Составители: Н.Ф. Минеев, М.И. Ялыгин
      Сборник
      За чистое небо
      {1}Так обозначены ссылки на примечания. Примечания в конце текста книги.
      Hoaxer: третья книга очерков о ленинградских лётчиков - Героях Советского Союза из биографического сериала, первые две книги которого "Крылатые богатыри" и "Соколы" - были выпушены Лениздатом в 1965 и 1971 годах и ожидаются на Милитере.
      С о д е р ж а н и е
      Предисловие
      Б. Чистов. Верность долгу
      Г. Шарпило. Обычная работа
      В. Пузейкин. Пока бьется сердце
      С. Юхнов. Путь генерала
      М. Ялыгин Свети, солнце, свети!
      С. Каширин. Не числом, а умением
      А. Крупин. Вожак истребителей
      В. Смолин. Мгновения, отлитые в годы
      Е. Баулин. Звезды Литаврина
      А. Волков. Его называли везучим
      Н. Алексеев. 360-й вылет
      Н. Минеев. И один в небе - воин
      Л. Хахалин. Друзья с Волхова
      В. Красько. Бой на вертикалях
      А. Крупин. В небе Севера
      М. Ялыгин. Атакует "Мститель"
      М. Котвицкий. Щит экипажа
      И. Минеев. Командир летающих "катюш"
      А. Сеин. Сквозь огонь
      К. Шатаев. Федя
      Т. Залесов. Комэск Тушев
      С. Юхнов. Командир эскадрильи "Ленинград"
      Г. Шарпило. Крепче металла
      А. Журавлев. Крылья мужества
      В. Смолин. Полет продолжается
      Л. Ярошенко. Помнят люди героев
      Предисловие
      В истории нашего народа есть события, которые оставили неизгладимый след в сердцах и памяти людей. Одним из таких выдающихся событий является победа советского народа и его Вооруженных Сил в Великой Отечественной войне.
      Почти четыре года пламя гигантской битвы полыхало на фронте от Ледовитого океана до Черного моря.
      Ни одно государство не выдержало бы такого удара, какой обрушила фашистская Германия на Советский Союз. Но наша страна, несмотря на исключительные трудности, устояла. Великий советский народ, объединенный волей Коммунистической партии, на фронте и в тылу отдавал все свои силы борьбе с врагом. Он верил в победу социалистического строя. Верил - и победил.
      Свыше трех десятилетий минуло с той поры, как смолкли последние залпы Великой Отечественной войны. Но по-прежнему живы в памяти людской воспоминания о героических днях.
      Чем дальше уходят в историю огненные годы войны, тем зримее, величественнее предстают перед нами подвиги славных защитников Советской Родины. На подвигах героев новые поколения советских воинов учатся мужеству, храбрости, верности великому делу ленинской партии, безупречному выполнению долга.
      Вот что писал об этом первопроходец космоса Юрий Гагарин: "Мы находились на передовом форпосте северных рубежей нашей Родины, и нам следовало быть такими же умелыми, отважными летчиками, как Борис Сафонов, Сергей Курзенков, Захар Сорокин, Алексей Хлобыстов и многие другие герои Великой Отечественной войны - наши старшие братья по оружию".
      О том же говорит в своей книге "700 000 километров в космосе" и Герман Титов: "Служить мне посчастливилось в одном из гарнизонов Ленинградского военного округа... С первых дней нас познакомили со славной историей полка, его боевыми традициями. Нам рассказали о Героях Советского Союза, воспитанниках части. Мы, молодые офицеры, стремились быть достойными их славных имен..."
      Вполне естественно желание молодежи больше узнать о войне, о тех простых советских людях, кто своим ратным мастерством, мужеством и отвагой добывал победу и кого народ назвал своими героями.
      Это желание выражено в активных поисках пионеров - красных следопытов, настойчиво собирающих материалы о героях былых сражений, в традиционных походах комсомольцев и молодежи по местам боевой славы.
      Большой интерес для молодежи представляет и каждая новая книга о войне - художественная, публицистическая, документальная.
      Предлагаемый вниманию читателя сборник "За чистое небо" - третья книга очерков о летчиках - Героях Советского Союза, совершивших незабываемые подвиги в небе Ленинграда.
      Первые две книги - "Крылатые богатыри" и "Соколы" - были выпушены Лениздатом в 1965 и 1971 годах.
      Очерки сборника написаны людьми разных поколений и профессий журналистами, авиаторами, участниками войны и молодыми людьми. Они различны по стилю, манере изложения, по уровню художественного мастерства. Но объединяет их одна цель - правдиво рассказать читателю о тех, кто, презирая опасность, преодолев неимоверные трудности, совершал подвиги, свято выполнял свой долг по защите Родины и колыбели Великого Октября - города Ленина.
      В основе подвигов героев книги была безграничная любовь к социалистической Родине, преданность ленинской Коммунистической партии, верность присяге, Боевому Знамени и воинскому долгу, ненависть к фашизму, пытавшемуся поработить народы нашей страны.
      Именно это руководило всеми помыслами советских людей, их поступками вплоть до самопожертвования во имя торжества справедливого дела, за которое они боролись.
      В очерках читатель прочтет о героях воздушного тарана. За время войны советские летчики более пятисот раз таранили вражеские самолеты. Показательно, что история не зафиксировала ни одного случая применения тарана фашистскими авиаторами.
      И это не случайно. Захватнические, несправедливые цели войны не могут поднять солдат до уровня такого героического подвига, который способен совершить воин, ведущий справедливую войну, защищающий Родину, свой народ от варварского нашествия.
      Советская Родина высоко оценила вклад воинов-авиаторов в достижение победы над фашистской Германией: 2420 летчикам присвоено звание Героя Советского Союза, 65 летчиков удостоены этого высокого звания дважды, а Александр Иванович Покрышкин и Иван Никитович Кожедуб - трижды.
      В числе удостоенных высокого звания Героя Советского Союза более двухсот летчиков - участников битвы за Ленинград. О некоторых из них и прочтет читатель в книге "За чистое небо".
      Нет сомнения, что рассказы о таких людях вызовут интерес не только у молодежи, но и у ветеранов войны, которым они напомнят об их славной боевой юности.
      Особый интерес сборник вызовет у авиаторов.
      Совсем другая авиация сегодня. Она стала сверхзвуковой, всепогодной, ракетоносной. Коренным образом изменились методы ведения боя, тактика. Управляют современными самолетами люди, всесторонне и глубоко подготовленные, как правило, с высшим образованием.
      По наследству от ставших легендарными героев нынешним защитникам неба Родины перешли славные боевые традиции, высокие морально-политические качества. Так же как герои Великой Отечественной войны, советские военные летчики наших дней, все воины Советской Армии беззаветно верны делу партии, своему народу и воинскому долгу, так же настойчиво совершенствуют свое мастерство, воспитывают высокие морально-боевые качества.
      Как и фронтовики, нынешние военные летчики постоянно готовы к любому подвигу во имя Отчизны.
      И в мирное время авиаторы нередко проявляют мужество и отвагу, рискуют жизнью. На Ладоге штормовой ветер оторвал льдину с сотнями рыбаков, любителей подледного лова. По первому сигналу, вертолетчики ринулись спасать советских людей. Рискуя собственной жизнью, вместе с моряками и милицией военные летчики с честью выполнили задание - спасли всех до единого. А погода была нелетной.
      Новая книга о героях-летчиках - защитниках Ленинграда выходит в канун 60-летия Советских Вооруженных Сил.
      Рожденная в огне революционных битв, взращенная и выпестованная ленинской партией, Советская Армия на протяжении всей своей истории верно служит социалистической Отчизне, своему народу. "Утверждение в сознании трудящихся, прежде всего молодого поколения, идей советского патриотизма и социалистического интернационализма, гордости за Страну Советов, за нашу Родину, готовности встать на защиту завоеваний социализма было и остается одной из важнейших задач партии",
      - сказал в докладе на XXV съезде КПСС Генеральный секретарь ЦК КПСС Л. И. Брежнев.
      Выход в свет сборника очерков о героях ленинградского неба является скромным вкладом авторов в решение этой благородной задачи.
      Лёзин А. И.,
      генерал-майор авиации
      Б. Чистов
      Верность долгу
      ...Проснулся Сергей Деменков неожиданно. С минуту еще лежал с закрытыми глазами, прогоняя остатки проходящей дремы. Ворвавшийся в палатку гул самолетных моторов окончательно отогнал сон и заставил летчика подняться. Сергей встал, до хруста в суставах сделал несколько энергичных движений руками, поспешно оделся и вышел из палатки.
      На лагерный городок полевого аэродрома еще только наползал рассвет, и вокруг было безлюдно. Густая трава возле палатки, посеревшая от выпавшей за ночь росы, еще не приняла на себя ни одного следа человека, который бы торопился туда, где сейчас на высоких нотах заходились в реве самолетные моторы.
      "Чего это они в такую рань?" - подумал Деменков. Для него, начавшего службу в авиации еще в тридцать восьмом, рабочий гул аэродрома был не в диковинку. Он привык к нему еще в Первой Краснознаменной Качинской школе летчиков имени Мясникова, потом в боевом полку, входившем в состав войск противовоздушной обороны Ленинграда, куда был направлен после учебы.
      Но сегодня было что-то совсем не так, как обычно. Когда он пришел к месту постоянного сбора, дежурный истребитель (дежурили потому, что полк стоял километрах в пятнадцати от границы) уже поднялся в воздух. Вел его командир звена лейтенант Кокорев.
      От летчиков, прибывших к месту сбора первыми, Деменков узнал, что тревога вызвана появлением каких-то неизвестных самолетов, нарушивших нашу воздушную границу.
      Толком никто ничего не знал. Строили различные догадки, которые, конечно же, ясности в происходящее внести не могли. Все стало понятным лишь некоторое время спустя. А пока события разворачивались своим чередом, и обстановка то и дело менялась.
      Кокорев, поднявшись в воздух и взяв курс в заданный район, встретился там с несколькими группами чужих самолетов. В том, что они чужие, сомнений не было. Верный солдатскому долгу, лейтенант смело встал на пути непрошеных гостей. "Чужаки" ответили огнем. Кокорев принял навязанный ему бой.
      Однако схватка была слишком неравной. К тому же командир звена еще тешил себя надеждой, что все это - лишь провокация, что огонь его самолета образумит нарушителей, и они наконец уберутся восвояси. Но уже в следующий момент от мысли о возможности благополучного исхода инцидента пришлось отказаться: огрызаясь огнем, вражеские самолеты продолжали углубляться в воздушное пространство нашей Родины, к тому же стрелку одного из них удалось повредить вооружение советского истребителя.
      И тогда лейтенант без колебаний направил свой "ястребок" на вражеский самолет... Секунда, еще секунда, - и один из "чужаков" с отбитым хвостом врезался в землю, а Кокореву чудом удалось посадить свой сильно покореженный истребитель на полевом аэродроме.
      Так для однополчан Сергея Деменкова и для него самого началась война. Уже позже, когда за спиной окажутся пройденные с боями многие сотни километров воздушных дорог, он нередко будет мысленно возвращаться к событиям этого рассветного июньского утра сорок первого года и проверять себя неизменным, ставшим как бы главным в его жизни вопросом: "А если бы на месте Кокорева оказался я?"
      ...Сергей Деменков пришел в авиацию вместе с тысячами комсомольцев. В январе 1931 года IX съезд комсомола взял шефство над Военно-Воздушным Флотом Родины и бросил клич: "Комсомолец, на самолет!"
      Этот клич быстро облетел города и села. Дошел он и до Мелитополя, где жил веселый девятнадцатилетний парень Сережка Деменков.
      - Пойду в авиацию, - сказал он дома.
      - А то без тебя там не обойдутся, - с улыбкой ответили ему родители. Подрасти еще надо.
      А у него все уже было решено. Как и у его товарищей-комсомольцев. Когда потоком хлынула молодежь в авиацию, в этом потоке оказался и Сергей Деменков.
      Потом учеба, строевой плац знаменитой Первой Качинской, где он присягнул на верность Родине. И вот боевой полк, где его друзьями стали такие впоследствии прославленные соколы, как Петр Харитонов, Михаил Жуков, Степан Здоровцев, Николай Тотмин, в тяжелые часы испытаний в жестоких схватках с врагом завоевавшие суровое и грозное звание "таранщика". Двенадцать Героев Советского Союза воспитал этот полк.
      И был тот день в сорок первом, от которого Сергей Деменков начал особый отсчет в своей жизни.
      Свет от настольной лампы падает на разложенные листы бумаги. Уже далеко за полночь. Ответ на письмо молодого солдата, полученное накануне, в котором земляк-новобранец просит рассказать, как ему и его товарищам понимать слово "храбрость", почти готов. Но Сергей Васильевич не любит и не может делать такие дела наспех, говорить и писать слова, за которыми не чувствуется глубокого смысла, в которых нет душевного накала и в то же время ясности мысли.
      Он отложил ручку, откинулся на спинку стула, внимательно перечитал написанное: "...Вступив на порог воинской службы, ты должен с самого первого дня понять, что храбрость не дается человеку от рождения. Это качество приходит в результате постоянного труда, в процессе упорной работы над собой, в шлифовке умения подчинять чувства свои воле и разуму. Храбр не тот, кто сломя голову бросается навстречу опасности, а тот, кто способен соизмерять каждый свой шаг с интересами общего дела, кто не о себе, а о славе Родины думает в решающую минуту..."
      Деменкову захотелось побыть наедине с мыслями. Написанные строчки словно заставляли его вернуться к событиям былых лет, всколыхнули в памяти пережитое. А он любил думать, когда никто не мешает, когда ничто не рассеивает внимание.
      Под пальцем щелкнула кнопка выключателя настольной лампы, и комната погрузилась в полумрак. За оконной портьерой угадывалось зарево огней города. Они то разбегались, то перекрещивались в паутине улиц, и в эту минуту казались Деменкову свинцовыми строчками трассирующих очередей. А уж он-то нагляделся на них - не дай бог каждому. Ведь находился в небе войны с первого и до последнего дня. Стрелял по чужим машинам, били и по нему.
      Неожиданно эти размышления оборвал телефонный звонок. Сергей Васильевич привычно нашел в темноте трубку, ответил.
      - Товарищ генерал, объявлена готовность номер один, - доложил дежурный.
      - Ясно, - спокойно ответил он.
      И все. Будто и не было ночи, будто и не было тишины. Теперь было не до раздумий. Теперь нельзя тратить ни одной минуты на расспросы и уточнения, теперь надо действовать и действовать немедленно. Сергей Васильевич Деменков за долгие годы службы в войсках противовоздушной обороны привык к тому, что любая тревога здесь может оказаться боевой. Войска противовоздушной обороны - это передовой дозор у государственной границы. Только не той границы, где стоят полосатые столбы и пролегает контрольно-следовая полоса, а незримой, воздушной. Служба здесь - это постоянное напряжение, ежеминутное ожидание боевых распоряжений, за которыми неизменно следуют стремительный бег мысли, торопливый отсчет времени и необходимость быстро, точно принимать только единственно верное решение.
      Сборы были недолгими. Когда Деменков спустился по лестнице дома вниз, у подъезда уже ждала машина. Водитель молча распахнул перед генералом дверцу, включил мотор, и автомобиль выехал на проезжую часть улицы. Свет встречной машины ударил по лобовому стеклу кабины, скользнул по орденским колодкам на груди Деменкова, вспыхнул и засиял на золоте Звезды Героя.
      На командном пункте - знакомая атмосфера. Сергей Васильевич привычно занял свое рабочее место, а через минуту уже включился в действия, которые обусловливались начавшимся тактическим учением и в которых ему отводилась немаловажная роль.
      Обстановка, сложившаяся в начале учений, вскоре прояснилась. Все участвующие в учениях части получи
      ли задания. Теперь все зависит от них, от боевой выучки воинов.
      В ожидании первых докладов командиров действующих частей генерал снова предался размышлениям о событиях минувшей войны.
      ...18 сентября 1943 года. Фронтовой аэродром. С утра моросит дождь, и самолеты с закрытыми фонарями кабин мокнут без дела под маскировочными ветками с пожелтевшей и пожухлой листвой.
      - Гвардии старшего лейтенанта Деменкова - в штаб, - передал команду дежурный.
      Не знал еще летчик, что в штабе ему сообщат весть, которая сделает этот день в его жизни особенно ярким, что после весь долгий фронтовой путь будет для Деменкова словно бы порой второй зрелости, проверкой характера на твердость или, как подметил потом комиссар полка, временем испытания славой.
      В штабе Деменкову сообщат, что Указом Президиума Верховного Совета СССР ему присвоено звание Героя Советского Союза.
      Вечером и на другой день он долго будет думать о той высокой оценке, которую Родина дала его боевым делам, перелистывать в обратном порядке страницы пережитого, хотя от первого "результативного" боя до того, когда лично им был сбит одиннадцатый вражеский самолет, прошло всего лишь немногим более года.
      О любом из одиннадцати боев Деменков может, конечно, рассказать подробно.
      Но разве расскажешь о том, чем живет твой мозг, каждая клеточка твоего тела, какие движения души руководят твоими действиями и поступками в минуты наивысшего боевого напряжения? Память способна запечатлеть многое, но спустя годы воспроизвести она может далеко не все. В памяти Деменкова особенно отчетливо запечатлелся бой в ленинградском небе в мае сорок второго года. С этого боя Сергей открыл личный счет сбитым вражеским самолетам.
      ...Две шестерки истребителей, в составе которых ведомым у заместителя командира эскадрильи шел Деменков, вылетели навстречу вражеским самолетам, нацелившимся на Ленинград. До полусотни "юнкерсов" летели плотным строем. Их вели фашистские летчики, уверенные в численном превосходстве и своей полной безнаказанности: опыт боевой имели, хватало и нахальства, к тому же было и надежное прикрытие из двенадцати "мессершмиттов".
      Наши летчики - Деменков и его товарищи не были новичками в воздухе. За год войны они многому научились, и если требовала обстановка, могли драться с гитлеровцами в любых условиях: в меньшинстве, так в меньшинстве, на вертикалях, так на вертикалях. Но по-прежнему главное преимущество советских летчиков заключалось в том, что они беззаветно любили Родину и не знали страха в боях, защищая ее от врага. Вот почему, когда ведущий группы дал команду вступить в неравный поединок с противником, Деменков, как и все остальные, без колебаний ринулся в атаку.
      ...В перекрестие прицела вползает сигарообразное серое тело "юнкерса". "Ну, Сережа!" Под пальцами податливо вминается боевая гашетка. Истребитель знакомо отзывается на выпущенную очередь привычной дрожью. Синий туманчик коллиматора вдруг смешивается с рыжим пятном, потом густеет до черноты, которая тут же, словно смытая водой, проваливается вниз. "Юнкерс", вытягивая за собой дымный хвост, по крутой наклонной устремился к земле.
      Все? Если бы! Схватка лишь достигла своего апогея. Вираж. Обрывок косой петли. Боевой разворот. Пикирование. И снова и снова перекрещивают небо свинцовые строчки.
      Глядеть в оба. Не увлекаться. Манит начать погоню вынырнувшее из-за облачка узкое осиное тело "мессера"? "Не смей! Держи нервы в узде. Ты не на свободной охоте, а в групповом бою идешь ведомым у старшего группы. Ты его щит. Но не только. Каждое мгновение ты должен, прикрывая атаку командира, быть и мечом. Вот как сейчас".
      Ведущий режет бортовым огнем выбранную цель. Истребитель задирает нос и проносится мимо. Фашист сваливается на крыло, но ведомому некогда любоваться работой ведущего. Чуть слева от него тужится уйти в спасительное молоко облака еще один гитлеровец. Дудки! Деменков прицельно всаживает длинную очередь встык плоскости и фюзеляжа вражеской машины. Она вспыхивает факелом и... Больше ей уже не летать.
      "Юнкерсы" поспешно разворачиваются, трусливо ныряют в облака "мессершмитты". Враг бежит, оставляя догорать на ленинградской земле 14 дымных костров.
      - Ты умеешь драться, Серега, - скажет ему потом, по возвращении на аэродром, ведущий. - За один бой двух свалил, да еще при таком соотношении. Это, понимаешь, не всякому дано.
      Может быть, эти слова, сказанные скупым на похвалу старшим боевым товарищем, который и сам воевал смело и дерзко, так и остались бы при других обстоятельствах рядовым эпизодом (мало ли за победные схватки с врагом объявлялось летчикам благодарностей и вручалось боевых орденов), но Сергею они запомнились. Запомнились потому, что в словах командира прозвучала уверенность: Деменков - надежный товарищ и опытный воздушный боец.
      В Деменкове не ошиблись. Когда Сергею было присвоено звание Героя Советского Союза, летчик стал еще требовательнее относиться к себе. Каждый бой, проведенный товарищами, становился для него объектом всестороннего изучения.
      Свойственная Деменкову склонность к самоанализу способствовала тому, что от полета к полету становился он тактически грамотнее и расчетливее, активнее и решительнее. Сергей смело шел на риск, но делал это разумно. Открытому и прямому в общении с товарищами, в бою ему были присущи такие качества, как хитрость и умение загнать противника в расставленную ловушку, "выход" из которой был только один - гореть и падать. Наверное, все это вместе взятое и позволило двадцатитрехлетнему комсомольцу всего лишь за год и три месяца довести личный счет сбитых вражеских самолетов до одиннадцати. Такой итог воздушных боев был не у каждого летчика. А ведь кроме воздушных схваток были вылеты на разведку, удары по наземным объектам и живой силе врага, прикрытие своих бомбардировщиков и штурмовиков. Был даже случай, когда Сергей в составе группы дерзко атаковал железнодорожный эшелон. Тогда было пущено под откос ни много ни мало, а 35 вагонов с гитлеровцами.
      - Товарищ генерал, перехватчики задачу выполнили. Все контрольные цели атакованы.
      Сергей Васильевич выслушал доклад, посмотрел на световую карту. Да, летчики действовали хорошо. Только пока вот здесь, над изломом береговой черты, идет последний воздушный бой, один из истребителей еще дожимает "противника".
      ...Последний бой. Был он и у Деменкова. Генерал отчетливо вспомнил этот бой в сорок пятом - в том самом году, когда над зданием фашистского рейхстага в Берлине заалело наше советское победное знамя. Однако Сергей Васильевич считает своим последним боем воздушную схватку летом сорок четвертого над Выборгом.
      Дело в том, что именно здесь он завершил свой личный боевой счет и как бы подвел итоговую черту в списке сбитых им гитлеровских самолетов. Хотя и после этого приходилось ему еще не раз выполнять различные задания большой и малой сложности, все-таки этот поединок над Выборгом он относит к завершающему в своей фронтовой биографии.
      В тот день командир эскадрильи Сергей Деменков повел шестерку истребителей на задание. До самого возвращения домой полет проходил благополучно. Время пребывания в воздухе уже подходило к концу, на пределе был запас горючего в самолетных баках. И тут, как назло, со стороны солнца вынырнула шестерка "фокке-вульфов".
      Долго раздумывать не пришлось. Выручить в данной ситуации, как справедливо рассудил Деменков, могли только внезапность, стремительность атаки и точность огня.
      - Навязываем бой, - скомандовал он и начал круто набирать высоту.
      Сзади и чуть справа неотступно следовал ведомый Деменкова младший лейтенант Калинин. Вытянувшись в кильватер - пара за парой, истребители стали сближаться с противником.
      Фашистские летчики не бросились наутек, как это нередко бывало. Надеясь на ограниченный запас горючего и боеприпасов на советских машинах, они приняли вызов.
      Деменкову были хорошо известны повадки врага и боевые характеристики "фокке-вульфов" (один из первых сбитых под Ленинградом самолетов данного типа приходился на его долю). Приказав Калинину пристроиться поплотнее и распорядившись о последовательности действий, он решил атаковать не ведущего группы, как этого, очевидно, ожидали гитлеровцы, а третью пару вражеской шестерки.
      Тактический маневр удался. На какое-то мгновение летчики "фокке-вульфов" оказались сбитыми с толку, и этого оказалось вполне достаточно для того, чтобы комэск и его подчиненные осуществили свой замысел. Атакованный гитлеровец сделал все возможное, чтобы уйти из-под удара. Но поздно: в его самолет врезались сразу три снаряда, и он взорвался прямо в воздухе. Такая же участь постигла и его ведомого - метким огнем его сбил младший лейтенант Калинин.
      Вот теперь фашисты дрогнули. Не успев, что называется, и глазом моргнуть и потеряв два самолета, они поспешно ретировались.
      Это был пятнадцатый вражеский самолет, сбитый Деменковым за годы войны.
      После разбора тактического учения Сергей Васильевич вышел на улицу. Город уже зажигал огни. Машину он отпустил, решив добраться до дома пешком и подышать морским воздухом. Со стороны Каспия потянуло свежим ветерком, и в его дыхании Сергей Васильевич уловил нарастающий знакомый гул. В вечернее небо уходил самолет. Где-то на большой высоте он будет чертить в стратосфере белые дорожки инверсионного следа и нести над ночным городом воздушный дозор. Будет продолжать то дело, которому посвятил свою жизнь мелитопольский комсомолец тридцатых годов, Герой Советского Союза, ныне генерал-майор авиации Сергей Васильевич Деменков...
      Навстречу, старательно приложив руку к головному убору и подчеркнуто чеканя шаг, шел молодой солдат. "В первом увольнении", - догадался, улыбаясь и отвечая на приветствие, Сергей Васильевич. И вспомнил о неоконченном письме земляку-солдату...
      На другой день он снова сядет к столу и допишет письмо. Будут в его письме и такие слова:
      "...истоки храбрости - в глубокой убежденности в правоте справедливого дела, в беззаветной вере и преданности своему народу и своей матери-Родине".
      Г. Шарпило
      Обычная работа
      Поезд замедлил ход. Остановился. Поток пассажиров хлынул на перрон.
      Вместе со всеми Николай быстро зашагал в сторону старенького здания Финляндского вокзала.
      Выйдя на площадь, огляделся. Ничего вроде не изменилось с тех пор, как он в последний раз приезжал в Ленинград.
      Но что это? На том месте, где стоял памятник Владимиру Ильичу, возвышалось какое-то странное сооружение, напоминавшее усеченный конус.
      Николай подошел поближе и невольно улыбнулся. Как же он сразу не догадался, что памятник по-прежнему на своем месте. Только сейчас он был заботливо укрыт футляром из досок.
      Николай немного постоял, наблюдая, как бойцы народного ополчения с винтовками наперевес шагали по площади, отрабатывали приемы с оружием.
      В поезде думал: каков он, Ленинград, сейчас, когда идет война, когда ее пожар вот уже полтора месяца полыхает на нашей земле?
      А он все так же красив, все так же величествен. Как будто ничего не изменилось. Только вот футляр вокруг памятника, маскировочные сети над некоторыми зданиями да зенитки на площади Ленина, зорко вглядывающиеся своими длинными стволами в небесную синеву, готовые по первому сигналу открыть огонь, - все это придает городу суровый облик.
      На улицах полно людей. По мосту через Неву под четкую барабанную дробь шагают пионеры.
      "А если воздушный налет?" - вдруг подумалось Николаю. Но он тут же одернул себя: "Какой уж тут налет! Ты же прекрасно знаешь - наши летчики бьют фашистских стервятников и на подступах к городу и в ленинградском небе. Дело доходит до того, что, когда, кажется, сделал все, что мог, а враг остается цел и едим, схватываются с ним "врукопашную". Николай взглянул на часы и прибавил шагу. Мысли его возвратились к родному 158-му истребительному полку, к событиям последних дней.
      В ленинградском небе начало "рукопашным" положил однополчанин Николая Петр Харитонов. 28 июня Он таранил фашистский бомбардировщик - ударом винта снес "юнкерсу" хвостовое оперение.
      В тот же день таранил вражеский самолет другой летчик 158-го истребительного полка - Степан Здоровцев, а младший лейтенант Михаил Жуков вогнал "Юнкерс" в озеро.
      Петр Харитонов, Степан Здоровцев и Михаил Жуков стали одними из первых героев войны. О подвиге этих летчиков писали во всех газетах. А "Известия" поместили стихи Александра Твардовского:
      И сколько еще себя в схватках лихих Покажут советские люди! Мы многих прославим, но этих троих уже никогда не забудем...
      Никогда не забудем...
      Николай читал стихи, а к горлу подкатывался комок - накануне Степан Здоровцев не вернулся с задания.
      Как и все в полку, Николай остро переживал гибель товарища. В тот день он, словно потерянный, бродил по летному полю, тщетно всматриваясь в небесную синеву. На ум то и дело приходили слова: "Никогда не забудем"... "Никогда не забудем..."
      Под влиянием горькой утраты и стихов Твардовского как-то сами собой сложились строки:
      Ты смело сражался с врагом, побратим.
      Ни разу не дрогнул в жестоком бою.
      Твой образ мы в наших сердцах сохраним.
      Ты с нами сегодня! Ты - в нашем строю!
      Николай записал четверостишие и показал его командиру эскадрильи.
      Лейтенант Иозица молча прочел стихи, о чем-то задумался, потом спросил:
      - Можно взять?
      - Конечно...
      Вечером, когда собрались на ужин, на столе, на том месте, за которым обычно сидел младший лейтенант Здоровцев, рядом со свободным столовым прибором, оставшимся без хозяина, стоял небольшой картонный щиток. На щитке Николай увидел свои стихотворные строки, написанные крупными буквами.
      Летчики подходили к столу, молча читали их и, склонив голову, на какое-то мгновение оставались неподвижными, отдавая дань памяти и уважения товарищу, которого уже не было с ними.
      Да, не легко приходится защитникам ленинградского неба. Ежедневно по несколько боевых вылетов. Напряжение такое, что иной раз летчик, совершив посадку, теряет сознание.
      А бывает и вот так, как со Степаном...
      И все же мы бьем фашистов! Бьем не только техникой и оружием, но и мужеством, силой воли.
      Когда Петр Харитонов совершил таран, лейтенант Виктор Иозица собрал летчиков эскадрильи и попросил смельчака рассказать, как было дело.
      - Как было? - переспросил младший лейтенант Харитонов. - Даже не знаю. Как-то все неожиданно произошло. Рассеяли "юнкерсов", стали их преследовать. Пока кружили, малость погорячился, израсходовал все патроны. Догнал фашиста, нажал на гашетку, а пулеметы молчат. Чувствую, - вот-вот уйдет. Обозлился я. Догнал - и винтом по хвосту. Он и врезался в лес. Вот и все!
      Вот так же бесхитростно рассказывали о своих подвигах Степан Здоровцев и Михаил Жуков.
      Скупыми были их рассказы. Послушаешь, - никакого героизма. Обычная работа. Главное - не дать врагу уйти невредимым! Кончились патроны, иди на таран! К этому, собственно, и сводились рассказы первых героев ленинградского неба.
      Вот тогда Миша Жуков и произнес эти памятные слова:
      - Техника техникой. Но на войне и врукопашную надо уметь схватиться. Таран - это вроде рукопашной. Только в воздухе.
      Николай слушал эти рассказы, восхищался мужеством боевых друзей, по-хорошему завидовал их смелости и. невольно примерял себя к их подвигу. "А я? Смог бы таранить вражеский самолет?" - думал он. Мечтал о подобном подвиге - и боялся, чтобы в трудную минуту не оплошать, не дрогнуть.
      Беспокойство молодого летчика можно понять, Он уже несколько раз вылетал навстречу врагу. В воздухе вел себя смело, но не всегда осмотрительно, не всегда расчетливо. То рано откроет огонь и останется без патронов. То увлечется боем и останется без горючего.
      После одного из таких полетов лейтенант Иозица сказал:
      - Одной смелостью не возьмешь. Нужны и хитрость и расчетливость. В небе это особенно важно!
      Крепко запомнились Николаю эти слова.
      И вот наступило 4 июля 1941 года. Тринадцатый день войны. Тринадцатый день жестоких боев. В тот день Николай на своем И-16 совершил уже несколько вылетов. Сейчас, пока техник готовил "ишачка" к очередному вылету, он спрятался в тени от июльской жары, развернул свежий номер "Ленинградской правды".
      - О чем пишут? - спросил его сержант.
      - О чем? Послушай.
      Николай прочел выдержку из статьи, на которой задержалось его внимание. В ней говорилось о том, что враги не раз заносили преступную руку над городом на Неве. Но ни разу великий город революции не склонял своей головы перед ними. Не склонит он ее и сейчас перед фашистами. Беспредельно преданные социалистической Родине, ленинградцы исполнят свой священный долг по защите города Ленина.
      - Вот, друг, что пишут о нас, ленинградцах! - сказал Николай.
      - Ты же сибиряк.
      - Родился в Сибири. А теперь, выходит, и я ленинградец. И, стало быть, это и ко мне относится - насчет священного долга.
      Говоря так, Николай и не предполагал, что буквально через полчаса ему придется подтвердить эти слова на деле.
      He успел он дочитать газету, как послышался гул. К аэродрому в сопровождении двух истребителей "Мессершмитт-109" приближались восемь бомбардировщиков "Юнкерс-88". А на летном поле был только один самолет "ишачок" Николая. Уже через несколько секунд этот самолет пронесся над аэродромом, стремительно взмыл вверх. Когда вражеские машины стали заходить на бомбежку, Николай приблизился к "юнкерсу", замыкавшему строй, и дал очередь.
      Бомбардировщик загорелся. Николай хотел добить его. Но в тот же миг услышал, как по его самолету застучали пули. На него набросились фашистские истребители.
      Он резко развернул машину и бросился в атаку. Меткой очередью подбил одного из "мессершмиттов", заставил его выйти из боя. Изменили курс и бомбардировщики.
      Теперь над аэродромом оставался только один "мессершмитт".
      Николай совершил глубокий вираж. Фашист сделал то же самое. Летчики образовали круг, по которому ходили друг за другом.
      Внимательно следя за врагом, Николай все больше приближался к нему.
      Но вот фашист вышел из виража и встал на боевой разворот с набором высоты. Советский летчик устремился за ним, Когда гитлеровец развернулся, чтобы начать атаку, Николай бросился ему навстречу. Молниеносно сокращалось расстояние между самолётами. Вот уже осталось не более 200 метров.
      "Сейчас врежусь", - подумал Николай. А вслух произнес - это хорошо было слышно на стартовом командном пункте:
      - Иду на таран!
      Фашист попытался выйти из боя, накренив машину влево. Но не успел. Советский летчик как ножом срезал плоскость "мессершмитта" и тот, кувыркаясь, полетел вниз.
      Но и И-16 стал крениться.
      Николай тщетно старался вывести самолет из штопора. С каждой секундой машину раскручивало все сильнее. Огромным усилием летчик оторвался от сиденья, выдернул кольцо парашюта. Струя воздуха с силой подхватила шелковый купол, вытащила Николая из кабины.
      Все это произошло в нескольких десятках метров oт земли, недалеко от обломков фашистского самолета. Наблюдавшие за боем летчики окружили спустившегося на парашюте товарища.
      Николай увидел командира полка, одернул гимнастерку, подтянулся и четко доложил о проведенном бое.
      - Правильно действовали, товарищ старшина. Поздравляю с победой!
      Николай развел руками, вздохнул и сказал:
      - Машину жалко. Загубил "ишачка".
      - Да ведь не зря! Дорого он им обошелся.
      И командир крепко пожал молодому летчику руку.
      Вечером состоялось партийное собрание. На него пригласили всех воинов.
      Николай сея среди таких же, как и он, молодых авиаторов, с завистью посматривавших на тех, чью грудь украшали высокие правительственные награды, чьи имена уже были окружены славой.
      С докладом выступил командир. Он говорил о боевых делах летчиков, мужественно защищающих небо Ленинграда, о техниках, днем и ночью обеспечивающих вылеты истребителей, о других специалистах, без которых невозможна деятельность авиации. Говорил о вчерашней речи по радио Председателя Государственного Комитета Обороны И. В. Сталина. Партия и правительство призывали советских людей отстаивать каждую пядь родной земли, драться до последней капли крови за родные города и села.
      - Так, как сражаются наши герои! - сказал командир и назвал фамилии лучших летчиков полка.
      Не думал Николай, что здесь, на собрании его старших товарищей по оружию - коммунистов, он, молодой летчик, будет назвав в одном ряду с другими, более опытными воздушными, бойцами. О нем, как и о Петре Харитонове, Степане Здоровцеве, Михаиле Жукове, говорили все выступавшие. И потом, когда перешли ко второму вопросу повестки дня и принимали в партию командира эскадрильи лейтенанта Виктора Иозицу и младшего лейтенанта Михаила Жукова, снова назвали его имя. Говорили о том, как мужественно воюет комэск, как бьют врага, не жалея сил, не щадя жизни, его подчиненные - комсомольцы Здоровцев, Жуков, Шестаков и самый молодой среди них Николай Тотмин.
      Коммунисты единодушно приняли в партию лейтенанта Иозицу и младшего лейтенанта Жукова. Николай искренне радовался за товарищей, которым оказали большое доверие. Поздравляя их, он надеялся, что придет день, когда и его заявление коммунисты полка будут обсуждать вот так же - в перерыве между боевыми вылетами, сидя на пожухлой, выгоревшей траве аэродрома. "Надо только, - думал он, - еще повоевать, проявить настоящее геройство, чтобы ни у кого не возникло ни малейшего сомнения в том, что он достоин чести называться коммунистом".
      С того памятного дня прошел месяц.
      И вот он идет по городу, где многое связано с именем Владимира Ильича Ленина - вождя Коммунистической партии, основателя Советского государства.
      Вот и площадь Пролетарской диктатуры. За нею - Смольный.
      Николай не спеша идет к зданию, откуда в эти дни осуществляют руководство обороной Ленинграда.
      Смольный все ближе и ближе.
      И видятся костры той памятной ночи семнадцатого года, светящиеся огнями окна штаба революции. Со всех концов города шли к Смольному представители заводов и фабрик, революционных частей. На площади стояли броневики. У входа - пулеметы и орудия. У дверей - часовые...
      - Вы, товарищ старшина, куда?
      Голос часового вернул его к действительности.
      - Вот... Вызвали. За наградой!
      Строгий, подтянутый часовой понимающе улыбнулся, кивнул головой. Николай вошел в вестибюль. Здесь, у столика, комендант Смольного Гришин, проверив документы, сверив фамилию со списком, направил его в Актовый зал.
      В Актовом зале было много военных. Они сидели группами, о чем-то оживленно беседовали. "Видно, однополчане, - подумал Николай. - А из 158-го истребительного только я. Но ничего! Придет время - и еще не один летчик полка получит правительственную награду в этом историческом зале".
      На сцену поднялись несколько человек в генеральской форме. Некоторых из них Николай узнал по портретам, фотографиям, которые видел в газетах.
      Наступила тишина. И он тотчас почувствовал, как сильнее забилось сердце. Вот ведь! Знал об этой минуте. Ждал ее. А подошла она - и разволновался. "А еще фашиста таранил. Герой!" - совестил себя Николай, но спокойнее от этого не стало.
      К трибуне вышел член Военного совета. Раскрыв папку с документами, обратился к притихшему залу.
      - Дорогие боевые друзья! - сказал он. - Мне выпала честь по поручению нашего правительства вручить высокие награды страны славным защитникам Ленинграда. Позвольте огласить Указы Президиума Верховного Совета СССР о награждении. Указ от 22 июля 1941 года: "За образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с германским фашизмом и проявленные при этом отвагу и геройство присвоить звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали ёЗолотая Звезда"..."
      Генерал назвал фамилии - и на сцену по очереди поднялись младший лейтенант Лукьянов и капитан Матвеев.
      Когда член Военного совета произнес слова: "Титовка Сергей Алексеевич", - никто не вышел из рядов, никто не поднялся с места. Отважный летчик погиб, стремясь после тарана фашистского самолета спасти свой истребитель. Звание Героя Советского Союза ему присвоили посмертно.
      И снова взгляд на документы.
      Сердце у Николая словно остановилось. Вот сейчас... Сейчас!..
      - Тотмин Николай Яковлевич.
      Он не помнил, как вышел на сцену. Не расслышал, что сказал член Военного совета о его подвиге. Только когда у него в одной руке оказалась коробочка с наградами, а другую генерал крепко встряхнул, он пришел себя.
      Сознавая торжественность происходящего, он снова тем старшиной Тотминым, которого командир хвалил за хорошую строевую выправку. И четко произнес слова, уже сказанные здесь его товарищами по нелегкому ратному труду, отмеченными такими же высокими наградами:
      - Служу Советскому Союзу!
      Потом были зачитаны другие Указы. На сцену выходили воины различных родов войск, представители одного боевого братства, славные защитники Ленинграда.
      После вручения наград член Военного совета приказал коменданту Смольного показать им комнаты, где в дни Октября и в первые месяцы Советской власти жил и работал Владимир Ильич Ленин.
      Так получилось, что из Смольного они шли вместе - герои воздушного тарана, отмеченные одним Указом.
      - Уже несколько месяцев не был в Ленинграде, - сказал капитан Матвеев.
      - Вы ленинградец? - спросил Саша Лукьянов. Николай опередил капитана.
      - Еще бы! Это же о нем написал стихи Александр Прокофьев.
      И лукаво взглянув на шагавшего рядом Владимира Ивановича Матвеева, продекламировал:
      - "Все мы, все мы нынче ленинградцы, Как и ты, товарищ капитан, Враз решивший: - Драться, так уж драться, Кончились патроны, - На таран!"
      - Любите, старшина, стихи? - спросил Матвеев.
      - Очень! Хорошая у нас была учительница по литературе. Любила стихи и нас научила их любить. Я даже сам пробовал сочинять.
      - Это же здорово! Прочли бы что-нибудь.
      - Да нет! Это было раньше. Еще в школе.
      - А вы сами откуда?
      - Сибиряк. Село Усть-Ярул Красноярского края - моя родина. Хорошие у нас края. Замечательные! Птицы, зверей полным-полно. Бывало, отправимся с отцом в тайгу. Идешь, - душа радуется. Красота вокруг такая, что и не рассказать.
      - А я москвич, - сказал Саша Лукьянов.
      И задумался, замолчал.
      Его настроение передалось Николаю. Нахлынули воспоминания о доме. Вместе со всем пережитым сегодня они еще больше растревожили юношу. Капитан внимательно посмотрел на молодых летчиков. Понимая их состояние, обнял за плечи, сказал:
      - Не тужите, друзья. Окончится война, каждый вернется в родные края, встретит родных и любимых. Станет наша земля еще краше, еще богаче. А сейчас главное - разбить врага.
      - Верно говорите, товарищ капитан! - воскликнул Саша Лукьянов.
      А Николаю очень захотелось прочесть написанные им в день партийного собрания стихи. И он с чувством продекламировал:
      - "Вокруг самолета - разрывы снарядов.
      И прямо в лицо - огневая пурга.
      Но бьем беспощадно коричневых гадов.
      Коль вышли патроны, - тараним врага!"
      Крепко пожав новым боевым друзьям руки, Николай Тотмин торопливо зашагал в сторону Финляндского вокзала, провожаемый любопытными взглядами ленинградцев, заметивших на груди молодого воина орден Ленина и Золотую Звезду Героя.
      Он шел, а в памяти возникали увиденные сегодня в Смольном лица. Мужественные, опаленные знойным июльским ветром, почерневшие от пороховой гари.
      Он искренне восхищался подвигами этих воинов, не думая о том, что и сам - из таких же смелых людей, верных солдат Отчизны, которые, не щадя жизни, защищают ее, помогают ей выстоять и победить.
      Сейчас он торопился в свою полковую семью, зная, что боевые друзья с нетерпением ждут его возвращения из города, ставшего родным для каждого из них, независимо от того, где человек родился, где проживал до службы в армии. Они ждут его, чтобы поздравить с получением высокой награды, узнать, как живет и борется Ленинград.
      Герой Советского Союза старшина Николай Тотмин спешил в родной полк. Защитник ленинградского неба, солдат Советской Отчизны шел навстречу новым подвигам.
      И в такт четким шагам из самого сердца рождались новые строки:
      Нас Родины слава в бою окрыляет.
      Врагу не прорвать краснозвездный гранит.
      Нас партии слово в бою вдохновляет.
      Нас Ленина имя в бою осенит...
      В. Пузейкин
      Пока бьется сердце
      Более тридцати лет минуло с той поры, как окончилась война. Но и сегодня возникают в моей памяти лица однополчан, не доживших до светлого Дня Победы. И среди них - старший лейтенант Лука Муравицкий.
      Он первым среди моих однополчан был удостоен высокого звания Героя Советского Союза.
      Встретились мы в сентябре 1941 года. 127-й истребительный авиационный полк, которым я командовал, стоял тогда на одном из аэродромов под Ленинградом.
      Это были трудные для города на Неве дни.
      Фашисты замкнули вокруг Ленинграда кольцо блокады. Люди, руководившие обороной города, отвечавшие за снабжение войск и населения, за эвакуацию жителей, не связанных непосредственно с военными действиями и производством, принимали все меры к тому, чтобы обеспечить связь Ленинграда с Большой землей.
      Многие, конечно, знают, какую огромную роль в снабжении войск Ленинградского фронта и жителей города сыграла знаменитая ледовая Дорога жизни через Ладожское озеро, а после прорыва блокады - и железная дорога, проложенная по берегу Ладоги.
      Но в первые дни блокады, до того, как начала действовать Дорога жизни, связь города с Большой землей осуществлялась с помощью авиации - по так называемому "воздушному мосту".
      Для обеспечения "воздушного моста", по указанию Государственного Комитета Обороны, были выделены две крупные транспортные авиационные группы самолетов - московская и особая ленинградская. Транспортные самолеты базировались на аэродромах Хвойная и Кушеверы. Прикрывать их действия должна была истребительная авиация.
      Именно для этого и перебросили нас с Западного фронта. В состав полка вошла и эскадрилья самолетов И-16 29-го Краснознаменного истребительного авиационного полка.
      История этого полка - это, по существу, история советских Военно-Воздушных Сил.
      Свою летопись полк вел от первого советского авиационного отряда, созданного в августе 1918 года и начавшего боевые действия на Восточном фронте. В боях против белогвардейцев красные летчики проявили исключительное мужество и храбрость.
      В 1925 году отряду, преобразованному в эскадрилью, присвоили имя В. И. Ленина, а в 1928 году в связи с десятилетием за боевые дела в период гражданской войны эскадрилью наградили орденом Красного Знамени.
      Накануне Великой Отечественной войны 29-й Краснознаменный истребительный авиационный полк, созданный на базе эскадрильи, охранял дальневосточные рубежи нашей Родины. С первых дней войны он сражался с фашистами на Западном фронте.
      И вот в сентябре 1941 года в наш 127-й полк влилась эскадрилья прославленной части. И хотя боевой опыт ее молодых летчиков, как, впрочем, и всех нас, не превышал трех месяцев, на их счету уже был не один сбитый фашистский самолет.
      Среди тех, кто в первые дни войны сумел приумножить славу полка, были летчики Юхимович, Попов, Морозов, Хомусько и другие. Но с особенно большим уважением и гордостью здесь произносили имя младшего лейтенанта Луки Захаровича Муравицкого.
      Родился он в 1916 году в семье крестьянина-бедняка в белорусской деревне Долгое. По нынешнему административному делению это в Солегорском районе Минской области.
      После окончания шести классов сельской школы Лука отправился в Москву. На заводе "Динамо" его приняли учеником токаря. Окончив фабрично-заводское училище, работал мотористом на заводе. После напряженного трудового дня юноша спешил в аэроклуб, где занимался парашютным спортом.
      Это были годы бурного развития советской авиации. Как и все советские люди, Лука восхищался подвигом наших летчиков, спасших челюскинцев, мировыми рекордами летчика-испытателя Владимира Коккинаки, замечательным полетом через Северный полюс в Америку В. П. Чкалова и М. М. Громова.
      Комсомолец Муравицкий усердно занимается парашютным спортом, без отрыва от производства оканчивает аэроклуб. В 1937 году его зачисляют курсантом школы военных летчиков в Борисоглебске.
      - Крепкий парень! - сказал комиссар полка Александр Петрович Проскурин, когда мы знакомились с биографиями и боевой деятельностью прибывших к нам летчиков.
      Вот только несколько эпизодов, которые свидетельствовали о волевом, мужественном характере Луки Муравицкого.
      8 августа 1941 года Лука Муравицкий участвовал в групповом воздушном бою. Шесть советских истребителей И-16 против двенадцати "юнкерсов" и "мессершмиттов". Советские летчики в этой схватке сбили восемь немецких машин. Две из них уничтожил младший лейтенант Муравицкий.
      В конце августа создалась настолько напряженная обстановка, что наши истребители, базировавшиеся на дальнем аэродроме, прилетали для отражения атаки фашистской авиации с некоторым опозданием.
      Было принято решение сделать засаду, расположив несколько истребителей у самой линии фронта.
      На исходе дня, уже в сумерках, три самолета из звена лейтенанта Морозова приземлились на крохотной площадке буквально под носом противника. А на рассвете, едва гитлеровцы появились над расположением советских войск, наши летчики ринулись наперерез врагу.
      За день Морозов, Попов и Муравицкий десять раз поднимались в воздух и сбили четыре бомбардировщика. А скольким воздушным пиратам помешали осуществить прицельное бомбометание!
      Еще через несколько дней Муравицкому пришлось охранять от вражеской авиации железнодорожную станцию, через которую осуществлялись снабжение наших войск и эвакуация раненых, гражданского населения и материальных ценностей. Недалеко от станции Лука обнаружил фашистский бомбардировщик "Хейнкель-111". Атакованный советским летчиком, гитлеровец попытался на повышенной скорости со снижением уйти от преследования.
      Лука догнал противника и с дистанции 500 метров открыл огонь из пулеметов. Но, видимо, поторопился: все пули прошли мимо цели.
      Тем временем самолеты уже оставили позади линию фронта и теперь летели над территорией, занятой фашистскими войсками.
      - Не уйдешь, вражина! - крикнул Лука.
      Он максимально сблизился с "хейнкелем" и снова нажал на гашетки. Но очереди не последовало. Летчик не заметил, как израсходовал все патроны. Упустить врага? Ни за что!
      - Все равно не уйдешь!
      Вплотную сблизившись с "хейнкелем", Муравицкий ударил винтом по хвостовому оперению.
      Вражеский самолет резко спикировал и исчез в лесу. Рассматривать его было некогда. "Ишачок" также был поврежден. И все же Лука сумел довести самолет до аэродрома.
      Окружив машину, техники, летчики с изумлением смотрели на загнутые лопасти винта.
      - Вот это да! Это удар! - слышались возгласы. - Как только дотянул!
      Это не единственный случай, когда Муравицкому пришлось буквально "дотягивать" до своих войск. Так случилось и во время его последнего боевого вылета.
      Хотя было только начало сентября, погода стояла по-настоящему осенняя, дождливая.
      В такую погоду летчики звена лейтенанта Хомусько вылетели на разведку места сосредоточения танков, которые гитлеровское командование намеревалось в ближайшее время ввести в бой.
      Обстоятельства сложились так, что летчики возвращались порознь.
      Муравицкий приехал на машине поздно ночью с забинтованной головой.
      - Летели на бреющем полете вдоль дороги, - рассказывал он. - Видимость - хуже некуда. Но танки мы все же разыскали. Стал считать, да сбился очень много их было. Пришлось заходить снова. Насчитал около двухсот. Пошли дальше в тыл. В одной деревне еще добрую сотню машин увидели. Все ясно: готовятся к наступлению. Развернулись на обратный курс. А погода улучшилась. Появились истребители. Увязались за нами. На мой самолет насели трое "мессеров". Одного сбил, от двух других еле отделался. Но тут забили зенитки. У самой кабины разорвался снаряд. Осколки попали в голову и в лицо. Досталось и двигателю! Он забарахлил, а над самой линией фронта заглох. Пришлось идти на вынужденную.
