А следующая повесть привела меня, если так можно сказать, в восторг. Учеников выбирают ведь не просто так — чем-то человек должен приглянуться, чтобы учитель счел его достойным стать своим учеником. И здесь это было прекрасно видно — причем опять же истина проступала между строк.

ЛАЙАНО — БРОДЯГА

Во все века, во всех землях находятся неуемные непоседы, те, кому не дают покоя вопросы — а что за тем холмом? за этими горами? в тех лесах?.. Во все века, во все времена они уходят из дома в дорогу; не Странники, которым должно узнать и вернуться, не скитальцы, которым возвращаться некуда: их люди называют бродягами. Таким и был Халдар из дома Хадора.

Бывал он во многих людских поселениях; забрел однажды и в Нарготронд к государю Финроду… Но дорога бродяги похожа на капризную и своенравную женщину: никогда не знаешь, что выкинет в следующий момент. Эта дорога и привела Халдара за Северные Горы. Ничего особо хорошего увидеть здесь он не ожидал: по слухам, за Эред Энгрин, как называл эти горы Старший Народ, лежали мрачные края, населенные невиданными чудовищами и дикарями, что, пожалуй, и похуже всяких чудовищ будут. Но по дороге никого не попадалось — ни чудовищ, ни людей, — зато зверья и птиц хватало, а в лесах было полно грибов и ягод. Леса как леса, ничего особенного — разве что зверье непуганое; да еще эта долина между двумя небольшими речушками… Он наткнулся на поросшие мхом камни — развалины моста, — и ведь дернуло же любопытство проклятое: переплыл речной поток, добрался-таки на тот берег. Ну, не похожи были эти места ни на что из того, что видел прежде. Добрался — понял, чем.

Весь берег зарос высоким — по грудь — чернобыльником, а кое-где пробивались маки — небывалые, бархатисто-черные, с темно-красным пятном в чаше цветка. Ни зверя, ни птицы. Тихо. Пусто. Но опасности он здесь не чувствовал, только неясную печаль, а потому решил еще чуть-чуть побродить. Видел седые ивы на берегу, видел черные тополя и яблони — яблони без единого плода, яблони, чьи ветви были похожи на искалеченные руки, в безнадеждной мольбе протянутые к небу. Боги светлые, как же тихо…

Он и не заметил, как стемнело. С берегов потянулся медленный туман, плыть назад ночью не хотелось; Халдар с тоской подумал о дорожном мешке, который оставил на том берегу под камнем. Хорошо хоть звери не откопают. А в мешке — вяленое мясо и еще оставалось немного сухарей; однако ужина явно не предвидится — ничего, наверстаем упущенное за завтраком… Он с удивлением понял вдруг, что о еде подумал больше по привычке: голода не чувствовал. Да что ж тут такое, колдовство, что ли? Чары? Может, и не надо бы здесь ночевать, ну да ладно…

Халдар завернулся в плащ и прикорнул у корней старой яблони.

…Был — город: медовый, золотой — словно солнцем напоенное дерево стен, тонкая резьба — травы, и цветы, и ветви деревьев, птицы, и звери, и крылатые змеи; и серебряное кружево — переплеты стрельчатых окон. Были — ветви яблонь, клонящиеся под бременем плодов — золото-медовых, медвяных, янтарных, просвечивающих на солнце, — и медные сосны.

Были — люди в черном и серебре, похожие на птиц и цветы ночи, на ветер и стебли ковыля под луной, — тонкие летящие руки, и глаза — невероятные, огромные и ясные глаза, каких не встретишь и у Старшего Народа.

