Он скрылся мгновение. Наверное, что-то опять случилось. Где же Макушкин?
      Макушкина не надо было долго искать. С другой стороны стройкомбайна, раскинув ноги в коротких - гармошкой - сапогах, в которые были заправлены засаленные брюки спецовки, лежал Макушкин, покуривал. По-осеннему мягко грело солнышко, сладко слипались глаза. Как длинный лоснящийся угорь, рядом тянулся кабель, его конец терялся в сухой пожелтевшей траве.
      Надвинув на самые брови кепочку с крохотным козырьком, Макушкин равнодушно спросил об изоляторах:
      - Все сменил? Аль еще остались?
      - Нет, не остались. А здесь как? - Алексей взглядом указал на кабель.
      - Обыкновенно. Загораем.
      Алексей не привык к этому понятию. Что значит "загорать"? Почему задержка?.. Рабочих нет? Все на выгрузке? А мы?
      - Тебе что... больше всех нужно? - Макушкин сплюнул сквозь зубы. - Наше дело сторона. Канавы рыть не нанимались. Каждому свое. Понял?
      - Ничего не понял. Тут лопатка есть. Один час работать.
      - А кто платить будет? Ты, что ли?
      - Не знаю. Но работа стоит. Почему ждать?
      - Не знаешь? Тогда помалкивай. Пусть начальство беспокоится. Они вон где. - Макушкин поднял палец к небу. - А мы по земле ходим. Нам копейка нужна.
      Несмотря на явное недовольство Макушкина, Алексей побежал за лопатой.
      - Ты, я думаю, очень устал, - сказал он, вернувшись. - Я один буду делать.
      Поднявшись, Макушкин отряхнулся; подойдя к Алексею вплотную, схватил заступ.
      - Моего разрешения нету!
      - Я буду сам...
      - Сам с усам, - заплывшие глазки Макушкина вспыхнули яростно. - Брось, говорю!
      Никогда Алексей не видел его в таком состоянии. За что сердиться? Совершенно непонятно.
      - Почему? - удивлялся он, и лицо его сделалось совсем растерянным. Почему?
      - А потому. Нечего их баловать.
      - Кого? Что есть "баловать"?
      - Ты мне дурачком не прикидывайся. Сам знаешь кого - начальников.
      - Не понимаю. Значит, тебя баловать? Ты есть мой начальник.
      Макушкин в сердцах плюнул, бросил заступ и заговорил густо и хрипло:
      - Психованный ты, что ли? Или как еще назвать? Я - "начальник куда пошлют". Всякие там нормы и расценки я не устанавливаю. На то есть шибко грамотные, не нам с тобой чета. Начальники бумажки подписывают, а мы спину гнем. Им палец дай, а они руку оттяпают. Вот и выходит, что им потакать нельзя. Ты сегодня канавку вырыл за спасибочки, а завтра они ее в твою норму впишут. Вот и умоешься, - он скользнул пятерней по лицу. - Будь здоров.
      Трудно было Алешке разобраться в таких сложных для него вещах, как нормы, расценки. Вот почему доводы Макушкина казались ему странными и, во всяком случае, неубедительными. Кабель нужно убрать под землю. Это ясно. Руки есть, лопата есть. Так в чем же дело? Он поплевал на ладони и нагнулся поднять заступ.
      - Тебе что приказано? - вскипел Макушкин. - Законы свои устанавливаешь? Откуда прискакал, туда и катись!.. В свою Америку.
      Алексей побледнел. Почему в "свою"? Разве он не дома? Алексей молча поднял заступ и вонзил в мягкую податливую землю.
      Макушкин готов был избить его до полусмерти, но сдержался. Он знал, что и пожаловаться нельзя. Начальству только работу подавай, а там хоть трава не расти, за твой карман страдать не будут.
      "Выслуживается, черт, - с ненавистью глядел он на Алексея. Подмазывается, боится, чтоб обратно не отправили. Неизвестно еще, зачем он здесь устроился. За деньгами не гонится, работает чуть ли не задарма и всюду свой нос сует".