      Утром к месту вынужденной посадки выехали авиатехкики. Когда через несколько дней поступил приказ о перебазировании эскадрильи под Ленинград, Лука Муравицкий не оказался "безлошадным". На новый участок фронта он прибыл со своим верным другом И-16.
      В сентябре 1941 года 127-й истребительный авиационный полк с включенной в его состав эскадрильей стал сопровождать транспортные самолеты в блокированный Ленинград и из Ленинграда на Большую землю.
      Сопровождение транспортных самолетов - задача почетная и очень сложная. Истребители должны не просто отразить все атаки противника, но защитить своих подопечных, довести их до места назначения.
      Выполнение этой задачи требовало от наших летчиков большого мужества. В воздухе, над кольцом вражеского окружения, не раз завязывались жестокие бои.
      Среди тех, кто открыл счет сбитым фашистским самолетам при защите "воздушного моста", был и Лука Муравицкий.
      А произошло это так.
      Однажды, когда истребители вылетели на сопровождение, "юнкерсы" атаковали наш аэродром. Советские летчики увидели уходящие после бомбометания вражеские самолеты и бросились вдогонку. Конечно, далеко преследовать гитлеровцев они не могли. Но все же Муравицкий, а вслед за ним и Путяков сбили по одному фашистскому бомбардировщику.
      В одном из полетов группу транспортных самолетов Ли-2 истребители прикрывали парами. Лука Муравицкий был ведущим. В районе Новой Ладоги на него и его ведомого напали три "мессершмитта".
      Заняв положение между транспортными самолетами и фашистскими истребителями, Лука открыл огонь и меткой очередью сбил один Ме-109. С другим фашистом вел бой ведомый. Третий "мессер", атаковав Муравицкого сзади, огнем из пушки повредил самолет, а летчика ранил в лицо.
      Несмотря на ранение, Лука продолжал вести бой и заставил фашиста отступить.
      Почти ежедневно летчики полка встречались с вражескими истребителями, вступали с ними в жестокие схватки. Только в сентябре 1941 года было совершено более девятисот боевых вылетов. С такой же интенсивностью работали и в октябре. И если в сентябре обошлось без потерь, то октябрь принес немало огорчений. При отражении нападения вражеской авиации на наши транспортные самолеты погибли командир звена лейтенант А. Хмелинин и младший лейтенант Н. Евтеев. Был ранен старший лейтенант Л. Муравицкий.
      Но были у нас свои радости. Радости побед над противником. Радость от сознания того, что мы с каждым днем становились крепче, что день ото дня сильнее становятся наши удары по врагу.
      В октябре стало известно, что за отличное выполнение боевых заданий и проявленные при этом мужество и героизм старшему лейтенанту Луке Захаровичу Муравицкому присвоено звание Героя Советского Союза.
      Столь высокой награды наш новый однополчанин был удостоен за подвиги, совершенные на Западном фронте. Но и в небе Ленинграда он показал себя настоящим воздушным бойцом. Поэтому, когда 23 октября 1941 года мы услышали радостную для всех нас весть, в полку не было летчика, который не сказал бы:
      - Заслуженная награда! Молодец, Лука! Гордимся тобой, радуемся вместе с тобой!
      Поздно вечером состоялся митинг. Друзья-однополчане тепло поздравили героя, пожелали ему всего самого хорошего.
      Затем выступил "виновник" торжества. Когда батальонный комиссар Проскурин предоставил ему слово, Лука с минуту молча стоял на открытой площадке грузового автомобиля, превращенного в трибуну. Потом взволнованно сказал:
      - Спасибо, друзья, за добрые слова в мой адрес. Мне, конечно, очень приятно получить такую награду. Но она не только моя. В небе особенно ощущаешь, как важно, когда рядом с тобой - боевой товарищ, готовый принять на себя удар, чтобы выручить друга. Не раз выручали и меня. Спасибо вам всем за дружбу, за боевую выручку! О себе скажу коротко: Лука Муравицкий не подведет. Пока бьется сердце, видят глаза, а руки могут держать штурвал, буду беспощадно драться с ненавистным врагом!
      В конце октября обстановка под Ленинградом крайне осложнилась. Фашистские войска предпринимали отчаянные попытки сломить волю защитников города на Неве. Этим попыткам противостояли стойкость, мужество, отвага советских воинов, их любовь к Родине, ненависть к врагу, стремление выстоять и победить.
      Напряжение боев росло на земле и в воздухе. Рос боевой счет летчиков, охранявших "воздушный мост". Но каждая победа доставалась дорогой ценой.
      30 ноября 1941 года Лука Муравицкий - в который раз! - поднялся в воздух.
      Напрасно ожидали его на родном аэродроме - это был последний вылет нашего боевого товарища, мужественного защитника ленинградского неба.
      В полку тяжело переживали утрату. Наши летчики поклялись еще яростнее драться с ненавистным врагом, еще самоотверженнее защищать "воздушный мост" между городом на Неве и Большой землей.
      Они сдержали свою клятву. Об их ратной доблести неоднократно упоминалось в приказах командования. Она отмечена многими боевыми наградами. Героями Советского Союза стали летчики-истребители Александр Савченко, Константин Трещев, Федор Химич. Орденом Красного Знамени и наименованием "Варшавский" отмечена боевая доблесть полка.
      Идут годы. Многое забывается. Но никогда не изгладятся в нашей памяти подвиги героев Великой Отечественной войны, бесстрашных защитников Родины, их имена. Эти имена знают не только представители старшего поколения, но и люди, родившиеся и выросшие после войны.
      Скупы слова надписи на скромном обелиске в городе Всеволожске Ленинградской области: "Старший лейтенант Лука Захарович Муравицкий. 1916 1941".
      Биография короткая. А жизнь - яркая, наполненная подвигами во имя Родины.
      С. Юхнов
      Путь Генерала
      Есть в Тосненском районе Ленинградской области молодой город Отрадное. Он вырос там, где соединились поселки Ивановское и Отрадное. На берегу Невы. На том берегу, где еще и сегодня можно найти старую гранату или мину, где земля, изрытая окопами и воронками от тяжелых фугасов, до сих пор не дает хороших всходов, где растут лишь редкая трава и мелкий кустарник. Земля не оправилась от ран. Но вырос здесь красивый город. И в нем большой Дом культуры завода электромеханического оборудования.
      В канун Дня Победы здесь состоялся районный праздник.
      Когда началось торжественное собрание, ведущий объявил: "Слово предоставляется генерал-майору авиации, Герою Советского Союза Владимиру Александровичу Сандалову".
      На трибуну поднялся крепко сбитый пожилой человек в летной форме. И начал рассказывать о том, как вместе со своими боевыми товарищами бомбил врага на подступах к Ленинграду. Генерал называл имена, с волнением говорил о легендарном подвиге Николая Гастелло.
      Напомнил, что на Ленинградском фронте этот подвиг повторили Леонид Михайлов, Михаил Шаронов и другие летчики. А потом рассказал о жизни и героической смерти младшего лейтенанта Ивана Черных, лейтенанта Семена Косинова, сержанта Назара Губина - экипажа, повторившего подвиг Николая Гастелло. Это были его питомцы. Погибли они на пороге своего двадцатилетия. Владимир Александрович говорил о том, как бы они могли жить, если бы не война. Как пряма была бы их дорога...
      У самого Владимира Сандалова все было сложнее.
      Я много слышал и читал о бывших беспризорниках, ставших при Советской власти учителями и учеными, знатными рабочими, руководителями предприятий. Но встречаться с ними не приходилось, и были они для меня героями литературными. И вдруг знакомство с Сандаловым. Как отзвуки далеких лет, звучали для меня слова: "сирота", "беспризорник", "бродяга". Их произносил Владимир Александрович, скупо рассказывая о себе. Шестилетним мальчиком остался он без отца, военного фельдшера. Мать поступила работать, но прокормить сына не могла. И в том же 1912 году отдала его в гатчинский сиротский институт (было такое заведение в тогдашней России).
      - Дикие там царили нравы, - вспоминает В. А. Сандалов. - Нас избивали старшие ребята, сурово наказывали воспитатели. Шесть лет провел я в этом "институте". А в 1918 году в связи с голодом в Питере перевели нас сначала в Пермскую губернию, а потом в Пензенскую. Сбежал я. Бродил с такими же беспризорниками по дорогам России, по городам и селам. Ловили. Отправляли в детский дом. Снова бежал. Босой, оборванный, промышлял на вокзалах... Всякое бывало. Но я добирался домой, в Гатчину.
      И он добрался. И здесь встретился с одним из комсомольских активистов - Розенблитом. Об этом человеке Владимир Александрович сохранил добрую память на всю жизнь. Благодаря влиянию Розенблита он в 1920 году поступил в школу имени Ленина в Гатчине. Вступил в комсомол, стал общественником, комсоргом школы.
      У Сандалова трудное детство, нелегкая юность. Он был деревообделочником на заводе в Сиверской, работал на стекольном заводе "Дружная горка". И всюду он был среди тех, кто ведет за собой. Владимира уважали. Знали, что этот человек не бросит слово на ветер, пообещает сделает. Сумеет увлечь за собой ребят. Вскоре он стал заведующим отделом Детскосельского горкома комсомола, а затем молодого коммуниста направили в совпартшколу.
      Владимир прилежно учился, а сам мечтал... об авиации. Однажды слушателям раздали анкеты. Среди других вопросов был и такой: "Кем хочешь стать?" "Только летчиком", - написал слушатель Сандалов.
      Мечта исполнилась в 1926 году. Тогда двадцатилетний юноша был зачислен в Ленинградскую военно-теоретическую школу ВВС, а через год его перевели в Оренбургскую школу воздушного боя.
      Казалось, все складывается хорошо. Он близок к заветной цели. Уже был в учебном полете. И вдруг... Врачебная комиссия высказала предположение о частичной утрате зрения. Что это? Прощай, мечта? И он никогда не будет летать? Не может такого быть.
      - Я "встал на дыбы", - вспоминает генерал, - ходил, доказывал, что здоров, требовал новых проверок. Наконец, меня уложили в госпиталь. Три месяца потерял, но все-таки доказал, что могу быть летчиком.
      Ему разрешили продолжать учебу. Но время было упущено. Пришлось усиленно заниматься, догонять группу. Ведь до выпуска оставались месяцы. И он догнал. Встал в общий строй. И в 1929 году, успешно сдав экзамены, получил назначение - младшим летчиком в 55-ю тяжелую бомбардировочную авиаэскадрилью. (Кстати, через 30 лет ему вновь придется проявить свое упорство и трудолюбие. В Академии Генерального штаба Сандалов был единственным слушателем, не имевшим высшего образования.)
      В 55-й эскадрилье сразу пришлось осваивать новый для Сандалова тип самолета. В 1930-м, через год после окончания школы воздушного боя, он стал старшим летчиком, а еще через год командиром экипажа ТБ-1, тяжелого бомбардировщика. И вскоре еще одно назначение - командир отряда.
      Летели годы. Со временем приобретался опыт, росло мастерство. Летчика повышали в звании, доверяли все большие подразделения.
      В июне 1940 года майор В. А. Сандалов был командиром 9-го бомбардировочного полка и начальником Рижского авиагарнизона. В июне 1941 года командовал 128-м бомбардировочным авиаполком, стоявшим пол Витебском. Здесь и застала его война.
      Владимир Александрович вспоминает:
      - 22 июня 1941 года я получил приказ поднять свои полк и вылететь на бомбежку железнодорожного узла Сувалки. Там стояли воинские эшелоны противника, размещались вражеские склады.
      В воздух поднялось 39 скоростных бомбардировщиков. Не дойдя до цели, мы встретили истребитель Ме-110. Фашист, увидев группу наших самолетов, нырнул в облака и, очевидно, начал вызывать своих.
      И тогда я сменил курс. Повернул группу к лесному массиву, там сделал разворот и, маскируясь, с солнечной стороны вывел полк на цель.
      Владимир Александрович рассказывает, и в рассказе участвуют руки, они показывают, как разворачивались самолеты, как низко шли над лесом. А ноги жмут несуществующие педали. Нет, он не у себя в квартире. Летчик до сих пор в кабине самолета. И чувствует себя в небе...
      - Со стороны леса немцы нас не ожидали. Мы вышли на цель и обрушили на гитлеровцев бомбы. Видели, как горели склады, разваливались составы. Задача была выполнена.
      На обратном пути нас атаковали десять "мессершмиттов". Но их встретил дружный огонь наших стрелков-радистов. Два фашистских истребителя были сбиты, остальные ушли.
      Это был первый бой. А за ним следовали другие. Сандалов водил большие группы самолетов на бомбардировку наступавших фашистских войск в районе Гродно и Лиды, Вильна и Ошмян, Молодечна и Логойска, Минска и Городка.
      Каждый вылет наносил врагу большой урон в живой силе и технике. И, несмотря на заградительный огонь зениток, на атаки самолетов противника, а полк чаще всего летал без прикрытия истребителей, сандаловцы в большинстве случаев возвращались без потерь.
      В первый военный месяц Сандалов учился воевать сам и учил этому своих подчиненных. Требовал отличного знания района действий, умения пользоваться метеообстановкой, взаимной выручки.
      В июле полк был переведен в другой город, и летчики начали осваивать новый тип самолета, знаменитые Пе-2. Первый вылет на новой машине 20 июля провел командир полка.
      В сентябре Сандалов уже командовал 125-м бомбардировочным полком, базировавшимся под Ленинградом,
      Он видел первые разрушения, пожары. Город был в кольце блокады. Владимир Александрович водил свои эскадрильи на бомбежку гитлеровцев под Синявино и Мгу, Тосно, Ижору, Урицк, громил врагов в Саблине и Сиверской.
      За короткое время сандаловцы уничтожили 89 самолетов противника, 60 раз командир полка сам был ведущим. Потери полка были минимальными - только три самолета.
      - 12 октября 1941 года, - вспоминает генерал, - разведка донесла, что на аэродроме в Сиверской сгруппировалось большое количество самолетов Ю-88 и Ме-109. Оттуда они и совершали свои налеты на Ленинград. Мне приказали разбомбить самолеты.
      Я отобрал восемь экипажей. Тщательно разработали маршрут, изучили особенности цели. Еще и еще раз проверили свои самолеты. Погода тогда была нелетная. Серый октябрьский день. Сильный ветер, сыпал то снег, то дождь. В такую пору враги нашего налета ждать не могли. И это было нам на руку.
      Мы поднялись в воздух и пошли над Финским заливом. И тут попали в сильный снегопад. Снизились до семисот метров и зашли на цель со стороны вражеского тыла. Смотрю, стоят три ряда самолетов. Зенитки молчат. Наверное, нас за своих приняли. А нам только этого и надо.
      - Открыть люки! - командую. - И началось. Самолеты - в клочья. Взрываются бензохранилища. Такой фейерверк устроили! До этого я еще не видел такой паники у фашистов. Гитлеровцы разбегались, а мы поливали их из пулеметов. Тридцать вражеских самолетов больше никогда не поднялись в воздух.
      Владимир Александрович показывает небольшую фотографию. В первый момент я не могу разобрать, что это. Темные пятна почти по всему снимку. Потом различаю крестики самолетов.
      - Это аэродром в Сиверской во время нашей бомбежки. Аэрофотосъемка, улыбается генерал
      На следующий день командир полка вновь повел своих товарищей на бомбежку. Добили оставшиеся самолеты. Экипажи 125-го полка парализовали действия немецкой авиации. И есть заслуга сандаловцев в том, что ленинградцы отметили 24-ю годовщину Октября спокойно. Вражеских налетов в эти дни не было.
      - Мы по пять-шесть раз поднимали в воздух экипажи. Это вместо одного, максимум двух вылетов.
      Слава сандаловцев гремела по всему фронту. Их боевыми действиями восхищались истребители, пехотинцы, танкисты, артиллеристы. Полковник артиллерии Сорокин 26 ноября 1941 года в газете "Сталинский сокол" писал, обращаясь к артиллеристам: "Учитесь стрелять по врагу так, как его бомбят летчики-сандаловцы!"
      За славой шли награды. 50 летчиков, штурманов, стрелков-радистов, техников были награждены орденами и медалями. Семи воздушным богатырям из 125-го бомбардировочного авиационного полка было присвоено высокое звание Героя Советского Союза. Этой высшей награды Родины был удостоен и командир. А весь полк за образцовое выполнение боевых заданий был преобразован в 15-й гвардейский.
      Летом сорок второго года полковник Сандалов был назначен командиром 5-й гвардейской дивизии. Теперь уже его полки наносили удары по врагу под Ржевом и Сорокиной, под Сталинградом и Новороссийском.
      В августе девять самолетов повел командир дивизии на бомбежку живой силы и техники врага, расположившегося под старинным русским городом Ржевом. Густая облачность окутала небо. Штурман, майор Кузьменко, вел группу только по карте и приборам. Ведущий вывел ее на цель. Внизу видны вспышки артиллерийских залпов. Эти орудия и нужно подавить. Здесь должна идти в атаку наша пехота. Тонны несущего смерть металла обрушиваются на врага. Видны взрывы, пожары.
      Через несколько часов в штаб дивизии пришло сообщение, что пехотинцы перешли в наступление, ворвались в расположение фашистов и овладели важным рубежом.
      В Сталинграде Сандалов водил своих асов на прицельное бомбометание по зданиям, в которых засели фашисты. И каждая бомба ложилась в цель.
      Это легко писать: "Ложилась в цель", - а сделать трудно. На высокой скорости бомбить отдельные здания и попадать именно по фашистам, когда совсем рядом - наши. Но летчики били точно.
      5 мая 1943 года полковник повел свои самолеты на бомбардировку вражеской пехоты, артиллерии и танков, скопившихся под станицей Нижне-Баканской.
      - Знаете, - улыбается Владимир Александрович, - снова "повезло". Дождь, видимости никакой. Я так часто говорю о полетах при плохой погоде, что можно подумать, летал только в дождь или снег. Но это, видимо, связано с тем, что плохая погода - для нас раздолье. Фашисты частенько в такую круговерть не вылетали. Боялись. А нам погода - не помеха. Но, однако, в тот раз нас засекли. Зенитки такой огонь открыли - казалось, не прорваться. Но не возвращаться же с бомбами обратно. Такого еще у меня не было. Сменил курс. Остальные - за мной. И вышли прямо над целью. Ну и дали! Что стало с танками да пушками - не расскажешь. Заодно и мост разрушили.
      За этот вылет командир нашего корпуса генерал-лейтенант авиации Ушаков вручил нам фотопланшет "За отличный бомбовый удар по врагу".
      Я смотрю на копию этого планшета и вижу лица боевых друзей героя. Майор Кузьменко, старшина Жонталай, старший лейтенант Дронов, лейтенант Мирошниченко, старший сержант Григорьев, младший лейтенант Брынза, лейтенант Климушкин. Все с наградами. Ордена, медали. У полковника Сандалова - Звезда Героя. На планшете есть снимок Нижне-Баканской. Всё в разрывах.
      Солдатское счастье. Оно сопутствует умным, умелым, отважным. 133 боевых вылета на счету генерал-майора авиации Героя Советского Союза Владимира Александровича Сандалова. Это вылеты, когда были уничтожены самолеты, танки, артиллерия, живая сила противника. 133 раза он шел ведущим в группах бомбардировщиков. Шел сквозь огонь и смерть. И даже будучи ранен не покидал строя.
      ...Это было 13 сентября 1943 года под Ельней. Он вел дивизию на бомбардировку. Ельня сожжена. Никаких ориентиров. Только торчащие фермы разрушенного моста. Он вывел самолеты на двухминутный боевой курс. И тут встретил их шквальный огонь вражеских зениток. Один снаряд разорвался в самолете. Убиты штурман и радист. Полковник Сандалов - невредим. Второй снаряд разорвался между двумя самолетами. Ранен в ногу летчик Константин Степанович Дубинин. Осколок попал в приборную доску машины Сандалова. Владимиру Александровичу сорвало веко глаза. Кровь заливает лицо. Глаз не видит. Но уйти из строя комдив не может. Он - ведущий. На него равняются. За ним десятки людей, и нельзя рассыпать строй. Иначе перебьют. Он вел за собой дивизию до конца. И привел всех.
      133 боевых вылета... А сколько их было всего? За плечами 28 летных лет. Он сменил 17 типов самолетов. Летал на первом советском бомбардировщике Р-1, закончил на реактивном Ил-28. Сколько налетано часов? И сколько из них рядом со смертью?
      За плечами - большой и сложный жизненный путь от мальчишки-беспризорника до генерала авиации, Героя Советского Союза. Заслуженная слава, заслуженный почет и уважение. Заслужен и отдых.
      Но по-прежнему в строю ветеран войны, коммунист Владимир Александрович Сандалов. Дома его застать трудно. Он ведет большую общественную военно-патриотическую работу. Как память о ней, о тех, с кем встречался, хранятся в квартире сувениры: от моряков и летчиков, ракетчиков и танкистов, пионеров, рабочих и деятелей культуры. Копии самолетов, скульптуры, картины.
      И есть у Владимира Александровича три подшефных теплохода: "Иван Черных", "Семен Косинов", "Назар Губин". Они названы именами выпестованных им отважных сынов Родины, отдавших за нас свои жизни. И когда сухогрузы приходят в Ленинградский порт, среди встречающих вы можете увидеть невысокого роста пожилого человека.
      Это генерал Сандалов.
      М. Ялыгин
      Свети, солнце, свети!
      Пятый день гостила Лариса Филипповна у мужа - командира 108-й отдельной разведывательной авиационной эскадрильи гвардии майора Василия Ивановича Дончука. На исходе был октябрь 1944 года. В эти дни наши войска завершали разгром врага в Советском Заполярье.
      В разговорах летчиков Лариса Филипповна то и дело слышала названия незнакомых городов, подхватывала их, запоминала, а потом часто повторяла вслух, словно какую-то влекущую к себе мелодию:
      - Питкяярви... Ах-ма-лахти... На-утси... Кир-ке-нес.
      Сегодня в голове неотступно звучало лишь одно: Киркенес. Туда, в район этого города вылетел Василий с товарищами. И Лариса Филипповна никак не может унять все более завладевающего ею беспокойства.
      - Ну что я опять? Ну что? - твердит она себе. - Разве раньше он не вылетал на опасные задания? Вылетал. Вылетал и всегда возвращался. И прекрати паниковать! - успокаивала себя молодая женщина и бралась за какое-нибудь дело.
      Но проходило несколько минут, и беспокойство возвращалось. Перед глазами снова вставал сосредоточенный и настороженный взгляд мужа, его чуть заметная улыбка. Порой ей казалось, что она чувствует на плечах его сильные руки и слышит твердый и спокойный голос:
      - Все будет в порядке. Ты только не волнуйся!
      - Василий, Василий! Где же ты? Что случилось? Почему так долго не возвращаешься? - взволнованно вопрошала она безмолвную пустоту комнаты, продол
      пропущена страница
      вождения, освоил 14 типов самолетов и налетал более миллиона километров.
      В полку Василия Ивановича уважали и любили. После того как Дончук не вернулся с боевого задания, о нем стали распространяться настоящие легенды. Главная причина их возникновения однако никто не хотел верить, что такой опытный летчик мог погибнуть.
      Постепенно из рассказов боевых друзей, родных и близких Василия Ивановича Дончука, из документов, писем и многочисленных корреспонденции, опубликованных о нем в газетах и журналах как в годы войны, так и в послевоенное время, сложился образ этого выдающегося и мужественного летчика.
      * * *
      Ларисе Филипповне часто вспоминается лето 1936 года. Москва. Парк Центрального Дома Красной Армии. Теннисный корт. Высокий голубоглазый летчик протягивает ей ракетку и предлагает партию в теннис. Так она познакомилась с Василием Дончуком, потом вышла за него замуж и вместе с ним уехала на Камчатку.
      Три года летает Василий по всему Дальневосточному побережью от Владивостока до Камчатки, возит пассажиров, почту и грузы. Около 2100 часов в воздухе. Более 350 тысяч километров над непроходимой тайгой, морями, реками и тундрой!
      Жили дружно, весело, интересно.
      Василий часто рассказывал о себе. У него было нелегкое детство. Рано умер отец. Одиннадцатилетний Вася оказался на улице, среди беспризорников. Пять лет воспитывался в Киевском детском доме, размещенном в Покровском монастыре. Там учился, стал пионером, вступил в комсомол. Затем учеба в ФЗУ, работа на заводе. В 1930 году по путевке комсомола поехал строить Сталинградский тракторный завод. Там и остался мастером цеха. И опять учеба - на этот раз в институте. На заводе вступил в партию.
      В 1932 году Василий стал курсантом Ейской военной школы морских летчиков. После учебы служил в авиационных частях ВВС Московского военного округа, а потом стал работать начальником летной части и одновременно инструктором аэроклуба Осоавиахима.
      Летом 1938 года Василий Иванович принимал участие в боях у озера Хасан. В его летной книжке записано: "Полеты по особому заданию командования Тихоокеанского Флота РККА в районе озера Хасан на самолете МП-1 бис - 1230 км (6 часов 40 минут)". А среди личных документов удостоверение участника боевых действий в районе озера Хасан.
      Осенью 1940 года Василий Иванович был направлен в Воркуту командиром отдельного авиаотряда специальной авиационной группы. Летал в проливе Югорский Шар и над побережьем Северного Ледовитого океана. Был и разведчиком, и первопроходцем, и спасателем, а главное - возил людей и грузы.
      Но начавшаяся война решительно все изменила. С ее первого часа Василий со свойственным ему упорством стал добиваться перевода на фронт и своего добился.
      * * *
      В конце 1941 года на одном из прифронтовых аэродромов Карело-Финской особой авиагруппы произвел посадку самолет П-5. Из него вышли двое и направились на командный пункт.
      Не прошло и получаса, как на аэродроме все знали, что один из прибывших - командир первого авиаотряда.
      Поодаль от командного пункта оживленно переговаривались летчики.
      - На своем самолете прилетели?
      - На своем.
      - Говорят, из полярников?
      - Бортмеханика спрашивали. Сказал, что оба летали на Камчатке и Чукотке, потом на Крайнем Севере, где-то за Воркутой.
      - Ребята, видать, крепкие, им опыта не занимать. Север слабых не любит.
      Тем временем Василий Дончук и его бортмеханик Владимир Лосев прошли штабное "чистилище" и неторопливо шагали к домику, в котором, как сказали им, жили летчики первого авиаотряда.
      - Ну, вот мы и дома, командир! - сказал Лосев.
      - Дома? - скептически ухмыльнулся Дончук. - Не так-то сразу. Еще посмотрят, чего мы с тобою стоим.
      Опасения Василия Ивановича были напрасными. Он и прежде легко сходился с людьми. Так было и на этот раз. Через неделю-другую никто в авиагруппе не считал его новичком.
      Летчики авиагруппы (впоследствии 5-го авиационного полка ГВФ) выполняли различные задания. С их помощью командование фронта поддерживало постоянную связь с партизанскими отрядами, действовавшими в тылу врага на территории Карелии. Значение такой авиации возрастало здесь с каждым днем, потому что Карельский фронт по протяженности (1250 километров) был самым длинным из всех фронтов Великой Отечественной войны. К тому же, в Карелии почти не было шоссейных дорог, а фронт в силу большой протяженности и особенностей местности не представлял сплошной линии войск.
      - Я много раз летал в войска фронта и в Москву с летчиками А. М. Быстрицким, П. П. Москаленко, В. И. Дончуком, - вспоминает бывший член Военного совета Карельского фронта генерал Г. Н. Куприянов. - Всегда прилетал в намеченный срок и без каких-либо приключений. Обычно летали на маленьких самолетах. Они были подвижны, легко маневрировали, могли летать очень низко, а потому, вероятно, при полетах к линии фронта мне никогда не приходилось встречаться в воздухе с самолетами противника.
      В отряде Василий Иванович выполнял самые сложные и опасные задания командования. Уже в январе 1942 года он неоднократно вылетал за линию фронта: перевозил на своем маленьком П-5 партизан, подпольщиков и разведчиков. Еще чаще доставлял партизанским отрядам оружие, боеприпасы, продовольствие и обмундирование, а на Большую землю увозил больных и раненых партизан, важные донесения о противнике.
      Это была очень сложная и опасная служба. Но Василий Иванович стремился к большему. Он не мог смириться с тем, что лично не уничтожает фашистов, и однажды пришел к мысли о переоборудовании своего самолета.
      "П-5 - это лишь почтово-пассажирский вариант самолета-разведчика Р-5, - рассуждал Дончук. - А у того не только пулеметы, но и бомбы. Почему бы не попытаться приспособить мой почтовик под легкий бомбардировщик? Подкрыльные бомбодержатели на пару "соток" наверняка найдутся". Советовался с наиболее опытными летчиками полка Владимиром Никитовым и Николаем Матвеевым. Поддержали. Сказали, что и сами все время думают об этом.
      Однажды Василий Иванович подошел к главному инженеру полка Юрию Семеновичу Майбороде и рассказал ему о своих планах.
      - Ну и неугомонный ты, Василий Иванович! - покачал головой инженер. Мало тебе, что и без бомбежек каждый день головой рискуешь?
      - Мало, - серьезно подтвердил Дончук. - Чего туда-сюда попусту воздух утюжить. Парочка "соток" никогда не помешает. А подходящая цель всегда найдется.
      - Ладно, - согласился инженер, - поговорю с техниками.
      Вскоре подкрыльные бомбодержатели для двух авиабомб и приспособление для сбрасывания было готово, и самые опытные летчики полка Дончук, Матвеев и Никитов в одну из февральских ночей 1942 года первыми бомбили военные объекты противника с самолетов П-5. Потом совершили несколько успешных налетов на воинские казармы в Суомуссалми и на вражеский аэродром в Кестеньге. Аэродром они разбили так, что впоследствии противник был вынужден оставить его.
      С наступлением весенних дней дел у летчиков прибавилось.
      В начале апреля 1942 года Василий Дончук получил задание доставить в тыл врага группу разведчиков.
      Несколько часов сидел он над картой, что-то вымеривал, высчитывал, чертил. А когда начало смеркаться, небольшой самолет после короткого разбега оторвался от летной дорожки и через минуту-другую скрылся в затянутом облаками вечернем небе...
      "Главное, пройти незамеченным через линию фронта, - рассуждает Дончук, поглядывая на приборы и на полетную карту. - Уж очень светло. Если засекут, могут сбить".
      Бесшумно планируя над лесами, озерами и болотами, самолет словно скользит в серой облачной мгле апрельской ночи, а где-то под ним в полном неведении молчат вражеские зенитные батареи, в землянках и блиндажах спят ничего не подозревающие фашисты. Ни одного выстрела не раздалось с земли. А вот и условный сигнал. Не делая традиционного круга, летчик с ходу идет на посадку, словно бывал здесь уж не раз. Он благополучно сажает самолет на затерянной среди лесов поляне, вылезает из кабины сам и помогает выбраться своим пассажирам. Их ждут. К самолету подходит несколько вооруженных партизан. Они благодарят летчика, поздравляют прибывших с благополучным полетом и приглашают всех в штаб отряда.
      Но близится утро. На востоке уже розовеет очистившееся от облаков небо. Василию надо торопиться в обратный путь.
      "Да, теперь, наверное, не проскочить", - думает он, взлетая с партизанского аэродрома.
      И действительно, как Дончук ни хитрил, как ни лавировал между болотами и озерами, на этот раз проскользнуть незамеченным не удалось. Настроив рацию, он слышит, как всполошились фашистские наблюдатели.
      - В воздухе советский самолет! Советский самолет! - летят в эфир сигналы зенитным батареям.
      А вот и первый обстрел. Правда, Василий летит на полной скорости и быстро проскакивает зенитную батарею. Но если бы она была здесь только одна!
      Чем ближе подлетает Дончук к линии фронта, тем чаще попадает под огонь.
      - Надо пройти! Надо ускользнуть! - упрямо сжав губы, твердит он, яростно ругая и фашистов, и так некстати очистившееся от облаков небо, и слишком быстро наступившее утро.
      Кругом разрывы. Василий слышит, чувствует, как впиваются в машину осколки и пули, как содрогается самолет. Вот уже пробит бак, и бензин бьет из него струей, угрожая вспыхнуть. Осколки снарядов рвут в клочья плоскости, хвостовое оперение, перебили трос левого элерона, продырявили кабину. Теперь машина уже не так послушна, как прежде, - она то кренится, то входит в вираж, то проваливается и теряет высоту...
      - Ничего! Мы еще живем! Мы еще летим! - говорит Дончук. Изо всех сил удерживая поврежденный самолет в горизонтальном положении, он настойчиво заставляет его лететь на восток.
      Дончук ускользнул от фашистов и на этот раз. Хотя, что называется, "на честном слове", но вернулся на аэродром. Когда самолет остановился, умолк гул мотора и замер винт, Василий наконец разжал руки, выпустил ставшую горячей ручку управления и тяжело откинулся на сиденье.
      - Вот мы и дома! - удовлетворенно проговорил он.
      Потом радостно посмотрел на только что взошедшее солнце и на голубое утреннее небо, забыв, что всего несколько минут назад ругал их на чем свет стоит.
      А к самолету уже сбегались друзья, осматривали истерзанную машину, удивлялись:
      - Как только долетел?!
      Более ста пробоин насчитал техник в небольшом П-5. Изумленный, качал головой и приговаривал:
      - Ну и ну! Видал виды, но чтоб на таком решете лететь, - такого не было.
      Через несколько дней умелые руки техников и механиков совершили чудо самолет Дончука был отремонтирован, и летчик снова полетел через линию фронта.
      За время пребывания в 5-м полку В. И. Дончук совершил более двухсот боевых вылетов за линию фронта, в том числе 18 из них - в глубокий тыл врага.
      Его заслуги были отмечены высокими правительственными наградами орденами Красной Звезды, Отечественной войны II степени и медалью "Партизану Отечественной войны" I степени.
      И все-таки Василий Иванович не переставал мечтать о переходе в боевую авиацию. Вскоре его мечта осуществилась.
      * * *
      В ноябре 1943 года после кратковременного переучивания на самолете-бомбардировщике Б-ЗА ("бостон") Дончук был назначен командиром эскадрильи 114-го Краснознаменного гвардейского ближнебомбардировочного авиаполка.
      Десятки вылетов на бомбежку вражеских аэродромов, железнодорожных станций, скоплений войск и техники противника произвел Василий Иванович в состава гвардейской эскадрильи. Кроме этого, постоянно выполнял важные задания разведывательного управления фронта. Особенно прославился как разведчик аэродромов в глубоком тылу врага. Он не только обнаруживал тыловые аэродромы, но потом вместе с товарищами и бомбил их.
      Способности В. И. Дончука как универсального летчика, особенно его талант воздушного разведчика, не остались незамеченными. Во второй половине апреля 1944 года, когда Карельский фронт начал подготовку к решающей наступательной операции, Василий Иванович был назначен командиром 108-й отдельной разведывательной эскадрильи.
      Часть, в которую был назначен Дончук, понесла немалые потери. К моменту прибытия нового командира в ней оставалось лишь три экипажа, во главе которых были опытные воздушные разведчики капитан Кочетков, лейтенанты Степанищев и Михалев.
      Василий Иванович прилетел на "бостоне". Вместе с ним были его испытанные боевые друзья штурман Николай Абрамов, воздушный стрелок Василий Кожухов и радист Василий Сергеев, который летал с ним еще в 5-м полку ГВФ.
      В начале июня Василий Иванович получил приказ разведать ближайшие тылы противника.
      - Полетим на бреющем над Онежским озером, - сказал он штурману Николаю Абрамову. - Маршрут проложи подальше от берега.
      - Штиль, командир, "зеркалка", - попытался возразить штурман.
      - Ничего, Коля, летали мы и в "зеркалку". Зато в район разведки дойдем без приключений: над озером не заметят.
      День был безветренный. В озере отражались облака. Не всякий летчик может мчаться на огромной скорости над зеркальной гладью воды, когда очень легко потерять пространственную ориентировку. В таком полете главное доверять приборам. Если все время летишь прямо, то вроде бы и нет ничего особенного. Глаз не спускай с высотомера, "авиагоризонта", и все будет в порядке.
      А если придется маневрировать? Вот тут-то "зеркалка" и ловит неопытного летчика. Может ослепить, а может и запутать. Покрутил летчик головой туда-сюда и запутался - где небо, где земля. Тут бы на приборы посмотреть. Да растерялся и забыл. А то и посмотрел, да не поверил; подумал, что неверно показывают приборы. "Зеркалка"!
      Дончук много летал над морем и был хорошо знаком с особенностями такого полета. Вот и в этот раз он спокойно и уверенно вел свой тяжелый самолет над огромным водным зеркалом Онеги.
      Выйдя к назначенному месту, воздушный разведчик внезапно для врага появился над железнодорожной станцией. На путях стояло несколько эшелонов.
      "Что в них?" - подумал летчик.
      - А ну-ка, Вася, устрой проверочку - дай огоньку по вагонам! приказал он воздушному стрелку Кожухову.
      Нескольких пулеметных очередей оказалось достаточно: из вагонов стали выпрыгивать вражеские солдаты.
      - Ага, признались! - воскликнул Дончук и, взглянув на паровоз, стоявший под парами, отметил про себя: "На юг торопятся, к линии фронта".
      Таким же образом обнаружил он войска и на другой станции, затем обследовал шоссейную дорогу, по которой двигалась автоколонна. Все, что увидел, сфотографировал.
      Доставленные Дончуком сведения о противнике помогли командованию в планировании наступательной операции.
      Напряжение боевых действий с каждым днем возрастало. Дончук получил разрешение подобрать в эскадрилью новые экипажи. Он очень тщательно отбирал летчиков. Перебрал несколько десятков человек и наконец в полку пикирующих бомбардировщиков отобрал четыре экипажа, командирами которых были молодые, хорошо подготовленные летчики - лейтенанты Долгов, Мещанов, Бондарчук и Бачин.
      Подготовка фронта к наступлению заканчивалась, но воздушные разведчики продолжали свою трудную и опасную работу. Несмотря на то что летчиков не хватало, Василий Иванович не спешил посылать на задания новые экипажи.
      Он упорно и настойчиво обучал их мастерству воздушной разведки. Все же боевые задания в это время либо поручал бывалым разведчикам эскадрильи Кочеткову, Михалеву и Степанищеву, либо выполнял сам.
      21 июня Карельский фронт перешел в наступление в Южной Карелии.
      - Пора выпускать молодежь, - сказал командир. - Наши войска успешно продвигаются. Теперь нам будет полегче.
      С каждым днем молодые летчики становились опытней, и командир стал поручать им ответственные задания. И все-таки, как и прежде, самые трудные из них выполнял сам.
      В июле был получен приказ произвести разведку важнейшего аэродрома в глубоком тылу врага. Летчику предстояло подобраться к аэродрому внезапно, чтобы установить, сколько и каких самолетов на нем базируется. Василий Иванович решил сам лететь на это задание.
      Он сумел выйти к тыловому аэродрому фашистов внезапно и успел все сфотографировать. Не ожидавшие столь дерзкой разведки неприятельские зенитчики не успели сделать ни одного выстрела. Василий Иванович прошел в глубь вражеской территории и затем, часто меняя курс, повел машину обратно. А вскоре над фашистским аэродромом показались наши бомбардировщики. Противник потерял 19 машин. Из них 14 были уничтожены на земле.
      Таких полетов у Дончука было немало.
      - В результате успешной воздушной разведки тыловых аэродромов врага, в которой основная заслуга принадлежит лично В. И. Дончуку, - вспоминает генерал И. М. Соколов, - воздушной армии удалось за короткий срок уничтожить на этих аэродромах 145 и повредить 12 вражеских самолетов.
      За успешную разведку аэродромов в глубоком тылу противника В. И. Дончук весной 1944 года был награжден первым орденом Красного Знамени, а летом - вторым. Ему было присвоено воинское звание "гвардии майор". Правительственных наград были также удостоены и многие другие воины 108-й отдельной разведывательной авиаэскадрильи.
      7 октября Карельский фронт начал операцию по завершению разгрома врага в Советском Заполярье. Особенно тяжелые и кровопролитные бои завязались в районе Киркенеса. Воздушные разведчики часто летали в этот район. Не раз летал туда и Дончук.
      На пути к последнему узлу обороны противника было несколько сильно укрепленных высот. В скальных расщелинах были тщательно укрыты крупнокалиберные пулеметы. Фашисты имели здесь и очень сильную противовоздушную оборону.
      - Я сам однажды решил лететь туда, чтобы увидеть все своими глазами, во всем убедиться самому, - вспоминает генерал И. М. Соколов. - Но не прошел. Пришлось вернуться, так как самолет был сильно поврежден. Но я-то мог вернуться, а воздушный разведчик нет. Он обязан был привезти командованию необходимые сведения о противнике. Поэтому каждый полет на разведку в район Киркенеса был подвигом.
      20 октября Василию Ивановичу позвонил по телефону генерал Туркель, который координировал действия авиации фронта и Северного Морского Флота:
      - Завтра необходимо послать разведчика в район Киркенеса, - сказал он. - Задание чрезвычайной важности. Сегодня у вас будет представитель разведывательного управления. Он все подробно расскажет. Прошу иметь в виду, что от результатов разведки зависит успех предстоящего штурма Киркенеса, жизнь тысяч советских воинов.
      - Задание будет выполнено, товарищ генерал, - спокойно и уверенно ответил Дончук.
      После этого разговора Василий Иванович пригласил к себе весь экипаж и слово в слово передал все, что сказал ему генерал.
      - Ну что ж, командир! Бывали у нас всякие задания. Выполняли, спокойно сказал Николай Абрамов. - Выполним и это.
      Штурмана в один голос поддержали стрелок Василий Кожухов и радист Афанасий Сергеев.
      - Вот и ладно, - удовлетворенно подвел итог Дончук. - Часа через полтора соберемся: приедет представитель разведывательного управления. А вечерком всех прошу ко мне, потолкуем, как и что. Да и жена просила зайти.
      Собравшись у командира, члены экипажа долго и обстоятельно обсуждали план выполнения полученного задания. Они старательно все высчитали и вымерили по карте, прикинули возможные варианты полета. Потом поужинали, сердечно и дружно поблагодарили Ларису Филипповну за приятный вечер и разошлись: предстоял трудный полет - надо было как следует выспаться.
      Наступило утро 21 октября. Оно неожиданно выдалось тихим и солнечным.
      - Ну и что же, что солнце?! - успокаивает Василий Иванович жену. Солнце нам тоже иногда хорошо помогает.
      Подходят Абрамов, Кожухов и Сергеев, здороваются, что-то говорят о безоблачном небе, шутят и направляются на аэродром. Навстречу идет Костя Шемякин. Докладывает командиру. Самолет, как всегда у него, к полету готов. Василий Иванович останавливается, говорит Ларисе привычные слова:
      - Все будет в порядке. Я скоренько вернусь. Ты только не волнуйся, торопливо прощается и бежит догонять товарищей.
      Через несколько минут "бостон" взлетает и, сделав прощальный круг над аэродромом и поселком, исчезает в небе.
      ...Первый раз экипаж вышел на связь уже в районе Киркенеса, доложив о скоплении войск на основном направлении предстоящего штурма.
      - Как обстановка в воздухе? - спрашивают с командного пункта.
      - Огонька хватает, - спокойно ответил Сергеев. - Кругом разрывы. Нас туда-сюда пошвыривает, но пока терпимо.
      Второй раз экипаж доложил, что в фиорде разгружается вражеский транспорт. Потом последовали сообщения о других транспортах с войсками, о движении частей по шоссейной дороге...
      Штурман, радист и командир по очереди докладывают результаты своих наблюдений. Сведения очень важные, и хотя почти все время работают фотоаппараты, Дончук, Абрамов и Сергеев продолжают докладывать о скоплении войск и техники в различных местах, о движении танков и артиллерии по дороге к Киркенесу, - обо всем, что кажется им важным...
      Но вот на какое-то время связь с самолетом прекращается.
      - Море огня! - раздается спустя минуту-другую голос Сергеева. - Что-то случилось с правым мотором - дымит...
      Радистка Люба Забелина вся - внимание. Рядом с ней волнуется Костя Шемякин.
      - Я - "Беркут-1". Я - "Беркут-1" - докладывает Дончук. - Правый двигатель дымит. Иду домой на одном...
      Минуты тянутся, как часы. Люба даже прижала наушники ладонью, чтобы лучше слышать, что происходит в самолете командира. Но экипаж снова замолкает.
      На КП сразу устанавливается мертвая тишина. Только часы на стене бесстрастно выстукивают свое "тик-так".
      Минут через пять, которые всем показались целой вечностью, Люба услышала в наушниках твердый, с какими-то незнакомыми нотками голос командира:
      - Я - "Беркут-1" Атаковали "мессершмитты". Горит правый мотор. Преследуют. Ухожу над озером.
      И снова молчание. А еще через несколько секунд в наушниках прозвучало с выражением тревоги и надежды:
      - Свети, солнце, свети!..
      Люба в тревожном недоумении подняла брови: что хотел сказать командир этими словами? Еще крепче прижала наушники, ожидая продолжения. Но рация самолета молчала. Рядом беспокойно топтался Костя Шемякин:
      - Ну, Люба, вызывай, вызывай! Люба снова взяла микрофон:
      - "Беркут-1", отвечай! "Беркут-1"! Отвечай!
      Но "Беркут" так больше и не ответил.
      С. Каширин
      Не числом, а умением
      О капитане Владимире Шалимове среди авиаторов ходили легенды. Да и не только среди них. Знали о нем и солдаты наземных частей. Говорили они, что у этого отчаянного летчика - своя, особая летная хватка. Его, как птицу, по полету сразу узнают и наши, и фашисты, едва он появляется в воздухе над передним краем. И тогда красноармейцы радуются, а гитлеровцы глубже забиваются в свои норы.
      Как и во всякой легенде, правда в таких суждениях нередко сочеталась с вымыслом, тем более что не только в устных рассказах, но и во фронтовых газетах, когда писали о Шалимове, подчас не обходилось без упоминания о его якобы особом летном почерке. И если сам Шалимов и его друзья летчики избегали подобных, излишне громких слов, то авиационные механики, мотористы и пехотинцы, то есть обыкновенный земной люд, к числу которого принадлежали и военные корреспонденты, стоял на своем.
      Была тут, бесспорно, и известная доля преклонения перед мужеством воздушных бойцов вообще, когда подвиги многих приписываются одному человеку, чье имя раньше и чаще других упоминалось в сводках. Тем не менее слава Шалимова росла и ширилась, рассказы о нем, печатные и устные, поражали воображение. Дескать, не удивительное ли дело - все летчики; попав под обстрел, стараются вывести самолет из зоны огня, а этот летит себе прямиком в сплошных клубах разрывов, и - хоть бы что! Проведет таким манером атаку, проутюжит позиции противника, сделает на глазах у всех спокойный разворот и опять, не дрогнув, идет напролом.
      Бывало, пехотинцы обеих сторон, задрав головы, молча смотрели в небо, вроде гадали: "Собьют - не собьют?" И когда самолет - один ли, в паре с ведомым или во главе целой группы таких же остроносых краснозвездных машин - уходил невредимым, в наших окопах раздавались возгласы ликования, а во вражеских - яростная брань и пальба.
      - Это он! - не сомневаясь, говорили в такие минуты наши бойцы. Самолет у него такой - весь в броне. Видели, на крыльях - огоньки, огоньки будто искры. Пули, значит, отскакивали...
      Обстановка под Ленинградом в те осенние дни сорок первого года была такова, что на многих участках фронта нейтральной полосы почти не существовало. Траншейные брустверы - наш и чужой - рукой подать, и чуть приутихнет канонада - красноармейцы явственно слышали возню и голоса гитлеровцев. В таких условиях при ударе с воздуха запросто можно было по своим угодить. Но советские бойцы, видя пикирующие самолеты с круто выступающими над фюзеляжем кабинами, весело восклицали:
      - Не бойся, ребята, горбатые не подведут!
      Горбатыми они окрестили новые, только появившиеся тогда штурмовики Ил-2 конструкции Сергея Владимировича Ильюшина. Внешне отличались эти машины от других тем, что кабина торчала у них действительно прямо-таки горбом. А чаще закованные в броню "илы" наши бойцы любовно называли "летающими танками", так как они действовали над полем боя на малых высотах. Причем проходили подчас до того низко, что сзади над землей поднималась пыль - воистину утюжили передний край врага. Фашисты, испытав на себе силу их ударов, с ужасом говорили о них - шварце тод, что означало - черная смерть.
      Когда первая группа "илов" приземлилась на одном из аэродромов Карельского перешейка, встречать летчиков приехал сам командующий ВВС Ленинградского фронта генерал А. А. Новиков. Факт прибытия новых крылатых машин имел тогда не только большое военное, но и огромное моральное значение. Появление штурмовиков свидетельствовало о том, что советский народ, несмотря на серьезные трудности и потери, наращивает производство боевой техники.
      Командовал штурмовым авиационным полком майор Николай Григорьевич Богачев. Он четко отрапортовал генералу Новикову о благополучном завершении перелета.
      - Все машины в полной исправности. Летчики могут хоть сейчас идти в бой, - сказал майор.
      Генерал, крепко пожав ему руку, с улыбкой кивнул в сторону новеньких, поблескивающих свежей краской машин:
      - А красивы! Ласточки.
      - Бронированные ласточки, - в тон ему бодро отозвался Богачев.
      Встречу штурмовиков запечатлел на одном из своих рисунков известный художник А. Н. Яр-Кравченко, присутствовавший на аэродроме. Он так и изобразил генерала Новикова, майора Богачева и других командиров улыбающимися.
      Впоследствии, уже после войны, увидев этот рисунок, главный маршал авиации Александр Александрович Новиков удивился. "Нам, ленинградцам, тогда было не до улыбок, - заметил он. - Ожесточенные бои гремели буквально на пороге города. Враг мог видеть окраины Ленинграда уже невооруженным глазом".
      Тем не менее художник не погрешил против истины. Встречая штурмовики, все действительно радовались. Радовались тому, что получили хоть и небольшую, но дополнительную возможность еще крепче бить ненавистного врага.
      Новиков, познакомившись с летчиками, спросил:
      - Сколько вам нужно времени, чтобы подготовиться к боевым действиям?
      - Не больше суток, - твердо ответил Богачев.
      - А успеете? Район для вас незнакомый.
      - Мы знаем, куда и зачем прилетели, товарищ генерал.
      - Тогда знакомьтесь с обстановкой на фронте и приступайте к делу, кивнул Новиков.
      Как только генерал уехал, возле новых самолетов собрались хозяева аэродрома. Постукивали костяшками пальцев по темно-зеленой обшивке, дивились сплошному бронированию мотора и бензобаков. Даже соты масляного радиатора можно было в случае надобности прикрывать стальной заслонкой, чтобы во время обстрела не пробило осколком. Лобовое стекло фонаря кабины тоже было бронестойким, пуленепробиваемым. Грозным был штурмовик. Из передней кромки крыльев угрожающе выступали длинные вороненые стволы скорострельных пушек и пулеметов. Под плоскостями - восемь металлических реек, направляющих для эрэсов - реактивных снарядов. В центроплане четыре бомбоотсека. В них да еще на два замка под фюзеляжем можно подвесить шесть стокилограммовых бомб.
      Такие пояснения давал собравшимся один из прибывших пилотов.
      - Мы - пехотинцы воздуха, - улыбчиво щурясь, говорил он. - Так нас Байдуков назвал. И лучше, пожалуй, не скажешь. На таких машинах можно воевать на бреющем полете, не опасаясь ни пуль, ни снарядов. Словом, на самолете - "врукопашную", то есть, если надо - винтом по головам...
      На него посматривали с недоверием. Заливает? Да нет, не должен вроде, как-никак - капитан, и по званию, и по внешности мужик, кажется, солидный, серьезный.
      Крепко скроенный, подтянутый и, судя по всему, общительный, летчик сразу привлек внимание окружающих. В его взгляде светились добродушие и мягкая, чисто русская, ироничность, а от плотной фигуры веяло богатырским здоровьем.
