Мария НЕКРАСОВА

ТОЛСТЫЙ – СПАСИТЕЛЬ ФРАНЦУЗСКОЙ КОРОНЫ

Глава I

Кому нужна Большая Королевская Печать?

Родителей не выбирают: какие достались, с теми и будешь маяться всю жизнь. Тонкий давно с этим смирился, но Ленка, его сестра, была категорически против такой несправедливости.

– Ну подумай, Саня, – тараторила она, прыгая вокруг Тонкого на одной ноге (на второй были накрашены ногти, и Ленка их так сушила). – Подумай: к тому, что в учебное время их дома не бывает, еще можно привыкнуть, но в каникулы! – Она потеряла равновесие, взвизгнула и упала. – Это безобразие, Саня! – вопила сестра, поднимаясь. – Ты как хочешь, а я им объявляю бойкот!

Тонкий пожал плечами: пусть объявляет, если хочется. Всю зиму родителей не видела, ждала, скучала. Сейчас они приедут, а Ленке с ними и словом не перекинуться, потому что нельзя – бойкот, господа. Где логика?

– Не советую, – ответил он. – Вдруг они скажут: «Наша дочка – дура», – а ты не сможешь ответить!

– Сам ты наша дочка! – Сестра отвесила Тонкому подзатыльник и ускакала к себе.

Да, если бы можно было выбирать, то родителей-дипломатов Сашка ни за что не выбрал бы. Они все время в отъезде, собственные дети помнят их по фотокарточкам, а то встретили бы и не узнали.

Приезжают такие родители дня на два, чтобы поменять тяжелый чемодан с теплыми вещами для Канады на легкий с плавками для Австралии и вновь отбыть в командировку. В этот короткий срок они пытаются наверстать упущенное и быстренько перевоспитать своих детей, чтобы хватило до следующего приезда. «Вымой руки!» (ноги, полы), «Не ходи гулять без шапки!» (хотя на дворе уже середина марта), «Делай уроки!» (когда у тебя каникулы).

Тонкий вернулся к себе и еще раз перечитал мамино электронное письмо: «Саня и Леночка! К сожалению, мы не можем провести с вами эти каникулы, как обещали, – наш отпуск отложили на лето. Весь март мы будем в Париже, а вам заказали тур в долину Луары – это близко, всего несколько часов на автобусе. Присматривать за вами будет гувернантка, мадемуазель Жозефа. Она замечательная, тридцать лет детей воспитывает. Мы прилетим завтра утром, в 4.30. Будьте умниками, собирайтесь, ваш самолет послезавтра». Вот так. Ни «здрасьте», ни «до свидания», ни «как-то вы без нас, дорогие дети?».

Тонкий вздохнул и полез в поисковик. Надо ж узнать, что за Луара такая и почему в ее честь назвали долину. Услужливый компьютер подумал несколько секунд и выдал информацию:

«Луара – самая большая река Франции. Длина 1010 км, площадь бассейна – 115 000 кв. км. Берет начало в Севеннах на высоте 1375 м. Течет по возвышенной местности Центрального Французского массива». Интересно и ничего не понятно. Что такое «площадь бассейна»? В реке еще и бассейн есть?

Тонкий представил себе эту большую реку в тысячу десять километров длиной, а у берега – бассейн, вроде лягушатника в детском лагере. Несколько квадратных метров огорожены веревкой с поплавками, чтобы малышня далеко не заплывала. Да, но площадь луарского бассейна – сто пятнадцать тысяч квадратных километров! Что-то слишком большой… «Ладно, – решил Тонкий, – приедем – разберемся». А «Центральный Французский массив» звучит солидно. Почти как «Центральный телеграф».

Ленка подскочила и заглянула через плечо:

– Смотришь, куда едем? Там сейчас тепло, Сань? Че с собой брать-то?

Тонкий ткнул пальцем в экран.

– Непонятно! – отрезала Ленка, пробежав глазами по веб-странице. – Ты мне скажи, брать купальник или теплую одежду?

– Разговорник возьми, – буркнул Тонкий. – Разговорник и словарь. А лучше два, чтоб у каждого было.