      Вчера Макушкина вызывали в комиссию по расследованию причин аварии на подстанции. Расспрашивали о помощнике, потом лом показывали, который в будке нашли. Дескать, чей такой? Кто им работал? А откуда знать монтеру! Не сам же он дыру в стенке должен пробивать, без того делов хватает. Он и из совхоза-то ушел потому, что не по специальности работу предложили. Он ведь не строитель. Да и тут на твоем горбу ездят кому не лень. Чуть не каждый день то одну подводку сделай, то другую. Какие-то инженеры с аппаратами приехали - подай им третью линию. Заставили новые распределительные шины поставить, говорят, что временно. А если временно, то зачем же дыры в стене колотить? Чужого труда не жалеют.
      Сейчас, после ссоры со своим помощником, особенно встревожила мысль, не он ли виновник аварии. Кто его, "американца", знает? Пропадешь заодно с ним, как пить дать. Подальше бы от греха.
      - Подмазываешься? - презрительно сплюнув, сказал Макушкин и растянулся на траве. - Ну давай, давай. Только все одно тебе веры не будет. Все одно ты чужой.
      Алексей в бешенстве поднял заступ.
      - Кто чужой? Я? - опомнился и застыл так. - Сам чужой. Тебе надо жить в Штаты. Здесь не можно. - Он медленно опустил заступ. - Ты есть бизнесмен. Всех продавать... Всех обманывать... Копейка твоя душа!
      Макушкин перепугался. Ясное дело, малый тронутый. Стукнет еще по башке. Не спуская с него глаз, на четвереньках отполз в сторону, лениво встал и процедил сквозь зубы:
      - В другом месте поговорим.
      Свидетелями ссоры оказались стоявшие на краю платформы Литовцев и Васильев.
      "Не умеет Алешка сдерживаться, - с досадой думал Александр Петрович. Отец не мог всем рассказывать об Алексее. Возникнут кривотолки. Выгораживает, мол, сына. Ведь никому нет дела, какое воспитание он получил, где жил многие годы. - Сейчас ты советский человек и будь добр придерживаться норм поведения, которые установлены для всех. Надо бы больше уделять ему внимания. Но где взять время?"
      - Товарищ начальник! - раздался недовольный голос. - Так дело не пойдет, товарищ начальник.
      Васильев обернулся. Неподалеку стоял монтер Макушкин.
      Александр Петрович спросил, чем он недоволен.
      - Выходит, что мы еще и канавы должны рыть, - монтер покосился в сторону Алексея. - Разве это монтерское дело? На то другие люди приставлены. Я ведь не землекоп какой-нибудь. У нас работа чистая.
      - А грязную кто будет делать?
      Макушкин пожал плечами:
      - Откуда нам знать? Я вот, к примеру, на курсах учился, - он сдвинул кепку на лоб. - Грамотный вообще. Чего ж мне в земле возиться? Каждому свое.
      - Кто вас заставляет делать эту работу? - спросил Васильев, глядя сверху на вырытую уже наполовину канаву.
      Макушкин презрительно хмыкнул:
      - А кто меня может заставить? На то законов нету. Я еще что хотел сказать, товарищ начальник, - он исподлобья метнул взгляд на Литовцева. - Да вроде как и не знаю...
      - "Тут уж пошли дела семейные", - усмехнулся Литовцев, вовсе не предполагая, что этой крылатой фразой из "Ревизора" попал в самую точку.
      - Какие там "семейные"! - возмутился Макушкин. - Не буду я работать с американцем, вот и весь мой сказ, - он отвернулся и еще ниже надвинул на глаза кепку.
      - Хорошо, - холодно заметил Васильев. - Переведем его на другую работу. Но почему вы им не довольны?
      - Законы свои устанавливает. Бродяга.
      Литовцев невольно поежился. Неудобно получается. Как-никак, а монтер оскорбляет сына начальника строительства. Правда, по незнанию, но... "Бродяга" - это уж совсем неприлично. И Литовцев постарался помочь Васильеву, напомнив, что парня следует оборвать. Ведь еще Гораций утверждал, что всему есть мера.