      - Капитана Шалимова - к командиру полка! - послышалось на самолетной стоянке.
      - Иду, - спокойно отозвался он, мягко улыбнулся, извиняясь, что вынужден прервать беседу, и зашагал в сторону командного пункта.
      После его ухода авиаторы повернулись к механику самолета. Кто-то негромко произнес:
      - Видать, уверен в себе.
      - Кадровый, - коротко ответил механик, видимо, убежденный, что этим словом лучше всего характеризует своего командира.
      Кадровый - значит всесторонне подготовленный, опытный летчик, в отличие от тех, кого обучают сейчас по ускоренной программе.
      - Давно летает? - послышался очередной вопрос.
      - Десятый год, - не без гордости сказал механик, и присутствующие удовлетворенно переглянулись.
      Дескать, именно таким и доверили новые самолеты, иначе и быть не могло. А коль так, то враг быстро почувствует, с кем имеет дело.
      В своих предположениях авиаторы не ошиблись. К утру следующего дня все штурмовики были готовы к вылету и по первому сигналу с командного пункта поднялись в воздух. Одну из групп в составе четырех "илов" возглавил Владимир Егорович Шалимов. Он шел ведущим.
      Ведущий в авиационной группе ценится на фронте, что называется, на вес золота. Он летает на головном самолете. Если в полку есть опытные ведущие, полк боеспособен, даже если в нем много молодых пилотов, ибо ведущий вожак в полете, командир и наставник своих ведомых. Это он после старта собирает их в боевой порядок, ведет по намеченному маршруту, умело и хитро минуя зоны зенитного огня. Это он, несмотря на противодействие истребителей, при любой погоде отыщет на незнакомой местности нужную цель и тактически грамотным приемом, сообразуясь с обстановкой, проведет атаку. За ним или вместе с ним - в зависимости от его команд - штурмуют противника ведомые.
      Именно таким ведущим был коммунист Шалимов, отличный летчик и вдумчивый, волевой командир. Потому майор Богачев и доверил ему в первый же день после прибытия на Ленинградский фронт вести четверку штурмовиков для удара по танкам и мотопехоте врага.
      При подходе к переднему краю обороны наших войск перед глазами Шалимова и его ведомых развернулась мрачная панорама. Рев моторов заглушал все звуки, и в кабинах самолетов не было слышно ни орудийной канонады, ни ружейно-пулеметной стрельбы, ни визга осколков, но разрывы взметнули вокруг массы темной пыли, и она висела в небе сплошной колеблющейся завесой. Сквозь нее смутно, словно сквозь дымку, просматривалась земля, вдоль и поперек исполосованная извилистыми линиями траншей и ходов сообщений, следами гусениц танков и автомобильных шин.
      Сначала впереди, а затем совсем рядом, возле левого крыла машины Шалимова, засветились зловещие нити трассирующих пуль и красноватые сполохи заградительного огня зениток. Капитан словно не видел их. Проскочив над передним краем, он перевел штурмовик на снижение, чтобы вывести группу к колонне противника незамеченной.
      Дальше шли бреющим - над самыми верхушками густого леса. Промчались над ровной, будто по линейке сделанной, просекой, над непривычно пустынной лесной дорогой, в расчетное время начали разворот. Левые плоскости чуть ли не чиркали по макушкам деревьев. Наконец лес остался позади, вскоре показалось шоссе, а там - колонна врага.
      Впрочем, то, что увидели летчики, нельзя было назвать колонной. Это был сплошной поток техники и людей. В пыли, с грохотом катилась бронированная рать вооруженного до зубов противника.
      Шалимов от неожиданности даже оцепенел. Какая наглость! Его охватила небывалая злость. Рука сама зашарила по панели, отыскивая нужный выключатель, глаза впились в прицел. Хотя, что тут целиться, бей на глазок - по такому скопищу войск не промажешь.
      - На, гитлеровская мразь, получай!
      На шоссе, забитое танками, вездеходами, тягачами с пушками и мотоциклами, обрушился смерч огня. Шалимов заметил, как тупоносый, крытый брезентом грузовик сразу же завалился в канаву, два других стали сворачивать, но застряли, из них в панике посыпались солдаты. На дороге образовалась "пробка", в колонне началось замешательство.
      Боевой разворот влево и - повторный заход. Пикируя, Шалимов поймал в перекрестие прицела цистерну бензозаправщика. Брызнув багрово-голубым пламенем, она взорвалась, огонь тотчас перекинулся на ползущие рядом танки.
      - Так! - выдохнул летчик. - Так вам и надо!
      Земля внизу окуталась черным дымом. В разные стороны от шоссе разбегались фашисты, но их настигали снаряды скорострельных авиационных пушек и пулеметов. Шалимов даже пожалел, что боезапас иссяк и нужно было возвращаться на аэродром.
      Вторую группу штурмовиков в тот день водил сам командир полка майор Николай Богачев, третью - старший лейтенант Федор Смышляев. От их ударов гитлеровцы понесли большие потери в живой силе и технике. Однако во время атаки вражеский снаряд угодил в самолет Богачева.
      Из полета Николай Григорьевич не вернулся. В командование полком вступил капитан Сергей Поляков.
      22 сентября и в последующие дни штурмовики поднимались в воздух по пять-шесть раз.
      Такая нагрузка для летчиков была предельной. Чтобы летать, воздушный боец, как и спортсмен, должен строго соблюдать режим труда и отдыха, что называется, быть в летной форме. Только какая уж тут "форма"! Каждому приходилось делать шесть, а иной раз восемь вылетов подряд, да и ночью не уснешь: не дают непрерывные воздушные тревоги, нескончаемый гул вражеских бомбовозов и грохот взрывов.
      Когда фашистское командование убедилось, что захватить Ленинград путем прямого фронтального наступления не удастся, оно решило сломить героическое сопротивление города и защищавших его советских войск длительной блокадой, непрерывными артиллерийскими обстрелами и бомбежками. Систему дневных и особенно ночных налетов враг задумал так, чтобы создать впечатление нескончаемое воздушного вала, который ничем нельзя остановить. Ради этого гитлеровцы не заботились даже о результативности своих ударов. Они направляли самолеты группами и в одиночку один за другим, думая повлиять на психику людей своей якобы неисчерпаемой авиационной мощью. Невыспавшиеся, хмурые, поднимались наши летчики и затемно отправлялись на аэродром. Скудным был в те дни и паек. Недоедание, усталость и постоянное нервное напряжение начинали все ощутимее сказываться на качестве летной боевой работы. К концу дня даже некоторые кадровые пилоты, не говоря о молодых, выматывались так, что подчас от переутомления после последней посадки теряли сознание. Естественно, вялой становилась и их реакция при маневрировании в полете, они все чаще попадали под огонь истребителей и зениток. Редкий самолет возвращался без пробоин.
      Однажды зенитный снаряд попал и в машину Шалимова. Он как раз опускал нос самолета для атаки, и тут что-то оглушительно хлопнуло, штурмовик сильно тряхнуло, резко повело в сторону. Энергично действуя ручкой и педалями ножного управления, капитан убрал крен и нажал на гашетки, нанося удар по намеченной цели. Лишь после этого он осмотрелся.
      В правой плоскости зияла большая дыра. Пока мотор тянул, летчик успел набрать высоту, чтобы в случае необходимости можно было спланировать, затем взял курс домой и шел со снижением. Это давало возможность не потерять скорость и не свалиться на поврежденное крыло.
      До аэродрома он дотянул. Однако здесь его ожидало новое затруднение: не вышла левая стойка шасси.
      Как быть? Вернее всего, пока не поздно, выброситься с парашютом. А машина? Штурмовики - каждый на счету!
      Шалимов пошел на посадку. Знал, что, собираясь приземляться на одно колесо, рискует собой. И все же от принятого решения не отступил. Конечно, пришлось напрячь всю волю, вложить в пилотирование все мастерство, но самолет был спасен. Были повреждены винт и левая плоскость, но механики и мотористы в тот же день произвели ремонт. Вскоре Шалимов вновь поднялся на своем самолете в воздух, чтобы громить врага.
      Летать приходилось много. Полк нес потери, машин оставалось все меньше и меньше. А командование требовало, чтобы штурмовики непрерывно "висели" над передним краем.
      Слава о них уже разнеслась по всему фронту. Одно появление "илов" придавало нашим пехотинцам бодрость и силу. Особенно эффективно работали "ильюшины" при налетах на траншеи и оборонительные объекты противника. Тут от летчиков требовалась снайперская точность. Этому и учился, этого и добивался в каждом вылете капитан Шалимов. Метким, прицельным ударам учил он и своих ведомых. И если начинал атаку, то никакой огонь не мог заставить его отвернуть от выбранной цели.
      Командир полка, сам опытный и смелый летчик, любивший риск и тех, кто умеет рисковать, и то порой удивлялся дерзости Шалимова. Он вынужден был предупредить его:
      - Владимир Егорович, мне кажется, что вы руководствуетесь не столько здравым смыслом, сколько азартом. Ну зачем же безрассудно лезть на рожон!
      - Вы меня давно знаете, Сергей Николаевич, и беспокоитесь напрасно, возразил Шалимов. - Зря погибать не собираюсь. А спокойным да осторожненьким, простите, быть не могу. - Помолчав, он хитро сощурился: А, да что там, командир! Вы же сами говорите, что при нехватке самолетов воевать надо не числом, а умением. Ну а лихачество тут ни при чем, возраст у меня уже не тот...
      Владимир Егорович не лукавил. Он и в самом деле не любил и не допускал какого бы то ни было ухарства, исключал из полета все, что было рассчитано на внешний эффект и лишено тактической целесообразности, У него все было подчинено главному - при минимальных средствах добиться максимальных результатов штурмовки. Он всегда заботился о том, чтобы внезапно и с наивыгоднейшего направления вывести группу на цель, а после атаки быстро собрать ведомых в тесный боевой порядок и не дать истребителям противника поживиться легкой добычей - отставшими одиночками.
      Поскольку штурмовик Ил-2 только что поступил на вооружение, то вполне понятно, что опыта его боевого применения ни у кого еще не было. Шалимов одним из первых овладел этой замечательной по тому времени машиной. Он научился в какие-то доли секунды прицеливаться, выполнять виртуозный маневр и метко поражать цели пулеметно-пушечным огнем. Капитан любил говорить, что стрелять со штурмовика - одно удовольствие, и это не было шуткой или хвастовством, стрелял он действительно по-снайперски.
      Несколько сложнее обстояло дело с бомбометанием. На Ил-2 не было бомбардировочного прицела, поэтому долгое время у каждого пилота был свой метод бомбового удара. Бомбили на глазок, по чутью. Постепенно, обмениваясь опытом, пришли к выводу, что более метко кладет бомбы в цель капитан Шалимов. Его тактические приемы стали использовать все летчики полка.
      Поэтому, когда Сергея Полякова спрашивали, кому можно поручить уничтожение особо важного объекта, командир полка без колебания посылал Владимира Егоровича.
      Одной из таких срочных и весьма важных задач была штурмовка железнодорожного состава, обнаруженного нашими воздушными разведчиками на станции Мга. Фашисты перебрасывали оттуда орудия, боеприпасы и пехоту. А погода, как назло, стояла скверная. Дул сырой от дождя ветер, гнал тяжелые тучи, и низкое небо, казалось, лежало на самой земле.
      Трудно лететь, когда горизонт впереди тебя грозит сомкнуться с мрачной кромкой облаков, сделать невидимой расстилающуюся под крылом местность. Тут запросто можно и ведомых растерять, и самому с курса сбиться. Шалимов понимал это, но командование возлагало на летчиков большие надежды, и он поднял свою группу в воздух.
      Прищуренные глаза ведущего до боли всматривались сквозь плексиглас кабины. Правильно ли идет, не уклонился ли? На мгновение показалось, что взгляд затуманивают слезы, проступившие от напряжения. Это было очень некстати. Слезы все искажали, зрение могло подвести.
      И вдруг из туманной мглы, словно вынырнули, набегая, станционные постройки. Мга!
      Вот уж действительно мга, ничего не видно. Не от слез - от густой дымки, от серой облачной пелены. Но умение водить группу в любых метеорологических условиях не подвело капитана и на этот раз - боевой курс был точным.
      Станцию прикрывало несколько зенитных батарей, и в распоряжении Шалимова были считанные минуты. Всего несколько минут. Если его обнаружат и он не успеет прицелиться, все пропало. Даже если не собьют при первом заходе, второй сделать не дадут.
      Вот уже ударили - перед самолетом расплылись шары зенитных разрывов. Шалимов успел сманеврировать. Машина, резко клюнув острым носом, скользнула вниз, устремилась туда, где виднелись крыши товарных вагонов. Штурмовик содрогнулся от залпа пушек, огненные трассы от него потянулись к паровозу.
      Ведомые, следуя за командиром в растянутом правом пеленге, прицеливались самостоятельно. Они тоже не мазали. Из паровоза вырвался клуб пара, от вагонов полетели щепы. "Илы" пронеслись над самым составом и бросили стокилограммовые бомбы.
      Заполыхал пожар. От детонации взорвались пульманы, набитые артиллерийскими снарядами. Путевое хозяйство было разрушено более чем основательно - долгое время ни один эшелон не мог проследовать к фронту. Вот что, оказывается, могут сделать четыре штурмовика при удачном выборе цели и внезапном снайперском ударе.
      Боевой счет капитана Шалимова рос с каждым днем. Уже к началу октября в его летной книжке было записано более тридцати штурмовок, и друзья отдавали должное его мастерству и смелости. Он одним из первых был представлен к правительственной награде, и вскоре генерал А. А. Новиков перед строем полка вручил Владимиру Егоровичу орден Красной Звезды.
      Своими действиями капитан Шалимов и его однополчане вписали не одну славную страницу в летопись героической обороны Ленинграда. И все же одна из них, без сомнения, наиболее памятна среди других.
      Было это незадолго до Октябрьского праздника в сорок первом. Тяжелой оказалась та фронтовая осень. Фашисты захватили всю Белоруссию, почти всю Украину, рвались к Ростову и к Москве, стояли под стенами Ленинграда. В те дни эфир был забит наглой вражеской радиопропагандой. Нередко гитлеровцы на плохом русском языке призывали наших летчиков выйти из строя и садиться на немецкие аэродромы. В шлемофонах слышался гнусавый голос с сильным акцентом: "Рус, брось воевать, лети в гости! Будет очень хорошо. Есть много вина, закуски, хорошие девочки".
      В начале ноября самолеты противника стали сбрасывать листовки. Враг угрожал по-своему "отметить" годовщину Октябрьской революции: "6-го и 7-го будем бомбить, а 8-го будете хоронить".
      Владимир Егорович был человеком не злым, даже добродушным, улыбчивым. Однако, когда ему в руки попала такая листовка, он почувствовал, как от ненависти к фашистским извергам сжалось сердце. Сидя в землянке, капитан гневно сжал кулак и грохнул по столу: - Нет, мало мы их бьем!..
      На ленинградском направлении у противника к тому времени осталось не так уж много бомбардировщиков, но фашистское радио оповещало, что для готовящегося массированного удара сюда стягиваются новые крупные авиационные силы. Никакими иными данными, кроме заявлений самих гитлеровцев, наше командование пока не располагало, поэтому не только среди населения, но даже среди военных начали распространяться различные слухи. Говорили, что летные поля некоторых захваченных врагом аэродромов битком забиты бомбовозами, причем стоят они там, как на выставке, без всякой маскировки. И вообще, дескать, оккупанты чувствуют себя там в полной безопасности, как дома: открыли казино, пьют шнапс и развлекаются.
      - Это еще надо проверить, - поразмыслив, сказал Шалимов. - Тут, скорее всего, игра на нервах. Ну, а если так, то мы угостим их по-своему!
      По приказу генерала Новикова была срочно проведена воздушная разведка ближних и дальних вражеских аэродромов, прежде всего - псковского аэродромного узла, откуда чаще всего немецкие бомбардировщики совершали налеты на Ленинград. Ничего существенного обнаружить там не удалось. Однако поиски продолжались, и вскоре на стол командующего легли дешифрованные снимки, вызвавшие тревогу: не на отдельных, а на самых близких к фронту фашистских стартовых площадках появились новые группы "юнкерсов" и "хейнкелей".
      Генерал Новиков распорядился на всякий случай повторить разведку. Данные подтвердились. Нет, самолеты врага не стояли там впритык, крыло к крылу, но только в Сиверской было обнаружено около сорока бомбардировщиков Ю-88 и более тридцати истребителей. Отмечалось оживление на гатчинском и некоторых других аэродромах.
      Большое скопление авиации вблизи Ленинграда было, конечно, не случайным. Противник намеревался омрачить советским людям праздник. Сорвать его замысел, предотвратить готовящийся налет можно было лишь одним способом: опередить врага и уничтожить бомбардировщики в месте их сосредоточения на земле, не позволив подняться в воздух.
      Утром 6 ноября первыми приступили к выполнению такой задачи наши пикировщики Пе-2, ведомые майором В. Сандаловым. Следом комбинированный удар нанесли несколько групп истребителей и штурмовиков.
      Должно быть, намерение подвергнуть Ленинград жестокой бомбардировке и самонадеянность противника были столь велики, что ему изменила осторожность. Когда советские самолеты появились над фашистским аэродромом в Сиверской, "юнкерсы", "хейнкели" и "мессершмитты" стояли там открыто в несколько рядов. Между ними виднелись бензозаправщики. Экипажи готовились к взлету и были захвачены врасплох.
      Из-под крыльев краснозвездных машин дымными росчерками рванули эрэсы. Внизу полыхнул огонь, закувыркались над летным полем обломки.
      Небо полосовали косые трассы немецких скорострельных пушек. По Шалимову вражеские зенитчики ударили среднекалиберными: разрывы легли кучно и так близко, что самолет тряхнуло. Но капитан, пренебрегая опасностью, продолжал пикировать и прицеливаться. Наконец навел вздрагивающее перекрестие на огромный бомбовоз, нажал на гашетки и не отпускал их, стараясь в оставшиеся до сближения с землей секунды выпустить как можно больше снарядов по всей стоянке. Выровнял он свою машину так низко, что отчетливо увидел кресты с белой окантовкой и даже пробоины на крыльях, фюзеляжах и килях с паучьей свастикой.
      Казалось, для выхода из пикирования не хватит мощности мотора. Но Шалимов рассчитал точно. Он энергично выполнил разворот и снова нацелился на аэродром. За ведущим, повторяя его маневр, неотступно шли ведомые. Били зенитки, рвались бомбы и бензовозы, горели объятые пламенем "юнкерсы" и "хейнкели", а штурмовики все поливали стоянки пулеметно-пушечным огнем. Не успела стартовать эта разбойничья армада! И теперь уже не взлетит.
      Ровно тянул мотор, тихо потрескивало в наушниках шлемофона. Уходя от цели, Шалимов скомандовал: "Сбор!" - и оглянулся. Позади вставал черный столб дыма. Он, будто гигантский смерч, подпирал нижнюю кромку облаков и растекался под ними, точно нефть на воде. Это горело бензохранилище, и были видны, как в сильную грозу, отблески вспышек - рвались боеприпасы. Капитан посмотрел на пристроившихся к нему ведомых и показал большой палец: порядок!
      После посадки в память об удачном вылете решили сфотографироваться. Встали друг возле друга - в шлемофонах с очками и без очков, в кожаных регланах и меховых куртках с узкими ремешками планшетов, перекинутых через плечо. Так и запечатлел их полковой фотограф - стоящими одной шеренгой перед самолетом. Снимок этот до сих пор хранится в музее боевой славы Н-ского гвардейского истребительно-бомбардировочного полка. Внизу подпись: "Участники разгрома вражеской авиации под Сиверской В. П. Емельянов, В. Е. Шалимов, С. Н. Поляков, Ф. А. Смышляев, А. Я, Панфилов, А. Н. Манохин".
      Небо над Ленинградом в дни Октябрьского праздника было тогда спокойным. Вечером, когда генерал Новиков приехал в Смольный, член Военного совета фронта А. А. Жданов сказал ему:
      - Передайте летчикам большое спасибо - и от командования, и от населения. Авиации врага нанесен такой урон, от которого фашисты оправятся не скоро. Так оно и оказалось. Если до этого самолеты противника летали словно по расписанию, группа за группой с интервалами в 20 минут, то теперь они появлялись не столь часто. А главное, срыв массированного воздушного налета на Ленинград имел не только тактическое значение. Весь мир пристально следил за героической борьбой ленинградцев, и каждая неудача гитлеровцев под стенами гордого города на Неве оборачивалась для них поражением и в военном, и в моральном, и в политическом отношении, приобретала значение международное.
      А наша авиация действовала все активнее. Наращивали удары по врагу и летчики-штурмовики. Но я они несли потери. В одном из трудных вылетов погиб майор Сергей Николаевич Поляков. Командиром полка был назначен Владимир Егорович Шалимов.
      Шалимов всегда сам водил в бой подчиненных, и не было случая, чтобы он не прорывался к цели. Все знали, что если капитан сел в кабину самолета, то ведомая им группа выполнит любое задание. Это и обусловило его повышение в должности. Генерал А. А. Новиков придерживался мнения: характер командира это характер вверенного ему коллектива. Сильный, незаурядный человек возглавляет эскадрилью или полк - значит, эти эскадрилья или полк тоже сильные, под стать своему командиру.
      Весной 1942 года полку, которым командовал Шалимов, было присвоено почетное наименование гвардейского. И еще сильнее били авиаторы ненавистного врага. Они были для гитлеровцев настоящей грозой. После удара "илов" на поле боя всякий раз оставались десятки изуродованных танков, орудий и минометов, развороченных дотов и блиндажей.
      Численный перевес - большое дело на войне. Но Шалимов был верен тому правилу, которому следовал и в полетах под руководством майора Полякова: бить врага не числом, а умением. Еще задолго до появления наставления по боевым действиям штурмовой авиации он разработал и применил на практике ряд эффективных тактических приемов. Одним из таких приемов был так называемый круг над целью, когда самолеты, пикируя один за другим, вели огонь из пушек и пулеметов, применяли реактивное оружие, сбрасывали бомбы со взрывателями замедленного действия. При этом они строго придерживались принципа: задний защищает переднего, что позволяло им отбиваться от истребителей противника. Сам Шалимов назвал в шутку этот метод "спасательным кругом".
      Будучи командиром полка, Владимир Егорович продолжал летать на выполнение самых сложных заданий. Его не без оснований считали непревзойденным мастером виртуозного пилотажа на Ил-2. В воздухе он демонстрировал умение маневрировать с предельными перегрузками. Атаку наземных целей капитан обычно заканчивал резким снижением до самой земли, и казалось, что самолет концами лопастей пропеллера подгребает под себя пыль. Затем тяжелый штурмовик с необычайной легкостью, как бы на одном дыхании, за считанные секунды с круто задранным носом взвивался вверх, чтобы тотчас сделать новый заход.
      Особенно нравился Шалимову "самый низкий бреющий". Брить - значит лететь на высоте 25 - 30 метров. Шалимов "брил" на уровне телеграфных столбов и ниже, "обтекая" рельеф. Не только лес, но даже небольшие возвышенности, бугры и лощины укрывали его при этом от наблюдения врага, что давало возможность неожиданно появляться над целью и наносить точный удар. Обучая подчиненных, Владимир Егорович любил повторять, что внезапность - душа тактики.
      - И вообще, - с улыбкой заключал он свои инструктажи, - маневр должен быть для летчика жизненной потребностью. Как дыхание...
      Поддерживая наземные войска, "илы" действовали, главным образом, над полем боя на малых высотах, и по самолетам стреляло все, что только могло стрелять. И тут как нельзя кстати были скрытные заходы "самым низким бреющим". С чьей-то в шутку оброненной фразы их называли "партизанскими".
      Вообще неожиданные тактические приемы Шалимова часто сбивали с толку фашистских вояк. Поскольку наши штурмовики обычно действовали над целью с левым кругом, то вражеские зенитчики приспосабливали свои установки для стрельбы по самолетам, пикирующим слева и уходящим тоже влево. А шалимовцы начинали бить их с правого круга, путали тем самым все расчеты гитлеровцев и почти беспрепятственно подавляли батареи.
      Зима прошла в непрерывных полетах. Даже в те дни, когда из-за ненастья фашистские асы предпочитали отсиживаться на аэродромах, "илы" поднимались в воздух. Нередко они возвращались буквально изрешеченные пробоинами, механики и мотористы еле успевали их латать. Но после их "визита" всякий раз оставались на земле десятки полыхающих гитлеровских автомашин и танков, скошенные смертоносными очередями гитлеровские солдаты.
      В петлицах Шалимова появилась еще одна "шпала" - ему присвоили звание майора, а вскоре на груди засверкал второй орден Красного Знамени. Владимир Егорович внес много предложений по совершенствованию боевого применения штурмовиков. О своем опыте он написал несколько корреспонденции в армейскую газету "Боевая тревога". Опыт Шалимова впоследствии использовали и другие летчики.
      В ту пору фронтовая авиация постоянно требовала пополнения. Поэтому в военных авиаучилищах курсантов готовили по ускоренной программе. Доучивать новичков приходилось в строевых частях. Шалимов считал своим долгом вводить молодежь в строй лично.
      23 июля 1942 года был вновь организован массированный налет нашей авиации на оборонительные рубежи врага. Первую группу штурмовиков возглавил, как всегда, майор Шалимов.
      Точно в назначенное время эскадрилья подходила к опорному пункту противника. Цель была уже близко, но вражеские зенитчики огня почему-то не открывали. Почему? Шалимов догадывался, что они, вероятно, заранее провели пристрелку по нижней кромке облаков. Он начал выполнять противозенитный маневр. Однако маневр был на этот раз словно бы неуверенный, осторожный. Очевидно, потому, что ведущий взял сегодня под свое крыло малообстрелянных пилотов. Оберегая их и опасаясь энергичным пилотажем расстроить боевой порядок перед атакой, он по возможности спокойнее начал переводить машину в пикирование.
      И тут вражеская батарея дала залп. Головная машина вздрогнула и устремилась к земле. За ней потянулся хвост густого дыма.
      Это был черный день для штурмового полка.
      Через две недели на аэродроме построились летчики. Комиссар полка Трофимов зачитал им письмо вдовы Шалимова - Клавдии Леонидовны. Глубоко скорбя, она нашла в себе мужество обратиться к однополчанам мужа с призывом отомстить за его гибель и еще беспощаднее бить врага.
      Затем раздалась команда:
      - По машинам!
      Взревели мощные моторы. Из патрубков вырвалось фиолетовое пламя выхлопов. Один за другим самолеты ушли в воздух, чтобы нанести новый удар по фашистам.
      Указом Президиума Верховного Совета СССР от 10 февраля 1943 года майору В. Е. Шалимову было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.
      А. Крупин
      Вожак истребителей
      Выписки из наградного листа: "Новиков Егор Павлович. Действующая Красная Армия, 1941 год, полевая почтовая станция 745, подразделение 13. Кадровый военный. Младший лейтенант, командир звена 191-го истребительного авиационного полка. 1915 года рождения. Русский. Член ВКП(б) с 1939 года. Участник боев с белофиннами. В августе - сентябре представлялся к награждению орденами Красного Знамени и Ленина",
      "В борьбе с германским фашизмом с самого начала Великой Отечественной войны проявил себя смелым, решительным, отважным и мужественным летчиком и командиром. Имеет 60 боевых вылетов. Из них: 20 - на штурмовку аэродромов и живой силы противника, 22 - на прикрытие своих войск. В воздушных боях сбил лично 11 вражеских самолетов, в том числе "мессершмиттов" - 2, "юнкерсов" 9.
      17 сентября 1941 года в неравном бою - 4 против 12, погиб смертью храбрых.
      За проявленное мужество и геройство в борьбе с фашизмом младший лейтенант Новиков достоин высшей награды...
      Командир 191-го истребительного авиационного полка
      подполковник Радченко".
      ""Достоин..."
      Член Военного Совета Ленинградского фронта,
      секретарь ЦК. ВКП(б) А. Жданов. 20.09.41 г."
      Таким помнят Егора Новикова его родные и друзья.
      Сестра Татьяна Павловна:
      - Егор всегда был очень целеустремленным. Учился только на "хорошо" и "отлично". В школу надо было ходить далеко, за 10 километров, через лес и речку Витьму, по разбитому проселку, но он не пропустил ни одного дня. Егор очень любил читать. Часто читал нам вслух Пушкина, Лермонтова, Жюля Верна, Николая Островского. И еще брат любил песни.
      Авиацией он "заболел" тоже с детства. В свободные минуты мастерил из дерева модели самолетов.
      С похвальной грамотой закончил семилетку и поступил в ФЗУ.
      Работал на заводе слесарем, вечерами учился. Находил время и для занятий планеризмом.
      В 1936 году брата по путевке комсомола направили в Борисоглебское летное училище. Он часто писал нам, и мы всей семьей радовались его успехам и переживали за него. После окончания училища Егор приехал домой. Уже тогда односельчане называли его героем. В ответ брат обычно отшучивался и охотно рассказывал о своих товарищах, а также об известных в то время авиаторах героях челюскинской и чкаловской эпопей. Интересовали его и наши деревенские дела. Он подолгу беседовал с колхозниками, иногда выходил с ними работать в поле.
      Однажды, помню, мама спросила брата:
      - Егорушка, зачем ты выбрал себе такую опасную дорогу в жизни?
      Он улыбнулся:
      - Я люблю свою работу, мама. Иную не мыслю. Да и время неспокойное. Врагов у нас еще много. Надо Родину защищать.
      Был брат среднего роста, широкоплечий, плотный, черноглазый. Уважал людей и люди к нему тянулись. Таким он и ушел от нас...
      Владимир Иванович Иноземцев - первый учитель:
      - Егор Новиков учился у меня в Косиловской начальной школе всего один год. Несмотря на то что это было очень давно, я его помню хорошо. А запомнил я его по сказкам. Знал он их много и по моей просьбе охотно, в лицах, рассказывал перед классом.
      Хороши были его поделки из дерева - фигурки разных зверей, самолеты, свистки, дудочки. Он приносил их почти каждый день и щедро раздаривал. У паренька были крепкие, сильные руки. Я знал, что он много работает в поле и по-домашности. А ребятишки говорили мне, что "Егорша Новиков быстрей всех плавает и лихо ездит верхом".
      Да, это был хороший мальчик. Как, впрочем, и другие мальчики тех лет. Нелегкая им выпала доля - отстоять жизнь живущих ныне. Многие из них сложили головы, но жизнь продолжается. И мир помнит их - известных и безымянных. Всех.
      Герой Советского Союза Николай Федорович Кузнецов, однополчанин:
      - Георгий проявил себя мужественным и отважным человеком. А летчиком он был прирожденным. В нашем полку его считали лучшим ведущим. Если Новиков возглавлял группу истребителей сопровождения бомбардировщиков или штурмовиков, мы были уверены, что все будет в порядке.
      В огненном небе Ленинграда
      Великую Отечественную войну младший лейтенант Новиков встретил на Карельском перешейке уже опытным истребителем, командиром звена. И все-таки зима 1939/40 года оказалась для него очень трудной. Начался советско-финляндский конфликт. В одном из воздушных боев с истребителями финнов Новикова сбили. Все произошло в считанные секунды. На барражировавшую вдоль линии фронта тройку И-16 из облаков свалилась четверка "мессеров", подожгла самолет Новикова и снова нырнула в серую муть.
      Раненый летчик, теряя сознание, выбросился с парашютом.
      Наступило 22 июня 1941-го. По сигналу тревоги Новиков одним из первых взлетел в небо войны.
      В конце лета 1941 года в небе над Ленинградом развернулись ожесточенные воздушные сражения. С утра и до ночи, волнами, по 30 - 70 самолетов в группе фашистские бомбардировщики, сопровождаемые десятками истребителей, упорно искали лазейку в "куполе" Ленинграда, чтобы обрушить смертоносный груз на город и его героических защитников. Для наших летчиков, в том числе и для истребителей 191-го полка подполковника Радченко, настала жаркая пора.
      25 августа старший лейтенант Лазарев, лейтенант Кузнецов, младший лейтенант Новиков и еще шесть летчиков 191-го авиаполка вели неравный и жестокий бой с численно превосходящим противником. Советские летчики сбили 13 фашистских стервятников. Наши потери - один самолет, В бою отличились Лазарев и Новиков. Первый расправился с пятеркой гитлеровских бомбардировщиков и истребителей, второй - с тремя. Фронтовая газета "На страже Родины" отмечала, что в этот день был открыт боевой счет полка. О славных делах летчиков из 191-го вскоре узнал Ленинград и весь фронт.
      27 августа, охраняя забитую составами станцию Тосно, восьмерка "ястребков" 191-го полка обнаружила большую группу "лаптежников" (так летчики прозвали пикирующий бомбардировщик "Юнкерс-87" из-за неубирающихся шасси), направлявшихся к городу с юго-запада. Внезапной, стремительной атакой "ястребки" рассеяли ошеломленных фашистов, вынудили их отбомбиться в "белый свет" и ретироваться на всех газах за линию фронта. В этом бою звено Новикова уничтожило три "юнкерса", один из них пришелся на долю командира. Его ведомые лейтенанты Николай Кузнецов и Вячеслав Жигулин одержали свои первые победы.
      29 августа над Мгой произошла новая схватка летчиков полка Радченко с фашистскими пиратами. Самое примечательное для этого дня - соотношение сил. У врагов было десятикратное преимущество. Но наши истребители приняли бой. В итоге сбито 13 фашистских самолетов, наши потери - один истребитель. Блестящая победа! Имена Михаила Лазарева и Егора Новикова прозвучали на весь фронт. Еще бы! Пять и три - восемь "юнкерсов" и "мессершмиттов" сбиты двумя "ишачками". Конечно же, здорово! А если учесть, что этот вылет был для Михаила и Егора четвертым за день, - тем более.
      К концу августа положение Ленинграда осложнилось. Противник, не считаясь, с жертвами, продолжал наступление. 27-го фашисты ворвались в Тосно, 30-го, перерезав последнюю сухопутную магистраль - северную - вышли к Неве. 4 сентября на город обрушились первые дальнобойные артиллерийские снаряды. 8-го пал Шлиссельбург. Кольцо замкнулось. Началась героическая 900-дневная блокадная эпопея ленинградцев.
      В эти трудные дни летчики-истребители Радченко переключились на штурмовку врага. С утра до вечера, под непрерывным зенитным огнем кружили они над передним краем противника, поливая гитлеровцев свинцом. Участились потери самолетов, поэтому приходилось увеличивать количество вылетов. Но самое трудное для летчиков заключалось в другом: ни в коем случае не ввязываться в драку! Да, только штурмовка. Это задача номер один. И впервые за войну юркие, напористые, созданные Поликарповым для активного, маневренного боя, И-16, завидев самолеты фашистов, проходили стороной.
      Младший лейтенант Новиков отлично проявил себя как летчик-штурмовик. В эти дни он уничтожал танки, машины, орудия. А с началом блокады Егор со своими товарищами снова участвует в непрерывных воздушных поединках. Теперь борьба велась уже непосредственно за небо Ленинграда.
      11 сентября Новиков и его ведомые лейтенанты Иван Грачев, Николай Кузнецов, Василий Добровольский и Владислав Плавский получили очередное задание. Миновав Финский залив, группа приступила к патрулированию в районе Красное Село - Николаевка.
      Минут через пятнадцать Новиков обнаружил противника. С юга, держа курс на Ленинград, летели 20 пикирующих бомбардировщиков Ю-87. Не раздумывая, Егор повел товарищей в атаку.
      Удар истребителей был настолько неожиданным и стремительным, что гитлеровцы, не успев прийти в себя, потеряли три самолета. Ведущего срезал из пулемета Новиков, второго развалил эрэсами Кузнецов, третьего вогнал в землю Добровольский. Подоспевшие к месту схватки Грачев и Плавский также сбили по "юнкерсу".
      Строй "лаптежников" сломался, и они врассыпную кинулись наутек. Но на смену им уже подходила вторая группа. И огненная карусель завертелась с новой силой. Увлекаемые своим бесстрашным командиром, "ястребки" разили врага меткими очередями. Вот вспыхнул один "Юнкерс", второй, третий. Яростные, лихие, неотразимые атаки следовали одна за другой. И фашисты не выдержали.
      Пора было возвращаться домой и нашим истребителям: горючего и боеприпасов оставалось в обрез.
      Уже взяв курс на север, Новиков увидел, что западнее Красного Села показалась третья волна Ю-87. "Двадцать... Тридцать... Сорок! Почти десять на одного. И все на Ленинград".
      - Нет, не выйдет! Не пройдет! - и Егор повел свою героическую пятерку в очередную атаку. От первой очереди задымил и отвалил в сторону головной "Юнкерс". Преследуя его, Новиков израсходовал остаток патронов. Пулеметы замолчали. Но не ушел фашист. Сблизившись с бомбардировщиком вплотную, Егор ударил его плоскостью по кабине. Потеряв управление, Ю-87 рухнул в лес. А Новиков с пустыми зарядными ящиками на поврежденном самолете, уже снова был в самом центре боя, вместе с друзьями. И фашисты дрогнули и на этот раз. К Ленинграду удалось прорваться лишь немногим. Девять "юнкерсов" остались догорать на земле.
      Безумству храбрых ...
      17 сентября 1941 года. Это последнее в своей двадцатипятилетней жизни утро младший лейтенант Новиков встретил в кабине самолета. Его звено дежурило в готовности номер один. Было довольно прохладно. Егор, подняв воротник реглана, посматривал в сторону стартового командного пункта. Ему смертельно хотелось спать - сказывалось огромное напряжение сентябрьских боев. Чтобы ненароком не заснуть и не прозевать тревожного сигнала, он впервые за эти пятьдесят пять дней войны вполголоса запел:
      - "Че-о-рный во-орон, черный во-орон,
      Что ты вьешься надо мной?
      Ты-ы добы-ы-ычи-и не добьешься..."
      Три красные ракеты взметнулись одна за другой. "Воздух!" Через несколько минут самолет Новикова, набирая скорость, бежал по взлетной полосе.
      Летчик обнаружил их сразу. Вытянувшись острым пеленгом, шестерка желтобрюхих Ме-110 заходила для штурмового удара по аэродрому. Выше ходила пара Ме-109. Обернувшись на мгновение, Новиков увидел, что за ним, заметно поотстав, идут только три И-16. "Да-а, маловато против такой-то своры. Те, верхние, растащат и перещелкают нас, а эти ударят по стоянкам и капонирам. Надо их отсечь, разогнать эрэсами!" И он направил свой "ястребок" навстречу "стодесятым". Шесть огненных молний метнулись из-под коротких плоскостей истребителя, вспороли трассами утреннее небо. "Стодесятые", не дойдя до цели, шарахнулись вверх.
      - Ага, не нравится! Ты добы-ы-чи не...
      Жестко ударило по плоскостям. "Ястребок" вздрогнул, потерял управление. Егор рванул ручку на себя. Самолет нехотя полез на боевой. Вражеские самолеты проскочили мимо.
      - Живем еще! Ты добы-ычи не добьешься... Шестерка желтобрюхих опять повалилась в пике.
      Нацелилась в атаку и пара Ме-109. "Где же вы, Вася, Коля?!" И снова "ястребок" Новикова бросается наперерез шестерке. Эрэсов больше нет, застучали пулеметы. Один из "стодесятых" вдруг опрокинулся и рухнул на поле рядом с аэродромом. Его срезал короткой очередью невесть откуда взявшийся "ишачок" комэска Георгия Жуйкова.
      - Черный ворон, я не твой...
      Гитлеровцы отказались от штурмовки. Обозленные неудачей, они скопом навалились на отважную четверку. Силы были неравные. Вот взорвалась от прямого попадания машина Николая Косаренко, выпрыгнул из горящего самолета комэск Жуйков. Но огненная карусель продолжалась. Объятый пламенем рухнул на землю еще один фашистский самолет.
      Новиков остался один против шести "мессершмиттов". Отбивался отчаянно. Истерзанный "ястребок" казался неуязвимым. Но вот он вспыхнул и отвесно пошел к земле...
      16 января 1942 года младшему лейтенанту Егору Павловичу Новикову, первому из летчиков 191-го полка, было присвоено звание Героя Советского Союза. Посмертно.
      Похоронен отважный вожак истребителей в братской могиле, в тех же местах, где горячо билось и сгорело его пламенное сердце.
      В. Смолин
      Мгновения, отлитые в годы
      Есть в семье Зюзиных фотография, которую хранят как дорогую реликвию. На ней запечатлен глава семейства рядом с боевыми друзьями - летчиками, приезжавшими на его юбилей.
      Наверное надолго, если не на всю жизнь, запомнился Петру Дмитриевичу Зюзину теплый июльский день 1972 года. Собрались друзья, близкие и родные, чтобы поздравить его с пятидесятилетием, пожелать доброго здоровья и новых успехов в труде. После того как были оглашены приветственные телеграммы, поступившие в адрес юбиляра, слово взял бывший командир части, в которой служил Зюзин.
      - Что мне хочется пожелать вам, Петр Дмитриевич? - дружески пожимая руку Зюзина, несколько торжественно начал убеленный сединами генерал. Чтобы вы и впредь оставались таким работником, который в решительные моменты (а таких в вашей работе хоть отбавляй!) умеет находить единственно верный выход из любого сложного положения.
      - Служу Советскому Союзу! - ответил Зюзин по-военному, хотя уже несколько лет назад расстался с офицерскими погонами.
      "А ведь, пожалуй, очень точно сказал генерал", - подумалось ему, когда перебирал в памяти события юбилейного дня.
      Решительные моменты?.. Сколько их было в жизни? Не так уж мало: и на земле, и в воздухе. Истребитель стремительно набирал высоту. Шел очередной учебный полет. Петр изредка бросал взгляды на приборы. Стрелки, чуть вздрагивая, фиксировали малейшие отклонения в режиме полета. Где-то в стороне, в сиреневой дымке, растаял подмосковный аэродром. За 5 минут до старта с летчиком разговаривал руководитель полетов.
      Там, на командном пункте, ждут от него первых сообщений. Стрелки приборов, фиксируя малейшие изменения в полете, ведут бессловесный диалог с ним, Петром Зюзиным. Скоро уже двадцать лет, как продолжается этот нескончаемый разговор, а Петру хочется, чтоб не было ему конца... Впрочем, подобное желание испытывает любой летчик, да и не только летчик, а каждый, кто на свою профессию смотрит, как на истинное творчество, а не на ремесло.
      Зюзину нравились минуты полного слияния с машиной, когда двигатель гудит успокаивающе-ровно и когда ничто не говорит о приближающейся опасности. Только кто знает, где поджидает опасность? Неприятности порой приходят оттуда, откуда их совсем не ждешь.
      Зюзину запомнилось, как в канун воздушного парада в честь Первого мая вместе с Героем Советского Союза Федором Михайловичем Чубуковым они много раз летали на групповую слетанность. Хотелось пройти в парадном строю без сучка, без задоринки, провести свои эскадрильи над Красной площадью, что называется, строго по ниточке. У них даже возникло негласное соревнование: кто пройдет лучше, чей строй окажется наиболее безупречным! Вперед выходил то Чубуков, то он со своими ведомыми. Секретов друг от друга не держали, щедро делились опытом, лишь бы была польза для общего дела. Как на фронте. А с Чубуковым его связывала и война.
      И вдруг после возвращения с очередной тренировки Зюзин почувствовал слабость.
      Едва зарулив истребитель на стоянку, Зюзин вылез из кабины осунувшийся, руки повисли будто плети. Техник Павел Дорогавцев, увидев летчика, вытирающего с лица крупные капли пота, тихо спросил:
      - Что с вами, командир?
      - Ничего... Пройдет.
      Полковой врач, подъехавший на санитарной машине, стал считать пульс.
      Гвардии капитан Федор Чубуков, еще с фронтовых дней знавший, какая взрывная сила таится в неказистой на вид фигуре друга, убежденно доказывал доктору:
      - Зюзин двужильный. Выдержит. Только не отправляйте его сейчас в госпиталь. Лишите парад слетанной группы.
      Да, на парад у Петра тогда сил хватило, а медицину обойти не удалось. Потянулись однообразные дни лечения в госпитале. Врачи признали сильное переутомление. Дотошные медики стали расспрашивать, чем он болел с младенческих лет. Скупо рассказал Петр о своем голодном детстве, о том, как семилетним мальчуганом остался круглым сиротой, пас коров в подмосковной деревне Жуковке, что неподалеку от нынешнего санатория "Барвиха". Если бы не братья да сестра Мария, может, и не летать ему. Невзгоды закалили характер. В 1938 году выпускник школы ФЗУ Дзержинского узла связи Петр Зюзин в числе первых среди московских связистов откликнулся на призыв Центрального Комитета комсомола: "Комсомолец, на самолет!". В те дни гремело по стране: "Дадим Союзу Советов 150 тысяч летчиков!"
      Молодые рабочие, студенты, недавние школьники подавали заявления в аэроклубы, чтобы овладеть самой романтичной профессией в мире, стать покорителями пятого океана. Москва часто встречала участников героических перелетов. Петр на всю жизнь запомнил встречи экипажей Валерия Чкалова, Михаила Громова, Владимира Коккинаки, Валентины Гризодубовой. Все увиденное будоражило молодых, наполняло трепетным волнением юные сердца.
      Юноше было с кого брать пример. В Жуковке жил летчик-инструктор Московского городского аэроклуба Василий Георгиевич Воробьев. До сих пор Петр считает, что именно он привил любовь к авиации деревенским мальчишкам и девчонкам. С ветераном воздушного флота Зюзина связывает почти сорокалетняя дружба. Воробьев и в шестьдесят лет еще продолжал летать.
      Как-то Зюзин встретил Василия Георгиевича в Москве.
      - Летаем?
      - Еще на полгода дали разрешение пилотировать "пчелку", ["Пчелка" двухкилевой легкомоторный самолет конструкции О. К. Антонова.] - ответил радостно Воробьев.
      - Завидное долголетие! Не правда ли? - спрашивает иногда друзей Зюзин, и весь его облик выражает гордость за старшего товарища, мол, знай наших, жуковских. А когда друзья начинают приводить доводы, что, дескать, не каждому летчику дано столь счастливое лётное долголетие, что Воробьев, наверное, не воевал, потому и здоровый такой, Зюзин тотчас же опровергает:
      - В том-то и дело, что вернулся Воробьев с войны - вся грудь в орденах. Сначала летал на ночном бомбардировщике По-2, а потом на штурмовиках.
      - Что же он, железный, что ли?
      - Железный или не железный, а наш - жуковский... Это уж точно!
      Да, у жуковских, в том числе, добавим от себя, и у Петра, характер твердый. Когда Зюзина после медицинской комиссии пытались отстранить от полетов, он сказал врачам, что готов лечиться хоть год, лишь бы остаться в боевом строю. И добился своего: из госпиталя ушел с документом, в котором было написано, что допущен к полетам без ограничений.
      Только еще одна неожиданность ждала Петра при возвращении в родной гарнизон. Командование предложило ему более высокую должность в штабе. Пришлось согласиться.
      - Только штабная работа не для меня. Сбегу! Это уж точно. Летать хочется, - объявил он домашним.
      И сбежал. Зюзин снова стал летать.
      * * *
      С высокого берега древнего Волхова открывалась широкая панорама. Рядом с аэродромом ажурные фермы железнодорожного моста, а дальше плотина и здание знаменитой Волховской гидроэлектростанции - самой крупной из воздвигнутых по ленинскому плану ГОЭЛРО.
      В январе 1943-го войска Ленинградского и Волховского фронтов в районе Синявина прорвали блокаду Ленинграда. По узкой полоске суши, отвоеванной у врага, было восстановлено железнодорожное сообщена города со страной. Можно себе представить, какое значение придавало наше командование охране единственной железнодорожной артерии, питающей город-герой и фронт. Одной из ключевых позиций на этом пути был мост через широкий Волхов.
      Командир 29-го гвардейского истребительного авиаполка гвардии майор Петр Андреевич Пилютов, встретив новое пополнение летчиков, коротко ввел в боевую обстановку:
      - Вот уже почти два года, как фашисты посылают армады своих бомбардировщиков сюда, к Волхову. Устраивают "звездные налеты", высылают наряды истребителей, хитрят как только могут, а мост и Волховская гидроэлектростанция стоят целехонькие и будут стоять, пока в нашем полку есть такие летчики, как Андрей Чирков, Александр Горбачевский, Федор Чубуков, Константин Коршунов, я уже не говорю об известном асе Петре Покрышеве, который стал командиром 159-го истребительного авиаполка.
      И, оглядев строй молодых летчиков, заключил:
      - Надеюсь, что вы не подведете наш гвардейский полк, окажетесь достойными старших товарищей.
      Противоречивые чувства владели в ту минуту Зюзиным: с одной стороны, приятно воевать даже учеником рядом с известными асами Ленинградского фронта, а с другой... Полк ведет боевые действия на "яках", а у него налет на новых машинах без году неделя, училище кончал на И-16, только в запасном полку успел переучиться на новый самолет.
      Пожалуй, мы не ошибемся, если скажем, что такое же настроение было у Бориса Богданова с Юрой Глинским, у Володи Ковалева, Ивана Леоновича, и у Жени Шутова с Борисом Логиновым. Только к вечеру, когда их распределили по эскадрильям, успокоение внес Иван Леонович. Он был самый старший из них. Ему было двадцать три, и два года разницы давали право разговаривать с младшими чуть менторским тоном. К тому же Иван уже поработал инструктором в авиаучилище. На его новенькой гимнастерке красовался орден Отечественной войны II степени. (Заметим, кстати, за год, с 30 мая 1943 года до конца мая 1944-го он сбил 25 немецких самолетов и закончил войну Героем Советского Союза).
      Так вот, успокоение в их ряды внес тогда Иван Леонович.
      - Могу заверить, - начал он, - что сразу нас в бой не пошлют. Дадут присмотреться, да и район надо изучить.
      Действительно, в бой молодых послали не скоро, хотя старшие товарищи выдерживали неимоверное напряжение. Они вылетали по три-четыре раза в день: то прикрывали мост, то патрулировали над передним краем, то сопровождали бомбардировщики и штурмовики. И редкий вылет проходил без воздушного боя.
      Черноглазый, стремительный в движениях командир эскадрильи гвардии старший лейтенант Константин Коршунов, увидев перед собой щупленького Зюзина, пожал плечами и сказал:
      - Идите, младший лейтенант, к Герцеву. Скажите, чтобы проверил вашу технику пилотирования. Потом разрешаю слетать в строю.
      После первого полета в паре гвардии старший лейтенант Герцев, будто впервые разглядывая взмокшего от напряжения Зюзина, заметил одобрительно:
      - А в строю ты умеешь держаться, малыш. Впился в меня, как клещ, - и ни на шаг. Хочешь ко мне ведомым?
      Неожиданное сравнение с клещом вызвало смех. Молодые летчики не успели сказать Зюзину, соглашайся, мол, - никто из них пока не получил подобного приглашения, как рука их товарища утонула в крепких ладонях фронтового наставника.
      Не зря говорят: месяц фронта равен году в мирные дни. Зюзину даже месяца не потребовалось, чтобы занять прочное место в боевом расчете второй эскадрильи. В этой эскадрилье он прошел путь от рядового летчика до заместителя командира, освобождал Ленинградскую область и Эстонию, воевал над Балтийским и Баренцевым морями, весной 45-го перегонял боевые самолеты под Берлин, участвовал в первых послевоенных воздушных парадах.
      Первый воздушный бой, как и первый самостоятельный полет, любой летчик помнит со всеми подробностями. Зюзин не очень-то охотно вспоминает день своего боевого крещения.