Как ни странно, сестру вполне устроил такой ответ, и она упорхнула копаться в книгах. «Утром приедут мама с папой, они расскажут, какой климат в долине Луары, – думал Тонкий. – Вот тогда и узнаем, что брать с собой».

Он рассеянно листал веб-страницы. Что ж, каникулы обещают быть интересными. Жаль, Толстого вряд ли разрешат взять с собой. С животными уехать за границу трудно, тем более с крысами. Крыс никто не жалует. А зря!

Сашка достал из клетки Толстого и посадил на стол. Верному крысу не понравилось, что хозяин нарушил его покой. Толстый недовольно зашипел и перебрался спать к Сашке за пазуху. Толстый хороший. Маленький и умный, вроде карманной собаки-ищейки. С его помощью Сашка однажды разоблачил фальшивомонетчика, и теперь даже Ленка, которая крыс вообще-то терпеть не может, уважает Толстого. Да что Ленка! Ленкин котенок позволяет Толстому ковыряться в своей миске. А ведь когда-то сестренка притащила в дом кошку специально, чтобы насолить верному крысу! Но это было давно, до первого крысиного подвига (второго Толстый еще не совершил, но Сашка не сомневался, что все еще впереди). Думая о своем, Тонкий открыл очередной документ и чуть не свалил со стола клавиатуру.

«Похищение века, — гласила заметка электронной газеты. – Из Амбуаза, одного из красивейших замков Луары, украдена Большая Королевская Печать. По подозрению в краже арестован реставратор Пьер Вибре. Месяц назад он взял из музея подлинник для реставрационных работ, а вчера вернул копию. Подмену заметил один из экскурсантов, профессор истории, он заявил, что копия выполнена грубо и наспех».

Тонкий так и замер с открытым ртом. Ничего себе страсти бушуют во французской провинции!

В комнату опять влетела Ленка:

– Ты че не собираешься?! – Она зацепилась взглядом за строчку на экране и хлопнула Тонкого по плечу: – Что, братан, сыщик едет в командировку?

– Отстань, – Тонкий спихнул сестренкину руку, – тоже скажешь.

Отвратительнейшая черта – читать мысли брата и превращать их в посмешище. За это надо наказывать, как за взлом. На Сашкином счету действительно уже есть одно раскрытое уголовное дело, но этого мало, чтобы говорить: «Сыщик едет в командировку». А так хотелось!

Ленка хмыкнула и убежала к себе, а Тонкий остался переваривать полученную информацию и (чего там, у нас все свои) обдумывать план оперативно-розыскных мероприятий.

Странный этот реставратор. Знал же, что будет первым подозреваемым! Мог нормально отреставрировать эту печать, вернуть, а через месячишко… Или хоть копию хорошую сделать. А то говорят: «Грубо, наспех». Нет, господа, так музейные экспонаты не крадут!

А на фиг вообще реставратору печать? Тонкий посмотрел на фотку в электронной газете: колотушка и колотушка, хоть и позолоченная. Орехи, что ли, ею колоть, как в «Принце и нищем»? Он еще покопался в Интернете и нашел другую статью про это похищение. Там популярно объяснялось, как с помощью этой печати можно озолотиться. Берется лист старинной бумаги (вырывается чистый из книги), варятся чернила по старинным рецептам, подделывается документ эпохи какого-нибудь Людовика и пускается на продажу… Так вот оно что!

Тонкий выключил компьютер и стал устанавливать мольберт. Когда человеку четырнадцать лет и он мечтает стать художником, самый сладкий запах для него – запах красок, самое волнующее зрелище – белый лист бумаги или холст, на котором может возникнуть все, что пожелаешь, а самое приятное занятие – рисовать, рисовать, рисовать… Когда рисуешь, лучше думается.

– Саня! Саня, подъем! Мама с папой приехали! – Ленка трясла его за плечо.

Интересно. Тонкий вроде ложиться не собирался. Когда успел уснуть? Он оторвал голову от подушки и увидел… Нет, это была не подушка. «В конце концов, ничего особенного, – решил Тонкий. – Писатели и программисты спят лицом на клавиатуре, гости – лицом в тарелке, а художники, соответственно, – лицом в палитре. Все правильно».

Зеркала поблизости не было, но, глядя на Ленку, Сашка понял, что неслабо вымазался. Ленка веселилась, как будто увидела по меньшей мере двух индейцев в боевой раскраске.