      - Александр Петрович, я думаю, что данный разговор ни к чему хорошему не приведет, - мягко сказал Литовцев и повторил слова Горация по-латыни: - "Эст модус ин ребус".
      - Какой там "ребус"? - Макушкин окинул его неприязненным взглядом. - Тут разгадывать нечего. Американец он и есть. Тип! Кидается на людей как бешеный. Мне своя башка дороже.
      Он хотел было намекнуть насчет аварии, но сообразил, - что такими словами зря не бросаются. Кому нужно, тот разберется. Да и начальник знает, что к чему. Не маленький.
      - Не уберете его от меня, - осмелевши, пригрозил Макушкин, - тогда могу и "бегунок" взять. Дело нехитрое.
      Васильев вежливо, хоть и клокотало все внутри, разъяснил монтеру Макушкину, что в такой форме неудобно ставить требования начальнику строительства и что если товарищу Макушкину по каким-либо причинам не хочется работать здесь, на строительстве, то удерживать его не будут. Что же касается замены помощника, то эта просьба может быть удовлетворена.
      - Александр Петрович, - Надя тихонько дотронулась до его рукава, - можно вас попросить на минуточку?
      Она отвела его к телеаппарату, который уже был установлен под форсунками, поворачивала всю эту систему, что-то говорила, доказывала, прижимая руки к груди, а Макушкин сурово наблюдал, не жалуется ли на него эта "шибко грамотная" девчонка. Всерьез он эту девчонку не принимал - и за что только деньги платят?! - но было это от зависти. На инженера выучилась, а дело-то у них общее. У нее - провода, изоляторы, ток переменный и постоянный, и у него тоже. А она раза в два больше заколачивает, командировочные тоже идут. Везет же людям!
      - Как вас зовут? - услышал Макушкин серьезный и властный голос того, кто только что разговаривал с начальником строительства.
      - Семен Лексеич, - по привычке прикинувшись простачком, ответил Макушкин. - А что?
      - А то, что, во-первых, не Лексеич, а Алексеевич, - скривившись, будто съел что-то противное, сказал Литовцев, - а во-вторых, разве вы не знали, что "американец" - сын Александра Петровича? Как вам не стыдно называть его "бродягой"! Мальчик много перенес, его надо окружить заботой и вниманием. А вы - "бродяга". Неудобно, очень неудобно!
      Можно было бы и не говорить этого. Конечно, неудобно, но при чем тут неудобство, если дело касается собственной шкуры? Макушкин быстро, смекнул, чем тут пахнет. Мало ли что начальство говорит, - дескать, уберем, то, другое, третье. Но ведь намек ясный был: мол, вас, Семен Лексеич, удерживать не будем. А работка здесь, как говорится, не пыльная. Неужто опять в совхоз подаваться? "Ай, какая промашка вышла!" - подумал Макушкин и с надеждой посмотрел на Литовцева.
      Быстро сообразив, что требуется его совет, Валентин Игнатьевич заговорил, покровительственно поглаживая парня по плечу:
      - Видите, мальчик, что наделали? Придется извиняться.
      Начало оказалось неудачным, помешал Багрецов; стал возле, будто ему другого места не было разматывать провода. Он зло смотрел на Макушкина, как бы говоря ему: помоги, все равно делать нечего, галок считаешь да от работы отрываешь занятых людей.
      Литовцев поморщился, но тут его отозвали по делу. Принесли плитку, сделанную из водного раствора лидарита. Все еще по-старому называл он новый материал, созданный Дарковым... Принесли и результаты испытаний этой экспериментальной плитки. Кажется, что-то получается. Он придирчиво ощупывал глазами каждую цифирку в длинном столбце данных, определяющих прочность материала на сжатие, на растяжение, на изгиб, твердость и влагостойкость, судорожно сжимал в руке лидаритовую пластинку, потом, найдя в протоколе какую-то маленькую зацепочку, побежал в лабораторию.
      Макушкин облизал пересохшие губы - дело, конечно, дрянь. Верно говорит старик - придется просить прощения. Дождавшись, когда Васильев закончил свои дела на платформе и стал спускаться по лестнице, Макушкин пошел за ним.
