Сила её - красота, пред которою все уступает.
      В степь ступайте вдвоем, вдвоем возвращайтесь с победой.
      Двинулись оба они из Урука в степные просторы.
      К третьему дню водопоя достигли и сели в засаду.
      День протекает, и также и другой, за ними следует третий.
      Звери приходят напиться по своим протоптанным тропам.
      Нет тем животным конца, сердца веселящим водою.
      - Вот он! - выкрик охотника девы дремоту нарушил.
      Вот он - дикарь-человек приближается вместе со стадом.
      Лоно открой и выставь наружу быстрее красоты.
      Ionou подойдет он и зрелищем восхитится.
      Не испугайся. Губам его дай прикоснуться.
      Выпей дыханье из уст. Пусть телом тебя он покроет.
      Дай наслажденье ему - для женщин привычное дело.
      И о зверях позабудет, с какими он вырос в пустыне.
      Так приступай же. И пусть тебе ласки будут приятны.
      Грудь обнажила Шамхат, одеянья свои распахнула.
      Дикарь, к ней прильнув, позабыл все на свете.
      Oanou миновало ночей, им седьмая катилась на смену.
      Занят Энкиду Шамхат и с тела её не слезает.
      Утро настало, и взгляд свой он к стаду направил.
      Ужас в глазах у газелей, не узнающих собрата.
      Хочет он к ним подойти, но в страхе они разбежались.
      Ноги не держат Энкиду, не бегать ему, как бывало.
      Ибо, силу утратив, человеческий разум обрел он.
      Nae o ног он блудницы, словно покорный ягненок.
      - Слушай, Энкиду, - вещает она. - Ты богу красою подобен.
      Что тебе степь и трава, бессловесные дикие звери?
      Хочешь тебя отведу я в Урук несравненный [11]
      К дому владыки небесного Ану и к Гильгамешу?
      Мощью с ним пока ещё в мире никто не сравнился.
      Дружба тебя ожидает, какой ещё в мире не знали.
      Тотчас лицо просветлело Энкиду, и к дружбе он потянулся.
      - Что ж, я готов, - отозвался. - Веди к своему Гильгамешу.
      Neea его не пугает. И крикну я средь Урука:
      - Вот я, рожденный в степи, взращенный в стаде газельем.
      Мощь моя велика. Мне судьбы людские подвластны.
      Двинулись в путь на заре. А в Уруке в то самое утро
      Царь пробудился на ложе, напуганный сновиденьем.
      - Нинсун, корова степная, - к богине он обратился,
      Сон непонятный и странный мне душу теснит и смущает.
      В сонме мужей незнакомых, средь звезд вдруг я оказался
      Кто-то набросился сзади, и я почувствовал тяжесть,
      Тело могучего воина, словно из воинства Ану.
      Сбросить его я пытался, но были напрасны усилья.
      Град мой Урук пробудился вместе со всею округой.
      Люда такого скопленья я доселе не видел.
      Что до дружинников верных, они в ногах исполина.
      Вскоре и сам к нему всею душой потянулся.
      Трудно поверить, но брата мне он казался дороже.
      - Сон твой, о милый мой отрок, - богиня царю объяснила,
      Послан благими богами и пусть не внушает он страха.
      Муж, с каким ты боролся, он не из воинства Ану.
      Не небеса исполина - пустыня и горы взрастили,
      К мощи его прирожденной и я добавила силу,
      Чтобы к нему, как к супруге, ты всей прилепился душою,
      Чтобы и в счастье и в горе вы были всегда неразлучны.
      Таблица II.
      Временем тем же из степи Шамхат и Энкиду выходят,
      К дыму костра и к овинам, и к деревеньке пастушьей
      Видя гостей необычных, пастухи побросали работу
      И окружили толпою шумливой Шамхат и Энкиду.
      Слышались речи: - Похож он на самого Гильгамеша.
      - Нет! Он немного пониже но костью, пожалуй, покрепче.
      Уж не Энкиду ли мы принимаем, рожденного степью?
      Как он могуч. Словно воин небесного царства.
      Вынесли хлеба гостям и поставили перед Энкиду.
      Он без внимания, словно бы бросили под ноги камень.
      Мех притащили с сикерой - к нему он не прикоснулся.
      Был не обучен еде он, в которой жизнь человека,
      И голова его от хмеля ещё не кружилась.
      - Ешь же, Энкиду, - Шамхат увещевала гиганта.
      Пей же сикеру, напиток зверью незнакомый.
      Хлеба отведал Энкиду, так что другим не досталось.
      Мех осушил глотком он единым, и душа разгулялась.
      Тело свое он ощупал и умастился елеем.
      Шерсть свою полотном добротным прикрыл он.
      Спать улеглись пастухи, отправился он на охоту
      Львов по степи погонять и волков, что овец истребляют.
      Утром в Урук несравненный ушли Шамхат и Энкиду.
      В стены вступил он, едва не разрушив ворота.
      Домы покинул народ и улицы града заполнил,
      Чтобы чудо узреть, шагающего исполина.
      Руки и ноги, подобные бревнам, какие привозят
      С гор Ливана далеких. А где же блудница,
      Где Шамхат, красотой которой гордилась Эанна?
      Словно ягненок, плетется она за Энкиду.
      Как жеребенок на поле за маткою-кобылицей.