Трудно взрывать горы, соединять каналами реки, создавать моря и осушать болота, но еще труднее переделывать характеры людей. Кто виноват, что в нашей стране еще живут, а порой и благоденствуют Медоваровы - люди ловкие, приспособляющиеся к любой обстановке, ради карьеры готовые поступиться своей совестью, предать товарища и выйти сухим из воды? Кто виноват, что остались еще у нас мелкие завистники, льстецы, самодуры и стяжатели? Прежде всего, Набатников винил в этом людей равнодушных. "Мне-то какое дело? - думает каждый из них. - Живет себе человек, меня не трогает. Буду я с ним связываться! Своих забот достаточно..." Это они подписывают сдержанные, но в основном положительные характеристики, оберегая свои нервы от прямого и честного разговора с уволенным работником. Это они никогда не скажут "да" или "нет", а пользуются неопределенными словами: "возможно", "вероятно", "надо полагать", "едва ли".
      В воспитании Медоварова повинны и добряки. Есть такая категория людей.
      Однажды за какие-то провинности Медоварову попало от директора института. Но как?
      В кабинете, куда по своим делам зашел Набатников, сидел этакий добрячок в расстегнутой косоворотке, бывший тогда директором. Обаятельный, веселый, ну прямо отец родной, радующийся проказам любимого сынка.
      - Слушай, милок, почему ты работаешь плохо? - ласково, потирая руки, спрашивал он Медоварова. - Жалуются на тебя, милок. На футбол поедем?
      Набатников вспомнил случай на теплоходе, когда счастливый отец не знал, как угодить своему избалованному отпрыску. Ребенок и пятидесятилетний Медоваров - оба они изуродованы равнодушными и чересчур добродушными воспитателями. "Кто же виноват? - вновь и вновь спрашивал себя Набатников. Все! Все мы - огромный коллектив. Это мы умиляемся, глядя на слепую родительскую любовь, и не замечаем, как на глазах у нас растут маленькие эгоистики, а потом делаются негодяями. Мы миримся с Медоваровыми в роли руководителей. - И тут же подумал: - А кто это мы? Коллектив не безлик, и спрашивать нужно с каждого члена этого коллектива". Так что же делать с Медоваровым? Формальных оснований для его увольнения нет. Ясно, что найдутся сильные заступники, их у Толь Толича хватает. Парторганизации не легко будет разобраться. Трудный случай.
      Много повидал людей Набатников, был счастлив, что окружают его люди большой, широкой души, они живут, работают, любят и ненавидят, делают добро и совершают ошибки. Среди лих попадается и дурная трава - колючий чертополох. Но кто же его не распознает? А есть и овсюг, не отличишь его от полезного злака. Овсюг не сеют, он сам умеет зарываться в землю, чтобы жить и расти со всеми. Живет, разрастается, и не хуже других. А подчас и лучше - он цепкий, нахальный.
      В эту ночь не заснуть. Что там мечтания, когда любуешься нашей золотой нивой, взращенной великим трудом, и тебя не покидает тревога за урожай: ведь еще остались сорняки!
      Вставало утро. Афанасий Гаврилович вытащил из-под подушки часы - они показывали половину пятого, - быстро оделся и с полотенцем пошел к роднику. Холодная до ломоты в пальцах вода взбодрила его, исчезла усталость после бессонницы.
      На вершине горы, у подножия которой был разбит лагерь, медным блеском горели известковые глыбы. Поднималось солнце.
      Гора надежно защищала лагерь от взрывной волны и радиоактивных лучей, образующихся в момент взрыва. Кроме того, даже через некоторое время после этого нельзя пренебрегать защитой горы, так как некоторые радиоактивные вещества стойки и вредоносны. Прогуливаться по тому месту, где недавно произвели атомный взрыв, не рекомендуется. Во всяком случае до тех пор, пока специальные приборы не покажут, что вредных излучений нет.