А он был — тенью среди них, был каждым из них и был ими всеми — мальчишкой с широко распахнутыми недетскими глазами, и юношей, неловко придерживающим рукоять меча на поясе, и мужчиной со взглядом спокойным и твердым; и перед ним — перед ними — стоял — высокий даже среди этих людей, в черном, в черненой кольчуге, и плащ бился за его плечами, и он говорил — говорил о войне, о том, что надо уходить, и лицо его было бледным, а в запавших глазах застыло что-то тревожное, больное, и по лицам слушавших его скользили тени, и он все говорил — с силой отчаянья, с болью, и непонятны были слова чужого певучего языка, было внятно только одно — уходите, это война, уходите…

…Он проснулся с первыми лучами солнца; перевернулся на спину и долго лежал так, глядя в светлеющее небо, пока не растворились в сиянии последние звезды. От сна — или видения — осталась только горечь и — имя. Слова чужого языка. Он повторил их, чтобы не забыть, боясь, что уйдет и это воспоминание: Лаан Гэлломэ. И еще раз. И еще.

Перебравшись на тот берег, Халдар натянул одежду и первым делом полез под знакомый камень — как он и думал, мешок с провизией и немудрящим скарбом оказался цел. Человек вытащил сухарь, разломил пополам да так и остался сидеть — задумался. Долго сидел, припоминая; память сна утекала, как вода сквозь пальцы, он вспомнил только еще одно слово — Хэлгор и связанный с этим словом жест черного вестника — на север. Что ж, на север так на север: может, там что прояснится. История пока получалась донельзя темная и таинственная. Халдар решительно сунул сухарь назад, затянул потуже горловину мешка, наскоро умылся речной водой, но пить не стал — мало ли что, — забросил мешок за спину и зашагал дальше — на север.

Долго ли, коротко… впрочем, так только в сказках говорят; в дороге «коротко» обычно не бывает, и Халдар успел вдосталь набродиться по лесистым холмам, пополнив, впрочем, свои не слишком богатые запасы еды, — он вышел на вересковую пустошь, с запада, сколько хватал глаз, защищенную горами. Идти по каменистой звенящей земле было легко, и к вечеру следующего дня человек дошел почти до подножия гор. Похоже, у гор было озеро, только почему-то совсем черное, он мог уже различить пробегающие по нему волны…

Черные маки. Бархатно-черное море маков и тихий беззвучный шепот — шорох — вздох. В быстро темнеющем небе вырисовываются силуэты полуразрушенных башен, вырастающих из сумрачных скал. Никого. Ни человека, ни зверя, ни птицы. Он пошел через поле, искоса поглядывая на цветы. Не то чтобы ему было страшно: просто было чувство, что делает он что-то недозволенное, едва ли не запретное — как в ту ночь полнолуния, когда он подсмотрел танец лесных духов. И было странное чувство — словно все это сон и он идет во сне, не ведая цели, не зная, сколько продлится этот путь…

Как добрался до леса к юго-востоку от макового поля, Халдар не помнил. Осталось смутное воспоминание, что шел вроде бы ночью — боялся заснуть, а в лесу повалился в траву и долго лежал так, не двигаясь.

Еще несколько дней он шел по лесу, засыпая, только когда уже не мог стоять на ногах, — боялся снов. Припасенная еда уже дня два как закончилась, одними ягодами не прокормишься, но он хотел побыстрее добраться до жилья — все равно какого, только бы дойти, — а потому даже на охоту времени не тратил.

Люди в поселении были похожи на людей Дор-Ломин — такие же светловолосые и сероглазые, однако язык их Халдару был совершенно непонятен, и он, отчаявшись, решил уже было объяснить им жестами, что умирает с голоду, но по его лицу и так все было видно, а потому через несколько минут он уже сидел за тяжелым дубовым столом, и на резной столешнице перед ним стояла деревянная миска с дымящимся жареным мясом, на блюде рядом возвышалась пирамида из ломтей ржаного хлеба, а рядом — солидных размеров кувшин с медвяным, пахнущим луговыми травами напитком и тяжелый кубок под стать кувшину — словом, королевское пиршество.

Халдар как раз расправлялся с последним куском отменного сочного мяса, приправленного чем-то кисловато-пряным и острым, когда в дверях появился совсем почти седой человек лет пятидесяти в простой черной одежде, по рукавам и у ворота скупо отделанной серебром. Халдар на него воззрился, не прекращая работать челюстями, — и чуть не поперхнулся, когда человек обратился к нему на языке Дор-Ломин:

— Привет тебе, о странник. Ты из дома Хадора Лориндола?

