ТОЛЬКО ВДВОЕМ…

 
      Около ворот интерната стоит длинная низкая машина, похожая на самолет. Около нее толпятся мальчишки. Папа, в легком летнем пальто, без шапки, идет по асфальтовой дорожке, морщась от встречного холодного ветра. Его легкие туфли скрипят по снегу. Он идет и покусывает губы. Он молчит.
      Нана в валенках, в шубке, в теплой белой шапке. Только варежки не надеты. Они висят из рукавов, привязанные на тесемку. Нана тоже молчит. Так они идут вдвоем, отец и дочка. И никто, кроме них двоих, не знает, почему они молчат, почему не обнялись при встрече…
      Ребята смотрят из окон им вслед.
      Папе, наверное, очень холодно. Он спешит в машину. А Нана старается идти помедленнее, ей страшно остаться с ним вдвоем. Папа дергает Нану за руку.
      - Иди скорее! - сердито, сквозь зубы, говорит он и тянет Нану за собой.
      "Вот странная девочка…" - сказала Любовь Петровна…
      Ах, если бы она знала! Если бы она знала!
      Открывается дверца машины. Папа нагибается, вталкивает в машину Нану и садится рядом с кем-то.
      - Она? - спрашивает сидящий в машине человек.
      И Нана видит американца, который был у них в интернате. Он сидит, развалившись на низком мягком сиденье, и курит.
      - Здравствуйте, мисс Ангола, - говорит он, криво улыбаясь, и длинными сухими пальцами старается ущипнуть Нану за щеку.
      Нана отворачивается. Ей хочется сказать: "Я не мисс! Я обыкновенная девочка. Я скоро буду октябренком…" Но она молчит, опустив голову, ни на кого не глядя, застыв между американцем и папой.
      Переводчица садится рядом с шофером, и машина трогается.
      Мелькают знакомые деревья большого парка. Мимо них столько раз на автобусе проезжали мама и Нана. Им всегда было весело. А сейчас? Мелькают дома, автобусы, машины… Вот стоит милиционер. Совсем рядом с ним машина останавливается. Зажегся красный глаз светофора. Может быть, открыть дверцу, крикнуть: "Я не хочу ехать с ними! Я не хочу!" Милиционер возьмет и отвезет Нану обратно в интернат…
      Но загорается желтый свет, машина срывается с места и, шипя, скользит дальше по широким улицам.
      Значит, папе сказал американец, что Нана учится в этом интернате? Вот кто виноват во всем!.. "Я буду молчать! - думает Нана. - Буду молчать, пока не приедет мама. Она приедет в шесть часов. Уже скоро. Я ничего ему не скажу!.."
      Они едут по набережной, потом по широкому мосту. Около высокого дома, похожего на дворец, которые бывают в сказках, машина останавливается.
      - Сегодня вы нам не нужны больше! - говорит папа переводчице. - Я прошу вас побеспокоиться о билетах. Завтра в двенадцать часов я улетаю. Я прошу вас быть у меня в гостинице в десять часов.
      Переводчица говорит "до свидания", и папа тянет Нану за руку в огромные двери, а американец уезжает на машине, похожей на самолет.
      "Он завтра улетает в двенадцать часов… - думает Нана. - Как хорошо! Значит, только один вечер нам с мамой придется побыть с ним. Как хорошо! Потом я вернусь в интернат или поеду к маме…" И Нана уже спокойно смотрит на строгое темное лицо отца. Сердце стучит в груди, но Нана успокаивает себя: "Сейчас приедет мама! Сейчас приедет мама! Как она, наверное, испугалась, когда увидела папу! Бедная мама… Она думала, что он не сможет приехать!"
      Вот они поднимаются на лифте, проходят по длинному коридору. Около какого-то столика папа останавливается, и приветливая женщина дает ему ключ.
      - Пожалуйста! - говорит она и улыбается Нане.
      А папа не понимает этого русского слова и молчит. И вдруг Нане становится совсем не страшно, и она тоже улыбается и говорит:
      - Спасибо большое!
      - Ах ты, милая! - говорит женщина. - Ты говоришь по-русски? Вот умница!