      Вот почему Набатников, которому было очень важно сразу же увидеть результаты взрыва, и не как-нибудь, а вблизи, решил использовать телевизионное наблюдение. Привезенных ранее телевизоров не хватало. Хорошо, что Пичуев захватил с собой еще два, с большими экранами, чтобы разные специалисты могли увидеть взрыв одновременно, а потом наблюдали за его последствиями. Конечно, основные исследования должны производиться с помощью всевозможных регистрирующих приборов. Но глаза есть глаза, иной раз лучше всякого прибора они помогают ученому оценивать сложные научные явления. Набатников знал это по личному опыту.
      Еще с вечера Пичуев установил телевизор на командном пункте. Телевизор был с метровым экраном. Им особенно восхищался Лева Усиков. Вместе с друзьями он помогал ставить антенну, подводил кабель и чувствовал - себя незаменимым. Антенный кабель нужно вести умеючи, не делать острых углов, и в то же время изящно, со вкусом. Даже здешние опытные специалисты и то остались довольны.
      Пичуев встал рано, проверил телевизоры, а потом, сам того не замечая, направился к палатке медпункта, задумался и опомнился лишь возле нее. Возвращаться было поздно. Зина, закутанная в платок, сидела на скамеечке, рядом лежали костыли. Пичуев отодвинул их в сторону, справился о здоровье и сел поодаль.
      За последние дни с Зиной он виделся часто. Благо предлог подходящий. После нескольких взрывов следовало проверять с высоты, как изменилась карта района. Для этой цели на двух вертолетах решено поставить телекамеры. Передачу будут принимать в Москве.
      Зина не раз поднималась на вертолете и хорошо пилотировала, поэтому, как только ей разрешат, она этим делом займется, а пока готовилась, изучала условия, аппаратуру, в чем ей усердно помогал Вячеслав Акимович.
      Сейчас Зина попросила принести из палатки карту, чтобы наметить маршрут и определить наивыгоднейшую высоту полета. Развернув карту на коленях, захотела познакомиться с расчетами. Пичуев вынул из кармана блокнот. Она перелистала страницы, где была указана высота и другие данные, необходимые для будущих полетов, затем отдала блокнот и, потеплее закутавшись в платок, сказала:
      - Как это все просто! Математика. Женя страдает, что ею нельзя проверять свои поступки. - Она помолчала, освободила руку из-под платка и скользнула пальцем по карте. - Так, Вячеслав Акимович. Здесь мы идем параллельным курсом.
      Пичуев подавил вздох. Вот именно параллельным. Он должен будет лететь на другом вертолете на расстоянии в три километра. А вдруг и в жизни это расстояние никогда не сократится? Пути идут рядом, но не вместе. Математика наука точная - параллельные линии никогда не сойдутся. Эта мысль настолько его взволновала, что он не выдержал и спросил:
      - Скажите, Зиночка... я может быть, линии не параллельны? - Он ладонью закрыл их на карте и сквозь нее почувствовал тепло колена. - Где-нибудь... пусть не скоро, но все же пойдут вместе? Пойдут? - Не знаю, Вячеслав Акимович. - Голос Зины дрогнул, но тут же стал твердым. - Линии часто пересекаются, а потом расходятся в стороны навсегда. Не будем говорить об этом. Подождем, проверим себя...
      - Мне ничего не нужно проверять. - Пичуев взял ее руку и крепко прижался щекой. - Я давно все знаю... Может, с той минуты...
      Зина грустно улыбнулась.
      - Когда впервые увиделись? Пусть так... А сейчас не надо вопросов... Я сама вам скажу. - Глаза ее потемнели, стали глубокими.
      - Так не бывает, Зиночка. Не скажете.
      Пришла медсестра, посмотрела на их лица то ли с завистью, то ли с сочувствием, но, так или иначе, помешала дальнейшему разговору. Впрочем, он бы и остался неоконченным. Еще живы были печальные воспоминания, и Зина не могла их забыть.
      На командном пункте под натянутым брезентовым тентом стояли длинные столы с аппаратурой. Внизу, у деревянного барьера тянулись серые, как ужи, резиновые и свинцовые кабели. На центральном месте в глубокой черной раме с длинным козырьком поблескивал экран телевизора.
