"Так не лучше ли оставить все как есть? - думал Журавлихин, глядя на меняющиеся берега. - Ссора обязательно закончится миром и без участия "старших наставников". Митяй страшно злится, когда его поучают. Пусть ребята успокоятся..."
      Он облегченно вздохнул, как бы соглашаясь с принятым решением, и, провожая взглядом цветущий луг, увидел рядом с собой пассажира огромного роста. Его крепко посаженная седеющая голова чуть не касалась крыши палубы. Иногда он высовывался за борт, отчего стукался о низкий карниз. Обтекаемая, прижатая к воде форма глиссирующего теплохода явно не рассчитывалась на пассажиров такого роста.
      Человек этот был одет в мешковатый светлый костюм, который раздувался от ветра, что еще более подчеркивало солидную полноту мощной фигуры. Женя украдкой наблюдал за ним и, как всегда, чувствовал симпатию к таким вот людям, прочно стоящим на земле. В выражении его резко очерченного лица была твердая определенность видавшего виды путешественника, спокойствие и уверенность, что никакие ветры не сдвинут его с этого места. Во всяком случае, таким он представлялся Журавлихину.
      Гладко выбритый подбородок, губы, сложенные в добродушную улыбку, глаза, что называются карими, спрятанные под красноватыми, нависшими веками, - вот примерно и все, что могло служить дополнением к внешнему образу пассажира, которого сейчас рассматривал Женя.
      - Изучаете? - вдруг спросил он, поворачиваясь к студенту всем своим огромным корпусом.
      Вопрос оказался столь неожиданным, что Женя растерялся, смутился, теплота его сразу покрасневших щек постепенно, точно волнами, расходилась по телу, до самых пяток.
      - Понятное смущение, - сказал пассажир с видимым сочувствием. - Однако напрасное.
      Он говорил не спеша, как многие волжане, выделяя букву "о", говорил весело и непринужденно, отчего у Жени стало спокойно на сердце и краска почти исчезла с лица.
      - Я ведь тоже не без греха, - словоохотливо продолжал пассажир. - Пока ваши товарищи ссорились, изучал некоторые особенности молодой человечьей породы... Нет на земле ничего интереснее. Вы смотрели на берег, на зелень, цветочки, облака, а я - на вас.
      - Скучное зрелище! - Журавлихин уже оправился от смущения и теперь старался показать себя остроумным собеседником.
      - Правильно изволили заметить. Скучно и обидно бывает человеку, особенно моего возраста, когда он видит, как хорошие, серьезные ребята выдумали себе драму и смешно пыжатся в главных ролях.
      - Но вы не знаете ее содержания.
      - Все понял из первого действия.
      - А не думаете ли вы, что эта сцена вовсе не рассчитывалась на зрителей?
      - Тогда, может быть, на друзей? - добродушно спросил странный пассажир; он все более и более занимал Женю.
      - Не понимаю.
      - И это верно изволили заметить. Многого не понимаете. Я вовсе не собираюсь оставаться равнодушным зрителем. Придется вмешаться.
      - Ни я, ни мои друзья этого не просили.
      - Согласен.
      - Тогда ваша позиция по меньшей мере странна. Не каждый потерпит, чтобы в его личные дела вмешивались посторонние люди.
      - Все верно. Но я говорю не о каждом, а о вас - советских студентах, комсомольцах. Кстати, сами же соглашались с доводами своего товарища: нельзя, мол, стремиться к одной общей цели, отвернув друг от друга физиономии. Эх, ребятки, не понимаете вы, как обидно глядеть на эту мышиную возню... Столько настоящих дел, а вы тут Гамлетов разыгрываете!
      - Итак, каков же вывод? - иронически спросил Журавлихин.
      - Привести их сюда.
      Женя уже не скрывал улыбки.
      - Это приказ?
      - Если хотите - да.
      - По какому праву?
      - По праву старшего товарища. Этого вам достаточно?