      - Зря это я, товарищ начальник, - догоняя, сказал монтер. - Без помощника разве можно? Пусть остается.
      Васильев замедлил шаги, удивленно повернул голову:
      - Дадим другого, поопытней.
      - Чего там опытней? Все одно учить придется. Пусть уж этот остается. Малый он хороший, положиться можно. А что в Америке был, так разве мы не понимаем?
      ...Уже вечером, после того как были проверены не только пластинки, но и сделана попытка залить часть стены водным раствором лидарита, Васильев спросил у Литовцева:
      - Наверное, это вы, Валентин Игнатьевич, сказали монтеру о сыне? Я не хотел этого.
      Скрывать было невозможно, да и напрасно. По данному поводу Литовцев мог спорить, у него имелось собственное мнение.
      - Не отрицаю, Александр Петрович. Что верно, то верно. Вы странный человек, весьма странный. Неужели вы не хотите оградить мальчика от грубых и несправедливых нападок, от чрезмерной работы, которую могут на него взвалить всякие там макушкины, люди тупые, необразованные? Для них ваше имя - все. Теперь мальчик будет спокоен. Им никто не посмеет командовать. Его уважать станут.
      - За что?
      - За вас, Александр Петрович! Хоть это ему дайте, бедному мальчику. Впрочем, прошу извинения, обстоятельства щекотливые... Я их не учел. Бывает, когда отцам неудобно, стыдно за своих детей.
      - Бывает, - резко отчеканил Васильев. - Стыдно бывает за барчуков и тунеядцев, за пьяниц и хулиганов. Но здесь совсем другое. Извините, - он дал понять, что разговор окончен.
      Литовцев, усмехаясь, смотрел ему вслед.
      ...Рабочий день уже давно закончился, а Надя и Багрецов все еще возились с установкой и проверкой аппаратов. Кабель был проложен, ток включен, поэтому никаких препятствий к тому, чтобы испытать ТКП - то есть телеконтролеры Пичуева - в новом, неожиданном для них применении, Надя не видела. К сожалению, пока еще нечего было контролировать. Пробная заливка метрового участка формы производилась вручную и на виду. Смотреть можно и без телевизора.
      Но зато у Димки сегодня двойная работа. Он проверяет один из высокочастотных генераторов и свои контрольные приборы. Генератор сушит экспериментальную плиту, а приборы показывают, что при этом в ней творится, как распределяются силовые напряжения, не появляются ли внутри трещины или пустоты, как там дела с температурой и влажностью. Надя в этом не очень хорошо разбиралась, но и не любопытничала - некогда, своих забот хватало, а к тому же с Димкой она все еще не разговаривает. Девичья обида, как уголек в золе, может тлеть долго.
      Скупые солнечные лучи окрасили верхнюю кромку стальной стены, казалась она будто раскаленной токами Димкиных генераторов. А сам Димка сидит в неудобной позе на лестнице и сквозь заранее подготовленные отверстия с внешней стороны формы, во влажную еще массу, втыкает пластмассовые челночки датчиков. От них тянутся проводники разноцветные, как пряжа ковровой ткани, свиваются в пестрые жгуты и дальше идут вместе, к ящику с транзисторными усилителями, и потом, за десятки метров отсюда, к пульту управления с приборами, которые показывают и температуру, и давление, и влажность...
      Именно влажность. Только она сегодня интересовала Литовцева. На нее была вся надежда. Если воду не удастся выгнать из стены сразу, то восторжествует настоящий лидарит на летучем растворе, который в лидаритовых стенках не задерживается.
      Литовцев не отходил от Вадима. Снизу следил, чтобы острия датчиков были вставлены глубоко, ведь главное - знать структуру и особенности подготовленного к просушке участка стены не на поверхности, а в самой ее толще. Он не разрешил Вадиму спуститься вниз, чтобы придвинуть конденсаторные пластины генератора ближе, чем это было запроектировало для высокочастотного прогрева стен при сомкнутых вместе обеих половинах формы.
      - Но ведь так быстрее, - попробовал возразить Багрецов.