      Возле него томился Лева Усиков. Техники оставили его здесь вроде сторожа, а сами ушли проверять телекамеры. Женя строго-настрого приказал Левке спрятать руки под стол и ни в коем случае телевизор не включать. Оправдываясь необходимостью более тщательной проверки, любопытный Лева включал его поминутно, но после категорического приказа дежурил честно, наблюдая за тем, чтобы никто не прикасался к аппаратам.
      "Доверили козлу капусту", - беспокоился Митяй и в свою очередь следил за Левой. Он хорошо помнил историю с "керосинкой" Багрецова, пострадавшей от Левкиного любопытства.
      Женя и Вадим мирно беседовали неподалеку, но сами нет-нет да и взглянут, что делает "инспектор справедливости". Вот уж беспокойная натура!
      Афанасий Гаврилович кого-то искал. Женя подбежал к нему, - не будет ли каких распоряжений.
      - Нет, ребятки, спасибо, - сказал Набатников и передал ему пачку писем. Вот, почитайте, здесь дается оценка вашего "Альтаира". Идите, идите, потом потолкуем, - он проводил студентов за барьер.
      Расположившись на скамье, подальше от посторонних глаз, друзья принялись читать и перечитывать письма от Бабкина, Нади, от других техников и лаборантов, от радиолюбителей.
      Конечно, изобретателей "Альтаира"
      прежде
      всего,
      интересовала техническая сторона дела, то есть четкость, яркость и устойчивость изображения, однако случай с Медоваровым вызвал у них вполне понятный интерес, отнюдь не меньший, чем сама техника передачи с "места преступления". Ребята обсуждали эту историю, спорили.
      Лишь Багрецов, человек, которого она больше всего касалась, - ведь из-за него же Толь Толич показал свое истинное лицо, - был молчалив, рассеян и наконец ушел, чтоб еще раз одному перечитать Тимкино письмо. Он чувствовал, как сладко щемит сердце. "Дружба есть дружба, и от нее никуда не денешься", мысленно повторял он Тимкины слова.
      А ребята все еще не могли успокоиться. Митяй солидно говорил о бдительности. Вот когда он понял всю ее сущность. Говорил, что история с Толь Толичем многому научила. Ведь когда-то Толь Толич нравился ему, уж больно вежлив, ласковый, и сейчас прикидывается ангелом. А все же Митяй не верит ему, что исправился. Уснула щука, да зубы целы.
      Лева, мурлыкая себе под нос туристскую студенческую песенку о райском житье, где сейчас "совсем не тот народ", и что "все ангелы-хранители поперли в турпоход", зарисовывал в альбом пухлые облака.
      Вдруг Лева оборвал песенку, захлопнул альбом и быстро заговорил:
      - Только не перебивайте. Дослушайте хоть раз до конца. Мысль ужасно интересная. Предположим, что мы... это самое... вроде как нарочно, опять теряем "Альтаир"... Пойдет он гулять по стране. Его тайный глаз видит жизнь такой, как она есть... На улице, на вокзале... Никто не позирует перед объективом, не говорит речей. Ясно, что люди не обращают внимания на обыкновенный ящик, держатся перед ним просто, естественно, ну, вроде того, как мы уже видели.
      Митяй громко зевнул и надвинул кепку на глаза.
      - Не пойму - к чему ты клонишь? - сказал он лениво. - Люди, люди... Какое им дело до твоего ящика?
      - А ты вдумайся поглубже. Значит, за твоими поступками можно наблюдать со стороны. Представь на минутку, что смотрят на тебя тысячи глаз, а ты их не замечаешь. Все по-прежнему - те же поступки, те же движения. Люди у телевизоров глядят и думают: "Грубоватый парень, да и... это самое... лентяй порядочный. Поспать любит, зевает все время. Вообще, воспитание неважное. А ведь, наверное, студент, комсомолец..."
      Приоткрыв глаз, Митяй увидел, что Лева совершенно серьезен и не расположен шутить. Почему-то сразу представился экран телевизора, а на нем - крохотный Митяй зевает. "Чепуха все это, Левкины бредни", - подумал он, но вдруг его охватило чувство какой-то настороженности, сладкая дремота исчезла сразу же.