Пропустим, как радовались брат и сестра приезду родителей, как папа ныл, что у него болит спина, а Сашка уже не маленький, чтобы вешаться на шею… Это все лирика для взрослых книг, нам она ни к чему. Мы с вами понимаем, что раз уж собственные родители, как бы им там ни радовались, отдают детей на растерзание французской гувернантке, то надо хотя бы выбрать достойную гувернантку. Какая уж тут лирика!

– Па, а что за Фрёкен Бок с нами поедет? – спросил Сашка.

– Не фрёкен, а мадемуазель, – поправила мама.

– Не Бок, а Жозефа, – подхватил папа. – Сейчас покажу.

Он включил ноутбук.

– Вот, мне письмо от нее пришло с фотографией.

Сашка глянул – да, эта дама рождена быть гувернанткой. Она сфотографировалась на какой-то французской кухне: пожилая, очкастая, в цветастом фартучке – вылитая Фрёкен Бок! Ох, каникулы…

– Она по-русски может? – спросил Тонкий.

– Может, – ответил папа. – По-русски, по-английски и по-немецки. Еще вас с Леной поднатаскает! Будете полиглоты. – Он приобнял Сашку за плечи. – Да не волнуйся, она хорошая, тридцать лет гувернанткой работает!

«Оно и видно, – подумал Тонкий, – если человек знает три иностранных языка и добровольно идет работать гувернанткой, значит, это призвание. Как увидит, сразу набросится и погонит мыть руки!»

Он еще раз посмотрел на фотографию: с экрана ноутбука на Сашку взирала французская Фрёкен Бок, вот уже тридцать лет воспитывающая детей русско-, франко-, англо– и германоязычных стран. Мадемуазель Жозефа…

– Мадемуазель Жозе-Фу! – оценил ситуацию Тонкий.

– Мадемуазель Жозе-до-ре-ми-фа-соль! – согласилась с ним Ленка.

– Длинноватые прозвища, – встряла мама. – Зовите ее просто Же-Фу-Зе, ей понравится.

Ленка благодарно закивала: она решила, что мама придумала классную кликуху для гувернантки. Тонкий поморщился. Ему было стыдно за невежду-сестру, которая к тому же вдруг уверовала в мамину демократичность. Неясно, что ли: «Же-Фу-Зе» очень похоже на: «Же ву зэм» – «Я вас люблю» по-французски. Конечно, гувернантке понравится, только фиг ей!

Невежда-сестра была наказана. Она-то в школе учила французский! Ленке никак нельзя было не знать, что такое «же ву зэм». И мама ей об этом напомнила:

– Значит, говоришь, у тебя четверка по французскому?

– Угу, – беззаботно ответила эта дурочка, не чуя подвоха.

И тогда мама вынесла приговор:

– ПОКАЖИ-КА ДНЕВНИК!

Родителей не выбирают.

Глава II

Снегурочка и бандит

Ленка перетащила чемодан в комнату к Тонкому и теперь укладывала свои вещи под чутким руководством брата. Если недоглядеть, она, пожалуй, соберется! Засунет не шляпу в чемодан, а наоборот – чемодан в шляпу, как фокусник. Так и поедет налегке, зато в шляпе. А Тонкий должен будет переть свой тяжелый чемодан, потому что собрался правильно… Ну уж фиг ей!

– Куда ты положила разговорник?! – ворчал Сашка. – Пока его найдешь, тебе такого наговорят, а ты и ответить не сможешь!

Увы, чем справедливее были слова, тем они вернее пролетали мимо Ленкиных ушей. Она безмятежно выслушала брата и сказала:

– Как знаешь, Сань, а мне это уже не нравится!

– Что тебе не нравится?

– Место, куда мы едем, – буркнула Ленка. – Там купаться еще нельзя, мама сказала. Зачем лететь куда-то к черту на рога, если там все равно не лето?

– Зачем на улицу выходить, если дома есть ванна, телик и холодильник? – передразнил ее Тонкий, выкапывая разговорник со дна чемодана. – Положи поближе, а лучше в руки возьми. Может, он еще в самолете понадобится.

