— Ну уж, — развел руками Рыжик, — тут я тебе ничем помочь не могу. Извини, мне позвонить надо. Телефон в коридоре?
— В коридоре, — вздохнул парень. — Цивилизация до номеров не дошла…
Рыжик вышел, оставив парня наедине с Щеном. Тот, сидя на дорожке, взирал на парня с благожелательным любопытством.
— Вот такая она жизнь, песик, — сказал парень и пригорюнился. Прихожу я к ним и говорю: где мы находимся на данном этапе? В самом что ни на есть середнем колхозе. Только что название «Маяк», а какой от нас свет? Одно достижение, что планы поставок выполнили, а иного прогресса не видно. За десять лет хотя б какой завалящий почин выдвинулся! Только и знаем, что посевные да уборочные. Дайте, говорю, моей бригаде выступить с каким-нито знаменитым начинанием! Какое, говорят, начинание, когда свекла у тебя, что африканские джунгли — без топора к ей не подберешься! Убеждал я их по-всякому. Новую агротехнику, говорю, изобрел, непреходящий почин! Смеются и руками машут… Ладно, думаю, отсмеются — поймут. Ан нет, выговор влепили! Теперь я тебя спрашиваю, песик, — какой в подобной атмосфере может быть прогресс?
Щен только таращил глаза. Он ничего не понимал из этого потока шумных слов, кроме того, что парень что-то просит, а ему не дают. Щену стало жалко парня, который так кричал и суетился.
— Ты успокойся, мы с Рыжиком, наверное, тебе поможем, — сказал он Внутренним Голосом.
У парня отвалилась челюсть. Он огляделся по сторонам и медленно стал подниматься со стула, не понимая, кто это заговорил внутри него.
— Вот ведь до чего довели! — вскричал он и бросился из комнаты.
Рыжик, говоривший в это время с председателем колхоза по телефону, проводил его недоуменным взглядом.
— Я сейчас пойду в правление колхоза, Щен, — сказал Рыжик, входя в комнату, — а ты погуляй возле дома. Только далеко не уходи, слышишь?
Он вывел Щена на улицу, погладил его и быстро зашагал к длинному двухэтажному строению под железной крышей. Это и было правление колхоза «Маяк».
Председатель оказался мужчиной средних лет, спокойным, немногословным и обстоятельным. Услышав, зачем приехал Рыжик, он усмехнулся и сказал:
— Зайдите к нашему комсомольскому секретарю Ване Зайцеву, и он вам детально обрисует всю картину с этим самым гражданином Победным. А когда разберетесь — милости просим на поля, сами увидите, как мы работаем, познакомитесь с людьми. Я ведь так полагаю, вас сюда затем направили, чтобы вы правдиво отобразили явления жизни…
Он вежливо проводил Рыжика до двери, на которой висела табличка: «Комитет комсомола», заглянул в комнату и сказал:
— Ваня, тут товарищ из центра, по письму нашего героя Победного. Разъясни ему, что и как, а я поехал. Меня в райкоме ждут.
— Здравствуйте, — сказал Рыжик, пожимая руку Зайцеву и оглядывая небольшую чистую комнату, где на стенах висели лозунги «Дал слово сдержи!», «Ни одного отстающего рядом!» и репродукции картин «Утро в сосновом лесу» и «Письмо с фронта». — Я, собственно, уже видел товарища Победного, но…
Миловидное, круглое лицо Ивана с золотистым пушком над верхней губой потемнело.
— Опять за свое взялся, зараза, — сказал он с отвращением. — И как его только земля держит!
— Но товарищ Победный приводит в письме факты…
— Нету фактов, — перебил Зайцев. — И Победного нету. А есть Петька Размахаев, пьяница, карьерист и склочник. Он всех замучил своими письмами. Вы пятый уже приезжаете.
— Так Размахаев это и есть Победный? — изумился Рыжик.
— Он самый, — вздохнул Иван. — И псевдоним этот он избрал с намеком, дескать, ухандокаю я вас до того, что победа все равно останется за мной.
— Извините, но я… факты, изложенные в письме, должен проверить, сказал Рыжик.
