Эта демонстративная покладистость чревата большими потрясениями. Сейчас раздражение и ненависть к Кремлю у нормальных людей из «Единой России» таковы, что они отыграются на своих кукловодах в ту самую минуту, как те потеряют власть и выедут из кремлевских кабинетов. Они вспомнят все унизительные процедуры, через которые приходится проходить ради комфортной и спокойной жизни. Я уверен, что угроза для Путина и его окружения исходит не от оппозиции, угроза исходит от нынешних сторонников: они будут мстить за свое унижение.
Но члены «Единой России» сами выбрали себе эту судьбу, поэтому жалеть их не стоит: умные и способные люди превратились в рабов и трусов, хотя сами себя деликатно они называют конформистами. Я вовсе не считаю наличие большого числа конформистов трагедией. Конформизм – это определенный психологический склад человека. Наше общество построено на отношениях конформизма, потому что людям так проще жить.
«Единоросы», наверное, переживают за судьбу Родины. Некоторые действительно являются искренними сторонниками Путина и твердой политической руки. Они считают, что Россия еще не доросла до демократии, что российский народ тупой, пьяный и ленивый, что нашему Ивану доверять ничего нельзя. Такие политики уверены, что российский народ периодически необходимо приводить в чувство, иначе у России нет перспектив. Они приводят серьезные аргументы в защиту такого подхода, напоминают нам, что американской демократии около двухсот лет, европейской – еще больше. Считают, что не стоит форсировать события и умещать многовековой путь демократического развития в 15 или 20 лет. Это искренние сторонники Путина. Но искренние люди во власти сейчас составляют меньшинство. Большинство в официальной политике – конъюнктурщики, которые любым путем пытаются сделать карьеру: дипломатическую, партийную, губернаторскую и так далее.
Я никого из них не осуждают, они – другие. Их воспитывали на иных, для меня неприемлемых принципах. Им нравится вылизывать вышестоящего начальника, ну а я не испытываю не малейшего желания это делать и тем более получать от этого удовольствие. Они никогда не станут рисковать своим положением ради правды, а для меня чистая совесть важнее хлебного места. Конформисты есть в любом обществе, в любой стране. Проблема не в них конкретно. Проблема в том, что наша власть сознательно культивирует этот вид рабства. Именно в интеллектуальном и психологическом рабстве нашей политической элиты заключается трагедия современной России.
400 лет Россия страдала от рабства, начавшегося во времена Ивана Грозного и существовавшего при коммунистах.
У нас не было колониального рабства, потому что Россию никто не мог завоевать, но российский вид рабства закреплен на ментальном уровне, в душе. В те исторические моменты, когда людям давали возможность подышать свободно, российский народ демонстрировал чудеса. Император Александр Второй доказал, что демократия не противопоказана России. Только от одного глотка свободы – отмены крепостного права в 1861 году – страна неслыханным образом расцветала.
Что сделал российский император Александр II? Он провел половинчатую экономическую реформу, отменил крепостное право, ввел адвокатуру, независимые суды, суд присяжных, местное самоуправление, отменил цензуру. При нем армию перевели на призывной принцип комплектования, и до сих пор наша армия по этому «рецепту» существует. В результате экономически Россия очень быстро пошла в гору: превратилась в крупнейшего экспортера зерна, вошла в четверку сильнейших государств мира после Англии, Франции и США. Колоссальные перемены произошли всего за 15–20 лет.
Коммунистический переворот прервал естественный путь цивилизованного развития России. Благодаря коммунистам мы сегодня не являемся полноценным членом клуба богатых и влиятельных стран. Нас приняли в «Большую восьмерку», но с оглядкой на нашу непредсказуемость.
Тем не менее сегодня, вместо того чтобы двигаться вперед, в сторону раскрепощения людей, расширения их свободы и самореализации, мы идем назад. Народ вновь держат за рабов и идиотов.