Ленка среагировала адекватно, то есть примерно так, как ожидал Тонкий. Она сказала: «Дурак», – звезданула Сашку разговорником по голове и запихала книжку обратно на дно.

«Вообще-то она права, – рассуждал Тонкий, потирая макушку. – Весенние каникулы не такие уж длинные, а март не такой уж теплый. Было бы неплохо сейчас позагорать, искупаться… Да и луарцы обрадовались бы хорошей погоде. Был бы я синоптиком, предсказал бы на Луаре жару, хотя бы на время каникул».

Тонкий снаряжался, как настоящий детектив: блокнот, фотоаппарат… Жаль, Толстого с собой не возьмешь! Он бы помог разобраться в деле о похищении печати. Но ничего, Тонкий справится и один. Вчера, прежде чем уснуть, он принял целых два решения:

а) получше выучить французский (а то как же переговариваться с подозреваемыми и свидетелями!);

б) по приезде первым делом рвануть в Амбуаз на разведку, а потом узнать, где мастерская реставратора, – и туда. Может, кто-то что-то видел… В общем, как говорят оперативники, заняться сбором информации.

Он уже раскопал в старых маминых вещах диск с уроками французского и собирался под бурчание плеера: «Булочка – бриошь. Джем – желе, конфитюр. Кофе – кафе».

Толстый бегал по комнате, принимая активное участие в сборах. Заглянул в чемодан к Тонкому, заглянул к Ленке. Нашел у нее катушку ниток и покатил передними лапами в свою клетку. Все крысы – воришки, даже домашние. Толстый однажды ночью спер заведенный будильник и спрятал в диван. Сашка утром чуть с ума не сошел. Слышит – будильник звонит, а где?! Верному крысу нужно все, что сможет унести. Спроси, зачем, – не ответит.

– Отдай нитки, грызун! – Ленка попыталась сцапать Толстого за хвост, но схватила только воздух. Да еще не удержала равновесие и шлепнулась. Толстый с катушкой удрал, Тонкий захихикал, но тут же посерьезнел и окинул Ленкин чемодан цепким взглядом таможенника:

– Аптечку взяла? Йод, бинт, пластырь?

Ленка закивала. Для надежности Тонкий заглянул в ее чемодан: да, вот он, йод, бинт…

– Пластыря нет.

– Как нет?! – возмутилась Ленка. – Только что же клала, смотри! – Она посмотрела сама и признала: – Правда нет. Сейчас положу.

По квартире носилась мама, она собралась первой и теперь помогала отстающим. Сашка слушал ее топот и радовался, что мама у него одна. Две бы пол проломили. На полной скорости единственная мама влетела в комнату:

– Все взяли? Лена: одежда, белье, туалетные принадлежности, разговорник, аптечка… Пластырь положи – пригодится! – и ускакала так же быстро, как появилась.

– Только что положила, – пожала плечами Ленка, но на всякий случай сунулась в аптечку: – Ой, и правда нет! Наверное, собиралась положить и забыла.

Тонкий утрамбовывал джинсы. Свежепостиранные, они стояли колом и занимали слишком много места. Погладить их уже не оставалось времени, и Сашка действовал грубо: сложил джинсы между двумя книгами и уселся сверху. С высоты ему все было видно, в том числе сестренкин чемодан с аптечкой без пластыря.

– Да положи ты пластырь, наконец! – Сашка уже начинал злиться. – Опаздываем!

– Положи…ла, – Ленка удивленно разглядывала аптечку. – Правда, Сань, только что… Куда он делся?..

Теряя терпение, Тонкий встал с книг, подошел к столу, сам достал из ящика пачку пластыря… На столе стояла клетка Толстого. Новенькая, блестящая, со стеклянной кормушкой, деревянной катушкой и тремя пачками злополучного пластыря!.. Все крысы – воришки.

Турист дипломату не товарищ, поэтому Тонкий с Ленкой летели утром, а мама с папой другим рейсом – вечером. Но детей проводили. Довезли до турагентства, сели с ними в автобус, чтобы вместе доехать до аэропорта.

Туристическая группа у Тонкого с Ленкой была небольшая: пол-автобуса вместе с провожающими. Тонкий оглядел пассажиров в надежде встретить человеческое существо моложе шестнадцати лет, чтобы было с кем делиться впечатлениями во время поездки. В чужой стране тяжело без товарища. Ленка не в счет. Но все в группе были намного старше Тонкого.