— Такое ваше дело, — посочувствовал Иван. — Пятеро уж проверяли. Председатель точно сказал — поезжайте по бригадам, полевым станам; поговорите с людьми — все сразу прояснится.
— Пожалуй, так лучше будет, — согласился Рыжик, начиная чувствовать симпатию к этому сдержанному парню. — Только вот какой вопрос — я тут не один…
— С женой, что ли?
— Зачем с женой? Со щенком. Он со мной на вокзал увязался, — неловко объяснял Рыжик, чувствуя на себе недоуменный взгляд Ивана. — Чуть, понимаешь, под колеса не влетел…
— Какой разговор! — Иван улыбнулся, и Рыжик окончательно проникся к нему расположением. — Бери своего щенка, а я мотоцикл подгоню.
— Я мигом, — сказал Рыжик и вышел на крыльцо.
Село словно было накрыто душным голубым одеялом раскаленного неба. Ни ветерка, ни шороха не слышалось в этом знойном воздухе.
— Щен! — позвал Рыжик негромко. Никто не ответил. — Щен! — громче повторил он, но тот не появился.
«Куда он запропастился?» — подумал Рыжик.
— Щен! — закричал он изо всех сил.
Послышался пулеметный треск мотора, и к крыльцу подлетел мотоцикл. За рулем сидел Иван.
— Поехали! — крикнул он.
Ругая на все корки непослушного Щена, Рыжик сел в коляску.
— А где же пес? — спросил Иван. — Нету? Да ты не волнуйся, обнюхался небось и сбежал. У нас тут собак много. Породистый?
— Звездный, — буркнул Рыжик.
— Ишь ты, — удивился Иван. — Много пород знаю, об этой не слыхивал. Ну, да ладно, не горюй, отыщется!
Мотоцикл грохнул, рванул, выпустил струю дыма и помчался по дороге.
А Щен в это время сидел на кухне у Петра Размахаева. Перед ним на полу в фаянсовой миске лежал кусок вареной колбасы любительской. За столом Петька Размахаев тоже закусывал колбасой. Перед ним стояли пустые бутылки из-под пива.
Из сеней в кухню робко заглядывала собака Пенка, жившая на Петькином дворе, но кормившаяся уже который год по чужим мискам. Нынче у Пенки были щенки, и голод мучил ее постоянно. Она уже три раза пыталась подобраться к колбасе, но грозный хозяйский окрик заставлял ее поджимать хвост и отступать в сени, где в углу возились и скулили три щенка.
Щен давно уже решил отдать еду Пенке и ее детям, но до сих пор не мог улучить момента, чтобы схватить колбасу и улизнуть.
— Ты пойми, песик, — разглагольствовал Петька. — На тебя вся моя надежда, поскольку ты при корреспонденте. Кто я есть? Я являюсь передовик трудового фронта, которого зажимают всякие там Зайцевы…
Но Щен слушал его вполуха. Ему было жалко Пенку и ее щенят.
«Колбаску я им, конечно, отдам, — думал он. — Но ее ведь на всех маловато. Вот если бы конфеты все-таки росли на поле, как колосья, можно было бы нарвать их сколько хочешь. Маленьким полезно сладкое. И что особенного? Рыжик же говорил: посеют одно зерно, а вырастет целая горсть…»
Он не заметил, что произнес последние фразы Внутренним Голосом. В комнате стало тихо. Петька Размахаев вдруг умолк и уставился перед собой остекленевшим взглядом. Он долго сидел так, к чему-то прислушиваясь и соображая. А Щен продолжал рассуждать: «Пожалуй, ириски росли бы быстрее они же маленькие. И помадка тоже. Можно хоть каждую неделю урожай снимать!»
Тут он вздрогнул. Петька Размахаев грохнул кулаком по столу, потом ударил себя по лбу и с криком «Ай, разлюли малина, я им докажу!» выбежал в сени так стремительно, что Пенка, взвизгнув, отскочила от двери, забилась в угол и долго еще рычала, закрывая собою щенков.
Щен извлек из миски колбасу, вежливо положил перед Пенкой и отошел, всем своим видом показывая, что этот дар принесен добровольно. Пенка не стала церемониться и накинулась на еду, забыв даже поблагодарить щедрого гостя.