      Вылетели они тогда с Герцевым. На высоте около 7 тысяч метров к Волховстрою приближался "Юнкерс-88". Видимо, разведчик. За ним тянулся белый след инверсии. Пока набирали высоту, экипаж Ю-88 повернул к себе в тыл. Нагнали только у Тосны. Зюзин открыл огонь, когда темная сигара "восемьдесят восьмого" поползла в перекрестии нитей прицела. Из "юнкерса" повалил дым. Считая, что дело сделано и разведчик сбит, Зюзин на какое-то время замешкался. То ли боязнь остаться одному, то ли еще слабое знание повадок врага не позволили тогда молодому летчику одержать решительную победу, а Герцев из-за плохой тяги моторов отстал. Подбитый "юнкерс" ушел.
      Разгоряченный боем, Герцев в сердцах упрекнул ведомого:
      - Эх, ты!
      Командир полка Петр Андреевич Пилютов реагировал куда спокойнее:
      - Не испугался "юнкерса"? Молодец, Зюзин! Поздравляю с боевым крещением!
      Первый бой Зюзина оживленно обсуждался среди молодых. Спор разгорелся вокруг двух вопросов: что важнее в скоротечной схватке - маневр или меткий огонь. В конце концов сошлись на том, что в арбитры следует пригласить командира эскадрильи Коршунова: у него в активе уже 15 сбитых немецких самолетов.
      - Я не буду вдаваться в теорию, - начал Константин Ионович Коршунов. Приведу только один очень памятный случай, а выводы сделаете сами. - Обведя молодых усталым взглядом - Коршунов только что вернулся с задания по сопровождению штурмовиков, - командир эскадрильи неожиданно спросил:
      - Как вы думаете: может ли один летчик в бою, скажем, с восьмеркой "мессершмиттов" не только остаться невредимым, но и сбить три вражеские машины? У меня такой бой был. И, как видите, я перед вами.
      И комэск со всеми подробностями рассказал молодым летчикам об этом бое.
      В тот день командир эскадрильи еще больше вырос в глазах молодежи. А Зюзин извлек очень мудрый урок: хочешь побеждать - не щади себя, научись сочетать маневр и огонь. Очень скоро ему представилась возможность проверить эту фронтовую заповедь на деле.
      Из ремонтной базы в полк только что перегнали "як", пулеметы на нем стояли не новые, крупнокалиберные, а старые ШКАСы. На этой машине Зюзин в составе группы вылетел на задание. Уже на маршруте заметил, что мотор перегрелся, температура масла поднялась до максимальной. Петр понял, что нужную скорость из машины не выжать. Благоразумнее всего было бы вернуться, но под крылом вспышками огней обозначилась линия фронта. Редким пунктиром на западном горизонте мелькнули неизвестные самолеты, а еще через минуту Зюзин узнал в них "Фокке-Вульфы-190". Ведущий Герцев понесся на фашистов с предельной скоростью. Зюзин же, как ни пытался догнать напарника, отстал мотор недодавал обороты. Одинокий "як" - верная приманка для врагов. И через несколько секунд два "фокке-вульфа" - один справа, другой слева рванулись к Зюзину. "Берут в ёклещи"", - едва успел подумать Петр, как дымчатая трасса прошла под "яком". У "фокке-вульфа" четыре пушки и два пулемета - сноп огня!
      Противный холодок бежит по спине, мешает сосредоточиться. Что последует сейчас? Когда кинжальная трасса вот-вот должна была впиться в "як", Петр нырнул под атакующего фашиста и с боевого разворота, задрав нос своей машины, изготовился встретить второго. Резкий маневр оказался не только выходом из-под удара. Вот где пригодились недавние уроки Коршунова.
      Снова атака. Вражеская очередь уже подходит, вот-вот коснется "яка", но тот "проваливается" вниз, и в небе растекаются только огненные жгуты.
      Когда рядом появился Герцев, силы Петра удвоились. Жаль только, что "фокке-вульфы" поспешили прекратить бой.
      - Какой сегодня вылет? - спросил на земле Коршунов.
      - Тридцать шестой.
      - Молодец, в твоем положении даже опытный бы струхнул. Хвалю за выдержку.
      Третий месяц летал Зюзин почти крыло в крыло то с Герцевым, то с Коршуновым, и чувствовалось, что с каждым днем молодой летчик ведет себя уверенней, на глазах приобретает необходимые качества воздушного "работяги" войны. Успешно воюют и другие молодые летчики, особенно Леонович. Спокойно держится сибирская "борода" - Борис Богданов. А Юра Глинский! Юре не повезло: на днях чуть было не сгорел.
      ..."Як" после воздушного боя заходил на посадку неуклюже, с большим креном. Левое крыло было раздроблено, да так, что с земли видны были деревянные внутренности и бензобак. Едва машина коснулась колесами земли, как над ней взметнулось огненное облако. Видно, переломился бензопровод и горящий бензин, словно в гигантском душе, окатил Глинского. К горящей машине рванулся человек в кожаной куртке.
      - Стой, взорвется! - крикнул вдогонку замполит полка гвардии подполковник Александр Воркунов. Но человек не остановился.
      Через несколько минут Зюзин нес на руках обожженного Глинского, а потом помог полковому врачу устроить товарища в санитарный самолет, отправлявшийся в Ленинград. Забегая вперед, скажем, что недавно фронтовые друзья встречались в Минеральных Водах, где подполковник запаса Глинский работает диспетчером аэропорта. Друзья вспомнили и памятный вылет, чуть не стоивший одному из них жизни.
      Впрочем, вылетов, когда на карту ставилась жизнь, на фронте было немало. Поздней осенью 1943-го Зюзина и его товарищей вызвали в штаб.
      - Предстоит полет на полный радиус действия, - объявил начальник штаба. - Будете сопровождать экипажи Пе-2 34-го гвардейского бомбардировочного полка подполковника Колокольцева. Надо доставить боеприпасы и продовольствие партизанам.
      - А если нам не хватит горючего? - спросил кто-то из молодых.
      - Садиться только к партизанам!
      И по той категоричности, с какой был отдан приказ: "Боеприпасы должны быть доставлены во что бы то ни стало!" - все поняли - на фронте ожидаются большие события.
      Штурман бомбардировочной эскадрильи Николай Ролин предупредил Зюзина:
      - Старайтесь держаться поближе к нам. Местность бедна ориентирами, а мне курс уже известен, накануне наш экипаж летал на разведку.
      В тылу противника тогда не остался никто, но и до родного аэродрома не все дотянули. Кое-кто приземлился у морских летчиков, однако важный груз был доставлен по назначению.
      Народные мстители оказали огромную помощь войскам фронта, начавшим операцию по окончательному освобождению Ленинграда от блокады.
      Погода в середине января 1944 года не радовала летчиков. Шел густой липкий снег. И все же отдельные экипажи бомбардировщиков, мелкие подразделения штурмовиков то и дело вылетали на поддержку войск, громили резервы противника в прифронтовом тылу.
      Крупные бои начались позже. С 21 января, когда наступление войск Ленинградского и Волховского фронтов от Финского залива до озера Ильмень было в самом разгаре, группы бомбардировщиков и штурмовиков пошли сплошным потоком. В операции участвовали соединения 13-й и 14-й воздушных армий, летчики Краснознаменной Балтики и 2-го Ленинградского гвардейского корпуса ПВО, дальней авиации. С нашей стороны участвовало 1773 самолета, фашисты могли противопоставить лишь 370 боевых машин. Это не значит, что враг сразу же уступил в небе. Командование 1-го воздушного флота противника умело маневрировало своими силами, сосредоточивая авиацию там, где натиск советских войск вызывал наибольшую угрозу.
      Именно в те дни Гитлер отдал приказ своим войскам во что бы то ни стало удержать Прибалтику. Особенно напряженные бои разгорелись на рубеже реки Нарвы, где наши войска в ходе наступления успели отвоевать у противника несколько небольших плацдармов. Петру запомнились обугленные высоты южнее Нарвы. Здесь, на правом фланге Ленинградского фронта, фашисты сражались с ожесточением обреченных. И хотя стоял еще март, на беретах Нарвы лежал снег, резким контрастом выделялись во всей округе высоты. С воздуха они напоминали гигантскую пашню, по которой вместо плуга прошлась война. Казалось, здесь не было ни одного метра земли, не исполосованного бомбами и снарядами.
      Враг часто контратаковал, пуская для поддержки пехоты танки и самоходную артиллерию. С воздуха фашистам помогали бомбардировщики. В небе то и дело вспыхивали ожесточенные схватки.
      ...Восьмерка "яков" Зюзина врезается в дымное небо войны. В морозной дымке туманится земля, порой даже трудно определить, где горизонт. Лишь временами, когда машины попадают в редкие просветы, солнце кровавым пятном подсвечивает откуда-то сбоку. Зюзин чувствует, как в густом тумане ведомые жмутся к нему, боясь потеряться, отстать от строя. Лишь знакомый голос командира дивизии гвардии полковника Матвеева, находящегося вблизи передовой с радиостанцией наведения, позволяет уточнить, что в заданном квадрате они появились точно по графику. Значит, с земли их видят, и это, в какой-то мере, вносит успокоение. Но не надолго.
      И вдруг в наушниках шлемофона раздается команда:
      - Будьте наготове... Бомбардировщики Ю-87 ходят поблизости в облаках.
      Знакомая тактика! Фашисты выжидают, когда у советских истребителей кончится время патрулирования и на исходе окажется горючее. "А не пробить ли самим облака, обмануть немцев, - размышляет Зюзин, - пусть думают, что мы ушли". Сказано - сделано!
      Зюзин, прежде чем направить свой "як" в облака, приказывает ведомым рассредоточиться. И вот уже белесые хлопья со всех сторон окутывают "як", не видно даже консолей. А еще через минуту "яки" вырываются на солнечный простор. Один за другим, будто из огромного куска ваты, выныривают ведомые. Группа снова в сборе. За тучами мало что напоминает о войне, повеяло свежестью. Однако от спокойствия заоблачных просторов как-то не по себе Зюзину, тревожно на сердце. Как бы там немцы не опередили их. Сейчас все чувства ведущего превратились в слух. И снова голос комдива Александра Андреевича Матвеева:
      - Идите в квадрат сорок пять.
      Под этим индексом значатся на карте знаменитые высоты. Ясно, "лапотники" (так называли Ю-87 за неубирающиеся шасси) идут туда. Теперь только поспевай! И не спеши.
      Да, поспевая, не спеши, обдумай свое решение. Конечно, лучше всего, если на "восемьдесят седьмых" они обрушатся из-за облаков. Внезапность половина победы в любом бою, а в воздушном, где счет идет на секунды, в особенности. И восьмерка Зюзина, как снег на голову, спикировала на "юнкерсы", приближавшиеся к нашему переднему краю. "Лапотники" с перепугу начали бросать бомбы на свои же войска. Зюзин с ходу сбил одного Ю-87, а вторую победу одержал над "Фок-ке-Вульфом-190".
      Четыре вылета в тот день совершил летчик. Он провел четыре воздушных боя, сбил три "Фокке-Вуль-фа-190" и один бомбардировщик.
      Орден Красного Знамени достойно увенчал очередной подвиг молодого летчика.
      - А какой самый памятный день был у вас на войне? - спрашиваю Петра Дмитриевича.
      - Конечно, тридцатое мая сорок четвертого. Во главе восьмерки истребителей я опять прикрывал наземные войска. В воздухе над передним краем что-то необычно спокойно было, даже как-то обидно стало, что мы напрасно жжем горючее, проще говоря, утюжим воздух. И вдруг сообщение по радио: "Над ближайшим от линии фронта аэродромом противника появилось много "юнкерсов". Идет сбор колонны". Конечно, лучше всего бить немцев, пока они не приняли боевого порядка и огневое взаимодействие не налажено. Однако, перелетев линию фронта, я не поверил своим глазам. Над аэродромом кружили девять девяток Ю-87. Нас восемь, их в десять раз больше. Такого еще за всю войну не приходилось видеть. Рядом с "юнкерсами" кружили истребители прикрытия, количество которых не удалось определить. Тем не менее я приказал ведущему второй четверки Ивану Леоновичу связать боем истребителей, а сам направился к бомбардировщикам. Фашисты, конечно, не ожидали нападения над своим аэродромом. Первые наши атаки внесли полное смятение, и "юнкерсы" один за другим стали раскрывать бомболюки, чтобы удирать налегке.
      - Неужели никто не прорвался? - уточняю я.
      - В том-то и дело, что замысел противника был сорван, как говорится, на корню, - продолжает Зюзин. - Гитлеровцы потеряли пять "юнкерсов" и два "фокке-вульфа", мы же потерь не имели.
      - Все вернулись на свой аэродром?
      - Да. Только требуется небольшое уточнение. Нескольким "фокке-вульфам" удалось прорваться к нашей четверке. Я был ранен, бензиновые баки "яка" пробиты. Машину пришлось пилотировать очень осторожно. Ведь из-за утечки бензина в любую минуту мог возникнуть пожар.
      Петр Дмитриевич рассказывает скупо, без эмоций, но не надо большого воображения, чтобы представить, что пережил летчик.
      Снаряд разорвался рядом с кабиной. Десятки осколков впились в лицо, шею, руки. Кровь заливала глаза, моментально намокла гимнастерка. Не хватало дыхания. Красные шарики мельтешили в глазах. Зюзин чувствовал, что жизнь уходит из него, и, чтобы не потерять сознания, надел кислородную маску. Живительные глотки кислорода придали сил, и ему удалось довести побитый и поврежденный осколками "як" до своего аэродрома. Предстоял самый ответственный момент, которым заканчивается каждый полет, - посадка. Сколько ни переключал Зюзин тумблеры выпуска шасси и щитков-закрылков, они не выпускались.
      Значит, или надо прыгать с парашютом, или попытаться выпустить шасси аварийно. Для прыжка не хватает высоты, самолет плохо слушается рулей, остается одно - выпускать шасси аварийным краном. Осколки, застрявшие в руке, причиняли неимоверную боль, а Зюзин все двигал и двигал ручку, пока не щелкнули замки, зафиксировавшие, что шасси выпустились и не сложатся при посадке. А щитки-закрылки? Они так и не выпустились, В голове мелькнуло: "Посадочная скорость будет большая. Только бы не выкатиться за пределы полосы, не столкнуться со стеной леса, окаймлявшей полевой аэродром".
      Легкий толчок у посадочного полотнища. Сквозь замутненное сознание Зюзин чувствует, как набегает лес, и что есть силы жмет на тормоза.
      Когда "як" остановился, Павел Дорогавцев первым вскочил на крыло. Увидев окровавленного летчика, он бросился отсоединять кислородную маску, потом помог Зюзину освободиться от парашюта. Едва "як" отбуксировали на стоянку, Дорогавцев насчитал в нем 108 пробоин. Сколько же осколков досталось на долю летчика?
      - Мне тогда туговато пришлось, - вспоминает Зюзин, - но желание воевать, поскорее вернуться в родной полк было очень сильным. В правой руке еще оставались осколки, а я досрочно выписался из госпиталя. И опять воевал.
      Однажды замечательного советского писателя Алексея Николаевича Толстого спросили: "Можно ли всегда жить повышенным горением?" - "Почему же нет? - отвечал Толстой. - Это то состояние, которым только и должен жить человек. Это и есть счастье жизни".
      Состояние повышенного горения хорошо знакомо Петру Дмитриевичу Зюзину - одному из героев ленинградского неба. И поныне он отдает все свои силы авиации, помогает нынешнему поколению советских авиаторов штурмовать непокоренные высоты.
      Е. Баулин
      Звезды Литаврина
      Сергей еще не привык видеть землю такою. Раньше она в это время пестрела яркими красками. Освещенные ласковым солнцем зеленые массивы лесов и квадраты полей, тонкие нити рек, коробочки домов вместе с притулившимися к ним садами и огородами. Всюду была жизнь. А теперь...
      К небу поднимались густые черные облака дыма с рыжеватыми лоскутами огня. Земля горела. Горел хлеб, выращенный нелегким трудом колхозников. Горели города, поселки, деревни, железнодорожные станции. Их подожгли фашистские самолеты.
      При виде этих картин у Сергея Литаврина больно сжималось сердце. Летчик хотел побыстрее встретиться с воздушными бандитами, чтобы сурово наказать их за эти злодеяния. Он бы сумел с ними расплатиться за все! Но пока таких встреч не было. В первый раз, когда Сергей со своими друзьями был поднят по тревоге и вылетел наперехват фашистских бомбардировщиков, враг, успел уйти, оставив после себя пожары и следы разрушений. Во второй раз наши летчики увидели только точки удалявшихся самолетов... Кое-кому из однополчан Сергея "повезло". Уже на второй день войны Андрей Чирков сбил "Хейнкель-111". Вслед за Чирковым свои первые победы одержали летчики полка Петр Покрышев, Александр Булаев.
      Когда же он, Сергей Литаврин, откроет свой боевой счет?
      Это произошло 27 июня 1941 года.
      Пара советских истребителей патрулировала над дорогами, которые вели из Риги на Остров и Псков. Ведущим летел командир звена лейтенант В. Едкин, ведомым - младший лейтенант С. Литаврин.
      Война уже прошла по Прибалтике и подходила к границе Ленинградской области. Это чувствовалось по все возрастающим потокам беженцев, тянувшимся на восток. Беззащитных мирных жителей фашисты все чаще стали избирать целью своих разбойничьих налетов.
      Сергей, пролетая над колоннами беженцев, внимательно смотрел по сторонам. Вот слева на солнце блеснула серебристая точка. Это наверняка вражеский бомбардировщик!
      Чувство радости наполнило летчика: как хорошо, что он своевременно обнаружил противника!
      Едкин тоже заметил блестящую точку и покачал крыльями своего истребителя. Это был условный знак: следуй за мной, делай, как я.
      Пара "ястребков" устремилась навстречу врагу. Все отчетливее стали вырисовываться контуры самолета. Это был "юнкерс"...
      Фашист заметил летящие ему навстречу краснозвездные "ястребки" и повернул обратно. Неповоротливому бомбардировщику, да еще с полным бомбовым грузом, сражаться с маневренными истребителями не так-то легко. И он поспешил побыстрее освободиться от груза: из люка "юнкерса" одна за другой полетели бомбы.
      Едкин прибавил скорость. Литаврин следовал за ним, не отставая.
      Расстояние между бомбардировщиком и истребителями сокращалось. Ближе, еще ближе...
      "Юнкерс" ощетинился огнем своих пулеметов. Наши истребители огня не открывали, настойчиво преследуя врага.
      Когда расстояние сократилось до 100 - 150 метров, Едкин дал по "юнкерсу" короткую очередь. Промах... Летевший за ним Литаврин нажал на гашетки. Ударили пушки и пулеметы его самолета. Из-под крыла "юнкерса" взметнулось пламя.
      - Есть! - закричал Литаврин.
      Проносясь мимо "юнкерса", он наклонил свой "ястребок" и увидел пляшущие на крыле вражеской машины языки огня. Горящий бомбардировщик продолжал лететь.
      Едкин отошел в сторону и стал заходить в хвост самолета Литаврина, как бы говоря: я пойду у тебя ведомым, а ты добей "юнкерс"!
      Литаврин понял этот маневр и пошел во вторую атаку. Еще одна пушечно-пулеметная очередь ударила по "юнкерсу". Повалил черный дым. Он становился все гуще и гуще. Бомбардировщик пролетел еще какое-то время, а потом стал беспорядочно падать. От земли, куда врезался "юнкерс", вверх взметнулась серая шапка взрыва.
      Через несколько дней Сергей свалил второй бомбардировщик, который нашел себе могилу на дне Псковского озера.
      Горячими были июль и август 1941 года в ленинградском небе. Летчики полка совершали по пять - семь вылетов в день.
      Вместе с боевыми друзьями Петром Харитоновым, которому за смелый таран вражеского бомбардировщика было присвоено звание Героя Советского Союза, Дмитрием Локтюховым, Юрием Головачом и другими летчиками Сергей продолжал успешно сражаться с врагом. К осени 1941 года он сбил уже шесть фашистских самолетов.
      В суровые дни октября 1941 года Литаврин подал заявление с просьбой принять его в партию. Коммунисты проголосовали единодушно: принять. В перерыве между полетами во фронтовой землянке ему вручили кандидатскую книжечку с дорогим силуэтом Ленина, чье имя носит город, который он защищал.
      В те дни о Сергее Литаврине не раз писали газеты, и многие ленинградцы узнали из них о его подвигах. Они присылали летчику письма, в которых благодарили за мужество в боях, делились новостями. Письма эти доставляли много радости Сергею, придавали ему новые силы. Особенно взволновало Сергея одно письмо. Прислал его Арсений Коршунов, электросварщик Металлического завода, где ремонтировалась боевая техника.
      "Не раз мне доводилось слышать и читать о том, как метко вы уничтожаете проклятых фашистов на подступах к Ленинграду, - писал Арсений. - Все, что в моих силах, все, что зависит от меня, буду делать. Постараюсь еще лучше помогать вам и вашим товарищам по оружию".
      Далее Коршунов сообщал, что придумал приспособление, которое вращало во время работы изделие, и сварка шла непрерывно. Благодаря внедрению этого новшества он смог за смену выполнить 32 нормы.
      - Вот это поистине героический труд! - не смог сдержать восхищения Литаврин.
      Свое письмо Арсений закончил словами: "надеюсь, что переписка послужит началом нашей дружбы".
      В ответном письме Сергей написал новому другу: "Я знаю, вы хорошо помогаете нам, фронтовикам. За такой труд большое красноармейское спасибо от меня и моих товарищей", - и пригласил его в гости.
      Вскоре состоялась их встреча. Приняв приглашение летчика, Коршунов приехал на аэродром, где базировался полк Литаврина. Не один, а со своим другом Иваном Григорьевым.
      Сергей Литаврин был очень дружен с летчиком Ильей Шишканем. Их всегда видели вместе.
      И вот теперь два фронтовых друга принимали двух ленинградских рабочих. Они провели их по аэродрому, где в укрытиях стояли "ястребки", познакомили со своими товарищами-летчиками, рассказали о славных делах истребительного полка, который начал боевую деятельность с первого дня Великой Отечественной войны.
      А потом ленинградских рабочих пригласили в столовую и угостили фронтовым обедом. Через несколько дней Сергей и Илья побывали в Ленинграде на заводе в гостях у Арсения и Ивана.
      Между летчиками и рабочими завязалась дружба. Они поддерживали между собой постоянную переписку, не раз приезжали друг к другу в гости. Рабочие сообщали о том, как они трудятся для фронта, летчики - о новых победах.
      А у Сергея счет этих побед постоянно возрастал. На борту его самолета выстроились в ряд нарисованные звездочки по числу сбитых самолетов.
      В мае 1942 года Сергея приняли в члены партии.
      ...Этот бой был первым после того, как Сергей бережно положил в боковой карман партийный билет.
      С запада к Ленинграду приближалась большая группа "юнкерсов". Погода стояла солнечная. Как говорят летчики, видимость была "миллион на миллион километров". И пять девяток фашистских бомбардировщиков, летящих на высоте 5 тысяч метров, четко вырисовывались на ясном синем небе. Вокруг "юнкерсов", как пчелы вокруг матки, кружились шесть "мессершмиттов".
      А в группе Литаврина было десять самолетов. Десять против пятидесяти одного!
      Сергей разделил своих ведомых на две группы. Одна должна была связать боем истребители, другая - атаковать бомбардировщики.
      Заметив наши "ястребки", "мессершмитты" выскочили вперед, стремясь преградить путь к бомбардировщикам.
      Первая литавринская группа завязала бой с "мессершмиттами". Сам Литаврин возглавил вторую группу.
      - Внимательно наблюдать за воздухом! - передал команду Сергей. Атакуем бомбардировщики!
      Последовала стремительная атака, которой всегда славился Литаврин. Фашисты не ожидали такого смелого маневра и психологически не были подготовлены к отражению атаки. А на это и рассчитывал Литаврин: пока фашисты опомнятся - он ударит по врагу и добьется успеха в первые же минуты боя.
      Дробно застучали пушки и пулеметы. Огонь был меткий и уничтожающий. Из вражеской группы стали вываливаться объятые пламенем "юнкерсы". Первый, второй, третий... Оставляя в чистом небе черные клубы дыма, пять фашистских машин падали вниз.
      Перед группой Литаврина, которая выходила из атаки, воздух прочертили огненные линии. Сергей посмотрел налево и увидел - парами, одна за другой несутся 12 "мессершмиттов". Откуда они появились? Ведь их сначала не было! Видимо, в те короткие минуты, когда группа Литаврина атаковала бомбардировщики, они кружили где-то поблизости. А теперь неожиданно появились со стороны солнца и сразу бросились в атаку.
      Времени на размышления не оставалось. Сергей совершил стремительный маневр и вывел своих ведомых из-под удара.
      Окончательно выходить из боя? Ведь он, по сути дела, уже выигран: пяти "юнкерсов" не досчитались фашисты. Но "мессеров" больше, и они не отстанут от группы. А потом - не в характере Сергея покидать поле боя, даже если у врага численное преимущество.
      И Литаврин принял бой: пять против двенадцати! И хотя его пятерка дралась отчаянно, с каждой минутой ей приходилось все труднее: ощущалось численное преимущество врага. А здесь еще запас боеприпасов начал подходить к концу. Помогли летчики соседнего полка, которые вовремя подоспели к месту боя и завершили разгром фашистов.
      Через несколько дней защищавшая Волховскую ГЭС шестерка Литаврина одержала новую победу - теперь в бою с восемнадцатью бомбардировщиками и двенадцатью истребителями врага. Три "юнкерса" и два "мессершмитта" были уничтожены. Два "юнкерса" сбил Литаврин.
      Среди летчиков Ленинградского фронта Сергей приобрел славу искусного охотника за бомбовозами. Его никогда не смущали ни численное превосходство врага, ни мощное прикрытие истребителей. Друзья Литаврина отмечали, что в нем прекрасно сочетались расчетливость зрелого воина и высокое мастерство пилота с дерзостью и отвагой.
      Бои, проведенные Литавриным, становились хрестоматийными для молодых летчиков, служили убедительным примером, чего можно добиться, если к проведению воздушного боя относиться как к искусству.
      Именно это позволяло Сергею Литаврину одерживать блестящие победы.
      Однажды группа из девяти истребителей под командованием Литаврина навязала бой сорока "юнкерсам" и "мессершмиттам" и сбила восемь машин, не потеряв ни одной.
      В другой раз Литаврин со своей девяткой атаковал еще более многочисленную группу из шестидесяти самолетов и сбил пять.
      Сражаясь с большими группами вражеских самолетов, Литаврин со своей эскадрильей мог не только успешно вести бой, но и одерживать без потерь такие победы, которые были по плечу не каждому опытному воздушному бойцу. А прославленных асов на Ленинградском фронте было немало.
      К концу 1942 года на счету у Сергея было десять сбитых лично им самолетов, в основном бомбардировщиков.
      О Литаврине много писали и в центральных газетах, и в газетах блокадного Ленинграда, и в армейской печати. "Учитесь сбивать вражеские бомбардировщики у летчиков группы Литаврина!" - призывала газета Ленинградского фронта "На страже Родины".
      Наступил январь 1943 года. Ленинград семнадцатый месяц находился в блокаде. Но уже чувствовалось приближение событий, которые должны были облегчить положение многострадального города-героя. Догадывались об этом и летчики полка. На аэродром зачастили автомашины. Они завезли такое количество горючего, авиационного масла и боеприпасов, которое значительно превышало обычную в них потребность.
      Сергей не раз обращался к командиру полка с вопросом: когда? Тот вместо определенного ответа, хитро прищурившись, говорил кратко: скоро!
      Приходилось ждать.
      А погода совсем испортилась. После Нового года кружила пурга. До полетов ли в такую погоду!
      Литаврин ходил мрачный. Томительное ожидание летной погоды его тяготило. Правда, свободное время он использовал для обучения молодых пилотов мастерству воздушного боя, передачи им боевого опыта. Чаще стал наведываться на стоянки, где техники готовили к полетам машины. Нашлись и другие дела. Но все-таки глазным он считал боевые вылеты.
      12 января мощная артиллерийская подготовка возвестила о начале наступления наших войск под Ленинградом. Залпы сотен орудий слились в единую канонаду. Войска Ленинградского и Волховского фронтов устремились навстречу друг другу, чтобы разорвать вражеское кольцо блокады.
      - Ну, Илья, кажется, началось, - делился Литаврин своей радостью с Шишканем. - Работы теперь хватит. Вот только бы погодка!
      Погода наконец-то начала понемножку улучшаться. И командир полка разрешил опытным пилотам вылетать на задание.
      И вот Литаврин снова в воздухе. Ему предстояло провести разведку и выявить, как ведет себя противник за линией фронта. Вместе с Сергеем на задание отправились еще трое: опытные воздушные бойцы Григорий Богомазов и Сергей Деменков и молодой летчик-истребитель Аркадий Морозов.
      Первая цель, которую увидел Литаврин, - вражеская автоколонна. Куда она держит путь и многочисленна ли? Разглядеть ее мешала серая пелена облаков. Летчик снизился. И в этот момент на него свалились два фашистских истребителя. Богомазов, Деменков и Морозов были начеку и прикрыли командира. Атака гитлеровцев сорвалась. Наши летчики энергично контратаковали их, но фашистские истребители стремительно пошли вверх, в редкие облака.
      "Хороший маневр", - подумал Литаврин. В короткие минуты боя он заметил, что эти вражеские самолеты не похожи по внешнему виду на известные ему "мессершмитты". А по силе пушечно-пулеметного огня превосходят их.
      - Уж не новые ли это истребители, о которых гитлеровцы распространяли слухи, как о выдающихся боевых машинах?
      Да, это были они - "Фокке-Вульф-190".
      Литаврин и его ведомые бросились за "фоккерами" в белесую пелену облаков, старались не отстать от них. Вслед "фоккерам" понеслась пушечно-пулеметная очередь... вторая... третья... Литаврин со своими друзьями стрелял метко. И вот уже один "фоккер" клюнул носом и стал заваливаться набок. Потом из-под крыла повалил черный дым. Вражеский истребитель вошел в штопор.
      Второй "фоккер", часто маневрируя, чтобы спастись от огня "ястребков", стал тянуть на запад. Но далеко не ушел. Литаврин с ведомыми так потрепали его, что он не смог продолжать полет и плюхнулся на лед Ладожского озера.
      Самолет упал недалеко от берега, занятого вражескими войсками, и летчик поспешил к своим, бросив машину. День клонился к вечеру, и фашист, видимо, решил, что ночью ему помогут перетащить самолет к берегу.
      Но получилось по-другому. Едва стемнело, группа наших храбрецов из аварийно-технической команды пробралась к самолету и буквально под носом у врага утащила его с озера. Утром техники разобрали "Фокке-Вульф-190" и отправили в мастерские. Там "фоккер" снова собрали, отремонтировали и облетали.
      Новый фашистский истребитель, появившийся на Ленинградском фронте, стал предметом тщательного изучения в полку. Оказалось, что хотя он и новейшей конструкции, все-таки особых преимуществ по сравнению с советскими машинами не имеет, от уязвимых мест не избавлен и его можно сбивать так же успешно, как и "мессершмитты".
      В дни боев по прорыву блокады Ленинграда Литаврин не знал покоя. Лишь только позволяла погода, он поднимал своих ведомых в воздух, расчищал небо от фашистских самолетов, штурмовал вражеские войска, подавлял огонь батарей.
      Наступление наших войск завершилось прорывом блокады города. Страна и особенно ленинградцы праздновали победу. Отмечали ее и летчики. А у Сергея прибавилась еще одна большая радость. 28 января ему присвоили звание Героя Советского Союза. Этой высокой награды удостоили и его друзей по полку Илью Шишканя и Ивана Плеханова.
      Друзья тепло поздравили Сергея. А техник, крепко обняв летчика, спросил:
      - Как, товарищ капитан, будем на борту самолета рисовать новую звезду?
      - И не одну, дорогой мой! Еще много звезд ты нарисуешь мне за эту...
      Счет побед Литаврина продолжал расти.
      С наступлением лета 1943 года фашистская авиация стала предпринимать массированные налеты на Ленинград и важнейшие объекты Ленинградского фронта.
      Один из самых крупных налетов на Ленинград был совершен 30 мая. Сорок семь бомбардировщиков под прикрытием двадцати истребителей пытались прорваться к городу. Путь им преградили наши летчики. Первый в самый сильный удар по врагу нанесла восьмерка Сергея Литаврина. Она смело врезалась в строй бомбардировщиков и внесла замешательство. Этим воспользовались идущие за Литавриным другие группы советских истребителей. Отгоняя в сторону "мессершмитты", они дружно ударили по бомбардировщикам. Атаки следовали одна за другой. В небе появились клубы дыма - несколько фашистских машин падало на землю.
      Беспорядочно сбрасывая бомбовый груз, "юнкерсы" повернули обратно. Но не всем удалось добраться до своих аэродромов. Тридцать один вражеский самолет нашел бесславный конец на подступах к героическому городу. Фашистская группа потеряла почти половину состава.
      В те дни в сообщениях Советского Информбюро часто упоминалась Новая Ладога, которая находилась на пути между Большой землей и Ленинградом. Этот район превратился в арену ожесточенных воздушных сражений. Командование Люфтваффе, не добившись успеха в налетах на Ленинград, попыталось прервать движение на коммуникациях, по которым шло снабжение осажденного города.
      5 июня в район Новой Ладоги устремилось около ста самолетов. "Юнкерсы" и "хейнкели" шли эшелонами, по несколько десятков машин в каждом. Их сопровождали "мессершмитты" и "фокке-вульфы". Почти со всех аэродромов, расположенных неподалеку от Ладожского озера, были подняты наши истребители для отражения этого налета.
      Шестерку Литаврина направили в район Волховстроя. И вовремя. Там Сергей встретил группу из сорока Хе-111, которые шли под прикрытием двадцати Ме-109 и ФВ-190. Гитлеровцы имели многократное преимущество, а победили наши летчики. Шестерка Литаврина сбила семь бомбардировщиков "Хейнкель-111" и один истребитель "Фокке-Вульф-190", не потеряв ни одного самолета. В этом бою вместе с Литавриным отличились старший лейтенант Сысоев, лейтенант Плякин, младшие лейтенанты Макуха и Кулаков.
      "Первая атака по вражескому самолету всегда должна быть нашей", постоянно повторял молодым летчикам Литаврин. И его ученики доказали, что уроки для них не прошли даром.
      Литаврин учил своих питомцев и другому правилу: взял на прицел противника - не отпускай его, пока не уничтожишь.
      За умелое руководство боевыми операциями и личное мужество Сергей Литаврин в июне 1943 года был награжден орденом Александра Невского.
      Немало замечательных побед одержали летчики полка, в котором сражался Сергей Литаврин. И вот 7 июля 1943 года авиационному полку присвоено звание "гвардейский". А через день это звание получил и авиационный корпус ПВО, в состав которого входил полк,
      13 сентября 1943 года авиакорпусу вручали гвардейское знамя. На одном из фронтовых аэродромов двумя ровными рядами выстроились истребители. Под лучами солнца поблескивали нарисованные на бортах звездочки. Каждая из них означала сбитый вражеский самолет. Пятнадцать звездочек красовалось на борту истребителя Литаврина.
      Летчики внимательно слушали выступление члена Военного совета фронта А. А. Жданова, который отметил большие заслуги корпуса ПВО в защите города Ленина и выразил уверенность, что отважные истребители, вооруженные богатым боевым опытом, будут и впредь бесстрашно защищать Родину от фашистских захватчиков.
      Затем А. А. Жданов вручил гвардейское знамя командиру авиакорпуса Герою Советского Союза Н. Д. Антонову. Опустившись на колено, Антонов поцеловал край алого шелкового полотнища.
      - Принимая боевое гвардейское знамя, - сказал он, - клянемся с честью пронести его через все грозные сражения к полной победе над врагом.
      - Клянемся! - повторили гвардейцы, и это слово, как эхо, пронеслось по аэродрому.
      А затем для Сергея наступили торжественные минуты. Он вместе с подполковником Георгием Петровым и майором Николаем Молтениновым стоял перед строем. Им, героям воздушных боев в ленинградском небе, боевые друзья оказали честь быть первыми знаменосцами гвардейского знамени корпуса. И три летчика торжественно пронесли знамя перед строем.
      Слава о боевых подвигах Сергея Литаврина гремела по всему Ленинградскому фронту. Дошла она и до его родных мест. Жители города Липецка гордились своим земляком, писали ему письма, просили рассказать о боевых делах и фронтовой жизни. Литаврин отвечал. Сергей несколько раз ездил в отпуск домой, где жили его мать и сестра, встречался с земляками. Эти встречи доставляли много приятных минут прославленному летчику.
      В начале 1944 года комсомольцы Липецка решили преподнести Литаврину подарок. Об этом они сообщили в телеграмме командованию.
      Командир полка вызвал Литаврина.
      - Читай, капитан, - подал он ему листок бумаги. Сергей взял телеграмму. И чем дальше читал ее, тем радостнее становилось на душе.
      "Комсомольцы и молодежь города Липецка собрали и сдали в фонд обороны 100 000 рублей, - говорилось в телеграмме. - Просим построить на собранные деньги самолет "Липецкий комсомолец" и передать его в часть, командиром которой является наш земляк Герой Советского Союза Сергей Литаврин".
      Командир подождал, когда Сергей закончит читать, и сказал:
      - Готовься, капитан, получать подарок. Поедешь на родину. Дома побываешь.
      И снова родной город. Земляки устроили герою торжественную встречу. Свободного времени не было. Приглашения, встречи, беседы... Сергей побывал на тракторном заводе, построенном в годы войны, у металлургов завода "Свободный сокол", на других промышленных предприятиях, в школах. Рассказывал о том, как защищает Ленинград, как храбро сражаются его боевые друзья - летчики.
      А потом был торжественный митинг, посвященный передаче истребителя Сергею Литаврину.
      Вручая герою-летчику подарок, жители Липецка выражали уверенность в том, что на этом самолете Литаврин еще сильнее будет бить фашистскую нечисть.
      Сергей был глубоко взволнован таким доверием и вниманием. Найдет ли он слова, чтобы выразить свою благодарность? Он тщательно подыскивал их.
      - Этот "ястребок" - отличная машина, - сказал Сергей, когда ему предоставили слово. - Обещаю вам, товарищи, воевать на ней так, как подобает гвардейцу. Я и мои друзья выполним ваш наказ...
      В полк Литаврин вернулся на новом истребителе Як-9. На борту машины красовались слова: "Герою Советского Союза Литаврину от комсомольцев и молодежи города Липецка".
      Друзья устроили ему радостную встречу.
      - Товарищ капитан! - обратился к Литаврину техник и хитро прищурился. - Недооформлен истребитель.
      - Дооформляй! - понял его Сергей. - Только когда будешь рисовать звезды, оставь побольше свободного места...
      - Понял! Все будет в лучшем виде, - заверил техник.
      Наступил период временного затишья. Враг был отброшен от южных окраин Ленинграда. Линия фронта отодвинулась к Эстонии, туда же перебазировались и истребительные авиаполки. А полк Литаврина охранял воздушные подступы к Ленинграду. Фашисты особой активности не проявляли. Лишь изредка на больших высотах над Ленинградом появлялись одиночные самолеты-разведчики. Летчики-гвардейцы получили передышку, которая закончилась в июне 1944 года. В это время войска Ленинградского фронта перешли в наступление на Карельском перешейке.
      Большие группы наших бомбардировщиков наносили мощные удары по долговременной обороне врага.
      Их сопровождение на время стало "профессией" Сергея Литаврина. Правда, к этому времени фашистская авиация уже не господствовала в воздухе. И финские истребители "брустеры" не решались атаковать наши группы, когда они шли в строю и выходили на цель. Разве что лишь при солидном численном превосходстве. Но это бывало редко. "Брустеры" нападали на одиночные самолеты в тот момент, когда те выходили из атаки и еще не успевали занять свое место в строю. Вот здесь и надо было зорко следить, чтобы не прорвались "брустеры".
      Сергей неплохо овладевал новой "профессией".
      18 июня Литаврин повел свою эскадрилью на сопровождение группы из двадцати семи пикирующих бомбардировщиков Пе-2, которые бомбили вражеские войска в районе Хиитола.
      Пикировщики успешно справились с заданием. Оборонительные укрепления противника были перемешаны с землей. Над позициями стлался густой черный дым.
      А когда "петляковы" легли на обратный курс, их пытались атаковать 16 "брустеров". Литаврии был начеку. Он быстро разделил эскадрилью на группы, коротко объяснил план действий, а сам стал набирать высоту, чтобы удобнее руководить боем.
      Первой в атаку пошла шестерка "брустеров". Она пыталась прорваться к девятке пикировщиков. Путь ей преградили младшие лейтенанты Кротов и Снисаренко. Гвардейцы, действуя дерзко и стремительно, сразу сбили по одному "брустеру".
      - Молодцы! - похвалил по радио своих питомцев Литаврин.
      И с удовлетворением подумал: "Оперились птенцы, бьют врага по всем правилам современного воздушного боя".
      Но вражеские пилоты, хотя и были обескуражены неудачей, не унимались. Они пробовали возобновить атаку и ударить сзади по пикировщикам. Литаврин хотел предупредить Кротова и Снисаренко, но ведомые сами вовремя разгадали замысел врага. Гвардейцы обрушили на фашистские истребители шквал пушечно-пулеметного огня. Спасаясь от него, ведущий атакующей четверки отвернул в сторону. Но Кротов, совершив молниеносный маневр, зашел ему в хвост: от меткой пушечно-пулеметной очереди "брустер" закувыркался и вошел в штопор.
      Оставшись без ведущего, пара вражеских истребителей поспешила прекратить атаки и покинула поле боя. А один продолжал атаки. Он пытался с переворота ударить по Пе-2, замыкающему строй. Этот маневр не ускользнул от внимания Литаврина.
      - Атакуйте этого ловкача! - приказал он младшему лейтенанту Мезину.
      Судьба "брустера" была решена в считанные секунды. Мезин дал длинную очередь и поджег самолет.
      Восемь вражеских истребителей - половина группы - навалились на вторую десятку пикировщиков. Атаковали попарно: сверху и снизу. Видимо, рассчитывали растянуть наше прикрытие и прорваться к бомбардировщикам.
      Но гвардейцы бдительно следили за врагом. Одну за другой отбили они все атаки. А капитан Малышев и младший лейтенант Архипов сбили по одному "брустеру".
      Третью девятку пикировщиков надежно охраняли капитан Сергей Деменков со своим ведомым.
      Все наши бомбардировщики благополучно возвратились на аэродром, а враг потерял пять истребителей.
      Закончились бои на Карельском перешейке. Техник нарисовал на борту самолета Литаврина девятнадцатую звездочку.
      - Эта, наверное, последняя, - сказал летчик.
      Хотя война еще не закончилась, но для Сергея и его друзей наступили мирные дни. Враг над Ленинградом больше не появлялся.
      За годы войны Сергей Литаврин совершил 462 боевых вылета, участвовал в 90 воздушных боях, сбил 19 вражеских самолетов лично и 5 - в группе, уничтожил 2 аэростата наблюдения.
      После окончания Великой Отечественной войны Литаврин, занимая ряд командных должностей, продолжал службу в Военно-Воздушных Силах.
      Полковник С. Г. Литаврин трагически погиб в 1959 году.
      Память об отважном летчике-истребителе свято хранят и в Ленинграде городе, который он мужественно защищал в годы войны, и в липецком селе Двуречки, и в самом Липецке, где прошли его детство и юношеские годы. Именем героя названа одна из улиц Липецка. В средней школе No 5 на улице Зегеля установлена мемориальная доска, на которой имя Литаврина указано вместе с другими питомцами школы, совершившими в годы войны героические подвиги.
      А в селе Двуречки на мемориальной доске фамилия Литаврина написана рядом с фамилиями земляков - командира первой ракетной батареи капитана И. А. Флерова и других героев Великой Отечественной войны.
      Л. Волков
      Его называли везучим
      Он живет теперь в Ленинграде на Московском проспекте, недалеко от парка, названного именем той Победы, в которую он, рядовой труженик войны, внес свою скромную лепту. Владимир Васильевич Титович недавно ушел на заслуженный отдых. Но попробуйте его застать дома, и вас наверняка постигнет неудача. Вот и наша встреча состоялась не вдруг. То у него дела с пионерами, то выступление перед молодежью, уходящей в армию, то он участвует в работе совета ветеранов. Вот уж поистине справедливо говорится, что герои не уходят в запас.
      У Титовича хорошая память на людей. Когда-то мы, правда недолго, служили вместе, и он принял меня как старого знакомого. Поэтому, наверное, наша беседа сразу пошла непринужденно и живо. Правда, Владимир Васильевич, как всегда, снова куда-то спешил, и я должен был уложиться в отведенный мне жесткий лимит времени.
      Мы сидели за столом, просматривали газетные вырезки, листали объемистые альбомы с фронтовыми фотографиями. Владимир Васильевич по фамилиям и именам называл своих командиров, товарищей, вспоминал, с кем из них и когда довелось ему сражаться бок о бок в жарком небе войны. Я снова отметил про себя, что у него цепкая память.
      Впрочем, такие события, конечно, остаются с человеком на всю жизнь, над ними не властно время. Разве можно забыть то, о чем поведал мне за время короткой беседы бывший военный летчик, ветеран Великой Отечественной.
      "Драконова труба"
      В апрельские дни 1944 года, после жарких наступательных боев советских войск у Чудского и Псковского озер и на реке Великой линия фронта временно стабилизировалась. 872-й авиационный полк базировался тогда под Гдовом и наносил бомбовые удары по оборонительным рубежам и артиллерийским позициям противника. На первый взгляд это были обычные боевые вылеты. Авиаторам на своих бронированных "илах" приходилось бывать и в гораздо более опасных переделках. И все же именно во время этих апрельских вылетов они несли серьезные потери, причем не над полем боя, а при возвращении домой. Фашисты избрали хитрую тактику. Их истребители барражировали в воздухе мелкими группами и, улучив момент, нападали на наши экипажи тогда, когда они меньше всего этого ожидали. От "мессершмиттов" страдали не только штурмовики. Фашисты низко летали над землей, искусно применялись к местности. Однажды Титович и его товарищи видели, как прямо над аэродромом они расстреляли экипаж Пе-2. Сначала летчики думали, что это наши истребители перехватили вражеский бомбовоз. А когда на падающем самолете прояснились красные звезды, и все поняли, что произошло на самом деле, было уже поздно: "мессеры" успели скрыться.
      Стало очевидно: для того чтобы успешно развивать боевые действия в воздухе в дальнейшем, надо обязательно разделаться с фашистскими истребителями, разгромить их аэродром. Он, конечно, находился где-то поблизости, в прифронтовой полосе. Но где именно, этого никто не знал.
      7 апреля в 872-й полк прилетел на По-2 командир дивизии полковник С. С. Греськов. На аэродроме сразу же был собран весь летный состав. Высокий, крепкого сложения комдив прошел перед строем и, вглядываясь в знакомые лица летчиков, коротко сказал:
      - Надо любой ценой найти и заснять вражеский аэродром. Это приказ. Вопросы?
      Вопросов не было.
      Полковник Греськов повернулся к командиру 872-го полка Кузнецову:
      - Я на вас надеюсь, Николай Терентьевич, с этой "трубой" надо кончать. Ну, желаю удачи, - тихо добавил он и, кивнув всем на прощанье, зашагал к своему По-2.
      "Трубой", непонятно почему, окрестили то самое драконово гнездо, из которого вылетали на охоту "мессеры".
      На войне для командира, наверное, не было ничего труднее, чем выбирать среди подчиненных исполнителя крайне опасного, связанного со смертельным риском задания. Подполковник Кузнецов знал: только скажи сейчас он слово, и весь строй сделает шаг вперед. Но он поступил иначе.
      - Слышали, старший лейтенант, какую перед нами поставили задачу? подошел командир полка к Титовичу.
      - Слышал, товарищ подполковник, - как можно спокойнее ответил летчик.
      - Полетите?
      - Я готов.
      - Будем считать, что решение принято. Ведомого выбирайте сами... сделал он жест в сторону пилотов.
      В полку авторитет Николая Терентьевича Кузнецова был непререкаем. Строгий, взыскательный и справедливый, он хорошо знал свое нелегкое дело, в бою себя не щадил, а подчиненных берег как только мог. Прекрасно разбирался в людях и если кому-то поручал задание, то все в душе соглашались, что именно этот летчик является самой подходящей кандидатурой в данном конкретном случае. Соглашались порой интуитивно и тем не менее соглашались, потому что беспредельно верили в своего командира, полностью полагались на его опыт.
      Комэск
      - А как вы сами тогда думали, - спросил я Титовича, - почему именно вам Кузнецов отдал предпочтение?
      - Об этом тогда думать было некогда, - сказал Владимир Васильевич. - Я только понял, что мне оказано очень большое доверие, и думал о том, как его оправдать.
      - Наверное, командир рассчитывал на ваш опыт?
      - Не-ет, что вы... У нас в полку были настоящие зубры, с первого дня войны сражались, а я пришел на фронт только в сорок третьем, - поспешил возразить Титович. - Тут дело, пожалуй, вот в чем...
      Владимир Васильевич полистал альбом:
      - Видите фотографию? Это капитан Николай Белов, наш общий любимец. Чудо-человек. Смелый, умный, красивый. За ним в огонь и в воду - не страшно. Эскадрильей командовал. В сорок третьем после окончания училища я к нему попал. Жарко тогда было под Ленинградом, а я считал себя уже достаточно подготовленным бойцом: машину пилотировать научился вроде неплохо, стрелять тоже умел, чего же еще? Понятное дело, рвался в бой. "Война, брат, сложная штука, сам потом поймешь, - видя, как я петушусь, сказал Белов. - Воевать надо с умом. Так что начинать будем с учебы".
      Через несколько дней комэск впервые взял Титович а на аэродром. Молодой летчик шагал рядом с ним и украдкой поглядывал на его ордена. Белов многое успел повидать, и новичок был доволен, что у него такой боевой командир.
      Обаятельный, веселый, общительный капитан быстро располагал к себе людей. К нему тянулись еще и потому, что, по рассказам тех, кто вводил Титовича в курс полковой жизни, комэск в бою смел и надежен, как скала; умеет побеждать, сам оставаясь невредимым, никогда не теряет выдержки, любит основательно повозиться с подчиненными, умело, с большим тактом передает им опыт воинского мастерства.
      ... Погода стояла теплая, по небу плыли легкие облака, и оно казалось Титовичу совсем мирным, таким, каким запомнилось по первым полетам в далеком родном Донбассе. Убаюканный лесной тишиной, Владимир вспомнил, как в две смены работал слесарем на заводе, помогал семье и еще тайком от родителей вместе со своим другом Колей Трипольским бегал на занятия в аэроклуб. Успевал везде, сил на все хватало, и это было радостно сознавать. Однажды он взял мать за руку, подвел к окну и сказал:
      - Вот смотри сегодня сюда, - летать буду.
      - Как летать? - с удивлением и испугом посмотрела мать на сына. - Вот еще выдумал, страх-то какой.
      После полета он сказал ей:
      - Небо, мама, удивительное!..
      А она слушала его и все приговаривала:
      - Ой, сыну, страшно, человек рожден по земле ходить, а в небе боги живут, громы и молнии мечут...
      - Человек, мама, и есть самый главный бог, - сказал Владимир. - Он везде хозяин и может любое чудо сотворить.
      Титович не думал тогда, что пройдет совсем немного времени и враг придет на нашу землю с самой разрушительной варварской войной, сделает страшным доброе русское небо...
      - Вот мы и пришли, - неожиданно прервал мысли Титовича капитан Белов. Он зажмурился и, запрокинув голову, глубоко вдохнул густой аромат трав. По лицу скользнула мягкая улыбка:
      - Эх, косой бы сейчас размахнуться!
      Капитан повернулся к Титовичу.
      - Смотри, лейтенант, отсюда и начинается твоя дорога в небо войны.
      Перед ними расстилалась длинная ровная поляна, сплошь усеянная белыми головками ромашек.
      - Но где же аэродром? - растерянно спросил Титович, не видя поблизости ни самолетов, ни живой души.
      Капитан, видимо, никак не ожидал такого наивного вопроса. Он внимательно посмотрел на Титовича и очень серьезно сказал:
      - Ты находишься на фронте и об этом должен думать постоянно. Представляешь, что получилось бы, если вот сейчас сразу пришлось послать тебя разведать аэродром противника? Ты бы стал искать самолетную стоянку, а ее, как видишь, нет... В лесочке машины укрыты! А как же иначе? Война ведь...
      Титович смущенно молчал. И долго после этого не мог забыть о своем "конфузе". Стал внимательно ко всему присматриваться, заниматься с удвоенным усердием, стараясь не пропустить ни одного слова, ни одного замечания комэска.
      И вот наконец первый боевой вылет. Капитан Белов взял Титовича в свою шестерку, которой предстояло нанести штурмовой удар по противнику в районе Мги. Титович хорошо уяснил задание, но чувствовал себя, как первоклашка, которого впервые вызвали к доске. От волнения в голове был какой-то сумбур.
      - Вот что, Титович, - подошел к лейтенанту перед стартом Белов. - Ты сегодня ничего не поймешь... Не смущайся этим и не пытайся что-то делать самостоятельно... Твоя главная забота - крепче держаться ведущего. Делай все, что он будет делать. Увидишь, полетят бомбы, и ты их сбрасывай, начнет ведущий стрелять, и ты открывай огонь. Хорошенько эти запомни.
      Титович действительно ничего не понял в том полете. Когда группа штурмовала цели, земля сплошь полыхала пожаром, а в воздухе было тесно от разрывов зенитных снарядов. Разобраться, что к чему в этом хаосе, найти противника и самостоятельно выбрать направление атаки было выше сил новичка. И трудно сказать, как бы он себя вел, если бы не предельно четкая установка командира. Он держался за нее, как держится за руку матери малыш, пробуя свои неокрепшие ножонки. И потому перед опасностью не дрогнул, задание выполнил.
      А потом в тот день был второй полет, за ним третий...
      Из третьего полета Владимир возвратился один. А случилось вот что. Шестерка "илов", в которой он, как и в предыдущих вылетах, был замыкающим, успешно выполнила два захода. Зенитки свирепствовали вовсю, но "илы", будто заколдованные, оставались неуязвимы. Снаряды, казалось, просто чудом не задевали их. Они в третий раз стремительно пошли в атаку. И вдруг самолет Титовича будто напоролся на невидимую преграду. Резко накренившись и клюнув носом, он беспомощно заскользил вниз. Летчик рванул на себя ручку - никакой отдачи. А земля рядом, рукой подать. Прыгать? Куда? В пекло к врагу? Титович решает бороться до последнего. Так наставлял его Белов. Он тянет ручку обеими руками, жмет до отказа на педаль и старается не смотреть на прибор высоты.
      Верный добрый "ил". Он все-таки послушался его и, несмотря на страшные раны, напряг последние силы и... выровнялся.
      На аэродроме приземлившийся вскоре вместе с товарищами капитан Белов сразу поспешил к Титовичу. Пять снарядов угодило в самолет новичка. Один из них покалечил и свернул в сторону пушку, другой разворотил правый элерон, третий размочалил руль глубины...
      - А ты везучий, - осмотрев машину, произнес Белов. - Точно, везучий. Значит, долго будешь летать.
      Комэск весело улыбнулся и спокойно так, будто ничего особенного и не случилось, сказал:
      - Давай-ка, Володя, на резервный самолет, у нас ведь еще один вылет...
      Вот так с тех пор и пошло о нем в полку: везучий да везучий. Владимиру потом и самому стало казаться, что он в самом деле, наверное, удачливый. Во всяких переделках доводилось бывать - выкручивался, с заданием справлялся и оставался целехоньким.
      После этого рассказа Титович, вернувшись к моему вопросу, сказал:
      - Вот думаю: командир полка, конечно, знал, что меня считают везучим. Но главное - он понимал, что у меня прекрасный комэск, у которого я был старательным учеником. Знал Кузнецов и то, что мне чаще других приходилось бывать в разведке.
      Один против шести
      Везенье в обычном понимании - слепая удача в чем-либо и только. Но Титович никогда не полагался на волю случая. Его везение - это незаурядное мастерство, находчивость, отвага, которые он неизменно демонстрировал в каждом из ста сорока трех совершенных им за годы войны вылетов. Именно за это Родина удостоила его звания Героя Советского Союза.
      Однажды Титовичу было поручено заснять на пленку вражеские объекты после нанесения по ним массированного удара. В тот день штурмовой удар наносила мощная группа, состоявшая из нескольких полков. Штурмовик Титовича шел последним. Прорвавшись сквозь плотный огонь зениток, "илы" сбросили бомбовый груз и, торопливо развернувшись, направились к дому. Только после этого наступил черед Титовича.
      Владимир вывел машину на боевой курс, включил аппаратуру. И в этот самый момент он услышал голос стрелка Волкова:
      - Командир, на нас заходит пара истребителей.
      - Отбивайся, не жалей патронов, - ответил Титович.
      Волков понимал, что при фотографировании самолет должен идти строго по прямой и, следовательно, командир не мог ему помочь маневром. Оставшись с глазу на глаз с двумя фашистскими стервятниками, сержант не дрогнул. Хлесткими очередями он заставил истребителей отвернуть в сторону. Успешно отбил стрелок и вторую атаку. Тем временем Титович закончил фотографирование и, не медля ни секунды, бросил самолет к земле, на спасительную предельно малую высоту.
      Обозленные неудачей фашисты продолжали настойчиво наседать на штурмовик. С бреющего полета сержант Волков хорошо просматривал всю заднюю полусферу, внимательно следил за воздухом.
      - Вижу еще пару, командир, - голос стрелка оставался ровным.
      Волков ничем не выдал волнения, когда сообщил Титовичу, что их уже преследует шесть вражеских истребителей. Он в сердцах чертыхнулся только чуть позже: у него заело пулемет.
      Теперь вся надежда на пилота. И он не подвел. Меняя высоту, на предельной скорости прижимаясь к вершинам деревьев и кидаясь из стороны в сторону, штурмовик уходил от атак вражеских истребителей.
      Летчик применял маневр в тот самый момент, когда в нацеленных на "ил" вражеских стволах закипал огонь. Не раньше и не позже. И трассы вспарывали воздух там, где уже не было самолета.
      Так повторялось множество раз в этом тяжелом изнурительном бою. И только однажды прицельная очередь зацепила штурмовик. Она прошила масляный бак. Горячая липкая жидкость хлынула в кабину.
      - Плохо, командир? - опять же удивительно спокойно спросил сержант Волков.
      - Течет маленько, - также спокойно ответил Титович.
      Они летели над своей территорией. Вражеские истребители, напоровшись на меткий огонь наших зенитчиков, наконец отстали. Но положение экипажа оставалось сложным. Давление масла падало на глазах и приближалось к нулевой отметке, а температура быстро росла. Двигатель мог сдать в любую секунду.
      Но он выдержал, не сдал. А точнее, двигатель остановился, когда машина уже коснулась колесами аэродрома. И опять разговор: "везучий Титович, двигатель мог ведь отказать и минутой раньше".
      А Титович выбрался из кабины весь залитый маслом. Техник с готовностью подал ему чистую тряпку. Тщательно вытерев лицо, Владимир устало пошутил:
      - Как, гожусь теперь в женихи?
      Техник посмотрел, не осталось ли где пятен, и вдруг почему-то полез в карман.
      - Вот, гляньте-ка на себя, командир, - протянул он видавший виды осколок зеркала.
      "Мудрит что-то парень", - подумал Титович, но зеркало взял. Сначала увидел в нем одни большущие глаза. Отвел подальше, повернул голову и тут все понял: на виски будто иней сел.
      Ему тогда не было еще и двадцати трех.
      Поиск
      Все это Титович рассказал для того, чтобы объяснить, почему все-таки именно его выбрал командир полка для разведки фашистского аэродрома, прозванного "драконовой трубой".
      Вылет на поиск "трубы" был намечен ближе к вечеру.
      Старший лейтенант Титович приковал к себе всеобщее внимание. Сначала его напутствовал сам командир полка. Развернув карту, подполковник Кузнецов обвел карандашом район южнее Печор:
      - Аэродром, предположительно, должен быть где-то здесь. Подумай, как лучше выйти сюда, будь осторожней, не выдай себя раньше времени, - сказал он.
      Потом Титович вместе с начальником штаба по самым последним разведсведениям пометил на карте все огнеопасные участки в тылу противника и с их учетом наметил маршрут полета, определил его тактический рисунок.
      - Вот так и держи, - одобрил замысел летчика начальник штаба и еще раз посоветовал ни в коем случае не приближаться к сильно прикрытым Пскову и Печорам: зенитки "схарчат" сразу.
      Продумано и учтено все до самых незначительных на первый взгляд деталей. Пора на старт. Как всегда, перед самым вылетом Владимир старается немного расслабиться, отвлечься от задания. Эти минуты для него, как последний глоток свежего воздуха для опускающегося в забой шахтера, как легкая пробежка для спортсмена, готовящегося к рекордному рывку.
      Пилот шагал к самолету неторопливо, беззаботно, потихоньку, что-то насвистывая. Он весь ушел в какие-то обрывочные воспоминания и не заметил, как появился перед ним механик Алексей Шевченко.
      - Товарищ командир, машина подготовлена, все в порядке, - доложил специалист.
      - Фотоаппараты заряжены, работают надежно, - отрапортовал старший лейтенант Петр Саванович и направился за парашютом.
      К уходящим на боевое задание летчикам техники и механики были особенно предупредительны. Они трудились, не зная отдыха, и, неизменно обеспечивая надежную подготовку самолетов и вооружения, помогали товарищам одерживать победы. Но этого им казалось мало: они ведь оставались на земле, а лицом к лицу с врагом встречались летчики. Специалисты, провожая их в бой, свое внимание старались проявить в мелочах: подать планшет, поправить привязные ремни, по-своему напомнить боевым друзьям, что они мысленно в полете вместе с ними. Старший лейтенант Титович испытал сполна на себе заботу техников и механиков.
      А Алексей Шевченко на этот раз превзошел самого себя. Он откуда-то достал и незаметно протянул летчику тополиную ветку с упругими крохотными листочками:
      - Возьми. Вспомни родные края...
      Владимир молча вдохнул смолистый аромат и полез в кабину.
      Пара "илов" взлетела точно в расчетное время. После старта она взяла курс на север. Этот крюк был предусмотрен в интересах скрытного пролета линии фронта. Разрабатывая задание, Титович, по данным разведки, нашел совсем неприкрытый участок на западном побережье Псковского озера. Не воспользоваться им было бы просто ошибкой. Впрочем, Титович понимал, что в боевой обстановке возможны всякие неожиданности, противник мог здесь надежно замаскироваться. И все же логика подсказывала: тратить так нерационально силы и ждать где-то случайного пролета самолета, в то время как известны наиболее опасные направления, противник не будет.
      Расчет Титовича полностью оправдался. Разведчики, развернувшись на запад, на малой высоте и при полном радиомолчании благополучно проскочили озеро. Затем, оказавшись в тылу противника, развернулись на юг.
      Теперь надо быть предельно внимательным. Титович невольно вспомнил урок, когда-то преподанный ему капитаном Беловым на полевом аэродроме под Волховом. В том, что вражеский аэродром надежно спрятан, не приходилось сомневаться. Найти такую цель, да еще не зная ее координаты, дело очень сложное.
      Разведчиков обнадеживала отличная видимость и наступавшие сумерки. Перед закатом солнца все предметы на земле четко выделялись длинными тенями.
      Поскольку поиск желательно было вести на большой площади, Титович предусмотрительно изменил высоту полета на 700 метров. С этой высоты в любом случае можно было немедленно начать фотографирование.
      Летчики буквально цеплялись за каждую кочку. Они миновали Печоры и приближались к тому участку, о котором говорил командир полка. Титович интуитивно чувствовал, что аэродром где-то здесь впереди, но где именно и как удастся его обнаружить? "Смотреть! Смотреть в оба!" - скомандовал он себе, прогоняя холодком заползающую в душу тревогу.
      Титович едва успел накренить самолет, готовясь к очередному маневру, как неожиданно по курсу чуть левее заметил на земле две пыльные дорожки. "Мессеры! Идут прямо на нас", - разглядел Титович в следующее мгновение отрывающиеся от земли истребители.
      Ни секунды не медля, летчик довернул машину на пыльный след, передал команду ведомому и тут же включил аппаратуру. Летчик понимал: сейчас, на боевом курсе, они будут отличной мишенью для истребителей. Весь вопрос в том, как быстро они сумеют развернуться. Но Титович ничего уже не мог изменить. Он не упустил ни единого из выпавших на их долю шансов, А теперь, пока работает аппаратура, им остается только ждать, как дальше развернутся события.
      Владимир, фотографируя, внимательно рассматривал коварный аэродром. Под крылом плыл лес, мелькнула речка, населенный пункт и ничего больше. Он хорошо запомнил ориентиры, запомнил их так, как, пожалуй, еще ничего не запоминал. Несколько смущало только отсутствие самолетов на летном поле. Но, как говорил капитан Белов, на войне не всегда можно верить тому, что видишь и чего не видишь. Титович уже заканчивал съемку, когда по переговорному устройству раздался тревожный голос Волкова:
      - Командир! Атакуют два "мессера".
      Владимир невольно оглянулся. Ведомого на месте не было.
      Титович заснял обширный участок и, выключив наконец аппаратуру, нырнул к земле и передал ведомому: уходим. Ответа не было и не могло быть, потому что ведомый, обеспечивая съемку аэродрома, принял неравный бой с фашистскими стервятниками. Он дрался мужественно и погиб, до конца выполнив свой солдатский долг.
      "Мессеры" настигли Титовича сразу же, как только он закончил фотографирование. Сержант Волков, как всегда, вовремя предупредил командира об их появлении и без промедления открыл огонь. Фашисты ответили тем же. Они бросались в атаку снова и снова. Титович терпеливо выжидал и в последний момент умелым маневром уходил от огня.
      А потом огонь внезапно оборвался. "Мессеры" поравнялись с "илом" и по очереди с большим креном начали скользить прямо над самолетом Титовича. "Кончился боезапас", - облегченно вздохнул Владимир Васильевич. Летчик понимал: фашисты крутятся над ним, рассчитывая на то, что он не выдержит, начнет снижаться и... врежется в землю. Зацепить же его, таранить они ни за что не решатся: не та закваска, духу не хватит. И поэтому Титович вел машину, уже не обращая особого внимания на присутствие "мессеров". И они, покрутившись еще немного, ушли.
      Из полета Титовича встречал сам командир полка. Владимир Васильевич доложил Кузнецову о гибели товарища и о том, как удалось обнаружить аэродром. Впрочем, Титович тут же сделал оговорку, что с воздуха абсолютно ничего не было видно.
      Старший лейтенант Саванович тем временем уже "потрошил" аппаратуру. Командир полка и летчик с нетерпением ждали, когда он проявит пленку. Саванович старался вовсю. Вскоре он передал Кузнецову мокрый отпечаток. Это была отличная панорама, на которой четко просматривались замаскированные вражеские истребители.
      - Ну, Титович, не подвел гвардию, - сказал Кузнецов. - Надо поскорей доложить начальству.
      Рано утром 8 апреля полковник Греськов поднял в воздух всю дивизию. Мощным массированным ударом "илы" уничтожили логово вражеских истребителей. Среди тех, кто кончал дело с "трубой", был старший лейтенант Титович.
      Н. Алексеев
      360-й вылет
      Мы сидим с Николаем Павловичем Можаевым, полковником в отставке, в его квартире и вспоминаем наших старых знакомых, говорим об их судьбах. С юношеских лет жизнь Можаева связана с небом. После окончания авиационного училища он служил в истребительной авиации ВВС. Был рядовым летчиком, командиром звена, отряда, командовал полком.
      На столе пожелтевшие от времени газеты, фотографии, книги о войне. Николай Павлович перелистывает блокнот. Здесь множество фамилий, марки самолетов, наших и иностранных, даты памятных воздушных боев, в которых в военную пору участвовал Можаев и его однополчане.
      - Мой спутник и помощник, - говорит он. - Приглашают иногда выступить на заводе или в школе. Беру его с собой.
      - Известно ли вам что-нибудь о Николаеве? - спросил я полковника.
      - О Николаеве? - переспросил летчик-ветеран и, перебирая старые фотографии, выбрал одну из них и долго разглядывал, что-то вспоминая.
      Она была сделана более тридцати лет назад. Со снимка на нас смотрели люди, с которыми не раз приходилось встречаться. Полк Можаева входил в состав 2-го гвардейского Ленинградского истребительного авиакорпуса. В штабе этого корпуса мне довелось служить а годы Великой Отечественной войны. Собеседник передал мне снимок, показал на молодого летчика и спросил:
      - Вот он, Николаев. А вы его знаете?
      - Да, знаю. А где он теперь?
      - К сожалению, не знаю. Связующая нас ниточка оборвалась. Был на Дальнем Востоке, затем, кажется, перебрался в Москву.
      Память старого летчика, пройдя сквозь толщу лет, перенесла его на прифронтовой аэродром, к январским событиям 1943 года, когда советские войска разорвали кольцо вражеской блокады Ленинграда.
      27 января звено истребителей, которым командовал старший лейтенант Дмитрий Семенович Николаев, прикрывало подразделения наступающих войск Ленинградского фронта в районе Синявина.
      Выполнив задание, ведомые Николаева вернулись на аэродром. Но ведущий не прилетел. Летчики и техники забеспокоились: "Что же могло случиться? Подбили? Трудно поверить - боец опытный. - Горючее? По расчетному времени должно хватить!"
      День клонился к вечеру. Лучи зимнего солнца уже прятались за горизонт, освещая полоску леса багровым пламенем. Вдруг прямо над взлетно-посадочной полосой из облаков "вывалился" самолет и пошел на снижение. Бесшумно, с выключенным мотором.
      - Трудно представить, какое волнение охватило нас, когда мы увидели, что шасси у машины убрано, - говорит Николай Павлович. - Через мгновение левая стойка опустилась, а правая так и не появилась. Нервное напряжение нарастало: "Не клюнул бы винтом", "Не шлепнулся бы". Все начеку. Люди настроили себя так, чтобы быть готовыми к любым неожиданностям. Смотрю, бежит к санитарной машине полковой врач Елена Ивановна с маленьким сундучком. На местах техники, инженеры.
      К удивлению и радости всех, самолет, мягко коснувшись бетонки, накренился на левый бок и, пробежав несколько метров, привалился к снежной насыпи на краю аэродрома. Бросившиеся к машине люди застали летчика в бессознательном состоянии. Николаева осторожно положили на носилки и доставили в санитарную часть. Елена Ивановна обнаружила у него несколько ран. Из них сочилась кровь. Очнувшись, пилот попросил пить.
      - Сейчас, сейчас, - сказала врач и поднесла к запекшимся губам кружку с водой. - Ты потерпи. Приведем тебя немножко в порядок и отвезем в госпиталь.
      Позднее, уже в госпитале, Николаев рассказал товарищам, что с ним произошло в тот злосчастный день.
      Утром командир вызвал летчиков, которым предстоял вылет в зону патрулирования. Он показал на карте маршрут полета, назначил время и очередность вылетов.
      - Самолеты в полной готовности?
      - Так точно, товарищ командир, - ответил Николаев.
      - Ну, а теперь к машинам, ждите сигнала на вылет.
      В 14 часов 30 минут на аэродроме была объявлена тревога. Первой в воздух поднялась пара - Карпов, Потапов. Ведущий - Карпов. На взлетной полосе самолет Николаева. Но нет ведомого. Вылет задерживался.
      - Старший лейтенант Гусев полетит с вами, - сообщили Николаеву с КП. Он уже в капонире.
      Гусев - старший летчик соседней эскадрильи. Николаев знает его, но последнее время не приходилось летать парой. Как-то получится? Взлетели и взяли курс на Синявино, где наземные войска с нетерпением ждали помощи летчиков.
      Вскоре с земли передали по радио команду: "С юга появилась большая группа бомбардировщиков противника. Идите наперехват".
      На высоте 2 тысячи метров Карпов, Потапов, Николаев и Гусев обнаружили до двух десятков "Юнкерсов-88". Бомбардировщики готовились нанести удар по советским войскам. Во что бы то ни стало надо сорвать замысел врага. С какой стороны атаковать?
      Старший группы Николаев передал ведомым:
      - Разворачивайтесь влево. Подходите ближе. Бейте по моторам. Атакуем!
      Первым по ведущему "юнкерсу" стреляет Николаев. Бомбардировщик загорелся.
      Оказавшись выше фашистов, наши летчики стремительным ударом сломали их боевой порядок и начали расстреливать поодиночке самолеты со свастикой. Преследуемый Карповым "юнкерс" резко пошел на снижение. Николаев огнем подбил другую машину.
      Разгоряченный и увлеченный боем, Николаев не заметил, как на помощь бомбардировщикам подоспели "Мессершмитты-109". Фашисты атаковали самолет Николаева, когда рядом не было ни Карпова, ни Потапова, ни Гусева.
      "Як" Николаева затрясло, бросило в сторону. Над головой разорвался снаряд. В кабину ворвалась туча металлических осколков. Разбиты левый борт, приборная доска. На рулевое управление по руке потекли струйки крови. В груди - невыносимая боль.
      "Что это? Смерть? Нет! Бороться до последнего вздоха". Тяжело дышать. Кажется, что самолет качает. Коснулся рукой пристяжного ремня парашюта.
      Мгновения, мгновения. "Решай быстрее, Николаев, как тебе поступить. Выброситься с парашютом? Под крылом самолета родная земля, но сейчас на ней враг. Надо дотянуть до своего аэродрома".
      С большим трудом Дмитрий выровнял самолет и, не зная теперь его возможностей, не представляя, сколько осталось горючего в баках, по инерции повел машину на северо-запад. Справа белело Ладожское озеро. "Спланировать на лед? Связь не работает. Пока ищут - замерзну, - думал летчик. - Где-то здесь недалеко посадочная площадка... Да, да, знакомые ориентиры..."
      - Как видите, не заблудился, - улыбаясь, говорил Николаев друзьям, пришедшим в госпиталь навестить его.
      - Вот так было дело, - сказал Николай Павлович Можаев, собирая на столе дорогие ему фотографии, документы, книги, газетные вырезки.
      Участвуя в январских боях по прорыву блокады, летчики части сбили 21 фашистский самолет, в том числе по четыре машины тогда уничтожили Дмитрий Николаев, Ириней Беляев, Александр Карпов.
      Гвардии старший лейтенант Дмитрий Семенович Николаев в суровую военную пору выполнял различные боевые задачи: патрулировал над Ленинградом и над советскими наземными войсками, летал на разведку и штурмовку, сопровождал на задание бомбардировщики. Сколько раз он выручал товарищей в бою! Сколько раз они приходили ему на помощь!
      Однажды звено истребителей под командованием лейтенанта Георгия Жарикова сражалось с численно превосходящими силами противника. Трое отважных дрались против пятнадцати "мессершмиттов". В первые минуты боя Георгий Жариков, Дмитрий Николаев и Николай Добрецов отправили на землю два фашистских самолета. В хвост истребителю Георгия Жарикова начал пристраиваться Ме-109. Николаев метким огнем отсек врага. Пулеметная очередь прошила фюзеляж "мессера". Это была третья неприятельская машина, уничтоженная звеном за один вылет.
      Памятен Дмитрию Семеновичу первый день боев по прорыву блокады. Утром около командного пункта состоялся митинг личного состава. Выступая перед авиаторами, коммунист Николаев сказал:
      - На мою долю выпала высокая честь сражаться за родной Ленинград. Заверяю, что отдам все силы выполнению почетной боевой задачи.
      В первом же вылете отважный сокол сбил "Мессершмитт-109". Но и сам попал в трудное положение. Его обстреляли с двух самолетов. Выручил Дмитрия гвардии младший лейтенант Александр Андриянов. Меткий огонь "яка" сразил "мессера", а другого обратил в бегство.
      ...Хотя врачи успокаивали раненого, заверяли, что он еще будет летать, сам Дмитрий Семенович хорошо понимал, что тяжелые раны надолго приковали его к постели. Друзья часто приходили в госпиталь, делились новостями. Обрадовался Николаев известию о том, что его другу гвардии старшему лейтенанту Василию Николаевичу Харитонову Указом Президиума Верховного Совета СССР от 10 февраля 1943 года за отвагу и мужество, проявленные в боях за Родину, присвоено звание Героя Советского Союза. Охотником за бомбардировщиками называли в полку В. Н. Харитонова. В день опубликования Указа он вновь отличился. На этот раз Василий Николаевич водил пятерку истребителей наперехват вражеских бомбардировщиков, появившихся в районе Колпина. Пять "яков" навязали бой двадцати "юнкерсам". Наши летчики уничтожили четыре Ю-88. Остальные врассыпную ушли с поля боя.
      В начале сентября сорок третьего года делегация однополчан с шумом вошла в палату, чтобы поздравить Дмитрия Семеновича с присвоением ему звания Героя Советского Союза. Вскоре Героем стал и прославленный сослуживец Николаева - гвардии капитан Александр Терентьевич Карпов, а менее чем через год за особое отличие в воздушных боях Карпов был награжден второй медалью "Золотая Звезда". Это он, дважды Герой Советского Союза А. Т. Карпов, летом 1944 года сбил тысячный вражеский самолет, записанный на счет летчиков гвардейского авиакорпуса.
      Дмитрий Семенович искренне радовался успехам товарищей. Каждая весть об этом разжигала в нем страсть - летать, летать! Но раны не отпускали с госпитальной койки. Бой 27 января 1943 года был для Николаева последним. Это был его 360-й боевой вылет. За год и семь месяцев пребывания на Ленинградском фронте он сбил 14 вражеских самолетов.
      Где же сейчас этот отважный человек? Как сложилась его судьба? После встречи с Николаем Павловичем Можаевым я написал письмо в Центральное адресное бюро Управления внутренних дел исполкома Московского городского Совета депутатов трудящихся и вскоре получил ответ: Д. С. Николаев живет в Москве, на Печерской улице.
      Приглашаю его к телефону. Да, это он.
      - Вернулся в столицу, откуда был призван в 1939 году, - сказал Николаев.
      - Николай Павлович Можаев просил передать вам самый сердечный привет.
      - Спасибо. Где он обосновался?
      - В Ленинграде.
      Оказалось, что только в мае 1945 года, когда страна праздновала победу над фашизмом, Дмитрию Семеновичу удалось вернуться к летной работе на боевых самолетах. После выздоровления он служил на Востоке и Севере, летал на Балтике и над Волгой. Обучал тактической и огневой подготовке пилотов. Десять различных типов самолетов освоил летчик-истребитель первого класса Д. С. Николаев.
      Осенью 1960 года Д. С. Николаев был уволен в запас в звании полковника.
      Небо. До сих пор не дает оно покоя старому авиатору, манит к себе.
      Н. Минеев
      И один в небе - воин
      Хорошо помню его появление в нашем полку.
      Было это в ноябре 1942 года. Невысокого роста, плотно сбитый крепыш, в ладно пригнанной шинели, с двумя кубиками в петлицах, перешагнув порог комнаты, прищелкнул каблуками и четко доложил:
      - Товарищ майор, лейтенант Леонович прибыл для дальнейшего прохождения службы.
      И протянул предписание.
      Все правильно: лейтенант Леонович Иван Семенович направлялся в распоряжение командира 29-го гвардейского истребительного авиационного полка.
      Выглядел прибывший очень молодо, над верхней губой только-только начал пробиваться едва заметный пушок. И я спросил:
      - Прямо из училища?
      Лейтенант улыбнулся, поняв скрытый смысл вопроса.
      - Из училища. Только выпущен давно - еще в тридцать девятом году.
      - Сколько же вам лет?
      - Много. Двадцать два уже стукнуло.
      Несколько позже, когда молодой летчик был представлен командиру части гвардии подполковнику Матвееву, он рассказал свою нехитрую биографию.
      Сын белорусского крестьянина-бедняка. Рано умер отец. Мать осталась с четырьмя малолетними детьми. Нелегко приходилось семье, и потому Иван с братом Леонидом поступили учениками на минскую фабрику "Коммунар".
      Однажды, возвращаясь с работы, а было это весной 1937 года, ребята увидели объявление о приеме в аэроклуб.
      Иван, давно "заболевший" авиацией, сказал:
      - Пойду, браток, учиться. Летчиком буду.
      На следующий день прошел медицинскую комиссию - и стал учлетом.
      - А образование - семь классов. Сами понимаете: трудно было учиться. Зато интересно. После аэроклуба закончил школу летчиков. Потом два года служил командиром звена - инструктором. Теперь вот - здесь.
      Последние слова Иван произнес с нескрываемым удовлетворением. Мы хорошо понимали его. Нелегко, видимо, было ему в то время, когда его сверстники дрались с врагом, "тянуть лямку" инструктора. Довод, что кто-то должен заниматься обучением новых летчиков, являлся слабым утешением. Конечно же, он рвался на фронт, неустанно бомбардируя начальство рапортами.
      Все так и было. И думы о фронте и рапорты начальству. Прошло несколько месяцев, пока наконец наступил день, когда его вызвал начальник Сталинградской авиационной школы полковник Нечаев и сказал:
      - Можете радоваться, лейтенант Леонович, все-таки добились своего. Поедете на фронт. Только сначала отправитесь на курсы усовершенствования летного состава.
      Так лейтенант Леонович на несколько месяцев из обучавшего снова превратился в обучаемого.
      Городок, в котором размещались "курсы воздушного боя", как называли их летчики, встретил Ивана напряженной, деловой жизнью.
      Теоретические занятия сменялись полетами. После полетов - снова занятия в классах. И так изо дня в день несколько месяцев.
      Хотя сроки обучения были жесткими, но их вполне хватило для освоения нового типа самолета, основательного испытания его в воздухе, изучения новых тактических приемов воздушного боя, которые демонстрировали перед обучаемыми летчики-фронтовики.
      Леонович прибыл к нам в пору ожесточенных сражений в небе блокированного Ленинграда. Враг стремился держать город в кольце не только на земле, но и в воздухе. Ежедневно завязывались жестокие схватки, из которых наши летчики, охранявшие от налетов вражеской авиации Дорогу жизни и другие важные объекты, выходили победителями.
      В первые дни войны таранили фашистские самолеты капитан Владимир Матвеев и лейтенант Сергей Титовка. По несколько самолетов уже сбили Петр Пилютов, Георгий Петров, Алексей Сторожаков, Андрей Чирков, Петр Покрышев, Федор Чубуков и другие.
      Это были бесстрашные соколы ленинградского неба. Их боевая слава вызвала у лейтенанта Ивана Леоновича страстное желание как можно скорее вступить в схватку с врагом, стать таким же мастером воздушного боя, как и его прославленные однополчане.
      Такая возможность представилась ему очень скоро.
      ...Четверка истребителей, возглавляемая гвардии старшим лейтенантом Чемодановым, вылетела для отражения налета вражеской авиации на перевалочные базы Дороги жизни.
      На высоте 6 тысяч метров под прикрытием восьмерки "фокке-вульфов" шла группа тяжелых бомбардировщиков, чтобы обрушить бомбовый груз на ладожский лед.
      - Я - "Ястреб-06"! - раздался в наушниках голос ведущего группы. Атакуем! "Ястреб-12", вам атака справа!
      Последние слова Чемоданова относились к лейтенанту Леоновичу - это он, его машина получили позывной "Ястреб-12".
      Качнув крылом и увлекая за собой ведомого гвардии лейтенанта Ковалева, Иван стремительно пошел на сближение с "фоккерами". Когда крайний левый попал в перекрестие прицела, со всей силой нажал на гашетку пулемета - и едва удержался от радостного возгласа: фашистский самолет вспыхнул, клюнул носом и стремительно понесся к земле.
      Второго "фокке-вульфа" сбил Чемоданов. Советские летчики бесстрашно атаковали фашистов, вели меткий огонь по истребителям. Враг не выдержал и покинул поле боя. Оставшиеся без прикрытия "юнкерсы" поторопились сбросить бомбовый груз в болото.
      Так пришла к молодому защитнику Ленинграда Ивану Леоновичу первая победа. А сколько их еще было впереди! Одна из них имела особое значение для города на Неве и как нельзя лучше подтвердила поговорку авиаторов о том, что и один в небе - воин. Конечно, если этот воин обладает такими высокими боевыми, волевыми и моральными качествами, которые свойственны советскому человеку - защитнику социалистической Родины.
      Впрочем, расскажем обо всем по порядку.
      Стояла осень 1943 года. Под ногами мягким ковром лежала опавшая листва. С Финского залива дул свежий, бодрящий ветер.
      Иван Леонович сидел на замшелом пне невдалеке от капонира. Прислонившись к сосне и запрокинув голову, он смотрел на быстро плывущие облака, через пелену которых то и дело пробивались лучи солнца. Лицо летчика было грустным.
      Однополчане частенько видели его сидящим на этом пне, задумчиво глядящим в небо. Они хорошо понимали его состояние.
      Вот уже более двух лет он ничего не знает о матери и сестрах. Когда началась война, они остались в Красной Слободе.
      Утром в "последних известиях" сообщили о завершении Смоленской наступательной операции, которую проводили Калининский и Западный фронты. Наши войска полностью очистили Смоленскую, Брянскую области и вступили в Белоруссию, вышли на подступы к Витебску, Орше, Могилеву.
      От Могилева до Минска - 200 километров. А там и до Красной Слободы недалеко. На своем "яке" за каких-нибудь 25 - 30 минут долетел бы. Хорошая машина! Вчера на ней еще одну звездочку нарисовали. Юбилейную - десятого фашиста в землю вогнал. А ведь не прошло и года, как пришел в часть.
      Этот год дал ему многое. Побывал не в одном воздушном бою. Двумя орденами Красного Знамени награжден. В члены Коммунистической партии приняли.
      Теперь он хорошо понимает, что значит быть воздушным бойцом. Ведь он, по существу, совмещает несколько профессий - летчика, штурмана, радиста и стрелка. И не просто совмещает, а владеет каждой из них в совершенстве.
      Иван Леонович с полным правом мог сказать, что стал настоящим летчиком-истребителем. Не случайно именно его командир эскадрильи рекомендовал в группу воздушных разведчиков. Вскоре его назначили командиром звена истребителей-разведчиков.
      Даже в их знаменитом полку, где каждый летчик был мастером воздушного боя, в группу разведки назначали после тщательного и всестороннего отбора только тех, кто уверенно летал при любой погоде, в любое время суток, кто хорошо ориентировался в воздухе и на земле, действовал смело и в то же время осмотрительно, хитро.
      Много раз вылетал Иван Леонович на разведку переднего края противника, артиллерийских батарей, железнодорожных узлов, шоссейных дорог, различных объектов в тылу и во фронтовой полосе.
      Старался, конечно, появиться над расположением противника неожиданно, застать врага врасплох. Но и фашисты не дремлют. Разведчикам тоже не раз приходится вступать в бой. Вот как вчера, например...
      Так, перескакивая с одной мысли на другую, Иван внимательным взглядом обшаривал облака: не появятся ли фашистские самолеты?
      Нет, не видно.
      Взглянув на часы, заметил, что время приближается к обеду, и невольно перевел взгляд в сторону аэродрома. На летном поле заметил оживление. А тут и сигнал сирены раздался.
      "Тревога", - подумал Леонович и бросился к стоянке самолетов.
      Дежурный по стартовому командному пункту подал сигнал тревоги по приказанию командира полка, переданному на аэродром по телефону.
      В штабе в это время находился полковник - представитель воздушной армии, в которую входила наша часть. Он прибыл к нам со специальным заданием, о котором уже сообщил командиру и мне и о котором должен был рассказать летчикам.
      Передав приказание об общем сборе, мы разместились в повидавшем виды командирском "пикапе" и направились на аэродром. В тот момент, когда выезжали на летное поле, я и увидел гвардии лейтенанта Леоновича, бежавшего к аэродрому от одинокой сосны, у которой он любил коротать время между боевыми вылетами.
      - Начальник штаба, постройте полк! - приказал командир.
      Через минуту он уже докладывал гвардии майору Двирнику, что все авиаторы на месте.
      Командир полка представил летчикам полковника, который рассказал о цели своего прибытия.
      - Вы все хорошо знаете, - говорил он, - какие усилия прилагают фашисты, чтобы задушить Ленинград в тисках блокады. В городе голодно и холодно. Ко всему этому - фашистская дальнобойная артиллерия ведет методический разрушительный огонь. Несколько орудий уже уничтожены нашими штурмовиками и бомбардировщиками. Но есть еще орудие где-то в районе Гатчины, координаты которого все еще не удалось установить. Оно систематически ведет огонь по Невскому проспекту. Несколько часов назад снова били по Невскому и Дворцовой площади. Имеются убитые и раненые.
      Необходимо установить место нахождения орудия. Кто готов тотчас же вылететь на задание?
      - Товарищ полковник! - обратился Леонович к представителю штаба армии. - Разрешите выполнить задание нам с гвардии лейтенантом Ковалевым.
      Полковник вопросительно взглянул на командира полка. Двирник одобрительно кивнул головой, сказал:
      - Хорошая пара. Всегда действуют вместе: лейтенант Леонович - ведущий, ведомый - лейтенант Ковалев. Можно не сомневаться в их храбрости и умении.
      Минут через тридцать пара краснозвездных "яков" ушла на задание. Над линией фронта они были встречены шквальным, заградительным огнем. Неподалеку барражировала четверка вражеских истребителей.
      Не вступая в бой, советские разведчики резко спикировали и над самым лесом на бреющем полете проскочили линию фронта.
      Продолжая полет на предельно малой высоте, прошли над Гатчиной. Внимательно вглядываясь в местность, Иван увидел среди паутины железнодорожных путей коротенькую, неизвестно почему обрывающуюся ветку.
      И вдруг он вспомнил рассказ, услышанный в школе летчиков.
      В годы первой мировой войны немцы более чем со стокилометрового расстояния обстреливали Париж. Для "длинной Берты" - так они прозвали свое уникальное для того времени орудие - была специально построена железнодорожная ветка, по которой выдвигалась на огневую позицию платформа с артиллерийской системой.
      "ёБерта!" - подумал Иван. - Вот, значит, откуда ты ведешь огонь".
      Он взглянул на часы: приближалось время, в какое обычно обстреливался Невский проспект.
      Качнув крылом, Леонович дал понять ведомому, чтобы он следовал за ним, и резким маневром повернул обратно.
      Хитрость удалась. Фашисты, думая, что истребители ушли, сняли с платформы маскировочные сети и, придав стволу необходимый угол возвышения, изготовились к стрельбе.
      Но советские самолеты возвратились. Леонович нажал кнопку фотопулемета и тут же передал сообщение по радио.
      - Я - "Ястреб-12". В квадрате... - он назвал координаты, - обнаружил пушку.
      Воздушный разведчик знал, что уничтожение дальнобойных орудий - дело бомбардировщиков. Ему и его товарищу необходимо было немедленно возвращаться на базу, чтобы доложить точное местонахождение вражеской артиллерийской системы, подкрепить доклад фотоснимком. Но не удержался от искушения. Резко спикировав, он всей силой оружия "яка" ударил по орудийной прислуге. То же сделал его ведомый. А еще через час их дело довершили наши бомбардировщики.
      В постоянных полетах на разведку, в жестоких схватках с фашистами быстро пролетали дни. Приближался новый, 1944 год.
      Во время разведывательных полетов над войсками противника, по его тылам старший лейтенант Леонович замечал, что фашисты по всей линии фронта ведут работы по укреплению своей обороны. Замечал он и перемены в нашей обороне: усилилось движение по дорогам, к переднему краю подходили все новые части - стрелковые, танковые, артиллерийские.
      "Будем наступать, не иначе", - решил Иван.
      И не ошибся. 14 января началось наступление войск Ленинградского фронта. Впереди стрелковых и танковых подразделений почти непрерывно находились группы штурмовиков, уничтожавших и подавлявших огневые средства противника.
      В один из первых дней наступления группа самолетов нашего полка, возглавляемая заместителем командира эскадрильи гвардии старшим лейтенантом Леоновичем, патрулируя над полем боя, встретила группу фашистских бомбардировщиков. "Юнкерсы" под прикрытием "фокке-вульфов" направлялись в сторону Ленинграда.
      - Будет жарко! - произнес Иван и тут же связался с ведущим соседней группы, которую возглавлял командир эскадрильи гвардии капитан Чемоданов.
      - Атакуем бомбардировщики, а вы займитесь "фоккерами", - предложил Иван.
      - Решено, - отозвался Чемоданов. - Действуйте.
      Идущая впереди шестерка "яков" ринулась на фашистские истребители. Тем временем Леонович и его ведомый Ковалев с ходу атаковали ведущего "юнкерсов". Другие "ястребки" навалились на бомбардировщики с двух сторон.
      Строй "юнкерсов" нарушился. Вражеские летчики стали поспешно сбрасывать бомбы на свои войска. Туда же огромным пылающим факелом полетел ведущий Ю-87, сбитый Леоновичем.
      В тот день гвардии старший лейтенант Леонович совершил четыре вылета. Каждый вылет - жаркая схватка с противником. В этих схватках он лично сбил шесть вражеских самолетов - три бомбардировщика и три истребителя. А всего его группа уничтожила десять фашистских самолетов.
      Вечером, после ужина, командир полка подвел итоги боевого дня.
      - Сегодня сражались геройски. Но особенно хочу отметить действия гвардии старшего лейтенанта Леоновича. Он еще раз доказал, что и один в небе - воин! Сбил шесть самолетов и еще четыре - его группа. Кстати, Иван Семенович, - обратился подполковник непосредственно к герою дня, - знаешь ли ты, сколько на твоем счету фашистских самолетов? Двадцать!
      Поднявшийся со своего места Леонович, скрывая смущение от такого, несколько непривычного для него, молодого летчика, обращения командира, пожал плечами.
      - Да ведь нет времени, товарищ гвардии подполковник, их считать. Их бьешь, а они, как с ума сошли, прут, и все тут.
      Раздался дружный смех.
      - Как же ты, Иван Семенович, ухитрился сегодня вогнать в землю столько фашистов?
      Смущение Леоновича прошло. И он стал рассказывать.
      Обстоятельно, со всеми подробностями разобрал действия летчиков своей группы, кого похвалил за смелость и находчивость, а кого и пожурил за излишнюю горячность.
      - А в общем все дрались хорошо! - заключил летчик. - Так будем драться и дальше.
      Так он и воевал - не ведая страха, не давая пощады врагу.
      И когда 24 июня 1945 года дикторы Всесоюзного радио вели репортаж с Красной площади и называли имена многих прославленных фронтовиков участников парада Победы, среди них был назван и гвардии капитан Леонович Иван Семенович, пролетавший в то время в парадном строю авиаторов над торжественной, праздничной Москвой.
      - Герой Советского Союза, гвардии капитан Леонович, - говорил диктор, - совершил более 200 боевых вылетов, уничтожил 27 фашистских самолетов.
      Сгрудившись у репродуктора, мы мысленно были в эту минуту на Красной площади. Сердца наши наполнялись чувством гордости за нашего однополчанина, боевого побратима, одного из тех, чьим мужеством, самоотверженностью и высоким боевым мастерством ковалась великая Победа.
      Л. Хахалин
      Друзья с Волхова
      Глухая Кересть
      Отдельное разведывательное звено лейтенанта Синчука присоединилось к 254-му истребительному авиаполку в апреле 1943 года. Латанные и перелатанные "ишачки" рядом с мощными двухпушечными истребителями Ла-5 выглядели как старое, но грозное оружие. Эту истину наглядно подтверждали ордена и медали разведчиков.
      Самым юным из разведчиков был сержант с медалью "За отвагу", высокий, светловолосый и с какой-то необычной походкой. Знакомство с ним чаще всего начиналось с одних и тех же вопросов:
      - Сколько же тебе лет, герой?
      - Двадцать, - отвечал без особого энтузиазма сержант, не уточняя, что его день рождения приходится на самый конец декабря.
      - Медаль-то за что получил?
      - Эшелон с боеприпасами подожгли в Подберезье.
      - Эскадрильей штурмовали?
      - Нет, вдвоем, лейтенант Синчук и я.
      - Это который Синчук? Щупленький такой, с "Красным Знаменем"?
      - Щупленький! Скажете тоже! - обиженно отвечает сержант. - Видели бы вы, как он фрицев сбивает, какой стрелок! Такого, как Синчук, поискать.
      - Ну, ну, посмотрим, что за ас твой Синчук. А что у тебя с ногой?
      - Эрликоны, будь они прокляты!
      - Пилотировать не мешает?
      - Вы же видите, летаю, - хмурился юный летчик и тут же делал разворот на 180 градусов, иначе говоря, переводил разговор в другое русло.
      А произошло вот что.
      21 сентября 1942 года лейтенант Василий Синчук и сержант Саша Закревский вылетели на разведку. У обоих за плечами было всего по несколько боевых вылетов, но они уже знали, что далеко не каждый снаряд попадает в цель, и клубки зенитных разрывов, волочившиеся за "ишачками" черной дорогой, уже не вызывали неприятного холодка, как это было в первые дни. Да и некогда было разбираться в своих ощущениях, не об этом будет спрашивать начальник штаба, когда разведчики возвратятся на свой аэродром. Что делается на дорогах, на железнодорожных узлах, - вот о чем пойдет разговор, так что смотреть и смотреть, увертываться от зениток да не прозевать внезапную атаку "фокке-вульфов" или "мессершмиттов".
      Миновали Подберезье, прошли над Новгородом. Внизу - руины, пепелища, полуразрушенный кремль с пробитыми насквозь золотыми куполами Софийского собора...
      Далеко от Волхова Волга, где родился Саша, еще дальше река Урал родина Синчука, а чувство такое, будто твой родной город разрушен и сожжен.
      Повернули на запад. Мрачны лица пилотов, окаймленные белыми полосками подшлемников. Эх, штурмануть бы сейчас по эшелону, подползающему к Батецкой! Но приказ начальника штаба не допускает никаких вольностей: в бой не ввязываться, разве что на обратном пути, когда основное задание будет выполнено.
      Оставалось посмотреть Глухую Кересть - разгрузочную станцию немцев на железной дороге Ленинград - Новгород. Вот тут и подвернулась разведчикам подходящая работенка. На станции стоял длиннейший эшелон с двумя паровозами в голове. Железнодорожная насыпь Глухой Керести отличалась необыкновенной белизной: цепочка платформ выделялась на ней, как на бумажной ленте.
      Синчук покачал крыльями. Два самолета, описав полукруг, пошли вдоль железнодорожного полотна, чтобы прошить эшелон от хвоста до головы.
      Первый заход охрана поезда прозевала. Пикируя вслед за Синчуком, Саша хорошо видел охваченные огнем платформы. Взрывы эрэсов смели маскировку, обнажив круглые башни и длинные стволы танковых пушек. Немного легче стало на душе. "Это вам за Новгород! А второй заход - за Ленинград!"
      Истребители развернулись и снова пошли в атаку. Теперь навстречу им неслось множество красных шариков. С платформ били эрликоны. Еще две пары эрэсов обрушились на состав с танками, поддали жару крупнокалиберные пулеметы. Но не везти же боеприпасы обратно! Синчук снова устремился на горящий эшелон.
      Вот тогда, в третьей атаке, нашла Сашу немецкая разрывная пуля. Он успел нажать на гашетку и, лишь выходя из пике, почувствовал резкую боль в правой ноге. Перед глазами поплыли красные круги, потонули в тумане циферблаты приборов...
      Ему казалось, что он все делает правильно: вышел из атаки, развернулся, летит к Волхову. На самом же деле он летел прямым курсом к противнику, и было непонятно, почему Синчук, обогнав его, показывает разворот в обратную сторону. Но командир есть командир, и надо выполнять то, что приказывает. Саша полетел вслед за Синчуком и, когда под крылом блеснул Волхов, понял, от какой беды спас его товарищ.
      Три мушкетера
      Койка стояла у окна. Просыпаясь, он видел березу, как бы пришедшую сюда с Волги, от родного дома. Медленно тянулись скучные госпитальные дни. Ноет под гипсом колено, стонут и бредят соседи, духота, запах лекарств, и все та же карта на стене (госпиталь разместился в помещении школы), все та же береза за окном. Ощипали ее осенние ветры, вымочили дожди. Кажется, плачет береза, жалуясь на свою горькую судьбинушку.
      - А вот и мы. Привет!
      Разведчики! Друзья! Вася Синчук, Володя Гайдов, Коля Зубков. Сверкая орденами, вошли они в палату, больничные халаты развевались за спинами, как плащи мушкетеров. Казалось, сама юность, отважная, боевая, вступила на сосновые половицы в образе трех лейтенантов ВВС.
      Синчук, не обходившийся без шутки даже в бою, и Гайдов, хранивший в своей памяти множество одесских куплетов и анекдотов, наполнили заставленную койками палату бодростью и весельем. Поднялись забинтованные головы, посветлели изможденные лица.
      - Ну что, Саша, скоро опять оседлаешь своего "ишака"? поинтересовался Синчук, усаживаясь возле койки на белый табурет.
      - Не знаю, - с грустью ответил Саша.
      - А медицина что?
      - Молчит.
      - Заговор молчания, - пояснил обстановку Володя.
      - Читали, ребята, как фюрера разделали в газете? - спросил кто-то из раненых, шурша "Фронтовой правдой".
      - Был бы он в Одессе, я бы его уже похоронил! - мрачно изрек Гайдов.
      Потом вспомнили, как Саша однажды разделался с немецким привязным аэростатом. Пронзенная пулеметной очередью "колбаса" лопнула, превратившись в облачко фиолетового дыма. Приземляться пришлось уже в сумерки, и Саша ненароком поддел копну сена, стоявшую у границы аэродрома. "Ну, будет мне теперь от комэска!" - испугался он. Однако суровый командир эскадрильи Иван Климентьевич Каюда, вопреки опасениям, не стал "снимать стружку". Больше того, он похлопал сержанта по спине и - что было уже вовсе невероятно улыбнулся.
      Обсуждая это приключение, Синчук сказал, что Саша - первый и единственный пока в действующих ВВС счастливец, которому довелось увидеть улыбку комэска Каюды.
      А насчет злосчастной копны Синчук и Гайдов тут же сочинили, дополняя друг друга, байку в духе барона Мюнхгаузена. Будто копна перелетела через Волхов и заклинила немецкую гаубицу, которая как раз в этот момент вела огонь. В результате ствол гаубицы разорвало в клочья, а расчет разметало во все стороны.
      - В общем, Сашка, у тебя есть шанс, наряду с "колбасой", причислить к своим трофеям и эту гаубицу, - с самым серьезным видом уверял Гайдов. Подумать только, за один вылет аэростат и гаубица! Не зря товарищ Каюда одарил тебя своей дивной улыбкой.
      - Я бы предпочел медаль, - заметил Синчук.
      - Э, нет, дорогой товарищ. Улыбка начальства дороже любой награды! выдал очередной афоризм Володя.
      Коля Зубков, земляк Саши, по обыкновению помалкивал, улыбался. А когда стали прощаться, он наклонился к Саше и сказал вполголоса:
      - Молодец, земляк!
      - Да будет тебе! - отмахнулся Саша. - Хорош молодец! Чуть к фрицам не улетел.
      - Эй, вы чего там шепчетесь? - громко спросил уже от двери Синчук.
      - Тсс, - Володя приложил к губам палец. - Военная тайна. Ты что, не видел, как наш тихоня с блондиночкой переглядывался, которая Сашке микстуру подносила?