— Угу. — Челюсти заработали еще быстрее: уж очень неудобно поддерживать разговор с набитым ртом.

Видать, Мелькор все же не обучил их хорошим манерам. Невежливо расспрашивать гостя, когда он жует. Обычно как-то принято дать ему насытиться, чтобы потом уже разговаривать с ним о том о сем на досуге.

— Сказали мне, что шел ты с севера. Это так?

— Угу… кх-гм… с севера. — Халдар расправился наконец с мясом, и в нем медленно просыпалось естественное в подобных обстоятельствах любопытство: обороты речи северянина были немного церемонными, но говорил он вполне правильно, непонятно только, откуда язык знал; а черные с серебром одежды вызвали у Халдара чувство некоторого опасения, как-то связав в его сознании этого сухощавого, сурового на вид человека с долиной черных маков.

— Прошу тебя, гость наш, простить меня за столь вопиющее нарушение приличий; вижу я, что неучтиво прервал твою трапезу. К тому же я не представился: имя мое Хоннар эр'Лхор.

— Э-э… хм… сожалею, что имя твоего рода («надеюсь, это действительно имя рода, и я ничего не перепутал…») ничего не говорит мне, благородный господин, ибо неискушен я в истории и обычаях этих земель и вовсе не знаю здешних народов, — невольно попадая в тон, ответил Халдар. — Мое имя Халдар из рода Гуннора, сына Малаха Арадана… Младшего сына, — добавил он поспешно, видя, что северянин удивленно приподнял бровь. — И не в чем тебе винить себя, благородный Хоннар из рода… м-м… Лхор, ибо я уже насытился и готов ответить на твои вопросы.

Хоннар окинул гостя внимательным взглядом, и Халдар, осознав, какое зрелище сейчас являет собой, невольно смутился. Северянин уловил его замешательство:

— Должно быть, наш благородный гость хотел бы сперва вымыться, переодеться и отдохнуть с дороги. Беседа может подождать…

Но мысль о сне вызвала у Халдара болезненную гримасу, и он, забыв об учтивости, перебил:

— Спать я не хочу; вот помыться и переодеться было бы нехудо. — Спохватился: — А после я весь к твоим услугам, благородный Хоннар.

Хоннар кивнул.

Через некоторое время Халдара — уже чисто вымытого, весьма пристойно одетого и гладко выбритого (негустая юношеская бородка, клочковатая и подпаленная у какого-то костра, была не тем украшением, с которым тяжело расстаться) — препроводили в добротный деревянный дом, хозяином которого и был Хоннар. Гостю был вручен серебряный, тонкой работы кубок, украшенный дымчатым хрусталем, каковой кубок хозяин тут же и наполнил давешним медвяным напитком. Халдар подождал, пока Хоннар наполнит свой кубок, и начал рассказ.

По чести, молодой человек ожидал, что его повествование произведет большее впечатление, но хозяин никаких признаков удивления не проявлял, и Халдар начал испытывать некоторое разочарование.

— Правильно ли я понял? — внезапно спросил Хоннар. — Ты провел ночь у Хэлгор?

— Ну… да, если это и вправду так называется.

Северянин посмотрел внимательно:

— Зачем?

— Хотел понять, — пожал плечами Халдар.

— Ну и как, понял? — В голосе Хоннара, показалось, прозвучала жесткая нотка.

— Нет. Что это за место? И почему — маки? Что там было?

— Мы никогда этого не делаем, — задумчиво проговорил старший, словно не услышав вопросов. — Никогда не остаемся там. Там память. Не воспоминания — память. И Хэлгор, и Лаан Ниэн…

— Лаан… Гэлломэ?

— Когда-то так и было. Теперь — Лаан Ниэн. Хорошо, что ты не понимаешь… пока.

— Почему?

— Потому что ты из дома Хадора, а Хадор — вассал Ингол-до-финве.

И что? Если Мелькор к себе радостно принимает всех пришельцев, так чего же его ученики сразу становятся в стойку, как только слышат об эльфах? Видать, много он им порассказал… Да и чем Халдар-то виноват?