В истории России не так уж и много было светлых и благоприятных возможностей для прорыва. В очередной раз такое просветление наступило в конце XX – в начале XXI веков. Никаких глобальных войн, явных и сильных врагов у России нет, террористы не являются столь серьезной угрозой, чтобы разрушить государство. Экономическая конъюнктура тоже потрясающая, все самые тяжелые дела (типа приватизации) сделали первый президент России и его окружение. Россию приняли в «Большую восьмерку», признали нас своими. Новый российский президент свободно говорит по-немецки и неплохо изъясняется по-английски. Рейтинг доверия к Путину высокий. Что еще нужно для серьезных реформ? Двигайся вперед, не оглядываясь и не пятясь назад. Но для этого нужна не сильная рука, а сила воли. У Путина этого нет, и мы получили откат на уровень латиноамериканских и азиатских автократий.
Я много думал над тем, почему Владимир Путин обманул ожидания реформаторов, почему он свернул с дороги. Может быть, он притворялся адекватным и современным политиком с самого начала?
Мне кажется, что секрет заключается в ментальности этого человека.
Владимир Путин – чекист. Чекист без рефлексии, чекист на уровне инстинктов. Это люди с определенным складом характера, которые не терпят открытости, постоянно живут в режиме распознавания «свой-чужой». Они крайне недоверчивы. Это профессиональные черты и профессиональные отклонения, такие есть у каждой профессии. Журналистам, например, что-то расскажешь по секрету, они поклянутся хранить тайну вечно, а через какое-то время обязательно об этом напишут или каким-то другим образом продемонстрируют свою осведомленность. У политиков другой профессиональный вывих психики: если он понимает, что при помощи красного словца можно завоевать популярность, хотя словцо это и не надо бы поминать всуе, политик все равно не удержится. И все-таки у сотрудников спецслужб самые небезопасные характерные поведенческие стереотипы.
Почему произошла узурпация власти в России? Я уверен, что ответ лежит в психологической, а не в идеологической области. Путин и пришедшая с ним команда бывших сотрудников КГБ патологически не доверяют людям. Путин не доверял избранным губернаторам, не доверял людям без питерской прописки. Кстати, он в каком-то интервью откровенно признался, что никому не доверяет. А раз не доверяет, то концентрирует в своих руках всю власть, лишая людей прав.
Внутренние комплексы разведчика Путина обернулись для страны серьезной реставрацией отживших порядков. Ради сохранения душевного спокойствия президента свернули федеративные отношения в огромной стране, свернули местное самоуправление. Теперь будут в Москве решать, как в Корякском округе давать тепло: при помощи газа или угля?
Что касается убеждений, то нельзя сказать, что у Путина их нет. Есть. Например, абсолютный приоритет государства над человеком. Это же идеология. Вот ты, Немцов, – разрушитель государства, потому что, когда на Дубровке террористы захватили людей, ты говорил, что важно, чтобы все люди остались живы. А мы говорили, что важно, чтобы Россия сохранилась. Что для тебя важнее: эти несчастные 129 убитых или судьба Родины?
Это система политических ценностей в голове. Они другие, чем у нас. Но у него они есть.
Он искренне считает, что победа Ющенко в Украине – это ослабление России. Искренне считает, что те, кто Ющенко поддерживал, – враги России. Когда ему говорили, что победа Ющенко – это победа демократической России, а поражение Януковича – это поражение России бюрократической и диктаторской, он этого не хотел и не мог понять. Он глубоко верит, что единственные, кто может его защитить, это бюрократы. Он сам плоть от плоти бюрократ, и они его опора. И он считает, что их нельзя обижать.
Ельцин, кстати, всегда с презрением относился к бюрократии и никогда, по сути, бюрократом не был. Был бунтарем, революционером. При этом сохранял бюрократические привычки, хорошо знал чиновную жизнь и умел пользоваться своим знанием. Тем не менее он не был чиновником. А Путин – чиновник, и трогать своих он не будет.
При этом он как бы и демократов не трогает. Он нас не боится. Он считает, что за нами нет силы, нет людей. Это первое. Если за нами будет огромная сила, миллионы людей, тогда будет бояться.
Второе: он считает, что мы, находясь на свободе, выполняем функцию ширмы для общения с Западом.
Третье: Путин не хочет быть похожим на Лукашенко, которого глубоко презирает. Личная антипатия, причем тоже «понятийная». Так барин смотрит на плебея, энциклопедист – на неуча, интеллигентный человек – на хама. Сравнение с Лукашенко для Путина является глубоко оскорбительным.
И еще есть один нюанс. Немцов может кричать на Майдане, что союз чекиста с рецидивистом – это извращение. Кремль это раздражает, но не подвигает на действия – Немцов имеет право, он политик. У него такая профессия. К тому же Немцов – оппозиционер. А вот если бы, например, вышел Фридман или Потанин и сказал бы тихим голосом: «На мой взгляд, не очень правильно вот так однозначно высказывать поддержку одному из кандидатов», то перспективой стала бы тюрьма. Поясню ход мысли. Немцов ничего не украл, у него нет миллиардов, мы ему ничего не давали, он нам ничего не должен. Он кричит, но это его профессия, что с ним делать? Бизнесмены – они все наворовались, поэтому пусть сидят тихо.
Начав политическую карьеру и активную политическую жизнь с поста президента, Путин не имел политического опыта. Даже на региональном уровне он отвечал за международные связи. Я был губернатором и прекрасно знаю, что такое международные связи на региональном уровне, пусть и в Санкт-Петербурге. Это, по большому счету, представительские функции, не требующие принятия каких-то важных решений. Заместитель губернатора по международным делам отвечал за встречу иностранных делегаций, ездил вместе с губернатором по городам-побратимам, следил за чистотой в местах скопления иностранных туристов, их питанием и так далее.
Будучи офицером КГБ, Путин привык сообщать начальнику какую-то информацию, в том числе иногда и не совсем проверенную, но не привык принимать решения. У него была такая работа на протяжении нескольких десятилетий – информировать начальство. Теперь он сам себе начальство, информировать некого, надо принимать решения. Однако недоверие мешает ему давать поручения людям. Путин, конечно, понимает, что вопросов накапливается с каждым годом все больше, самостоятельно с каждой проблемой разобраться просто физически невозможно, но в то же время и довериться никому не может. Управляемость при этом стремится к нулю.
Вторая особенность манеры путинского управления – подозрительность к окружающему миру. Ощущение, что все вокруг враги, – последствия прошлого воспитания. Все вернулось на круги своя, и главный враг – Соединенные Штаты Америки. Конечно, Америка не друг. Лицемерная, эгоистичная и при этом демократическая страна. Но и нам не следует изображать из себя ангелов. Мы должны вести себя прагматично. У США есть собственные интересы, у нас – свои. Но наш интерес заключается еще и в том, чтобы стать демократической страной и восстановить с американцами нормальные рабочие отношения. Почти все деньги от экспорта – источник благополучия России – приходят с Запада. Все средства в нашем стабилизационном фонде – деньги Запада. Именно Запад покупает российские экспортные товары. Эти средства вовсе не из арабского мира, не из Ирана, не из Северной Кореи и даже не из Африки. Основные деньги приходят к нам с Запада. Более того, личные счета большинства российских чиновников размещены в западных банках. Исходя только из перечисленных причин, следует серьезно подумать, прежде чем обвинять Запад в заговоре против России.
Мне понятна нелюбовь нашей политической элиты к Америке и Западу. Она подогревается бездарной политикой США в Ираке, да и в отношении других стран. Однако есть одна маленькая, но существенная деталь: США никогда не воевали с Россией. Никогда! И еще: США никогда не воевали с демократическими странами. Воевали в Северной Корее, во Вьетнаме, в Ираке, свергли Милошевича. Но ни разу не воевали с демократией. Не хотите воевать с Америкой – оставайтесь демократией, вот главный принцип. И не суверенной, а настоящей!
IX
Чеченский узел
В карьере политика периодически возникают ситуации, когда ему приходится идти наперекор движению масс или подставляться под удар. Иногда очевидные для избирателей вещи не являются однозначными, и надо найти в себе смелость, чтобы сказать людям правду или занять непопулярную позицию. Чеченский конфликт – из подобного ряда, когда вроде бы и молчать нельзя, да слова с трудом выговариваешь.
Война в Чечне не имеет ни оправдания, ни счастливого финала. Я выступал против войны в Чечне и в 1996 году, и в 1999-м. В Чечне воевало более 20 тысяч солдат из Нижегородской области. Группа наших земляков попала в засаду на площади Минутка во время первого штурма Грозного. Похороны превратились в гигантскую антипрезидентскую манифестацию – сто тысяч человек вышли на улицы Нижнего Новгорода.
Чеченская война стала и одним из наших расхождений с Анатолием Чубайсом. Мы серьезно дискутировали по этому поводу. Мы спорили почти сутки без перерыва. Чубайс настаивал на том, что в Чечне возрождается российская армия. Но надо побывать там, чтобы делать такие оптимистические выводы. Я несколько раз ездил в Чечню – и во время первой кампании, и после начала второй. Ужасное зрелище. Беспробудное пьянство на всех блок-постах, проститутки, обслуживающие военных за 300 рублей, сплошная коррупция с продажей топлива, торговля самодельным бензином, который производился там же на незаконных заводиках. Я все это видел. Это производило впечатление полной безнадеги. Очевидно для меня стало и то, что в умах, в головах военных и людей, прошедших через войну на Северном Кавказе, Чечня уже давно – суверенная территория.
В Чечне я был много раз – в 1999-м, 2000-м, 2001-м, 2002-м. Дело в том, что там воевало много моих знакомых и друзей из Нижнего Новгорода. Когда Путин дал указание выбить Басаева из Дагестана, я это поддержал. Но когда начались массовые зачистки в самой Чечне, когда массовые исчезновения людей сопровождались сжиганием домов и стало ясно, что кровная месть никогда не закончится, я выступил против.
Для огромного числа россиян Чечня превратилась в ненавистную территорию, но практически суверенную. К 2000 году отношения между Москвой и Грозным достигли критической точки. Затем несколько лет российская армия и милиция восстанавливали там признаки российской государственности. И что теперь? Нет Масхадова, нет Басаева, а ситуация принципиально не изменилась. Кстати, говорят, Басаев погиб от бомбы, начиненной гвоздями. Специалисты ФСБ подобных бомб никогда не делали. В этой связи версия о том, что Басаев погиб в результате внутренних разборок, не кажется фантастической. Однако официальная пропаганда это скрывает.
Внешне в Чечне восстановлен конституционный порядок. Но Рамзан Кадыров – разве это порядок, которого желает большинство россиян? Рамзан участвовал в джихаде против России вместе со своим отцом, потом спустился с гор и за конкретные привилегии временно сотрудничает с Путиным. Кадыров имеет право с оружием заходить в московские кафе и рестораны, бесконтрольно тратить бюджетные деньги и содержать гвардию, которая выполняет исключительно его приказы. Таков российский конституционный порядок? У Кадырова есть фантастическая возможность шантажировать Путина. Он может в любой момент уйти в горы. Почему? В Чечне все держится не на законе и Конституции, там все завязано на одном человеке. Случись что с Кадыровым, и кровавое месиво начнется заново.
Я в новый чеченский порядок не верю и вообще не считаю, что там восстановлен порядок. Там никто не соблюдает российских законов, а значит, это не Россия. Чечня – территория, которой «по понятиям» управляет человек, временно лояльный к Кремлю. И никак иначе определить сложившееся там положение вещей нельзя.
Если у них там порядок и война закончена, то почему же там постоянно происходят взрывы: то в Чечне, то в Дагестане, то в Ингушетии, то в Карачаево-Черкесии, то в Кабардино-Балкарии? Если там наладили мирную жизнь и война закончена, то зачем регулярно объявлять амнистию? Постоянно появляются сообщения о камерах пыток, заказных убийствах от имени чеченской власти. Непонятные и демонстративные рейды чеченских спецслужб то в Питер, то в Кондопогу – это порядок? Стрельба на улицах Москвы, убийство одними представителями чеченских спецслужб руководителя другого спецотряда – это мирный процесс?
Нет там никакого порядка и мира. В Чечне – война.
На массовые теракты, которые в конце 1990-х захлестнули Россию, нужно было как-то отвечать. Но доказано, что история международного терроризма всегда заканчивалась каким-то политическим процессом. Например, президент Франции Де Голль, которого трудно обвинить в слабости, дал свободу Алжиру. Испанские сепаратисты баски получили очень большую автономию. Ирландцы получили серьезную автономию и представительство в парламенте. Сделала это, кстати, Маргарет Тэтчер. К политическим решениям готовы сильные лидеры, слабые – никогда. Де Голль и Тэтчер были очень сильными людьми.