А по райцентру в тот день поползли странные слухи, будто в полдень в сберкассу явился сильно выпивший Петька Размахаев, снял со своей сберкнижки двести рублей и на все деньги закупил в районном гастрономе, а также в двух продуктовых магазинах большое количество конфет, в частности ирисок и карамелек, на какой-то научный эксперимент, как он выразился. Кроме того, прикупил еще ящик пива, бутылку лимонада и пачку сигарет «Друг» с овчаркой на коробке. Сложив все это в люльку своего обшарпанного мотоцикла, он направился в сторону паровавшего поля и всю ночь пропадал там.
Утром ночевавшие неподалеку трактористы были разбужены неистовым лаем и визгом. Трактористы бросились в поле, и… о том, что они увидели, долго еще носились легенды во всей округе.
На вспаханном и проборонованном поле там и сям кучками и в одиночку виднелись конфеты — карамель и ириски. Размахаев лежал на меже, окруженный, как частоколом, пустыми бутылками из-под пива, и спал мертвым сном. А по полю ошалело носились собаки из трех окрестных деревень и торопливо приканчивали размахаевские «посевы». Им помогало множество птиц, сусликов и даже невесть откуда взявшихся коров.
… Когда на делянку примчались «скорая помощь» и «Москвич» с колхозным начальством и до крайности заинтригованным Рыжиком, Петька уже малость очухался, но соображал еще туго и только пытался отогнать собак палкой от ближних рядков.
— Петя, как дела? — ласково спросил председатель, выходя из машины и откашливаясь. — Как здоровьице, Петя?
— Садись, Николай Петрович, — сказал Размахаев, широким жестом хватая последнюю, полупустую бутылку. — Выпей пивка, за мой почин! Теперь тебе, дорогой, деться некуда. Шах и мат в три хода — вот какая моя игра!
— Поедем, Петя, домой, — ласково сказал председатель, делая знак санитарам, чтобы заходили со спины. — Отдохнешь, отоспишься…
— Времени нету, — важно ответил Петька. — Теперь вы у меня все попляшете. И сны у меня вещие, поскольку я слышу внутри себя голос, который…
Тут Рыжик ахнул и зажал рот рукой. Он заметил Щена, который скромно сидел под навесом и смотрел на него преданным взглядом.
Когда санитарная машина увезла Петьку Размахаева в город лечиться от алкоголизма, на поле наступило тяжелое молчание. Даже Ваня Зайцев, который, как известно, терпеть не мог Петра, пригорюнился и ни с того ни с сего сказал:
— А вообще-то он ничего парень, когда трезвый. Корзины из прутьев здорово плетет.
— Его бы самого этими прутьями, — вздохнул председатель. — Ничего, подлечат, глядишь, опять в разум войдет. Ладно, поехали, время не ждет.
Рыжик молча взял Щена на руки и сел с ним на заднее сиденье. Щен притих и, прижавшись к нему, закрыл глаза.
Так они молчали всю дорогу. Лишь когда Рыжика позвали обедать, Щен взглянул на него виновато и сказал:
— Ты иди, Рыжик, а я что-то не хочу.
— К даровым конфетам прихватился? — сердито спросил Рыжик.
— Я их и не пробовал, — с достоинством ответил Щен. — Но я рад, что Пенка со щенками наелись вволю. И потом… Он же был плохой и глупый, а теперь, может быть, станет лучше, как ты думаешь?
— Может быть, — ответил Рыжик.
Как Музыкант сделал карьеру
— Щен, — сказал однажды на прогулке Рыжик, — что-то давно не видно Музыканта. Не случилось ли с ним чего?
— Случилось, — лаконично ответил Щен и зарычал на пробегавшую мимо кошку.
— Что же ты молчал? — встревожился Рыжик. Он и сам не заметил, как привязался к этому веселому псу, и даже подумывал, не взять ли его к себе.
— Музыкант сделал карьеру, — ответил Щен и поднял лапу.
— Какую еще карьеру? — изумился Рыжик.
— Музыкальную, — ответил Щен.
