Отвернувшись, Нюра до боли стиснула зубы и, помолчав, спросила:
      - Какая страница?
      Кучинский ответил шепотом:
      - Тридцать вторая, - потом замурлыкал: - "Ради счастья, ради нашего... ни о чем меня не спрашивай, не выпытывай ничего..."
      Бессильно опустившись на кровать, Нюра долго сидела в темноте, рассеянно перебирая бусы.
      Сквозь кружева занавески светила луна. Черные узоры лежали на чисто вымытом полу, на белом покрывале постели Лидии Николаевны, на ее столе, на страницах книги. Ящик стола был без ключа и слегка выдвинут.
      Закрыв глаза от жгучего стыда, ощупью, как слепая, Нюра подошла к столу, скользнула пальцами по ящику, потянула его к себе, взяла тетрадь и прижала ее к груди.
      В глазах стало все красным. Испуганно приподняла веки. С потолка лился ослепительный свет.
      - Это еще что за новости? - услышала она голос Маши. - Ты в своем уме али нет?
      Нюра стояла у открытого ящика, обнявшись с тетрадью. Страх и стыд она почувствовала не сразу, но потом, будто обжегшись, выронила тетрадь и, ступая неверными шагами, пошла к постели.
      Маша подняла тетрадь и положила на место. Сурово глядела она на подругу. Девчонка совсем обалдела от ревности. Ясно, что искала какие-нибудь письма от Павла Ивановича, может быть, подарки.
      "Но почему она держала тетрадь? - подумала Маша и тут же догадалась: Хотела прочесть дневник! Многие девчата пишут про любовь. - Она допускала мысль, что и Лидия Николаевна могла обнаружить эту слабость. - Значит, Нюрка пронюхала насчет дневника".
      Но как она решилась? Маша считала это бесстыдством, позором. Если бы не видела своими глазами, никогда бы не поверила, что подруга ее способна на такую низость.
      У Маши и в мыслях не было, что дневник этот технический. Может, там стихи переписаны? Но совесть не позволила заглянуть в чужую тетрадь. Она подошла к Нюре, положила руку на вздрагивающее от рыданий плечо.
      - Что в тетрадке? Стихи?
      Нюра отрицательно мотнула головой и еще громче заплакала. Ей было горько, стыдно перед подругой, которая всегда считала ее честной. К тому же обидно: испытавши позор, она ничего не добилась.
      - Реви, реви, бесстыжая, все равно не пожалею. - Маша ходила по комнате, ожесточенно, двигая стульями. - Расскажу Павлу Ивановичу, тогда будешь знать, как по чужим ящикам лазить.
      - Не скажешь! - Нюра повернула к подруге мокрое от слез лицо. - В пески убегу. Смерти моей хочешь?
      Маша презрительно дернула плечом.
      - Нужна ты мне очень! Живи! - Она повязала косынку и решительно направилась к двери.
      - Куда?
      - Куда хочу. Отчета давать не собираюсь.
      Хлопнув дверью, Маша остановилась. Действительно - куда? Ни за что на свете она бы не сказала Павлу Ивановичу о Нюркиной ошибке. Девчонка гордая, обидчивая. Разве она здесь останется, если Павел Иванович все узнает? Надо молчать. Но такие вещи не прощаются. А потом - можно ли поручиться за эту сумасшедшую? Выкинет какую-нибудь штуку похлестче.
      "Лидия Николаевна тоже хороша, - думала Маша, выходя из общежития. Прятать надо свои любовные дневники, коли видишь - девчонка мучается. Нет, наверно она не догадывается".
      Новая забота: как бы предупредить Лидию Николаевну - пусть прячет дневник. Кому же приятно, если посторонние люди тебе в душу залезают. Мало ли что может писать Лидия Николаевна? Ой, как нехорошо все складывается! Надо с ней посоветоваться. Намекнуть бы про Нюркины страдания, тогда Лидия Николаевна будет запирать ящик.
      Маша походила возле главного здания, заглянула в лабораторию, но нигде не нашла Лидии Николаевны. "Видать, у начальника", - подумала она и решила дождаться ее в беседке, где после сегодняшнего утомительного дня отдыхали Димка и Бабкин.