      - Иной раз мне кажется, - постукивая карандашом по крышке альбома, продолжал фантазировать Левка, - что "Альтаир" стоит где-нибудь рядом, а мы его не замечаем. Ссоримся, говорим друг другу всякие обидные вещи, злословим насчет друзей... Все это мы делаем на улице и в парке, в коридорах института, будто так и должно быть. А на телевизорах все видно, все слышно. - Он хлопнул по щеке ладонью. - Ох, ребятки, стыд-то какой!
      - Мели, Емеля. - Митяй схватил Левку за нос и потянул к земле. - Суслик!
      Он тут же поймал себя на мысли, что не следовало бы этого делать, и невольно посмотрел на гору, где был установлен "Альтаир". Зная, что аппарат выключен и объектив его направлен в другую сторону, Митяй все же испытывал неприятность. "Проклятый Левка, эдак можно и сна лишиться!"
      Потирая нос. Усиков сказал обидчиво:
      - Милые шуточки. У тебя пальцы как клещи. Нашел где силой хвастаться!
      Его поддержал Женя, и Митяй смутился окончательно.
      - Ну, понятно. Какой может быть разговор! - Он рассматривал свои большие ладони. - Глупая привычка.
      Выдумка Левы показалась Жене забавной. Правда, с точки зрения техники и здравого смысла она ничем не подкреплена. Однако Митяй уже заволновался. Еще бы, ни с того ни с сего, нежданно-негаданно - и вдруг тебя демонстрируют на экранах тысяч телевизоров. Это хоть кого расстроит.
      А Левка, точно в отместку, продолжал развивать свою страшную идею:
      - Нет, вы только подумайте: что, если в самом деле поставить в разные места телевизионные камеры и объявить, будто в любой момент может состояться телепередача - ну, предположим, "Прогулка по улицам". Пусть каждый тогда представит себя на экране. Вот это будет жизнь! Абсолютная вежливость, предупредительность, улыбки направо и налево. У трамвайной остановки никто не станет толкаться, мужчины пропустят женщин вперед, а наши ребята, студенты, войдут в вагон тихо, спокойно и самыми последними...
      Митяй хмыкнул, но ничего не сказал. Вспомнил, как после занятий ребята мчались к трамвайной остановке. Что греха таить, и сам не отставал. Мощной, громогласной лавиной проталкивались они в двери и, опередив растерянных пассажиров, ранее вошедших в вагон, мгновенно занимали все места.
      Мысленно представляя себе экран, где показывается эта картина, Митяй чувствовал, как горячая, пунцовая краска приливает к щекам. Он видел в трамвае себя и ребят. Почему-то вспомнилось лицо немолодой женщины, повязанной теплым пуховым платком. Да, тогда она смотрела на них с явной укоризной, и Митяй подумал, что если бы осуществилась безумная Левкина фантазия, то многие тысячи зрителей глядели бы на эту сцену точно с таким же выражением лица.
      - Если сделать так, как я предлагаю, - продолжал Лева, - то навсегда исчезнут и грубое слово и глупая шутка. Правда, Митяй? - спросил он с невинным видом.
      Журавлихин поспешил выручить Митяя и в свою очередь спросил Левку:
      - Может, мы и без техники обойдемся? А?
      - Как тебе сказать... - Лева вновь занялся рисунком и сейчас выводил одинокое деревцо на горе. - У нас, в стенах института, все ребята считаются примерными, дисциплинированными. Сам понимаешь, никто из них не будет мчаться по коридору, с криком протискиваться в двери аудитории. Не будет вести себя, как на трамвайной остановке... А почему? - Он поднял голову. - Так приучены с детства, когда мы были еще первоклассниками. Ведь за нами все учителя следили: "Как сидишь? Как перо держишь?" Всюду их глаза. Никуда не скроешься...