      Журавлихин медлил с ответом. Лева Усиков, когда пришел на фабрику красок, воспользовался правом советского гражданина. Но дело было государственное, общественное, а не личное. В данном случае "старший товарищ" явно злоупотребляет своим правом.
      В осторожных выражениях Женя все это ему высказал.
      - Вы мне, ей-богу, нравитесь, - рассмеялся собеседник. - Чудесная непосредственность и уйма заблуждений! Будем знакомиться. - Он протянул руку. - Набатников Афанасий Гаврилович. Профессор. Физик.
      Женя робко пожал его горячую ладонь и назвал себя. Беседа оживилась. Набатников говорил, что для него не так уж важно прекратить ссору двух задравшихся петушков. "Чепуха все это, милый друг, чепуха". Но разве можно мириться с явным несовершенством характеров? Именно об этом вспоминала Надя, встретившись с Женей на площадке высотного здания. Значит, не случайно возникает вопрос у самых разных людей о переделке не только сознания, но и характера. Его надо воспитывать всерьез. Нельзя же в коммунистическое общество тащить с собой груз старых привычек и, что не менее вредно, скверный характер.
      - Хлам надо оставлять на старой квартире, дорогой друг, - резонно заметил Набатников.
      С этим, конечно, соглашался Женя, но не мог пожаловаться на плохое воспитание. Еще бы! Школа, комсомол, пример старших.
      - Все равно мало, - сказал профессор. - Каждый настоящий человек должен заниматься вашим воспитанием.
      - Именно моим?
      - Да, и вашим. Не могу видеть равнодушных людей. Идет по улице двенадцатилетний малец и важно дымит папиросой. Не всякий обратит на это внимание. Скажем, и вы в том числе.
      - А что же вы делаете?
      - Ничего особенного. Беру у него изо рта папиросу и бросаю в урну. Надо, чтобы так поступали все. Конечно, это не единственный способ борьбы с курением ребятишек, но, поверьте, очень простой и действенный.
      С интересным человеком встретился Женя. В Набатникове сочетались резкость и прямодушие. Он не поучал, а попросту делился опытом большой прожитой жизни, и это доставляло ему удовольствие, - так, во всяком случае, казалось Жене. Впрочем, он не ошибался.
      Как всякий настоящий человек, Набатников ненавидел равнодушных. Он приводил самые обыкновенные жизненные примеры, встречающиеся на каждом шагу. Так, он рассказал, что перед отплытием "Горьковского комсомольца" наблюдал, как на соседнем дебаркадере производилась посадка на камский пароход. Толчея, шум, крики. А все почему? На палубе около сходен стояли ящики и наполовину загораживали проход. Люди с вещами протискивались буквально в узкую щелку. Чего проще перенести ящики в сторону? Но люди из породы равнодушных не видели этого, не хотели замечать ни толкотни, ни беспорядка. Набатникову стало обидно за пассажиров.
      - Пошел на жертву, - весело говорил он. - Втиснулся между какими-то двумя сундуками, и мое бренное, хилое тело толпа внесла на палубу. Дальше было самое простое: двухминутный разговор с помощником капитана, ящики убрали, и люди не спеша, гордо, как им и подобает, прошествовали на палубу. Любопытная деталь! Помощник капитана удивился, узнавши, что я не еду с ними, а тороплюсь на другой теплоход. "Чего же вы старались, чудак человек?", - хотел он сказать. По глазам видел... А надо сделать, чтобы никто не удивлялся такому вмешательству.
      Вспомнил Набатников и другой свежий пример. Утром зашел он в ресторан позавтракать. Ресторан на теплоходе прекрасный, крахмальные скатерти, все как полагается. Сосед по столу посмотрел стакан на свет, вздохнул и стал вытирать его салфеткой. Стакан был плохо вымыт, с грязными подтеками, но попал к человеку равнодушному. Не хотелось ему разговаривать с официантом, наплевать на все: пусть и завтра и через десять лет подают грязные стаканы. А это так и будет, если мы из-за чистоплюйства промолчим, вместо того чтобы кому нужно напомнить, что всякое дело требует любви и внимания.