      - Маша, - обратился к ней Вадим, - про мою шляпу ничего не слыхали? Может быть, нашел кто?
      - В песках разве найдешь.
      - Да ведь она сразу же у ограды упала. Тяжела, далеко не могла улететь.
      - За такие игрушки ноги надо вырывать, - пробурчал Тимофей. - Теперь ищи ветра в поле. Мало ли в какие руки попадет кусок этой плиты! Дело, конечно, не секретное, но все же...
      Не повезло Димке Багрецову. Захотелось облегчить свою шляпу-холодильник, снял он с плиты лишний слой пластмассы, коробку с сухим льдом запрятал в карман и решил к вентиляторному моторчику пристроить крылья побольше, не пряча их внутрь шляпы. Надел сооружение на голову, нажал кнопку, и шляпа взвилась, точно вертолет. Вадим ясно видел, что над оградой вертушка отскочила, а шляпа с плитой опустилась за деревьями. Но пока он выбежал за ворота, пока добрался до того места, где должна быть шляпа, прошло немалые времени, и ее кто-то взял. Неприятная история, но можно и позабыть о ней, когда успешно идут дела на восьмом секторе.
      - А здорово мы сегодня поработали, Машенька - с удовлетворением сказал Вадим. - Спину не разогнешь.
      - Это вам в охотку, - ответила она, напряженно вглядываясь в окна курбатовского кабинета. - Я-то привычная и вообще...
      Сегодня Маша свивала провода и припаивала к ним контрольные лампочки. Все это делалось на месте, то есть возле восьмого сектора, где не было ни столов, ни скамеек, приходилось сидеть на корточках или становиться на колени, что было довольно утомительно. Но сейчас даже приятно - спина сладко ноет, и по всем твоим жилочкам разливается спокойная усталость.
      Багрецов и Бабкин завели какой-то непонятный технический спор. Маша в ожидании Лидии Николаевны забилась в темный уголок и чуточку подремывала.
      Измеряя напряжение на серебряных шинках, Багрецов случайно прикоснулся к одной из них тонким проводничком, соединенным с другим полюсом. Проскочила бисерно-крохотная искорка, и проводничок прилип к шинке. Вадим осторожно подергал его, но тот держался крепко. Пробуя десятки проволочек разной толщины, Багрецов нашел наивыгоднейшую, подобрал нужный ток, и задача надежного и быстрого присоединения выводов к ячейкам была решена. Но что делать с Бабкиным? Он типичный консерватор, противится всему новому, зажимает ценные изобретения.
      - Ретроград, - выпалил Димка в пылу спора и даже сам удивился, откуда на языке появилось столь древнее слово. - Зажимщик. Эх, знал бы Павел Иванович!
      Бабкин скользнул насмешливым взглядом по лицу Димки.
      - Ну что ж, поди посоветуйся. Предложи ему свою гениальную идею, как искрой насквозь прожигать соединительные полоски. Он тебе покажет ретрограда.
      Несомненно, Димка добьется своего, полоски останутся целыми, и сварка окажется надежным способом соединения. Но ведь для этого надо время! А кроме того, зачем рисковать? Пайка - дело проверенное. Так думал Бабкин.
      Было и еще одно обстоятельство, почему Тимофей, по примеру отъявленных бюрократов, мог замариновать Димкино предложение. Совестно, конечно, коли про это узнают. Приклеят тогда Бабкину кличку эгоиста, а ведь он, если разобраться по-человечески, не виноват ни в чем. Что такое сварка по Димкиному способу? Ткнул проводничок - и готово. А пайка - искусство, тончайшее мастерство. Сегодня Бабкину дали одну плиту. Если бы вы знали, с каким наслаждением он зачищал красно-медное жало им самим сделанного тонюсенького паяльника, как, приблизив его к щеке, чувствовал зарождающееся в нем тепло, как жадно вдыхал дымок канифоли! Да что там говорить! Бабкин, прищурив глаз, любовался каждой пайкой, радовался, если оловянная бусинка блестела, как слеза, хмурился, коли она тускнела.
      Потом новая задача: положить перед собой часы и стремиться к тому, чтобы с каждым новым десятком паек все больше и больше сокращать время, потребное для этой операции. К концу четвертого часа Бабкин стал работать вдвое быстрее. Он представлял себя точно в едином заводском потоке, когда твой труд нераздельно связан с другими.