      - Мысль ясна, - перебил его Женя. - Теперь малому восемнадцать лет, и он требует, чтобы весь Советский Союз смотрел за ним через телевизоры. - Не тот масштаб для Левки, - прикрывая зевок рукой, заявил Митяй. - Он должен чувствовать, что на. него смотрит весь мир.
      - Вот именно - должен, - резко подчеркнул Журавлихин. - Но не все это понимают.
      Он решительно приподнялся и, заложив руки за спину, сутулясь заходил возле скамейки.
      Будто сбросили с Митяя теплое одеяло и вместе с ним остатки дремоты. Никто и никогда не видел Женю в таком странном состоянии. На что он обиделся? А Женя, волнуясь, говорил о том, что его мучило:
      - Я много думал о наших беседах с Афанасием Гавриловичем. Конечно, он прав, вообще мы ребята хорошие. Мы... то есть молодые. Я не говорю об отдельных героях, они есть в любой стране. Но вот если бы меня спросили, можем ли мы такими, как есть, прийти в коммунизм? Думаю, что нет - не готовы еще. А кто знает, не придется ли нашему поколению начинать эту новую эпоху? Как тут быть?
      Потом Женя заговорил о странном ощущении, которое он испытывает, когда на него смотрят старики. Будто неспроста они смотрят, а придирчиво оценивают каждого молодого человека, можно ли ему доверить начатое ими великое дело, достоин ли он его.
      Лева подумал над этим и устыдился своей теории "общественного телеконтроля". Никакие тайные "Альтаиры" не помогут, если нет у тебя сознания, что всегда и всюду ты на виду. Значит, мы всегда должны смотреть на себя со стороны и решать: так ли должен поступать человек коммунистической эпохи? Это, конечно, не очень легко. Вот и сейчас вспоминаются разные неприятные случаи в жизни, на которые страшно не хочется смотреть со стороны. Совестно.
      Непривычно опираясь на костыль, из палатки вышла Зина. Ее решили отправить в поселковую больницу, но уж очень Зине хотелось увидеть взрыв горы. Осматривавший больную приезжий хирург не возражал, чтобы она осталась здесь, но категорически запретил подниматься без его разрешения.
      Требования убедительные - да каково их исполнять? Не могла же Зина спокойно лежать в палатке, когда вот-вот свершится то, ради чего она здесь осталась. Все бы хорошо, но никуда не скроешься от заботливых друзей, они ее заметили сразу. Будто из-под земли вырос Пичуев.
      - Что за ребячество? - Он даже побледнел. - Держитесь за меня крепче. Отведу в палатку и лягу, как пес, у порога, никуда не выпушу.
      Митяй подошел с другой стороны.
      - Тут хоть часового ставь, ничего не выйдет.
      Он оглянулся, увидел возле фургона связистов шезлонг и послал Левку выторговать его у хозяев. Причем посоветовал, если это не удастся (есть там один вредный парень, у которого зимой снега не допросишься), то попросту стянуть шезлонг втихомолку. "Как это будет выглядеть со стороны? - испуганно подумал Левка, но тут же успокоился. - Поступок этичный, правильный. Совестно тому, кто откажется услужить хромому человеку".
      Шезлонг отдали без всякого разговора, причем тот самый вредный парень, на которого сетовал Митяй, разыскал и подставку для ног.
      Зину осторожно усадили, подложили под ногу подушку и, взявшись с четырех сторон, понесли, будто в китайском паланкине.
      Место для наблюдений выбрали удачное, на пологом склоне, откуда виднелся краешек горы. После взрыва вершина ее должна исчезнуть. Однако не только прямое наблюдение интересовало ребят. Они пришли сюда со своим чемоданом-телевизором. Кроме них и Зины, здесь еще находились два инженера. Набатников поручил им вести наблюдения за взрывом у маленького телевизора. Пичуев оставался на командном пункте, возле большого экрана.
      Несмотря на то, что место, где вместо сотен тонн аммонита были заложены небольшие атомные заряды, закрывалось высокой горой, а потому ослепительная вспышка в момент взрыва не могла бы подействовать на глаза наблюдателей непосредственно, все же участники экспедиции получили специальные темные очки. Вспышка ожидалась столь огромной яркости, что, даже отраженная от облаков и гор, она могла всерьез повредить зрение. Такая вспышка видна на расстоянии более двухсот километров.
