В искусстве кино Пичуев больше всего любил хронику. За десять минут он мог проехать в разные места Советской страны, побывать за рубежом и хоть одним глазком взглянуть на то, что делается в мире. Поэтому ему казалась особенно близкой исследовательская работа в области телевизионного репортажа, которой занималась соседняя лаборатория, правда пока еще робко. Пичуев считал, что у этой новой техники больше возможностей, чем у кино. Хроника передается сразу же, отпадает процесс обработки и размножения пленки. Но дальность, дальность! Вот основная преграда!
      Вячеслав Акимович вышел на балкон, заплетенный бобами.
      Цвели настурции и табак.
      Москва сияла огнями. Внизу мигали фары машин. Они то появлялись, то исчезали за поворотом. На противоположной стороне улицы высился многоэтажный дом. Двери балконов были открыты. Иногда в них показывались силуэты. Люди входили и выходили, стояли, облокотившись на перила, любуясь привычной, но всегда волнующей и новой картиной вечерней столицы. В небе застыли созвездия кранов. На самом верху одного из них пылало голубое пламя электросварки.
      Улица, где жил Пичуев, была тихой. Дети уже спали. Юноши и девушки проходили мимо освещенных витрин, на минуту задерживались возле них, чтобы поглядеть друг на друга, и вполголоса говорили о чем-то своем. За спиной одинокого инженера говорил лишь телевизор. Маме не до разговоров, устает она за день. А больше никого нет. Пустые комнаты.
      Начинался концерт. В программе песни мира. Пичуев знал их и многие любил. Но сейчас, возвратившись к телевизору, воспринимал эти песни иначе. Ему казалось, что наше стремление к миру лучше всего выражается не словами и музыкой, а самой жизнью, пусть даже бегло показанной в кинохронике, и видеть ее должны миллионы людей по ту сторону наших границ.
      Один певец сменил другого. Первый исполнял песню, где в начале припева трижды повторялось слово "мир". Второй артист, уже в новой песне, повторял это слово, но в конце припева: "Мир, мир, мир!" Это раздосадовало инженера. Такая великая тема - и так примитивно и однообразно она выражается в песнях! Однако тут же подумал, что песни эти слушают миллионы. Конечно, телевизионный репортаж - более действенная форма пропаганды идеи мира. Но как донести ее к простым людям Европы и Америки? Пичуев думал не о фильмах, которые бы передавались из Москвы. Мы можем решиться на смелый опыт: пусть зритель, сидя в Манчестере или Гамбурге, видит нашу жизнь из окна экспресса Москва - Баку, с палубы теплохода, плывущего по Волге. Пусть наблюдает людей на станциях, пристанях, в заводских цехах, на стройках.
      Как это сделать? Сразу же вспомнился "Альтаир". Можно построить более совершенный передатчик, поставить его телекамеру у окна вагона или каюты теплохода. А вот и другой передатчик, в автомобиле. Он путешествует по городам, рабочим поселкам, колхозам, показывает всему миру наши великие и малые дела. На телецентре сидит руководитель передачи и включает то один, то другой аппарат. Не везде еще в стране хорошо. Вы увидите и это, тогда легче будет понять нас. Увидите новые кварталы Сталинграда. Мы их построили не затем, чтобы опять рушились дома, как в сорок первом году. Плотины на Волге создаются навечно, хотя мы и помним взорванную плотину Днепрогэса. Глядите, как сияет шпиль Московского университета! Мы не ждем сюда чужих самолетов.
      Он выключил телевизор, пошел на балкон. Шагал взад и вперед и никак не мог успокоиться. Опять и опять возникал вопрос об ограниченных возможностях телевидения. Только сегодня, после знакомства с летающей лабораторией, Пичуев почувствовал, как близок Он к практическому решению задачи, над которой задумывались крупнейшие ученые мира. Дорого бы дал инженер, чтоб разрешить ее, и как можно скорее.
      На балконах засуетились люди, они нетерпеливо звали оставшихся в комнатах, указывая на небо.