      Димка, конечно, этого никогда не почувствует. К тому же его предложение в корне убивает искусство. А еще говорят, что у него поэтическая душа!
      Маше надоело слушать технические опоры, все равно она в них ничего не поймет, а кроме того, она боялась пропустить Лидию Николаевну. "Заснешь еще, пожалуй, разговоры больно мудреные. Вот стихи - это дело другое".
      Маша встала и, прихрамывая - ногу отсидела, - пошла к главному зданию. Как раз вовремя: по лестнице опускалась Лидия Николаевна. "Сколько же у нее платьев? - с легкой завистью подумала Маша. - Что ни день, то новое. А ведь как приехала, из одного платьишка не вылезала. Нюрке с ней не тягаться".
      Лида смотрела себе под ноги и никого не замечала. Только что она беседовала с Павлом Ивановичем. Он опять заинтересовался результатами химического исследования осколка пластмассы, переданного Лиде. В прошлый раз, объясняя задание, он потребовал определить химический состав пластмассы в местах излома. Лида брала пробы с разных участков осколка и, к своему удивлению, обнаружила следы едкого калия, которого никак не могло быть в пластмассе. Лида ничего не знала о причинах, побудивших Курбатова предлагать ей подобный метод анализа, не знала и о том, что этот осколок выпал из кармана Багрецова. Техники, предупрежденные Курбатовым, не могли ей рассказать об этом, а у начальника лаборатории были свои основания не открывать раньше времени цель исследований.
      - Лидия Николаевна! - окликнула ее Маша. - Можно, я с вами поговорю?
      Она нервно подсовывала под косынку выбившиеся волосы. Лида заметила ее тревожное состояние.
      - Пожалуйста, Машенька. Ты не знаешь, что случилось с Нюрой? Захожу, а она плачет, говорит - тетка больна. Но нельзя же так убиваться. - Лида обняла Машу и повлекла за собой. - Пойдем, расскажешь.
      Прошли мимо беседки, где спорили Багрецов и Бабкин. Димка хотел было увязаться за девушками, но зоркий друг его считал, что благоразумнее Димку не отпускать, - опять начнет вздыхать, как в прошлом году.
      - Сиди. Не видишь разве?
      Девушки направлялись к самой дальней скамейке.
      - Пусть посекретничают.
      Маша села, вытряхнула песок из туфли и, снова надевая ее на босую ногу, сказала:
      - Вообще, это все глупости. Он на нее и смотреть не хочет, а Нюрка из себя выходит, думает - другая виновата.
      - Кто он? Кто другая? - удивилась Лида. - Ничего не понимаю.
      - Тут и понимать нечего, а только я вас очень прошу насчет писем или, вообще, дневников... Держите их подальше. Нюрка, как бешеная, рыщет всюду... Вам же будет неприятно. - Маша замолкла, испугавшись, что сказала лишнее.
      - Спасибо, Машенька. Но у меня нет ни писем, ни дневников. - А клеенчатая тетрадь?
      - Там только лабораторные записи. Вряд ли они заинтересуют Нюру.
      Маша облегченно вздохнула. Разве она могла предполагать, что именно эти записи нужны Нюре? Если бы кто намекнул ей об этом, рассмеялась бы: совсем обалдел человек! Нюрка Мингалева, ее закадычная подруга, - и вот нате вам, подозрительная личность, вроде шпиона! Да Маша горло за нее перегрызет. Глупость какую придумали!
      Помолчав, Лида спросила:
      - А почему, Машенька, вы сказали о тетради? Она была у меня в ящике. Разве Нюра доставала ее?
      - По ошибке. Но раз там ничего нет такого...
      - Как ничего? Результаты исследований, формулы.
      - Это ей ни к чему, она про любовь искала, Лидия Николаевна, - Маша порывисто сжала ее руку. - Простите эту дуру. Избави бог, если Павел Иванович узнает. Я уж надеюсь на вас. А то Нюрка от стыда сгорит. В пески убежит.
      Она встала, оправила складки платья и уже на ходу сказала:
      - Пойти валерьянки ей накапать. Ревмя ревет.