      Но папа гневно сдвигает брови и тянет Нану за собой по длинному коридору. С двух сторон все двери, двери и двери…
      Наконец одну из них папа отпирает ключом, пропускает Нану вперед и захлопывает дверь.
      - Раздевайся! - говорит он и садится в кресло.
      Длинные папины ноги достают до середины комнаты. Он складывает руки на коленях и пристально смотрит на Нану: как она снимает шапку, шубку, валенки, рейтузы…
      - Ну вот, я и нашел тебя, - говорит он.
      Нана стоит перед ним на ковре, в школьной коричневой форме, в белом переднике. Это праздничная форма: ее надевают по праздникам. Нана забыла взять с собой ботинки. Она стоит в одних чулках и молчит.
      - Ты что, онемела? Ты что, онемела? Или ты забыла, что я твой отец? Почему ты молчишь?
      Нана опускает голову и ждет: может быть, отец ее ударит?..
      - Почему ты молчишь? Отвечай! - Отец большими шагами ходит по комнате. - Или ты разучилась говорить на родном языке? Или ты теперь говоришь только по-русски? - И он начинает хохотать. - Разносит чай советским детям! Как маленькая служанка! Я от стыда готов был сквозь землю провалиться! Моя дочь разносит чай советским детям!.. - И он опять хохочет. Но это смех не добрый. Это злой смех!..
      Отец ходит по комнате и нервно хрустит пальцами.
      - Почему ты молчишь? Разговаривай со мной! - вскрикивает он и, топнув ногой, останавливается перед Наной. - Ведь я твой отец!
      - Который час? - спрашивает Нана. - Когда же придет мама?
      - Мама? - Изумленные большие глаза пристально смотрят на Нану. - Мама? Ах да, она почему-то задержалась… - с досадой говорит отец. - Я приехал за вами. Завтра я улетаю в Америку. И беру вас обеих с собой. Пока у нас в стране идет война, мы будем жить в Америке. Я буду работать у господина Уилсона. Потом, когда всех революционеров у нас перестреляют, когда все будет спокойно, мы вернемся домой. Ты будешь учиться в Америке. Там школы гораздо лучше, чем здесь. Там тебе не придется разносить чай другим детям. Ты будешь только учиться… Завтра мы улетаем в Америку!
      Звонит телефон. Отец снимает трубку.
      - Алло! - говорит он, и на его лице появляется вежливая улыбка. - Да, господин Уилсон!
      Отец кланяется, как будто господин Уилсон может его видеть.
      - Да, господин Уилсон! Непременно, господин Уилсон. Все будет, как вы хотели. Только я не знаю, как быть с билетом? У меня не хватит денег… Хотя, вероятно, для маленького ребенка можно билета не брать? Правда, она довольно высокая. Ну, ничего! О, если вы будете так любезны… Я вам буду бесконечно благодарен…
      Берет с собой в Америку? И Нану, и маму? Билет для ребенка? Для нее, для Наны… Неужели мама согласилась уехать в Америку? Не может быть! Не может быть! Не может мама согласиться ехать в Америку! Это там маленьких детей травят собаками только за то, что у них кожа черного цвета. Это там маленьких детей не пускают в школу только потому, что у них кожа черного цвета.
      Мама сама показывала Нане фотографию, напечатанную в газете. "Смотри, Нана, - сказала она, - прабабушки и прадедушки этих детей когда-то родились в Африке, так же как наши прабабушки и прадедушки. Их продали в рабство в Америку. Их заковали в цепи и заставили работать. А теперь их маленькие правнуки не имеют права учиться. Так же как миллионы детей у нас в стране. Видишь, какие мы с тобой счастливые, что приехали сюда!"
      И вдруг теперь мама согласилась ехать в Америку! Не может быть! Почему же не идет мама? Почему она не идет так долго?
