- Я должна сказать, Валентин Игнатьевич, что нам не засчитывают работу по лидариту, пока здешние дома не будут приняты комиссией, - робко промолвила Пузырева, метнув осторожный взгляд в сторону Васильева. Литовцев скривил губы в саркастической улыбке:
      - Вы слышите, Александр Петрович?
      Васильев прикрыл утомленные глаза и спокойно ответил:
      - Это я знаю. Первого ноября может приезжать комиссия.
      Раздраженно передернув плечами, Литовцев стал доказывать, что это будет слишком поздно, процент выполнения плана подсчитывается до первого числа, и если Александру Петровичу безразлично, какое место его конструкторское бюро займет в институте, то он, Литовцев, обязан бороться за первое место. Он не хочет прийти "пост фестум", то есть после праздника, потому что это предоктябрьское соревнование и каждый советский человек не имеет права его игнорировать.
      Васильев слушал Литовцева не перебивая, и в душе его опять и опять поднималось странное болезненное чувство, когда при тебе говорят в основном правильные вещи, но в устах Литовцева и ему подобных они кажутся оскорбительными, ибо ты прекрасно знаешь, чем вызван их пафос.
      - Вы хорошо понимаете, Валентин Игнатьевич, - говорил Васильев, досадуя на себя, что приходится повторять общеизвестные истины, - если мы сейчас прекратим опыты с рецептурой Даркова, то потеряем целый год. Зимой здесь экспериментировать нельзя. Нужны совсем другие условия. А кроме того, если нам удастся сделать хотя бы два-три дома по новому способу и они покажут себя хорошо зимой, то в будущем году завод уже выпустит несколько стройкомбайнов...
      - Конструкция Александра Петровича Васильева, - подсказал Литовцев, и губы его тронула усмешка. - Ради этого стоит поторопиться. Вполне возможно, что вы получите звание Героя Социалистического Труда. Все возможно. И я первый вас буду поздравлять. Но пока надо подумать не только о себе...
      Васильев медленно привстал, глухо спросил:
      - Как вы сказали? "Не только о себе"?
      На помощь Валентину Игнатьевичу пришла Пузырева. Она протянула руку через стол и ласково коснулась холодных побелевших пальцев Васильева:
      - Вы не так поняли, Александр Петрович. Речь идет о людях. Вот они только ушли отсюда. Как они живут? Вы представляете? Девчатам ни постирать, ни погладить как следует. Семейные живут в общих комнатах. Разве это здоровый быт?
      - Но ведь я задержал строительство только на месяц, - сказал Васильев. Мне разрешили, чтобы потом сделать дома не для десятков людей, а для миллионов. А кроме того, я вас долго ждал. Конечно, семейные обстоятельства. Вы не виноваты, но...
      - Не будем касаться этой темы, - лицо Пузыревой вдруг потемнело. - Вам такие вещи не встречались в жизни.
      Валентин Игнатьевич вышел вместе с Пузыревой, чтобы проводить ее в комнату, где она будет жить. Дул холодный ветер - с изморозью, колючий, будто тысячи острых песчинок впивались в лицо.
      - Ну и погодка у вас, - пожаловалась Пузырева, пряча подбородок в воротник. - В Арктике теплее.
      - Это муж вам рассказывал? Я думаю, что семейные обстоятельства, из-за которых вы задержались, объясняются довольно просто. Он приехал с зимовки?
      - Нет, - коротко отрезала Пузырева. - Но задержалась я из-за него. Когда-нибудь расскажу.
      - Как вам нравится наш фанатик? - после некоторого молчания спросил Литовцев.
      - Он, конечно, интересный человек. Но держит себя не солидно. Что это за девица там вертелась? Черная такая, тощая. Я говорю, маленькая такая, недомерок.
      Валентин Игнатьевич понял; что речь может идти только о жене Васильева, и сказал ей об этом.
      - Жена? - презрительно и в то же время недоверчиво переспросила Пузырева. - Выбрал себе пару. Да он старше ее лет на пятнадцать, а то и больше. Наверное, развелся и молоденькую подхватил?