      Оставшись одна, Лида попыталась собраться с мыслями. Значит, Нюра, или, как она ее называет, Анечка, любит Павла Ивановича. В этом Лида не находила ничего удивительного - сердцу не прикажешь. Человек он интересный, умный, и душа у него чистая. Есть за что полюбить. Но при всех этих великолепных качествах Лида не видела в нем человека, с которым бы могла связать свою судьбу. Но мысли ее опять возвращались к Нюре. Почему она рылась в чужом ящике? Как она могла подумать, будто в техническом дневнике, который Лида приносила из лаборатории, записывались любовные волнения? Лида терялась в догадках. Она не сомневалась, что Нюра мучительно переживает невысказанную любовь. Но при чем тут дневник? Если она искала в нем технические данные, то ей самой они не нужны - в химии она безграмотна; если же хотела передать другому, то должна бы понимать, что этим она принесет вред не только Лиде, но и любимому человеку. Значит, и эта догадка не подходит. История по меньшей мере странная.
      Как бы должен поступить любой честный советский человек на месте Лиды? Прежде всего признаться в своей ошибке: нельзя хранить лабораторные записи в незапертом ящике. Затем сообщить руководителю о совершившемся факте: записями интересовался посторонний человек. Да, посторонний, так как никакого отношения к ее работам Нюра не имела.
      Но Лида колебалась. Во-первых, она не сама обнаружила этот факт, а узнала от Маши, которая просила ничего не говорить Павлу Ивановичу. Во-вторых, Лиде очень не хотелось выдавать девичью тайну. Кроме того, не подумает ли она, будто Лида с нею соперничает, а потому и пользуется ее ошибкой, которую Павел Иванович никогда не простит.
      Но самое главное, что удерживало Лиду от необходимого шага, это вера в человека. Уж очень несовместимыми в ее глазах были поступок Нюры и она сама простая рабочая девушка, наивная, робкая. Разве она могла на это решиться? Никогда. Здесь какая-то ошибка.
      - Скучаете, Лидочка? - спросил Багрецов, усаживаясь рядом и поднимая воротник светлого плаща. - Разрешите? Или Кучинского прислать для развлечения?
      - Покою он вам не дает, только о нем и думаете.
      - Не могу иначе. Жорка мне даже во сне снится. Закрою глаза, а он уже тут как тут: "Здорово, старик! Как поживаешь?" - Вадим откинулся на спинку и уныло добавил: - Раньше детям домовые снились. Счастливые ребята.
      Лида в детстве дружила с Вадимом, делилась горестями и радостями. Почему бы сейчас не посоветоваться? Он никогда не воспользуется ее откровенностью для каких-нибудь своих целей. Болтать тоже не будет.
      - Тимка спать пошел, - зажмурив глаза, лениво бормотал Вадим. - Любит он это занятие, и снится ему Стеша, а не Жорка.
      - Послушайте, Вадим. Хоть на пять минут можете вы Кучи некого позабыть?
      - Постараюсь.
      Лида спрятала руки в рукава и поежилась.
      - Прохладно. Не знаю, как быть. - Очень странная история... Но если я попрошу, вы никому не скажете?
      - Даже Тимке?
      - Да.
      Вадим нерешительно ответил, что это ему трудно, от Тимки он ничего не скрывает, но если Лида требует, значит так нужно.
      Лида передала Багрецову разговор с Машей, свои наблюдения и наконец спросила - могла ли Нюра интересоваться техническим дневником или она действительно искала в нем что-либо похожее на интимные записки?
      Запустив пальцы в свою курчавую шевелюру, Вадим молчал. Вряд ли Нюра осмелилась рыться в чужих тетрадях; но ведь Маша это не выдумала.
      - Кучинский! - Вадим решительно тряхнул головой и, заметив удивление Лиды, пояснил: - Нюру не могли интересовать лабораторные записи. А Жорку? Почему бы и нет?
      - Ну, знаете ли! - Лида всплеснула руками и собралась уходить. - Ваша ненависть к Кучинскому заходит слишком далеко. Это нечестно. И на вашем месте я поостереглась бы от подобных обвинений.
      - Почему на моем месте?