      - "Фестина ленте" - "торопись медленно". Наверное, слыхали такое выражение? Советую его придерживаться, мой молодой коллега.
      И Валентин Игнатьевич терпеливо разъяснил, что во всех случаях, если ты занимаешься экспериментированием, нельзя облегчать себе задачу, - потом будешь горько каяться, ибо взял неверный путь. Вот и сейчас... Придвинешь пластину ближе, участок стены просохнет быстрее, - а опыт придется повторять, чтобы узнать, как поведет себя испытуемый материал в действительности.
      - Не будем себя обманывать, Вадим Сергеевич, - заключил он, похлопывая Багрецова по плечу. - Оставьте пластины конденсатора на месте и включайте генератор.
      Вадим был польщен вниманием доктора наук; называет по имени-отчеству (запомнил ведь!). Как приятно встречаться с вежливыми людьми! А Васильев другой. Не то что имя-отчество, фамилию, наверное, не помнит. Сухой человек, слова ласкового не скажет. Так и с сыном обращается. В самом деле, почему тот роет канавы, когда может только учиться?
      Судьба Алексея крайне занимала Вадима, но о ней он ничего не знал; расспрашивать неудобно, да и встречались они редко, только когда сосед приходил домой; а это бывало лишь поздним вечером, Багрецов спал или делал вид, что спит. И виновата в этом была только Надя. Позабыть бы о ней совсем.
      Перед тем как включить генератор, Вадим потел еще раз проверить, на каком расстоянии от прогреваемой стенки установлена конденсаторная пластина, или "щит", как называет ее Литовцев.
      На платформе стройкомбайна было пусто, Надя уже ушла. Рядком, как ширмы, стояли легкие алюминиевые щиты, приготовленные для высокочастотного прогрева, но в данном случае не маленького кусочка стены, а всех стен. Наверху на стальных тросах висели такие же пластины, которые будут использованы для прогрева потолка. Они были похожи на матовые зеркала.
      Уже темнело. Вадим точнее установил щит, чтоб не было перекоса, и вдруг почувствовал, что кто-то наблюдает за ним. Пригляделся. Склонив голову, в уголке между щитами и стеной сидел Алексей. Заметив взгляд Багрецова, он не переменил позы, только еще ниже нагнулся.
      А с другой стороны, поднявшись на лесенку, подглядывал Валентин Игнатьевич, и, как подумал Вадим, лишь затем, чтоб узнать, не придвинул ли он щит вопреки приказанию консультанта. Что-то в этом не понравилось Вадиму, странное недоверие! В лаборатории ему поручали не менее ответственные дела, и никто не сомневался в его честности. Только так расценивал Вадим поведение доктора паук Литовцева, и это было обидно.
      Генератор был уже выключен, и стрелки приборов успокоились. Вадим удивился, почему в таких решающих испытаниях не участвует Васильев.
      Неужели этот первый эксперимент, - а его результат, по мысли Вадима, должен был бы определить направление дальнейших поисков, - не интересует Александра Петровича? Ведь даже его, Багрецова, мучает нетерпение. Получилось или нет?
      Глава восьмая
      БАГРЕЦОВ ВСТУПАЕТ В ЕДИНОБОРСТВО
      Выждав необходимое время, когда, по расчетам, эксперимент должен уже закончиться, Васильев направился к стройкомбайну, подошел к столику, где Литовцев с брезгливо отвисшей губой разглядывал ленту самозаписывающего прибора. Он держал ее растянутой в руках, как портновский сантиметр, и хмурился.
      - Паршивы наши дела, Валентин Игнатьевич? - улыбнувшись, спросил Васильев, ничем не выдавая своего волнения. - Не сохнет? Не твердеет?
      Вопрос относился не к Багрецову, но тот с радостью поспешил ответить, что влажность ничтожная, стрелка стоит почти на нуле. Все идет как нельзя лучше, и вообще беспокоиться нечего.
      Валентин Игнатьевич неприязненно покосился на Багрецова. Мальчишка всюду свой нос сует. Помолчал бы, когда не спрашивают.