      - Это, так сказать, к вопросу о равнодушии. - Набатников достал большой цветной платок, вытер вспотевший лоб. - Теперь докладывайте - и, главное, без утайки, - что же случилось с вашим аппаратом.
      Журавлихин не мог, да и не хотел отступать. Профессор, несмотря на непрошеное вмешательство в их личные дела, Жене понравился. Он смотрел на него с восхищением, как всегда при встречах с интересными людьми.
      Стараясь не отвлекать внимание Набатникова на второстепенные детали. Женя рассказал ему о пропаже аппарата, о том, как тот попал на Химкинский вокзал, а потом и в Горький. Чувствуя интерес профессора. Женя подробно изложил особенности устройства "Альтаира" и уже перешел к вопросу его применения.
      - Погодите, милейший! - перебил Набатников. - Какой у вашего "Альтаира" объектив? Широкоугольный? То есть я хочу спросить - захватит ли он панораму? Ну, скажем, вид горного хребта?
      Женя пояснил, что объектив аппарата можно заменить на любой. Это вполне удовлетворило Набатникова, и он пожалел, что раньше не подумал о передатчике вроде "Альтаира".
      - Не учел, что именно такой еще нужен. Теперь уже поздно. Обидно... - Но вдруг оживился: - Впрочем, вот какое дело. Одолжите нам аппарат на денек-другой...
      Просьба Набатникова радостно взволновала Женю. Мало ли для каких опытов понадобился профессору "Альтаир"! Уже представлялось, что аппарат выходит на широкую дорогу, что будущее его огромно. Но Женя сразу сник и лишь развел руками.
      - Его еще нет.
      - Найдете, - спокойно сказал профессор. - Конечно, если не перессоритесь окончательно.
      На вопрос, далеко ли он едет, профессор ответил, что у него выдалось свободное время, решил отдохнуть и, главное, посмотреть Волго-Донской канал. Потом прямо из Ростова вылетит к месту командировки.
      - А вы куда направляетесь. Где решили выходить?
      - Ничего не известно, - признался Женя упавшим голосом. - Все зависит от принятой передачи. Она и подскажет. На всякий случай билеты взяли до Куйбышева. Возможно, выйдем у Жигулей. Там высоко - триста метров. Для нас это самое важное.
      - Занятное путешествие. - Набатников быстро оглянулся и заметил Усикова.
      - Я не помешаю? - смущенно спросил тот, не глядя на профессора. - Мне Жене надо сказать...
      - Говорите, не стесняйтесь. Тащите вашего обидчивого друга. Разговор будет общий. Что это у вас? - профессор указал на карман Левы. - Особая мода?
      Усиков испуганно взглянул вниз. Сквозь карманы его парусиновых брюк проступила краска, один из них был малиновый, другой ядовито-зеленый.
      Как же так? Он ведь предупреждал. Лева растерянно достал из кармана цветной пакетик, завернутый в целлофан. Теперь ни за что не отмоется.
      Сокрушенно качая головой, держал он в руках редкий образец несмываемой краски и не знал, что с ним делать.
      "Горьковский комсомолец" подходил к пристани. Воздушные винты были выключены, теперь работали только подводные, - так удобнее маневрировать.
      Профессор и студенты стояли на противоположном от пристани борту, поэтому не заметили, как теплоход вплотную прижался к дебаркадеру.
      От толчка Лева пошатнулся. Пакетик с краской выскользнул из рук и упал в воду.
      Усиков, не раздумывая, перемахнул за борт. Никто не успел его удержать.
      Ветер уносил пакетик в сторону. Левка пускал пузыри. Он почти не умел плавать, еле держался на воде, но все же пытался догнать пакетик, удаляясь от спасательного круга, который ему бросили. Краска быстро растворялась. Ярко-малиновые струйки побежали по волнам.
      Женя неуверенно перенес ногу через борт, но профессор оттолкнул его.
      - Куда вы? Тут надо умеючи. Держись, молодец! - крикнул он, сбрасывая пиджак.