      - Потому, что все знают, как вы к нему относитесь. Да если бы Кучинскому нужны были технические сведения, записанные в моей тетради, он получил бы их без тайные посредников. Чего проще обратиться к Павлу Ивановичу. Потом, не забудьте, химией он не занимается. Она его не интересует.
      - Значит, интересует кого-то другого, - спокойно заметил Вадим. - Жорка на все способен. Я видел, как он вертелся у Нюры под окном. Серенады ей пел. А она и уши развесила.
      - Вот так логика! Смешно назвать ее женской. Детская логика! Нюра влюблена в Павла Ивановича, а не в Кучинского. При чем же тут серенады?
      Вадим подумал, что здесь есть какая-то связь. А вдруг у Жорки и Нюры нашлись общие интересы? Конечно, это лишь подозрения, неясные, беспочвенные, на них ничего не построишь, но и отмахнуться нельзя.
      Лида резко поднялась и протянула ему руку.
      - До завтра! Одумайтесь, Вадим. Сейчас я жалею, что проговорилась. Теперь вы совсем загрызете бедного Жору.
      Крепко пожимая ей руку, Вадим подавил вздох.
      - Лидочка, простите, но, может быть, вы никогда больше не протянете мне руки.
      - Стоит ли на вас сердиться?
      - Пока нет, но завтра вы меня будете избегать.
      - Почему завтра?
      Багрецов посмотрел на освещенные окна кабинета Курбатова.
      - Я должен предупредить его, пока не поздно. Значит, кто-то серьезно интересуется здешними работами. Надо остерегаться. Сегодня им понадобилась ваша тетрадь, завтра - что-нибудь другое...
      - Вы смешны, Багрецов. И мне вас жалко. Хотите оклеветать Кучинского? Но вы этого не сделаете, потому что я не хочу. Я вам доверилась и выдала чужую личную тайну.
      - Нет, Лидочка. Она не может быть личной. Это серьезное дело.
      - А вы подумали о Нюре? Ведь я знаю, что в записях у меня нет ничего секретного, а девочка может пострадать.
      - Уверен, что Нюра почти не виновата. Ее обманули.
      - Кучинский, конечно?
      Вадим кивнул головой.
      Лида круто повернулась и сказала зло:
      - Идите. Торопитесь показать свою бдительность. Выслуживайтесь!
      Ни минуты она не могла оставаться с ним рядом. Неужели он не понимает, что его поступок потянет за собой множество неприятностей? Хочет насолить Кучинскому, а пострадает Нюра. Нашел с кем бороться! Пострадает и она, Лида, нельзя оставлять тетрадь в общежитии. Павел Иванович сделает ей внушение. Кроме того, она навсегда потеряет доверие Маши и Нюры. Бедные девушки, как им приходится расплачиваться - одной за искренность, другой за любовь.
      Лида ушла, а Багрецов, согнувшись, еще долго сидел на скамье. Он не раскаивался в своем решении и знал, что его. ждет. Лида не простит. Девушкам тоже все будет известно - она постарается оправдаться и укажет на истинного виновника их бед. Поговорить бы с Тимкой, но Вадим не мог нарушить своего обещания.
      Но далеко не все предвидел Багрецов.
      Немного спустя он уже сидел в кабинете Курбатова и рассказывал:
      - Поймите, Павел Иванович, что каких-нибудь конкретных данных против Кучинского у меня нет. Но я много думал эти дня. Он хотел завоевать доверие девушек, расписывал беспечность столичной жизни, говорил, что здесь им не место...
      Свет лампы под абажуром падал на лицо Курбатова и делил его на две части. Вадим видел лишь сжатые губы и выпуклый подбородок. Нельзя было понять, как инженер воспринимает его нечеткую, сбивчивую речь.
      - Они не так наивны, как вы думаете, - сказал Курбатов и поискал под газетами спички. - Не поверят.
      - Жорка хитрый. Любым шантажом, наконец, подлостью добьется чего нужно, вспылил Вадим, чувствуя, как в нем разгорается гнев. - Он боится, что его не оставят в Москве. Юлит, подлизывается. Ради карьеры способен на все...
      Вадим уже не мог удержаться. Слова, ранее облюбованные им, куда-то разлетелись, а вырывались другие - ненужные и пустые.