— Объяснил, называется… Что ж, по-твоему, мы там дикари дремучие и ничего не поймем?

— Такие мысли просто напрашиваются, мой благородный гость, как некая небольшая месть: вы ведь нас считаете дикарями, не правда ли? — Хоннар коротко усмехнулся.

— Ну… как тебе сказать… — Халдар поскреб в затылке: а ведь и правда, сам-то кого ожидал встретить, когда сюда шел?..

— На самом деле, смею тебя уверить, мы вовсе так не думаем, — сказал Хоннар. — Ты скорее всего просто не захочешь верить, если я расскажу тебе.

— Великие Валар, но почему?!

— Вот-вот, «великие Валар»… Тебе бы с Учителем поговорить.

— А кто это?

— Учитель… — Глаза собеседника вдруг потеплели, заулыбались, черты сурового лица смягчились, во всем его облике появилось что-то юношеское, неуловимо юное, словно он сбросил десятка три лет; Халдар молчал, донельзя удивленный этим неожиданным преображением. — Учитель — это Учитель, и ничего тут больше не скажешь. Если уж ты действительно решил понять, что здесь у нас происходит, как мы живем, ты с ним встретишься непременно, рано или поздно.

— Так можно ж прямо сейчас!., чего тянуть-то!

Хоннар подпер голову рукой и посмотрел на молодого человека прежним, без тени улыбки, взглядом:

— Нет, мальчик. Не спеши. Еще не время. Поживи пока здесь; я советовал бы тебе немного подучить наш язык — видишь ли, на севере племен много, наречия разнятся, конечно, но и похожи все в чем-то, так что тебя поймут. А не поймут — разыщи кого-нибудь из братьев или сестер. — Снова на миг потеплели глаза. — Они тебе помогут.

— А как мне их узнать? Ну, твоих братьев и сестер?

— Они носят черное с серебром.

Похоже, разговор был окончен.

— Теперь иди, Халдар из дома Хадора. Ты нуждаешься в отдыхе.

— Но… — начал было Халдар, однако передумал спорить: устал он изрядно, что верно, то верно.

— И не страшись снов, — тихо сказал Хоннар. — Такое тебе больше не приснится. Ты и без того не забудешь. Завтра я сам отведу тебя в Лаан Иэлли.

— Куда? — осторожно переспросил Халдар.

— В Долину Ирисов, по ту сторону гор — ее еще называют Майо, Долиной Видений. Это не так далеко, как кажется…

— Опять видения?!

Хоннар улыбнулся уголком губ:

— Отдых нужен не только твоему телу, но и твоей душе. Белые ирисы лечат раны души. Ты увидишь это сам.

По северным землям Халдар бродил еще много месяцев. Люди здешние ему нравились, говорил он теперь на невероятной смеси по меньшей мере семи наречий — его действительно понимали, хотя и подсмеивались иногда. Людей в черном он встречал не раз; говорили о них всегда с почтением — это рыцари Аст Ахэ, люди Твердыни. На попытки расспросить поподробнее пожимали плечами: люди Твердыни, что ж еще объяснять, все сказано! Удивляло то, что старшему из них было за семьдесят, а самые младшие были чуть постарше его самого — лет двадцать пять. И постепенно он начал догадываться, кого они называли Учителем, о ком всегда говорили со знакомым уже Халдару теплым светом в глазах, иногда — с чуть печальной улыбкой. Но имени ему не называли ни разу.

А он, такой дурак, так и не догадался!

Учился он всему понемногу — надо ж как-то свой хлеб отрабатывать: где помогал ставить дом, где — поле вспахать, а где и в кузне молотом помахать приходилось.

А раньше он что, ничего не умел, что ли? А как тогда выжил? Эру Всеотец, это для кого же писалось? Для полных болванов, что ли? И Учителя-то он не распознал, и люди-то тут все прямо лучше некуда, и вообще все славно донельзя… Только вот кровь, пожары и войну тогда куда девать?

