Женя видел, как на его лице вначале промелькнуло удивление, потом досада, как он быстро потащил зареванного мальчишку к буфету. Зайцев там уже не было. Вероятно, впервые в жизни юный гражданин узнал, что не все принадлежит ему, и золотые зайцы могут радовать не только его и что мир может быть суров и справедлив.
      Отдавая Жене деньги, Зина старалась на него не смотреть. Неизвестно, что ее смущало, - возможно, явное одобрение "инспектора справедливости". И Женя опять задумался: действительно, справедливо поступила Зина или нет? А поздно ночью, когда вместе с друзьями взобрался на вершину горы, спросил об этом Афанасия Гавриловича.
      - Я уже посвящен, - предупредил его Набатников, тяжело дыша от долгого подъема. - Забавная история! Рассказал о ней сам пострадавший. Он потребовал у директора ресторана жалобную книгу и записал, что недоволен ограниченным ассортиментом шоколадных изделий. Чудак человек! Пытался мне доказать, будто есть злые завистницы, вроде Зины. Ужасная особа! Расстроила здоровье бедного ребенка и при всех оскорбила его отца.
      ...Всюду, куда ни глянешь, огни. Они и на земле, и на воде. Не поймешь, где кончается берег. Сгрудились у причалов буксиры, пароходы, баржи. Светятся окна в каютах, рубках, машинных отделениях, в новых домах на берегу. Горят огни на мачтах судов, на стрелах кранов и экскаваторов, фермах многоковшовых погрузчиков. Бегут катера по реке. Беспокойный свет фар скользит по дорогам. Разве тут разобрать, где вода, где земля!
      Митяй возился с телевизором. Скоро наступит время передачи. Как и Женя, он считал, что Жигули - именно то счастливое место, куда они стремились последние дни. Если здесь не удастся принять "Альтаир", будет совсем скверно - аппарат исчезнет навсегда.
      Лева свинчивал вместе трубки антенны и, в отличие от своего друга, не хотел думать о возможных неприятностях. Он считал себя оптимистом, а потому не разделял безрадостных умозаключений Митяя. К тому же оставался невыясненным вопрос насчет справедливости в истории с золотыми зайцами. Женя сомневается, а профессор уклонился от прямого ответа.
      Афанасий Гаврилович в своем неизменном светлом костюме стоял неподвижно, как монумент, высеченный из жигулевского известняка, холодный и неприступный. Какое ему дело до Левиных сомнений? "Что ему Гекуба?" - вспомнил студент крылатую фразу шекспировского героя и сразу почувствовал себя начитанным и образованным.
      - Мучительный вопрос, Афанасий Гаврилович! - шутливо начал Усиков, как бы подчеркивая свое отношение к этому ничего не стоящему пустяку. - Права Зина или не права?
      - Насколько я понимаю, Зина над этим не задумывалась. Как говорят, движение души. Здесь не было ни точного расчета, ни дальнего прицела, ни тем более эффектного жеста.
      Женя и Митяй прислушались, их это интересовало не меньше, чем Левку.
      А Набатников, опираясь на тяжелую палку и глядя вниз, на море огней, продолжал:
      - Жалко мне молодых старичков. Есть такие среди вашего брата, не отказывайтесь. Холодно рассчитывают каждый свой шаг, советуются только с рассудком и никогда не доверяют сердцу. А его надо спрашивать, и надо верить ему. Оно гораздо реже ошибается, чем вы думаете.
      Женя раскрыл рот и выронил из рук вольтметр. Кому адресуются эти слова? А вдруг Левка сболтнул насчет разорванного письма? В самом деле, не слишком ли много раздумий, осторожности, глупой щепетильности? Не лучше ли довериться чувству, как советует Афанасий Гаврилович, и написать Наде все, что подскажет сердце? "А дальше как быть? - растерянно спрашивал себя Женя. - Поговорить бы с Афанасием Гавриловичем, да как-то неловко..."