      Пичуев поднял голову и среди бледных созвездий увидел кольцо рубиновых огней. Огненное ожерелье плыло в черном небе. Это диск отправился в ночной полет.
      Неслышно ступая мягкими туфлями, мать подходила к двери балкона. Ужин был давно готов, но она не решалась позвать сына. Кто знает, о чем он сейчас думает... Лучше повременить. И старушка уже в третий раз уносила дымящееся блюдо на кухню.
      Около десяти часов раздался требовательный звонок телефона. Вячеслав Акимович услышал его с балкона, прошел в кабинет. Звонил Дерябин. Ему хотелось срочно увидеться с Пичуевым. Не зная, в чем дело, и не расспрашивая, Вячеслав Акимович пригласил Дерябина к себе.
      Вскоре тот примчался прямо с аэродрома и еще в дверях радостно заявил:
      - Вы, молодой человек, в сорочке родились!
      Вячеслав Акимович хотел было сказать, что, к сожалению, не помнит подобного факта своей биографии, но, взглянув на торжественное лицо гостя, понял неуместность каких бы то ни было шуток. Старику не до них, и примчался он, видно, не зря. Пичуев предложил ему поужинать, но тот отказался, согласившись выпить стакан чаю.
      - Поярков решил повторить испытания, - рассказывал он, мягко опускаясь в кресло. - Что-то ему не понравилось в сегодняшнем полете. Техсовет не возражает, и завтра утром диск поднимется для предварительной проверки потолка с минимальным запасом горючего.
      - А мы-то при чем? - удивился Пичуев. - Нам достаточно ясно сказали, что план остается планом. "Потерпите, ребятки, до будущего года".
      Дерябин смотрел на него с загадочной улыбкой, снял не спеша очки и положил на колени.
      - Не беспокойтесь, дорогой. О нас уже позаботились. Пробный полет будет продолжаться два дня. За это время мы должны проверить все, что нужно.
      Вячеслав Акимович резко передернул плечами.
      - Благодарю вас. Мы даже не успеем установить аппаратуру.
      - В нашем распоряжении, - Дерябин вынул из кармана старинные часы, - ни много, ни мало, а восемь часиков полных.
      - Но не забывайте, что уже ночь на дворе.
      Недовольно поморщившись, Борис Захарович помешал ложечкой в стакане и заворчал.
      - Будьте серьезнее, мой молодой друг. Не все ли равно, день сейчас или ночь? Звоните директору, потом дежурному по институту - пусть вызовет нужных вам. техников. Надеюсь, аппаратура в порядке? Ну, что же вы стоите? - он заметил нерешительность Пичуева. - Распоряжайтесь скорее, или я у вас тарелки побью! - сказал шутливо, но в голосе его слышалось раздражение.
      Старый инженер вовсе не предполагал, что Пичуев заартачится. Пришел сюда не чаи распивать и тем более не заниматься уговорами. Избалованный народ эти молодые ученые! Всё им дали: и первоклассные лаборатории, и хороших помощников. Ни в чем отказа нет, только работай. Дерябин помнил, как туго ему приходилось в те далекие годы, когда он строил первые передвижные радиостанции. Нетопленая комнатенка, два стола с примитивными приборами, верстак в углу - вот тебе и вся лаборатория. В разрядниках трещала, венеда искра, как бы напоминая о первых опытах Попова, а рядом, обжигаясь расплавленным стеклом, неумелый стеклодув Дерябин пробовал впаять в колбу самодельной радиолампы дополнительный электрод. "Вот это была работа! А нынешних избаловали. Все у них есть. Белоручки!" - ворчал Борис Захарович, но так, беззлобно. У самого была прекрасная лаборатория, которой он гордился.
      Пичуев уже разговаривал по телефону с директором института, понимая, что напрасно возражал Борису Захаровичу, когда решается будущее телевидения. Решается! Только так он оценивал опыт с летающим диском. Директор предложил составить подробный план испытаний. За два дня многого не успеешь, нужна особенная организованность, чтобы добиться высоких результатов. Договорились обо всем. Дежурный по институту уже начал вызывать лаборантов. Ничего не поделаешь, срочная необходимость. Никто из них не возражал, и через час аппараты будут доставлены на аэродром.