Скорее всего эти люди были уже окончательно очарованы Мелькором. Они жгли и убивали потому, что так сказал Учитель. Потому, что он не может быть не прав…

А этот Халдар напоминает сказочных дурачков, которым везет настолько, что кажется, будто кто-то нарочно им дорожку выложил и сделал вид, что все само по себе делается.

Хорошо, словом, было, да только одно непонятно: с чего же такие жуткие сказки рассказывают о северных землях? Люди здесь как люди; не болтливые, это верно, слов попусту не тратят, а вот знают и умеют, может, и поболе, чем в том же Дорломин. И встретят по-доброму, и накормят, и напоят… стоящие люди, одним словом. Про черно-серебряных и разговору нет: что твои мудрецы, вот только подсмеиваются иногда, но тоже — по-доброму, необидно как-то. И чудищ, кстати, тоже не было никаких, а зверье обычное, как и везде. Вон раз на медведя ходил — так медведь как медведь; помял слегка, конечно, но зато потом Халдара люди зауважали. Из шкуры того медведя он себе куртку меховую сшил; гордился страшно…

Пожалуй, он даже не удивился, когда в конце следующего года, вдосталь набродившись по северным селениям, добрался-таки до Твердыни Севера — до того жуткого места, которое на юге считали оплотом Зла. Ну, то есть не слишком удивился. Так, по привычке.

Он так и остался стоять на пороге, приоткрыв рот от удивления; выглядел, наверно, донельзя глупо, но ничего с собой поделать не мог. Потому что того, кто стоял сейчас перед ним, он узнал, узнал сразу — лицо, которое не мог забыть ни на мгновение, и глаза, каких не бывает ни у людей, ни у Старших.

— Ты?..

— Я. Мир тебе, пришедший, чтобы узнать.

Халдар мучительно пытался разобраться в путанице собственных мыслей: легко сказать — «чтобы узнать», а что узнать? столько вопросов сразу…

— Мое имя Мелькор. А ты — Халдар из дома Хадора Лориндола?

— Да…

Халдар был окончательно сбит с толку. Он, конечно, догадывался, ожидал как раз чего-то подобного — но нельзя же вот так, прямо с порога, огорошить! Ну о чем теперь с ним говорить, скажите на милость? Ничего себе Враг Мира…

— Ты хотел узнать о долине у Хэлгор и о Лаан Ниэн, — решил помочь молодому человеку Вала. — Но, думаю, об этом мы сможем поговорить позже. Это долгий рассказ.

Халдар кивнул, судорожно сглотнув вставший в горле комок.

— Да нет, я не ясновидящий. Мне просто рассказывали о тебе. Еще ты хочешь понять, почему на юге меня считают Врагом. И о тех людях, которых встречал, — о людях Твердыни.

— Ага…

— Ну что ж… Садись, поговорим, Халдар из дома Хадора.

Вот так вот. Запросто. Еще бы вина предложил, совсем был бы — человек как человек…

— Хочешь вина?

Тьфу ты, пропасть! А говорил, мыслей не читает… Оно конечно, вино бы не помешало: глотка пересохла. Да, может, и в голове что прояснится. Понять бы хоть, как его называть…

То, что в зал почти мгновенно вошел воин, только укрепило подозрения Халдара: не иначе этот, здешний государь то есть, не только мысли читает, но и разговаривать умеет мыслями. Но, видно, тут дело было в другом; светловолосый воин, почему-то показавшийся Халдару знакомым, был в запыленном плаще, похоже, у него даже не было времени умыться с дороги. Он коротко поклонился Мелькору, подошел ближе и начал говорить что-то сорванным приглушенным голосом. Вала слушал внимательно; глаза его потемнели, черты лица стали резче. Когда воин умолк, он немного помолчал, потом сказал несколько коротких отрывистых фраз на том же незнакомом языке, улыбнулся уголком губ и уже мягче добавил несколько слов. Воин снова поклонился, прижав руку к сердцу, развернулся и вышел.

— Случилось что? — нерешительно спросил Халдар.