      Помог Митяй. Уж его никто не упрекнет в излишней чувствительности, он твердокаменный, это все знают. Вот почему без всякого стеснения он заявил:
      - Неувязка получается в ваших словах, Афанасий Гаврилович. Я, конечно, согласен, что нужно прислушиваться к этому... - как его? - голосу сердца. Но это смотря когда. Мне думается, Зина поступила правильно. Тут случай подходящий... Но я уверен, что в других, более серьезных делах она подумает сорок раз. Например, если захочет связать жизнь с самым что ни на есть любимым человеком. - Митяя этот вопрос неожиданно взволновал, и он заговорил с редкой для него горячностью: - А как же иначе? Недаром говорят: "Дай сердцу волю заведет в неволю". Потом будешь всю жизнь плакаться. Я считаю, что в наши годы сердце плохой советчик. Насчет этого все классики предупреждают. С ними не поспоришь.
      - Вполне разумно! - В глазах Афанасия Гавриловича вспыхнули хитрые искорми. - Зачем спорить, когда они писали не о вас, а о людях своего поколения? Сейчас и жизнь иная, и любовь, как говорит Маяковский, "пограндиознее онегинской любви".
      - Хорошо, - не сдавался Митяй, - разберем этот вопрос практически. Некоторые из наших ребят женились, вняли голосу сердца, пошли, так сказать, у него на поводу и позабыли как следует обдумать свой поступок. Я знаю одного парня из нашей группы, ему недавно девятнадцать стукнуло. Как мы его ни уговаривали, ничего не помогло. Теперь мучается. Живут в разных общежитиях, встречаются редко - некогда. На экзамене двойку схватил. Кается, волосы на себе рвет. Ты знаешь, о ком я рассказываю? - обратился он к Жене.
      - Как же не знать! Мы это дело обсуждали в комитете. Я могу привести и другой пример. Он и она студенты, вначале были счастливы, все им завидовали. Но вот родился ребенок, появились новые заботы. Жизнь стала трудной. Студент пожертвовал будущим инженерством, поступил на какую-то малоинтересную работу, а вечерами приходится нянчить девчонку, так как жена продолжает учиться на вечернем отделении. Думаю, ей тоже не сладко. Ведь она знает, что ее любимый человек способен на большее. Все это довольно сложно. Но, по-моему, Митяй прав: если ты решаешься на серьезный шаг, надо спрашивать совета не у сердца, а прежде всего у рассудка.
      Во время этой речи Митяй утвердительно кивал головой, целиком соглашаясь с мнением Журавлихина. Что же касается Левы, то он затаив дыхание ждал ответа Афанасия Гавриловича. Неужели не возразит?
      Набатников неожиданно громко рассмеялся. Из кустов вылетела испуганная птица.
      - Откуда у вас, ребята, такой жестокий рационализм? Не будем заниматься метафизикой. Душа! Сердце! Рассудок! Да неужели вы не понимаете, что примеры, которые вы привели, лишний раз говорят за то, что ваши несчастные влюбленные были эгоистами с черствым сердцем? Какой настоящий мужчина допустит, чтобы самое дорогое для него существо могло мучиться и страдать от житейской неустроенности? Спроси у своего сердца: согласно ли оно на это?
      - Значит, ждать? - спросил Женя, почему-то вздохнув.
      - Нет! Добиваться права на близкое счастье. Завоевывать его.
      Журавлихин не спрашивал о том, как это делается. Он знал настойчивых студентов, оканчивающих институт гораздо раньше положенного срока. Знал своих однокурсников, которые уже работали в заводских цехах. Они крепко стояли на ногах. Это были настоящие мужчины, не то что он, Женя. Ему еще надо стать таким - и как можно скорее. Мелькнула мысль о Наде. Слишком странный переход от "настоящих мужчин" и вдруг к Наде. Вот она, перед глазами, злая, насмешливая, Такой Женя видел ее в последний раз на экране телевизора... Нет, не надо думать о ней!
      Глава 7
      ОПЯТЬ ОН!
      Афанасий Гаврилович торопился. Он еще должен встретиться с другом, который здесь работает.
      - Возможно, и не увидимся до завтра. Впрочем, все зависит от "Альтаира". Где он сейчас, бродяга? Нет ли о нем сведений из Москвы?