      Возвратившись к столу, Вячеслав Акимович поделился с Дерябиным некоторыми своими опасениями:
      - Я очень боюсь, что мои помощники долго провозятся с установкой. Незнакомые условия.
      - А Бабкин на что? - Борис Захарович посасывал ломтик лимона и невольно морщил нос. - Назначим его бригадиром. В диске он каждый проводничок прощупал собственными руками. Плохо, конечно, что уже с этих лет у него появляются задатки типичного перестраховщика. Вспомните сегодняшнюю историю с батареей. А дело свое знает хорошо, можно положиться на парня. Только глаз за ним нужен.
      Он бросил лимонную корку на блюдце и попросил разрешения пройти к телефону.
      Пичуев проводил его в кабинет, где гость, скептически поглядывая на коллекцию курительных трубок, набрал номер метеоинститута и попросил немедленно разыскать техника Бабкина. Пусть пошлют курьера к нему домой. Дерябин знал, что у Бабкина не было домашнего телефона.
      - Возьмите машину и доставьте его в институт живого или мертвого, говорил Дерябин, подчеркивая шуткой важность задания.
      Машина не понадобилась. Несмотря на поздний час, техник все еще торчал в лаборатории. Как думалось Дерябину, Бабкин остался затем, чтоб в тысячный раз до самого утра проверять, как будут работать аппараты без дополнительный батареи. Надо было снять с себя обвинение в перестраховке.
      Вячеслав Акимович размешивал сахар в стакане холодного чая, прислушиваясь к телефонным переговорам Дерябина.
      Наконец тот вышел из кабинета.
      - Едем!
      За рулем машины Пичуев думал о предстоящих испытаниях. Думал сурово, без всяких мечтаний, придирчиво оценивая каждую деталь. В его сознании шевелилось сомнение: не представляет ли этот опыт лишь теоретический интерес? Два дня будет работать телевизионный передатчик с повышенной дальностью. А потом что? Опустят его на землю, и на этом все закончится. Летающая лаборатория, несмотря на ее грандиозность, все же непригодна для установки в ней мощного передатчика, который должен работать каждый день. Сколько нужно электроэнергии? Сколько горючего? Правда, горючее можно периодически пополнять, спуская диск на землю. Но это противоречило бы основному назначению лаборатории, которая должна сутками находиться в воздухе, - иначе нельзя проводить систематические исследования. Размышляя об этом, инженер вдруг почувствовал, как его мечта постепенно отдаляется, делается туманной и расплывчатой.
      ...После полета над Москвой диск по команде с земли возвратился на аэродром и точно уселся на свою башню. Так орел опускается на вершину остроконечной скалы.
      Ночью диск показался Пичуеву гигантским, занимающим чуть ли не весь аэродром. Аркой перекинулись сигнальные огни. Их красный отблеск лежал повсюду - на траве, на взлетной дорожке, будто выложена она не бетоном, а раскаленными чугунными плитами. Светились крылья самолетов, выстроившихся в ряд, и озабоченные лица. Люди готовили диск к новым испытаниям.
      Глава 5
      ЕЩЕ НЕСКОЛЬКО ПЯТИМИНУТОК
      Ни Лева, ни его друзья не знали, что сразу же после их отъезда из Москвы там произошли некоторые события. Вячеслав Акимович Пичуев покинул свою привычную, тихую лабораторию и вот уже несколько дней испытывает горе и радости на аэродроме. Если бы молодым изобретателям показали на фотографии летающую лабораторию и рядом с нею Вячеслава Акимовича, то, может быть, случаи рекордного приема Московского телецентра нашли бы правильное объяснение. Нашлась бы и разгадка "межпланетных передач".
      Впрочем, не будем забегать вперед и последуем за нашими путешественниками по Волге.