      - Нельзя, нельзя! Краска не отмывается... - захлебываясь, взвизгивал Левка. - Я сам...
      Взметая вверх снопы малиновых брызг, хватал он коварный пакетик. Издали казалось, что человек плавает в сиропе.
      Быстро спустили шлюпку. Матросы стали тащить его из воды. Но, к их удивлению, утопающий не давался в руки, кричал, чтобы люди к нему не притрагивались, пока он не схватит пакетика.
      С большими предосторожностями - не измазать бы кого проклятой краской Усиков неловко влез в лодку.
      Когда он добрался до своей каюты и взглянул в зеркало, то чуть не упал без сознания. На него смотрело странное красноволосое существо с лицом ирокеза.
      * * * * * * * * * *
      Афанасий Гаврилович Набатников сидел в ногах на Левкиной постели и ждал, что этот сумасшедший парень может сказать в свое оправдание.
      В двухместной каюте было тесно. Основную ее кубатуру занимал профессор, напротив сидел длинноногий Женя. Левка разлегся по-барски, поэтому Митяю пришлось буквально прижаться к стене. Ясно, что он не одобрял глупую Левкину выходку, но, если честно признаться, ведь не каждый бросится в воду, не умея плавать. Смутное чувство жалости пряталось где-то в душе. Левка лежит растерянный, притихший, краснолапый, как гусь.
      - Ну и пусть глупо, - устало соглашался он, объясняя свой поступок профессору. - Но вы не знаете, что это за краска! Вся Волга от Горького до Куйбышева была бы полна действительно красной рыбой.
      Со слов изобретателя Лева рассказал о краске. Ничтожная крупинка ее, растворенная в тоннах воды, окрашивала живую материю в густой, яркий цвет. Стоило во дворе фабрики полить клумбу, куда случайно попала микроскопическая крупинка этого красителя, как через несколько дней все цветы приобретали уже другой, не предусмотренный природой оттенок. Краска вместе с водой всасывалась корнями растений.
      - Так получились голубые розы, зеленые левкои, лиловые настурции. Я их видел, - говорил Усиков, приподнявшись на локте. - Вот это краска! А ее практическое значение?
      - Вполне можно представить, - отозвался Афанасий Гаврилович, поудобнее размещая свое большое тело на узком диване. - Вместо многих тонн красок, перевозимых в железных бочках, потребуются крупинки в стеклянных баночках. Кстати, вы говорите, что они безвредны?
      - Производились опыты.
      - Я не биолог, но мне кажется, краска эта поможет проследить ход рыбы, например, если окрасить некоторые достойные внимания науки экземпляры в разные цвета. Или вот, скажем, производится кольцевание птиц. Для того чтобы прочесть на кольце ее местожительство, птицу нужно поймать, А почему бы не выпускать красных журавлей? - говорил Набатников с легкой усмешкой. - За ними можно наблюдать в полете.
      Лева страдал - и не потому, что денька три придется походить краснорожим. Это еще полбеды, а главное другое. Малиновые штаны с зеленым пятном у кармана сохли под потолком каюты, и вряд ли у Левы найдется смелости показаться в них на палубе. Ни Женя, ни Митяй помочь не могли - запасных брюк не было. Значит, надо выделять из скудного денежного бонда "поисковой группы" некоторую сумму на покупку хотя бы самых дешевых парусиновых штанов. Согласится ли Митяй? Скажет: "Ходи в малиновых. Сам виноват".
      Вполне понятно, что расчетливого, бережливого Митяя не мог не волновать этот непредвиденный расход, но после сегодняшнего трагического происшествия он уже почти простил Левку, хотя и помнил насчет "амбиции" - об упреке абсолютно незаслуженном.
      Митяй слушал разговор профессора с Левкой, и в нем проснулось ревнивое чувство. Левка без году неделю знает Набатникова и уже горячо обсуждает с ним, как можно устроить фильтры на фабрике, чтобы ни одна пылинка краски не попадала в речку. Об этом Левка не советовался с Митяем ни разу и - нате вам! - уже консультируется с посторонним, что показалось Митяю особенно обидным и несправедливым. Ведь у него было свое мнение насчет фильтров, он даже эскизы набросал. Само собой разумеется, что Гораздый не считал себя специалистом в химии красителей. Но почему же не помочь людям? Вдруг что-нибудь стоящее получится. Об этом ему и Женя сказал.