— Да. Кочевое племя. Напали на одно из поселений на севере. Я отправил туда небольшой отряд — на переговоры. Будем надеяться, что этого достаточно. А Хоннар останется здесь — ему нужно отдохнуть.

— Хоннар?..

— Ты знаком с его отцом. — И, после паузы: — Вина сейчас принесут.

— Государь… но почему ты не послал войско, чтобы усмирить их?

— Лучше попытаться решить дело миром. Начать войну легко, а остановить ее… — Вала склонил голову, не окончив фразы.

— Но это была бы не просто война — это святая месть! Ты мог бы покарать их, чтобы видели все…

Однако! И это человек из Дома Хадора? Ничего себе мысли! Понятно теперь, почему он бродяжничал. Скорее всего был это не бродяга, а изгой из племени, какой-нибудь убийца вне закона — здесь, в предании, он становится наивным странником. Он же предлагает Мелькору устроить показательную казнь. Вот здорово!

Властелин покачал головой:

— Страх — не лучший союзник.

— Великий владыка и должен внушать трепет!

— И кто тогда придет ко мне?

— Тысячи — только прикажи!

Ну, точно! Он же Мелькору предлагает мир завоевать! Кто знает, может, был такой обиженный на своих негодяй и предатель, который именно за местью к Мелькору и пошел. А тот его радостно принял. Или, поскольку он добрый Учитель, то обманулся. Причем охотно и добровольно.

А Халдар тут же его и государем называет… Быстро же признал…

Вала грустно усмехнулся:

— Разве в Дорломин тех, кто повинуется из страха, ценят больше, чем тех, кто следует велению сердца? Вот видишь… Будут бояться меня — станут бояться и людей Твердыни. Буду жесток я — жестокими станут они. А где жестокость, нет места мудрости, нет места справедливости и милосердию. И потому не дороже ли один, пришедший по велению сердца, сотни ведомых страхом?

— Тебя не посчитают ли слабым, государь?

Вала устало вздохнул:

— Не мечами держится мир… А земли хватит на всех.

Халдар задумался:

— Хорошо. Но ты ведь берешь подать с людей Севера за то, что учишь их и защищаешь?

— Кто не накормит своего ребенка? — вопросом на вопрос ответил Вала. — Сюда ведь приходят не только наследники вождей, но и дети землепашцев, кузнецов, ткачей, плотников… А вернувшись через несколько лет, они будут уже мастерами.

— Выходит, это плата за обучение? О да, ты очень умен, государь!

— Ну, знаешь ли, по одним книгам пахать землю и ковать металл не обучишься. При необходимости Твердыня вполне может себя прокормить.

— И ты, конечно, все знаешь и умеешь? — В тоне Халдара проскользнуло легкое недоверие.

И снова Вала ответил совершенно серьезно:

— Многое. Мне тоже приходится учиться.

— Я и не думал, что могучие боги бывают столь смиренны! — хмыкнул Халдар, но тут же спохватился: — Прости, государь, если оскорбил тебя…

— Не называй меня государем. Подумай сам — что за держава в две тысячи человек… И смирение тут ни при чем. Я действительно не всемогущ.

— Например, не умеешь сражаться?

— Умею, — тяжело молвил Вала.

— Но… почему тогда ты не выступаешь во главе войска, как наши вожди?

— Тяжело объяснить… Думаешь, я боюсь?

Халдар вздрогнул: кажется, Вала все-таки читал его мысли.

— Нет. Видишь ли… впрочем, может, ты хочешь убедиться в том, что я действительно умею держать в руках меч?

— Хм… не то чтобы я сам хорошо это умел… но попробовать можно.

— Тогда подожди немного.

Вала вскоре вернулся с двумя равными мечами. В первый раз с начала разговора Халдар увидел его руки — если так можно сказать: руки Мелькора обтягивали черные кожаные перчатки с широкими раструбами.

— Что ж, начнем. Ты предпочитаешь свой меч или…

— …Ты умаляешь свои способности, Халдар. Из тебя вышел бы хороший воин.

— М-да… будь это настоящий бой, обо мне уже давно можно было бы говорить в прошедшем времени.