      Женя показал Афанасию Гавриловичу вопросник телецентра, присланный Надей, и письмо из комитета: Все это звенья одной цепи. Не только, как говорил профессор, перекидываются мостики между различными областями науки. Тысячи людей, будто бы далекие от настоящей науки, вроде придуманного Левой Вани Капелькина, связаны между собой единой целью, единым желанием - узнать как можно больше, а потом сделать что-то свое, новое.
      Но для этого, по выражению Афанасия Гавриловича, "надо чаще ходить в гости, храбро переплывать каналы, если пока еще не построены мосты".
      - Пусть не кажется вам непонятным язык биологов или химиков, - говорил он, прощаясь с ребятами. - Скоро научитесь понимать их. Заглядывайте в незнакомые книги. Я, например, твердо уверен, что ваши коллеги, приславшие вопросник, не раз переплывали каналы и там советовались с друзьями другой специальности. Иначе трудно объяснить столь огромную дальность телевидения.
      Женя проводил Афанасия Гавриловича до спуска с горы и загрустил. "Горьковский комсомолец" в Куйбышеве будет рано утром. Удастся ли увидеть профессора? Кто знает, не придется ли сразу возвращаться в Москву? В душе возникало странное чувство какой-то своей неполноценности. Все, что он делал до сих пор, представлялось ему мелким, ничтожным. Наивные штучки с "Альтаиром", который и строился всего лишь затем, чтобы наблюдать за белками или птенцами, - разве это занятие? Пусть говорят, что любая наука, любой труд одинаково ценится в нашей стране. Но разве можно сравнить ученические опыты студента Журавлихина хотя бы с самыми простыми делами моториста, механика, агронома, любого специалиста? Они действительно работают, а ты пока еще прицеливаешься.
      Столь суровая оценка своей пока еще скромной жизненной роли вызывалась у него своеобразным внутренним протестом. Он не хотел чувствовать себя как на вокзале и терпеливо ждать у кассы, когда выдадут тебе билет в жизнь. Билетом он считал диплом. Пробьет два звонка, раздастся свисток, тронется поезд - и лишь с этой минутой ты отправляешься в самостоятельный жизненный путь.
      Журавлихин как-то высказал подобную мысль на комсомольском собрании в докладе об активизации работы научного общества. Друзья не согласились. Учиться не легко, это не маленький труд, особенно сейчас, когда так много требуют. "Попробуй схвати двойку, - уныло говорил один из выступавших, будешь бледным". Ведь двойка - брак, за это взыскивается, как и на любом производстве. Стипендии лишишься. Значит, и ни о каком ожидании на вокзале говорить не приходится. Студенты не ждут, а работают.
      В заключительном слове Женя горячо возражал своим оппонентам, доказывая, что труд студента, который накапливает знания, ни в коем случае нельзя сравнивать с трудом созидателя.
      "Студент - пока еще аккумулятор чужой умственной энергии, - говорил Женя, пользуясь привычными всем техническими терминами. - Может быть, этот пример кому-нибудь и покажется обидным, но я скажу, что не всякий хорошо сохраняет эту энергию, а человек не аккумулятор и обязан её не только сохранять, но и творчески умножать. Есть среди нас ребята, у которых энергия разряжается на себя. Бывают ведь испорченные аккумуляторы, с так называемым "повышенным саморазрядом". Пять лет заряжают, а потом, когда до дела дойдет, глядишь, и нет ничего. Человека готовили, чтобы он шел впереди, освещая путь другим, а света не оказалось, волосок еле тлеет. Типичный саморазряд! Всё на себя!
      Касаясь другого сравнения, с вокзальным ожиданием, - на собрании оно вызвало самые ожесточенные споры, - Журавлихин согласился, что до отправления в самостоятельный путь студент, конечно, занят, он не ждет, а подготавливает и упаковывает багаж, без которого ему нечего делать на новом месте. Вывод, ради которого пришлось немножко поцарапать самолюбие ребят, напрашивался сам собой: в наши дни нельзя быть только аккумулятором, надо уже сейчас отдавать накопленную энергию. Одним из путей к этому Женя считал творческую работу в студенческом научном обществе.