      Неожиданно для самого себя Митяй понял, что Левка (при благосклонной поддержке Журавлихина) впутали его в это предприятие, что он, Митяй, подражает Левке и мог бы сам выступить в роли "инспектора справедливости", над чем всегда издевался. Напрасно Митяй себя успокаивал: дескать, тут нет ничего странного, обыкновенная техническая задача, почему бы над ней и не поразмыслить! Типичный кроссворд. Но Митяй не любил кроссвордов. Зачем растрачивать, как говорится, "драгоценную мозговую энергию" попусту? Он даже считал, что и шахматы пусть хоть умная, но все же игра. От этого названия никуда не денешься, игра - она всегда останется игрою, а Митяй создан для общественно-полезной деятельности, и игрушки тут ни при чем. Женя ему доказывал, что шахматы - это отдых. Митяй скептически улыбался. "Хорошенький отдых. После двух партий с сильным противником мозги чувствуют себя довольно скверно, будто ты вызубрил пятьсот английских слов". А если так, то мнение Митяя склонялось к тому, что слова учить полезнее, чем тратить время на игру. Пусть этим делом занимаются гроссмейстеры.
      Нет, не игра ума привлекала Митяя, когда он делал эскизы электрических фильтров для фабрики красок и представлял себе реально существующую конструкцию нового фильтра для жидкостей, построенного по принципу дымоуловителей. Здесь было не все просто, вода с химическими примесями проводила ток, но Гораздый обошел это препятствие, как ему казалось, очень остроумно.
      Сейчас не терпелось поделиться своим предложением с Левкой, но этот краснокожий индеец совершенно не замечал Митяя, обсуждая фильтры с Набатниковым. Говорилось об осмосе и диффузии, о размерах молекул, но, как был убежден Митяй, все это лишь затемняло существо дела, и непонятно, почему профессор физики ходит вокруг да около и не предлагает единственного правильного решения. Кроме того, Митяя крайне удивляло поведение Жени. Почему он, зная о его схеме, ничего не говорит, а только загадочно улыбается?
      - Можно бы поставить электрический фильтр! - наконец сказал Митяй.
      Искушение было настолько сильно, что он не выдержал и позволит себе вмешаться в спор.
      - Электрический, говорите? - Афанасий Гаврилович повернулся к нему всем туловищем. - Давайте прикинем.
      Митяй уже доставал наброски чертежей.
      Глава 10
      ВСТРЕЧИ НА ЭКРАНЕ
      Спускались сумерки. Окно в каюте, где поселились Митяй и Лева, постепенно синело, будто даже в воздухе растворялась необыкновенная краска, принесшая столько неприятностей Леве.
      Он ждал этого вечернего часа, когда, не опасаясь удивленных взглядов, можно было выйти на палубу. Пудра, кстати говоря, купленная на пристани Митяем, не скрывала фиолетового оттенка на лице невинно пострадавшего, да и чувствовать себя клоуном на манеже, когда к этому не имеешь никакого призвания, вряд ли кому понравится.
      Лежа в каюте, Лева вспомнил один свой страшный грех во времена увлечения театральным искусством. Это было сравнительно недавно, когда в самодеятельных спектаклях клуба Химзавода Усикову, тогда еще шестнадцатилетнему, отводилась весьма скромная роль гримера. Он умел это делать в совершенстве, причем из маловыразительного лица героини Лева создавал, как он сам говорил, "чудо красоты".
      Актрису никто не узнавал, она чувствовала себя неотразимой, играла уверенно и потом всячески благодарила "милого Левушку".