      Отец продолжает разговор. Он прикрывает телефонную трубку и говорит очень тихо:
      - Вы понимаете, вероятно, почему я должен взять ее с собой? О нет! Конечно, это все очень сложно. Но я должен. Вы понимаете, господин Уилсон?.. Так же, как когда-то ее взяли от меня…
      Отец бросает быстрый взгляд на Нану, он хочет узнать, слышит ли она, что он говорит. Но Нана стоит отвернувшись, он не видит ее лица.
      - Да, господин Уилсон. Сейчас я пойду, все выясню. До свиданья, господин Уилсон.

      Отец кладет трубку и смотрит на Нану, как будто хочет измерить ее с головы до ног…
      - Повернись ко мне, - говорит он.
      Нана поворачивается к нему лицом. Отец долго рассматривает ее, как будто видит впервые.
      - Я сейчас уйду ненадолго…
      - А мама? - с тревогой спрашивает Нана.
      - Мама… Мама… При чем здесь мама! - Отец швыряет на ковер папиросу и топчет ее каблуком.
      - Я ведь сказал, что скоро вернусь… Она меня подождет! - Отец идет к двери, потом останавливается.
      - Если будет звонить телефон, не подходи и не снимай трубку. Ты все равно ничего не поймешь. Слышишь?
      Нана кивает:
      - Слышу.
      Отец, нагнув голову, смотрит на Нану.
      - Тебе следует знать, что твоя мать никогда больше - слышишь, никогда! - не сможет вернуться на родину, потому что она жила в Москве. И я решил увезти тебя отсюда, потому что иначе и ты никогда не сможешь вернуться на родину. Поняла? Я делаю это для твоей же пользы!
      Отец открывает дверь и выскальзывает в коридор.
      Нана бросается к двери. Слышно, как поворачивается ключ. Отец запер ее. Зачем? Зачем он ее запер? Ведь сейчас должна прийти мама…
      На стене висят большие часы. Они показывают семь. А мамы все нет…
      Он сказал: "Когда всех революционеров перестреляют…" А как же дядя Марселу? Ведь он революционер? И Сабалу… Почему папа их так ненавидит? Почему он такой? Зачем он приехал сюда? Не может быть, чтобы мама решила уехать из Москвы. Позвонить по телефону?.. Кому? Нана не знает ни одного номера. А может быть, кто-нибудь ответит Нане. Хоть какой-нибудь русский голос. Нане страшно одной. Она пробегает через комнату и снимает трубку. Гудок. Длинный, протяжный… Никакого голоса. Ни одного слова. Что-то гудит и гудит. Нана кладет трубку на место. Подходит к окну. Подставляет стул, влезает на подоконник.
      Вот мост, по которому они ехали, залитый белым электрическим светом. Бегут машины. Горят фонари. На том берегу реки светятся окна множества домов. И все они ниже того окна, из которого смотрит Нана. Машины сверху кажутся маленькими, плоскими. Люди как игрушечные. Какой высокий этот дом…
      Ах, если бы Нана могла позвонить по телефону…
      "Мама! Я очень боюсь! Я очень боюсь! Он все-таки приехал в Москву! Он хочет увезти меня в Америку. Но я не хочу уезжать из Москвы! Я не хочу уезжать! Я хочу учиться писать и читать! И танцевать и рисовать. Я хочу быть дежурной, я хочу стать октябренком. Здесь никто меня не дразнит "черной". Здесь никто не смотрит на меня так, как смотрели там, в Африке, белые люди… Здесь все смотрят на меня так же ласково, как ты…
      Мама, где же ты? Приезжай скорее, возьми меня отсюда! Он приехал, он говорит, что ты никогда не сможешь вернуться на родину… Но ведь это неправда? Я знаю, что это неправда! Когда у нас окончится война, ты поедешь в Анголу и будешь учительницей. И я поеду с тобой… А в Америку я не хочу ехать!"
      В комнате, за ее спиной, раздался какой-то треск, и Нана даже не поняла сразу, что это звонит телефон. Вот еще раз… Еще… Подойти? Он не позволил… Все равно! А может быть, это звонит мама?..
      Она спрыгнула с подоконника и подбежала к телефону. Сняла трубку, молча прижала к уху…
      - Алло! - раздался незнакомый женский голос. - Алло! Кто у телефона?