      Так чем же он недоволен? Женя не только учится, много работает в комитете комсомола, занимается шефскими делами, считается способным исследователем в научном обществе. Не говоря уже об "Альтаире", Журавлихин и его друзья сделали немало полезных приборов, вроде искателя повреждений в подземных кабелях или радиоаппарата для определения качества обработки деталей. Вот уже два года, как этими приборами пользуются: первым - на радиоузле подшефного колхоза, а вторым - в экспериментальных мастерских института.
      Но Жене этого мало. Как хочется сделать побольше, пока ты молод!
      Кто-то дернул его за рукав, Женя оглянулся. Это Лева напоминает - пора! Словно впервые смотрел Женя на антенну, чем-то похожую на гимнастическую лестницу, сделанную из тонких металлических трубок. Митяй и Лева собрали антенну наибольшей направленности. Все было готово к приему.
      Неужели они так и не увидятся с Набатниковым? При самом первом знакомстве, когда Женя рассказал ему об "Альтаире", профессору захотелось испытать его в каких-то особых условиях. Таков уж характер Афанасия Гавриловича. Далеко глядит он вперед - видит будущее каждой вещи, пока еще неуклюжей, шершавой, в окалине и песке. Глазам его, зорким и внимательным, видна она законченной, отшлифованной. Он оценит все ее достоинства, найдет и трещинки, которые умеет распознать как никто.
      Щелкнул выключатель. Митяй это сделал небрежно, на лице маска абсолютного равнодушия. Журавлихин и Лева сидели бледные; вытянув шеи, смотрели на слабо освещенный экран.
      И вот, когда уже не оставалось никакой надежды на передачу - по Жениным часам прошло две минуты лишних, - экран ярко вспыхнул, будто лампа дневного света. Послышались приглушенные голоса, нетерпеливые гудки, грохот лебедки и тонкий, пронзительный свисток.
      Митяй оперся на локоть, чтобы поудобнее настроиться, и, не желая терять ни одной секунды, подкручивал одну ручку за другой.
      Нельзя было определить, где же находится ящик с аппаратом. Проносились какие-то тени. Появился силуэт грузчика с бутылью в корзине - нес ее перед собой на вытянутых руках, как самовар; за ним шел человек с чемоданом.
      Справа стояли несколько ящиков, покрытых брезентом, рядом треножник теодолита. Вдали виднелась какая-то мачта, цветочная клумба. Все остальное скрадывала темнота. Свет то ли фонаря, то ли прожектора падал сверху.
      - Пристань, - решил Митяй. - Теплоход у дебаркадера.
      Лева никак не соглашался. Подозрительно близко поблескивали рельсы; а гудки удивительно напоминали паровозные. Трудно было представить, что железнодорожная линия проходит у самой воды. Рельсы пересекаются под углом, лежат как огромный блестящий циркуль.
      - Вагон! - неожиданно всхлипнув, Лева указал на экран.
      Угловатая тень на мгновение закрыла рельсы и покатилась дальше. Похоже, что рядом находилась маневровая горка: промелькнул еще один вагон, забарабанил колесами на стрелке.
      - Если моя наблюдательность не обманывает, - всматриваясь в растерянное лицо Левки, бодро начал Журавлихин, хотя сердце его сковывал противный холодок, - то думаю, что наш бродяга оказался на перевалочном пункте. Пересаживается с парохода на поезд.
      - На Куйбышевском вокзале? - упавшим голосом спросил Лева.
      - Логика подсказывает. Впрочем, - поправился Женя, - я уже ничему не верю. Если мы принимали Москву за тысячу километров, то нет ли и здесь какого-нибудь научного подвоха? Ящик может находиться и в Саратове, и в Астрахани, и даже в Баку.
      Вполне резонно возразил Митяй, что до Баку далеко. Теплоход, на котором находился "Альтаир", не успел бы еще туда добраться. К тому же климат не тот.
      Журавлихин не понял:
      - При чем тут климат?
      Митяй похвастался своей наблюдательностью: дескать, в это время в Баку очень жарко, а люди, которые мелькают на экране, почти все одеты в пальто, нет белых костюмов, так распространенных на юге. И, вообще, как он заметил, колорит не тот, не слышно характерного для юга говора.