      Шел косой дождь. Леве он казался желтым. В разрывах бурых облаков, похожих на грязные овечьи шкуры, угадывались мутные солнечные лучи.
      На палубе никого не было, только Усиков бродил как неприкаянный.
      Теплоход стоял, тесно прижавшись к дебаркадеру, будто хотел спрятаться под его крышу. Дождь не унимался. С хрипом, рассерженным клокотанием, как бы на что-то жалуясь, вода вырывалась из водосточных труб, стекала по жестяному желобу с палубы дебаркадера и звенящей, упругой струей била в борт теплохода.
      Сквозь частую сетку дождя, точно сотканную из ржавой проволоки. Усиков с трудом разбирал знакомое сочетание букв: "Казань".
      Вот уже два часа стоит теплоход на этой пристани. Митяй поехал в город и до сих пор еще не возвращался. Лева боялся, что Митяй опять не найдет ничего подходящего, а главное - опоздает.
      Он поднял плечи, нахохлился. Пряча руки в карманы, дрожал от пронизывающей сырости, мерз, но не уходил с поста наблюдателя. Напрасно Женя тащил его в каюту, напрасно уговаривала Зин-Зин. Лева не мог послушаться их добрых советов. При чем тут насморк, когда места себе не находишь?
      А дождь становился все сильнее и сильнее. Ветер гнал его на палубу. По зеркальным стеклам салона катились ленивые струйки.
      На мостках появился Митяй. Еще издали он показывал Леве драгоценный сверток.
      - На, Тушканчик, - Митяй бросил покупку на диван и вытер мокрое лицо полотенцем. - Дешевле не было. Весь город обегал.
      Брюки оказались бумажными, в полосочку. Лева поморщился, но пришлось поблагодарить Митяя: он сделал все, что мог, - расход, по смете не предусмотренный.
      Переодевшись, Лева отправился к Жене похвастаться обновкой - "сиротскими" брюками, как он назвал их мысленно.
      Митяй тоже пошел докладывать о выполненном задании, отчитаться в полученной от Жени сумме и вернуть остаток. Кстати говоря, Митяй здорово сэкономил.
      Женя был в каюте не один. Сидел Афанасий Гаврилович, а рядом робкий молодой человек с жиденькой светлой бородкой, которую все время теребил. Это был гидрогеолог, знакомый профессору еще по Москве.
      Страсть Афанасия Гавриловича к коллекционированию интересных людей заставила притащить его к студентам. Профессор обещал ему дать точный адрес фабрики краски. Из разговора с гидрогеологом Афанасий Гаврилович выяснил, что иногда при исследовании грунтовых вод изыскатели пользуются красками. Нужно определить, куда впадает подземный ручей, - вода у истока подкрашивается, скажем, зеленым ярким красителем, и через некоторое время эта зелень обнаруживается в какой-нибудь балке или речушке. Таким образом можно проследить движение подземных вод. Но особенно важно узнать, откуда просачивается вода: из какого водоема, из каких глубин? Частично и здесь помогает краска.
      Гидрогеолог рассказывал профессору (которого, как поняли студенты, это интересовало практически) о своей работе по исследованию грунтов, В частности, он изучал степень их водопроводимости. Обычно исследования производятся в походных лабораториях. Грунтовед поочередно закладывает разные грунты в корпус специального прибора, подает в него воду и затем измеряет, сколько за известное время проходит ее сквозь тот или иной грунт. Это, так сказать, предварительные исследования. Они совершенно необходимы. Если бы строители не знали водопроводимости грунта под будущей плотиной, то могла бы получиться страшная беда. Выросла надежная плотина, крепко стоит она на широком основании. Никогда не сдвинется с места, хоть и велик напор реки. Вода ищет обходные пути, просачивается сквозь тончайшие трещинки и пустоты в грунте, проходит глубоко под плотиной и затем уже далеко от нее, как бы в насмешку над человеком, бурлящими ключами, говорливыми струйками вырывается на поверхность.