      А Вадим и сам это понял. Неудобно получилось, бестактно. Чужим голосом проговорил:
      - Простите. Я так обрадовался, что... - он замолк и стал чертить пальцем по столу.
      - Восторженность надо попридерживать, молодой человек. - Литовцев лениво свертывал бумажную ленту. - Здесь не футбольный матч. Да и радоваться особых оснований нет. Счет не в нашу пользу.
      Он повернулся к Васильеву и, уже не обращая внимания на Багрецова, который все еще водил пальцем по столу, чуть припорошенному цементной пылью, начал методично докладывать о результатах первой проверки. В манжетах, словно лампочки, поблескивали топазовые запонки. Говорил он бесстрастно, сдобным, мягким голосом; сначала коснулся вопросов, не вызывающих никаких сомнений, признал, что кое в чем ошибся. Вязкость, например, не уступает лидариту. А потом постепенно перешел к главному и заявил, что его беспокоит остаточная влажность.
      - Я не верю в точность измерений, - он постучал пальцем по стеклу прибора. - В данном случае таким прибором нельзя пользоваться.
      Вадим отодвинулся от стола, чтоб не мешать; изумлен он был до крайности. О чем идет речь? Прибор высокой точности запломбирован, имеется паспорт, из которого ясно видно, с какой погрешностью можно производить измерения.
      - Подведем, как говорится, "сумма-суммарум", - продолжал Литовцев. Кое-что мы уже выяснили, Александр Петрович. Но прежде чем заливать новой массой всю форму, необходимо проверить несколько плит приборами более высокой точности. Прецизионными в полном смысле этого слова. Мы с Дарковым однажды поплатились целым месяцем работы из-за недооценки техники измерений. Нельзя же так, Александр Петрович, - он с извиняющимся видом развел руками. - Нельзя.
      И хотя Багрецов доказывал, что измерение влажности в любой среде доступно даже радиолюбителям, которые сами строят для этого приборы, Литовцев стоял на своем. Не один, а два прибора разных типов надо выписывать из Москвы. Багрецову же было невдомек, что это как-никак несколько дней, которых Литовцеву не хватает. Что касается Васильева, то Валентин Игнатьевич надеялся его убедить ссылками на прежние свои работы, доказывающие необходимость особенно тщательного эксперимента. В этом Литовцев не ошибся. У Васильева пока еще не было серьезных оснований возражать.
      Валентин Игнатьевич надел шляпу, прихлопнув ее на макушке.
      - Ну вот, обсудили "про эт контра", как говорится, "за" и "против". Пора и по домам.
      - Одну минуточку, Валентин Игнатьевич, - остановил его Багрецов. - Только один вопрос: какая здесь требуется точность?
      - Где? - будто не понимая, переспросил Литовцев, тяжело опираясь на палку.
      Вадим опустил лампочку пониже и пальцем указал на шкалу прибора:
      - Вот тут.
      Литовцеву самому не приходилось заниматься измерениями. На то существовали научные сотрудники, инженеры-исследователи, лаборанты. Вопрос Багрецова его разозлил.
      - Занимайтесь своим делом, Вадим Сергеевич, - сквозь зубы процедил Литовцев и нервно помахал палкой. - Нам нужна максимальная точность.
      - Но какая? В каких пределах?
      - Короче говоря, Вадим Сергеевич, нас эта точность не удовлетворяет, сухо заявил Литовцев. - Подготовьте письмо о высылке нового прибора. Александр Петрович подпишет.
      - Не подпишет! - в запальчивости воскликнул Вадим. - Надо знать, что подписывать.
      Чувствуя его правоту, Васильев успокаивающе сказал:
      - Почему? Разве я вам не доверяю?
      - Спасибо, Александр Петрович, - Багрецов подчеркнул это легким кивком. Но я и не сомневался в вашем доверии. Судя по паспорту, так называемая "погрешность" прибора минимальная, и заменять его не следует.
      Литовцев еле сдержался. Вот так характерец у мальчишки!