      Доказательства Митяя были не совсем убедительны, но хотя бы методом исключения надо попытаться определить примерное местоположение "аппарата-бродяги".
      - Еле нашла вас. Ног не чувствую, - весело сказала Зина, останавливаясь у телевизора. - Ну как? - спросила она и тут же замолкла, видимо понимая, что сейчас не до нее.
      Правда, после экскурсии на строительство она должна была здесь встретиться со студентами, но что поделаешь, они заняты научными опытами. Придется сидеть и помалкивать.
      Зайдя с другой стороны чемодана, Зина села, поджав ноги, и прикрыла их платьем. По существу, она видела изображение перевернутым - люди ходили вверх ногами, - но дело не в этом. Зина узнала место, где сейчас стоял ящик с аппаратом. Слева кусок крыши багажного склада, знакомый фонарь у стрелки и даже мачта светофора. Вокруг нее чьи-то заботливые руки сделали цветочную клумбу. В темноте светились белые звездочки табака.
      Все это Зина помнила хорошо. Ведь совсем недавно она провела здесь, на маленькой станции, чуть ли не два часа, отыскивая груз с запасными частями к самолетам. Груз почему-то задержался, и начальник Зины попросил, когда она поедет в Горький, узнать насчет этой транспортной неполадки.
      Зина поспешила обрадовать друзей: ошибка невозможна, место ей абсолютно известно. Хотела было предложить немедленно послать телеграмму на товарную станцию, но в этот момент из репродуктора послышался громкий и ясный голос:
      - Опять следите? Как вам не надоест?
      В ответ полилось сладкое журчание:
      - Ошиблись, молодой человек. На вас я уже рукой махнул. Не слушаете старших, а зря. Добра желают, о здоровье заботятся, а вы вроде как голодовку объявили. Пошли бы покушали. Вагон подадут не скоро.
      - А что вы стережете меня?
      - Да не вас, золотко, а государственное имущество. Приказано научные приборы доставить в целости. Сердце за них болит. Если бы не вы, драгоценный мой, то хоть пропадай - ни попить, ни поесть. А тут, думаю, дежурный нашелся, от ящиков не отходит. Глаз у него хозяйский, ему бы не радистом быть, а моим заместителем.
      - Отвечать за вашу бесхозяйственность?
      - Кусаетесь, мальчик?
      - Ничуть! Мало того, что погрузили аппаратуру вместе с аккумуляторами, да еще выключить ее забыли. Хозяева! Вот послушайте...
      Опять он! Во весь экран расплылось лицо Багрецова - осунулся, похудел, волосы мокрыми сосульками свисали из-под шляпы.
      - Работает то ли зуммер, то ли мотор, - говорил он раздраженно. - Пока аппарат доедет до места, испортится.
      - Где вы, золотко, нашли аппарат?
      Медленно из глубины экрана двигалась навстречу зрителям неясная тень. Вот она приобрела законченные вполне, округлые формы, по которым не трудно было узнать Толь Толича.
      Прежде всего, узнал его Лева и настолько разволновался, что когда по экрану побежали наклонные полосы, начисто смывая изображение, то не мог найти нужную ручку настройки, чтобы его восстановить.
      Играя концом пояска с серебряным наконечником, Толь Толич насмешливо смотрел с экрана на студентов и, как бы издеваясь над ними, говорил:
      - Вот что значит молодые кадры! Куда нам до вас! Мы народ растяпистый. Изволите видеть - выключить позабыли. Благодарим за науку. Придется ящичек вскрыть.
      - Как же так? - вырвалось у Левы.
      Он почувствовал нестерпимый холод между лопатками. Сердце вздрогнуло. Лева знал, что сейчас может случиться непоправимое. Если Толь Толич, примерный хозяйственник, которого Лева в эту минуту бешено, хотя и совершенно зря, ненавидел, выключит "Альтаир", то все будет кончено. Ясно, что помощнику начальника экспедиции, то есть милейшему Толь Толичу с паточной улыбкой, вовсе неизвестны аппараты, которые он везет с собой. Лишь на месте какой-нибудь инженер или геолог удивится: откуда попал к ним странный аппарат? Пройдут месяцы, и о нем забудут.