      Он говорил о математическом методе исследования движения грунтовых вод. Оказывается, воды так же движутся в земле, как и электрические токи. Во всяком случае, математические выражения для обоих случаев одинаковы.
      Набатников спросил, насколько широко применяется здесь метод меченых атомов. Его, как физика, могло это интересовать. Но об этом ничего не мог сказать гидрогеолог; кроме того, он считает, что применение данного метода сложно. Вот если бы существовали такие красители, которые слабо отфильтровываются в грунте, то в некоторых случаях они принесли бы пользу. Это тема его кандидатской диссертации.
      Значит, краска, которая доставила Леве Усикову столько неприятностей, может пригодиться для большого дела. Ведь главное ее свойство, что лезет она сквозь землю, сквозь песок, никакие фильтры не помогают. Афанасий Гаврилович тут же проконсультировался у молодого специалиста: нельзя ли с помощью такой краски проверить степень просачивания воды в грунт после его уплотнения методом взрыва?
      Видно, и взрывной техникой интересовался профессор. "Чем же он, в конце концов, занимается?" - хотелось отгадать Леве.
      Афанасий Гаврилович не вдавался в тонкости гидрогеологических исследований. Всех наук не познаешь. Но его, так же как и метеоролога Дерябина, особенно увлекали те случаи, когда между далекими друг от друга отраслями науки как бы перебрасываются неожиданные мостики. Чувствовать себя одним из строителей этого мостика, инженером, соединившим два разных берега, было едва ли не самым приятным в научной деятельности Набатникова.
      Когда геолог, записав адрес изобретателя "всепроникающей краски", ушел, Афанасий Гаврилович поудобнее уселся на диване и, как бы подсмеиваясь над собой, нарисовал ребятам такую картину:
      - Иногда я представляю себе науку вообще чем-то вроде огромного города, разделенного каналами. Город этот похож на Ленинград. В каждом районе живут ученые какой-нибудь одной специальности. Они ходят в гости к соседям, - но редко переезжают на другую сторону канала. Потом появились ученые, которым стало тесно в своем районе. Народ любопытный, захотелось им узнать, что делается на том берегу. Они стали чаще брать лодки, завели друзей на противоположной стороне, потом вместе построили мост, другой, третий. Везде находились строители. Скоро между районами появились прочные мосты. Физики и химики настолько породнились друг с другом, что сейчас уже трудно сказать, кто где живет, на какой стороне канала. Но остались еще - без мостов дальние районы. Как туда добраться? Нашлись изобретательные архитекторы, взяли и перекинули воздушные мосты через весь город.
      - Лучше метро, - совершенно серьезно сказал Митяй.
      Даже в аллегорию профессора он внес существенную поправку.
      Набатников. рассмеялся. День начинался правильно. Далеко осталась лаборатория, забыты толстые тетради с формулами, расчеты и чертежи. Впереди еще несколько свободных дней. Можно вышагивать километры по палубе, читать приключенческие романы, пить холодное пиво в каюте и парное молоко на пристанях. Можно ни о чем не думать, отбросить все заботы, даже не беспокоиться о том, что даст новый эксперимент в диске и насколько прочным окажется мостик к будущим испытаниям, которые начнутся через две недели. Он еще успеет отдохнуть и побывать на Волго-Доне.
      А пока не вспоминай о делах, позабудь и о науке на время.
      Афанасий Гаврилович пробовал надеть на себя "науконепроницаемую" броню, но не хотел избегать людей, которые его интересовали, а тех в свою очередь интересовали и профессор и наука. Выходит, что все равно никуда от нее не спрячешься. Сначала были виноваты студенты. Это они втянули Набатникова в поиски фильтра для краски, потом гидрогеолог, тоже очень интересный человек, пожаловался, что все красители в грунте отфильтровываются. Как же тут умолчать насчет всепроникающей краски? Для ее изобретателя это неприятность, а для гидрогеолога счастливое открытие.