      - Думается мне, товарищ Багрецов, - заговорил Валентин Игнатьевич размеренно и спокойно, шагая вдоль стола, - что вы взяли на себя не свойственные вам функции. Мне непонятна ваша категоричность. Что это за разговор? У вас, по меньшей мере, странные представления о дисциплине на производстве. Возражать начальнику строительства! Да кто вы такой?
      - Обыкновенный инженер, - сдерживая волнение, ответил Багрецов. - Но у меня есть право не соглашаться и с вами - доктором наук, и с начальником строительства, если дело касается доверенной мне техники. Я же не пешка, чему-то учился. Приборы знаю, могу разобрать их и собрать. Могу отградуировать по эталону. Вы мне говорите, что точность мала. А я спрашиваю, какая нужна в процентах? Десятая? Сотая? Выписывать новые приборы, даже разных типов, конечно, можно, но зачем терять драгоценное время?
      - Не ваша забота, - буркнул Литовцев, отходя в сторону.
      - Как не моя? - искренне удивился Вадим. - А чья же?
      Литовцев стукнул палкой о землю и резко повернулся к Васильеву:
      - Александр Петрович, объясните ему, пожалуйста. Я не затем сюда приехал, чтобы пререкаться по пустякам с заносчивыми молодыми людьми.
      Васильев не хотел вмешиваться в разговор. "Возможно, Багрецов ошибается, действительно прибор надо заменить, однако же правда пока на его стороне".
      Валентин Игнатьевич, будто читая мысли Васильева, сразу переменит тон, заговорил с ласковой укоризной:
      - Если уж вы так настаиваете, дорогой мой юный коллега, придется объяснить, как говорили латиняне "аб ово", то есть "от яйца", или "с самого начала". Мы с Александром Петровичем не новички в науке. Десятки штанов просидели в научных институтах. Опыт кое-какой приобрели. А отсюда - вы это должны понимать,. Вадим Сергеевич, - мы часто пользуемся интуицией. Я, например, уверен, хотя и пе могу сейчас доказать, что в данном случае нужна большая точность измерений. В конце концов, у меня могут быть и другие соображения, которые заставляют требовать замены прибора. Вы в шахматы играете?
      Багрецов, понурившись, рыл носком ботинка землю. На вопрос Литовцева вскинул голову:
      - Сейчас нет. В детстве увлекался.
      - Этого достаточно. Тогда вам понятно, что я могу заранее предполагать, как сложится партия. Но все зависит от противника, какой ход он выберет, чем пойдет - пешкой или конем? Противник у нас общий - неподатливая природа. Вот и здесь, - Литовцев палкой указал на темнеющую массу стройкомбайна, - она тоже сопротивляется. Мы решили пойти конем - выгнать воду из стен высокочастотными генераторами, а природа отвечает ходом слона - новой угрозой, что стена вспучится или осядет. А почему? По самой простой причине - мы, допустим, пренебрегли проходной пешкой, как и сейчас ничтожнейшими остатками влаги. Все это сознательно утрирую, но так яснее. У меня больше опыта, чем у вас, Вадим Сергеевич, и я заранее предугадываю возможную угрозу. Вижу, где она назревает, а потому мы с Александром Петровичем имеем право кое-чем и пожертвовать. В данном случае несколькими днями, пока не пришлют новый прибор. Каждому свое, Валентин Игнатьевич с сожалением развел руками. - Тут уж ничего не поделаешь. Как говорили латиняне, "что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку". Не огорчайтесь, мой юный коллега. Все мы были молоды и многого не понимали.
      - Опять не согласен, - упрямо сказал Багрецов. - Я могу переделать прибор, отключить шунт для повышения чувствительности, проверить по стрелочным приборам, вмонтированным в контрольный пульт. Могу приспособить для этой цели осциллограф. Найду метод определения нужных параметров с помощью изотопов, меченых атомов. В конце концов, любыми техническими средствами докажу, что прибор показывает точно. Я очень уважаю вас, Валентин Игнатьевич, боюсь показаться дерзким, но вы совсем не знаете приборов. У каждого из них есть паспорт, где указаны и точность, и допустимая погрешность при разных частотах, и пределы измерений. Хотите, я сейчас принесу все паспорта? Мы тогда договоримся, как лучше наладить измерения.