— Перестань молоть чепуху, — рассердился Рыжик. — Говори толком!
— Я серьезно, — обиделся Щен. — Иди сюда!
И он подбежал к тумбе, которую опоясывала огромная афиша. На ней был изображен клоун с большим красным носом. Клоун тянул за собой на поводке широко улыбающегося песика. Да, это был он, Музыкант. А вокруг них закручивалась надпись: «Музыкальный момент».
— Расскажи, если можно, по порядку, — попросил Рыжик.
И Щен рассказал ему вот что.
Не так давно они гуляли с Музыкантом по этому самому скверу. Делать особенно было нечего, и они, набегавшись, уселись под елкой и принялись разглядывать прохожих.
Людей в тот час проходило немного, кошек вообще не было видно, и друзьям становилось скучновато.
— Хоть бы какая кошка пробежала, — вздохнул Щен. — Все-таки развлечение…
Но Музыкант ему не ответил. Его внимание привлекла мелодичная музыка. Она доносилась из ящика, который нес в руке невысокий длинноволосый человек.
Мелодия, должно быть, очень понравилась Музыканту, и он, как всегда, не удержался, чтобы не подвыть. Мужчина обернулся и задержал на нем взгляд. Музыкант продолжал самозабвенно подвывать.
Мужчина остановился и вдруг выключил транзистор. Музыкант умолк. Прохожий минуту подождал и снова включил приемник.
Музыкант снова завыл.
— Ого! — сказал прохожий, подходя к щенкам. — Да у тебя, братец, искра! Чей же ты такой?
И вдруг услышал внутри себя голос Щена:
— Он ничей, но он мой друг!
— Интересно… дико интересно, — прохожий потрепал Музыканта между ушами. — А ну-ка, посмотрим, на что ты еще способен?
И поискал в эфире вальс.
Завороженный бессмертным Штраусом, Музыкант поднялся на задние лапы и стал раскачиваться в такт вальса.
Тогда прохожий стал кружиться по аллее, взмахивая рукою с ящичком. Музыкант, словно прикованный к ящичку, принялся повторять его движения.
— Гениально! Гениально! — воскликнул неизвестный. — Бот это будет номер! Брависсимо!
Он остановился, вынул из кармана пирожок и разделил его между друзьями, которым понравились как угощение, так и общительность незнакомца. И когда он поманил их за собой, щенки дружно побежали следом.
Они пришли к огромному круглому зданию, в котором было очень много дверей и стекол. Незнакомец подошел к одной двери и сказал старику, стоящему у входа:
— Это мои гости. Прошу отнестись подобающим образом. — Потом, нагнувшись к уху сторожа, прошептал: — Не вздумай выражаться, все понимают!
Они вошли в длинный коридор, где остро пахло зверями. Запах насторожил щенков, у обоих вздыбилась шерсть. Музыкант даже визгливо тявкнул.
Незнакомец нагнулся, погладил каждого и сказал:
— Ну-ну, спокойно, ребята. Здесь все свои.
Он снова зашагал по коридору, представляя своим спутникам обитателей цирка:
— Вот наш Кумир. Существо добродушное, хотя и очень сильное. Мухи не обидит, но рычит — бр-рр-р!!! Страшно.
Огромный лев добродушно следил из своей клетки за притихшими щенками.
— А вот это — Тигр Петрович, личность подозрительная и нервная. От него лучше держаться подальше, особенно при первом знакомстве.
В ответ на его слова грозный полосатый тигр презрительно зевнул, повернулся к ним спиной и медленно направился в угол клетки.
— А вот и госпожа Пантера. Особа строгая, но справедливая и с большим вкусом…
Щен остановился как завороженный: с сухого сука дерева, стоявшего в клетке, на него смотрели два зеленых светящихся глаза. Пантера была черная как ночь.
— Добрый день, малыш, — промурлыкала Пантера.
— Вы понимаете наш язык? — удивился Щен.
— Язык живых понятен всем живым, — ответила Пантера и слегка наклонила голову, чтобы лучше разглядеть Щена.
Но тут незнакомец обернулся и сказал:
— Вперед, друзья, еще успеете осмотреться. Я хочу показать вам манеж.