Папа, раскрыв ноутбук, вдумчиво шлепал по клавишам. Ему по барабану: хоть в самолете, хоть в автобусе, хоть дома на диване – работа не ждет, господа! Мама поправляла шапку на Ленке и давала ценные указания:

– Слушайтесь мадемуазель Жозефу, она встретит вас в аэропорту. У нее будет табличка с надписью «Уткины». По-русски, – добавила она, строго взглянув на Ленку. У сестренки по французскому была тройка, и мама вчера в этом убедилась.

– Здорово! – не смутилась Ленка. – С такими табличками президентов встречают и поп-звезд. Я по телику видела.

– А «Французский язык для дошкольников» ты по телику не видела? – поинтересовался Тонкий. – Преинтересная передача, тебе бы понравилось!

Не будь рядом родителей, Тонкий получил бы по шее. Но с мамой бояться нечего, она не любит, когда дерутся. Значит, можно позлить Ленку в свое удовольствие.

Сестренка что-то прошипела в ответ и стала рассматривать вид из окна. Ничего интересного: дома, деревья – Москва. Через несколько часов все будет по-другому. Они прилетят в другой город и даже в другую страну, сядут в другой автобус с другим окном, а из окна откроется другой вид. На Луаре, наверное, все по-другому.

Тонкий попытался представить себе французский автобус, мчащий их с Ленкой по французским улицам в долину Луары. Автобус наверняка будет двухэтажный, улицы чистые, шумные, с какими-нибудь невиданными деревьями. И отовсюду видна Эйфелева башня… «Паштет – пате. Пирожное – гато. Тост – тост», — бухтел в уши плеер.

В аэропорту стоял ровный гул. Говорили улетающие, говорили провожающие. Усталый таможенник вполголоса поинтересовался, есть ли у кого в Сашкиной группе ценности или взрывчатка. У нескольких человек оказалось, их заставили заполнять какие-то бумаги, а остальных спокойно пропустили. «Ничего себе! – подумал Тонкий. – Я думал, весь чемодан перероют! А тут… Папа говорил, что таможня задерживает только десять процентов контрабанды. Теперь понятно почему. Странно, что хоть десять задержать удается. Да этот таможенник даже про оружие-наркотики не спросил!..»

Потом чемоданы просветили рентгеном, и Тонкий немного утешился. Может, наркотики так и не найдут, но уж оружие – обязательно. Пока их с Ленкой вещи вползали по транспортеру в ящик рентгеновского аппарата, Тонкий забежал вперед и посмотрел на экран. В своем чемодане он увидел тюбики красок, заклепки на джинсах и внутренности фотоаппарата. А в Ленкином, помимо прочего, обнаружились запрещенные мамой пудреница и помада.

Туристы галдели и толкались. Таможенник шептал про ценности и взрывчатку. Маму с папой дальше не пустили, они стояли за барьером и махали руками. А Ленка плакала. Она всегда так, когда уезжает из дома хотя бы на неделю.

Тонкий потащил ее за собой по коридору. Обернуться, помахать родителям ему не дали: сзади напирали другие туристы. Им не терпелось поскорее забраться в самолет и улететь на заслуженный отдых. Пассажиров прибавилось: в аэропорту к группе Тонкого и Ленки присоединились другие. Группами руководили гиды. То есть гидши… То есть…

Коридор кончился прямо в самолете. Нет, конечно, самолет подогнали к концу коридора. Один шаг – и ты уже на борту. Улыбчивая стюардесса мельком взглянула на билеты, показала рукой:

– Второй салон, ваши места слева.

Тонкий усадил сестру к иллюминатору. Она продолжала реветь.

– Гид – это мужчина, а как будет гид-женщина? – попытался он отвлечь Ленку.

– Гидра, – буркнула сестра. Ей было не до тонкостей словообразования.

Тонкий вспомнил картинку из учебника биологии. А что? Похоже! Палка, огуречик и торчащие в разные стороны космы там, где должна быть голова.

Гидра перехватила Сашкин взгляд, увидела, что Ленка ревет, и подошла:

– Все в порядке?

Тонкий лишний раз убедился: хорошие взрослые – ручные взрослые. Ну, там, дед, бабушка, мама с папой, когда они рядом. А прочим на тебя наплевать. Даже Гидре, хотя она проводник туристической группы и отвечает за тебя головой. Лишь бы ребенок не простудился да из самолета не выпал, а что ревет, это не беда, все в порядке.

– Да, все отлично! – ответил Тонкий. – У сестренки просто аллергия на самолеты, вот и ревет. У вас супрастинчику не найдется?

Гидра не поняла. Она позвала стюардессу и попросила супрастин.

– Выпей, девочка, – она протянула Ленке таблетку. – Выпей, полегчает.

Ленка еще не доревела. Это был обязательный ритуал, как подъем флага на боевом корабле. Чтобы не отвлекаться на объяснения, она проглотила таблетку и запила из протянутого стюардессой стаканчика. Сашке был показан кулак, после чего Ленка вернулась к прерванному занятию.

– Шуток не понимает, – шепнул ей Тонкий. Он чувствовал себя виноватым. Зареванная сестра вдруг оживилась:

– А давай проверим!

Нет, поймите правильно: Александр Уткин уже вполне самостоятельный мужчина. Он умеет рисовать не хуже многих взрослых, он хорошо учится, сам убирает в своей и Ленкиной комнате и никогда не позволит себе непростительного ребячества! Но если мама с папой и даже бабушка с дедом далеко за бортом, а любимую сестренку – век бы ее не знать – обидела какая-то там Гидра…

– А как? – загорелся Тонкий. Ленка несамостоятельная и учится так себе, но насчет шуточек соображает.

Гидра тем временем, набегавшись по салону и убедившись, что вся группа расселась и никто не пропал, умиротворенно плюхнулась на свое место. У Ленки за спиной.

На пробу сестренка опустила спинку своего кресла, так, что она оказалась на коленях у Гидры, и, запрокинув голову, вежливо поинтересовалась:

– А почему нам не дали пепельниц?

– Курить и опускать спинку можно только после взлета, – невозмутимо ответила Гидра.

Обескураженно крякнув, Ленка вернулась в исходную позицию.

– Тяжелый случай, – зашипела она на ухо брату. – Тут нужна крепостная артиллерия!

Тонкий рассеянно вертел в руках разговорник. Ленка-то свой запихала на дно чемодана, а Сашка боялся, что он может понадобиться уже в самолете, поэтому взял в руки. И теперь вертел, не зная, куда девать. Стюардесса говорила по-русски: «Пристегните ремни – не курите – взлетаем»… На ремне была пряжка. Чтобы ее застегнуть, надо было положить книгу на колени. Тонкий положил и, конечно, уронил. Наклонился поднять…

– Ленка! – оживленно зашипел он. – Ленка, Гидра разувается! Давай ботинки стащим!

Но сестре не понравился такой дешевый фокус. Она оказалась гораздо изобретательнее.

– Подожди, пока взлетим, – шепнула она. – Тогда кино будут показывать.

Тонкий не понял, что она имела в виду, но ботинки брать не стал. Ленке виднее.

Самолет пошел на взлет. Пол под ногами мелко затрясло. «Странно, – подумал Тонкий. – Вроде на взлетной полосе кочек не наблюдалось». А пол трясся и трясся под ногами, а потом вовсе ушел из-под ног. Секундой позже Сашка сообразил, что пол-то – вот он, это земля осталась внизу. Они взлетели.

Для верности он взглянул в иллюминатор. Еще были видны крыши загородных домов и серая веревочка шоссе. Уши заложило, крыши стали размером с почтовую марку, превратились в точки и пропали из виду. «Летим!» – подумал Тонкий.

– Летим! – шепнул он сестре. Ленка прилипла к иллюминатору:

– Смотри, облака!

Облака были внизу, а не наверху, как он привык видеть с земли. «Сюда мольберт не затащишь, – подумал Тонкий. – Жаль, неплохой получился бы рисунок. Облака внизу – авангард!»

Зажегся телеэкран. Крутили какой-то американский фильм. Звука не было, стюардесса раздавала желающим наушники. Ленка отказалась, а Тонкий слушал плеер с французским. Только стюардесса ушла, сестренка отобрала у Тонкого плеер, включила запись и предложила:

– Давай споем!