      Литовцев безнадежно махнул рукой:
      - Тащите. В первый раз встречаюсь с таким упрямством! - И после того, как Багрецов растворился в темноте, раздраженно заметил: - Сочувствую вам, Александр Петрович, трудно быть начальником строительства. Попробуй найди с такими всезнайками общий язык! - он большим пальцем показал через плечо. - То ли дело в лаборатории. Я бы его минуты не держал у себя. Критика вещь полезная, но невольно вспомнишь и Горация: "Эст модус ин ребус", то есть, извините, "всему есть мера". Да разве кто из моих сотрудников - слава богу, кандидаты, аспиранты, не этому чета - осмелился бы на подобный выпад? Черт знает что! Как мы воспитываем нашу молодежь!
      - Смотря где, Валентин Игнатьевич, - медленно с расстановкой проговорил Васильев. - Бывают и вывихи. В вашей лаборатории народ вышколенный, не то что в других.
      - Не жалуюсь, Александр Петрович, не жалуюсь.
      - Охотно верю. А я терпеть не могу школяров. В исследовательском институте им делать нечего. Вот такие, думающие, инициативные, вроде Багрецова, мне куда милей. - Васильев посмотрел на часы. - Простите, Валентин Игнатьевич, я должен сейчас по радио говорить с Москвой. Насчет прибора решайте сами. Итак - до утра!
      На холодной железной лесенке стройкомбайна, плотноплотно запахнувши ватник, сидел Алексей, ждал, когда освободится отец. Заметив, что тот уже распрощался с Литовцевым, поднялся и устало пошел навстречу. Подыскивая слова, он рассказал, как чуть не ударил Макушкина.
      - Надо уметь держаться, Алексей, - глубоко вздохнув, сказал Александр Петрович. - Куда мне девать тебя? С Багрецовым работать не смог. Теперь история с Макушкиным. Такой помощник ему не нужен.
      - Значит, Никому не нужен? - сказал Алексей с горечью. - Неправда, отец, Макушкин не монист понимать, Багрецов не может. Никто не может. Пойми ты! Ты должен понимать. Не хочу быть чужим. Ты мне говорил, здесь... надо помогать... Работай подсобный рабочий. Я хотел... подсобный рабочий.
      Васильев крепко обнял его за плечи и, так шагая до самого крыльца домика управления, мягко увещевал, говоря, что подсобный или "разнорабочий" это не профессия для молодого человека. Хочешь быть монтером - пожалуйста, учись, работай. А лучше всего пока только учиться, кончить школу, а там дороги тебе не заказаны.
      Отца своего Алексей любил, как может любить человек, у которого долго не было ни близких, ни родных, ни друзей, ни товарищей. Он слушался его беспрекословно, угадывал малейшее желание, повиновался всегда, но сейчас воспротивился.
      - Не можно отнимать... джаб, работа, - сказал он, останавливаясь возле двери.
      - Об этом мы еще дома поговорим, - сказал Васильев, открывая дверь. Заходи попозже. Мариам кое-что прислала.
      Пусто, одиноко на строительной площадке. Лишь неподалеку от стройкомбайна, в освещенном кругу у стола с приборами, маячила фигура Литовцева. В своем пальто рыжевато-красного цвета он напоминал лису, попавшую в свет автомобильных фар, будто также боялся выскочить из круга.
      "Васильев на стороне Багрецова", - думал он раздраженно. Багрецов, конечно, пешка в сравнении с ним, "королем лидарита", но пешка-то грозится стать проходной. Настроение Валентина Игнатьевича окончательно испортилось от пронизывающего холодного ветра и сырости. Нос покраснел, пальцы замерзли. Пришлось повесить палку на руку и тем самым лишиться удобной опоры.
      - Да куда же этот Багрецов запропал? - воскликнул Валентин Игнатьевич, завидев приближающегося Алексея. - Оставил меня сторожем. Мальчика тоже нашел. Безобразие!
      Алексей не знал, куда себя деть, чем заняться, и предложил: