Майя Немировская
      Свет любви
      Ему было всего двадцать, когда окружающий мир навсегда закрылся для него темной, непроницаемой завесой... ... В то далекое и страшное утро, едва очнувшись от беспамятства, Науму показалось, что за окном глубокая ночь. Он стал шарить вокруг себя, пытался приподняться, но резкая пульсирующая боль в голове отбросила его назад.
      - Смотрите, очнулся - услышал рядом чей-то голос, громко звавший медсестру.
      Шершавая холодная ладонь на секунду коснулась шеи.
      - Лежи, лежи, не двигайся. Сейчас укол сделаю, будешь спать.
      Немного затуманилось сознание. Он провалился в тяжелый кошмарный сон. Затем пробуждение и снова темень вокруг. Из памяти стали медленно выплывать короткие отрывчатые картины... Он бежит под оглушающим обстрелом, взрывами гранат И вдруг эта ослепительно- жаркая вспышка огня и света, мгновенно опалившая его лицо и отбросившая в какую-то глубокую черную бездну. И дальше он ничего помнил...
      Он попытался подняться. И снова его отбросило назад. Он стал медленно ощупывать себя. Поднял руку к лицу, коснулся плотной, как гипс повязки и вдруг страшная мысль обожгла его. Он был ранен тогда в глаза... Глухой стон вырвался из груди. Он стал метаться по кровати, пытаясь освободитться от бинтов. Поднимался и снова падал на подушку в глухой, бессильной ярости. Прибежала медсестра, снова укол и снова тяжелый наркотический сон.
      Наверно, наступило утро. Меряли температуру, давали лекарство. Потом его переложили на каталку, повезли по коридору в перевязочную. Медсестра осторожно снимала длинную, слипшуюся от крови повязку. Когда последний виток бинта был отодран, Наум почувствовал приток свежего воздуха на лице. Болела вся верхняя часть головы. А вокруг была все та же прежняя чернота. Он с трудом поднял руку, пытаясь дотронуться до глаз, но остановился на полпути, не решаясь.
      - Держись, солдат! - услышал он прокуренный хрипловатый голос склонившегося над ним хирурга. - Это война. Ты остался живой. Ты нужен своей матери. Держись, сынок!...
      Позже в палате, после очередного пробуждения то ли от сна, то ли от беспамятства, с ним опять повторился приступ безысходной истерии. И снова после одурманивающего лекарства, отступала куда-то боль и наплывало тупое безразличие.
      В такие минуты, словно сквозь туман, слышались чьи-то голоса, стоны, ругань. Кто-то совсем рядом, видимо сосед по койке, рассказывал о себе. Как учительствовал в сельской школе, как перед самой войной женился. И гложут теперь сомнения, примет ли молодая жена его, инвалида незрячего Но, все равно, нужно как-то приспосабливаться, ничего ведь не изменишь. Будет учить азбуку слепых. Может, еще и в школе поработает.
      Этот тихий, монотонный голос соседа, каким - то удивительным образом расслаблял, заглушал чувство отчаяния и безысходности. И мысли о нелепости такого своего существования ненадолго отступали...
      Через две недели санитарный поезд увозил его в далекий Баку, в тыловой госпиталь Вместе с другими раненными ехал и Захар, сосед по койке, и дальняя трудная дорога еще больше сблизила их двоих, ставших товарищами по общей беде.
      ... Крупная глазная клиника, наскоро переоборудованная в военный госпиталь, приняла и разместила вновь прибывших. Несмотря на все трудностии эвакуационной жизни, здесь царили строгий распорядок и дисциплина.. Не было недостатка в необходимых медикаментах, перевязочном материале. И персонал был доброжелателен и участлив к этим обездоленным людям, потерявшим зрение в один миг. ... Вечером, после их вдвоем с Захаром размещения в большой, на двенадцать человек палате, на дежурство заступила новая медсестра. Предыдущая, передавая ей смену, задержалась ненадолго у кровати, где лежал Наум и что-то тихо сказала той на незнакомом языке.
      Позже, раздав лекарства и закончив с процедурами, новая остановилась около него, осторожно поправила повязку. Она спросила откуда он родом и предложила написать письмо домой. Пришла, освободившись, поздно ночью, тихо стала у изголовья: "Не спишь"- еле слышно спросила и присела на краешек кровати - " Диктуй"..