— Но я — Бессмертный. Может, ты предпочел бы поединок с одним из воинов Твердыни?

— Н-нет уж, благодарю, Владыка. Если их учил ты…

— Большей частью Гортхауэр.

Халдар кивнул:

— Я о нем слышал. Нет, благодарю.

— На самом деле все несколько сложнее. Видишь ли, мы, боги, — он криво усмехнулся, — все-таки отличаемся от людей. Я, наверно, уже просто не могу убить. И в бою был бы, по некоторым причинам, помехой.

Как показали дальнейшие события, убить он вполне еще мог.

Он медленно стянул перчатки, морщась от боли, и протянул Халдару обожженные ладони.

Халдар был настолько ошеломлен, что не сразу решился спросить:

— Они… об этом знают?

— Отчасти.

— А… почему ты мне рассказал?

— Во-первых, ты хотел понять. Во-вторых — должен же ты знать что-то о том, чьим гостем собираешься быть в ближайшее время.

— Как ты узнал?

— У тебя все на лице написано.

— Ты прав. — Человек наконец нашел в себе силы улыбнуться. — А бродягу-то в ученики возьмешь?

Вала молча кивнул.

— Хорошо, что ты оказался таким. С тобой легко и просто. И все-таки… неправильный ты какой-то государь.

— Да и бог неправильный, так?

Халдар посерьезнел.

— Может, и так. А может, боги такими и должны быть… Преклонил колено, поднял руки ладонями вверх:

— Сердце мое в ладонях твоих, Учитель.

Кажется, Вала несколько растерялся:

— Это просьба ученичества, в которой нельзя отказать… но ты уверен, что хочешь стать моим учеником?

— Да.

— Кор-мэ о анти-этэ, таирни. — Вала почти коснулся рук Халдара — ладонь к ладони — и жестом показал: встань.

— Что ты сказал?..

— Тебе не до конца рассказали об этом обычае? Это значит — «мир мой в ладонях твоих, ученик». А язык… теперь это язык Аст Ахэ, — помолчал. — Но помни: уж коли ты решил стать моим учеником, и спрос с тебя будет особый.

— Сечь будешь?

— Сечь? — Вала недоуменно приподнял бровь.

— Ну да. Берешь прут — ивовый, скажем, — и… Да ты смеешься надо мной!..

Взрослого мужчину? Воина? Насколько я знаю обычаи наших предков, высечь взрослого могли только за очень позорный поступок. И после этого обычно изгоняли из племени… Ну точно — изгой!

— Откровенно говоря, да. Хотя иве можно найти и более достойное применение.

— И чему ты будешь меня учить?

— Многому. Лечить с помощью слова, трав и камней. Отличать растения, годные в пищу. Слушать лес. Языкам — Синдарин, Квэниа… Ах'энн — без этого ты не сможешь читать наши книги. Да, а читать ты умеешь?

Халдар смущенно опустил глаза.

— Ну, ничего, научишься, невелик грех. Оружием владеть…

— Так много? И что, все твои ученики это знают?

— Конечно, — пожал плечами Вала, — и не только это. Но тебе придется отказаться от привычки носить меч.

— Почему?

— Таков здешний обычай. Пока не научишься достаточно хорошо владеть оружием.

Халдар вздохнул.

— Что ж, придется привыкать. — Улыбнулся. — Учитель…

Вот уж точно — нашел ученика. Ничего не умеет делать и явно изгой. Наверняка он потом достиг высокого положения…

Борондир часто говорил мне — читайте книги между строк, учитесь искать истину. Вот я и нашел. Как же просто представить в выгодном свете низость — назови негодяя непонятым страдальцем, и все. Думаю, летописцу как раз так и поведали эту повесть. Сам-то он все принимал за чистую монету.

А вот Мелькор — он-то понимал, кто к нему пришел? А если понимал — не притворялся ли он, что верит истории Халдара? Чтобы опять — остаться чистым в глазах других, если что случится, и снова страдать — предали, мол, меня?