Тонкий сперва не понял юмора. Высота, что ли, так действует на сестренку? Что ее петь-то потянуло? Ленка показала глазами за спину. Там Гидра и ее сосед балдели в наушниках. Словно в жизни не видели ничего интереснее тупой американской мелодрамы, где героиня вот уже минуты три беззвучно ругалась с героем и до сих пор никто никому не врезал и даже не взорвал ни одного небоскреба. Тонкий понял, кивнул и затянул дурным голосом:

– В ле-су роди-лась е-лочка!

– Под ней сидел бан-дит! – подхватила Ленка. Почти все пассажиры были в наушниках, только дедушка из соседнего ряда оторвался от газеты, чтобы погрозить пальцем расшалившимся подросткам. Душещипательную песню о том, как Снегурочка с бандитом взорвали елочку, Тонкий с Ленкой допели до конца. Как раз к тому времени на экране возникла какая-то голливудская певица и принялась разевать рот, как будто хотела проглотить микрофон.

– Давай! – шепнула Ленка.

Тонкий взял плеер, опустился на четвереньки и пополз к Гидриному креслу. Ползти было недалеко. Пассажиры были увлечены фильмом, а дедушка – газетой. Гнездо для телевизионных наушников было в подлокотнике кресла. Не дыша, Сашка выдернул проводок, воткнул в плеер, включил «плей» и бесшумно скользнул на место.

Очень долго ничего не происходило. Секунды две. Тонкий уже начал волноваться: неужели Гидре понравилось их с Ленкой пение? Или плеер сломался? Ленка достала зеркальце, подвинулась поближе к брату, чтобы сквозь щель между креслами видеть в зеркальце Гидру. Сестренка сделала вид, что рассматривает свою прическу и советуется с Тонким.

– Все-таки не идет мне челка, – заявила она, глядя, как у Гидры в зеркале вытягивается лицо.

– Ну почему? – деликатно возразил Тонкий, наблюдая, как у Гидры вылезают из орбит глаза и отвисает челюсть. – Надо ее только поаккуратнее укладывать. Сейчас покажу…

– Сейчас я вам покажу! – рявкнула Гидра, стаскивая наушники. – Я вам покажу Снегурочку с динамитом!

Брат и сестра не стали ждать, когда Гидра им покажет, сорвались с мест, побежали в хвост самолета и спрятались в туалете. Они втиснулись вдвоем в тесную кабинку и долго не могли просмеяться. Гидра за ними не погналась, но на второй минуте в кабинку вошла пожилая пассажирка и удивленно поинтересовалась:

– А что это вы здесь вдвоем делаете?

Тонкий не мог ответить. Он смеялся. Взрослому и вполне самостоятельному мужчине Александру Уткину было легко и весело, как десять лет назад в песочнице.

– Слышь, Лен, – заметил он, когда вновь обрел способность говорить. – А шуток-то Гидра не понимает!

Глава III

Дубак!

Говорят, крысы могут жить где угодно: хоть в духовке, хоть в холодильнике. Это почти правда: если температуру в духовке установить минимальную, а в холодильнике, наоборот, – сделать потеплее, крыса может пожить и там, и там. Но человек, извините, тоже может жить в более суровом мире, где нет ни дискотек, ни сладкого, зато полным-полно школ. Может. Но это не значит, что он будет чувствовать себя хорошо.

Толстый замерз. Ему дуло в бока, дуло в нос, дуло в голый морозонеустойчивый хвост. Болела голова. У крыс она тоже иногда болит, хотя гораздо реже, чем у людей. Ломило лапы, и уши заложило.

Толстый взъерошил шерсть и зажмурился. Сам виноват. Куда залез? Запах у норы был знакомый, хозяйский, но хозяин его сюда не сажал. Сам забрался, верный крыс. Вот и получай теперь ветер во все места и головную боль: скоро ли выпустят? Чем скорее, тем лучше. Толстый подобрал хвост под себя и свернулся в клубок. Вокруг было полно теплых тряпок и бумаги, но это не спасало. Сквозняк просачивался сквозь тряпки, пробирался между листочками бумаги и нападал на маленького серого крыса. Было трудно дышать.