      Литовцев промолчал. Пусть Елизавета Викторовна думает как хочет... Женщины часто оценивают людей по первому впечатлению. А это тоже можно использовать.
      Казалось бы, на сегодняшний вечер вопрос о неравном браке инженера Васильева уже не возникнет. Но Пузырева вернулась к нему в разговоре с соседкой по комнате, Надя предполагала, что вторая кровать в комнате для командированных рано или поздно будет занята, и вот сейчас, придя с прогулки, убедилась в этом. Пузырева сидела полураздетая на своей кровати и расчесывала густые темно-русые волосы.
      - Гулена пришла? - весело встретила она Надю, откидывая волосы назад. Два кавалера, с обеих сторон. Молодец!
      Пока Надя стыдливо раздевалась, Пузырева добродушно подсмеивалась, называя себя мамашей, спрашивала о женихах, кто из двух понравился, кто они да как их зовут. Надя отшучивалась. У нее было хорошее настроение, и она радовалась соседке. Зашел разговор о подругах Нади, нет ли здесь таких?
      - Думаю, что одна найдется, - призналась Надя. - Правда, я пока еще с ней не подружилась. Она ужасно замкнутая, но Алеша говорит, что хорошая, добрая.
      - Это жена Васильева? - И, услышав подтверждение, Пузырева покачала головой: - Женщина разрушила семью, а ты ее подругой называешь!
      - Вы ошибаетесь. Мать Алеши погибла во время войны.
      - Все равно. Надо было выбирать себе мужа, подходящего по возрасту. А то знаю я вас, девчонок, - ищете мужей солидных, с положением. Да и он тоже хорош. Хотя бы взрослого сына постыдился.
      Пузырева сняла туфли, чулки и задвигала большими затекшими пальцами. На полных ногах ее отпечатались красные полоски от тесных туфель.
      - Безобразие, - говорила она, склонившись и потирая ступни. - Я бы закон такой издала, чтобы регистрировали только ровесников. Ну еще два-три года разницы туда-сюда... Допустить можно. А уж больше - шалишь.
      - Но ведь все решает любовь.
      - Какая там любовь! Блажь одна. Захотелось получше устроиться, вроде как твоей будущей подруге. Васильев хорошо зарабатывает, квартиру в Москве. Чего же еще нужно?
      - Зачем вы ее обижаете?
      - Погоди, милая, доживешь до моих лет, тебя еще не так обидят. - Пузырева вытащила из сумки ножницы и, положив ногу на кровать, стала обрезать ногти. Любовь, любовь... Мне сорок семь недавно стукнуло, лет двадцать, как замужем, и, если мне скажут, что люди сходятся и расходятся по причине любви, плюну тому человеку в глаза. Я бы и разводы запретила. Советская семья - крепость. И чужого человека, кто туда проникнет, я бы отдавала под суд как диверсанта.
      Пузырева спустила ноги на холодный пол и, продолжая говорить, лязгала ножницами, будто стригла кого-то.
      - Я вот недавно одно дело обследовала. У нас работает лаборантка, кандидат партии. Девчонка как девчонка, ничего особенного. Замужем три года, ребенок есть. И вдруг блажь на нее напала - забрала ребенка и ушла к одному нашему сотруднику, мастером работает в опытном цехе. Муж написал заявление в партбюро. Я говорила с ним, соседей расспрашивала. Мужичонка паршивый, к тому же пьяница. Но не в этом дело. На глазах у нашей организации рушится семья. Вызывают эту сумасбродку на бюро. Так, мол, и так, в чем дело? Любовь, говорит. Мастера - ее сожителя, значит, - спрашивают, как, мол, ты мог разрушить семью? Тоже насчет любви что-то лепечет. Ребенка хочет усыновить. Нет, ты подумай, какая наглость! Это при живом отце-то! А отец не дурак, он никогда не даст развода. Я вношу предложение: вернуть мать в семью...
      - Как "вернуть"? - прошептала Надя. - С милиционером? Под конвоем? Ужасно! А если она не может с тем человеком жить? Если она ненавидит его? Ужасно!