      Ребятам ничего не было известно о диссертации гидрогеолога, но воображение Левы Усикова уже нарисовало картину, как всепроникающая краска проходит вместе с водой сквозь километры любого грунта. Вот она проступила бледной зеленью у основания будущей плотины. Рядом просочилась вода, окрашенная в малиновый цвет. Бьет чернильно-лиловый ключ. Можно сразу узнать направление, откуда пришла вода. Краска уже не вызывала у Левы неприятного чувства. Он с удовлетворением поглядывал на себя в зеркало: малиновый оттенок постепенно исчезал.
      С утра шел дождь, сейчас выглянуло солнце, "о Леве и его друзьям не хотелось уходить из каюты. За разговором дежурный Усиков чуть было не пропустил передачу с "Альтаира".
      По экрану сиротливо пробегали одинокие искорки. Вероятно, помехи от звонков. Лева недовольно покосился на белую кнопку возле двери. Но вот искорки исчезли. Сверху вниз ползли линии, медлительно-равнодушные, похожие на тонкую шелковую пряжу.
      Пять минут прошли. Профессор в последний раз взглянул на экран и незаметно исчез из каюты. Пусть ребята погорюют, может, чего и придумают. Советовать трудно.
      Митяй безнадежно вздохнул и попросил Усикова переключить телевизор на волну, на которой когда-то передавался "бред собачий". Нельзя ли снова принять передачу из этого страшного мира? Надо же, в конце концов, выяснить, где он находится и чем все это дело пахнет! Мистика какая-то, а не наука. Митяй ненавидел непонятное.
      Пришлось заменить антенну. Лева сбросил тапочки, встал на диван и потянулся за антенной, лежавшей на полке. Женя будто очнулся, улыбнулся Леве и, приподнявшись на носки, спокойно снял антенну, похожую на большие грабли, сделанные из посеребренных трубок.
      Маленький Лева недовольно сморщил нос. Нечего кичиться своим ростом. Сам бы справился, без посторонних.
      В окне каюты голубело небо. Опустили жалюзи. Сразу стало темно. Тусклый экран слабо освещал лица студентов, склонившихся над чемоданом. В прошлый раз передача принималась на последних делениях шкалы. Сейчас здесь ничего не было, и Лева перестроился на другую волну.
      - Женечка, покрути антенну, - попросил он, - достань воробушка.
      Подняв руки к потолку, Журавлихин вертел прутья антенны. Вся сторона закреплялась на шарнире от фотоаппарата, поэтому положение антенны можно было изменять в разных плоскостях.
      - Стой! - прошептал Лева и еще ниже наклонился над экраном.
      Ярким белым светом горел прямоугольник. Казалось, что в чемодане открылось окошко в мир. В небе плыли пышные облака, с земли поднимался дрожащий туман. Постепенно начали вырисовываться контуры.
      Умелый оператор, Лева Усиков убрал и облака и туман. Экран потемнел, появились тонкие линии и, словно на заштрихованном фоне, люди. В этом никто не сомневался. Люди в одежде, похожей на обычную. Правда, пиджаки чаще всего клетчатые. Шляпы странно примятые, заломлены набекрень, ботинки на толстой подошве, вроде слоеного пирога. Но это всё мелочи. На экране жили обыкновенные люди.
      Изображение передвинулось, и тут Лева Усиков несколько усомнился: обыкновенные это люди или под стать остроголовым?
      Передача как будто бы шла со стадиона. Глаз телекамеры скользил по рядам зрителей. Вот аппарат показал крупным планом существо женского пола. На голове вместо шляпы клетка, сплетенная из прутьев и украшенная бантами. Но что это? В клетке птицы, живые, прыгают по жердочкам.
      "Бывает, - философски решил Лева. - В любом мире существуют сумасшедшие. Сейчас ее увезут".
      Он убедился в ошибке, когда объектив аппарата переместился дальше по рядам. Шляпа-клетка не привлекала внимания зрителей, - вероятно, дело привычное. Лева заметил еще двух женщин с живыми птицами на голове.
      Но чем заинтересованы люди? Что им показывают? Они взволнованы - кричат, спорят между собой.