Конечно, Хасавюрт в 1996 году, а главное то, что последовало за ним, можно назвать только абсурдом. Подписание хасавюртовских соглашений с чеченскими сепаратистами нельзя считать политическим решением проблемы. Политическое решение – это совсем другое. Политическое решение подразумевает, что обе стороны берут на себя взаимные обязательства. Есть не только обязательства у России не вмешиваться в компетенцию Чечни, но и руководство Чечни обязуется выполнять российскую Конституцию. Авторство хасавюртовских соглашений принадлежит вовсе не генералу Лебедю. Александр Лебедь как секретарь Совета безопасности взял на себя функцию первоначальных тяжелых и опасных переговоров с Масхадовым, но непосредственно текст соглашений писали Лукин и Рогозин. Бывший лидер партии «Родина» очень не любит обсуждать эту тему, хотя факты – вещь упрямая.
За этими соглашениями последовали полное безволие и невозможность решать серьезные вопросы. Я в то время уже работал в правительстве. Я не отвечал за Чечню, я отвечал за российскую энергетику. Единственный вопрос, который нам удалось решить с Масхадовым, и решить конструктивно – это вопрос о транзите нефти на чеченском участке.
Нефть воровали из нефтепровода Баку-Новороссийск все кому не лень. Помимо воровства людей, воровство нефти и производство из нее дешевого бензина стали для полевых командиров главными источниками дохода. Мы решили эту проблему достаточно быстро и радикально: за полтора месяца проложили трубу в обход Чечни. Как только построили новую трубу – чеченцы перестали воровать нефть.
Масхадов распорядился создать специальные отряды по охране трубопровода. Мы платили за транзит, воровство нефти прекратилось. Это, пожалуй, единственный случай нормального сотрудничества с независимым чеченским правительством.
С чеченцами непросто иметь дело. Была мысль вернуться к проекту генерала Ермолова, который покорял Северный Кавказ в XIX веке. Он считал, что необходимо отделить горную Чечню от равнинной. Эксперты в разгар боевых действий серьезно прорабатывали этот вариант. Они предлагали объявить горную часть Чечни мятежной территорией и контролировать по периметру, как сектор Газа в Палестине. Разрабатывали варианты инкорпорации чеченской элиты, в том числе и сепаратистской, в российскую жизнь. Этим тоже генерал Ермолов занимался в XIX веке. С одной стороны, он жестоко карал мятежные села, с другой – поощрял тех, кто хотел жить мирно.
С нынешним президентом Чечни Рамзаном Кадыровым я познакомился в довольно нервной обстановке. Его покойный отец Ахмад Кадыров пригласил меня приехать на съезд чеченского народа. Съезд проходил в Гудермесе. Декабрь 2002 года. Активная фаза второй чеченской войны закончилась, масштабных войсковых операций армия уже не проводила, но ситуация в республике оставалась более чем напряженной.
На съезде обсуждалась Конституция Чечни. Как принято у чеченцев, в зале сидели старейшины, деятели науки и культуры. Все радовались и чествовали собственно Ахмада Кадырова, поздравляя его с тем, что Конституция, а в ней предусматривалась президентская форма правления, – это именно то, что нужно чеченскому народу, и что она гарантирует мир и стабильность в республике. Из Москвы на съезд прилетел только я как руководитель СПС и парламентской фракции.
Покойный Ахмад Кадыров пригласил меня в президиум и дал слово. Я сразу предупредил, что буду выступать с не очень популярных позиций. Сразу же по залу пошел угрожающий гул, хотя я еще толком ничего не успел сказать. Было понятно, что съезд четко срежиссирован. Все должны были поддержать кадыровскую Конституцию и его как президента. Суть моего выступления сводилась к тому, что в традициях чеченского народа – коллективная система управления. В Чечне никогда не было президента. Моя мысль сводилась к тому, что, следуя чеченским традициям, нужно исключить пост президента и сформировать парламент, а потом правительство, имея в виду некий компромисс между различными группами, в том числе и сепаратистами.
В зале поднялся шум, гвалт. Ахмад Кадыров всех, к его чести, тут же успокоил, сказав примерно следующее: «Что вы на него кричите? Мы ведь чеченцы. И гостя должны принимать с присущим нам гостеприимством, а не устраивать такое». Но в зале нашлись люди, которые меня поддержали. Например, Беслан Гантамиров, бывший мэр Грозного.