Дальше повесть была без названия. На полях другой рукой написано — Время Печали. Похоже, предыдущий лист утрачен. Неведомый составитель приписал: «Сие было после похищения Камня Памяти, оный же Сильмарилл на языке Элдар, а такоже после того, как Хурин покинул Аст Ахэ, отпущенный по воле Властелина. Однако же Хурин не пожелал открыть душу свою Властелину и отверг его, почто Властелин был в великой печали».

ЛИУ НИЭН — ВРЕМЯ ПЕЧАЛИ

— Пришли люди, Повелитель, и принесли этот знак — говорят, посланы Повелителем Воинов. Что прикажешь?

— Впусти, — после недолгого молчания сказал Вала.

Их было шестеро. Один — на носилках, закрытый по горло плащом. Бородатые длинноволосые люди, тяжелые и плечистые, хотя и не очень рослые. У двоих на головах рогатые шлемы, остальные в кожаных шапках, обшитых бронзовыми накладками. Грубые рубахи до колена, кожаные безрукавки, кольчуги и пояса. Колени голые, икры обернуты холстиной и перехвачены ремешками накрест, на ногах — что-то похожее на грубые башмаки. Щиты деревянные, за поясами мечи и секиры. Одетый богаче всего воин, видно старший среди них, озадаченно оглянулся вокруг и спросил у сидящего возле трона Мелькора:

— Эй, друг, а где сам-то? Властелин-то где?

«Однако».

— А не скажешь ли ты сначала, кто ты сам таков и что у тебя за дело здесь?

«Смел, ничего не скажешь. Видно, из тех племен, что вырезают богов из дерева и приносят истуканам жертвы, а чуть что — расправляются с ними. Просто и справедливо. Немудрено, что при таком обращении они не больно-то боятся богов.

А Мелькор, видимо, ждет, что в нем прямо так сразу признают бога? И упадут на колени, как водится?

Воин горделиво заявил, положив руку на меч:

— Я Марв, сын Гонна, великий воин Тонна, сын Тонна из рода Тоннмара, лучшего вождя Повелителя Воинов Гортхауэра! И я несу слово его Властелину!

— Ну так говори.

Воин туповато воззрился на Мелькора и, нахмурившись, спросил:

— Это еще почему?

— У тебя же слово к Властелину. Ну так говори. Я слушаю.

— Ты? — недоверчиво спросил воин.

Вала усмехнулся краем рта. Конечно, они ожидали увидеть что-нибудь более внушительное. Вроде шестирукого громилы с волчьей головой — у них, что ли, бог войны таков? Мелькор неспешно поднялся по ступеням на престол и возложил корону на голову. И странно изменился он — на троне сидел величественный, мудрый и грозный властелин, и даже раны на его лице внушали благоговейный страх. И, изменившись в лице, Марв, сын Тонна, упал на колени.

Чего и следовало ожидать. Вообще-то это понятно — только что нахамил богу, так что жди по шее.

— Прости, о великий, что не догадался, не разглядел! Прости и помоги! — ревел он жалостным голосом.

— В чем я могу помочь? И что за слово передает мне полководец Гортхауэр?

— Вот он как раз и говорит — спаси, Властелин, Гонна, сына Гонна, вождя нашего! Спаси брата!

— Что с ним?

— Да ранили его, Властелин.

— И что — Гортхауэр не смог помочь ему?

— Как не смог! Давно бы умер брат, если бы не он! Да вот на все сил не хватило. Вези, говорит, к самому. Коней дал, знак дал…

— Хорошо. Несите раненого. И уходите. Потом позову.

Когда воины уходили, он поймал на себе недоверчивый взгляд. «Любопытно все же — каким они представляли себе меня?»

Раненый был мужчиной могучего сложения, лет сорока с виду — солидный возраст для этих недолго живущих людей. Темные, слипшиеся на лбу от пота волосы заплетены на висках в косицы, длинные усы мешаются с густой бородой, явным предметом гордости хозяина. Карие глаза ярко блестят на бледном лице. Вала отшвырнул задубевший от крови и грязи когда-то зеленый плащ.