      - Где же звук? - раздраженно спросил Митяй и потянулся к ручке настройки.
      Шарил он по всему диапазону, но звука, как и в прошлый раз, не было.
      Зрители вели себя, мягко выражаясь, довольно экспансивно. В пятом ряду, у самого прохода, началась драка. Два солидных "болельщика", как мысленно называл их Лева, вцепились друг в друга и покатились по ступенькам амфитеатра.
      Человек с голым черепом яростно размахивал тростью, отбиваясь от соседей. В пылу самозащиты ударил по шляпе-клетке. Лопнули прутья, птицы взмыли к небу. Дама с искаженным от гнева лицом присоединилась к атакующим, протягивая цепкие пальцы прямо к Леве.
      Он невольно отшатнулся и, подняв голову, посмотрел на антенну. Гребень ее указывал вверх. Действительно, что-то странное получается. Спортивная передача с другой планеты?
      Митяй воспринимал эту картину довольно равнодушно, уверенный, что видит просто сумасшедших болельщиков футбола, которые, что греха таить, и у нас иногда решают споры кулаками. Петухов разнимают, ведут в милицию, где делаются соответствующие выводы. А здесь будто так и надо. Показали бы соревнования по штанге - зрелище спокойное, солидное.
      Но откуда идет передача? Впрочем, шут с ней, пусть хоть с Марса. Все равно загадка. Или скорее уравнение со всеми неизвестными. Подставлять в него нечего, кроме мнимых величин.
      - Вот и ты, Левка, такой же азартный, - сказал Митяй, постучав пальцем по лысому черепу маленького человечка с палкой. - Надя рассказывала, видела тебя на экране.
      Усиков ничего не ответил, вспомнив, как могло бы выглядеть со стороны его поведение на стадионе. Кстати, а что ж тут особенного? Активное выражение чувств, но вполне приличное.. Не то что эта драка! Пусть хоть весь мир смотрит.
      Женя в мучительном раздумье морщил лоб, ладонью разглаживал глубокие борозды, стараясь успокоить себя, собраться с мыслями. Можно допустить кажущиеся несообразности в науке. Пройдут долгие годы, прежде чем разрешится какая-нибудь непонятная загадка, скажем, в поведении ультракоротких волн. Однако никому не придет в голову искать загадки в поведении человеческого общества. Культура его складывалась веками. Что могло случиться на стадионе? Почему люди озверели? Неужели азартное зрелище заставило их лупить друг друга? Почти все ряды принимали участие в потасовке.
      Но даже не это удивляло Журавлихина. Кому нужно показывать безобразную драку? Неужели телезрителям это доставляет удовольствие?
      - Ну, довольно! - Не выдержал Усиков, как бы обращаясь к невидимому оператору у телекамеры. - Смотреть противно. Давай поле!
      Хотелось посмотреть кусочек, судя по всему, очень острой спортивной игры. Иначе чего же волнуются болельщики?
      Трибуны успокаивались. Дама подняла сломанную клетку. Человек с блестящим черепом зажимал платком разбитый нос, растерзанные зрители, поправляя галстуки, искали потерянные в свалке шляпы, дамские сумки, трости.
      Оператор, будто выполняя желание Левы, повернул объектив телекамеры. На экране появился толстый, как тюфяк, ковер. На нем еще никого не было. Зрители ждали. Митяй прилип к экрану. Кроме штанги, он интересовался классической борьбой, и понимал, что сейчас последует.
      Вышли два мускулистых борца. Один - совсем маленький, другой - длинный, похожий на копченого угря, тело его жирно лоснилось. Подали друг другу руки, все как полагается, а потом на ковре стало твориться что-то совсем непонятное. Дикой кошкой бросился маленький борец на соперника, зубами вцепился в плечо. Тот схватил его за ногу, стал выворачивать. Длинный бросил маленького на ковер и потащил за волосы. Малыш изловчился, вывернулся и ударил противника ногой в подбородок. Пострадавший злобно выплюнул крошево зубов и схватил малыша за горло.