      Все в палате засмеялись, а Коля залился алой, как утренняя заря, краской.
      Синчук - это атака
      Полной противоположностью первой была вторая встреча друзей. День выдался ненастный. Ощипанная осенними ветрами береза плакала, роняя на мокрую траву крупные слезы. И Саша, под стать погоде, был в самом мрачном расположении духа.
      - Что случилось? - встревожился Синчук.
      - Плохи мои дела, ребята, - Саша горестно поник головой, русая прядь свесилась на лицо.
      - Рана, что ли, открылась?
      - Да нет, в тыл хотят отправить с первым санитарным эшелоном.
      - Эка беда! Вылечишься и вернешься.
      - Как бы не так. Завезут за тридевять земель, а потом ищи-свищи свой полк.
      Товарищи посочувствовали Саше, но что они могла сделать? В бою каждый из них, выручая друга, бесстрашно бросался под пули и снаряды, а против "белых халатов" они бессильны.
      Утешали, как могли. Синчук пообещал наведаться к начальству, Володя рассказал, поминутно оглядываясь на дверь, пару одесских анекдотов. Казалось, Саша развеселился. Но когда друзья ушли, он опять загрустил.
      Им хорошо смеяться. Они завтра опять полетят за Волхов долбать фрицев, а его повезут через всю страну подальше от фронта. А потом? Что будет потом, когда врачи вылечат ногу? Из запасного полка все пути - на войну, и какое кому дело, что тебе хочется вернуться в свой полк, к друзьям, к суровому Каюде, который хоть и улыбается раз в год по обещанию, а летчика своего не даст в обиду ни в воздухе, ни на земле.
      Мыслимо ли потерять такого друга, как Вася Синчук? Кто в полку может сравниться с ним в искусстве воздушного боя, в стрельбе, в штурмовке? Должно быть, таким, как он, на роду написано быть летчиками-истребителями. Кажется, только вчера прилетел в полк с Дальнего Востока, а в бою не уступит бывалым фронтовикам. Храбрец, ничего не скажешь, но храбрецов в полку много, а вот такие виртуозы и снайперы наперечет.
      ...Хорош "щупленький"! За один день обил четыре фашистских самолета! Да что за один день - за один вылет!
      Первая схватка была с "мессершмиттами", которые пытались прорваться к нашим штурмовикам. Отражая атаку, Вася сбил ведущего под ракурсом 4/4. Труднейшая задача. Ты мчишься на противника с фланга, под прямым углом к линии его полета. Надо мгновенно прицелиться и пустить очередь с упреждением, то есть в ту точку неба, где через какие-то доли секунды окажется враг. Синчук решил эту задачу с блеском. Казалось, Ме-109 сам наткнулся на трассу.
      На обратном пути Синчук, как бы шутя, расправился с тремя Ф-156. Немцы называли их "шторхами", по-русски аистами. Трехместные, вооруженные пулеметами, они служили для различных перевозок. На свою беду вылетели в этот день "шторхи". Синчук сбил их одного за другим тремя атаками. У всех, кто наблюдал за этим боем, возникло странное ощущение, будто "аистов" вообще не было в небе, будто они растаяли, как мираж.
      Синчук - это атака. Он подавляет своей дерзостью и напором. Истребитель в его руках превращается в неуловимого, жалящего насмерть овода.
      Нередко немецкие пилоты предпочитают не связываться с "рот тейфель" (так они называют Синчука между собой по радио). Но если бы они увидели "красного дьявола" на земле, в кругу друзей, которые всегда окружают его плотным кольцом, услышали шутки, смех, они ни за что не поверили бы, что этот обаятельный лейтенант, душа общества, и есть тот самый "дьявол", от которого шарахаются с перепугу бронированные, вооруженные до зубов "фокке-вульфы" и "мессершмитты".
      Возможно, они поняли бы кое-что, если бы им довелось увидеть пляшущего Синчука. При первых, еще замедленных тактах "Цыганочки" он выходил в круг неторопливо, как бы с ленцой, показывая всем своим видом, что вообще-то ему не очень хочется плясать в данную минуту, но поскольку общество просит... А темп все убыстряется, и в какое-то мгновение Вася превращается в вихрь, за которым едва поспевает баянист.
      Соперником Василия в пляске выступает Лева Семиволос, принесший на Волхов с Днепра мягкое "г" и добродушную, чуть скрытую шутку. Кроме Чугуевского авиаучилища Лева умудрился окончить балетную студию, так что по части пляски почти что профессионал, однако и он после очередной "схватки" с Синчуком в изнеможении падает на скамью, приговаривая:
      - Замучил, бисов сын, вконец замучил! Нет уж, легче с "фоккером" драться, чем с Синчуком плясать.
      В пляске Синчука - безудержная русская удаль, и Саше не раз приходило в голову, что характер его друга ярче всего проявляется, так сказать, в двух стихиях: в воздушном бою и пляске.
      Они подружились "с первого взгляда", веселый уралец и застенчивый волжанин, командир и рядовой, мастер стрельбы и пилотажа, сформировавшийся еще в мирное время, и недавний выпускник авиаучилища. У Синчука умные, проницательные, с веселыми искорками глаза. Но самое главное - эти чуточку насмешливые глаза обладают способностью угадывать в угловатых новичках талант летчика-истребителя.
      Синчук взял Сашу под свою крепкую добрую руку и сделал все с таким тактом, что Саша не заметил, как привязался к своему наставнику всей душой.
      Облачное небо Приволховья стало их учебной аудиторией, наглядными пособиями - самолеты врага. Прикрывая Синчука, повторяя в воздухе его маневры, отличавшиеся необыкновенной законченностью и даже изяществом, наблюдая за его стремительными, как молнии, атаками, Саша учился искусству истребительного боя. Вот Синчук качнул крыльями: "Атакую! За мной!". Заход со стороны солнца или из облаков, решительное пике, грозный поток огня, и "наглядное пособие", дымя и завывая, прощается с небом.
      Вскоре Саше пришлось самому показать, чему он научился у Синчука. Находясь в разведке, они обнаружили немецкий корректировщик "Хеншель-126" по прозвищу "каракатица" или "костыль". "Каракатицы" корректировали стрельбу артиллерии, поэтому летчики расправлялись с этими зловредными существами без всякой пощады.
      Чтобы не спугнуть разведчика, Синчук сделал большой полукруг в небе и пошел в атаку только тогда, когда солнце оказалось у него за спиной. Он налетел на "каракатицу" сверху. Трассы вонзились в кабину стрелка, который вел встречный огонь, и погасли. Задранный вверх ствол пулемета стрелка как бы обозначал: "Я мертв".
      "Хеншелю" оставалось жить не больше минуты, но у Синчука отказали пулеметы. Высунувшаяся из кабины рука в краге указала Саше на врага: "Добей!"
      Ему казалось, что он все делает так, как Синчук. Но "хеншель", снижаясь, вихляя из стороны в сторону, удирал во все лопатки, и Саша никак не мог поймать его в прицел. Но вот крестик оптического прицела словно приклеился к серому с прозеленью загривку "каракатицы". Саша нажал на гашетку: "Ура! Победа!" - "хеншель" накренился, клюнул тупым носом и с полукилометровой высоты засвистел к земле.
      - Ну, поздравляю с первой победой! - сказал Синчук, когда они возвратились. - Здорово свалил "каракатицу". Молодец.
      Саша, сняв шлем, вытер вспотевшее лицо.
      - "Каракатица" что. Вот если бы "фоккер" подвернулся.
      - Ничего, - рассмеялся Синчук. - Дойдет очередь и до "фоккеров".
      Нет, не может Саша расстаться с Синчуком, с Гайдовым и Зубковым, со своей эскадрильей. Где он еще найдет таких друзей? Вместе в бою, вместе в землянке, вместе в столовой, вместе в походном клубе, где играет баян и кружатся в вальсе дамы в гимнастерках и кавалеры в кирзах.
      Когда пришел санитарный эшелон, Саша разломал гипс на ноге и был отправлен обратно в прифронтовой госпиталь, что и требовалось. Когда же медики вынесли заключение, что сержант Закревский А. В. не может летать с покалеченной ногой, он попросту обежал в свой полк. Сбив под руководством Синчука еще два самолета, он доказал, что мнение врачей было ошибочным.
      Похвальное слово "лавочкину"
      В 254-м полку разведчики по-прежнему держались дружной сплоченной семьей. Решили даже в секретном порядке подготовить для новых друзей концерт, включив в программу сольное пение (Гайдов), пляску (Синчук) и баян (Закревский). Но этим планам не суждено было сбыться, так как один из главных солистов - Вася Синчук - ушел из звена.
      Уже давно мечтавший о новой, скоростной машине, Синчук обратился к командиру полка подполковнику Косенко с просьбой перевести его на Ла-5 и сразу получил "добро". И вовсе не потому, что фронтовые газеты называли Василия "волховским асом". Бывалый вояка, встречавшийся с немцами еще в Испании, Василий Васильевич Косенко по одной лишь посадке Синчука, когда он, по выражению летчиков, "стриг винтом траву"; определил, что отдельным разведывательным звеном командует прирожденный истребитель.
      Синчук получил Ла-5 и, всем на удивление, освоил совершенно незнакомую ему машину в невероятно короткий срок. Уже на третий день после пробного боевого вылета на новом истребителе он меткой очередью из пушек записал на свой счет шестую фашистскую машину.
      Новый ведомый Василия Юра Ершов с восторгом рассказывал, как они встретились с двумя "фокке-вульфами", с какой отвагой ринулся в атаку Синчук, как они гнали "вульфов" от станции Сигалово до аэродрома Лезье. Приблизившись к вражеской машине на полсотни метров, Василий открыл огонь из пушек, и пятитонный "фокке-вульф" врезался в землю посредине аэродрома.
      - Почему ты его на аэродром свалил? - спросил Синчука Саша. - Зачем было подвергать себя риску? Там зенитки, "фоккера". Надо было прикончить фрица до Лезье.
      - Ничего ты не понимаешь, Сашка, - возразил Синчук. - Конечно, я мог разделаться с этим фрицем до аэродрома. Но я хотел сбить его у немцев на виду, чтобы они своими глазами видели, как дерутся русские истребители.
      Прошло несколько дней, и снова в землянках летчиков только и разговору, что о Васе Синчуке.
      17 мая истребители сопровождали "илов" на штурмовку эшелона в Любаии. Накрыли гитлеровцев за разгрузкой. Штурмовики положили бомбы и снаряды точно. Несколько платформ с пушками и автомашинами охватило огнем. Но Синчук есть Синчук. Он истребитель и должен уничтожать врага всюду, где только ни встретит. Увидел стоящий на земле у деревни Ольховки двухмоторный бомбардировщик Ю-88 и тут же пошел в атаку. Ну, а стрелок он отменный, настоящий снайпер. "Юнкерс" загорелся, а гитлеровцы, которые копошились возле, разбежались.
      Летят дальше. Скоро Волхов. Но Юра Ершов радирует, что слева от него корректирует стрельбу артиллерии "каракатица".
      - Атакуем! - подает команду Синчук.
      Боевой разворот, пике - и "каракатица" рухнула в болото Гажьи Сопки.
      Меньше двух недель понадобилось Синчуку, чтобы утвердить за собой славу лучшего и в 254-м полку. 19 мая он был назначен помощником командира полка по воздушно-стрелковой службе. Командующий 14-й воздушной армии Герой Советского Союза генерал Журавлев счел возможным повысить Синчука в должности сразу на две ступени, минуя должность командира эскадрильи.
      Тогда же в полку создали группу охотников, в которую вошли самые отважные и опытные летчики. Вожаком этой ударной группы был назначен Синчук.
      А разведчики совсем приуныли. Какое же звено, когда их осталось всего три человека? Какой концерт без плясуна?
      Между тем Синчук стал потихоньку перетягивать на "лавочкина" Сашу. Юра Ершов был надежным ведомым, но старый друг лучше новых двух. Синчук привык ощущать за спиной биение верного Сашиного сердца. Он понимал также, что на "ишачке" его друг не сможет раскрыть в полной мере свой талант, а в том, что Саша талантлив, что он истребитель "от бога", в этом Синчук не сомневался.
      - Переходи на "лавочкина", Саша, - убеждал он. - "Лавочкин" - сила! Я на нем за пять минут шесть тысяч набираю, а "фоккер" на километр меньше. А пушки! Как дашь по фрицу, так мотор вдребезги или крыло - к чертовой матери. На "лавочкине" я царь и бог, одним словом, истребитель. А "ишачок", что ж, он свое отслужил честно. Испания, Халхин-Гол...
      - Значит, "ишак", по-твоему, старый драндулет, так, что ли? Нет, Вася, я своего "ишачка" не предам. Помнишь Глухую Кересть? Если бы не мой "двадцать седьмой", лежал бы я сейчас на дне Волхова, как миленький.
      - Да какое же это предательство, чудак человек! - горячился Синчук. Скоро на всем фронте ни одного "ишака" не останется, на чем летать-то будешь?
      Саша не поддавался, однако он уже сознавал, что Синчук, пожалуй, прав. Как он завидовал Юре Ершову, который теперь летал с Синчуком! Он понимал, что Василий не случайно остановил свой выбор на этом маленьком курносом лейтенанте с глубоким шрамом на щеке (память о севастопольских боях). Когда Юра выруливает на старт, под фонарем видна лишь его макушка. Круглый сирота, воспитывался в детском доме.
      Синчук с его чуткостью к людским невзгодам и печалям не мог пройти мимо такой судьбы. Так же, как год назад Сашу, он взял под свою крепкую руку Юру Ершова.
      В то же время он не оставлял своих попыток уговорить Сашу. Его удивляло непонятное упорство друга - раньше он не был таким. Синчук не догадывался, что за спиной Саши стоит всеобщий любимец Володя Гайдов. Днем Синчук проводил свою агитацию и, казалось, был близок к цели, а вечером в землянке Володя последовательно и методично разбивал аргументы Синчука.
      - Не иди на авантюру, Сашка, - убеждал Гайдов. - Пусть Василий лобызается со своим "лавочкиным" - мы будем верны "ишачкам". Скоростенки нам не хватает - это верно, но зато маневренность! Пока фриц развернется, я ему уже на хвост сяду.
      Володя Гайдов сбил пять самолетов, награжден орденом Красного Знамени. На его стороне Коля Зубков - неизменный спутник Гайдова в разведках и воздушных боях. А Коля не только земляк Саши, но и товарищ по Батайскому училищу.
      Трудно было Саше разгадать тайные мотивы поведения друзей. Лишь много позже он догадался, что Володя и Коля просто ревновали его к Василию, так же как сам он ревновал Василия к Юре Ершову. Им не хотелось, чтобы Саша уходил из разведывательного звена.
      Этот спор за Сашу, продолжавшийся не то в шутку, не то всерьез несколько недель, завершился самым неожиданным и трагическим образом: Володя и Коля погибли в неравном бою с "мессершмиттами".
      После похорон друзья пришли на берег Пчевжи, огибавшей аэродром. Стояла необыкновенная тишина, в кустах черемухи пели соловьи.
      - У нас сейчас тоже поют соловьи, - сказал после долгого молчания Синчук.
      - Теперь я буду на очереди, - глухо откликнулся Саша.
      - Что-что?
      - Я сказал, что теперь я буду на очереди.
      - Не говори так, Саша! Мы еще посчитаемся с ними!
      Бой над Передольской
      В полдень в жарко натопленную землянку, где отдыхали между боевыми вылетами летчики, вошел своей легкой, стремительной походкой Синчук. Оживленный, как всегда бывало с ним перед вылетом, он остановился, окинул быстрым взглядом летчиков, и, когда его серые, чуточку насмешливые глаза остановились на Саше, сердце юного истребителя вздрогнуло от радостного предчувствия.
      - Саша, давай быстрее готовь свою лайбу, пойдем на охоту!
      Проговорив эту фразу, Синчук повернулся и исчез так же внезапно, как появился, а Саша, схватив шлемофон и планшет, затягивая на ходу "молнию", кинулся вон из землянки. Наконец-то! Наконец-то ему выпало счастье испытать вновь восторг и упоение, которые всегда охватывали его, когда рядом с ним сражался Синчук.
      - Быстрее, быстрее, Величко, ну что ты копаешься, как черепаха! торопил он техника, застегивая карабины парашюта.
      - Сейчас, одну секундочку, товарищ лейтенант, - отвечал техник, просовывая руку в лючок позади пилотской кабины.
      Заревел самолет Синчука. Еще четыре истребителя подхватили запев флагмана. Позади машин закрутились снежные смерчи, сходясь в огромную белую тучу. Саша вскочил на крыло, с крыла в кабину. Рев его "шестьдесят шестого" слился с могучим ревом пятерки.
      Мелькнул белый флаг стартера, два самолета, сверкая красными звездами, помчались по снежной глади аэродрома и взлетели, за ними - еще две пары.
      Сильную шестерку выслал 254-й полк 1 февраля 1944 года на прикрытие пехоты и танков, пробивающихся от Новгорода к Луге. Уже одно то, что ее вел помощник командира полка капитан Синчук, говорило о многом. В двадцать три года Василий стал наставником молодых летчиков-истребителей. Его авторитет непререкаем. Он сбил 14 вражеских самолетов, двумя орденами Красного Знамени отмечены его подвиги.
      Саша в канун решающей битвы за Ленинград и Новгород освоил Ла-5, стал командиром звена, лейтенантом. К медали "За отвагу" прибавился орден Красного Знамени за таран "фокке-вульфа" над Тортоловым.
      Вторую пару составляли заместитель командира полка по политчасти майор Кольцов и лейтенант Серегин.
      Михаил Павлович Кольцов, воспитанник Военно-политической академии, был не только политическим наставником в полку, но и отважным, опытным летчиком. Его ведомый Саша Серегин в свои двадцать два хлебнул с избытком превратностей воздушной войны: сам сбивал и его сбивали, раненный в обе руки и ногу, все же посадил самолет.
      Ведущим третьей пары был командир первой эскадрильи капитан Виктор Труханов, опытнейший пилот, кавалер двух орденов Красного Знамени, ведомым у него - Юра Ершов.
      Не прошло и трех минут после взлета, как шестерка превратилась в пятерку. Одна машина отделилась от группы и пошла на посадку. В спешке Величко забыл закрыть на защелку лючок. В воздухе лючок открылся, и в фюзеляже "лавочкина" загудело и забурлило, как в аэродинамической трубе.
      Закрыть лючок - секундное дело. Саша был уверен, что он вновь поднимется в воздух и присоединится к Синчуку, Тем более, что делал уже второй круг, поджидая друга. Но в довершение беды заклинило фонарь. Синчук уже не мог больше ждать.
      Огорченный, злой, выбрался Саша из кабины. Надо же, из-за паршивой защелки сорвался боевой вылет с Синчуком. Когда-то теперь доведется снова взлететь с ним в небо? Понурив голову, побрел к землянке командного пункта. Здесь ему сказали, что Синчук уже дерется с большой группой "юнкерсов" и "фокке-вульфов" близ станции Передольская на железной дороге Ленинград Дно.
      Услышав гул мотора, Саша вышел из землянки. Кто-то из пятерки уже возвратился. Пилот садился с ходу, не выпуская шасси. У машины был начисто отбит руль поворота. По номеру Саша узнал самолет Труханова. Тревожное предчувствие так и кольнуло сердце. Саша поспешил к посадочной полосе.
      - Где остальные? Как там Вася? - спросил он, встретясь с Трухановым.
      - Дерутся! "Лапотников" штук тридцать да "фоккерни" - будь здоров!
      Вернулся Серегин. Вернулся Ершов. А Синчука с Кольцовым все еще не было. Саша не находил себе места, метался между КП и стартом, расспрашивал вернувшихся летчиков. Но никто не мог ответить ему на вопрос, где же Синчук, что с Кольцовым? Труханова в самом начале боя подбила зенитка, за ним погнались два "вульфа", и он едва ушел от них змейкой. Серегин и Ершов видели, как Синчук сбил "фокке-вульфа", а вслед за тем одного за другим двух "юнкерсов". Но тут подоспела еще одна шестерка "фокке-вульфов". Им удалось отрезать и загнать в облака Ершова и Серегина. Выйдя из облаков, они уже не увидели ни своих самолетов, ни немецких.
      "Иду в атаку!" - эта команда была последней, которую услышали по радио Ершов и Серегин.
      Прошли сутки, вторые, третьи, а койки Синчука и Кольцова, как были заправлены в предрассветное февральское утро, так и остались несмятыми.
      Полк продолжал сражаться. Саша со своим звеном прикрывал поле боя, штурмовал, вел разведку на лужском направлении, дрался с "юнкерсами" и "фокке-вульфами". Но ни в воздухе, ни на земле не покидала его тоска. Глубокий кровоточащий шрам пролег через душу да так и остался там на всю жизнь.
      8 февраля в газете 14-й воздушной армии "Бей врага" появилась статья "Врага не считают, а бьют". Ее автором был начальник оперативного отдела 269-й дивизии майор Н. Перышкин. Бой Синчука над Передольской он описал со слов вернувшихся летчиков и по донесениям постов наземного наблюдения. С горечью и гордостью читал и перечитывал эту статью Саша. "Пятерка Ла-5 под командой капитана Синчука прикрывала наземные части в районе боев. Станция наведения радировала: "В воздухе самолеты противника".
      Три группы бомбардировщиков типа Ю-87 численностью до 25 машин барражировали над нашими войсками. Капитан Синчук принял решение атаковать фашистских пиратов. Он подал команду:
      - Слева от нас самолеты противника. Иду в атаку!
      Перестроившись в правый пеленг, истребители пошли за ведущим. Бомбардировщики противника с высоты 150 - 200 метров производили бомбометание. Наши истребители, нарушив боевой порядок врага, начали преследовать фашистских бомбардировщиков,
      В этот момент на высоте появились шесть "фокке-вульфов". Два из них сразу атаковали ведущую пару Синчука и Кольцова. На них и обрушился капитан Синчук. В упор он расстрелял и зажег один самолет. Не меняя курса, Синчук сблизился с "юнкерсами" и с дистанции 30 - 50 метров длинной очередью поджег бомбардировщик.
      Расстроив боевые порядки бомбардировщиков, наши истребители повернули их вспять.
      Синчук снова приблизился на короткую дистанцию и длинной очередью сзади сверху сбил третий самолет. Серегин и Кольцов зажгли и пустили к земле еще один немецкий самолет.
      Наши летчики дрались до тех пор, пока в баках оставался бензин.
      Несмотря на численное превосходство истребителей противника и внезапное появление группы усиления, наши летчики навязали бой первыми и вели его с нарастающей активностью, направляя главный удар по бомбардировщикам. В этом неравном сражении было сбито пять Ю-87, один ФВ-190 и один Ю-87 подбит. Решающее значение в бою сыграли уменье и железная воля капитана Синчука".
      18 апреля 1944 года Василию Синчуку было присвоено посмертно звание Героя Советского Союза. В эти дни 254-й полк сражался на подступах к Пскову. Десятками сбитых немецких самолетов, исковерканных орудий, сожженных автомашин, поврежденных паровозов поминали своего доблестного однополчанина летчики-истребители. Саша Закревский в паре с Викентием Мельниковым вдвоем разогнали две девятки бомбардировщиков Ю-87; четыре "лапотника", пробив носами лед, пошли на дно Псковского озера. Юра Ершов на своем истребителе написал: "За Синчука!" За пять дней он сбил пять фашистских машин. Саша Серегин довел счет до восьми. Эскадрилья Виктора Труханова уничтожила полтора десятка "юнкерсов" и "фокке-вульфов", а всего ко дню награждения Синчука Золотой Звездой полк сбил 110 фашистских боевых самолетов.
      В дерзких атаках истребителей ясно прослеживался боевой почерк Василия Синчука.
      Но тайна гибели отважного летчика оставалась нераскрытой. Никто не видел, что случилось с Синчуком и Кольцовым в последнюю минуту боя. Иногда летчики попадали к партизанам и возвращались. Но время шло, а Синчук и Кольцов как в воду канули.
      И тогда на фронте стали рождаться легенды о Синчуке. Будто бежавший из плена стрелок с "ила" видел Синчука в плену, будто Василий попросил показать, кто его сбил. Привели какого-то невзрачного фрица - не то стрелка с "юнкерса", не то зенитчика. Синчук будто бы свалил его могучим ударом кулака, отказался отвечать на какие бы то ни было вопросы и был расстрелян.
      Все помнили, что Вася Синчук был скорее хрупкого, чем богатырского сложения. Силенкой его бог не обидел, однако навряд ли он мог свалить ударом кулака фрица, хотя бы и невзрачного. Но именно такое поведение соответствовало героическому характеру Василия.
      Синчук стал знаменем полка, его гордостью, честью.
      Обелиск в Уторгоши
      Глубоки болота под Уторгошью, и много тайн хранят они в своих угрюмых глубинах. Тьма, зловещая, непроницаемая тьма. Лишь в самые яркие дни лета в бурой толще брезжит неясный коричневый свет, и тогда чей-нибудь внимательный глаз мог бы, вероятно, обнаружить сквозь болотное окно смутные очертания самолета. Он висит в наклонном положении, как бы застыв в своем последнем пике. Под фонарем скорее ощущается, чем видится, голова пилота, склоненная к прицелу, будто он все еще ведет пушечный огонь по врагу.
      Лишь через семь лет после боя над Передольской обнаружили самолет по кончику высунувшегося из мха киля вездесущие деревенские мальчишки Ленька и Венька. Мощный тягач вытянул находку из трясины, которая цепко держала боевую машину, как бы не желая расставаться со своей добычей, и все увидели на облепленном болотной тиной борту поблекшие красную звезду и номер 03.
      Открыли фонарь, бережно вынули из кабины сохраненное болотом тело летчика. Он в кожаном шлеме, защитные очки закрывают бледное лицо, как полумаска, в меховых отворотах куртки желтеют пуговки гимнастерки. Расстегнули медную пряжку пояса, осторожно извлекли из почерневшей кобуры пистолет. Под прозрачной пленкой планшета виднелась карта с пометками красным и синим карандашом. В кармане гимнастерки находился бережно обернутый в целлофан партийный билет.
      В толпе, окружившей накренившийся на левое крыло самолет, было много женщин. Узнав, что в болоте нашли погибшего летчика, они прибежали сюда с поля - вдовы, чьи мужья не вернулись с войны, матери, все еще ждавшие пропавших без вести сыновей. Слышались сдержанные причитания, прерывистые вздохи.
      - Помню, помню, милые вы мои, - говорила пожилая крестьянка, утирая глаза кончиком платка, повязанного до бровей. - Я с детьми в землянке пряталась. Слышим, гудят. Выглянула наружу, а небо аж черное от крестов. И вдруг смешался их строй, бросают бомбы в болото и назад. Я никак не могу уразуметь, что случилось, а ребятишки кричат: "Наши! Мама, смотри, наши!" Верно, появились наши с красными звездами. Да только мало их, в десять раз меньше. А все равно, как налетели они на вражью-то стаю, так и посыпались вороги в болото. Видела я, как один наш с красными звездами двух сбил одного за другим, а потом и сам накренился и стал падать.
      Поднимая летчика на повозку, увидели люди в кожаном шлеме круглое отверстие, пробитое пулей.
      И стоит теперь в Уторгоши обелиск, а за ним выстроились в ряд, как солдаты в почетном карауле, сосны в зеленых касках.
      С Урала прилетел на Волхов Синчук да так и остался здесь, неподалеку от легендарной реки, в которой столько раз отражались красные звезды его боевой машины с номером 03 на темно-зеленом борту.
      Говорят, однажды на шоссе, которое пересекает Уторгош с востока на запад, остановилась покрытая дорожной пылью "Победа". Из машины вышел высокий полковник ВВС и, прихрамывая, пошел к обелиску. Дотошные уторгошские мальчишки не преминули, как бы ненароком, повстречаться с приезжим, вполголоса обменивались впечатлениями:
      - Шестнадцать наград, вот это да!
      - А какие ордена приметил?
      - Не...
      - Эх ты, елова голова! Четыре Красных Знамени, Отечественная война первой степени и две Красных Звездочки.
      - И медаль "За отвагу". Видел?
      - А то нет...
      Тем временем полковник подошел к обелиску, снял фуражку и долго стоял, склонив светлорусую голову.
      Так встретились после войны Герой Советского Союза Василий Прокофьевич Синчук и его фронтовой друг Александр Васильевич Закревский.
      Не знал Александр Васильевич, что незадолго до него стоял на том же месте высокий плотный мужчина в сером плаще, стоял, вот так же склонив голову, думая свою думу. Это был бывший замполит 254-го полка Михаил Павлович Кольцов, ныне майор запаса, директор Куйбышевского картонажного комбината, кавалер ордена боевого Красного Знамени и двух орденов "Знак Почета" за отличное выполнение заданий в двух пятилетках.
      1 февраля 1944 года в легендарном бою пяти против тридцати семи майор Кольцов был сбит "фокке-вульфами" второй группы, высланной из Сольцов на подмогу растерзанной стае "юнкерсов". Он успел выброситься из горящей машины на парашюте и был взят в плен.
      У него обгорело лицо. В деревне Пирогово председатель разогнанного гитлеровцами колхоза Александр Николаевич Исаев сделал летчику перевязку.
      В Пирогове помнят, как гордо и мужественно вел себя майор Кольцов. "Вам недолго осталось терпеть, скоро вы будете освобождены", - говорил он крестьянам, когда фашисты вели его через деревню.
      Кольцов тоже не видел, как погиб Синчук. Он был уверен, что Василию удалось выйти из боя невредимым, так сильна была его вера в высочайшее боевое мастерство волховского аса. Шальную пулю он не принимал в расчет, а она-то и погубила Синчука.
      ...Многое вспомнил полковник Закревский, стоя с обнаженной головой у могилы своего фронтового друга. Но не только печаль была в его сердце. Были в нем восторг и преклонение перед мужеством молодого героя,
      В. Красько
      Бой на вертикалях
      Летом 1929 года в деревне Малая Вязема, что в сорока километрах от Москвы, совершил вынужденную посадку самолет. Он пролетел над деревней так низко, что чуть не сбил колесами дымоход крайней избы.
      Во дворах и на улицах мгновенно стихли детские голоса. Чубатые головенки задрались кверху, рты раскрылись от удивления.
      - Ребята, эроплант! - крикнул кто-то. Мальчишки изо всех сил ринулись к месту посадки крылатой машины.
      Впереди бежали закадычные друзья Саша Билюкин и Сережа Морозов.
      На лужайке, вытоптанной босоногой мальчишечьей гвардией, гонявшей здесь в лапту, летчик удачно посадил машину. И сейчас, когда ребята приблизились к месту посадки, он стоял рядом с самолетом. Одет он был в кожаное пальто, кожаную шапку, с огромными очками на лбу.
      - Здравствуйте, дядя! - хором закричали мальчишки.
      - Здравствуйте, ребята! - приветливо улыбнулся пилот. - Вот видите: маленько мы с ним оплошали, пришлось сесть. Ведите в деревню.
      В течение трех дней, пока пилот копался в машине, ребята с рассвета и дотемна не отходили от него, стараясь быть полезными в ремонте самолета.
      Устранив неисправность, летчик тепло распрощался со своими бескорыстными помощниками, сел в кабину, запустил двигатель, сделал разбег и поднялся в воздух. Самолет улетел, а Сашка и Сережка долго еще стояли в поле и пристально вглядывались в небо, туда, где, превратившись в малюсенькую точку, постепенно исчез "эроплант".
      Потом они вдвоем мастерили нехитрые, неказистые модели самолета, мечтая вслух о том, как вырастут большими и тоже полетят. В 1936 году, после окончания неполной средней школы, Саша Билюкин поступил в ФЗУ при Московском авиационном заводе имени Осоавиахима. Одновременно занимался в аэроклубе, делая свои первые шаги в авиации.
      В 1939 году он окончил военную школу летчиков имени В. П. Чкалова и получил назначение в Ленинградский военный округ.
      Младший лейтенант Александр Билюкин хорошо понимал, что служить в Ленинградском военном округе не только почетно, но и очень ответственно. В частях и соединениях округа с первых дней Октябрьской революции, со времен героической обороны Петрограда сложились славные боевые традиции, следовать которым стало для каждого воина-ленинградца законом.
      Несмотря на то что авиация была одним из самых молодых родов войск Советской страны, у нее уже складывалась своя героическая история.
      Воздушные бойцы Красной Армии успешно действовали в дни обороны Петрограда от войск Юденича. Летчики-ленинградцы храбро сражались с японскими захватчиками у озера Хасан и на реке Халхин-Гол, воевали с фашистами в небе Испании. Шестеро из семи первых Героев Советского Союза, удостоенных этого высокого звания за спасение челюскинцев, были летчиками Ленинградского военного округа. Экипаж самолета АНТ-25, совершивший в 1937 году беспосадочный перелет из Москвы в США через Северный полюс, возглавлял воспитанник Ленинградской Краснознаменной эскадрильи Валерий Павлович Чкалов.
      С первых дней службы в округе Александр Билюкин старался во всем походить на бывалых летчиков, у них учился, перенимал опыт.
      К тому времени советские Военно-Воздушные Силы стали пополняться новым истребителем МиГ-3. Вместе с товарищами по оружию Александр настойчиво осваивал новую, самую совершенную по тому времени машину. Энергичный, никогда не унывающий, Саша на вопросы командиров, как он себя чувствует после дня напряженных полетов, не задумываясь, отвечал: "Как молодой бог!"
      Его заветная мечта осуществилась: небо действительно стало его "родимым домом".
      Когда началась Великая Отечественная война, ему довелось защищать это небо - небо его Родины, небо Ленинграда. Александру было у кого учиться, было с кого брать пример. Он сражался с ненавистным врагом плечом к плечу, крыло к крылу с такими прославленными мастерами воздушных атак, как П. А. Покрышев, Н. И. Глотов, П. А. Пилютов, А. В. Чирков, А. И. Горбачевский.
      В первые месяцы войны боевые успехи лейтенанта Александра Билюкина были скромными. Такова участь всех ведомых. Их задача - надежно прикрывать хвост самолета ведущего, прикрывать своего командира, своего боевого товарища. Это были месяцы становления характера, накопления опыта, совершенствования боевого мастерства.
      В одном из воздушных боев самолет Билюкина подожгли, и ему пришлось прыгать с парашютом. Не сразу Александр решил оставить пылающий "миг". Хотелось во что бы то ни стало спасти боевого друга. Метался в воздухе, скользил на крыло, но все тщетно. Пришлось прыгать!
      Полтора месяца пролежал он в госпитале с ожогом лица и рук.
      Наступил день выписки. Не совсем еще окрепшему летчику врачи предоставили небольшой отпуск. Но Александр наотрез отказался.
      - Мое место сейчас там - в небе Ленинграда! - сказал он. И уже на второй день после выписки на боевой машине сопровождал транспортные самолеты в город на Неве.
      С каждым вылетом закалялась воля, росло мастерство летчика, совершенствовались навыки воздушного бойца.
      В 1943 году фронтовая газета опубликовала заметку о Билюкине. Повествуя об одном из воздушных боев, в котором участвовал Александр, военный корреспондент заключил свой рассказ призывом к ленинградским авиаторам бить врага так же храбро, как делает это прославленный летчик-истребитель.
      Это была не только высокая оценка боевых качеств воина. Александр хорошо понимал, что она и ко многому обязывала. И не удивительно, что с тех пор его имя не сходило со страниц армейской печати.
      В апреле 1943 года установилась ясная солнечная погода. Теперь фашисты не могли действовать внезапно. Они были вынуждены наносить бомбовые удары на рассвете или в сумерках.
      ...Примерно за час до наступления темноты большая группа Ю-87 под прикрытием "Фокке-Вульфов-190" шла к Ленинграду. Каждая секунда промедления наших истребителей грозила смертельной опасностью мирным жителям.
      И секунды эти не были потеряны. Патрулирующие на подходах к городу "миги" капитана Парфенова и старшего лейтенанта Билюкина ринулись в самую гущу "юнкерсов". С первой же атаки советские летчики подожгли ведущий бомбардировщик, а за ним и "фокке-вульф". Боевой строй врага дрогнул, расстроился. "Юнкерсы" стали поспешно освобождаться от бомб, сбрасывать их куда попало. Преследуемые нашими истребителями, они на больших скоростях, со снижением уходили на запад.
      В таких схватках Александру Билюкину пришлось участвовать не однажды. На его счету уже было несколько сбитых самолетов. Победы летчика были отмечены орденом Красного Знамени.
      Во время вылета 1 августа 1943 года Александр Билюкин возглавлял группу из семи истребителей. Ему и его боевым товарищам удалось перехватить большой отряд фашистских самолетов, пытавшихся пройти незамеченными в сторону города.
      В воздухе завязалась жестокая схватка. Советские истребители сбили десять фашистских бомбардировщиков и два повредили, не потеряв при этом ни одной машины. Но узнать эти подробности от самих летчиков было нелегко.
      - Ну что тут особенного! - говорил Александр. - Действовали, как положено. Вылетели семеркой на отражение налета бомбардировщиков противника. Встретились. По радио предупредил ведомых и пошел в атаку. В это время старший лейтенант Шевченко передает: "Дерусь с четверкой "фоккеров"". Фашисты подходили не эшелонно, а четверками, поэтому Шевченко и оказался перед четырьмя "фокке-вульфами". Услышав его, я завершил атаку и сбил "фокке-вульфа". Мы с ведомым, старшим сержантом Глагольевым, тут же поспешили на помощь товарищу. Набирая высоту, с ходу сбил еще одного, а мой "щит", Глагольев, отразил атаку новой четверки. То, что фашисты шли четверками, облегчило наши действия. Они по четыре. А нас семь. И мы сразу взяли инициативу в свои руки. Атаковали, стараясь занять более выгодные позиции, особенно по высоте. Борьба шла на вертикалях, на высотах шесть-пять тысяч метров. Вот, пожалуй, и все.
      - Но вы упомянули только два самолета - наседал на Билюкина корреспондент военной газеты. - А говорят, вы сбили четыре!
      - Верно. Это когда фашист пытался на вираже зайти в хвост самолета Глагольева.
      Теперь мне пришлось быть ему "щитом". Резко развернулся, дал пару очередей - фашист и задымил.
      - И все? Так просто: пару очередей - и задымил?
      - Задымил...
      - Ну, а четвертый?
      - Четвертого не было.
      - А говорят, вы сегодня четыре самолета сбили.
      - Так ведь один был еще раньше. Группой мы вылетали во второй половине дня. А когда я утром патрулировал, тоже произошла встреча с противником. Ну, одного и сбил. Да ведь и другие сбивали. Вот, например, капитан Подорский тоже сбил одного "фокке-вульфа".
      - Значит, все-таки четыре?
      - Выходит, четыре.
      В этом интервью весь он, Александр Дмитриевич Билюкин. От других участников схватки стало известно, что когда у него кончились боеприпасы, он не вышел из боя, а стал производить ложные атаки, чтобы отвлечь на себя часть истребителей противника. Замысел Александра удался. Он действительно привлек к себе внимание фашистов и облегчил маневр товарищам. Но отбиваться от врагов было нечем. Вражеский снаряд попал в самолет, его осколками ранило летчика. Все же Билюкину удалось дотянуть до родного аэродрома. Через несколько часов залатанный истребитель и Александр, получивший необходимую медицинскую помощь, снова были в воздухе. За самоотверженные и умелые действия в этом бою Билюкин был награжден орденом Александра Невского.
      На счету летчика 418 боевых вылетов. Он стойко защищал небо Ленинграда, потом - небо советского Заполярья. К концу войны на борту его истребителя красовались двадцать две красные звездочки - по числу сбитых вражеских самолетов.
      Но на этом не закончилась "небесная" биография замечательного ленинградского летчика. Он и после воины оставался в боевом строю. На самой современной, самой совершенной авиационной технике Герой Советского Союза Александр Дмитриевич Билюкин и его воспитанники - молодые летчики не раз демонстрировали высокое боевое мастерство на воздушных парадах в мирном небе Москвы, восхищая тысячи людей, вызывая у них чувство большой гордости за нашу замечательную страну и ее верных стражей - воинов Советских Вооруженных Сил.
      А. Крупин
      В небе Севера
      Ту-124 шел на высоте 9 тысяч метров. В комфортабельном салоне было тихо. Все пассажиры, а их было немного, человек пятнадцать, молча смотрели в иллюминаторы. И как-то не верилось, что всего лишь час-два назад они вели себя совсем иначе. Они смеялись, и плакали одновременно - эти седые и лысеющие, худые и толстые, высокие и маленькие, одетые в военное и гражданское Григории и Ленечки, Наташеньки и Нины - ветераны северного неба, встретившиеся в Ленинграде накануне Дня Победы для того, чтобы лететь на этом вот "ту" сюда, в суровый край сопок и скал, где в лихую годину войны все они стояли насмерть, выстояли и победили.
      Летел вместе с ними и генерал Дмитрюк. Он смотрел на изменившиеся дорогие ему лица боевых товарищей и с теплотой, даже нежностью, думал о незнакомых мальчишках и девчонках - красных следопытах из средней школы.
      Начав по инициативе пионервожатой Тамары Григорьевны Зиминой и учительницы начальных классов Инны Александровны Борисовой свой поиск в канун 20-летия Победы, в шестьдесят пятом, они уже к очередному маю совершили настоящий подвиг. Следопыты разыскали 208 летчиков, техников, механиков. В том числе и его, Дмитрюка, служившего тогда, ни мало ни много, за добрый десяток тысяч километров отсюда. Они нашли и взяли шефство почти над всеми семьями погибших его однополчан. Ими было собрано для школьного музея боевой славы более 3000 фотографий военных лет. Всего лишь за один год (это ли не подвиг?!) пионеры написали и разослали во все концы страны 45 000 (!) писем. И поиск продолжается.
      На первую встречу ветеранов Шонгуя, тоже, кстати, организованную школьниками, Дмитрюк не попал - дела не пустили. Правда, их у него и сейчас - прорва. Больших, важных, не терпящих отлагательства. Да, собственно, когда их в его беспокойной солдатской жизни не было. Нет, такого он не помнит. Даже в отпуске, а ездил он обычно, будучи с детства заядлым охотником и рыболовом, в какую-нибудь позабытую людьми и богом глухомань, Дмитрюк так никогда и не мог полностью отключиться от всего того, чем он жил ежедневно, начиная с лета далекого тридцать седьмого, в один из дней которого он впервые поднялся в небо на стареньком, дребезжащем планеришке "учебный стандарт".
      Да, небо с этого дня стало для Дмитрюка всем. И он всегда служил ему со всей страстью своей души и требовал того же и от тех, с кем разделял его. Потому и не попал в тот раз на Север. Нынче же, получив приглашение ребятишек, Дмитрюк бесповоротно решил: "Еду!" И уже ничто не могло заглушить зова его сердца и памяти.
      И вот сейчас он сидел в просторном салоне посвистывающего турбинами Ту-124 и, полуприкрыв глаза, Молча наблюдал за прильнувшими к иллюминаторам своими фронтовыми побратимами. Да, время не пощадило их. Изменились гвардейцы. Впрочем, нет, они все такие же: веселые, боевые. Вон, стоило пожилому мужчине обернуться и, подмигнув по-мальчишески, улыбнуться неповторимой своей улыбкой - и куда девались годы! Рядом сидел прежний Леня Гальченко - весельчак, умница и отчаянной храбрости пилотяга, с которым Дмитрюк не раз хлебал из одного солдатского котелка, укрывался одной шинелью в промозглой, сырой землянке и с кем спровадил на тот свет не одного фашиста из шакальей стаи "мессершмиттов", "фоккеров" и "юнкерсов".
      Нет, все тот же его друг - ныне Герой Советского Союза, полковник в отставке Леонид Акимович Гальченко. Не вскружила ему голову слава и не сломал жестокий недуг.
      Не поддался времени и Миша Шейнин - бывший сержант. Он в годы войны обеспечивал нормальную работу кислородного оборудования самолетов эскадрильи. Каким его запомнил Дмитрюк на войне - во всем серьезным, обстоятельным и дотошным, таким он был и сейчас. За здорово живешь начальником лаборатории в Академии гражданской авиации, надо полагать, не поставят. Голова! Ах, какую он удобную кислородную маску смастерил для летчиков из громоздкой и тяжеленной "ленд-лизки!" Игрушку! (Всего лишь через год, на очередной встрече шонгуйцев, Дмитрюк с горечью узнает, что Миша Шейнин погиб "при исполнении служебных обязанностей". Солдат Великой Отечественной войны, он и в мирные дни до последнего дыхания оставался солдатом).
      Ту-124 качнулся с крыла на крыло, выровнялся и плавно перешел на снижение.
      - Братцы-ленинградцы, кажись, подлетаем!
      Дмитрюк улыбнулся. Ну, конечно же, это Нина Устинова. Вот уж кого действительно годы не берут! А ведь она и на фронте была самой старшей по возрасту среди своих подруг - девушек из группы вооружения. И недаром с прежним обожанием смотрят на нее гвардии сержант Наташа Савалова и гвардии ефрейтор Машенька Полыгалова. Сейчас Наташа - воспитательница в школе-интернате, а Маша - управляющая банком. Тоже идут по жизни по-фронтовому. Конечно, посеребрились их головы, стали они не единожды бабушками - так от этого никуда не денешься. И все-таки, несмотря ни на что, не стареют их души, не черствеют сердца. Придет время, им - женщинам военных лет - люди воздвигнут памятник за их беспримерный героизм и золотые руки, за беззаветную любовь, невыплаканные до сих пор материнские и вдовьи слезы.
      "Ту" качнулся снова, его двигатели перешли на басовитую октаву. Дмитрюк, услышав характерный перестук выпускающихся колесных тележек шасси, впервые за все время пути придвинулся к иллюминатору. И тотчас же невольно вздрогнул. Точно таким же он увидел этот суровый край и тогда, в сорок втором.
      ...Война застала командира звена младшего лейтенанта Григория Дмитрюка на Дальнем Востоке. На первом его рапорте с просьбой отправить на фронт стояла дата - 22.VI.41-го. На последнем, через который - красным по белому - легло размашистое "Откомандировать в распоряжение..." - был зафиксирован декабрь. А все эти месяцы - напряженная учеба: тактика, воздушные "бои", стрельбы. Заставлять никого не приходилось. Все понимали: чтобы побеждать, надо быть сильней врага. Но вот наконец-то пришел декабрь и прощай Дальний Восток - земля, где родился и вырос.
      1 мая 1942 года 145-й истребительный авиационный полк, в котором теперь служил Дмитрюк, завершив переучивание на "киттихауки" и "аэрокобры", перелетел на северный прифронтовой аэродром Шонгуй. Здесь, на заросших жиденьким леском каменистых сопках и топких болотах, все еще лежал снег. Не было снежного покрова лишь у самого моря, и оттого Григорию сверху показалось, что оно темно-свинцовое, мрачное, как бы оторочено черной траурной каймой. И вообще Север ему, коренному дальневосточнику, где сопок, болот и тем более воды тоже не занимать, не понравился. Во всяком случае, в тот первый день Дмитрюк никак на думал, что он потом через всю жизнь пронесет в своем сердце большую любовь и привязанность к этому мужественному краю.
      На следующий день, 2 мая, полк приступил к боевым действиям.
      Девятку истребителей прикрытия вел комэск капитан Павел Кутахов опытный командир и отличный летчик с орденом Красного Знамени на гимнастерке.
      Скоростные бомбардировщики (СБ) - на каждом по тысяче килограммов бомбового груза - держали курс на Луостари. По разведданным, в последние дни там скопилось подозрительно большое количество самолетов. Гитлеровцы явно что-то затевали. Наше командование решило внезапным ударом сорвать замысел врага.
      Дмитрюк летел ведомым у штурмана полка майора Шевченко. Таков неписаный закон войны: в первый бой новичок идет рядом с уже познавшим почем фунт ее лиха солдатом. Ссутулившись в тесной для его рослой, крупной фигуры кабине "киттихаука", Григорий чутко следил за ведущим. Так приказал Кутахов.
      - Ваша главная задача на сегодня - привязать свои глаза к хвосту командира. Да, да, не посмеивайтесь, Габринец, - именно привязать. Помните: ведомый - "щит" ведущего. Прикрыт ведущий - и на страшны хваленые гитлеровские асы, пусть хоть сразу всем скопом наваливаются. Брошен пропали оба. А если, допустим, еще ты и "отвязался" - всем нам. Я уже не говорю о бомберах: их просто перещелкают как куропаток, - напутствовал Павел Степанович молодежь перед вылетом.
      Сплошной линии фронта все из-за тех же сопок и болот здесь, на Севере, не было, и потому группа Кутахова, выбрав одну из "отдушин", проскочила ее без шума. Еще несколько минут звенящей тишины (Кутахов полушутя-полусерьезно обещал вырвать и "скормить собакам" язык всякого, кто "хоть слово пикнет до цели") и вот он - аэродром. Скоростные бомбардировщики немедленно приступили к делу. Дмитрюк вполглаза видел, как внизу разом вздыбилась и вспыхнула "тундра" - чего-чего, а маскировать и камуфлировать немцы умели, - как огонь и железо жгли, рвали, разбрасывали по частям приготовившиеся к старту "юнкерсы", "дорнье" и "хейнкели". Заход стандартный, как учили, разворот на 180 градусов, и еще заход. Для гарантии. А теперь "по газам", и домой. Вслед запоздало с остервенением затявкали эрликоны.
      Когда до Шонгуя оставалось рукой подать, Дмитрюк услышал в шлемофоне спокойный, чуть глуховатый голос Кутахова:
      - Внимание! Сзади справа "мессеры"!
      Дальнейшие события развивались настолько стремительно, что Григорий ни потом, через годы, ни сразу же после посадки так и не мог воспроизвести в памяти всех подробностей начала этого первого в своей жизни воздушного боя. Он четко запомнил лишь, что успел тогда увидеть и даже для чего-то пересчитать - двадцать четыре! - летевших им наперерез на большой скорости "мессершмиттов".
      В следующую секунду он рванулся за резко пошедшим на вертикаль "киттихауком" Шевченко. Огромная перегрузка жестко притиснула Дмитрюка к бронеспинке сиденья, он, ничего вокруг не видя и не слыша, теперь делал только одно - изо всех сил старался не оторваться от ведущего.
      Но вот Григорий, когда, казалось ему, прошла уже целая вечность, неожиданно для себя обнаружил, что хорошо слышит радио. Оно разноголосо кричало, хрипело, стонало. И он как-то сразу увидел все: и уходивших на север невредимых СБ, и всех своих товарищей, отбивавшихся от двадцати двух "мессеров", и ту пару "худых", что наседала сейчас на них с Шевченко. С этого момента он запомнит до мельчайших деталей все воздушные поединки, что проведет за всю войну.
      Бой продолжался. Дмитрюк заградительной трассой отсек от Шевченко сунувшегося было к нему ведущего пары Ме-109. Тот, напоровшись на огонь, переворотом ушел вниз. Через секунду Григорий снова пустил в ход пулеметы по второму фашисту, который почему-то, проскочив его, тоже атаковал штурмана. Трассы прошли мимо. Это сильно обозлило Дмитрюка и потому, когда "мессершмитт" также переворотом отвалил от Шевченко, он, забыв обо всем, бросился за ним.
      И настиг его - своего первого "живого" фашиста! Тот, почувствовав погоню и зная, что "мессершмитт" тяжелее "киттихаука", попытался уйти пикированием. Но Дмитрюк был уже рядом. Он понял замысел врага и не спешил с огнем только потому, что хотел бить наверняка. Он шел в сотне метров сзади и выше, выжидая, когда "мессеру" уже некуда будет дальше пикировать и волей-неволей снова придется думать о высоте.