      Говорил он, что знает Жорку давно, что в Москве живут они в одном доме, что Жорка попал под дурное влияние, а сейчас и сам источник заразы. Говорил необдуманно, высказывал подозрения, будто третий кусок зеркальной плиты наверняка подобрал Жорка, так как больше некому.
      Павел Иванович торопливо закурил и знаком остановил Вадима.
      - Мне думается, вы пришли сюда из лучших побуждений. Завтра я вызову Мингалеву и спрошу о тетради. Но при чем тут Кучинский? Не знаю, что вы с ним не поделили, меня это не касается. Но ваши взаимоотношения мешают работе. И если так будет продолжаться, придется вас откомандировать в Москву.
      Вадим широко раскрыл рот, будто задохнувшись:
      - А Кучинский останется?
      - Несомненно. В отношении вас он ведет себя вполне достойно. А вы над ним издеваетесь даже в лаборатории. Место, прямо скажу, неподходящее для сведения личных счетов.
      Лицо Вадима налилось кровью.
      - Не могу я хорошо к нему относиться. - Багрецов неосторожно повернулся, уронил со стола вазочку с карандашами. - Простите, сейчас подберу. - И, ползая по ковру, говорил хрипло: - Не могу улыбаться ему, руку жать, когда знаю, что он за тип. А еще комсомольский билет в кармане!
      - Вот и докажите, что Кучинский его недостоин. На то есть комсомольская организация. Поговорите с товарищами.
      Вадим собрал карандаши и поставил вазочку на стол.
      - Особых преступлений за ним не числится.
      - А вам хочется их найти? - Курбатов ткнул недокуренную папиросу в пепельницу. - Стараетесь, но неумно. Человек был за сотни километров отсюда, а вы подозреваете, будто в это время он раскалывал плиты. Мингалева брала тетрадь, а виноват тот же Кучинский. Все это дурно пахнет, молодой человек.
      - Что вы хотите сказать?
      Курбатов развернул газету, как бы давая этим понять, что Багрецова он не задерживает.
      - Примите мой дружеский совет: ваши личные враги не обязательно должны быть врагами общества. И позабудем о вашей ошибке.
      - А если я не ошибаюсь?
      - Дорогой мой, вы плохо знаете жизнь. - Курбатов поднял неулыбчивые глаза. - Трудно поверить, что всего лишь за несколько дней Мингалева воспылала такой огромной любовью к Кучинскому, что ради него могла пойти чуть ли не на преступление. Надо лучше думать о людях.
      - Дело не в Кучинском, - вырвалось у Вадима. - Ведь она не его любит.
      - А кого же?
      Ответь на этот вопрос Багрецов, и все бы обернулось иначе. Павел Иванович осмыслил бы его подозрения в новом свете, кое-что показалось бы ему справедливым, заслуживающим внимания. Но Вадим не ответил и тем самым разрушил и без того шаткие, ничем не укрепленные позиции. Уж если он решился идти к Курбатову с серьезным подозрением против своего недруга, то надо было отбросить лишнюю деликатность и говорить откровенно. Порой ничтожная ложь, как иногда называют ее - "ложь во спасение", оборачивается против тебя и становится непреодолимым препятствием на пути к доверию, которое ты хотел бы завоевать.
      Так получилось и сейчас. Если Курбатов вначале не сомневался в искренности подозрений Багрецова - парень вспыльчивый, дал волю чувствам, все ему кажется непонятным в поведении Кучинского, - то теперь он уже ничему не верил. Злая клевета, мстительность. Ну и характерец созрел у юного товарища! Что же будет с возрастом?
      Одна ошибка влечет за собой другую. Знал бы Вадим, что сейчас думает о нем Курбатов, постарался бы избежать случайных поступков, выдающих его с головой.
      - Мне понятна ваша деликатность, - с холодной вежливостью сказал Курбатов. - Вам доверили личную тайну, ну и держите ее при себе. Если нужно, я узнаю другим путем.
      Вадим вскочил, будто его подбросили пружины.
      - Только у Нюры не спрашивайте! - Он умоляюще прижал руки к груди. - Очень вас прошу. Я не знаю, что с ней будет! В пески убежит!