      - Это я! - тихо сказала Нана.
      Женщина рассмеялась.
      - Ах, это дочка господина Белармину…
      - Нет! - сказала Нана. - Это я, Нана. Я не знаю, кто такой господин Белармину. Моего папу зовут Антониу Машаду. Мама почему-то еще не пришла…
      Но женщина продолжала смеяться.
      - Ты смешная девочка… Разве твоего папу зовут не господином Белармину? Ты смешная… Попроси папу к телефону. Ты уже сама можешь быть переводчиком, ты хорошо говоришь по-русски. Попроси папу к телефону. Это говорит его переводчица…
      - Его нет… - сказала Нана. - Он ушел и запер меня… А мама еще не пришла… Я боюсь…
      Открылась дверь. Вошел отец. Он подбежал к Нане, вырвал у нее из рук трубку, бросил со злостью на аппарат.
      - Что я тебе сказал? - тихо спросил он. - А ты все-таки пробуешь звонить? Пробуешь найти своих русских приятелей? Ничего у тебя не получится, так и знай!
      Отец встал перед Наной, расставив ноги, засунув руки в карманы.
      - Ничего у тебя не получится! Хоть ты и умеешь говорить по-русски! Ты все еще ждешь маму? Жди, жди! Но она не придет! Она даже не знает, что ты здесь! Она даже не знает, что я в Москве!.. Она ничего не знает! Ничего! Она не знает, что ее приятель Сабалу сидит в тюрьме… Она не знает, что эту старуху бабушку Нандунду застрелили за то, что она прятала у себя повстанцев… Она ничего не знает! Не знает даже, что ты завтра утром улетаешь со мной. Я приехал специально для этого. И ты ничего уже не сможешь сделать. Глупая, маленькая служанка советских детей! Никто тебе не поможет!
      И отец захохотал. А Нана смотрела на него широко раскрытыми глазами и думала: "Неправда! Неправда! Неправда! Не может быть! Этого не может быть! Бедный Сабалу! Бедная бабушка Нандунду! Бедная мама!.."

"СКАЖИТЕ МОЕЙ МАМЕ…"

 
      Нана проснулась от стука захлопнувшейся двери. Села, протирая глаза. Почему не слышно голосов ребят? Почему она лежит на каком-то диване? Где она? И тут Нана все вспомнила!
      В комнате пусто. Его нет. Это он, уходя, хлопнул дверью. На полу стоит закрытый желтый чемодан, пальто висит на вешалке. Значит, он ушел ненадолго. Нана подбежала к двери, повернула ручку. Дернула дверь. Заперто. Он опять запер ее!.. И вчера весь вечер она просидела в этой большой красивой комнате одна, взаперти. Потом он пришел, принес бутерброд и стакан молока. Поставил на стол. "Ешь! - сказал он. - И попробуй мне только еще раз притронуться к телефону! Я проверю! Я нарочно позвоню сюда сам!" Потом он опять ушел. Нана долго сидела одна. Телефон молчал. Кругом было очень тихо…
      Потом она заснула, свернувшись калачиком на диване. В праздничной форме, в белом переднике, без ботинок. Наверное, это он потом укрыл ее одеялом…
      Который час? Уже утро. Розовое солнце проглядывает сквозь морозный туман, смотрит в окно. Как холодно и страшно! Что будет дальше? Сейчас он придет, строгий, молчаливый, велит ей одеться, возьмет за руку и поведет вниз по длинной лестнице. Тогда прощай, Москва! Прощай, интернат! Прощай, мама! Нет, нет! Нана ни за что не уедет отсюда! Ни за что!
      И вдруг в коридоре, около двери, слышатся голоса. Сначала Нана пугается, отбегает от двери подальше. Это он возвращается! Но нет! Это женские голоса. Нана прислушивается. Говорят женщины… По-русски… Одна спрашивает:
      - Ты уже убрала номер семьсот сорок первый?
      Другая отвечает:
      - Нет еще. Там девочка спит. Еще рано. Они уезжают в десять. Тогда уберу.