      Так оно и вышло. Фашист падал почти до земли. Когда же до нее оставалось всего ничего, он резко, все еще на что-то надеясь, рванулся вверх и в сторону. Но Григорий был готов и к этому. Тонкий "худой" фюзеляж, широкие, с обрубленными консолями крылья "мессершмитта" тотчас же оказались в перекрестии прицела "киттихаука". Все шесть крупнокалиберных пулеметов "заговорили" разом. От плоскостей "мессера" полетели ошметки обшивки. Но он все еще шел, сопротивлялся, стараясь спастись, выжить. Не выжил. Дмитрюк, ни на секунду не выпускавший его из прицела, уловил момент и, чтобы уже попусту не дырявить крылья противника, качнул нос "киттихаука" влево-вправо и одновременно нажал на гашетку. Ме-109 вспыхнул - пули вспороли и зажгли расположенный сразу за спиной пилотского кресла бензиновый бак. Вражеский самолет, перевернувшись, ткнулся в скалистую землю и взорвался.
      Через полчаса младший лейтенант Дмитрюк, опустив голову, стоял перед строем полка. Говорил Кутахов:
      - ...Ты, видимо, рассчитывал на то, что победителей не судят. Так вот, знай: твоя сегодняшняя победа - чудо. Да, это чудо, что ты - живой и такой вот красивый - стоишь сейчас перед нами. Чудо и то, что жив и здоров Шевченко, которого ты... предал. И для бомберов наших - тоже чудо, что они уцелели.
      Комэск замолчал, потом, пройдясь раз-другой вдоль притихшего строя, вдруг неожиданно весело рассмеялся:
      - А вообще-то ты его срезал лихо. Видел. С головой срезал. Молодец! Но учти, парень, - Павел Степанович снова стал серьезным, - все учтите: подвиг требует не только большой отваги, но и большой мысли. Воевать нам еще долго, так давайте же воевать с головой, думаючи...
      Они пройдут бок о бок через всю войну, всем смертям назло выживут, станут друзьями: Герои Советского Союза - будущий генерал Григорий Дмитрюк и будущий главный маршал авиации главком ВВС Павел Кутахов...
      Бои, бои, бои... Жаркие, не на жизнь, а насмерть, схватки велись в небе Севера почти ежедневно. Несмотря на исключительно тяжелые метеорологические условия, Дмитрюк и его товарищи поднимались в воздух по семь, девять и даже по одиннадцать раз за сутки. И если не в каждом вылете, то через один обязательно - бой. И в каждом из них находили свой конец гитлеровские стервятники.
      Но война есть война. В этих напряженнейших, как правило, неравных боях, покрыв себя неувядаемой славой и вечной памятью Родины, героической смертью погибнут многие летчики 145-го полка: Иван Бочков, Виктор Миронов, Ефим Кривошеее, Иван Юшинов... Они навсегда остались в Шонгуе.
      Весной сорок четвертого года, когда наши наземные войска перешли в наступление, воздушное сражение в небе Севера разгорелось с новой силой. Один из боев той весны оставит на всю жизнь неизгладимый след в сердце Дмитрюка.
      ...В тот день они двумя звеньями сопровождали группу летевших на штурмовку вражеского аэродрома "илов". Капитан Дмитрюк вел четверку истребителей непосредственного прикрытия, старший лейтенант Габринец со своим звеном шел чуть сзади и выше. Туманная, облачная с утра погода улучшалась буквально на глазах. Григорий и радовался - в нем уже сказывался северянин - низко катившемуся по горизонту неяркому солнцу, и одновременно клял его всеми "святыми", так как знал, что их наверняка где-нибудь перехватят "мессеры". И он, осторожно ощупывая взглядом небо, сейчас хотел лишь одного: чтобы это "где-нибудь" произошло ближе к цели. Чтобы смогли отработать "горбатые".
      Шестнадцать форсированных, маневренных, двухпушечных "мессершмиттов" появились тогда, когда Дмитрюк увидел впереди знакомые очертания фашистского аэродрома. Четверка Габринца немедленно бросилась им навстречу и связала боем. Григорий же, с трудом поборов в себе желание сделать то же самое, продолжал вести свое звено рядом со штурмовиками Это было его обязанностью, его неукоснительным долгом - во что бы то ни стало обеспечить безопасность "илов".
      На подступах к цели снизу на них выплеснулся шквал огня зенитных эрликонов. Если бы это произошло несколькими секундами раньше, то они бы не прошли. Во всяком случае, прошли бы не все. Но они опередили гитлеровцев. Выскочив на аэродром на высоте бреющего полета, штурмовики с ходу - они знали свое дело (эти не от хорошей жизни прозванные немцами "черной смертью" самолеты) - ударили по стоянкам "юнкерсов" и "мессершмиттов", а истребители Дмитрюка - по зениткам.
      Выполнив два захода, все двенадцать благополучно вышли из-под огня.
      Григорий был доволен. Он и на этот раз возвращался домой не без личной победы - мимоходом меткой очередью срезал одного из двух успевших все-таки взлететь "мессеров". Это тебе за Ленинград! Теперь его беспокоил лишь Габринец. И вдруг:
      - Гриша, жив курилка?
      Габринец вынырнул откуда-то снизу и, лихо крутанув победную "бочку", увел свою четверку на обычное место, наверх. "Ну и дьяволенок!" - только и подумал Дмитрюк, проводив самолет друга потеплевшим взглядом. Он по-братски любил этого щуплого русоголового парня за неунывающий нрав, за прямоту и честность в отношениях с товарищами, за храбрость и самоотверженность в бою. Григорий видел, что Габринец тоже тянется к нему. Эта взаимная привязанность, начавшаяся еще в пору их совместной службы на Дальнем Востоке, постепенно переросла в большую мужскую дружбу. И Дмитрюк очень дорожил ею.
      Успокоившись, Григорий все внимание снова сосредоточил на штурмовиках. Они, растянувшись, спешно уходили на восток. Но что это? Один из них вдруг задымил и начал отставать. Видимо, эрликоны его все-таки зацепили там, над аэродромом. Вскоре, правда, "ил" перестал дымить, но расстояние между ним и основной группой все увеличивалось, идти на скорости он явно не мог. Видя это, Габринец прорадировал Дмитрюку:
      - Гриша, уходи с "горбылями", я его прикрою.
      В любое другое время Григорий именно так бы и поступил - этого требовала обстановка. И он уже хотел было уходить, но неожиданно сердце вдруг больно сжалось от предчувствия чего-то страшного и непоправимого, и он остался, передав охрану штурмовиков двум ведомым парам.
      Несколько минут летели спокойно. Но вот сзади, на горизонте, четко обозначились быстро увеличивающиеся в размерах вытянутые силуэты Ме-109. На этот раз их было двадцать. Однако беда четверки краснозвездных истребителей заключалась сейчас вовсе не в количестве настигавших их врагов. Дмитрюк и Габринец попадали в переплеты и похлеще. Потом, в конце концов, они просто могли бы и не ввязываться в драку: "по газам" и - поминай как звали. Да, могли бы, если бы не еле ковылявший под ними "на честном слове" "ил". Вот "мессеры" догнали их, и огненная свистопляска началась.
      Они держались, сколько могли. И даже больше, чем могли. Построив "ножницы", Дмитрюк, Габринец, Пузанов и Ашев раз за разом отбили несколько попыток фашистов пробиться к штурмовику. И те, обозленные неудачей, решили сначала разделаться с истребителями. Вскоре паре "мессеров" удалось зайти Габринцу в хвост. Григорий поспешил к нему на помощь, но, видимо, опоздал, так как, когда он все-таки отпугнул "худых", тот вдруг доложил:
      - Гриша, мотор не тянет, сажусь!
      Дмитрюк защищал падающую машину друга до последнего патрона. Он еще успел увидеть, как она плюхнулась в снег, пропахала в нем недлинную, глубокую колею и остановилась. В это время его истребитель содрогнулся под ударами снарядов подкравшегося к нему сзади Ме-109.
      Рванув в попытке уйти из-под очередного удара ручку управления на себя, Григорий не почувствовал ее привычной упругой тяжести. Рули не слушались. А земля была уже рядом...
      Он очнется от страшной боли в голове и от холода. Выберется из кабины - единственной уцелевшей части самолета - и шатаясь, падая, пойдет на восток. Он не раз будет терять сознание и умирать, но не умрет. Будет замерзать, но не замерзнет. У него откажут ноги, но он будет ползти. И пробьется к своим, и выживет. Чтобы уже через две недели опять подняться в небо войны, и отомстить за смерть друга.
      И еще один бой хорошо запомнился Дмитрюку. Нет, тогда все было гораздо проще. Но это был его последний бой.
      ...Во главе четверки истребителей командир эскадрильи капитан Дмитрюк вылетел на "свободную охоту". Да, в сорок пятом он уже мог позволить себе такую "роскошь". Шли на высоте пять тысяч метров. Спокойно пересекли линию фронта: гитлеровские зенитчики молчали. Впрочем, им тогда было уже не до самолетов, они "смазывали пятки".
      Минут тридцать прошло в бесплодном поиске. Но когда Григорий совсем решил, что "свадьбы" не будет, на них неожиданно наскочили четыре ФВ-190. Нет, они вовсе не думали нападать. Развернувшись, "фоккеры" немедленно бросились наутек. "Совсем измельчал фашист", - усмехнулся Дмитрюк, толкнув сектор газа вперед. А через несколько мгновений он уже "загонял" ведущего в сетку прицела. Залп из пушки и пулеметов, и девятнадцатый, последний на его боевом счету самолет с паучьей свастикой на хвосте, развалившись на куски, рухнул вниз.
      ... Ту-124 подрулил к приземистому деревянному зданию аэровокзала. Взволнованные ветераны молча спустились по трапу на священную для них землю. Их ждали. От полыхавшего жаркими южными цветами пионерского строя шагнул мальчишка. Вот он наткнулся взглядом на рослую, подтянутую фигуру пожилого военного и вскинул вверх в пионерском салюте руку:
      - Товарищ генерал, красные следопыты пионерской дружины имени Героев Шонгуя...
      Большой теплый комок подкатился к горлу Григория Федосеевича Дмитрюка. Здравствуй, Шонгуй!
      М. Ялыгин
      Атакует "мститель"
      Молодой летчик-истребитель сержант Василий Томаров на Волховский фронт прибыл в октябре 1942 года из Ейского военно-морского авиационного училища.
      Прошло около пяти месяцев с тех пор, как он уехал из Уфы. Там Василий в 1939 году закончил аэроклуб и остался работать инструктором. Когда началась война, просился на фронт. Не отпустили. Несколько групп курсантов обучил он летному делу за первый год войны. Лишь с пятым выпуском летом 1942 года ему удалось наконец-то остаться в военно-морском авиационном училище, в которое зачислили почти всех аэроклубовцев.
      И вот Василий Томаров на фронте. У штабного домика толпились летчики и о чем-то оживленно разговаривали. Василий подошел к ним, поздоровался, немного постоял, послушал, и все созданные его воображением картины фронтовой жизни померкли, показались наивными и смешными.
      - Нас тут "безлошадных", почитай, на целый полк наберется, - оказал один из летчиков.
      - Новички прибывают и прибывают, - сказал второй, кивнув в сторону Томарова. - А вот о поступлении новых самолетов что-то не слыхать.
      Ничем не обрадовали сержанта и в отделе кадров. Ему дали направление в смешанный авиационный полк и со словами: "Устраивайтесь - там будет видно", - отпустили.
      С неделю крутился Василий возле самолетов, подходил к техникам, иногда помогал им в их нелегком и хлопотливом труде. Командир эскадрильи капитан Осадчий словно бы и не замечал новичка. Да это было и понятно: самолетов не хватало даже для опытных, бывалых летчиков.
      Шли дни. Василий потерял надежду, что командир обратит на него внимание. Но как-то солнечным утром капитан вдруг подошел к нему и приказал:
      - А ну-ка, Томаров, давайте в "спарку" (так называется двухместный учебный истребитель). Посмотрю, что вы умеете.
      И вот учебный "ишачок", уверенно разбежавшись по снежному полю, взмыл в небо.
      - Летаешь ты прилично, - сказал комэск после посадки. - Ну, а воевать научишься. Завтра слетаем еще разок, а потом возьму с собой, посмотрю, каков ты в деле.
      Комэск сдержал слово. После второго полета он взял Томарова на боевое задание.
      - Задача наша простая, - говорил командир перед вылетом. - Будем охранять Дорогу жизни. Чтобы ни один фашистский самолет не прорвался. С истребителями сопровождения в бой по возможности не ввязываться: наше дело - "юнкерсы", их будем бить. Истребителями займутся другие.
      Через полчаса группа капитана Осадчего в составе четырех "ястребков" была в воздухе.
      ...К Ладоге истребители подошли в районе Кобоны. Отсюда начиналась знаменитая Дорога жизни. Василий увидел ее сразу: с берега на лед одна за другой съезжали тяжело груженные автомашины и вереницей двигались в сторону противоположного берега. Их неровная, извилистая цепочка с высоты казалась затейливым ожерельем, протянувшимся от Кобоны до самого горизонта.
      Едва "ястребки" сделали круг над дорогой, вдали показались фашистские бомбардировщики. "Юнкерсы" шли четким и плотным строем.
      - Все атакуем ведущего! - раздался в наушниках голос командира. Внимательно следите за мной, не зевайте...
      Используя преимущество в высоте, Осадчий направил свой "ястребок" на ведущего.
      Василий не отрываясь следовал за комэском. Секунда, вторая, третья, и он совсем близко увидел серый с черным крестом сигарообразный фюзеляж "юнкерса". Прильнув к прицелу, поймал флагмана в перекрестие и со всей силой нажал на гашетку пулеметов. Сержант не запомнил, сколько времени вел огонь, но зато ясно видел, как десятки огненных стрел вонзились в машину вражеского флагмана. Опомнился лишь на развороте, когда комэск повел группу во вторую атаку. Теперь строй "юнкерсов" смешался. Ведущего на месте не было. "Где же он?" - подумал Василий и стал осматриваться. Фашистский флагман резко снижался, скользя на правое крыло. За ним причудливо закручивался дымный след.
      После второй атаки "ястребков" строй "юнкерсов" окончательно нарушился. Беспорядочно сбрасывая бомбы, они разворачивались и, прибавив скорость, уходили.
      Наши "ястребки" возвратились домой без потерь. Комэск был доволен: новички в первом бою не оплошали. И хотя сбили всего-навсего один "Юнкерс", зато ни одна бомба не упала на Дорогу жизни.
      После приземления командир поздравил летчиков с победой.
      - А вас, сержант, - обратился он к Томарову, - поздравляю вдвойне: с первым боевым вылетом и первой победой.
      Василий смутился и как-то неуверенно сказал:
      - С победой? А разве и я...
      - Конечно, и ты, - подбодрил его комэск. - По флагману все ударили здорово. Хо-о-ро-о-шо ударили! Ты что не стрелял?
      Василий смутился еще больше.
      - Ого, не стрелял, - поддержал комэска один из летчиков. - Саданул ему в самое чрево! - А потом, подойдя к Василию, вполголоса сказал ему:
      - Ну, даешь! Смотрю, уж и "юнкерсов" проскочили, а ты все садишь и садишь... Не тушуйся: в бою и не такое бывает. А своему первому ты сполна выдал. Можешь мне поверить.
      Комэск еще несколько раз брал Василия на задания, но молодой летчик догадывался, что капитан все же щадит его, и очень тяжело переживал это.
      - Дорогой юноша, зря себя терзаешь, - наставительно говорил капитан сержанту, когда тот обращался к нему с просьбой взять его на особенно трудное задание, - не торопись, всему свое время. Я сказал, что воевать научишься. Вот и учись потихоньку.
      Но фронтовые университеты молодому летчику пришлось продолжать не в авиации, а в пехоте.
      ...Шли первые дни нового, 1943 года. Волховский фронт готовился к прорыву блокады Ленинграда. Молодых летчиков-сержантов временно откомандировали в 8-ю армию. Там Томарову дали направление в 14-ю отдельную стрелковую бригаду, входившую в войска ударной группы.
      В штабе бригады его определили в минометный дивизион.
      - Так, значит, летчик? - переспросил Василия командир дивизиона капитан Апальков.
      - Летчик, товарищ капитан.
      - Не унывай, сержант. Временное это дело. Немыслимо летчиков в пехоте держать. Вот будет самолетов поболе, и заберут снова в авиацию... А пока определю-ка я тебя к разведчикам. Это дело будет тебе, пожалуй, поближе.
      Так стал Василий Томаров разведчиком минометного дивизиона.
      После прорыва блокады Ленинграда он участвовал в боях за Синявинские высоты, а затем в жестоком, затяжном и кровопролитном февральско-мартовском сражении за расширение коридора в направлении на Мгу - Тосно. В апреле и мае обеспечивал "работу" знаменитой "мельницы" - так кем-то в шутку, но очень метко был назван разработанный штабом Волховского фронта план длительного артиллерийско-авиационного наступления наших войск в условиях собственной и вражеской стабильной обороны.
      Минометный дивизион бригады принимал самое непосредственное и активное участие в осуществлении этого плана.
      Командующий Волховским фронтом Маршал Советского Союза К. А. Мерецков впоследствии писал в своей книге "На службе народу", что в течение двух месяцев неумолимые и беспощадные жернова фронтовой "мельницы" перемалывали войска противника, особенно его резервы, и что пленные фашистские офицеры сообщали в то время о разброде в штабе 18-й армии, о постоянных жалобах ее полевых командиров на "бездонную мгинскую бочку".
      За активное участие в операции "мельница" сержант Томаров в конце мая был награжден медалью "За боевые заслуги". Вскоре партийная организация дивизиона приняла его кандидатом в члены партии.
      - Молодец! На "мельнице" хорошо поработал, - пошутил заместитель командира по политчасти лейтенант Гуров, поздравляя Василия.
      Но не зря говорят, что радость и беда всегда рядом ходят. В эти дни Василий получил из дома письмо. В нем сообщалось, что в боях с фашистами погибли отец и брат. Тяжело переживал он горестную весть. Сердце его словно окаменело от горя.
      Прошло несколько дней. Сержант по-прежнему ходил мрачный и неразговорчивый, что несвойственно было его веселому и общительному характеру. Поэтому, когда командир вызвал его к себе, то прежде всего сказал ему:
      - Ну-ка, приободрись, Томаров! Знаю о твоем горе, поэтому хочу тебя немного порадовать. Получен приказ немедленно откомандировать всех летчиков из наземных частей обратно в авиацию.
      - Не может быть! - растерянно сказал Василии.
      - Это так, сержант! - подтвердил капитан Апальков. - Я говорил, что придет время и всех летчиков вернут в авиацию? Говорил. Вот оно и пришло. Жаль отпускать: разведчик ты - что надо. Да грешно держать летчика в пехоте... Давай, орел, лети! - сказал командир на прощанье и легонько подтолкнул Томарова к выходу.
      После двухмесячного переучивания на самолете Ил-2 младший лейтенант Василий Томаров вместе со своими товарищами Фроловым и Давыдовым прибыл на Волховский фронт в штаб 14-й воздушной армии. Летчиков направили в 872-й штурмовой авиаполк.
      Полк располагался в небольшой деревушке. За ней начинался молодой сосняк, за которым раскинулось достаточно широкое и ровное поле, по краям заросшее ольшаником и расцвеченное большими полянами иван-чая и белой ромашки. Оно протянулось от края леса до крутого обрыва. Это и был аэродром. Внизу, за обрывом, была еще одна деревня.
      "Ну и ну! - подумал про себя Василий. - Чуть мазанешь на взлете или при посадке - и поминай как звали, под обрыв и на деревню".
      - Что, не приглянулся наш аэродром? - спросил его лейтенант Федяков, которому командир поручил познакомить новых летчиков с аэродромом.
      - Да нет, - смутившись, ответил Василий. - Вот обрыв, правда, - штука неприятная.
      Приучать новых летчиков к полетам командир полка подполковник Кузнецов начал сразу. На следующий день после прибытия он спросил Томарова:
      - Аэродром осмотрели?
      - Осмотрел, - ответил Василий.
      - Небось, сердце у обрыва екнуло?
      - Было дело.
      - Ничего, обрыва не бойтесь: для взлета и посадки метров вполне хватает... Если, конечно, их не транжирить.
      - Это я понял, когда прикидывал.
      - Ну вот и хорошо! Вот и ладненько! Значит, завтра и слетаете. Самостоятельно?! - в упор, внимательно, испытующе глядя в глаза Василия, не то спросил, не то приказал командир, а потом, выждав с полминуты, спросил: - А может на "спарке", с комэском?
      - Нет! - твердо сказал Василий. - Лучше сразу самому.
      На следующий день он произвел двадцатиминутный тренировочный полет по кругу.
      - Молодец! - похвалил его Кузнецов, вытирая носовым платком до блеска выбритую голову. - Хватка есть. Но все-таки имейте в виду - расстояние от сосняка до обрыва - только-только, ни метра больше.
      Командир полка определил Томарова в третью эскадрилью и представил его комэску.
      - Николай Платонов, - назвал себя старший лейтенант, сдавив ладонь новичка крепким мужским пожатием, от которого слипаются пальцы.
      - Берите себе этого молодца, устраивайте, - сказал Николай Терентьевич Платонову. - С боевыми заданиями повремените. Пусть пообвыкнет и подучится.
      Старший лейтенант Платонов, высокий и стройный блондин с привлекательным и улыбчивым лицом, сразу понравился Василию. Было приятно идти с ним рядом, подлаживаться к спокойной, неторопливой походке, чувствовать около себя уверенного, сильного и приятного человека. Даже ордена Краевого Знамени и Красной Звезды на гимнастерке комэска не смущали молодого летчика, а как-то совершенно естественно ставили его в положение младшего товарища, нуждающегося в поддержке и помощи старшего.
      По дороге летчики разговорились. Василий рассказал, как вырвался из аэроклуба на фронт, почему оказался в пехоте. Николай Платонов говорил о фронтовых делах эскадрильи.
      - На днях при штурмовке Синявинских высот погиб наш летчик Гурий Максимов, - сказал он и посмотрел в глаза новичка.
      - Понимаю! - сказал Василий. - Значит, я на его место?
      - Да! - без обиняков ответил комэск. - Гурий был не только настоящим летчиком, но и надежным товарищем. Его самолет подбили над целью вражеские зенитки. Но Гурий и стрелок Дима Чупров на горящем самолете, оба раненные, продолжали штурмовать фашистов.
      Платонов умолк и задумался...
      Василий терпеливо ждал продолжения рассказа.
      - Мы все видели своими глазами и слышали по радио их последние слова: "Прощайте, ребята! Бейте фашистов и за нас!" - Они направили свой пылающий "ил" на фашистский склад боеприпасов и разнесли его вдребезги. - Комэск снова умолк и долго ничего не говорил.
      Молчал и Томаров...
      Оба они в эти минуты думали об одном - о подвиге товарищей.
      "А как бы поступил я? - размышлял Василий. - Смог бы вот так, как они? Или схватился бы за "последнюю соломинку" - кольцо парашюта?"
      Он долго не мог ответить на этот вопрос. В его голове теснились противоречивые мысли...
      Комэск рассказал новичку и о других летчиках полка. Василий узнал о мастерских штурмовках Николая Белова, Георгия Ульяновского, Сергея Федякова...
      Штаб и общежитие летчиков третьей эскадрильи размещались в большой бревенчатой избе. В палисаднике перед избой, увешанные красными гроздьями, красовались две рябины.
      Комэск познакомил Томарова с адъютантом эскадрильи лейтенантом Киричком, сел у стола и сказал:
      - Теперь о главном. Хотя у нас здесь и не школа пилотов, но вам придется немного поучиться. Завтра составим программу подготовки... до зимы: все равно скоро наступит ненастье. В бой не пущу, пока не буду лично убежден, что вы к этому готовы!
      ...И потянулись опять учебные дни и недели: взлет, посадка, взлет, полет по кругу и опять посадка, полеты по маршруту, тренировочные стрельбы и бомбометание.
      За месяцы осеннего ненастья молодой летчик успел пройти курс боевой науки не только у Платонова, но и у других бывалых летчиков полка. Веселый, общительный и дружелюбный по характеру, умеющий учиться у товарищей и всегда ладить с ними, он очень скоро стал для всех своим. Его уже никто не считал новичком, хотя Василий еще ни разу ни с кем не вылетал на задания.
      Вскоре полк перебазировался на другой аэродром в район небольшой лесной деревушки. Здесь была настоящая глухомань.
      Ленинградский и Волховский фронты готовились к новому наступлению. Летчики полка все чаще стали вылетать на боевые задания. Правда, летали в основном парами на "свободную охоту" и на разведку противника в районы Синявинских высот, Новгорода, Подберезья и других крупных узлов обороны фашистов.
      Василий видел все это и, естественно, рвался в бой.
      6 декабря после очередного проверочного полета он пожаловался комэску:
      - Сколько можно попусту утюжить воздух? Кровь кипит: за батю и брательника пора с фашистами рассчитаться.
      - Не терпится, значит? - сказал Платонов. - Ладно, я подумаю.
      Вечером он подошел к Томарову и сказал:
      - Завтра возьму на разведку. Готов?
      - Давно, товарищ командир! - обрадованно ответил летчик.
      - Мы должны выявить места наиболее крупных скоплений фашистских войск и техники к югу от Новгорода, - и Платонов стал по карте подробно рассказывать о предстоящем полете.
      - Погода пока неважная - все время низкая облачность. Не для истребителей погода. Нам это на руку. Но зенитки все равно жару дадут - тут уж никуда не денешься, - сказал комэск в заключение.
      - Штурмовать, значит, не будем? - спросил Василий.
      - Запомни, наше дело - разведка, - ответил комэск. - Штурмовать будем лишь самые важные объекты и только после выполнения основного задания. Так что успокой свою кровь и готовься к вылету.
      На следующее утро взлетевшая с лесного аэродрома пара штурмовиков, прижимаясь к нижней кромке облаков, взяла курс на Новгород.
      Первый вылет Томарова прошел успешно. Командование получило от воздушных разведчиков ценные сведения о движении и сосредоточении фашистских войск южнее Новгорода.
      После этого вылета Василий Томаров еще больше сдружился с летчиками полка, а в декабрьские 1943 и январские дни 1944 года вместе со всеми готовился к новым боям.
      И вот наступил долгожданный день. 14 января 1944 года войска Ленинградского и Волховского фронтов начали, сражение за окончательную ликвидацию вражеской блокады Ленинграда.
      ...На Волховском фронте утром 14 января 40 минут гудел воздух и содрогалась земля от несмолкаемой канонады. Василий Томаров и воздушный стрелок Николай Кравченко, удобно пристроившись под плоскостью штурмовика, с радостью вслушивались в грозный гул. На фюзеляже их самолета красовалась свежая надпись "Мститель". Ее накануне по просьбе Василия и с разрешения командира полка сделал механик.
      Но в первый день наступления штурмовики так и не смогли вылететь на задание из-за плохой погоды.
      Наступило 15 января.
      На аэродроме оживленно. Летчики и воздушные стрелки не отходят от машин, так как команда на вылет может последовать в любую минуту.
      Все готово: подвешены эрэсы и авиабомбы, зарядные ящики набиты снарядами я патронами, не раз проиграны все варианты полета. Задание не простое - надо преодолеть мощную противовоздушную оборону противника и нанести бомбардировочно-штурмовой удар по вражеским войскам и технике в Подберезье, Новгороде и Люболядах. Этих ударов с нетерпением ждут воины 59-й армии, ведущие ожесточенные бои за Подберезье.
      Наконец-то над аэродромом взвилась ракета - команда на вылет. И вот уже, поднимая снежную пыль, штурмовики выруливают на старт и сразу взлетают.
      Первой уходит на задание группа Ульяновского. За ней шестерка Платонова, в которой в основном "старики", из молодых только Томаров и Фролов.
      ...Пока полет проходит над своими войсками, летчики и стрелки наблюдают за тем, что происходит на земле. Но вот в небе раздался оглушительный треск и грохот первых разрывов зенитных снарядов.
      Время спокойного полета кончилось. Разрывы совсем рядом. Взрывные волны швыряют "Мститель" из стороны в сторону. Василий улавливает сотрясение самолета. "Наверное, осколки", - догадывается он и спрашивает по переговорному устройству:
      - Коля! Как ты там?
      - Порядок, командир! - как ни в чем не бывало отвечает Кравченко. Вот только стабилизатору малость досталось.
      - Всем внимание! - раздается в наушниках голос Платонова. Противозенитный маневр. Делай, как я! - И командир начинает резкое снижение с правым креном, уводя группу вниз и в сторону от разрывов. Василий цепко держится в строю на своем месте. Теперь разрывы удаляются. Они остаются где-то выше и левее.
      - Подходим к Подберезино, - предупреждает командир. - Внимание!
      Он разворачивает группу на север, перестраивает в колонну, командует:
      - Атака реактивными! - и переводит штурмовик в пикирование.
      Группа следует за комэском...
      С первой атаки штурмовики залпами реактивных снарядов подавили несколько огневых точек и загнали фашистов в окопы и щели, а со второй бомбами и снарядами разнесли с полдюжины блиндажей и землянок. И вот третий заход. Теперь вовсю гремят пушки, трещат пулеметы.
      После третьего захода командир развернул группу на юго-запад и повел на Люболяды. Данные разведки подтвердились: станция забита составами с войсками и техникой, которые фашистское командование, видимо, спешно перебрасывало из глубины обороны для ликвидации прорыва своего фронта на новгородском направлении.
      Пройдя без потерь сквозь огненный заслон, группа Платонова обрушила на станцию оставшиеся эрэсы, бомбы и снаряды. После ее атак на железнодорожных путях возник невообразимый хаос, и через несколько минут станция превратилась в один гигантский костер, горели цистерны с горючим, взрывались вагоны с боеприпасами. Столбы огня и дыма поднялись на несколько десятков метров.
      Январско-февральская наступательная операция 1944 года стала для Василия Томарова настоящей школой воинского мастерства. С 15 января по 18 февраля он совершил на своем "Мстителе" 37 боевых вылетов. Штурмовал узлы сопротивления и опорные пункты, живую силу и технику врага в районах Подберезья, Люболяд, Батецкой и других населенных пунктов. Его сокрушительные удары по войскам и технике противника на железных и шоссейных дорогах Новгород - Батецкая, Новгород - Шимск, на станции Батецкая, в опорных пунктах Старый Медведь, Милютино, Маяково, Мшага-Ямская, Любач дорого обошлись фашистам.
      В те дни Василий Томаров и его воздушный стрелок Николай Кравченко почти ежедневно совершали по три-четыре вылета. Их штурмовик почти все время был в воздухе.
      - Томаров - толковый летчик и надежный товарищ, - докладывал комэск командованию полка.
      И не случайно в первые дни боев его назначили командиром звена. Доверие Василий с честью оправдал. 19 января в первом вылете ведущим пары он нанес смелый штурмовой удар по станции Татино, в результате которого был уничтожен паровоз и несколько вагонов, а также подожжен склад с боеприпасами.
      Разумеется, победы давались нелегко...
      ...Это было 18 февраля. Василий вылетел в составе четверки Сергея Федякова в район станции Дно на штурмовку артиллерийских и минометных батарей фашистов в опорном пункте Любач. Группа вылетела на задание без истребителей прикрытия: их не хватало для сопровождения всех штурмовиков и бомбардировщиков.
      Солнце стояло невысоко. В воздухе - густая сизая дымка, сквозь которую на земле едва-едва просматривалась белая снежная равнина, лесные массивы, извивающиеся ленты рек. Еле различались самолеты товарищей. Почти не просматривалась линия горизонта. Лететь при такой плохой видимости было трудно. Федяков понимал это и вел группу внимательно, соблюдая необходимую осторожность.
      Опорный пункт врага встретил группу "илов" плотным огнем зенитных батарей.
      Пять раз атаковали Сергей Федяков, Василий Томаров, Владимир Титович и Виктор Юков огневые позиции опорного пункта. Уходя от цели, сфотографировали результаты своей "работы" - разбитые и раскиданные пушки и минометы, автомашины и повозки, подожженные и взорванные штабеля ящиков с минами и снарядами.
      - Это вам за батю и братишку! - вытирая с лица пот, приговаривал Василий.
      Закончив штурмовку опорного пункта, "илы" вновь приняли походный порядок и взяли курс на свой аэродром. По-прежнему все вокруг обволакивала густая дымка. Плохая видимость создавала у летчиков настроение настороженности и тревоги. "Мало ли что ожидает "ас там, за этой завесой?" - думал Василий, то и дело осматриваясь вокруг.
      Предчувствия его не обманули. Примерно на полпути от цели к аэродрому случилось необычное - из-за плохой видимости штурмовики внезапно вклинились в рассредоточенную группу немецких бомбардировщиков. Для фашистских летчиков появление наших самолетов было тоже неожиданным. Сначала как те, так и другие не могли понять, что происходит. А потом, когда разобрались, произошел воздушный бой между четверкой "илов" и восьмеркой "юнкерсов". Этот не совсем обычный бой длился всего несколько минут. От мощного прямого удара пушек и пулеметов Сергея Федякова и его стрелка Владимира Кашникова загорелся и рухнул на землю один "юнкерс". Василий Томаров, Владимир Титович, Виктор Юков подожгли еще два бомбардировщика.
      Выйдя победителями из этой неожиданной схватки, штурмовики лицом к лицу столкнулись с шестеркой "мессершмиттов", сопровождавших "юнкерсы". Появление "илов" и для них оказалось внезапным: видимо, во время перестроения "юнкерсов" они отошли от них подальше, чтобы не мешать, а теперь возвращались...
      "Мессеры" всей группой промчались мимо "илов". Но через минуту фашистские летчики сообразили, что к чему. Они круто развернулись и стали поспешно перестраиваться. Потом разделились на пары и бросились в атаку.
      "Отступать нельзя, - пронеслось в сознании Василия. - Расстреляют. Надо драться!"
      - Построиться в оборонительный круг! - в то же мгновение раздалась по радио команда Федякова.
      Но на какое-то мгновение "мессеры" опередили штурмовиков. Они атаковали их поодиночке. Два из них навалились на самолет Томарова.
      - Командир! Командир! Справа атакуют два "мессера" - взволнованно доложил стрелок Вызов, который в этот раз летел с Василием вместо раненого Кравченко.
      - Вижу, - резко ответил летчик. - На мушку их, голубчиков, - добавил он, стремясь подбодрить Бызова.
      То ли Бызов растерялся, то ли запоздал - всего лишь одну короткую очередь выпустил он по атакующим "мессерам". В ту же секунду Василий почувствовал, как самолет содрогнулся. Острая боль пронзила левое плечо и левую ногу летчика, чем-то острым резануло по лицу, а мимо "Мстителя" один за другим с ревом пронеслись два "мессера".
      - Получай! - проговорил Василий. Преодолевая боль, он мгновенно довернул свой "ил" в сторону уходящих фашистов и изо всех сил нажал на гашетку. Огненные струи догнали второй "мессер", впились в него, он сначала клюнул, а потом, суетливо заерзав, полез на высоту.
      - Бызов! Как там у тебя? - спросил Василий, но стрелок молчал.
      "Ах, Бызов, Бызов! - подумал летчик, - оплошал ты немножко", - и, вспомнив Колю Кравченко, снова громко спросил:
      - Бызов! Ты жив? Молчание.
      Но вот послышалось тяжелое дыхание, потом раздался хриплый голос стрелка:
      - Врезали мне, командир... Глаза!.. Ничего не вижу... И рука!..
      - Держись, друг! - как можно спокойнее проговорил Василий, сам едва сохраняя сознание.
      Штурмовики уходили от "мессеров" на бреющем. После нескольких атак фашисты, получив отпор, отвернули и ушли. Федяков стал собирать группу.
      Самолет Томарова едва держался в строю и все время отставал. Василий из последних сил удерживал его в горизонтальном положении. С трудом "тянули" к дому свои израненные машины и Федяков, и Титович, и Юков.
      - Все целы, все! - облегченно проговорил Василий. - Хотя и потрепаны и побиты, но домой "топаем" все. Ничего, дойдем. Обязательно дойдем! Только держаться! Держаться! - то и дело подбадривал он себя, с усилием преодолевая наваливающуюся на него слабость и сонливость от большой потери крови и сильного напряжения.
      И он дотянул до своего аэродрома. Дотянули и остальные. Томарову удалось кое-как посадить свой истерзанный "ил". Как? Этого он не помнит: при посадке был в состоянии полузабытья, а когда приземлился, потерял сознание.
      "Мститель" выкатился за пределы посадочной полосы, и поспешившие на помощь друзья вытащили летчика и стрелка.
      - Ну и ну! - удивлялись летчики и техники, рассматривая самолет. - Как он летел? Почти же совсем без хвоста!
      И действительно, на "Мстителе" не было живого места: плоскости иссечены и пробиты пулями и осколками, от рулей глубины и поворота остались лишь жалкие ошметки, кабины летчика и стрелка разбиты, почти все приборы и рация выведены из строя. И все-таки "Мститель" прилетел, а значит, он еще полетит...
      Томаров вернулся в полк из госпиталя в начале марта. Пока он лечился, полк перебазировался на другой аэродром, расположенный неподалеку от Чудского озера. Отсюда летали на штурмовку войск, техники, артиллерийских и минометных батарей, оборонительных укреплений фашистов у Нарвы и других населенных пунктов Псковско-Островского укрепленного района. В этих полетах принял участие и Василий Томаров: 5 и 6 марта он дважды бомбил и штурмовал укрепления фашистов у деревни Абижа, 8 и 9 марта - технику и живую силу противника на железнодорожной станции Нарва и в деревне Скоморохово, а 17 и 18 марта во главе группы летчиков эскадрильи трижды наносил сокрушительные штурмовые удары по артиллерийским и минометным батареям фашистов западнее Нарвы.
      Василий Томаров все чаще летал ведущим групп. В течение марта, апреля и мая он совершил 13 боевых вылетов, из них более половины ведущим группы. Каждый вылет в район Нарвы или Пскова, Острова или Печор был чрезвычайно тяжелым и опасным.
      - Зенитки в этом районе были чуть ли не на каждом метре, - вспоминает Томаров. - Да и фашистских истребителей кружилось там достаточно, поэтому в те весенние дни здесь часто завязывались ожесточенные воздушные бои.
      Во время мартовско-апрельской операции на нарвском и псковско-островском направлениях Томаров приобрел большой опыт вождения групп и стал одним из лучших ведущих полка. Но 12 мая при полете на разведку в район Острова он был вторично ранен, а самолет его получил тяжелые повреждения. С большим трудом, сопровождаемый и охраняемый своим верным другом Виктором Юковым, Василий дотянул подбитый штурмовик до аэродрома. В тот день они с Юковым привезли ценные снимки оборонительных рубежей фашистов на реке Великой.
      За мужество, отвагу и героизм, проявленные в боях зимой и весной 1944 года, Василий Александрович был награжден орденами Красного Знамени и Красной Звезды, ему было присвоено звание "лейтенант".
      Летом 1944 года Василий Томаров принимал участие в прорыве трех укрепленных линий обороны противника на Карельском перешейке. Во время этой наступательной операции произвел еще 25 вылетов.
      14 июня он вылетел во главе шестерки на штурмовку войск противника и обнаружил тщательно замаскированную автоколонну. В результате пяти заходов на цель штурмовики уничтожили 11 автомашин и более 25 солдат и офицеров противника.
      23 июня Василий участвовал в массированном налете на один из важнейших и крупнейших аэродромов фашистов. Было уничтожено несколько десятков самолетов, прямыми попаданиями бомб взорвано бензохранилище и разбита столовая.
      За успешные боевые действия на Карельском перешейке Василий Александрович был награжден орденом Александра Невского. В этой операции отличились и его воспитанники - молодые летчики Л, Старина, Н, Якушин, Н. Куликов, Д. Кретов и другие.
      В июле 872-й штурмовой авиаполк был перебазирован в другой район и принял участие в летне-осенней операции по освобождению Советской Эстонии.
      За время войны Василий Александрович Томаров совершил 126 боевых вылетов, из них более половины - ведущим группы. Лично им уничтожено и повреждено различных орудий зенитной и полевой артиллерии - 81, огневых точек - 17, автомашин и повозок с войсками и грузами - 85, самолетов - 3, из них один "Фок-ке-Вульф-190" сбит в воздушном бою.
      На самолете Ил-2 он 18 раз участвовал в воздушных боях с истребителями противника, умело организовывал оборону групп и всегда выполнял задания. Во время боевых вылетов летчик ни разу не был сбит и не имел ни одного случая потери ведомых.
      За мужество и героизм, проявленные в боях с фашистами, 23 февраля 1945 года Василий Александрович Томаров был удостоен высшей награды Родины - ему было присвоено звание Героя Советского Союза.
      Война закончилась. В. А. Томаров в 1946 году заканчивает курсы начальников воздушно-стрелковой службы. В 1949 году экстерном сдает экзамены за десятилетку и поступает в Краснознаменную Военно-воздушную академию.
      В 1954 году академия закончена. Но сдает здоровье, подорванное напряжением военных лет и полученными в боях ранами. С летной работой приходится прощаться и осваивать новое дело - штабную работу. Здесь он передает опыт и полученные в академии знания молодым летчикам.
      Однако болезнь вынуждает в 1957 году перейти из авиации на преподавательскую работу.
      В 1958 году в звании подполковника он увольняется в запас.
      Но летчик-герой не признает спокойной и тихой жизни на пенсии. Он снова с головой уходит в работу, но теперь на трудовом фронте.
      ...В столице Башкирской АССР Уфе на улице Ульяновых в доме 33 живет немолодой, но сильный духом и характером человек. Каждое утро он выходит из дома, смешивается с толпой и вскоре проходит через проходную моторостроительного завода. Здесь бывшего летчика Героя Советского Союза Василия Александровича Томарова знают все.
      Когда он идет по территории завода, к нему подходят мастера, рабочие обращаются с различными вопросами по делам производства.
      Завод выпускает двигатели автомобиля "Москвич". Производство этих популярных автомобилей с каждым годом растет. Поэтому увеличивается и производство двигателей.
      Повышение качества, особенно надежности и долговечности двигателей автомобиля, - повседневная забота инженера Томарова.
      А вечера часто заняты общественными делами. Василий Александрович активист ДОСААФа, он проводит большую работу по военно-патриотическому воспитанию молодежи.
      Летчик-герой в строю коммунистов-ленинцев, верных сынов Советской Отчизны.
      М. Котвицкий
      Щит экипажа
      В редакцию газеты "На страже Родины" пришло письмо.
      "В Ленинграде, на Заневском проспекте, - говорилось в нем, - живет Иван Андреевич Миленький. В годы Великой Отечественной войны он храбро сражался с врагом, награжден боевыми орденами, Золотой Звездой Героя. Очень немногие из воздушных стрелков удостоены такого высокого звания. Расскажите, пожалуйста, молодежи о нашем бывшем однополчанине. С уважением Н. В. Булыгина".
      Я встречался с Иваном Андреевичем, беседовал с ним. Немолодой уже человек, он каждый раз заметно волновался, скупо рассказывая о фронтовых событиях,
      - Давно это было, многое, конечно, уже позабылось, - как бы оправдываясь, сказал Иван Андреевич, когда я попросил его подробнее охарактеризовать некоторые боевые эпизоды. - Где-то хранится газета тех лет. Сейчас поищу...
      На первой странице красноармейской газеты "Боевая тревога" за 10 октября 1945 года помещен портрет старшины И. А. Миленького и напечатана небольшая заметка, рассказывающая о славных ратных делах воздушного стрелка.
      - Много было боев, - сказал после некоторого молчания Иван Андреевич. - Помню, в начале сорок четвертого мы сопровождали пехоту и танки на нарвском направлении. Успешно выполнив задание, возвращались домой. Неожиданно нашу группу атаковали "фоккеры". Их было почти вдвое больше. Попарно они долго и яростно нас осаждали. Стрелкам было где развернуться. Тогда, помню, два "фоккера" сбили. Мы возвратились без потерь. В другом бою, на Карельском перешейке, столкнулись с "мессерами". У них было превосходство в численности и в высоте. Сразу же нацелились на моего командира - ведущего группы. Пытались сбить вожака, расколоть строй. Не удалось. Так что редко вылеты обходились без жарких схваток...
      В газетной заметке утверждалось, что Миленький свыше двухсот раз поднимался в огненное небо, лично сбил четыре самолета, уничтожил и повредил много вражеской техники на земле. А ведь каждый боевой вылет - это неимоверный труд, постоянный риск, а нередко и пролитая кровь.
      Я узнал о том, что Иван Андреевич, как и его командир, был несколько раз ранен, что неоднократно загоралась в воздухе машина, экипажу приходилось совершать вынужденные посадки, одним словом, всякое случалось в неравном бою, но никогда стрелок не складывал оружия, сражался до последнего патрона и неизменно выходил победителем. Как же тут не согласиться с Ниной Васильевной Булыгиной? Конечно, о таком человеке должна знать молодежь. Чтобы полнее рассказать о его боевом пути, пришлось обратиться к однополчанам, к наградному листу героя, архивным документам.
      ...Нельзя сказать, что Иван Миленький мечтал стать авиатором. У юноши были другие намерения - быстрее приобрести специальность, чтобы зарабатывать на жизнь. Отец умер, дома мать и два младших брата, которые нуждались в его помощи. Окончив лесной техникум, Иван работал в родном поселке Куеда Пермской области.
      Отсюда, когда началась война, был призван в армию. В первые месяцы службы часто работал на строительстве оборонительных сооружений. Работал хорошо. Его хвалили, ставили в пример другим, а однажды вызвали в штаб и спросили:
      - Хочешь служить в авиации? Например, механиком самолета или воздушным стрелком?
      Вопрос был неожиданным, но Иван сразу нашелся, уверенно сказал:
      - Готов служить там, где больше всего нужен.
      Так Миленький оказался в Троицком училище младших авиационных специалистов. Учился старательно. Ему хотелось побыстрее приобрести боевую профессию, В начале 1943 года младший сержант Миленький прибыл на один из аэродромов Западного фронта. Здесь базировался 566-й штурмовой авиационный полк. Время было горячее. Летчики ежедневно совершали по несколько вылетов.
      У авиаторов этого полка уже была своя история, Она начиналась с ноября 1941 года, когда летчик Мачнев впервые поднял группу "илов" на защиту Москвы. Штурмовики наносили удар за ударом по вражеским коммуникациям в районе Солнечногорска. Лишь по небольшому участку шоссе, ведущему к столице, полк нанес около тысячи бомбовых ударов.
      Впоследствии полк получил почетное наименование "Солнечногорский".
      В первых вылетах у Миленького не все получалось так, как хотелось, сказывалось отсутствие практических навыков. Командир экипажа лейтенант А. Артемьев, однако, не торопился с выводами, учил подчиненного, подбадривал его, рекомендовал чаще обращаться за помощью к бывалым стрелкам.
      Иван упорно тренировался. За этим занятием однажды застал его Сергей Анашкин. Миленький знал, что Сергей - один из лучших стрелков полка, совершил много боевых вылетов, сбил фашистский истребитель. На груди его красовалась медаль "За отвагу". Младшему сержанту давно хотелось поговорить с Анашкиным, но все никак не получалось. И вот он сам заглянул в землянку, участливо спросил:
      - Над чем, друг, голову ломаешь?
      - Да вот в теории немного запутался, - ответил Миленький.
      - Давай-ка вместе разберемся.
      Помощь была весьма кстати. И потом, когда в одной из схваток в воздухе на шестерку "илов", в составе которых летел Миленький, набросилось столько же "мессеров", он не растерялся, действовал уверенно и быстро. Фашисты атаковали долго и настойчиво, но ничего не добились и ушли, как говорится, не солоно хлебавши.
      В боях мужал Миленький, приобретал качества зрелого бойца, которые помогали ему в критические минуты находить правильный выход, действовать решительно и смело. Так было, когда экипаж штурмовал вражеские объекты в районе Орла и Брянска. За двенадцать вылетов Миленький провел три боя. Один из них был особенно упорным. Фашисты надеялись, что упрямый русский стрелок выдохнется, израсходует весь боекомплект, но его пулемет не умолкал. Когда возвратились на аэродром, Артемьев подошел к Ивану, крепко пожал руку.
      В начале января 1944 года полк передислоцировался на один из аэродромов под Ленинград. Миленький не был в этом городе, но очень много слышал о нем, о доблести его несгибаемых защитников. Город на Неве, блокированный фашистами, голодал, обливался кровью, но продолжал жить, бороться, побеждать.
      В те дни погода была нелетная, но штурмовики уверенно поднимали машины в неприветливое небо.
      - Вспоминаю такой случай, - рассказывает Иван Андреевич. - Мы возвратились на аэродром. Осмотрели машину и направились к домику, где можно было передохнуть. Но не успели мы переброситься словом, как последовал новый приказ. Мы с Артемьевым направились к машине.
      Мой командир, кстати, в числе первых в полку получил звание Героя Советского Союза. Бесстрашный был летчик. Ему обычно доверяли самые ответственные задания. Конечно, страх, как и боль, присущ любому, но Александр Артемьев мог его подавлять. Никогда на его лице я не видел растерянности, нерешительности, слабости. Даже если ему было тяжело, он умело скрывал это улыбкой, смехом, песней.
      Таким же, во многом похожим на своего командира, был, как утверждают однополчане, его боевой друг и помощник Иван Миленький. "Мой щит, мои вторые глаза" - так говорил о нем Артемьев. Не раз эти зоркие "вторые глаза" выручали экипаж. В полете у них был разработан и твердо установлен свой код - умная и четкая система связи, позволявшая иной раз обходиться без специального переговорного устройства. Хотя у стрелка обзор ограничен, он видел многое, четко информировал командира об окружающей обстановке, о поведении ведомых и, конечно, о появлении противника. Стрелок безошибочно определял тип самолета, дистанцию до него, вел прицельный огонь. Если, допустим, он передавал командиру "атака справа снизу, довернуть влево", то можно было не сомневаться, что это действительно наивыгоднейшее положение для нанесения удара.
      Экипаж в тот день в третий раз поднялся в воздух. При заходе на цель на группу напали "фоккеры". Атаковали яростно, сверху и снизу. "В этом жестоком неравном бою особенно отличился воздушный стрелок Иван Миленький, - говорится в наградном листе. - Он действовал мастерски, сбил истребитель противника, дал возможность экипажу выполнить задание".
      Если раньше Иван Андреевич внимательно присматривался к опытным стрелкам, в какой-то степени копировал того же Анашкина, то по мере накопления опыта у него появился свой почерк. На его груди сияли орден Красной Звезды, орден Славы III степени, медаль "За отвагу". Он был в звании старшины, в должности старшего воздушного стрелка и принадлежал к тому славному отряду авиаторов-штурмовиков, чьи боевые дела умножали традиции полка.
      "Шварце тод! Шварце тод!" ("Черная смерть! Черная смерть!") - кричала обезумевшая от страха фашистская пехота, падая под ливнем пулеметно-пушечного огня, ударов бомб и реактивных снарядов "илов".
      А когда эти могучие машины, одетые в тагильскую броню, неслись над позициями наших войск, вверх взлетали шапки и гремело могучее "ура". Бойцы и командиры восторженно воспринимали появление штурмовиков, видели в них могучих боевых друзей, на которых можно было положиться и в обороне и в наступлении.
      ...Самолеты шли над железной дорогой, ведущей на Выборг. Внизу виднелись вражеские воинские эшелоны. В наушниках Миленького раздался знакомый голос: "атака". Артемьев ввел самолет в пике. Он, казалось, не замечал разрывов снарядов вражеских зениток, огненных трасс пулеметов. Видел только эшелон, который нужно было уничтожить.
      Машина стремительно неслась вниз. Вот ее тряхнуло - реактивные снаряды пошли в цель. И сразу же резкий выход из пике. В этот момент Миленький увидел, как валились под откос вагоны.
      Артемьев сделал еще один заход. На этот раз горящий эшелон был прошит из пушек и пулеметов.
      Доблестные солнечногорцы дрались, не зная устали. В период боев за снятие блокады экипажи делали по четыре-пять вылетов.