      - "Ужасно", "ужасно". Все время твердишь, а ничего ужасного тут нет. Надо было раньше думать, - жестко ответила Пузырева. - А не хочет, пусть пеняет на себя. Мы не можем держать человека с низкими моральными устоями.
      - А жить с человеком без любви - разве это не аморально? - еле сдерживаясь, воскликнула Надя. - Неужели партбюро приняло такое предложение?
      - Кое-кто выступил против. Нашлись сердобольные. У самих, наверное, рыльце в пушку. Но я этого дела так не оставлю.
      Пузырева грузно поднялась и, придерживая на плече сползающую сорочку, пошла к двери.
      Наде показалась она сейчас огромной, тяжелой, точно каменная баба, а поступь ее - неотвратимой, властной.
      Щелкнул выключатель. Заскрипели пружины в сетке узкой кровати. Пузырева укладывалась. Через минуту вновь послышался ее низкий недовольный голос:
      - Ты пойми меня правильно. У нас такие огромные задачи, что всякую блажь надо с корнем вырывать. Да разве вас, молодых, легко убедить!
      - В том, что любви не существует? - рассердившись, спросила Надя, ударив кулаком по подушке. - Совсем недавно я тоже так думала, но это по глупости, ребенком была. Друзья страдали, а я смеялась над ними, издевалась... Стыдно вспомнить. Ужасно! Но теперь я полюбила, узнала. Я не боюсь вам говорить об этом, пусть все знают... У меня крылья выросли, я счастлива... И никто не посмеет этого счастья отнять... А вы!.. А вы!.. - Надю душили слезы, она уткнулась в подушку, и плечи ее вздрагивали от обиды и негодования. - А вы словно сговорились отнять у меня веру в то, чему всегда поклонялись люди...
      - Поклонялись? - как сквозь сон услышала Надя. - Мы все-таки материалисты, деточка.
      Надя долго не могла уснуть. Она поглядывала на соседнюю кровать, где высилась тёмная бесформенная гора. Возникало что-то вроде запоздалого раскаяния: "Зря обидела немолодую женщину, она ведь тоже не виновата, наверное, характер такой".
      Но тут же поднималась горячая волна возмущения, гнева и обиды за всех любящих и любимых, и Надя уже не чувствовала себя виноватой.
      Глава тринадцатая
      СОЮЗНИКИ С НЕНАВИСТНЫМИ АВТОРУ ХАРАКТЕРАМИ РАЗВИВАЮТ УСПЕХ
      Пузырева всячески старалась избежать командировки на строительство. Борьба интересов Васильева и Литовцева ставила ее в трудное положение. Она обязана была поддерживать предложение Даркова и помочь его реализации, так как работала непосредственно с ним.
      Конечно, Пузырева сделает все от нее зависящее, чтобы найти причину неудачи. Правда, делать это надо осторожно, - зачем наживать себе лишних врагов, тем более таких, как Валентин Игнатьевич? Ну, а в случае успеха у нее всегда найдутся защитники.
      - Удивляюсь, - говорила она Литовцеву. - Как можно так непредусмотрительно настаивать на испытаниях? Я предупреждала Даркова. Ведь если сейчас ничего не получится, то судьба изобретения решена. В план эту работу не поставят, ассигнований не будет. На том дело и закончится.
      - Откуда такой пессимизм, Елизавета Викторовна? - благодушно успокаивал ее Литовцев. - Кому-кому, а мне знакома ваша настойчивость. Добьетесь. Не сейчас, так позже. Не знаю, как дирекция, но я обязательно включу в план эту работу, решил он показать свою объективность.
      Привычная к лабораторному столу Пузырева сумела за два дня провести нужные ей анализы и однажды поделилась своими сомнениями с Литовцевым:
      - Впервые в жизни встречаюсь с таким непонятным явлением. Беру пробу из вибромельницы - величина частиц одна, в растворе - та же самая. А на стенках формы частицы другие, абсолютно измельченные, как будто бы ультразвуком. Я еще не проверяла, но мне кажется, что такой тонкий помол, столь высокая дисперсность здесь играют отрицательную роль.