      Мысли эти промелькнули мгновенно. Лева не мог оторвать глаз от Толь Толича. О, как ненавистна его липкая улыбка! Неужели сейчас не будет землетрясения? В эту минуту Лева с его суматошным характером (отчего Митяй звал его "кипяченым") мог допустить любую несообразность, даже чудо.
      Чудом оказалось не землетрясение, не другое стихийное бедствие, а неожиданное поведение Жени Журавлихина. Никогда он не давал волю своим чувствам, а тут не выдержал.
      - Ну, попомни, друг! - прошептал он, скрипнув зубами.
      Угроза относилась к Багрецову. Да, только он виноват, и никто иной. Если бы не он, то все могло обойтись благополучно. К чему его непрошеное вмешательство? Всю Женину деликатность как рукой сняло. Еще бы! Из-за какого-то упрямого малого, который неизвестно зачем прицепился к экспедиции, навсегда пропадет аппарат. Сюда примешивались и другие, менее благородные, личные мотивы. Как-никак, а этот "упрямый малый" совсем еще недавно пользовался благосклонным вниманием Нади, и кто знает, какие неприятности ждут Женю в Москве, когда возвратится туда курчавый герой. Короче говоря, у Журавлихина были все основания считать Вадима если не врагом своим, то личностью неприятной.
      Лишь Митяй вполне объективно относился и к Толь Толичу и к Багрецову, как они этого и заслуживали. Он не искал среди них виновных. Зачем, когда истинный виновник - Левка - сидит сейчас перед экраном и стеклянными глазами смотрит, как исчезает последняя надежда на спасение его доброго имени?
      Что же произошло дальше? Как бы испытывая терпение зрителей. Толь Толич не торопился (знал бы он, что за ним наблюдают!) и не спеша, покачиваясь на коротеньких, похожих на бутылки ножках, направлялся к ящику.
      - Где бы нам молоточек достать? - спросил он, оглядываясь.
      - В моем чемодане, - сухо ответил Багрецов.
      Вероятно, он пошел за ним. Толь Толич, повернув голову, крикнул, чтобы захватил и клещи.
      - Какой же ящичек вас смущает? - ласково осведомился Толь Толич, когда техник вернулся.
      Багрецов не ответил. Уверенными движениями он расстегивал сумку с инструментом...
      И в эту самую минуту часовой механизм выключил "Альтаир". Экран телевизора потемнел, будто закрыли его изнутри железной заслонкой.
      Надо было действовать, и немедленно. Вздрагивая от нетерпения, Левка доказывал, что, пока аппарат не погрузили в вагон, необходимо мчаться на товарную станцию. Это он берет на себя.
      - Возражаю! - категорически заявил Митяй с негодованием. - Разве такое дело можно Левке доверить? Разве не из-за него мы упустили время, когда он бегал на фабрику? Рот нараспашку, язык на плечо. Потеряется, а потом ищи свищи его вместе с ящиком!
      Лева хотел было обидеться, но дорожил каждой минутой. Сейчас не до споров.
      Все понимали, что только правильное распределение сил могло привести к успеху. А если так, надо прежде всего оставить дежурного на горе. Вполне возможно, что поданный для погрузки вагон заставит Толь Толича поторопиться и не вскрывать ящик. Значит, надо следить за работой "Альтаира". Здесь, на горе, его передачу можно принять издалека, за многие километры.
      Журавлихин, по долгу начальника, должен остаться на "командной высоте", откуда будет отдавать распоряжения.
      Зина предложила свои услуги. Ей все равно предстоит пересадка в Куйбышеве, а поэтому она может отправиться на вокзал сейчас, не дожидаясь утра. Ребята запротестовали. Не хотелось раньше времени с ней расставаться, и к тому же что Зине делать ночью на вокзале, когда здесь, на горе, так хорошо! Надо ценить последние часы своего отпуска! Конечно, должен ехать кто-либо из студентов: им легче опознать ящик среди множества одинаковых. Только бы не успели его отправить!