      Пичуеву и студентам пришлось много поработать при установке "Альтаира", чтобы в момент взрыва от чрезмерной яркости не вышла из строя передающая трубка. Можно было бы надеть на объектив густой, почти черный светофильтр, каким пользуются при съемках солнечного затмения. Но что делать потом, когда кончится вспышка и все потемнеет от взметенной вверх земли? Сквозь черное стекло много ли увидишь? Был организован своеобразный конкурс. Журавлихин предложил комбинацию из передвигающихся светофильтров, которыми можно управлять телемеханически по проводам. Но система эта оказалась сложной, а потому решили попробовать способ, предложенный Митяем: до взрыва объектив будет защищен темным фильтром, тогда вспышка аппарату не страшна. Но вот от мощной звуковой волны срабатывает микрофонное устройство, и реле открывает объектив. Через несколько минут он вновь автоматически закрывается в ожидании нового взрыва. Пичуев, а потом и Набатников все это одобрили, кое-что подсказали, подправили, но принята была система со световым реле, как на других телекамерах. Автоматику отрегулировали в соответствии с графиком времени и последовательности атомных взрывов.
      А между тем, вспомнив об этом графике, надо сказать, что до момента, когда он вступит в силу и Набатников даст первый сигнал, оставались считанные минуты.
      Все участники этого исключительного по своему значению и первого в мире опыта давно уже были на своих местах.
      Конструкторы "Альтаира" приспособили над своим маленьким телевизором затемняющий козырек и теперь, еле сдерживая нетерпеливое дыхание, смотрели на экран, где четко вырисовывались темные зубцы горного хребта.
      Багрецов находился на командном пункте, возле большого экрана, но горный пейзаж его не занимал, Вадим видел только Набатникова. Он ходил вдоль столов с аппаратурой, поглядывал на секундомер и, конечно, волновался. Его состояние передавалось и Вадиму.
      Ожидание взрыва - это само собой, а кроме того, была и еще одна причина, из-за которой Вадим особенно нервничал. Шагая взад и вперед, Набатников рассеянно подбрасывал "керосинку" на ладони. Хотелось крикнуть: "Осторожнее, Афанасий Гаврилович! Ведь нельзя же так! Уроните!" Казалось, что еще немного выскользнет она из рук, с легким звоном подпрыгнет на камнях, и все будет кончено. Сигнал о взрыве побежит передавать посыльный.
      Нет, не тревожься, Вадим! Набатников останавливается возле экрана, следит за стрелкой секундомера, подносит микрофон ко рту.
      В наступившей внезапно тишине громко, но как-то буднично, просто, а потому и удивительно звучит его голос:
      - Начинайте, Иван Ильич!
      Весь мир, как представлялось Вадиму, осветился молнией. Пылающий купол неба стремительно падал вниз. Вот он как бы остановился на полпути, повиснув на гигантском разноцветном столбе. Это взметнулись вверх раскаленные газы. Даже сквозь темные очки можно было различить красные, зеленые, ослепительно розовые пламенные струи. Перекручиваясь, как ленты, они пропадали в глубине небесного купола.
      И вдруг, может быть, впервые в мироздании, так оглушительно загрохотала земля, заговорили, зашатались горы, будто тысячи громов вырвались из недр. Невиданные грозы пронеслись над планетой - и сразу наступила ночь.
      Да, это была ночь. Солнце, точно испугавшись, скатилось куда-то вниз, и черные тучи взметенной земли закрыли раскаленное небо.
      Второй взрыв! Теперь Вадим его видел на экране. Мелькнули косые снопы пламени, и гору как бы разрезали на две части. Верх ее приподнялся и исчез.
      Человек отвоевал у природы свои богатства.
      Глава 9
      КТО ДЕЛАЕТ СЧАСТЬЕ?