      Нана бросается к двери. Стучит сначала тихонько, ладошкой, потом кулаками, потом ногой…
      С той стороны женский голос тревожно и тихо спрашивает:
      - Кто стучит? Люди спят!
      - Откройте, пожалуйста! - задыхаясь, говорит Нана. - Откройте, пожалуйста! Мне очень нужно вам что-то сказать! Он сейчас вернется!
      За дверью слышно, как звякает упавшая ручка ведра; кто-то подходит к двери, слышно, как шуршат по ковру подошвы…
      - Кто это? - спрашивает Нана, прижавшись щекой к холодной белой двери рядом с замочной скважиной.
      - Уборщица четырнадцатого этажа, - отвечает женщина.
      - Откройте, пожалуйста! - шепчет Нана. - Я вам должна что-то сказать…
      - Твой папа взял ключ, - говорит женщина. - А что ты хочешь, девочка? Где ты научилась говорить по-русски? Ведь папа твой не знает русского…
      - Я учусь в Москве… В интернате номер двадцать один. В интернате номер двадцать один. Пожалуйста, позвоните туда по телефону, скажите, что он меня хочет увезти с собой в Америку. А я не хочу! - Нана начинает плакать… - Вы слышите меня? - спрашивает она, прижавшись губами к самой замочной скважине.
      - Слышу, - отвечает женщина. - Слышу…
      - Интернат номер двадцать один, - повторяет Нана. - И моя мама живет в Москве. Она учится в Университете дружбы. Скажите ей, что он хочет меня увезти. Скажите ей… Скажите, что самолет улетает сегодня в двенадцать часов…
      - А как зовут твою маму? - слышится шепот из-за двери. - Как зовут?
      - Тереза Машаду. Мою маму зовут Тереза Машаду… из Анголы. Она учится в Москве. Скажите ей! Скажите ей… Вы слышите? Вы слышите?
      Но Нане никто не отвечает. Звякает ведро, шуршат подошвы. Женщина отходит от двери… Почему она уходит? Почему? Ведь Нана ей еще ничего не объяснила. Почему же она уходит?.. Нана снова прижимается ухом к замочной скважине, и вдруг слышит другие шаги: чуть-чуть поскрипывают туфли… Это возвращается он.
      Вот уже поворачивается ключ в замке. Нана отбегает от двери и садится на диван. Быстро вытирает глаза. Пусть он не знает, что она плакала…
      Дверь открывается.
      - Ты уже встала? - спрашивает он. И голос его звучит ласково. - Это хорошо. Нам пора ехать!
      Вслед за отцом входит переводчица.
      - Уже десять часов, - говорит она. - Машина господина Уилсона, вероятно, уже внизу. Я спущусь, попрошу вынести ваши вещи. Одевайся скорее, Нана! Разве ты не рада, что поедешь вместе с нами в аэропорт, проводить папу? А потом я тебя отвезу в интернат…
      Нана стремительно вскакивает. Переводчица, повернувшись, выходит из комнаты.
      - Только проводить? - спрашивает Нана, и глаза ее сияют. - Только проводить?
      - Ерунда! - говорит отец. - Одевайся! В этом дурацком платье ты долетишь только до Стокгольма. А это?.. - И он носком черного узкого башмака толкает валенки Наны. - Это годится только для русских. Жаль, что нет ничего другого. Надевай эти страшные боты. Нельзя же ехать в одних чулках. И это… - Отец бросает Нане ее коричневую шубку, белую меховую шапку…
      Нана одевается…
      Вот он опять, этот длинный, длинный коридор. По обеим сторонам двери, двери, двери. Отец идет легкой походкой, высокий, стройный, в пальто, без шапки. За руку он ведет Нану. Рядом с ним она похожа на медвежонка, на коричневого медвежонка с белой головой. Еле-еле двигаются ноги Наны… Может быть, валенки такие тяжелые? Но как же раньше она бегала в них на лыжах?