      - С вами, что ли? - грубо спросил Курбатов. Эта комедия начала ему надоедать. - И здесь Кучинский мешает?
      Вадим лишь жалко улыбнулся. Никогда он не выдаст Нюрину любовь, к ней надо относиться бережно - она первая. Лида тоже не будет в претензии: что мог, то скрыл, а насчет Кучинского предупредил.
      - Не торопитесь, - сказал Курбатов, когда Вадим, пожелав ему покойной ночи, пошел к двери. - Я вас задержу на минутку.
      Открыв дверцу шкафа, инженер вынул оттуда соломенную шляпу ("Вот она где!" - мелькнуло в сознании Багрецова), развязал марлю и, указывая на блестящий круг пластмассы, спросил:
      - Ваша идея?
      Опять, как и в прошлый раз, когда Курбатов застал его за выпиливанием этого круга, Вадим покраснел и лишь кивком головы сознался - не только идея, но и шляпа его.
      - Зачем вы перебросили ее через изгородь, кому?
      - Я не перебрасывал.
      Курбатов еле сдерживался, чтобы не вспылить. Да ведь в караульном помещении все сирены гудели, когда переброшенная через живую изгородь шляпа пересекла невидимый луч фотоблокировки. Тут же, возле стены, ее и нашли. Сначала удивились - кому это пришло в голову так развлекаться? Но потом, когда сняли марлю, дело обернулось иначе. Остроумный способ маскировки! Загадка осложнялась еще и тем, что вскоре выбежал техник Багрецов, искал то ли шляпу, то ли еще кого. Проследили. Однако до самого вечера к стене никто не подходил.
      - Как эта штука оказалась за оградой? - спрашивал теперь Курбатов.
      - Улетела - и... все.
      - Без ветра?
      Ничего не мог ответить Багрецов, Ему отвратителен был этот допрос, а еще противнее показать себя мальчишкой, увлеченным всякой чепухой вроде холодильных шляп, когда решается судьба зеркальных полей, когда песок под ногами горит. Разве можно признаться в этом? Оскорбительно для всех курбатовских дел.
      Курбатов медлил, ждал ответа, наконец бросил шляпу на стол и сказал:
      - Уходите, Багрецов. Мне неприятно вас видеть.
      Стиснув зубы, чтобы не сорвалось резкое слово, Вадим выбежал из кабинета. До чего же люди несправедливы! Он чуть не плакал от досады. Ничему не верил Павел Иванович. Скажи ему, что шляпа была с мотором, разозлится еще пуще. Впрочем, не каждый поверит в такую чепуху. Уж очень тошно оправдываться, чувствуешь себя идиотом.
      Но не это мучило Димку. Главное - пока еще рано признаваться, что он не игрушками занят. Нельзя. Ведь может воспротивиться Павел Иванович. "Кто разрешил загружать техников посторонними делами?" - спросит он, и рухнет вся затея. А как поступить с Нюрой?
      Ничего хорошего Вадим не ждал.
      Глава 12
      ЗАЯЧИЙ СЛЕД
      Перед началом работы Курбатов вызвал Нюру и спросил, что она искала в тетради Михайличенко. Нюра молчала. Она не могла поднять глаз на Павла Ивановича, а потом, когда он намекнул ей, что, вероятно, здесь замешаны сердечные дела, Нюра разрыдалась и выбежала из кабинета.
      Павел Иванович не стал ее больше тревожить. Девушка не виновата, нужны ей были не формулы, а что-либо другое. Может быть, она искала записки, скажем, от того же Багрецова? Недаром вчера он так смутился, когда Курбатов попробовал разгадать, кем увлечена Нюра Мингалева.
      Нюра не могла скрыть от подруги разговора с Павлом Ивановичем.
      - Кто ему наябедничал? Откуда он узнал о тетрадке? Конечно, от Маши больше ведь никто не видел, что Нюра брала эту злосчастную тетрадь. Полный разрыв. Так подруги не поступают. Как теперь жить, если самые близкие люди тебя предают? И, главное, в чем? В самом сокровенном. Никому нельзя признаваться, что любишь. Куда от людей скрыться? Бежать, бежать в пески.