      Готовился праздничный концерт. Группа девушек из балетного кружка должна была исполнять танец кукол. Усиков ходил за кулисами, ерошил вихры, "вживался в образ", считая себя почти постановщиком. Угловатые и смешные движения оживших кукол подчеркивались их внешностью: короткие платьица, торчащие косички. Значит, и грим должен быть соответствующий - кукольный. Лева заранее достал яркую краску - фуксин - и нарисовал на щечках первой из живых кукол аккуратные кружки.
      Девушки почти все выразили свое недовольство, но опытный гример Лева Усиков доказал им, что таких кукол они могут видеть среди игрушек, выполненных искусными мастерами Дымковской игрушки, что именно такие красочные образы в духе старинной русской игрушки талантливые танцовщицы и должны создать на сцене... В общем, молодой художник-энтузиаст умел уговаривать, и все двенадцать "актрис" покорно стали в очередь, чтобы тот сделал на их лицах художественную роспись, достойную искусных мастеров.
      Выступление прошло, как говорят, "с большим художественным успехом". Кукол вызывали несколько раз. Лева таял от благодарностей, девушки подбегали к нему, жали руки и говорили, что он почти гений.
      Расплата пришла позже. Никакие ланолиновые кремы и вазелин не смогли снять аккуратно нарисованный румянец фиолетового оттенка. Слишком поздно в этом убедился сам гример, стараясь отмыть красные пальцы мылом и песком.
      Исчез он вовремя. Девушки, кто со слезами, кто с гневными криками, бегали за сценой. "Давайте гримера! Где он прячется, проклятый мальчишка-злодей?" А "злодей" был уже далеко от клуба, быстро шагал по затихшим улицам, прислушиваясь и оглядываясь.
      Целую неделю Усиков нигде не показывался, терпеливо наблюдая за своими лилово-красными пальцами, и только когда они приняли нормальный вид, пошел в клуб просить у девушек прощения. Девицы оказались жестокими. Уже играл природный румянец на их щеках. Простили бы несчастного парня - он перепугался больше всех. Но обиженные за покушение на их красоту любительницы балетного искусства настояли на отлучении Усикова от всех видов клубной деятельности. Леву перестали пускать в клуб.
      Так бесславно кончилось увлечение Левы Усикова художественной самодеятельностью. Об этом он всегда вспоминал с горьким чувством, уверенный, что с ним поступили несправедливо. Нельзя столь жестоко карать за ошибки "технологического порядка". Он же не предполагал, что краска окажется такой стойкой.
      Вот и сейчас, второй раз в жизни. Лева встретился с неприятностями, связанными с недооценкой химии красителей.
      Митяй выходил на каждой большой пристани, но дешевых брюк для Левки не было. Предлагали суконные, коверкотовые, а бумажные исчезли. Говорят - спрос маленький.
      Свое добровольное заточение Лева выносил мужественно. Митяй чаще всего бывал с Афанасием Гавриловичем, бродил с ним по палубе, вероятно обсуждая проект жидкостного электрофильтра.
      Усикова беспокоило здоровье Жени. Видно, он простудился на берегу, сейчас лежит в соседней каюте и кашляет. Врач нашел у него обыкновенный грипп и прописал какие-то таблетки. Лева часто бегал туда с полотенцем, делая вид, будто только что встал и ходил умываться в пижамных штанах. Он же не покажется в них на палубе.
      Каждый час Митяй тоже заходил к Жене, где вместе с ним и Левкой убеждался, что на телевизоре ничего не видно, - вероятно, теплоход с "Альтаиром" находится еще слишком далеко.
      Усиков узнал от Женечки, что профессор беседовал с ним насчет "задравшихся петушков", но Лева не догадывался о теме разговора профессора с Митяем, который произошел несколько позднее. Впрочем, по поведению Митяя было видно, что ему вовсе не хочется вспоминать о некоторых, далеко не таких уж принципиальных разногласиях между ним и Левкой. Он стал заботливым и внимательным не только к Жене, но и к Леве, считая его тоже больным, приносил из буфета еду и настойчиво потчевал молоком, как при отравлении.