— Навести меня, малыш, — промурлыкала Пантера. — У меня есть что тебе рассказать.
— Обязательно! — крикнул Щен на ходу. — Обязательно приду, госпожа Пантера!
Но тут Музыкант слегка куснул Щена в ухо, подтолкнул его носом, и они неожиданно оказались на манеже.
Незнакомец уже держал в руках какой-то странный предмет, который, растягиваясь, издавал звуки, совершенно приворожившие Музыканта. Он взвыл не своим голосом.
— Та-та-та, — сказал незнакомец. — Солист, а даешь петуха. Ну-ка, еще раз!
И тут Музыкант, овладев собой, показал, на что он способен. Щен только диву давался, глядя, как самозабвенно он пел и плясал.
— Ну что ж, — складывая гармошку, сказал Иван Никифорович (так звали клоуна). — Если ты не против, то я зачислю тебя в свою труппу. Условия следующие: угол в моей комнате, завтрак, обед и ужин по цирковым нормам, два часа репетиций в день, а также оплаченный отпуск с поездкой на море. А главное — слава, которая неминуемо ждет тебя… Согласен?
— Он согласен, — Внутренним Голосом сообщил Щен.
Иван Никифорович опять вздрогнул и посмотрел на него очень пристально. А Музыкант завилял хвостом и потерся о ногу клоуна.
— Ну, вот, — довольно улыбнулся Иван Никифорович. — Контракт заключен. Я бы с удовольствием занялся и твоим другом, но у него, судя по ошейнику, есть хозяин…
— А дальше что? — спросил Рыжик.
— Дальше я не знаю, — вздохнул Щен. — С тех пор мне не удавалось попасть в цирк. Туда не пускают…
— Ну, что ж, — сказал крайне заинтригованный Рыжик. — Надо сходить посмотреть. Я куплю билет на завтра.
Как Щен подружился с госпожой Пантерой
Цирк был переполнен. Над рядами стоял многоголосый гул, словно жужжала тысяча пчел.
Щен, сидя рядом с Рыжиком, непрерывно вертел головой — отмахивался от шума.
Но вот началась программа, и в зале стало тише. Тут были летающие гимнасты, жонглеры, наездники, но Щен не обращал на них внимания. Всякий раз, как шпалмейстер объявлял номер, Щен взглядом спрашивал Рыжика: «Сейчас выйдет Музыкант?»
— Потерпи немного, — отвечал Рыжик. — Смотри на сцену.
Но Музыкант так и не вышел. Его вынесли на арену поразившим Щена способом.
Музыкант сидел на шесте. Шест был водружен на лбу у человека с огромным красным носом, в костюме, на который Щен даже зарычал — такой он был разноцветный, броский, неожиданный.
Щен сначала испугался за Музыканта, но вдруг узнал и в пестро одетом, размалеванном человеке Ивана Никифоровича. Он держал в руках тот самый поющий, растягивающийся предмет, на котором играл в день их знакомства. Когда он, Иван Никифорович, заиграл, Музыкант, встав на широкой планке, делавшей шест похожим на букву «Т», принялся раскачиваться в такт музыке и подвывать.
— Браво, браво! — похвалил Рыжик Музыканта. — Смотри, какой акробат. И еще поет!
— Он и не то умеет! — гордо сказал Щен. — Когда мы гонялись за котами, он прыгал на них, как тигр!
— То-то ты вечно ходишь ободранный, — недовольно сказал Рыжик. — И чем тебе кошки мешают?
— Смотря какие, — сказал Щен, вспомнив госпожу Пантеру. Рыжик не мог знать, какое глубокое впечатление она произвела на Щена.
Тем временем поющий предмет в руках незнакомца заиграл другую мелодию, и Щен вдруг услышал песенку, которую они с Музыкантом очень любили и часто тихонько выли:
Раз подрались два щенка
Из-за блюдца молока.
Ушки, лапки, нос и хвост
Все у них переплелось.
В это время по пути
Их заметил Тритити
Молоко без лишних слов
Он слизнул — и был таков.
Отощавшие щенки
Дружно выли от тоски!
Через минуту эту озорную, простенькую песенку уже мурлыкал весь зал.