Когда я вышел из зала, ко мне подошел человек с белесыми глазами и сказал, что за такие речи меня надо убить. Я спросил: «Кто вы?» Он достал и предъявил мне удостоверение то ли подполковника ФСБ, то ли полковника. Это был Рамзан Кадыров. Не могу сказать, что я сильно испугался, потому что тут же чеченцы, которые были вокруг, стали говорить, что Рамзан пошутил. Но в его глазах я никакой шутки не заметил. В его глазах я увидел ненависть.
Мы вышли на улицу в окружении многочисленной охраны. Подошел Ахмад Кадыров. Он держался спокойно, не спорил, не возражал, только сказал, что уважает меня за смелость, но чеченская ситуация сейчас такова, что должно быть чрезвычайное управление, а без президента это невозможно сделать. Как раз почти за месяц до съезда – 23 октября 2002 года – в центре Москвы отряд террористов-смертников захватил в заложники более девятисот зрителей и артистов мюзикла «Норд-Ост». Жертвами теракта стали 129 человек, пострадали более 700 человек. Покончить с террором может только сильная власть, а для этого необходимы специальные полномочия. Довольно распространенная точка зрения. Потом он дал мне гигантскую охрану, узнав, что его сын там натворил. И с этой охраной мы уехали в Ингушетию.
Уверен, если бы Ахмад-хаджи меня тогда послушал, он был бы жив. Потому что, без сомнения, его убили как президента. Система, которая сейчас установлена в Чечне, держится на одном человеке. Рамзан пользуется огромной поддержкой населения, поскольку население считает, что благодаря ему восстановлен мир в Чечне. Но одновременно ничего общего с российскими правилами и порядками ситуация в Чечне не имеет. Хотя это еще полбеды. На самом деле идея суверенитета Чечни Рамзаном уже выполнена, цель достигнута. В этом смысле мечта Дудаева и Масхадова сбылась.
На Северном Кавказе нет простых решений. Конечно, необходимо воссоздавать местное самоуправление, которое, кстати, у них было всегда. Надо привлекать к сотрудничеству глав тейпов, лидеров сел. Создать что-то типа парламента, где были бы представители от каждого села. Надо активно использовать национальные традиции. Но при этом ставить условие: высокая степень самостоятельности в обмен на соблюдение российской Конституции. Мы обещаем никого не трогать до тех пор, пока вы не встанете на путь войны, не начнете брать русских, дагестанцев, осетин в заложники и так далее. В противном случае – война без конца и огненная земля под ногами.
Я запомнил теракт на Дубровке, захват театрального центра в Москве на всю жизнь. Помню все не по дням, а по часам. Дубровка – это очень тяжелый для меня личный момент.
Террористы захватили театр именно в тот день, когда президент Лукашенко депортировал меня и Ирину Хакамаду из Белоруссии. Мы вернулись в Москву, и буквально через полчаса все началось. Мы приехали с Хакамадой к театральному центру рано утром 24 октября. Первая мысль, которая приходила в голову, – пытаться договориться с террористами на предмет освобождения детей, женщин и стариков. Мы готовы были предоставить любые личные гарантии – все что угодно, лишь бы спасти людей.
Но что я увидел? Абсолютное нежелание со стороны силовиков и власти разговаривать с террористами. Сначала я подумал, что причина такого идиотского поведения – традиционный российский бардак. Потом понял, что таково было политическое указание.
За несколько часов до штурма мне позвонил руководитель администрации президента Александр Волошин и попросил телефон Абу Бакара, руководителя боевиков, захвативших Дубровку. С ним, по согласованию с ФСБ, я вел переговоры по телефону. Я его спрашивал:
– Чего вы хотите?
– Чтобы русские ушли из Чечни.
– Но это сейчас невыполнимо. Давайте по-другому. Например, чтобы в Чечне никто не страдал и за каждый мирный день в Чечне вы будете выпускать по 20 человек – детей, женщин, стариков.
Я подумал, что за те дни, когда в Чечне не будут проводиться зачистки, необоснованные аресты, прочий ужас военных действий, боевики выпустят всех детей и женщин. Все это мы с Абу Бакаром обсуждали по телефону. Кстати, этот вариант я согласовал и с Кремлем, поскольку считал тогда и считаю до сих пор, что в подобных ситуациях не может идти никакого разговора о политических разногласиях и спорах. В подобных ситуациях действует единоначалие, где главный человек – президент страны.