Двуногий бы здесь не выжил: у них постоянно гипертония-гипотония, температура теплового комфорта – восемнадцать градусов. Семнадцать или девятнадцать – это уже тепловой дискомфорт. А здесь примерно минус тридцать восемь. Человек бы замерз, а для крысы – терпимо. Хотя все равно дубак.

Кстати, минус тридцать восемь – холодновато для марта. Прохладная нынче весна, ничего не скажешь. Между нами, Толстому еще нет и года, и это первая весна в его жизни. Тем не менее любая крыса всегда знает, какое теперь время года, что оно сулит и что будет дальше. Дальше будет авитаминоз и линька – Толстый это знал. Ему будут давать меньше овощей, и шерсть на боках вылезет. «Потом наступит лето и будет жарко, – размечтался Толстый. – Буду целыми днями греться на подоконнике, подставляя солнышку бока, нос и (уй, как же холодно!) хвост. Хвост особенно. Хвост – прежде всего, на нем шерсти нет, поэтому он сильнее мерзнет».

Глава IV

Буржуй!

«Грибы – шампиньон ». Тонкий зевнул и свернулся в уютном пассажирском кресле. Когда ж прилетим-то? Самолет должен сесть в Париже, а до Луары группа будет добираться автобусом. Ленка мечтала увидеть Париж, как все девчонки. Тонкий, как мужчина и как художник, предпочитал долину Луары. Потому что среди множества луарских замков есть Амбуаз, где, помимо прочего, долгое время жил великий художник Леонардо да Винчи. Говорят, там все сохранилось, как было при нем: обстановка, дневники художника, может быть, даже эскизы картин… Хотя в Париже – Лувр, тоже интересно.

В проход вышла стюардесса, заулыбалась, как теледикторша, и торжественно произнесла:

– Дамы и господа, наш самолет совершает посадку в международном аэропорту Орли. Просьба пристегнуть ремни и не курить. – Она повторила это еще на трех языках, чтобы до всех дошло, и удалилась.

Все дружно защелкали пряжками. «Подлетаем-подлетаем», – напевал про себя Тонкий. Ему не терпелось поскорее ступить на твердую землю.

– Буржуй! Буржуй! – кричала маленькая старушка из толпы встречающих. Тонкий подумал, что и здесь, в Париже, существует классовая ненависть. Прокатился человек на самолете, а в аэропорту его поджидает пенсионерка, которая на самолете прокатиться не может и за это обзывает человека «буржуем». – Буржуй! – не унималась старушка. Она смешно подпрыгивала и размахивала широкой деревянной лопатой, как у дворника.

– Сань, – Ленка потянула брата за рукав. – По-моему, это нас встречают.

– Где?

– Да вон же! – Ленка показала на старушку с лопатой. – Видишь, она нам машет, здоровается, и табличка у нее…

Тонкий еще раз посмотрел на старушку: точно! Дворницкая лопата на самом деле – табличка с надписью «Уткины», просто старушка ее все время вертит, а с обратной стороны табличка действительно похожа на лопату. И старушка – не такая уж старушка. В смысле, не пенсионерка – ей лет пятьдесят. И кричит она не «Буржуй», а «Бонжур!».

– Бонжур! – рявкнул Тонкий и стал продираться сквозь толпу к гувернантке.

– Так вот ты какая, мадемуазель Жозе-фу! – шепнула Ленка.

– Уткины? – с сомнением спросила гувернантка, когда они подошли к ней.

Тонкий с Ленкой закивали. Вблизи Фрёкен Бок выглядела нехрупкой: штангу, конечно, не поднимет, но поставить подростка в угол у нее сил хватит.

– Элен, – томно произнесла гувернантка, обращаясь к Ленке. – Элен, не смотрыте на меня так! Я не кюсачая.

Тонкий прыснул в кулак: вот оно, подлинное французское произношение. А Ленка-то мучилась, ломая перед зеркалом язык!

– Алекса-андр! – продолжала развлекать гувернантка. – Ничего смешнёва!

– Ай эм сорри, – смущенно пробормотал Тонкий. А Ленка заржала в голос.

– Разговорник возьми, разговорник возьми, – передразнивала она. – Алле, гараж, мы во Франции!