      Она напомнила, что однажды встретилась с непонятной болезнью газобетона. При такой дисперсности разрушались пузырьки. Пришлось вводить органические стабилизаторы.
      - Ничего не могу сказать, милейшая Елизавета Викторовна, - усмехнулся Литовцев. - "Омне симиле клаудет". "Всякое уподобление хромает". Мы же при разработке лидарита пробовали ультразвук. Нам он тогда помог, повысилась прочность, улучшился ряд других показателей. Что же касается капризов вашего бетона, то они одному богу известны.
      Пузырева даже немного обиделась.
      - Какой же это бетон? Это совершенно новый строительный материал. В нем использовано исключительное взаимодействие добавок, абсолютно оригинальная технология, - и, чувствуя недовольство Литовцева, поспешила добавить: - Но это только в лаборатории. А здесь...
      - Поживем - увидим... Проверьте насчет ультразвука, пожалуйста.
      В этот же день Пузырева выяснила, что была права. Некоторые ультразвуковые частоты отрицательно действовали на схватываемость нового материала. Он разрушался, с ним происходили какие-то странные вещи, причем крайне трудно было установить зависимость между частотой ультразвука, мощностью колебаний, разностью потенциалов между положительно заряженными частицами разбрызгиваемого раствора и металлической плитой, на которую он наслаивался, температурой раствора, его химическим составом.
      Все это требовало длительных экспериментов, а потому Пузырева не считала нужным говорить Васильеву о своем открытии, которое еще может оказаться мифом. Больше того, она даже сожалела, что проговорилась Валентину Игнатьевичу, который стоял над душой и требовал подробнейшего отчета о каждом опыте. Лишь после того, как Пузырева убедилась, что разрушению бетона - вернее, нового материала Даркова - способствует ультразвук, Валентин Игнатьевич покинул лабораторию и не отходил от стройкомбайна, где опыты шли своим чередом.
      Прежде всего, он попросил Багрецова рассказать обо всех контрольных приборах, которые были установлены в стройкомбайне, и путем наводящих вопросов выяснил, что ультразвук здесь не применяется. Валентин Игнатьевич не раз видел, как в его лаборатории производилось перемешивание лидарита с помощью ультразвукового генератора. В конце концов, стоит лишь прикоснуться стержнем, который вибрирует с ультразвуковой частотой, к сосуду с лидаритом или бетонным раствором, как частицы его придут в движение. А если так, то почему бы не предположить, что такой стерженек где-нибудь упирается в стальную форму стройкомбайна?
      И вот, к всеобщему удивлению, солидный ученый, который лишь отдавал распоряжения, указывая палкой на ту или иную часть стройкомбайна, вдруг забрался на его крышу и, придерживая шляпу от ветра, ходил там, что-то рассматривая. Он подлезал под платформу, пробирался в люк, стучал по стенкам и все что-то искал, искал...
      Вряд ли его поиски были многообещающи, он понимал, что столь тонкая диверсия никому бы не пришла в голову, ведь для этого надо сделать открытие, надо быть специалистом. Это не в пластмассовой трубке сделать трещину, не трансформатор сжечь. Впрочем, и в данном случае Литовцев не очень-то верил в злой умысел, хотя и спорил с Васильевым. Значит, надо искать научную разгадку, которая сразу в руки не дается.
      Помог случай, к которому была причастна Надя, хотя она терпеть не могла Литовцева и успехов ему не желала.
      Он донимал ее расспросами о телеконтролерах, о том, на каких волнах они работают, Надя злилась, думая, что это пустой разговор, попытка загладить свою вину, а потому отвечала коротко, односложно, чтобы отвязаться:
      - Никаких волн нет.
      - Как же так, Надин?
      - Очень просто. ТКП передает изображение по проводам.