      Леве, как известно, не доверяли, - он опять может выкинуть какую-нибудь штуку, - а потому на пригородную станцию поедет Митяй. Делает он все обстоятельно, солидно, не то что Левка - на скорую ручку, комком да в кучку. Теплилась надежда, - правда, очень слабая, - что удастся задержать отправку "Альтаира".
      Митяй стал расспрашивать у Зины, как добраться до станции.
      - Не будем терять времени, - резко поднявшись, сказала она. - Поедемте вместе.
      Кстати, Зина хотела пораньше узнать, когда отправится попутный самолет. А вдруг завтра утром? И потом - что за разговоры? Ведь ребята прекрасно понимают, что дело нешуточное. Она моментально найдет то место, куда должны подать вагон, что очень важно, когда минуты дороги.
      Журавлихин был ей благодарен, согласился и спросил, как она доберется до товарной станции. Но Зина не задумывалась над такой, по ее мнению, пустяковой проблемой. До Куйбышева часто ходят катера. Однако Женя не был склонен к оптимизму. Нельзя столь легкомысленно надеяться на случайность, не всегда в нужную минуту ждет тебя катер или машина. Надо выхлопотать специальный транспорт. Как говорится, сердце не камень. Любой начальник отдаст свою машину, когда узнает про их беду.
      Зина торопливо попрощалась с Женей и, не оглядываясь, скрылась в темноте. Вслед за ней исчез Митяй, потом Левка отправился звонить на товарную станцию.
      Конечно, Женя думал сейчас о самом главном - удастся ли догнать потерянный "Альтаир"? - но одновременно чувствовал и новую потерю. Она больно отзывалась в сердце. Тяжело расставаться с Зин-Зин, все равно что с близким, хорошим другом. Хотел ее окликнуть, адрес узнать, но было уже поздно. "Может, Митяй догадается, - с грустью подумал Женя. - Да нет. Куда ему! Толстокожий и многого не понимает".
      До начала передачи, которую Женя все-таки надеялся принять, оставалось сорок минут. Над темной водой чуть брезжила желтоватая заря. Или это далекие огни города?.. Женя мечтал о вертолете. Поднявшись над Волгой, он бы через несколько минут опустился на товарной станции, прямо рядом с ящиком. Женя представлял себе это настолько реально, что уже искал в звездном небе повисшие над рекой сигнальные огни вертолета.
      Нет, напрасные мечтания! Женя опустил взгляд и, вздохнув, посмотрел на часы. Как томительно тянутся минуты! Оценивая последние события, вспомнил о Багрецове, которого видел всего лишь полчаса назад, и устыдился своей нелепой злости. В самом деле, чем виноват упрямый парень - а ему в этой поездке, видно, приходится солоно, - если он предупредил Толь Толича о невыключенном приборе? Так же поступил бы и он, Женя, и любой из его товарищей.
      Неприятнее всего было сознание, что естественный поступок Багрецова Женя связал со своим отношением к Наде. Он даже думал о какой-то мелкой мести. "До чего ты дошел, товарищ Журавлихин! Вот тут и спрашивай совета у сердца. Оно у тебя с грязным пятнышком, дорогой мой".
      По узкой тропинке среди темных кустов поднимался Лева. Женя не утерпел, бросился навстречу. Какие новости? Звонил ли он на товарную станцию? Уехали Митяй с Зиной или еще нет?
      Ничего утешительного Лева сообщить не мог. Подходящего транспорта до Куйбышева не было, стали выпрашивать моторную лодку, на что потратили много времени. Кроме того, пришлось заправлять мотор, а поэтому Митяй и Зина пока еще не уехали. Лева звонил на товарную станцию, но, как и следовало ожидать, ему ответили, что по таким скудным данным, которые он мог сообщить об интересующем его ящике, найти таковой невозможно. Что же касается расписания движения товарных поездов, то пожалуйста! "Какое направление вас интересует?" Вопрос остался без ответа: ведь еще не известно, куда поедет Толь Толич. Искать толстенького пассажира с усами никто не соглашается. Народу здесь много всякого - как найдешь? Если насчет ящика что-нибудь выяснится, обещали позвонить на причал, но надежды на это было мало. Надо ждать вестей от Митяя и Зины, которые уже, наверное, скоро поедут.