      На трибунах ликовали. Какая-то дама в сбившейся набок шляпе широко раскрывала огромный накрашенный рот, - вероятно, кричала, чтобы длинный скорее прикончил малыша.
      Но малышне сдавался. В конце концов, он ударам в живот победил противника, тот отлетел за ковер и рухнул, как телеграфный столб. Маленький схватил его за голову и стал ударять ею по утрамбованной площадке.
      Лева не выдержал, рука его непроизвольно потянулась к выключателю. Щелчок - и экран погас.
      За окном послышался тихий плеск, девичий смех, чьи-то веселые голоса. Теплоход приставал к дебаркадеру.
      Все это немного успокоило Леву. Он на родной земле, среди добрых и хороших людей. А телевизор показывал сон, чудовищный, нелепый сон. От него никак не опомнишься...
      Журавлихин не осуждал Леву: хорошо, что выключил. Он представлял себе борьбу зверей в джунглях. Вероятно, страшное зрелище - тигры, катающиеся в смертельной схватке. Но что может быть отвратительнее, чем поединок истекающих кровью людей, которые душат и грызут друг друга на глазах у своих веселых собратьев? Осклабившись, ходит судья, смотрит на часы, опасаясь, как бы это интересное зрелище не кончилось раньше времени.
      Женя помнил историю. Человечество уже давно отказалось от кровавых зрелищ. Когда-то в древнем Риме кровь лилась на арене Колизея. Голодные львы терзали людей. Бились гладиаторы. Проходили века, росла культура, но еще оставались тореадоры, им давали право всенародно резать быков. Были петушиные бои - тоже зрелище с кровью, - но и о них скоро забыли.
      А теперь, во второй половине двадцатого века, Журавлихин и его друзья увидели самую омерзительную кровавую забаву, когда-либо придуманную мыслящим существом.
      - Очухался, Тушканчик? - спросил Митяй. - Можно включить?
      Усиков минутку помедлил.
      - Противно. Ночью спать не будешь.
      Митяй посоветовал другу проветриться, пока идет страшная передача. Надо же узнать - откуда она? Лева решил остаться: паука требует жертв.
      Телевизор включили вовремя. Борьба закончилась. На носилках вытянулось длинное вздрагивающее тело. Победитель мог идти сам, но шел, еле ковыляя, его поддерживали под руки. Вслед летели букеты и апельсины.
      ...Беговая дорожка. На старте несколько десятков женщин в белых чепцах. Все они выстраиваются с детскими колясками.
      Старт дан. Толкая впереди себя коляски, женщины бегут. Кто-то задевает соперницу колесом, она падает. На нее наезжает другая. Вот две женщины не могут расцепить коляски, с силой рвут их, колеса ломаются... Соперницы с плачем бросаются друг на друга. Зрители хохочут, размахивают руками - им весело.
      Новый забег. На стартовой черте инвалиды с костылями. Все одноногие. Глаз аппарата скользит по голодным, измученным лицам.
      Опять веселые трибуны. На экране пистолет стартера. Легкий дымок. Старт! Люди бегут, падают. Ломаются костыли. Скачут одноногие...
      Журавлихин задохнулся от боли и гнева.
      - Нельзя этого смотреть! Нельзя! Стыдно!
      - Черт с ней, с наукой! - решительно сказал Митяй и выключил телевизор.
      Глава 6
      ЗОЛОТЫЕ ЗАЙЦЫ
      "Поисковая группа" была еще очень далека от цели. Вот уже несколько часов "Альтаир" не заявлял о своем существовании и в положенные ему пять минут ничего не показывал, безмолвствовал.
      Женя Журавлихин, на правах старшего в группе, собрал "чрезвычайный совет". Развернули на диване карту и стали обсуждать причины столь тревожного молчания "Альтаира".
      Расчеты Митяя показывали, что аккумуляторы не могли разрядиться. Недели две они еще будут работать. По твердому убеждению Левы, чемоданный телевизор тоже был в порядке. Значит, техника не подводила, а виновата... природа.