      Маша покорно выслушала все эти гневные упреки, прерываемые слезами, и молча согласилась с подругой. Действительно, никому нельзя доверять. Как не совестно Лидии Николаевне! Умная, образованная, казалась доброй, а взяла и надругалась над Нюркиной глупой любовью - пошла рассказала Павлу Ивановичу, хотя Маша просила, умоляла ее не делать этого. Пообещала и обманула. Значит, права Нюрка, значит, у Лидии Николаевны тоже любовь к начальнику, потому она и высмеивает Нюрку, чтобы самой его не потерять. Так хорошие люди не поступают. Маша к ней с чистой душой, а она вон как отплатила. А еще москвичка.
      После завтрака Лида хотела было взять Машу под руку, но та вырвалась и рассерженным котенком отскочила в сторону.
      - Благодарим вас! - Порывшись в кармане пестрого платья, Маша вынула флакончик духов, подаренный Лидией Николаевной. - Возьмите обратно ваш "Серебристый ландыш". Не нуждаемся.
      Сцену эту видел Багрецов. Он хотел объяснить Маше, кто истинный виновник ее неприятностей, кто обо всем рассказал Павлу Ивановичу, но Лида так зло взглянула на него, что он не решился. Все равно этим не поможешь.
      - Я знаю, в чем дело, Машенька, - сказала Лида. - Идемте.
      Она отвела Машу в беседку, но оправдаться не удалось - ее не просили рассказывать Багрецову.
      С этого злосчастного утра все возненавидели Багрецова за то, что он вмешивается в личные дела, за клевету на Кучинского и, главное, за то, что из дружного коллектива, по милости того же Багрецова, получилось ни то ни се кучка людей, обиженных друг на друга.
      Лида догадывалась, о чем был ночной разговор у Багрецова с Курбатовым, и передала Маше, чем он был вызван, уверенная, что Багрецов жаждет свести счеты с Кучинским. Но как? Грязным, нечестным способом. Маша разделяла ее мнение и сказала Бабкину:
      - Как вы можете дружить с таким человеком?
      Тимофей не понимал самого главного: как мог Багрецов скрывать свои дурные поступки? И от кого скрывать - от своего единственного друга! Немудрено, что Бабкин обиделся. Кстати, чего это Димка лезет не в свои дела? Прижмут ему хвост когда-нибудь!
      И только Кучинский чувствовал себя как рыба в воде. Ему нравилось видеть рассорившуюся компанию, в которой еще вчера он был чужой. Какая кошка между ними пробежала, он не знал. Все, будто сговорившись, ничего ему не рассказывали, а лишь сочувственно улыбались. Лидия Николаевна тоже была приветлива. Марусенька весело воспринимала его старые остроты, Бабкин обращался к нему за советами, видимо, признавая авторитет "без пяти минут инженера". Больше того, он даже обещал узнать при случае у Павла Ивановича, послана ли телеграмма о забронировании выпускника Кучинского за новой лабораторией.
      В столовой за завтраком Багрецов сидел один, за обедом - тоже. Никто к нему не подходил. Тимка, казалось, был увлечен беседой с Кучинским. Тут же тоненько смеялась Маша, поддакивая, и, когда встречалась с взглядом Вадима, брезгливо отворачивалась.
      А он лениво мешал ложкой в тарелке и не смел поднять глаз. Больше всего его мучило то, что Тимка не сочувствует.
      У них уже был разговор о Кучинском. Тимка наотрез отказался чернить его перед Курбатовым.
      - Совестно такое говорить. Не по-товарищески.
      - Какой же он тебе товарищ? - спрашивал Багрецов.
      Но Тимка был тверд и упрекал Багрецова в "необъективности".
      Вероятно, доля истины тут была, но Багрецов этого не понимал.
      Интересно устроена человеческая память: назад, в прошлое, мы смотрим, будто сквозь хрустальную призму. Если смотреть в нее на тусклое окно, на письменный стол, на людей мрачных и усталых, на окружающий тебя мир, то всюду видишь радужные контуры. Они весело очерчивают угрюмое лицо, лист бумаги, переплет книги, оконную раму - все, что ты видишь через призму. Такой радужной представляется нам юность, и если были в ней горести и печали, все равно они прекрасны, потому что неповторимы.