      Подошло время приема. Женя вновь увидел рельсы в лучах прожектора, клумбу у светофора, угол крыши - все то же самое, как и час назад. Ящик стоял на месте; вероятно, его не вскрывали. У Жени отлегло от сердца.
      - Слышите? Опять гудит.
      Это сказал Багрецов. Женя насторожился. Неужели упрямец добьется своего и убедит Толь Толича вскрыть ящик?
      Позабыв, что сам всегда вмешивается, Лева рассердился:
      - Вот, дьявол, какой приставучий! Чего он лезет не в свои дела?
      Перед самым объективом Толь Толич перебирал бумажки. Покачивалась его расплывчатая физиономия с маленькими усиками, похожими на два черных подсолнушка.
      Он презрительно дернул губой, отчего, как показалось Леве, подсолнушки чуть было не упали вниз, и проговорил:
      - Много вы, миленький, понимаете в складском хозяйстве! По инструкции не положено хранить и тем более перевозить ценную аппаратуру в таких ящиках. Я же вам говорил - здесь подсобный инструмент. Лопаты, кирки, что-нибудь вроде этого...
      - Но ведь гудит, трещит, - возразил Багрецов.
      - Это у вас в голове трещит, золотко. С утра ничего не кутали. - Толь Толич опять посоветовал Багрецову пожалеть свое здоровье и клялся, что без него не уедет.
      Однако, как поняли Женя и Лера, Толь Толич стремился любым путем отвязаться от Багрецова. До станции было далеко, и по возвращении можно не застать ни Толь Толича, ни вагона.
      Из сцены, которая разворачивалась на экране, студентам стало известно, что Толь Толич несколько раз подходил к ящику и прислушивался. Час назад, несмотря на утверждение Багрецова, что в ящике работает зуммер или мотор, Толь Толич ничего не услышал. Это было понятно конструкторам "Альтаира": он уже успел выключиться, а потом, как и требовалось, не включался до настоящей минуты. Немудрено, что помощник начальника экспедиции отнесся с недоверием к словам Багрецова, будто в ящике, где должен быть упакован инструмент, вдруг оказалась аппаратура, да еще с аккумуляторами, да еще с включенными.
      - Не выйдет, золотко, не выйдет! - Толь Толич замахал пальцем у самого носа Багрецова. - Перед начальством выслужиться хочешь? Бдительность свою проявляешь? Думаешь, я не понимаю, чего ты стараешься? Все равно тебя в экспедиции не оставят, умоешься! - Он резко провел ладонью от лба до подбородка.
      В эту минуту вся сущность ласкового, внешне любезного Толь Толича раскрылась полностью. Губа с веселыми гладкими усиками приподнялась, и под ней оказались острые зубы. Но, как это ни странно, сейчас он представлялся Леве особенно симпатичным. В конце концов, если бы не Толь Толич, то "Альтаиру" пришел бы каюк. Настойчивость Багрецова нашла достойного соперника.
      Из репродуктора послышалось шипение выпускаемого пара, и с левой стороны экрана выползла труба паровоза.
      Изображение исчезло. Появится ли оно когда-нибудь?
      Глава 8
      БИЛЕТ ДО НОВОКАМЕНСКА
      Багрецов не сомневался, что справедливость восторжествует, терпеливо сносил все невзгоды в пути, мирился с неудачами и упрямо шел наперекор мнению Анатолия Анатолиевича Медоварова, помощника начальника экспедиции, который считал, что Багрецову следует возвратиться домой, к маме, и вообще уважать старших. Старших Вадим уважал, верил в незыблемость их решений и весомость каждого слова, особенно слова руководителя. Пусть сам начальник экспедиции, а не Медоваров скажет Вадиму: так, мол, и так, обстоятельства изменились. Простите, мол, за беспокойство, возвращайтесь домой. Но этого начальник не скажет - Багрецов за него ручался, как за самого себя.