      Разговор происходил во время очередного испытания, когда Надя стояла возле телевизора и ждала, что вот-вот опять рухнет потолок. Васильев уехал в райком, а опытами руководил Литовцев, - значит, ничего хорошего не получится. У Александра Петровича другая система, он успевает сделать десятки экспериментов, а этот тянет, тянет. Ничто его не интересует. Поскорее бы Александр Петрович приезжал. Дело пошло бы иначе.
      - Совсем замерзла, - сказала Надя. - Пойду хоть немного отогреюсь. Ручки не крутите. Видно хорошо.
      Как и следовало ожидать, на экранах телевизоров были видны те же самые явления. Обе камеры показывали оседание стенок, набухший потолок, трещины после сушки. Но что-то в этом эксперименте представлялось Литовцеву иным, непохожим на прежние, и он решил его повторить. Раздвинулись обе половинки формы, рабочие сняли с потолка остатки сырой массы, и вот уже снова зашипели форсунки.
      Валентину Игнатьевичу показалось, что экран потемнел, он машинально повернул ручку яркости, как у себя дома на телевизоре, но расположение ручек здесь было иное, на экране все исчезло, только светлые строчки догоняли друг друга.
      Боясь, как бы не испортить аппарат, Валентин Игнатьевич не стал больше экспериментировать с ним и решил продолжать заливку потолка без телевизионного наблюдения, благо толщина бетонного слоя с точностью до миллиметра легко определялась контрольными приборами, вынесенными на пульт управления.
      После того как раздвинулись обе половинки формы стройкомбайна, Валентин Игнатьевич, прикрывая зевок рукой, поднялся на платформу, уверенный, что увидит привычную картину: обвалившийся потолок, груды сырого и растрескавшегося бетона на полу или, в лучшем случае, еще висящую над головой плиту, готовую при первом прикосновении рассыпаться на куски.
      Ничего этого не было, ни теста, ни кусков на полу, и когда, взобравшись по лестнице, Алексей с рабочими сняли плиту, то Валентин Игнатьевич понял, что опыт удался. Правда, нужны еще исследования, проверка на прочность, на сжатие, на влажность - все, что требуется по техническим условиям, но первый успех уже налицо.
      - Валентин Игнатьевич, - услышал он раздраженный голос Нади, - зачем выключили контролер?
      - Какой контролер? - все еще ощупывая твердую шероховатую плиту, спросил Литовцев.
      - Обыкновенный ТКП. Ведь только что объясняла. - Надя подошла к аппарату и осмотрела его со всех сторон. - Я же вас предупреждала, чтобы ручки не трогать.
      Только сейчас Литовцев понял, что случилось. Значит, виноват телеконтроль. Надо еще раз проверить. И, не желая, чтобы Надя воспользовалась его открытием, Литовцев заворковал:
      - Извиняюсь, Надин. Это я по привычке, как в телевизоре. Кончилась передача, и я выключил, когда сюда пошел.
      Литовцева мучили сомнения - не случайность ли это? Плита сразу же была отнесена в лабораторию, где Пузырева быстро определила, что именно такая структура Нового материала, со всеми его прекрасными свойствами, была получена Дарковым. У нее даже записи есть, которые это подтверждают. А кроме того, анализ плит, тех, что были сделаны раньше на площадке стройкомбайна, дал почти те же показатели. Оставалось решить задачу, почему сейчас удалось добиться успеха при сдвинутых вместе половинках формы.
      - Вы чародей, Валентин Игнатьевич, - польстила ему Пузырева, не зная еще, как он воспримет свою удачу. - Неужели нашли источник ультразвука?
      - В том-то и дело, что нет. - Литовцев оглянулся на дверь и, почти не разжимая рта, глухо проговорил: - Я просил бы никому не высказывать вашего предположения. На то есть серьезные причины...
      В лабораторию вошла Надя и, ни на кого не глядя, сказала в пространство:
      - Все уже готово. Будем продолжать?
      - Неукоснительно, - весело ответил Литовцев. - Включайте ваш контролер. Как его там зовут - ТКЧ, ТКПУ, кикапу?