      Может быть, впервые за всю свою тридцатилетнюю жизнь Вячеслав Акимович заскучал по-настоящему. Он ходил по комнатам, казавшимся ему пустыми, холодными. Мать уехала в Новочеркасск к старшему сыну, он работал мастером на электромеханическом заводе. Пичуев приглашал брата переехать в Москву, квартира большая, всем места хватит, но тот наотрез отказался: "Ну тебя к лешему! Живешь бобылем, аж смотреть тошно".
      А кто виноват в этом? Разве младший брат не хотел бы устроить свою жизнь иначе? Разве в Москве не нашлось бы хозяйки его унылого, пустого дома? Нет, ни одна из знакомых девушек не смогла завоевать сердце инженера, а если так, то ни одна и не переступала порог его дома.
      Иногда друзья собирались у него, большинство из них приходили с женами. В этот вечер хозяин обязательно выслушивал насмешки: будто он терпеть не может, ненавидит женщин и мирится с их существованием лишь на экране телевизора, то есть на довольно приличном расстоянии. Это было не совсем точно. С Надей инженер встречался каждый день, правда, на работе, и нельзя сказать, чтобы он избегал веселую лаборантку, с ней можно говорить не только о кинескопах и синхронизации.
      Но оставим Надю пока. Мы еще с ней встретимся, причем здесь, в квартире Пичуева, ее он сам пригласил, конечно, не одну, с преданными друзьями Багрецовым и Журавлихиным. Придут сюда Бабкин, Митяй и Левка. Обещал быть и профессор Набатников. Придут те из участников экспедиции, которым была поручена телевизионная передача с места атомного взрыва, а также и те, кто помогал этому, оставаясь в Москве.
      И ничего тут нет удивительного: люди вместе работали, подружились. Почему бы им не вспомнить прошедшее лето, путешествие на "Горьковском комсомольце", погоню за блуждающим ящиком, злоключения Багрецова со своими "керосинками", не вспомнить необыкновенные картины на экране телевизора, по предположению Левы Усикова, принятые с далекой планеты? Почему бы не подвести итоги, как, в конце концов, принималась телепередача с места взрыва? Далеко ли ее было видно? А разве история с Медоваровым и мужество Зины уже забыты?
      Есть о чем вспомнить друзьям за чашкой чая или чего-нибудь покрепче. Все гости, которых сейчас ожидал Пичуев, достигли совершеннолетия, а потому без всякого смущения он расставлял на столе бутылки с вином.
      Не только для беседы за дружеским столом Пичуев собирал гостей. Не забывайте, что все они, кроме Набатникова, радисты и телевизионщики, им обязательно нужно посмотреть сегодняшнюю пробную передачу. Все они имели самое близкое касательство к ее организации, а главным виновником такого дела был профессор Набатников, совсем недавно прилетевший с Севера.
      Но об этом позже, подождем начала телевизионной программы. За нее отвечает Борис Захарович Дерябин. Вот почему сегодня его не будет у Пичуева.
      Если бы вы знали, каких трудов стоила Вячеславу Акимовичу организация самого простого ужина! Можно посочувствовать. Цветную телепередачу с далекого Севера организовать легче, он за нее спокоен. До того спокоен, что остался дома, поручив всю технику своим помощникам, среди которых не было даже Бабкина и Нади.
      А дома у него помощников нет, только "Книга о вкусной и здоровой пище". Инженер умел обращаться с любыми техническими справочниками, потому решил, что и в этой книге стоит лишь найти подходящие рецепты - и тогда, в зависимости от доставленного из стола заказов "сырья", строго придерживаясь технологии, нетрудно изготовить ужин.
      Однако через некоторое время инженер убедился в своей грубейшей ошибке. Такого с ним не бывало за лабораторным столом. Подвела терминология: "дуршлаг", "шумовка". Что это такое? Инструмент? Но как он выглядит? И потом как понимать "довести мясо до полуготовности", когда инженеру не ясно, на какой минуте наступает полная готовность? Ничего не поделаешь, придется обойтись холодными закусками. Он хорошо освоил технологию "салата из огурцов", а об остальном позаботились в столе заказов: сыр, колбаса, рыба уже были нарезаны тонкими ломтиками, оставалось лишь разложить их по тарелкам.