      Он стал диктовать письмо родителям, не зная живы ли они, вернулись ли из эвакуации. "Нахожусь в госпитале после тяжелого ранения. Надеюсь на встречу с вами". Она писала, переспрашивала и в голосе ее чувствовалось сострадание. Наум ощущал ее дыхание рядом, запах дезраствора и лекарства исходящие от ее халата. И теплая волна благодарности к этой незнакомой женщине охватывала его и хотелось, чтобы подольше она сидела рядом, не уходила.
      Теперь он уже знал, когда бывали следующие дежурства Симы. Он чувствовал само ее появление в палате. И знал, что она всегда задержится у его кровати, как бы ни была занята. Это не ускользнуло от чуткого Захара и он не замедлил пошутить: "Смотри, еще влюбится в тебя. Хоть и незрячий ты, а видно, красивый. Бабам, наверно, нравишься. ".
      А Наум нащупывал под повязкой свои глубокие впадины глаз и еще больше впадал в отчаяние. Он слушал радио в наушниках и знал, что родной город его уже освобожден. Но мысль о возвращении не радовала его. Не мог представить себя своего дальнейшего существования там. Был до войны неплохим часовым мастером. А чем сможет он заниматься теперь....
      Наступила весна. Держась за стенку и друг за друга, вдвоем с Захаром они выбирались на просторный больничный двор, усаживались на скамейку и ощущая на лицах теплое южное солнце, вдыхали свежий, пахнущий соленым морским ветром апрельский воздух. И незаметно, исподволь появлялась у Наума слабая, неясная надежда на что-то хорошее еще.
      Вечером должна была заступить на дежурство Сима и он ловил себя на мысли, что ждет ее появления, думает о ней. О злился на себя за это, убеждая себя, что не имеет права на что-то рассчитывать, что внимание ее нему вызвано лишь жалостью.
      Спустя еще месяц, Наум, в гимнастерке и сапогах, худой, с чуть отросшими курчавыми волосами, в черных очках, прикрывающими страшные глубокие провалины глаз, стоял на крыльце госпиталя, прощался со всеми. Он знал, что его будет провожать до дома проводник и стоял в ожидании. Вдруг он почувствовал рядом с собой Симу. "Пришла проститься"- подумал он, протягивая ей руку. Но она осторожно взяла его ладонь, положила себе на плечо.
      - Я буду сопровождать тебя домой. У меня командировка.
      Наум растерялся от неожиданности, повернулся к стоящему рядом Захару. Но тот еще раз обняв друга, похлопал его по спине. "Все, мол, в порядке"
      Долгим и утомительным был путь из Баку в далекий разрушенный войной украинский город. Ранним августовским утром, наконец, они выбираются из вагона и долго идут по центральной улице все прямо и прямо. И он спрашивает Симу, что она видит справа, слева. А она видела одни лишь развалины почерневших с выбитыми стеклами домов.
      Они переходят узкий деревянный мост через реку, сворачивают влево, в кривой переулочек. Почти на ощупь определяет он свой дом, чудом уцелевший. Поднимается сам по ступенькам, стучиться в дверь. На пороге появляется отец, затем выскакивает мать, с криком кидается на грудь сыну. Отец обхватывает его за плечи, на руке виснет сестренка- плач, крики, поцелуи. Их обступают выбежавшие на шум соседи. И лишь потом, мать отрывается от него и видит снизу, из-под плотно прилегающих черных очков пустые глазницы. Она хочет что-то спросить, но не может - лишь со страхом смотрит в его лицо, не в силах остановить слез. Наконец, отец, громко прикрикивает на всех:
      - Хватить плакать! Радоваться надо. Это счастье. Наш сын вернулся живым.
      Он повернулся к Симе, тоже вытиравшей глаза платком.
      Наум, почувствовал это, сказал.
      - Это Сима, моя медсестра. Она лечила и выхаживала меня в госпитале.
      Мать обняла Симу
      - Спасибо вам за сына. Мы не отпустим вас. Вы должны немного погостить у нас.