      Как и предполагал Литовцев, последующие опыты, когда за ними наблюдали с помощью телевизоров, дали отрицательные результаты. Только что созданная плита 28-д оставалась уникальной и в данной серии опытов неповторимой. Но этого было мало Литовцеву. Чтобы твердо укрепиться в своей гипотезе, надо еще раз произвести заливку хотя бы небольшого участка стены, а еще лучше - потолка, но в то время, когда телеконтролеры выключены. Это представляло большие трудности, нужно, чтобы никто не догадался, где искать причину неудач.
      Во всяком случае, у Литовцева есть право ни с кем не делиться своими гипотезами и предположениями, пока он не закончит их проверку. Этим он себя и успокаивал, когда нетерпеливо ждал конца рабочего дня, чтобы возле стройкомбайна не оставалось лишних людей, и прежде всего Надин. Она, как назло, все еще возилась с аппаратами, что-то налаживала, измеряла напряжение и уходить, видимо, не собиралась. Литовцев беспокоился, что вот-вот приедет Васильев, а он-то уж обязательно захочет узнать о сегодняшних успехах, при нем ничего не проверишь.
      - Елизавета Викторовна, скорее! - позвал Литовцев, дождавшись, когда ушла Надя и остались лишь рабочие у компрессора да Макушкин, которого можно не опасаться - все равно ничего не поймет.
      Быстро шагая под руку с Пузыревой, Валентин Игнатьевич вполголоса объяснял:
      - Я хочу, чтобы вы присутствовали при одном опыте. Если оправдаются мои предположения, то можно прийти к любопытным выводам. Прошу вас быть внимательной. - И потом, уже возле стройкомбайна, он сказал доверительно: Видите, кроме рабочих, здесь никого нет? Теперь попробуем.
      Зашипели форсунки, тугие струи били в стальную стену, все было как обычно, однако на пульте управления светились лишь самые необходимые контрольные лампочки. Телевизоры были выключены. Стрелки приборов Багрецова прижались к нулю, они отдыхали, их не спрашивали ни о температуре, ни о толщине слоя, ни о влажности. Сейчас все делалось почти наугад, и в этом была одна из особенностей эксперимента, задуманного Литовцевым.
      Включились высокочастотные генераторы ВГ-600. Через несколько минут, когда стены должны быть уже сухими, разошлись в стороны обе половины стального вагона, и Литовцев, поддерживая Елизавету Викторовну, поднялся с ней на платформу.
      - Прошу обратить внимание, - демонстрировал Литовцев свою удачу. - Вот вам часть стены, которая не сползает вниз. Там, наверху, вполне нормальный потолок. Думаю, что он не упадет нам на голову. Теперь будем исследовать.
      И когда образцы нового материала были проверены в лаборатории, куда пришли Пузырева с Литовцевым, когда Елизавета Викторовна убедилась, что и твердость, и остаточная влажность, и деформация, и все другие наиболее важные показатели говорят о вполне удовлетворительном качестве нового материала, она развела руками и сказала:
      - Боюсь, что я многого не понимаю. Что вы сделали, Валентин Игнатьевич?
      Литовцев вынул из лабораторного шкафа складную вешалку, аккуратно повесил пальто, застегнул его на все пуговицы, подойдя к двери, переспросил:
      - Что я сделал? - Он помедлил, вешая пальто на гвоздик в притолоке двери. - Ровным счетом ничего. Но и другие ничего не делали. Вы обратили внимание, что во время нашего опыта инженерно-технический персонал блистательно отсутствовал? К этому я ничего не могу добавить. "Дикси". То есть - "я высказался", милейшая Елизавета Викторовна.
      С той минуты, когда она открыла причину, почему ничего не получается с предложением Даркова, и выяснила вредное влияние ультразвука, Валентин Игнатьевич почувствовал, что здесь ему делать нечего, да и не только здесь, а и в московской лаборатории. Пузырева скажет об этом Васильеву, тот мобилизует все силы, чтобы найти, где этот ультразвук скрывается, пройдет несколько дней, и основное препятствие на пути применения рецептуры Даркова будет уничтожено. А заодно с этим канет в вечность и лидарит.