Только директор в своей ложе сверкал глазами и грозил пальцем клоуну, потому что песенка не была предусмотрена в программе — ну просто свалилась как снег на голову!
Когда наконец зал затих, Иван Никифорович произнес: «Алле-гоп!» Музыкант спрыгнул с жердочки, сделал двойное сальто и оказался в ловких руках клоуна.
Зал зааплодировал изо всех сил. Музыкант в белой манишке с черным галстуком-бабочкой шел на задних лапках по барьеру и церемонно раскланивался. Это был его триумф. Мог ли он, бродячий щенок, перебивавшийся с корки на корку, мечтать о столь громкой славе? Вот уж действительно, как говаривал Щен, никогда не знаешь, что тебя ждет за углом!
Добежав до Рыжика и Щена, Музыкант остановился, поклонился и коротко, ласково тявкнул, как будто хотел сказать: «Друзья мои, я помню о вас всегда, даже в зените славы!»
В ответ раздался радостный лай Щена. В рядах засмеялись. Рыжик сердито дернул Щена за хвост.
Музыкант в сопровождении клоуна удалился за кулисы.
— Вот видишь, Щен, — сказал Рыжик, — чего можно добиться упорством и трудолюбием.
— Но ведь тут нужен еще и талант, — возразил Щен.
— Если бы ты поменьше озорничал, из тебя тоже могло бы что-нибудь выйти, — вздохнул Рыжик.
Знал бы он, чем окончится это невинное назидание!
— Рыжик, а пантера — тоже кошка? — вдруг ни с того ни с сего осведомился Щен.
— Вечно ты с глупостями, — рассердился Рыжик. — Смотри лучше на акробатов!
Акробаты были слабостью Рыжика. И эта слабость обошлась ему в тот вечер довольно дорого. Когда номер окончился, он вдруг обнаружил, что Щен исчез.
«Побежал, наверное, поздравить Музыканта!» — подумал Рыжик. Но объявляли номер за номером, а Щена все не было.
Беспокойство Рыжика возрастало. Его начали тревожить мрачные предчувствия. Он уже поднялся, чтобы пройти за кулисы, как вдруг в зале погас свет и ведущий громогласно возвестил:
— Двадцать минут в ночных джунглях! Заслуженный артист всех цирков, знаменитый дрессировщик хищников Евдоким Бигудимов!
На арене возник тропический лес. Он окаймлял поляну, покрытую мягкой травой, в которой сверкали огромные светляки.
Зажглись два прожектора. Они осветили длинный коридор из стальных прутьев, по которому важно шествовали львы. За ними, увешанный какими-то диковинными птицами и обезьянами, шел Евдоким Бигудимов с бичом в руке. Став посреди поляны, он щелкнул бичом. Арену огласило рычание львов, верещание обезьян и крики попугаев.
В лучах прожекторов черной молнией мелькнула пантера. И к ужасу своему, Рыжик увидел на ее плече Щена.
Мрачные предчувствия сбывались на глазах!
Рыжик похолодел. Ему хотелось выбежать на арену, кричать, звать на помощь, но он боялся, что звери начнут волноваться, и тогда Щену придется плохо.
«Как он попал туда? Как?!» — твердил про себя Рыжик, будто это и было самое главное. Но слова сейчас не имели никакого значения — они просто выражали его ужас и смятение. Между тем публика, заметив Щена на плече пантеры, решила, что это очередной трюк, и разразилась громкими аплодисментами.
Растерявшийся дрессировщик шагнул к пантере. Он хотел было снять Щена, но пантера оскалила зубы и ударила лапой по хлысту.
Зал замер. Глухо и тревожно зарычал любимец дрессировщика, лев Кумир.
А Рыжик вдруг услышал внутри себя голос Щена:
— Видишь, я тоже кое на что способен!
Дрессировщик стоял в нерешительности, не зная, что предпринять. По программе все звери должны были прыгать через костер Охотника, которого изображал дрессировщик. Но даже такой точный и меткий зверь, как пантера, вряд ли удачно прыгнет через огонь со щенком на плече. А допустить неудачу, срыв дрессировщик никак не мог. И выдать свою растерянность — тоже. Потому что звери, как и люди, не любят растерянных и жалких.