      Вот-вот должен был включиться "Альтаир". Потушили свет. Сквозь решетчатые жалюзи тянулись бледные лучи, делили темную каюту на части, расслаивая темноту. На полу, на стене, на двери лежали параллельные светлые полосы.
      На экране появилось изображение. Это особенно обрадовало Левку: ведь он ничего не видел на телевизоре с момента отъезда из Москвы. Темнела корма теплохода, над нею - шлюпка, слышался шум винта. Все было уже хорошо знакомо Жене и Митяю по предыдущим передачам, но Лева воспринимал эту передачу с волнением, как что-то новое, неизвестное.
      Прежде всего, он обратил внимание на проплывающий берег. Можно ли определить место, где сейчас идет теплоход? Но было темно, и только огоньки подсказывали, что здесь на берегу - рабочий поселок или маленькая пристань. А возможно, это светились окна колхозных домов.
      Женя увеличил усиление, подстроился точнее, и конструкторы "Альтаира" увидели людей, разместившихся на ящике. Их было трое. Трудно различались лица, костюмы. Все скрадывала темнота. Но через минуту стало ясно, что на ящике сидели мужчины.
      - Тут она мне и ответила, - сказал один из них после некоторого молчания: - "Если ехать в деревню, то вместе". Она учительница, а я раньше комбайнером был. Конечно, доказываю: дескать, в Москве у тебя работа хорошая. К тому же отцу ее квартиру дали в новом доме. Говорю: "Куда ехать? Район отстающий, колхозы там слабые. На первых порах трудновато будет, Я еще сам человек неустроенный..." Слышать ничего не хочет. "Ах, коли так, забудь про меня навеки. Мне такая любовь не нужна".
      - Характерная, - сказал сосед, зажигая папиросу.
      - Зря говоришь, - возразил третий собеседник. - Она по справедливости поступает. Если любовь, так уж настоящая. Полюбила - должны ехать вместе. Вот я в книжках читал, да и люди говорят, что разлука для любви самая хорошая проверка. А я - особого мнения и держусь его крепко. Вместе на деле надо любовь проверять. На трудностях, на горе и радости. Почему только на ожидании? Правильная твоя девушка.
      - Ну, и как же? - спросил сосед с папиросой. - Расстались?
      - Нет, едет в пятой каюте.
      Собеседники рассмеялись, встали и пошли вместе с влюбленным, вероятно в пятую каюту, порадоваться чужому счастью. Нет, не чужому, счастье для них становилось общим!
      Студенты глядели на экран, и им тоже было радостно от сознания, что глаз "Альтаира" подсмотрел, а микрофон подслушал эту обыкновенную сценку в жизни советского человека. И казалось ребятам, что экран сейчас светится особенно ярко и корма теплохода освещена не фонарем, а солнцем, будто еще повторяет громкоговоритель счастливые простые слова.
      ...Пять минут - недолгий срок. Но за это время конструкторы "Альтаира" успевали увидеть и услышать многое. Как в фильме, смонтированном опытным режиссером, на экране телевизора появлялись все новые и новые кадры.
      На корме парохода спорили два старика, представители почти что родственных профессий, - наборщик и библиотекарь. Оба ехали к ставропольским нефтяникам. Один нашел себе работу в многотиражке, другой - в местной библиотеке.
      В Сталинград спешил "заслуженный мастер подводных глубин", опытный водолаз. Он убеждал тоненькую девушку, тоже мастера своего дела, бригадира маляров, что его всегда привлекала профессия маляра, с чем Лева, например, не мог не согласиться. Великолепное, красивое дело! Строится ли дом, Дворец культуры, школа, наконец самая большая в мире гидростанция - кто заканчивает строительство? Маляр. И вот эта самая обыкновенная девушка взмахнет в последний раз кистью, скажем, отделывая входную дверь генераторного зала и, как бригадир маляров, доложит своему начальнику: "Строительство гидроэлектростанции закончено".