      Надо выиграть время, чтобы в первую очередь были сделаны лидаритовые дома, а там видно будет. Вполне возможно, что в освоении нового материала встретятся другие трудности, которые придется решать уже вместе с Дарковым, когда он поправится. Будет создан несколько измененный рецепт материала под названием "лидарит-2". Правда, это пока еще в мечтах, но разве можно допустить, чтобы из-за нелепой бабьей болтовни рушились все надежды? Надо Пузыреву заставить молчать.
      Зная до тонкости характер Пузыревой, Литовцев не сомневался в успехе.
      - Как вы думаете, Елизавета Викторовна, - по привычке усаживаясь на стол и аккуратно подтягивая брюки, исподволь начал Литовцев. - Если вибратором ультразвукового генератора прикоснуться к трубе, по которой течет, допустим, бетонный раствор, подобный тому, что предложил Дарков, что-нибудь произойдет?
      - Я это уже проверила. Понижается схватываемость, частицы ведут себя очень странно, как наэлектризованные, но перемещаются вразброд и не так, как положено при заданной разности потенциалов. Слои повышенной проводимости разрушаются... - Пузырева широко открыла глаза. - Так неужели вы думаете?..
      - Пока я ничего не думаю, - покачивая ногой, произнес Литовцев. - Мне интересно узнать ваше мнение. Свежего человека в здешней обстановке. Ваши впечатления, Елизавета Викторовна.
      Он выжидательно смотрел на Пузыреву, и та невольно начала сопоставлять факты. Кто на здешней стройплощадке занимается электроприборами. Генераторами, телевизорами. А главное, кто может быть знаком с ультразвуком. Кроме нее самой, инженер Багрецов и Колокольчикова...
      - Она... - сжав тонкие губы, процедила Пузырева, - сама рассказывала, что занималась ультразвуковой дефектоскопией. Девчонка, легкомысленная, и кто ее знает...
      - Это вопрос уже другого порядка, мой друг, - довольный, что все идет, как задумано, пояснил Валентин Игнатьевич. - Я далек от каких бы то ни было подозрений даже в отношении сына Васильева, хотя молодой человек провел всю свою сознательную жизнь в странах капитала.
      Елизавета Викторовна вся сжалась, как бы готовясь к прыжку.
      - Вот так история! И наш отдел кадров допустил его сюда? - И, уже не сдерживая возмущения, заявила с обычной категоричностью: - Как хотите, Валентин Игнатьевич, а Васильев использует свое служебное положение. Мало того, что сынка пристроил у себя под крылышком, он выписал сюда еще и девчонку-жену. Вся семейка тут. Я этого дела так не оставлю. Поговорим, где нужно. А эта ваша "Надин"...
      - Почему моя, Елизавета Викторовна?
      - А потому! Видела, как вы ей улыбочки строите. Вам, мужикам, лишь. бы юбка была. Девчонка подмигнула, - шапку в охапку и за ней, - съязвила Пузырева. - А что в девчонке мозгу? Так, баловство одно.
      Литовцев наклонился к ней и, скрывая ироническую улыбку, поцеловал руку.
      - Охотно соглашаюсь. Вы женщина наблюдательная, Елизавета Викторовна, - с воркующими интонациями говорил Литовцев. - Вы, наверное, заметили и то, что на наших глазах расцветает юная любовь. Надин настолько увлечена сыном Александра Петровича, что я готов побиться об заклад, дело у них кончится браком.
      - И это называется, мы боремся с семейственностью! - возмутилась Пузырева. - Нет, Валентин Игнатьевич, во всем этом мне надо сначала разобраться.
      Литовцев остался доволен таким ответом. Он хорошо знал Пузыреву: разбираться она будет дотошно.