Но тут все решилось в один миг. Несмотря на свой гордый и строптивый нрав, пантера знала, что на арене нужно работать. Иначе потом будет плохо, а зверям ведь бывает ничуть не лучше, чем людям, когда их наказывают. И тогда она промурлыкала:
— Тебе, пожалуй, пора, малыш. Мы славно с тобой поболтали. Приходи еще, я буду ждать.
И прежде чем Щен успел ответить, она выпрямилась, напружинив свои могучие мускулы. Щен, словно камень, выброшенный катапультой, пролетел между прутьями через барьер прямо в зрительный зал и плюхнулся на колени к Рыжику.
Что тут только началось! Зрители решили, что это — часть представления, и вскочили с мест. Рыжик схватил Щена и прижал его к себе так, что тот чуть не задохся. А пантера улыбнулась, показав дрессировщику ярко-розовую пасть и страшные белые клыки, которые дробили кости так же легко, как мы с вами ломаем спички, и прыгнула через костер. Представление началось.
Но Рыжик со Щеном его уже не видели. Рыжик бежал по улицам, держа на руках Щена, а тот все норовил облизнуть ему лицо. Они молчали и очень любили друг друга.
И только уже дома, когда Щен съел свою вечернюю котлетку, попил воды и вытянулся на тахте рядом с Рыжиком, он сказал:
— Знаешь, я очень рад, что побывал у госпожи Пантеры. Она так интересно рассказывала про джунгли! А хлопали мне ничуть не меньше, чем Музыканту, ведь верно? Давай навестим ее завтра. Госпожа Пантера хочет с тобой познакомиться. Она очень умная и совсем не страшная. Рыжик, а кто такие крокодилы? Они тоже водятся в джунглях и умеют бить хвостом…
Рыжик приподнялся на локте и посмотрел на Щена.
— Завтра, — сказал он с облегчением, — я закрою твою дверку, и ты будешь выходить только со мной. Хватит с меня пантер и крокодилов.
— Но почему? — удивился Щен. — Ты же сам сказал Борису, что нужно все время видеть и узнавать новое.
— Я говорил про людей, а не про щенков, — буркнул Рыжик. — И вообще, кончай философствовать. Сказано — завязано.
После этих слов он закрыл глаза и уснул. А Щен тихонько подошел к своей дверке и сунул в пружину огрызок карандаша, который как-то подобрал под столом у Рыжика и любил катать по полу.
— Вот теперь посмотрим, завязано или развязано, — пробормотал он и, растянувшись на своей подстилке, стал вспоминать волнующие события этого вечера.
Как Щен стал социологом
Неожиданно в сквере появился новый щенок. Это был эрдельтерьер, породистый, но с какими-то шалыми глазами. На нем болталась модная мохеровая попонка, нарядная и очень грязная, а ошейник с серебряной чеканкой был, по-видимому, рассчитан на сенбернара. Кличка у него была тоже странная — Опрос.
В первый же вечер, когда щенки обнюхались, Опрос поразил всех. Из него, как из дырявого мешка, сыпались вопросы, один чуднее другого. Почтительно оглядев все медали и бляхи Биндюжника, он спросил:
— Как по-вашему, стимулируют ли награды интеллектуальный рост щенка?
Биндюжник ничего не понял, но, чтобы сохранить достоинство, рявкнул так, что Опрос отскочил шага на три. Однако это его ничуть не обескуражило, и он тут же пристал к Дэзику, разглядывавшему его как невесть какое чудо:
— Что вы думаете по поводу демографического взрыва среди кошек? Каково мнение футурологов?
Щенки совершенно растерялись, но Дэзик не ударил лицом в грязь. Он поднатужился, вспомнил любимое словечко своего хозяина, которое тот произносил к месту и не к месту, и ответил с достоинством:
— Мнения следует экстр-раполир-ровать.
От радости Опрос стал ловить собственный хвост. Когда он докружился до того, что закатил глаза и грохнулся на землю, к нему подошел Щен, державшийся поодаль.