      Не пришлось Вячеславу Акимовичу похвастаться кулинарным искусством. Впрочем, можно обойтись и без этого, главным блюдом сегодняшнего ужина он считал раков, столь любимых Набатниковым, который вызвался приготовить их сам. Ясно, что знаменитый ракоед не мог доверить такого дела неопытному кулинару. И вот две сотни отборнейших раков ждали Афанасия Гавриловича в ванной. Несколько раз Пичуев заходил туда, и ему казалось, что раки недовольно шипели на хозяина.
      Зазвонил телефон. Придерживая очки, Пичуев опрометью побежал в кабинет.
      - Вячеслав Акимович, - услышал он, - это я, Багрецов. - В трубке тяжелый вздох. - Нас не ждите.
      - Кого это вас?
      - Меня и Бабкина. К нему жена приехала.
      - Новое дело! - рассердился Пичуев. - Какая жена? У него не было. Кстати, а вы тут при чем? Приезжайте один, если он не хочет.
      - Очень хочет. - Вадим замялся. - Но как-то неловко...
      - Что за щепетильность? Приезжайте втроем. А кто она? Вот неожиданность!
      Вадим опять вздохнул.
      - Нет, Вячеслав Акимович, никакой неожиданности. Четыре года я дрожал за Тимку, думал, - вдруг уедет? Так и случилось. Недоглядел. Стеша категорически заявила, что останется в Девичьей Поляне. Теперь Тимка ждет, когда там откроют филиал Института погоды. На днях приехала Стеша и тут же вышла замуж за Тимку. Он получил отпуск и вместе с ней едет к старикам. Вот что делается на свете, Вячеслав Акимович... Прямо грабеж средь белого дня! Я думал - они еще года три переписываться будут.
      Даже не видя собеседника, Пичуев почувствовал, как тот расстроен. В трубке что-то потрескивало, шумело, слышалось жалобное гудение, словно вторило печальному голосу ограбленного друга. Вячеславу Акимовичу была известна последняя ссора Бабкина и Багрецова, наконец, их трогательное примирение. И вдруг - разлука, пока на месяц, а через годик, когда в Девичьей Поляне будет открыт филиал института, Бабкин переселится туда навсегда. Вот что значит женское упрямство. Видно, уже не удастся друзьям работать вместе!
      Инженер спросил Вадима - а как же Бабкин откажется от телевидения? Ведь он сейчас прикомандирован к его лаборатории? Пичуев даже писал в институт метеорологии, не смогут ли они отпустить Бабкина совсем.
      - Я говорил с ним, - признался Вадим. - Не хочет. Теперь и в Девичьей Поляне можно заниматься телевидением.
      Вячеслав Акимович взял с него слово, что приедет обязательно, и не один, а с Тимофеем и Стешей. Этого только и надо было Димке. Последние дни ему хотелось провести вместе с другом, пусть на людях, в компании веселее, а то уж больно тоскливо на душе.
      До прихода гостей времени оставалось порядочно. Хозяин не знал, куда себя девать. Звонок Багрецова напомнил ему, что в мире существует личное счастье, причем полное, без всяких стыдливых "но" и оговорок. Взять бы того же техника Бабкина. Двадцать три года, изобретатель, всё впереди. Но не этому завидовал Пичуев, а тому, что есть на свете любящие и решительные девушки, вроде Стеши. Потребовала - и Бабкин уедет с ней в Девичью Поляну. Правда, это требование разумное, Бабкин и там найдет себе дело по душе. Но все же он уступает желанию Стеши. Возможно, в этом и есть счастье. Хотелось, чтобы и ему, Пичуеву, поверяли желания, он с радостью выполнял бы любые, пусть даже капризы. Впрочем, какие там капризы. У Зин-Зин (понравилось ласковое имя, придуманное Левкой) особый характер, абсолютно идеальный, чудесный, ни с каким другим не сравнимый. И казалось ему, как всем настоящим влюбленным, что такого совершенства мир еще не видывал.