Кремль дал «добро». И действительно, один день в Чечне прошел мирно и спокойно. Боевики выпустили несколько человек. Их выводил из здания Иосиф Кобзон. Это было в пятницу.
Но затем еще раз перезвонил Волошин и попросил меня дать телефон Абу Бакара Казанцеву, представителю президента в Южном федеральном округе.
– Зачем? – спросил я.
– Он сегодня ночью должен начать переговоры с ними.
Я передал телефон Казанцеву, который находился в Ростове и собирался оттуда что-то обсуждать с боевиками… За несколько часов до штурма я еще раз позвонил Абу Бакару и сказал, что с ним свяжется Казанцев и будет напрямую вести переговоры. Он ответил: мол, нормально. Но переговоров не было.
Казанцев на тот момент работал представителем президента в Южном федеральном округе. Он сидел в Ростове и ни черта не понимал в сложившейся в Москве обстановке. Теперь-то мне ясно, почему его хотели назначить главным переговорщиком. Это называется «операция прикрытия». Силовики не хотели никаких переговоров, они готовились к штурму.
Был один момент, который лично для меня до сих пор очень неприятен.
На переговоры с террористами ходили Хакамада, Кобзон и детский доктор Рошаль. Но два человека, с которыми боевики хотели говорить, не пошли. Не пошли Лужков и Немцов.
Лужков, как мэр города, в первый же день согласился идти на переговоры. Но не пошел. Не пошел в театральный центр и я. Почему? Это была личная, убедительная просьба Путина к нам обоим – не ходить. Путин сказал примерно следующее: «Я вас очень прошу, не ходите. В этот трагический момент я отвечаю за страну, и я прошу вас меня слушать». И это правильно, в тот момент мы обязаны были его слушать. Кобзон, точно зная, почему я и его друг Лужков не пошли на переговоры, все-таки обзывал меня трусом. Но на артистов грех обижаться.
Через несколько дней после завершения операции мне объяснили скрытый смысл путинской просьбы. Объяснил не Путин, объяснил руководитель его администрации Волошин. Проблема заключалась в популярности. «Ты представляешь, какая у тебя была бы популярность? А Лужков вообще превратился бы в стопроцентного кандидата на президентское кресло», – просто сказал Волошин. Я мог представить все что угодно, но чтобы Путин в момент, когда в центре Москвы взяты заложники, думал о чужих рейтингах и популярности – никогда.
Но позже Владимир Владимирович даже позвонил и поблагодарил за помощь и за понимание.
Там был еще и трагичный и одновременно комичный момент. На рассвете в субботу «Альфа» штурмом взяла здание. А я продолжал звонить Абу Бакару. Телефон на прием работал, но почему-то никто не отвечал. А я толком не знал, что там реально происходит, к тому же ночью прошло сообщение, что Абу Бакар мог убежать. Я звонил, звонил и звонил. Наконец на третьем часу трубку снял … Патрушев.
– Боря, что ты все трезвонишь? – устало спросил директор ФСБ.
– Так вы же сами говорили, что он мог убежать…
– Да мы его первым убрали.
Это был единственный случай в моей жизни, когда я участвовал в операции вместе со спецслужбами. Они мне позвонили и спросили, не возражаю ли я, если ФСБ будет прослушивать мой телефон. И все наши разговоры с Абу Бакаром прослушивали и записывали. Им, наверное, очень важно было понимать его состояние и так далее.
Но я до сих пор не знаю, правильно ли я тогда поступил. С одной стороны, надо было идти на переговоры, чтобы меня не заподозрили в трусости. С другой, я понимаю, что не слушать президента в ситуации чрезвычайного положения, когда все на грани, недостойно и не по-государственному.
Однако дальше произошла еще одна трагическая и подлая история, связанная с Дубровкой и российской политикой. Мы хотели создать парламентскую комиссию по расследованию терактов. Но создать ее в Государственной думе так и не смогли. Депутаты выступили против этого предложения. Более того, даже наши товарищи из «Яблока» не поддержали законопроект о создании такой комиссии. Что двигало этими людьми – мне трудно сказать, но все благополучно под различными благовидными предлогами провалили решение о парламентском расследовании теракта на Дубровке.
Фракция «Союза правых сил» создала собственную комиссию, куда вошли депутаты от нашей партии.