— Слушай, что это значит? — спросил он. — Почему ты так… странно выражаешься?
— Подворотня вы, подворотня, — вздохнул Опрос. — Что здесь странного? Просто социологические термины…
Тут Биндюжник, у которого лопнуло терпение, налетел на Опроса и задал ему хорошую трепку за «подворотню» и вообще. Опрос выдержал ее молодцом и нисколько не обиделся. Когда Биндюжник, вывалив язык, уселся отдохнуть, Опрос привел себя в порядок и спросил задумчиво:
— Вы не замечали, что после физических упражнений разыгрывается аппетит? — И повел своих новых знакомых к задней двери домовой кухни, о которой даже Музыкант не имел понятия.
Кухня эта открылась всего три дня назад, и в низких баках было полным-полно сокровищ: костей, объедков мяса, даже птичьих потрохов. Хозяевам в этот вечер пришлось долго звать своих питомцев — они до того увлеклись, что ничего не слышали.
С тех пор щенки подружились. Опрос оказался хорошим товарищем: когда ему перепадало много кусочков, он всегда приносил что-нибудь лакомое для друзей. А когда в его жизни наступала черная полоса (это случалось всякий раз, как хозяйка погружалась в пучину своей кандидатской диссертации, с утра до вечера глушила кофе, дымила, как паровоз, и совершенно забывала про пса), друзья тащили ему кто что мог и таким образом избавляли от мук голода.
Но если Опрос произвел большое впечатление на щенков, то хозяйка его Люся просто потрясла всех собаковладельцев.
Это была красотка — зеленоглазая, черноволосая, белозубая. Фигуру имела тонкую и гибкую, как плеть, одевалась по самой последней моде и вообще выглядела так современно, что люди рядом с ней начинали ощущать некую неловкость — то ли за себя, то ли за нее.
Первое ее появление в сквере вызвало сенсацию. Все хозяева щенков постарались познакомиться с ней немедленно и преуспели, потому что она очень любила общаться и производить впечатление.
Когда Люся удалилась, ведя на поводке Опроса, хозяин Биндюжника сложил пальцы щепотью, словно собирался перекреститься, но вместо этого послал ей вслед воздушный поцелуй.
— Пупочка! — сказал он таким тоном, что все мужчины сочувственно хмыкнули.
А хозяин Дэзика промолвил сладко и таинственно:
— Поп-арт!
Теперь по вечерам в сквере значительно прибавилось народу, а щенкам стало жить куда вольготнее, потому что хозяева совершенно забывали о них до момента возвращения домой.
Люся воспринимала поклонение как должное. Однако со свойственной социологам практической сноровкой она быстро сумела разобраться в основном пункте несоответствия собаковладельцев ее требованиям: все они, кроме Рыжика, были женаты всерьез и надолго. Тогда Люся полностью сосредоточилась на Рыжике. Она стала появляться в очень выразительных блузках без рукавов, с разрезом почти до талии, и в мини-юбочках, больше похожих на шорты, разговаривала исключительно на социологические темы, но, даже рассуждая о проблемах бытового обслуживания, смотрела на Рыжика так, что он краснел и отводил глаза.
Щену Люся совсем не понравилась — ее запах, голос, смех. Он чихал от ее крепких духов, кашлял от сигарет, ему все время хотелось убежать и увести Рыжика. Люся Щена тоже не жаловала, хотя и называла «лапушка». А главное, Щен видел, как разговоры Рыжика с Люсей огорчают Лиду.
Вскоре после того как Рыжик со Щеном выручили Лиду из беды, она ушла из магазина и поступила учиться в педагогический техникум. Занятия кончались в семь, а в половине восьмого Лида ежедневно появлялась в сквере. Приходила и в воскресенье, когда занятий не было. Она застенчиво здоровалась с Рыжиком, которого называла «Игорь Николаевич», потом минут десять играла со Щеном и уходила, а Щен провожал ее до входной арки. Это был ежедневный ритуал, которым дорожили оба.
Иногда Рыжик задавал Лиде вопросы про учебу или жизнь. Лида радостно вспыхивала и отвечала: «Все хорошо!» — так что беседы эти страдали некоторым однообразием.