      Ах, если бы этот коридор был еще в десять раз длиннее! В сто раз! В тысячу!.. Чтобы он никогда не кончался!.. Но он кончается. На площадке, около лестницы, за столом сидит та же самая приветливая женщина, около нее стоит еще какая-то женщина, рядом еще одна. Около них на полу стоит пылесос, ведро, щетка. Все три женщины внимательно смотрят на Нану. Все три молчат…
      И Нана смотрит на них… Она хочет спросить: "Это вы говорили со мной? Это вы?"
      Отец остановился у лифта. Слышно, как на каком-то этаже, наверху, хлопает дверь… Лифт спускается… Сейчас он уже будет здесь, откроется дверь… Отец войдет в лифт, Нана вместе с ним… Пусть лифт спускается помедленнее! Пусть помедленнее… Пусть подольше не открывается перед Наной красная блестящая дверь… Почему молчат эти женщины? Почему они ничего не говорят?
      Но вот дверь лифта открывается. Нана оборачивается, смотрит назад, на женщин. Что это? Может быть, ей кажется? Одна из них быстро кивает головой, кивает несколько раз… Другая машет Нане рукой и улыбается… Почему она улыбается? А третья, широко открыв глаза, прикладывает палец к губам: "Молчи, Нана! Молчи!"
 
      - Не понимаю, как можно привыкнуть к таким ужасным холодам! - говорит отец, садясь в машину. Кончиками пальцев он держится за ухо. - Несколько шагов от двери до машины, а уши у меня совсем замерзли! Ужасные холода!
      Мистер Уилсон смеется.
      - Ваша дочка, кажется, с вами не согласна. Ей нравится русский климат! У нее прекрасный вид! И очень теплая шуба!
      Нана опускает голову и думает, думает… Почему улыбалась одна из женщин? Почему другая кивала головой? Почему третья приложила палец к губам? Может быть… может быть, они все-таки позвонили в интернат? Может быть, мама уже все знает? Может быть, сейчас их машину догонит другая машина? Она остановит их, и Нану возьмут отсюда?.. Нана вертит головой во все стороны, смотрит в заднее стекло, в одну сторону, в другую. Их машина идет очень быстро. Снежная пыль вьется за ней. Остановите! Остановите эту машину! Остановите ее! Кто-нибудь остановите! Нана не хочет уезжать из Москвы!
      А шоссе, похожее на блестящую серую ленту, тянется между рядами домов, больших, каменных, многоэтажных, перебегает через мосты и под мостами… Все дальше и дальше от интерната. Все дальше и дальше от мамы…
      - Не вертись! - строго говорит отец. - Ты толкаешь господина Уилсона. Сиди смирно!
      - Мисс Ангола! - смеется господин Уилсон. - Право, романтическое приключение! Маленькая ангольская девочка, похищенная разбойниками, возвращается…
      - Ха-ха-ха! - вдруг неожиданно громко смеется отец. Он смотрит на господина Уилсона и делает ему какие-то знаки, указывая на переводчицу. Она сидит впереди, рядом с шофером.
      - Да, да! - говорит господин Уилсон, потирая замерзшие руки. - Скорее бы кончилось все у вас там, в Анголе. Алмазные копи, вероятно, все разрушены. Плантации сожжены. Ужас что натворили там эти повстанцы! Безобразие! А Америка очень заинтересована в Анголе. Это такая богатая страна… Я хотел бы когда-нибудь сам съездить туда, - мечтательно говорит он, откинувшись на мягкую спинку.
      А машина все несется и несется по гладкому шоссе, все дальше и дальше от Москвы… Большая белая стрела указывает куда-то в правую сторону. На ней написано: "Аэропорт Шереметьево". Машина поворачивает направо. И мчится! Мчится дальше!
      Почему же никто не останавливает машину? Почему никто не гонится за ними? Наверное, эта женщина ничего не смогла сделать и никому ничего не сказала?.. Наверное, она побоялась! А может быть, просто не поверила Нане!

"ПРОЙДИТЕ НА ПОСАДКУ…"

 
      Здесь очень много людей, все говорят на разных, непонятных языках.
      Господин Уилсон встретил какого-то знакомого и разговаривает с ним, поглядывая изредка на Нану. Отец ушел куда-то…
      - Не смей вставать с места! Не смей никуда уходить! - сказал он и пошел вслед за переводчицей.