      Прежде всего, Пузырева решила выяснить, каковы же действительно отношения между Надей и сыном Васильева. Никаких усилий не потребовалось для того, чтобы убедиться, с кем проводит Надя каждый вечер. Это даже несколько разочаровало Пузыреву. Правда, девчонка приходит очень поздно и, не зажигая света, тихохонько раздевается и прячется под одеяло. И хоть не было прямых доказательств, что увлечение ее сыном Васильева перешло все границы, что подкрепило бы предположения Литовцева, Пузыревой уж очень хотелось лишний раз убедиться, что все девчонки одинаковы, а она права, когда говорит об их легкомыслии и безнравственности. Она теперь не спала до прихода Нади и, чуть прикрыв веки, следила за каждым движением девушки. Будет ли доказано, что она, эта девчонка, неумело работает с доверенными ей аппаратами, - неизвестно, но, во всяком случае, комсомольская организация института, где работает Колокольчикова, должна будет рассмотреть вопрос о ее поведении во время командировки. Хорошенький пример для здешней молодежи! Пузырева припомнила и то, как в присутствии ребят и девчат из совхоза, в гостях у Васильева, Колокольчикова, сидевшая рядом с его сыном, руку зачем-то положила на его плечо. Каждому могло быть ясно, в чем тут дело. Слишком уж красноречивыми они обменивались взглядами. Безобразие!
      ...Надя была незлопамятна и к тому же достаточно хорошо воспитана. Та небольшая размолвка, которая произошла между ней и Пузыревой, не могла стать причиной, чтобы не разговаривать с человеком.
      Однажды Надя пришла не очень поздно. Пузырева еще не спала. У Нади было завязано горло, простудилась.
      - Забавную частушку мы в деревне услышали, - разматывая бинт, весело проговорила Надя. - Уж очень здорово срифмована. Послушайте, - и она пропела, прищелкивая каблучками:
      Дура я, дура я, дура я проклятая.
      Ходят с ним четыре дуры,
      А я дура пятая.
      - Чем же тут восхищаться? - раздраженно спросила Пузырева. - Набор бранных слов. А о содержании и говорить нечего. Высокая мораль здесь проповедуется? Девушкам есть чему поучиться!..
      - Но ведь это шутка.
      - Безнравственная. Кто эти четыре дуры? Любовницы?
      "А ведь она тоже самая обыкновенная дура", - мелькнуло в голове у Нади, и тут же ей стало стыдно, что могла так подумать о женщине, которая ей в матери годится. Надя не знала, как замять разговор, да и вообще она боялась говорить с Пузыревой.
      Она свертывала бинт и почти физически ощущала, как скользит по ней взгляд Пузыревой, холодный и противный.
      - Горло заболело? - спросила наконец та елейным голосом. - У меня стрептоцид есть.
      - Спасибо, теперь уже лучше.
      - Это я сразу поняла. На ночь можно не бинтовать. Никто синяки не видит. Пузырева встала с кровати и подошла вплотную к Наде. - Прости за совет, никогда не разрешай целовать себя в шею. Как он этого не понимает?
      Надя задохнулась от обиды и, с трудом пересилив гнев, отвернулась к окну.
      - Вы гораздо старше меня, Елизавета Викторовна, и я должна относиться к вам с уважением, - чтобы скрыть слезы, раздельно и строго сказала Надя. - Но я очень прошу вас никогда... Понимаете, никогда не трогать того, что мне дорого и свято.
      - Странная фанаберия, товарищ Колокольчикова, - процедила Пузырева и, укладываясь в постель, нарочито зевнула. - Мне-то, конечно, все равно... Только вот насчет святости разрешите остаться при своем мнении.
      На другое утро Васильев зашел в лабораторию, где Пузырева продолжала свои эксперименты с раствором Даркова. Александр Петрович попросил показать лабораторные записи, которые вела Пузырева, и натолкнулся на странное несоответствие размеров частиц в графах No 1 и "No 2. Помня указание Валентина Игнатьевича, она не записывала своих опытов с ультразвуком, но цифры в тетради остались, в данном случае они обозначали размеры обычных частиц в растворе до воздействия на него ультразвуком и после.
      - Откуда столь тонкий помол? - спросил Васильев. - По рецепту Даркова дисперсность должна быть другой.
      - Попробовала на всякий случай, - спокойно ответила Пузырева, закрывая тетрадь. - Результат тот же.