      - Лишь до завтра - улыбнулась она в ответ. - Командировка у меня заканчивается.
      И вот уже готовится скудный ужин на керосинке, и на столе купленная где-то отцом четвертушка самогонки и разговоры, разговоры до поздней ночи. Наконец, все утихло в доме. Лишь негромко переговариваются Наум и Сима, которой мать постелила на топчанчике в той же комнате, где и сыну
      Выпитая рюмка придала ему смелости и после долгой паузы, Наум отважился произнести
      - Завтра ты уезжаешь и наверно, мы больше никогда больше не увидимся... Наверно, не должен тебе это говорить. Не имею права... Но все же скажу Подумай и ответь. Реши для себя... Можешь ты остаться здесь, со мной?
      Сима долго молчала. Понимала, чего стоило ему сказать это. Но что ответить? Что не признаваясь себе самой, она чувствовала, как влечет ее к этому молодому, сильному парню. Как привязалась за все это время к нему, такому беспомощному, так нуждающемуся в чьей-то помощи и поддержке. Она думала и о своих матери и сестре, оставшихся там, в Баку. Как они будут без нее и как отнесутся, если она примет такое решение. И может ли она взять на себя такую ответственность и такую ношу. Быть ему нянькой всю жизнь, его поводырем.. Он сидел, свесив на пол ноги, низко опустив голову. Казалось, что и не ждет уже ответа. Но после долгого, мучительного молчания, она, все же произнесла:
      - Не знаю, что и сказать. Ты многое и сам понимаешь... Кроме того, я ведь старше тебя намного...
      Он поднялся с постели, сделал шаг к топчану. Она сидела, подперев лицо ладонями. Он сел рядом, взял ее мягкие полные руки, стал целовать. Затем обнял ее, привлек к себе. Она не отстранилась...
      Сима осталась с ним. Они расписались в Загсе и стали жить вместе той тяжелой, послевоенной жизнью с длинными очередями за хлебом и керосином, с талонами на уголь и крупу. Она ходила с ним в разные инстанции, добивалась положенных ему льгот.
      Его попытки освоить какую-то профессию долго не приносили успеха Из-за сильных головных болей он не мог, как другие незрячие, штамповать гвозди на специальном станке или переплетать книги.
      Сима пошла с ним в горздравотдел и добилась направления на курсы массажистов. Вместе с ним поехала в другой город, жила в каком-то полуразрушенном общежитии, водила на занятия, читала ему учебник, учила всему, что сама знала.
      Потом он стал работать массажистом в городской больнице. Его гибкие, чуткие пальцы нащупывали болезненную зону, растирали, разминали, снимали напряжение, творили чудо. Его стали ценить как хорошего специалиста и сидели в очереди на прием именно к нему, "слепому массажисту" И Сима каждое утро водила его на работу, а вечером домой.
      Наум, возмужавший, раздавшийся в плечах, всегда чисто выбритый и наглаженный, стал неузнаваем. Когда они шли по улице, люди оборачивались вслед этой необычной паре. Сима, невысокая, полная, с приветливо улыбчивым лицом. И он, молодой, стройный в черных очках, опиращийся ладонью на ее плечо, чуть сзади следовавший за нею.
      Через два года у них родился сын. Еще через два- дочь К тому времени ему выделили квартиру в новом доме. Он научился выполнять несложную домашнюю работу, уверенно передвигался. по квартире. Любил в летние вечера спуститься во двор, сидеть на скамейке, подолгу разговаривать с соседями.
      Работа, дом, дети делали его счастливым. Его глазами была Сима. А потом подросли дети и уже они стали его поводырями .
      Раз в год ему, инвалиду первой группы, выделялись две путевки в один из Сочинских санаториев. Вдвоем с Симой целый месяц проводили у моря, отдыхали, купались, вечерами гуляли по набережной.
      Однажды, списавшись заранее, встретились там с Захаром и с его женой, красивой, энергичной Ольгой. После войны те переехали в город и работали вдвоем в школе для незрячих.
      Друзья подолгу вели разговоры, вспоминали войну и все, что пришлось пережить им.
      Нелегкими были их жизни. Но были рядом с ними женщины. Их путеводные звезды. Звезды большой любви.