      Нана пристально смотрит на стеклянную дверь. На всех входящих. Может быть… может быть… Она все-таки еще надеется…
      …В субботу мама приедет в интернат. "А вашей дочки нет! - скажут ей. - Разве вы не знаете, что отец взял ее с собой?" - "Куда?" - спросит мама. "В Америку!" - ответят ей. "Как он попал сюда?" - "Не знаем, совсем не знаем!" - "Зачем вы отдали ему мою дочку? Зачем вы отпустили ее с ним? В Америку, где маленьких черных детей не пускают в школу! В Америку! Так далеко от меня!.. Как вы могли отпустить мою дочку так далеко?.." - "Он нас обманул! - скажут маме. - Он сказал, что берет ее к себе в гостиницу. Что вы тоже приедете туда в шесть часов… Он нас обманул".
      Бедная мама! Она останется в Москве одна. Совсем одна… Бедная, бедная мама! Неужели Нана уедет? Улетит на этом огромном самолете? Вот на таком, как тот, который сидит на дорожке, распластав огромные крылья. Или вон на таком, как тот, что виден через окна, серый, с красной полоской на животе. Неужели Нана улетит, а мама останется? Неужели Нана улетит и не будет никогда больше разговаривать с мамой? Не будет учиться танцевать и рисовать? Не увидит больше никого из ребят? И Анну Ивановну?..
      Вот идет маленький африканский мальчик… Он идет вместе со своей мамой и, кажется, рад, что улетает. Он смотрит на Нану веселыми черными глазами и что-то говорит своей маме. И его мама тоже смотрит на Нану и улыбается ей. Им весело! Они ничего не знают про Нану. Сидит какая-то африканская девочка в расстегнутой коричневой шубке, рядом с ней лежит белая меховая шапка, на полу около нее стоит желтый чемодан. Наверное, девочка улетает в Африку вместе с мамой и с папой… Наверное, так они думают…
 
      - Начинается посадка на самолет рейс четыреста девятнадцать, "Москва - Стокгольм". Просим пассажиров занять места, - слышится голос из репродуктора.
      Стокгольм! Он сказал: "Долетишь до Стокгольма…" Господин Уилсон вытянул длинную шею, посмотрел на Нану, на двери. Значит, это их самолет… Так скоро!..
      В дверях показался отец. Он идет быстро, опустив голову, и что-то говорит переводчице. Та еле поспевает за ним…
      - Я так решил! - громко говорит отец. - Я беру ее с собой! В конце концов я могу делать с ней, что хочу. Это мое дело. Это вас совершенно не касается! Вы только переводчик…
      - Но, господин. Белармину, - переводчица протягивает к нему руки. - Но я… но интернат… Но ее мать… Это невозможно!
      - Вам до этого нет никакого дела! - Господин Уилсон загораживает дорогу переводчице. - Вы не имеете никакого права вмешиваться. Господин Белармину решил взять свою дочь с собой и берет. Ему разрешили… А я оплачиваю дорогу. Вам-то какое дело?
      Переводчица растерянно смотрит на Нану, на господина Уилсона.
      - Позвоните в интернат! Я не хочу ехать! - говорит Нана и вскакивает. Шапка падает на пол.
      Господин Уилсон отворачивается. Отец хватает Нану за руку:
      - Молчи!
      - Как хотите! Расхлебывайте все сами, Белармину… - говорит господин Уилсон. - Я буду вас ждать в самолете! - И он, взяв свой портфель, быстро идет к дверям.
      - Позвоните в интернат! - еще раз говорит Нана.
      Щеки переводчицы краснеют. Она умоляюще смотрит на Наниного отца.
      - Прекрати разговоры на этом дурацком языке! - кричит он. - Что ты там болтаешь? Идем! - И он тащит Нану за руку. В другой руке у него чемодан… Глаза его сверкают, щеки становятся серыми…
      - Продолжается посадка на самолет рейс четыреста девятнадцать, "Москва - Стокгольм". Пассажиров просят занять места, - снова доносится голос из репродуктора.