      К сожалению, из всех их разговоров друзья не могли понять, где сейчас находится теплоход. Люди стремились скорее попасть - кто в колхоз, на целинные земли, кто на стройку, к нефтяникам, всюду, где начиналась их новая жизнь. Все мысли их были там, говорили только об этом, и никто не интересовался названиями пристаней, мимо которых они проезжали.
      Опять и опять включался "Альтаир", но сведения о том, где он сейчас находится, были чересчур скудны.
      Некоторые из пассажиров проводили отпуск в поездке по Волге. Другие, особенно волжане, считали, что водным путем удобнее добраться к месту новой работы, принимая во внимание свой большой багаж. Люди ехали всей семьей, надолго и всерьез, - приходилось брать с собой и диваны и корыта. Жизнь должна быть нормальной, хозяйственной, зачем же отказывать себе в удобствах, коли нет в том особой необходимости!
      На корме теплохода против "Альтаира" стоял одинокий фикус, листья его вздрагивали, будто от холода. Рядом - пузатый самовар, завернутый в скатерть, труба от него, гладильная доска, зеркало, утюг. Все вещи, а вместе с ними и домашний уют, перекочевывали в полном порядке.
      Студенты-путешественники старались определить местоположение теплохода по каким-либо косвенным признакам. Они изучили весь путеводитель, знали, что некоторые пристани славятся копченой стерлядью, другие - раками или ранними яблоками, но дело было ночью, и пассажиры об этом не говорили.
      Надо было принимать решение. Куда же, в конце концов, ехать? На какой пристани выходить? Долго спорили, и Женя подвел итог.
      - Мне думается, надо встречать теплоходы в Куйбышеве, - откашлявшись, сказал он и еще плотнее закутался в одеяло. - Там наверняка мы найдем ящик.
      Лева обрадовался: то же самое предлагал и он.
      - Я очень хорошо представляю себе место, где стоит наш ящик. Примерно метрах в пяти от кормового флага. С левой стороны.
      На губах Митяя показалась едва заметная улыбка.
      - Странно! Наши взгляды сходятся... - Он порылся в кармане и вытащил какой-то рисунок. - Нет, не то. Это я фильтр для краски раздраконивал. Пошарил в другом кармане. - Опять не то. Вычисления Афанасия Гавриловича.
      Наконец Митяй нашел нарисованный им план кормы теплохода и расправил его на диване.
      - Вот, глядите, - он отметил ногтем предполагаемое местоположение ящика. Здесь аппарат. А это расстояние в метрах до шлюпки. Думаю, что рассчитал точно.
      Журавлихин рассматривал план, довольный, что Митяй позабыл о ссоре с Левой. Нечего спорить и упрекать друг друга, когда впереди столько дел.
      После подробного обсуждения пришли к общему решению: надо ехать до Жигулей.
      - А теперь покажи, что у тебя получается с фильтром, - спросил Лева, по праву считая себя инициатором этой затеи.
      Не все нравилось Усикову в проекте Митяя, многое еще оставалось недоработанным и сырым, однако авторитет профессора Набатникова - он в основном одобрил идею Гораздого - удерживал Леву от серьезных критических замечаний. Кроме того, не хотелось ссориться: Митяй - ведь он очень обидчивый.
      Передавая ему чертеж, Лева польстил:
      - Я всегда говорил, что в тебе, Митяй, скрываются задатки гения. Ты, Женечка, побудь здесь, а мы поищем Афанасия Гавриловича, пусть он это лично подтвердит.
      Лева и Митяй направились было к двери, но Женя остановил их:
      - Минутку, ребята. - Он посмотрел на часы. - Попробуем проверить еще одно гениальное открытие.
      Усиков погасил свет и насмешливо спросил:
      - Хочешь установить рекорд дальности приема Московского телецентра?
      - Бери выше. Я же рассказывал, что вчера принимал передачу с неизвестной планеты, населенной собаками. Преобладающий костюм - фраки.
      - Странный мир! Собаки носят фраки... - с завыванием проскандировал Левка, подражая манере чтения многих поэтов.
      Женя запомнил волну, что вчера принимал, и настроил на нее телевизор.