      - Господин Белармину! Умоляю вас! - Переводчица бежит за ним.
      - Оставьте меня! - Отец останавливается. - Не устраивайте скандала! На нас обратят внимание! Оставьте меня! Вы мне больше не нужны! Поняли? - И он быстро идет дальше.
      Вот он уже рядом с дверью… Вот сейчас он ее откроет…
      Но у двери стоит контроль. Женщина в синей форме, с маленькими золотыми крылышками и работники аэропорта.
      - Ваши билеты, - говорит контролер.
      Отец отпускает руку Наны, достает из кармана пиджака бумажник. Нана бросается к милиционеру и прячется за его спину.
      - Я не хочу ехать! Я не хочу ехать с ним! - громко кричит она по-русски. - Здесь моя мама! Я учусь в интернате! Я не хочу ехать с ним!
      Шубка ее расстегнута, видна праздничная школьная форма с белым передником.
      Отец хочет схватить ее за руку, но милиционер спокойным движением отводит в сторону его протянутую руку…
      - Простите, пожалуйста. Одну минуточку, - говорит он и подзывает переводчицу.
      - Успокойтесь, пожалуйста! Сейчас мы все выясним!..
      - Господин Белармину! - Переводчица чуть не плачет. - Пожалуйста, не волнуйтесь! Может быть, действительно вам не следует брать девочку!
      - Это мое дело! - кричит отец. - Пустите меня! Самолет уже улетает! Пустите меня! Вот у меня билет для нее! Я заплатил за него! Это моя дочь!
      - Ничего. Мы задержим немного самолет! - говорит спокойно милиционер. - Нужно все выяснить. Это правда твой отец, девочка?
      - Да! - говорит Нана. - Да! Но я не хочу ехать с ним! Здесь, в Москве, моя мама! Я хочу учиться здесь! Я не хочу ехать с ним! Я живу здесь, в интернате!
      Нана хочет все объяснить этим русским людям, хочет рассказать, почему она не хочет ехать с отцом. С этим человеком, сделавшим так много зла ее маме, Сабалу, бабушке Нандунду и многим, многим другим африканцам. Но она ничего не может выговорить. Она только повторяет, крепко уцепившись обеими руками за спину милиционера:
      - Я не хочу ехать с ним! Я не хочу ехать с ним!.. - И слезы текут по ее щекам из широко раскрытых черных глаз.
      Вдруг раздается какой-то шум, топот чьих-то ног… Слышатся голоса: "Здесь они! Здесь!"
      Распахивается дверь, и вбегают люди…
      Нана не верит своим глазам. Мама! Здесь мама! И Анна Ивановна! И Любовь Петровна! И еще много каких-то совсем незнакомых мужчин и женщин. Все они окружают Нану. А мама бросается к ней и обнимает ее, целует…
      - Ну вот, теперь все и выяснилось! - спокойно говорит милиционер.
      Мама поднимает голову, вытирает глаза, поправляет растрепавшиеся волосы. Она обводит глазами всех людей. И внимательно и строго смотрит на отца…
      - Так вот как мы встретились, Антониу, - говорит она, положив руки на плечи Наны. - Так вот как мы встретились!.. Ты даже решился приехать в ненавистную тебе Москву для того, чтобы отнять у меня дочь…
      Но тут голос из репродуктора перебивает маму:
      - Пассажир самолета "Москва - Стокгольм", господин Антониу Белармину, срочно пройдите на посадку. Господин Антониу Белармину, срочно пройдите на посадку!

      Горькая улыбка появляется на лице у мамы.
      - А, понимаю… Ты приехал сюда под чужим именем. Иначе ты не мог. Это тебя теперь зовут Антониу Белармину? Сначала ты отказался от своего народа, от своей родины, от своей семьи, а теперь и от своего имени. Иди, Антониу! Самолет ждет тебя. Нана не поедет с тобой. И я и она дождемся в Москве счастливого дня, когда родина наша станет свободной. И тогда мы вернемся домой… А ты никогда не сможешь вернуться… Иди, Антониу. Тебя ждет самолет…