      Бывало, в небе еще не погасли, а лишь потускнели звезды, а самолеты один за другим уже выруливают на взлетную полосу и, поднимая вихри снежной пыли, уходят в воздух.
      Однажды группа, ведомая Артемьевым, летела в район Нарвы. На высоте посветлело. Горизонт полыхал от восходящего солнца. Внизу по дороге шли машины. Очень хотелось открыть по ним огонь. Но сейчас этого делать нельзя. У штурмовиков другая задача. Вот они, резко снизившись над лесом, понеслись к тому месту, где была наведена переправа через реку.
      Артемьев накренил самолет, разворачивая его вправо. Косо наплывала земля. Казалось, что машина вот-вот провалится в какую-то бездну. Летчик действовал четко, быстро и точно накрыл цель бомбами. Успешно сработали и другие экипажи.
      Разрушив переправу, "илы" взяли курс на аэродром. Вдруг из-за облаков вынырнули вражеские истребители. Теперь настала очередь действовать стрелкам, О том, как вел этот бой Иван Андреевич, говорится в наградном листе. "Старшина Миленький, - читаем в этом документе, - показал высокое мастерство, проявил мужество и геройство. Он отразил атаки восьми истребителей противника и один из них сбил. Второй Ме-109 поджег в группе с другими стрелками. Эффективность вылета подтверждена ведущим группы и командиром звена".
      Иван Андреевич летал на задания и в составе других экипажей. Его охотно брали командир полка, его заместители. Несколько раз он поднимался в воздух на машине, ведомой ветераном части Героем Советского Союза Мачневым. В полку уважали этого бесстрашного летчика, умевшего выходить победителем из самых сложных положений.
      В начале августа сорок четвертого Миленький в составе группы (ведущий Мачнев) вылетел в район Тарту на штурмовку вражеских артиллерийских батарей. При подходе к цели он сообщил командиру:
      - Вверху слева вижу два самолета.
      - Продолжай наблюдение, - ответил Мачнев.
      Вражеские истребители пытались отвлечь внимание на себя, предоставив таким образом возможность "фоккерам", барражировавшим внизу, внезапно атаковать "илы". Капитан Мачнев разгадал замысел врага. Как только "фоккеры" набросились, их тут же встретил дружный прицельный огонь наших стрелков. Умело маневрируя, штурмовики прорвались в район цели, нанесли удар по огневым артиллерийским позициям. Когда группа Мачнева сделала второй заход, со станции наведения сообщили о том, что в воздухе появились "мессеры". Ведущий приказал:
      - Усилить наблюдение за воздухом. Уменьшить дистанцию между самолетами.
      Прикрывавшие мачневскую группу истребители завязали бой с выскочившими из облаков "мессерами", но четыре из них все же прорвались к "илам".
      Фашисты настойчиво атаковали. Миленький поймал в прицел "мессера", открыл огонь, и тот, кувыркаясь, пошел к земле. Это, однако, не остановило противника. Он усилил натиск. Машина Мачнева была повреждена, а пулемет Миленького разбит прямым попаданием снаряда. Сам он ранен осколком в челюсть. Стрелок продолжал защищаться, стреляя из ракетницы. Умело маневрируя, Мачнев вывел из боя поврежденную машину.
      Вскоре после этого боя Ивану Андреевичу вручили третий по счету орден - Красного Знамени.
      В наградном листе приведены некоторые цифры. Сказано, в частности, что Миленький 27 раз участвовал в боях с вражескими истребителями. Экипажем, в составе которого он летал, уничтожено и повреждено около 100 боевых машин, в том числе 34 танка, подавлено 7 батарей и выведено из строя 9 самолетов на аэродромах.
      Золотая Звезда, украсившая грудь Ивана Андреевича, - достойное признание его храбрости, мужества, беззаветной верности Родине.
      После окончания войны Миленький уволился в запас и сейчас проживает в Ленинграде.
      Н. Минеев
      Командир летающих "катюш"
      Уже месяц командовал Степан Одноворченко эскадрильей. И все это время его одолевало сомнение, а правильно ли сделал комдив, доверив ему авиационное подразделение? Ведь большинство из его подчиненных, как говорится, с азов, с самого начала военной службы обучались специальности летчика-штурмовика. А он пересел на Ил-2 с И-153.
      После "чайки", как любовно называли летчики легкий, послушный, маневренный истребитель И-153, "ил" казался неуклюжим, малоподвижным.
      Конечно, у Ил-2 свои преимущества. Не только в броне, но и в вооружении. У него не только пулеметы, но и пушки. Даже реактивные снаряды. Вдобавок - бомбовый запас. Да и заднюю полусферу надежно защищает воздушный стрелок.
      Ничего не скажешь - хорошая машина. Не зря наши летчики прозвали ее летающей "катюшей", а враги "черной смертью". Только все дело в том, что к ней надо приноровиться, чутко уловить все те особенности, которыми штурмовик и отличается от истребителя.
      Самолет Степан изучил досконально. Теорию полета знает отлично. Но как будет с тактикой боя, когда вылетят на фронт? Справится ли он, - вот в этом его одолевали сомнения. А когда под твоей командой целая эскадрилья летающих "катюш", когда перед вылетом каждому экипажу надо определить задачу, - а вдруг что не так? Какой же ты тогда командир?
      Своими сомнениями Одноворченко поделился с товарищем по службе на Дальнем Востоке Алексеем Тартаковым. Алексей раньше тоже летал на истребителе, прежде чем пересесть на штурмовик, как и Степан, закончил курсы. Так что все трудности, связанные с переучиванием, с "переквалификацией", были ему знакомы.
      Сейчас друзья служили в одной эскадрилье. И, естественно, когда выпадала свободная минута, старались побыть вместе. Им было о чем поговорить, что вспомнить.
      Вот и теперь они были вдвоем. Внимательно выслушав Степана, Алексеи улыбнулся и сказал:
      - С Дальнего Востока нас прибыло четверо. И если выбирать, кого из нас назначить командиром, то, бесспорно, тебя. Воля есть. Нервы железные. Знания хорошие. Летаешь что надо. А опыт - дело наживное. Тем более, что за месяц пребывания в дивизии ты уже успел кое-что сделать. Получится из тебя командир.
      Одноворченко молча пожал плечами. Конечно, то, что он сделал за месяц, командование оценило высоко.
      Речь шла вот о чем.
      Когда в августе 1942 года, закончив переучивание, четверо летчиков-дальневосточников прибыли в 281-ю штурмовую авиационную дивизию, троих из них назначили командирами звеньев. С четвертым - этим четвертым был Степан - получилось несколько иначе.
      Полковнику Греськову, командиру штурмовой авиадивизии, старший лейтенант Одноворченко докладывал о своем прибытии в его распоряжение в присутствии начальника политотдела подполковника Федотова и начальника штаба полковника Богданова.
      - Присаживайтесь, - сказал комдив. - Расскажите о себе, - предложил он, рассматривая документы молодого летчика.
      - Родился в 1914 году в селе Коцюбинка Михайло-Коцюбинского района. Это недалеко от Чернигова, - пояснил Степан. - Сначала учился в родном селе. Потом в Чернигове, в ФЗУ. Родители бедняки. Когда а 1929 году организовался колхоз, наша семья подала заявление одной из первых. В ФЗУ вступил в комсомол. В партии с сентября сорок первого.
      - Судя по документам, вы не только возглавляли звено, но и парашютно-десантную службу?
      - Да, - подтвердил Степан. - Некоторое время замещал начальника ПДС. Двадцать четыре раза прыгал. В эскадрилье всех летчиков обучил прыжкам.
      - Очень хорошо. Этим же придется заняться и сейчас. Полки наши только начали формироваться. Начальники парашютно-десантной службы молоды. Опыта у них мало. А ведь крайне важно обучить каждого летчика умелому применению парашюта.
      - Работу, которая вам поручается, расценивайте и как партийное поручение, - заметил начальник политотдела.
      - Задание выполню, - твердо заверил Степан.
      - Вот и хорошо.
      Комдив вызвал по телефону начальника отдела кадров. Когда тот вошел, распорядился:
      - Принимайте, товарищ майор, пополнение: старший лейтенант Одноворченко, Назначаем его в 872-й полк командиром эскадрильи.
      Приняв эскадрилью, Степан Одноворченко должен был одновременно организовать боевую учебу с подчиненными и занятия по парашютно-десантной службе со всеми летчиками. Выкроить время для того, чтобы побывать в других подразделениях, было не легко. Где его возьмешь, когда в сутках так мало часов и так много надо успеть сделать!
      Каждый день прибывала новая техника - ее надо собрать, облетать. В подразделениях изучалась тактика боевых действий, штурмовых и бомбовых ударов. А тут еще парашютная подготовка!
      Расписание было таким жестким, что у Степана каждый день - занятия, каждый день он в разных эскадрильях. А ведь хочется, чтобы своя эскадрилья выглядела не хуже других. Если назначили командиром, доверили подразделение - значит и спрос особый.
      Вступив в должность, Степан Одноворченко с первых же дней старался проявить необходимые командиру твердость, инициативу, настойчивость, хорошо понимая, что от того, как будет подготовлена эскадрилья, какая в ней будет дисциплина, зависят результаты боевой деятельности летчиков. А иной раз и их жизнь.
      Каждый из подчиненных - человек со своим характером. Каждый по-своему реагировал на требовательность комэска. Бывали случаи, когда его приказание или замечание за какую-либо оплошность воспринималось с таким выражением лица, которое как бы говорило: "Давай-давай, командир. Посмотрим, как ты будешь действовать там, в бою, под огнем противника". Да, не все шло гладко. Бывали и ошибки. И потому порой закрадывалась мысль: "А справлюсь ли? Не рано ли командир дивизии доверил мне эскадрилью?". О своих сомнениях, беспокойстве и говорил Степан Алексею, когда они остались вдвоем.
      Тартаков хорошо понимал товарища и как мог старался его ободрить, поддержать.
      - Зря ты, Степан, сомневаешься в себе, - говорил он. - В эскадрилье дела идут хорошо. Не зря же она в дивизии на первом месте. И задание комдива выполнил. Почти все за месяц совершили по несколько прыжков. А это ведь многое для нас, летчиков, значит.
      По всему чувствовалось, что учеба в прифронтовом тылу близится к концу.
      И действительно, в первых числах ноября комиссия штаба армии провела в дивизии инспекторскую проверку, в ходе которой дотошно оценивала боевую подготовку каждого полка, каждой эскадрильи и каждого экипажа в отдельности.
      Результатами проверки члены комиссии остались довольны, и через два дня дивизия перебазировалась на фронтовой аэродром.
      25-летие Великой Октябрьской социалистической революции для Степана и его товарищей, не прошедших еще боевого крещения, особенно памятно.
      В этот праздничный день старшему лейтенанту Степану Одноворченко командир полка подполковник Кузнецов приказал нанести удар по фашистскому эшелону с боевой техникой, находившемуся на железнодорожном пути между станциями Чудово и Любань.
      Одноворченко решил вылететь на задание группой из четырех экипажей: он сам, старший лейтенант Николай Белов, лейтенанты Алексей Тартаков и Сергей Федяков.
      Летчики разошлись по машинам. Степан посмотрел на часы: до вылета оставалась одна минута.
      - "Березы", я - "45-й". Готовы? - спросил комэск по радио.
      - Так точно! Готовы, товарищ старший лейтенант! - послышалось в ответ.
      - Взлет!
      Штурмовики один за другим взмыли в небо.
      На подходе к цели советских летчиков встретил а стена зенитного огня.
      Там, на земле, Степан не раз пытался представить себе эту минуту: вокруг бушует вражеский огонь, а они летят, не обращая на него никакого внимания.
      На деле все оказалось значительно сложнее. Сейчас у него было такое ощущение, будто весь огонь противник обрушил именно на его самолет. А может быть, и на самом деле так было.
      "Куда нырнуть? Где найти брешь?" - думал Степан, хорошо понимая, что каждая секунда промедления может стоить жизни. И Одноворченко решительно направил самолет туда, где бушевал огонь. Когда разрывы остались позади, он перестроил группу в колонну и передал по радио команду:
      - Приготовиться к атаке! Атакуем эшелон с интервалом в сто метров. Я беру локомотив. Пошли!
      Летчик резко перевел самолет в пикирование и, как только паровоз оказался в перекрестии прицела, открыл огонь. Пушечные и реактивные снаряды врезались в эшелон.
      - Командир, смотрите: горит. Горит!
      В голосе Сережи Федякова чувствуется радостное возбуждение. Но сейчас не до восторга. Степан и сам видит, что эшелон горит. А сделано еще только полдела.
      - Отставить разговоры! Атака!
      Ведомые завершили удар, нанесенный комэском. Затем они вслед за ним атаковали огневые позиции фашистских зенитчиков, охранявших железную дорогу и эшелон.
      - Чтобы вели себя тихо! Будете помнить Октябрьский праздник! - крикнул Степан.
      Когда уходили, ни одного пушечного выстрела не раздалось им вслед, фашистская зенитная батарея перестала существовать.
      Приземлившись, увидели на аэродроме комдива, которому Степан и доложил о выполнении задания.
      - Молодцы! Хорошо отметили праздник! - похвалил полковник Греськов летчиков и тепло поздравил их с успешным вылетом, со счастливым возвращением.
      Алексей Тартаков, когда шли к своему домику, сказал:
      - Все было хорошо, командир. Действовал что надо!
      Ленинградский фронт готовился к прорыву блокады. С каждым днем все интенсивнее становилась боевая деятельность наших авиаторов. Они наносили удары по живой силе и технике врага, атаковали его опорные пункты, огневые позиции артиллерии, железнодорожные эшелоны.
      Несмотря на то что вылеты следовали один за другим и комэск проводил в воздухе времени не меньше, чем остальные, он тщательно проверял подготовку каждого экипажа, каждого подчиненного к выполнению задания.
      Все шло хорошо. И вдруг произошел случай, серьезно его встревоживший.
      Подходит к нему один из техников, обращается с просьбой:
      - Товарищ командир, переведите меня на другую машину, к другому летчику.
      - Почему?
      - Не могу я с ним работать. О чем ни спрошу, в ответ: "Сам разбирайся". Прошу его: проверьте, все ли правильно сделано? Может, не досмотрел чего? А он: "На то ты и техник, чтобы все было в ажуре". Техник он ведь тоже человек. Испортит настроение, - поневоле что-нибудь не так сделаю. Чем это может кончиться, не трудно представить.
      Степан понимал, что при той большой нагрузке, которая легла в эти дни на плечи летчиков, некоторые из них очень устали. Но нельзя позволить себе расслабиться, хотя бы на минуту пренебречь требованиями службы.
      После ужина Одноворченко собрал эскадрилью. Даже не эскадрилью, а только летчиков, потому что техники, как всегда, готовили машины к очередному боевому дню.
      - Видите, что получается! - сказал Степан. - Если и захотим собраться всей эскадрильей, поглядеть друг на друга, - ничего из этого не выйдет. Потому что техники, механики, оружейники не могут уйти от машины, пока не выполнят все регламентные работы. С аэродрома они уходят последними, а приходят туда первыми. Сколько вкладывают труда, чтобы как следует подготовить машину к вылету! Но и летчик не может при подготовке самолета оставаться безучастным наблюдателем. Его контроль - гарантия безопасности вылета. А иной раз такое бывает...
      И старший лейтенант рассказал о просьбе, с которой к нему обратился техник. Он не назвал фамилий, не указал номера самолета. Но по тому, как внимательно слушали его подчиненные, как близко к сердцу приняли его слова, сделал вывод, что второй раз об этом говорить не придется. И действительно, причины для подобного разговора больше не было.
      Наступило 12 января 1943 года. Долгожданный день прорыва блокады Ленинграда. Старший лейтенант Одноворченко к этому времени был переведен комэском в 448-й штурмовой авиаполк. Перед наступлением его эскадрилья получила особое задание.
      - После артиллерийской подготовки, - сказал командир полка подполковник Баешко, - тремя парами вылетите в район Синявино - Рабочий поселок No 7 для уничтожения командных пунктов и других объектов.
      Степан нанес на карту цели, уточнил данные разведки о средствах огневого прикрытия вражеских объектов, вместе с подполковником Баешко наметил наиболее целесообразный и сравнительно безопасный маршрут выхода в указанный район.
      В штурмовую группу Степан отобрал пять летчиков.
      Несмотря на ограниченную видимость и сильный заградительный огонь, шестерка "илов" сумела выполнить поставленную задачу.
      Конечно, для этого пришлось в течение четырех дней сделать 20 вылетов. Техники, механики, оружейники буквально валились с ног, осматривая и ремонтируя машины, заправляя их горючим, пополняя боезапас. Пока они готовили самолеты, летчики и воздушные стрелки отдыхали здесь же, прямо у своих "илов".
      Шли пятые сутки наступления.
      Во время пятого в этот день вылета группа уничтожила фашистскую артиллерийскую батарею большой мощности. Когда легли на обратный курс, ведущий несколько отстал от группы, чтобы сфотографировать результаты удара, и тут же был атакован двумя вражескими истребителями.
      Степан не растерялся. Огнем из пулемета он заставил один "мессершмитт" отвалить в сторону. Но другой неожиданно выскочил вперед и оказался перед "илом".
      Все же советский летчик опередил его. От меткого пушечного выстрела фашист задымил и, резко спикировав, понесся к земле. Пока Степан расправлялся с этим истребителем, тот, первый, совершил вираж и пулеметной очередью задел правую консоль, сорвал часть обшивки.
      Одноворченко, изо всех сил стараясь удержать машину в горизонтальном положении, сумел долететь до своего аэродрома и удачно приземлиться.
      Увидев самолет командира эскадрильи, техник схватился за голову.
      - У вас же половины плоскости нет! И как вы дотянули?
      Ночью самолет полностью восстановили. Правую плоскость пришлось, конечно, заменить.
      С рассветом группа летающих "катюш" старшего лейтенанта Одноворченко снова была в воздухе. В жестоких схватках росло летное и боевое мастерство командира эскадрильи. Свидетельство тому - орден Красного Знамени, которого он был удостоен за героизм и мужество, проявленные в период прорыва блокады Ленинграда.
      Это отмечено и в служебной характеристике, написанной на командира эскадрильи Одноворченко в связи с представлением его к очередному офицерскому званию. В характеристике говорилось:
      "Как командир энергичен. К себе и подчиненным требователен. Хорошо владеет техникой пилотирования. Уверенно летает днем и ночью. В боях по разгрому немецко-фашистских войск под Ленинградом показал себя умелым, волевым летчиком. Особую способность проявил к применению реактивных снарядов при ударе по наземным целям".
      Подписавшие характеристику командир полка Баешко и комдив Греськов не случайно отметили такую склонность Степана к применению реактивных снарядов при ударе по наземным целям.
      Для успешного использования эрэсов необходимы смелость и расчетливость. Потому что наибольший эффект реактивные снаряды дают при пикировании. А ведь штурмовик - не истребитель. Тут и бомбовая нагрузка. И скорость другая. И аэродинамические свойства иные. Можно так спикировать, что - поминай, как звали.
      Вот почему риск, смелость должны обязательно сочетаться с отличными знаниями, точным математическим расчетом. Всем этим в совершенстве владел комэск Одноворченко. И тому же учил подчиненных.
      В свой юбилейный, сотый вылет майор Одноворченко вел группу из двенадцати штурмовиков. Было это уже в Эстонии. Путь наступающим советским подразделениям преградила высота, превращенная противником в мощный опорный пункт.
      Наступление вот-вот могло захлебнуться. И в самый сложный момент боя по высоте нанесли удар летчики майора Одноворченко. Хотя группу "илов" встретили полтора десятка вражеских истребителей, летающие "катюши" сделали свое дело. Бомбовый удар, завершенный пуском реактивных снарядов, был таким, что опорный пункт с его огневыми средствами и живой силой практически перестал существовать.
      Далеко шагнула авиационная техника в послевоенные годы. Но как бы совершенна она ни была, морально-боевые качества летчика - по-прежнему главное условие успешной его работы. И среди этих качеств подполковник в отставке Герой Советского Союза Степан Савельевич Одноворченко, беседуя с молодыми воинами, с юношами, желающими посвятить себя службе в авиации, выделяет смелость и точность, риск и расчет.
      В подтверждение сказанного у него всегда найдутся примеры из опыта минувшей войны, из собственной фронтовой практики. Его рассказы о героизме и мужестве советских летчиков не у одного из юношей вызвали желание связать свою судьбу с авиацией.
      Степан Савельевич - частый гость комсомольских организаций, пионерских дружин. Нередко за советом к нему приходят домой. В Астрахани, где он теперь живет, многие знают адрес: Коммунистическая улица, дом No 34, квартира 66.
      А если по этому адресу обратиться с письмом, то ответ придет незамедлительно. Потому что воспитание молодежи на подвигах героев коммунист С. С. Одноворченко считает своим партийным долгом, долгом солдата Великой Отечественной войны.
      А. Сеин
      Сквозь огонь
      С Петром Сергеевичем Новиковым я встретился ранней весной. За окном ленинградская слякоть, пронизывающий сырой ветер, а в квартире тепло, уютно. Он только что вернулся с работы. Вот уже более десяти лет Петр Сергеевич - бывший летчик-штурмовик - руководит хозяйственным комбинатом Ленэнерго.
      Петр Сергеевич широк в плечах, руки у него крепкие, мускулистые. Когда он здоровается, то пожимает протянутую руку осторожно, как бы боясь ненароком причинить боль человеку. У него круглое, типично русское лицо. Волосы русые, зачесаны назад, без пробора. Глаза серые, взгляд спокойный.
      И походка у него спокойная, неторопливая. Так шагают обычно люди, уверенные в себе, знающие, что и как делать. Весь его внешний облик крупная, тяжёлая фигура, с широкими ладонями рук, прямой спокойный взгляд, голос - свидетельствует о большой физической силе, твердой воле.
      В годы войны мне не раз приходилось встречаться с летчиками на полевых аэродромах, и каждый раз бросалась в глаза одна особенность в их поведении. Молодой летчик обычно порывист. Он торопится вылететь я бой, торопится доложить командиру, рассказать товарищам, "как это было". Из-за своей поспешности допускает ошибки, за которые приходится порой дорого платить. Опытный летчик, за плечами которого не один десяток боевых вылетов, ведет себя по-иному. Вот он вернулся с боевого задания, зарулил самолет на стоянку. Открывает фонарь кабины, не торопясь вылезает на левую плоскость, спрыгивает на землю. Так же не торопясь обходит вокруг своего "ила" (над целью тряхнуло от близкого разрыва зенитного снаряда), осматривает его, а потом спокойно шагает на командный пункт. Он хорошо поработал ("отработал нормально", - говорят обычно летчики), и ему есть о чем доложить командиру.
      Петр Сергеевич принадлежал к числу таких людей. Войну он встретил зрелым воздушным бойцом.
      Хозяин квартиры приглашает меня пройти в соседнюю комнату и усаживает за круглый стол, покрытый узорчатой плюшевой скатертью цвета спелой вишни. На столе модель современного сверхзвукового истребителя. Круто отброшенный треугольник крыла, тонкий вытянутый фюзеляж, чуть выступающий фонарь кабины пилота, - все выражает стремительность, порыв.
      - Это подарок летчиков одной авиационной части, - поясняет Петр Сергеевич. - Недавно был у них в гостях.
      Макеты самолетов, старых и новых типов, стоят и на книжном шкафу, полки которого заставлены посвященной авиации литературой, мемуарами участников Великой Отечественной войны. На стене кортик офицера Военно-Воздушных Сил. Вся обстановка этой комнаты говорит о том, что здесь живет человек, для которого дорога авиация и все то, что с ней связано.
      - Я отдал авиации более двадцати лет жизни, - говорит Петр Сергеевич. - Был участником многих воздушных сражений, свидетелем героических дел однополчан, видел, как гибли боевые друзья. Такое, сами понимаете, не забывается.
      Да, такое забыть нельзя. А путь в авиацию для него начался в 1931 году.
      * * *
      Сверловщик вагоностроительного завода имени Егорова, что в Московском районе Ленинграда, П. Новиков по комсомольской путевке направляется в планерную школу. Почему в планерную?
      - Понимаете, - не торопясь говорит он, - самолет совершает полет благодаря тяге, создаваемой мотором, а тут аппарат тяжелее воздуха и вдруг свободно парит, словно птица. Я не раз прежде наблюдал за полетами планеристов и каждый раз восхищался их умением пользоваться воздушными потоками. И мне самому захотелось научиться так летать.
      Курсанты планерной школы летали обычно во второй половине дня. В это время суток земля хорошо прогревалась, появлялись мощные восходящие потоки, с помощью которых и парили планеры. Рабочий паренек Петр Новиков с увлечением, которое присуще только юности, изучал теорию свободного полета, овладевал техникой пилотирования. Он настолько в этом преуспел, что через два года (после срочной службы в ВВС Черноморского флота) назначается начальником планерной школы Московского района Ленинграда.
      Заботясь о курсантах, обучая их полетам, он и сам много летал, совершенствовал свое мастерство. Особенно много дала ему учеба в высшей планерной школе в Коктебеле (ныне поселок Планерское, в 21 километре от Феодосии). Полученные знания, приобретенный опыт он охотно передавал своим ученикам. Новиков многим дал путевку в небо и среди них Александру Клубову, ставшему потом летчиком-истребителем, дважды Героем Советского Союза.
      И все же, чем больше познавал он секреты планирующего полета, тем лучше понимал зависимость планера от состояния атмосферы. Планеры летали в ясную, солнечную погоду. А ему хотелось летать и при солнышке и без него, в облаках и за облаками, хотелось свободно маневрировать, быть хозяином воздушного океана. И он "изменяет" своему юношескому увлечению, начинает мечтать о самолетах. Эта мечта привела его в аэроклуб. Петр Новиков становится летчиком-инструктором.
      А потом война...
      В отличие от многих, на фронт Петр попал не сразу. Он работал в Казани, куда в полном составе был эвакуирован аэроклуб. Несмотря на острую потребность в опытных летчиках, командование до поры не трогало таких, как он. В авиационных школах они делали не менее важное дело - учили парней летать на боевых самолетах, метко стрелять и бомбить. И только в марте 1943 года он получил направление в 943-й штурмовой авиационный полк Ленинградского фронта.
      Лейтенант Новиков быстро освоился с фронтовыми условиями и вскоре стал выполнять боевые задания. Он чаще других летал на разведку, и этому было свое объяснение. Новиков обладал рядом качеств, которые так необходимы разведчику: отличная техника пилотирования, наблюдательность, находчивость, умение ориентироваться в любой метеообстановке.
      ...На пятом вылете ему не повезло. Было приказано разведать укрепления белофиннов. В районе цели самолет встретили плотным заградительным огнем. Черно-рыжие клубки разрывов лопались вокруг самолета, опоясывали его со всех сторон.
      Особенно туго пришлось после того, как были включены фотоаппараты. Такая уж особенность "работы" воздушного разведчика. На этом участке полета самолет должен идти строго по заданному курсу. Летчик не должен маневрировать, уклоняться от прицельных разрывов зенитных снарядов. И надо обладать огромной силой воли, мужеством и отвагой, чтобы не дрогнуть в этот ответственный момент. Лейтенант сумел пробиться сквозь огонь, разглядеть и сфотографировать вражеские позиции.
      При отходе самолета от цели осколок угодил в бензобак. Струя бензина фонтаном ударила из пробоины в левый бок летчика. Куртка сразу стала мокрой. Козырек кабины запотел. В кабине туман. Дышать трудно. Голова идет кругом. Новиков открыл форточку. Струя бензина устремилась наружу. Встречный поток воздуха высасывал ее за борт. Стало немного легче.
      Осмотрелся. Внизу линия железной дороги Выборг - Ленинград. Прошел одну станцию, другую. Что-то не то. И тут сообразил, что взял ошибочный курс и углубляется на территорию противника. Резкий разворот на 180 градусов. Беглый взгляд на приборную доску - стрелка бензобака катастрофически приближается к нулю. "Нет, не дотянуть до своих, проносится в голове тревожная мысль. - Высоты нет, горючее на исходе".
      - Юра, приготовиться! Идем на вынужденную, - передает он стрелку-радисту.
      С этим стрелком-радистом Петр Новиков потом много летал и, в каких бы переделках им ни приходилось бывать, Юрий Петров всегда оставался его надежным "щитом". Сержант зорко следил за воздухом и всегда первым обнаруживал врага, метко стрелял, не раз спасая экипаж от губительного огня "мессеров" и "фоккеров". За мужество, высокое боевое мастерство он был награжден орденом Красной Звезды, орденом Славы III степени и несколькими медалями.
      Новиков высматривает удобную площадку для посадки. Кругом мелкий лес, болота. Садиться негде, и бензина нет. Проходит томительная минута, другая. И тут слева, почти под собой, он увидел Ли-2, а поодаль, за лесом, большое поле. Это был ленинградский аэродром. Не мешкая ни секунды, пошел на посадку. Едва самолет коснулся колесами взлетно-посадочной полосы, как мотор смолк. Баки были пусты.
      - Тогда я не мог самостоятельно выбраться из кабины, - говорит Петр Сергеевич. - Левый бок окоченел, надышался паров бензина так, что голова гудит, в глазах красные круги. Пришлось недельку проваляться в госпитале.
      Высокое летное мастерство, отвагу и мужество продемонстрировал Новиков и в последующих боях. Десятки раз штурмовал он фашистские позиции, уничтожая живую силу и технику. И всегда его удары отличались точностью. Там, где пролетали летчики звена старшего лейтенанта П. Новикова, оставались исковерканные взрывами пушки, автомашины, танки, рушились дзоты.
      Особенно памятны ему бои за Псков и Нарву. Гитлеровцы цеплялись за каждую удобную для обороны высоту. Штурмовой авиации приходилось огнем расчищать путь пехоте.
      В феврале 1944 года наши войска форсировали реку Нарву и захватили на западном берегу плацдарм. Гитлеровцы не хотели с этим мириться, вводили в бой новые силы, чтобы сбросить десантников в реку.
      В один из напряженных дней четверку "илов" повел в бой командир звена Скольников. Новиков был ведущим второй пары. Приказано ударить по скоплению фашистских танков. "Ильюшины" внезапно появились над вражескими позициями, они встали в круг и один за Другим пикировали на танки. Вокруг "илов" прочерчивали воздух трассирующие пулеметные очереди. Но Петр Новиков их не замечал. Он видел лишь бронированные коробки, которые надо уничтожить.
      Для очередной атаки летчик избрал танк, который поспешно удалялся в сторону леса, надеясь там спастись от губительного огня штурмовиков. Новиков чуть подал от себя ручку управления. "Ильюшин" послушно опустил нос и перешел в пикирование. В прицеле обозначился танк. Еще мгновение, и летчик нажимает на кнопку сброса. Из-под плоскостей вырвались хвостатые огненные кометы реактивных снарядов. Удар оказался точным. Один из эрэсов угодил прямо в танк. Он тут же вспыхнул, и его заволокло черным дымом.
      На обратном пути "илов" встретили "фоккеры" и с первой атаки подожгли самолет ведущего группы. Остальные экипажи сомкнули строй, отбивая атаки вражеских истребителей. Одного стрелки-радисты сбили. После этого фашисты стали осторожнее. Когда штурмовики перетянули линию фронта, они отстали.
      Пламя войны катилось на запад. Наконец оно заполыхало в Восточной Пруссии. Советские войска стремительно продвигались вперед, и ничто не могло сдержать их натиск. Каждый солдат видел перед собой долгожданную победу, чувствовал ее приближение. Петр Новиков к тому времени стал командиром эскадрильи. Он по-прежнему летал на разведку, штурмовал вражеские позиции. И какое бы задание ни получал, всегда отлично выполнял его. Он стал признанным мастером разведки, особенно фоторазведки.
      В феврале 1945 года в районе Инстербурга (ныне город Черняховск) советские танки далеко продвинулись вперед. 18 февраля на аэродром, где базировался 943-й штурмовой авиационный полк, прибыл командующий 3-м Белорусским фронтом генерал армии И. Д. Черняховский. Он был обеспокоен потерей связи с танкистами. Нужно было срочно разыскать их, передать приказ о дальнейших действиях. Кому из летчиков поручить это задание? День пасмурный, туман. Видимости почти нет. Командир полка свой выбор остановил на капитане Новикове. В паре с лейтенантом Пархоменко он вылетел на разведку. Нашли танки, сбросили вымпел. Но самим пришлось туго. Снаряд МЗА (малокалиберной зенитной артиллерии) попал в правое крыло самолета ведущего. В центре образовалась большая рваная дыра. Самолет трясло, кренило. Управлять трудно. И все же Петр Новиков привел его на свой аэродром.
      Следует отметить еще одну особенность Новикова. Он никогда не бросал машину, боролся за нее до тех пор, пока это было возможно. Видимо, поэтому, пройдя боевыми дорогами от Ленинграда до Кенигсберга, он не потерял ни одного самолета. Конечно, в этом сыграло свою роль высокое летное мастерство, которым он обладал. Но факт остается фактом - "безлошадным" ему бывать не приходилось.
      А случалось попадать в очень сложные и порой, казалось, безвыходные положения. Об одном таком случае стоит рассказать.
      Было это 22 апреля 1945 года. В этот день в составе группы Новиков вылетел на штурмовку вражеской техники в районе Пиллау (ныне город Балтийск). Советские войска блокировали здесь большую группировку фашистских войск. Шли ожесточенные, беспрерывные воздушные бои.
      Сделан один заход, второй. После третьей атаки при выходе из пикирования самолет круто полез вверх. Летчик толкнул ручку управления от себя. Никакой реакции. Самолет продолжал набирать высоту. Убрал обороты двигателя. "Ильюшин" опускает нос и... к земле. Увеличил обороты, самолет снова полез вверх. Пришлось опять убрать газ. И так до самого аэродрома. То вверх, то вниз.
      Не всякий летчик рискнул бы садиться на таком "капризном" самолете. Петр Новиков, однако, благополучно приземлился. Но для этого нужно было так рассчитать маневр, чтобы очередное пикирование с последующим переходом в набор высоты пришлось на начало взлетно-посадочной полосы. Очень сложный и опасный маневр!
      Петр последний раз убрал обороты двигателя. "Ильюшин" перешел в пологое пикирование. Все ближе и ближе посадочная полоса. Пора! Летчик передвигает сектор газа от себя, мотор зарокотал сильнее. Штурмовик стал поднимать нос. И все же Новиков допустил ошибку: на какую-то секунду-другую раньше стал выравнивать машину. Самолет подошел к полосе под углом больше допустимого, ударился колесами о землю и стал "козлить". Отдельные прыжки доходили до 5 метров.
      За этой странной посадкой наблюдали многие летчики. Они стояли у командного пункта и следили за маневрами своего товарища. На лице Паршина, командира полка штурмовиков, озабоченность и тревожное ожидание. А когда самолет запрыгал на полосе, командир истребительного полка, летчики которого базировались на этом же аэродроме, не выдержал:
      - Что он делает? Пьяный, что ли?
      - На Новикова это не похоже, - с тревогой в голосе отозвался Паршин. С ним что-то случилось.
      Новикову все-таки удалось утихомирить "прогрессирующего козла" и благополучно завершить посадку. Когда же он зарулил на стоянку, все прояснилось. Зенитный снаряд почти полностью разрушил руль глубины.
      - Ну и летчик, - с восхищением проговорил командир истребительного авиационного полка. - Из моих орлов на таком самолете, пожалуй, никто не дотянул бы до аэродрома. А он еще и посадил. Молодец!
      - Это был мой сто семьдесят второй боевой вылет, - говорит Петр Сергеевич. - И знаете, я по-настоящему испугался тогда. Тремя днями раньше мне присвоили звание Героя. Война идет к концу. И вдруг гибель. Такая обида взяла. А потом злость на самого себя за то, что в первую минуту растерялся. "Погибать собрался? А кто жить будет? Кто фашистов добивать станет?" сверлит в голове мысль. - И знаете, сразу вернулись силы, появилась надежда. Смотрю, а земля - вот она, несется навстречу - черная и страшная. Еще минута, другая и... Левая рука сама подает сектор газа вперед. Чувствую, как центробежная сила вдавливает тело в сиденье. Самолет с ревом выходит из пикирования. Стрелка высотомера поползла вправо. Высота растет, скорость падает. Чувствую, дальше нельзя. Можно свалиться в штопор. Убираю обороты, самолет снова переходит в пикирование. Потом я приноровился к его поведению. Так и летел на одних оборотах. Конечно, можно было выброситься на парашюте. Но куда? Внизу гитлеровцы, а для советского летчика плен хуже смерти. Когда же перетянул линию фронта, появилась уверенность, что можно посадить машину. И я решил бороться за жизнь самолета и за свою собственную до последней возможности. Вот когда помогли навыки планериста!
      Мне довелось в те апрельские дни быть в районе Пиллау. Наш 20-й отдельный инженерно-аэродромный батальон обеспечивал работу истребительной авиации. Там действительно было жарко. Помню, перед заходом солнца из-за леса выскочили "ильюшины". Фашисты встретили их пулеметным огнем из зенитных установок. Но разве остановишь советских летчиков. Они с ходу бросились в атаку. Вижу, как из-под плоскостей одного из самолетов вырвались огненные хвосты реактивных снарядов. И там, куда они были нацелены, к небу поднялся черный столб дыма.
      Солнце все ниже опускается в серые воды Балтики. А над лесом по-прежнему вертится карусель из "илов". Грохот рвущихся снарядов. Стук авиационных пушек. Треск пулеметных очередей. Все слилось в сплошной гул. И лишь полностью израсходовав боеприпасы, "илы" также внезапно покинули поле боя, как и появились над ним.
      Войну майор П. Новиков закончил в Восточной Пруссии, под Кенигсбергом. Ему пришлось выполнить еще несколько боевых вылетов. Один из них в район Пиллау, на разведку. В этом полете он обнаружил большую группу фашистских войск. По его данным потом целый день работала штурмовая авиационная дивизия. Сотни, тысячи автомашин, танков, артиллерийских орудий, повозок сожженных, исковерканных, перевернутых - разбросано было на косе Фришхаузен, поросшей редким сосняком. Это был полный разгром!
      А потом парад Победы на Красной площади, в Москве. Командир эскадрильи 943-го штурмового авиационного полка Герой Советского Союза майор Петр Сергеевич Новиков шел в составе сводного батальона 3-го Белорусского фронта.
      После войны Петр Сергеевич еще долго служил в рядах Вооруженных Сил. Переучился и летал на реактивных бомбардировщиках Ил-28, командовал авиационным полком. И только в 1959 году уволился в запас.
      - За прошедшие годы авиация стала, конечно, другой, - говорит Петр Сергеевич. - И техника, и люди.
      Он взял со стола полетную карту, сложил ее гармошкой, как это делал перед боевым вылетом. Потом фотопланшет, тоже фронтовой. На нем запечатлены горящие фашистские танки восточнее Нойдорфа. Тогда его самолет подбили здесь. Собрал книги, фотографии, газетные вырезки. Все это аккуратно положил на край стола и продолжал:
      - Когда я недавно выступал у летчиков-истребителей, то от души порадовался их боевой выучке. Летчики освоили сверхзвуковой всепогодный истребитель, метко поражают воздушные цели. Скажу откровенно, завидую им. Самому бы сесть в кабину такого самолета!
      И это говорит человек, которому уже за шестьдесят. На вид, правда, он гораздо моложе. У него твердая, уверенная походка, крепкие, сильные руки.
      Новиков ведет активную военно-патриотическую работу: выступает перед школьниками, часто встречается с летчиками Ленинградского военного округа. И каждая такая встреча возвращает его к тем далеким, но дорогим годам молодости, когда советские люди разгромили германский фашизм, и над Родиной нашей вновь засияло чистое мирное небо. В эту всенародную победу внес свой вклад и Петр Сергеевич Новиков - полковник в отставке, Герой Советского Союза.
      К. Шатаев
      Федя
      В полк Федор Чубуков прибыл в неудачное время - не на чем было летать. Правда, машин хватало на всех и были эти машины новенькими, но беда заключалась в том, что только-только полученные американские "томагауки" первоначально предназначались для Африки и совершенно не выдерживали наших морозов. Бывало, с вечера в дивизию уходило донесение о том, что все имеющиеся в полку машины готовы к боевым действиям, а утром оказывалось, что подняться в воздух не на чем: на "томагауках" за ночь или гидросмесь застынет - шасси не выпустить и не убрать, или масло в радиаторах замерзнет и поразрывает их.
      Мне, инженеру полка, приходилось непосредственно сталкиваться со всеми этими неполадками, и потому я навсегда запомнил "томагауки". Для того чтобы "приучить" эти "теплолюбивые" самолеты к нашим морозам, инженерам, техникам, механикам пришлось потрудиться немало. Но первое время полеты очень часто срывались. Летчики ходили мрачные, не зная, куда себя девать. Был конец сорок первого года - самое тяжелое для Ленинграда время. Надо было сопровождать транспортные самолеты, доставлявшие в осажденный город продукты, прикрывать наши наземные войска, которые вели тяжелые бои с врагом, пытавшимся охватить Ленинград вторым кольцом, а тут, что ни день, то новые неполадки.
      И если уж оказывались исправными несколько самолетов, они обычно доставались самым опытным воздушным бойцам. Кто же отдаст в такое время машину новичку, особенно такому, как Федя Чубуков. Небольшого роста, щуплый и совсем юный паренек как-то терялся среди уже набравшихся сил и боевого опыта летчиков полка. К тому же в характеристике, прибывшей следом за Чубуковым, было написано, что необходимых морально-боевых качеств летчика-истребителя он пока не проявил.
      К счастью, командир полка Александр Андреевич Матвеев был человеком чутким и внимательным. Превосходный летчик, успевший повоевать еще на Халхин-Голе, он отличался умением разбираться в людях. Именно поэтому его в свое время выдвинули на политработу. В наш полк он прибыл уже комиссаром. Осенью сорок первого прежнего командира перевели в другую часть, полк же принял батальонный комиссар Матвеев. Уже позже он был переаттестован на командное воинское звание "майор".
      Прочитав характеристику Чубукова, Матвеев решил прежде всего выяснить, как, при каких обстоятельствах сложилось такое мнение о молодом летчике.
      В первую очередь напрямик спросил об этом самого Чубукова. Тот рассказал:
      - Как-то среди летчиков возник спор о таранах. Одни говорили, что таран - это выдающийся подвиг; другие заявляли, что не только подвиг, но и наивысший, самый смелый тактический прием воздушного боя. Я не был согласен ни с теми, ни с другими. Кто-то спросил меня: "А как ты думаешь?" Я ответил: "По-моему, это безрассудная лихость". "Ну, это ты слишком, возразили мне товарищи. - Далеко не каждый способен проявить такую лихость". "А зачем она? - пытался я отстоять свое мнение. - Чтобы любой ценой сбить фашиста? Даже если придется пожертвовать своим самолетом и своей жизнью? Не слишком ли это дорогая цена?" "Ну, а если в бою все патроны кончились? Как тогда быть?" - спросили меня. "Надо не мазать, тогда патронов вполне хватит, чтобы сбить противника", - ответил я.
      Конечно, не со всеми доводами молодого летчика можно было согласиться. В конце концов, бывают случаи, когда другого выхода, кроме тарана, нет. И все же иное мнение лейтенанта Чубукова по этому поводу не давало основания считать его плохим летчиком.
      Беседуя с Чубуковым, командир понял, что молодой летчик не кривил душой. Рассказывал о случившемся с мальчишеской непосредственностью, краснея, себя нисколько не выгораживал, но и от своего мнения не отказывался. Но все ли было именно так, как он рассказал?
      Матвеев запросил прежний полк Чубукова. На запрос вскоре прибыл ответ, который подтверждал, что лейтенант Чубуков действительно высказался против тарана как тактического приема воздушного боя. Это высказывание и послужило основанием для написания в его характеристике злополучной строки. Матвеев понял, что бывший командир Чубукова, мягко говоря, перебрал с такой характеристикой. Находившийся в это время в штабе полка командир эскадрильи Петр Покрышев был того же мнения.
      - На войне о человеке судят не по словам, а по его делам, - твердо сказал он, положив на стол прочитанный ответ.
      - Вот и проверьте, каков он на деле, - предложил командир полка. - А заодно пусть посмотрит, как дерутся ваши ребята, поучится у них...
      Так Федор Чубуков оказался в эскадрилье капитана Покрышева. И уж коль скоро предстояло проверить, каков новичок в бою, Покрышев решил держать его поближе к себе. Он назначил Чубукова своим ведомым. В какой-то мере это был риск: а что если ведомый окажется не слишком надежным? Гитлеровцы чаще всего стремятся атаковать противника сзади, и, если ведомый проморгает или, чего доброго, оробеет, командиру не избежать удара, который может оказаться смертельным.
      Боевой друг Покрышева Андрей Чирков напомнил ему об этом. Однако Покрышев не изменил своего решения.
      К тому времени наконец-то удалось заставить "томагауки" не бояться русских морозов. Гидросмесь заменили новой, которая не загустевала на холоде, а чтобы морозы не разрывали масляные радиаторы, пришлось все время держать моторы в подогретом состоянии. Это, правда, здорово прибавило работы механикам, которой у них и без того хватало, зато теперь летчики полка могли летать.
      И вот настал день, когда Петр Покрышев взял новичка в бой. Он включил его в свою группу не только потому, что хотел посмотреть, как будет вести себя молодой летчик в бою. Покрышева заботило и другое: если новичок окажется в тяжелом положении, ему необходимо будет помочь. "Пусть будет ко мне поближе, - думал командир эскадрильи. - В случае чего приду ему на выручку".
      В том, что вылет не обойдется без воздушного боя, Покрышев не сомневался. Наступили декабрьские дни сорок первого года, когда наши армии, пытаясь помочь Ленинграду извне, вели тяжелые наступательные бои на направлениях Волхов - Кириши и Войбокало - Оломна - Погостье, стремясь отрезать, а потом и разгромить тихвинскую группировку противника. Гитлеровцы создали здесь значительное превосходство в силах, в том числе и в авиации. Они то и дело пытались бомбить наши войска. Чтобы воспрепятствовать этому, нашим истребителям приходилось чуть ли не беспрерывно "висеть" над передним краем. Ни один вылет в те дни не обходился без боя. И бои были тяжелыми, почти всегда неравными. Наши летчики говорили:
      - Если нас трое, а их пятнадцать - это еще ничего, драться можно...
      Это не было шуткой. Им действительно не раз приходилось вести бои при таком соотношении сил. Но Чубукову повезло - первый бой, в который он пошел ведомым Покрышева, проходил на равных.
      Наша шестерка - Петр Покрышев, Иван Чемоданов, Александр Горбачевский, Георгий Мармузов, Николай Ивин и Федор Чубуков - прикрывала передний край в районе станции Погостье. Сначала все было спокойно. Но вот появились вражеские истребители. Их было столько же. Они пришли, видимо, чтобы "расчистить" небо для своих бомбовозов.
      Завязался бой. Фашистские летчики оказались не из трусливых. Бой затянулся. А нашим только это и было нужно: тем самым рушился план гитлеровцев "расчистить" небо от советских истребителей и помочь "юнкерсам" прорваться к Погостью, чтобы нанести удар по нашей пехоте. Не вышло. Более того, группа Покрышева в конце концов измотала фашистов, и они стали сдавать. Вот уже один "мессершмитт", пойманный в прицел Покрышевым, не смог увернуться от его огня и, резко став на крыло, заскользил к земле, оставляя за собою дымный след. Пример командира воодушевил и остальных летчиков группы. Их атаки стали еще более смелыми и дерзкими.
      Покрышев ни на минуту не выпускал из поля зрения своего ведомого. Лейтенант не отставал. Был момент, когда один из "мессеров" попытался зайти в хвост покрышевской машине. Чубуков рванулся наперерез фашисту и отогнал его пулеметным огнем.
      В этом бою Покрышев убедился, что не ошибся, назначив этого не очень приметного и застенчивого парня своим ведомым.
      А Федор тем более не пожалел, что оказался в одной паре с комэском. Рассказов о доблести и боевом мастерстве Покрышева он слышал немало. Но одно дело услышать, что говорят о том или другом летчике, другое - самому увидеть его в бою. А Чубуков теперь сам увидел и убедился, какой это летчик. Капитан пилотировал самолет безупречно и в каком-то особом, покрышевском стиле. Разнообразные фигуры высшего пилотажа он выполнял в таких замысловатых сочетаниях и с таким блеском, что удержаться у него в хвосте было почти невозможно. Его же атаки были стремительными, неожиданными и очень часто заканчивались для фашистских летчиков поражением. Чубукова особенно поразило, как Покрышев умудряется видеть все, что делается вокруг, видеть, что называется, на все 360 градусов. В разгаре боя Федор, до предела напрягавший внимание, чтобы не отстать от командира и не прозевать какой-нибудь его неожиданный маневр, в какое-то мгновение не заметил, как на него сверху свалился "мессер". Но Покрышев это увидел. Он резко задрал свою машину и пошел в лоб на атакующего фашиста, грозившего ведомому внезапным ударом.
      Дружно наседая на врага, группа Покрышева сбила еще четыре фашистских истребителя. Спасся только один: пользуясь тем, что скорость "мессершмитта" превосходила скорость "томагаука", он оторвался от наших истребителей и поспешил восвояси.
      Что касается шестерки Покрышева, то она закончила бой в полном составе. Правда, на обратном пути выяснилось, что лейтенант Георгий Мармузов ранен. Пока шел бой, он молчал об этом, превозмогая сильную боль в раненой ноге, продолжал сражаться вместе с товарищами. Когда же группа взяла курс на аэродром, по радио доложил командиру эскадрильи о случившемся.
      На аэродроме раненого летчика бережно вынули из самолета. Чубуков посмотрел на его бледное и осунувшееся лицо и удивился, как смог раненый Мармузов вести бой, в котором чуть ли не ежесекундно менялась обстановка и нужно было вертеться буквально волчком. Поражаясь тогда мужеству раненого товарища, Федор и не предполагал, что скоро и на его долю выпадет нелегкое испытание, когда и он окажется в таком же положении, как и Мармузов.
      Произошло это 15 марта сорок второго года. Настроение в полку в тот день было праздничное. 13 марта командир полка майор Матвеев, его заместитель майор Пилютов, капитаны Покрышев и Чирков вели бой с восемнадцатью самолетами противника. Несмотря на такое превосходство фашистов, четверка советских летчиков сбила три вражеские машины, а остальные не пропустила к нашему переднему краю.
      Благодарность пехотинцев обогнала летчиков. Матвеев и его ведомые еще не успели произвести посадку на своем аэродроме, как туда уже позвонили по телефону. Воины наземных частей восхищались мужеством и боевым мастерством авиаторов. А через два дня - 15 марта - командующий Ленинградским фронтом от имени Президиума Верховного Совета СССР наградил майора А. А. Матвеева и капитана А. В. Чиркова орденами Ленина, а майора П. А. Пилютова и капитана П. А. Покрышева орденами Красного Знамени. Была в этом приказе и фамилия лейтенанта Георгия Мармузова. За исключительное мужество, проявленное в бою, его тоже наградили орденом Красного Знамени.
      Именно в этот день на долю молодого летчика Федора Чубукова выпало нелегкое испытание.
      Было это так. Снова на боевое задание вылетела группа Покрышева. Снова произошел неравный бой, во время которого пришлось вертеться так, что иногда не сразу удавалось разобраться, где затянутое облаками небо, а где все еще прикрытая снегом земля.
      Федор атаковал одного гитлеровца. Но тот оказался изворотливым и хитрым. Исчезнув вдруг из поля зрения Чубукова, через несколько секунд он внезапно обрушился на него сзади. Федор почувствовал, как задрожал его самолет. В то же мгновение ногу пронзила острая боль. "Кажется, попало и мне", - проговорил он и стал осматриваться.
      Бой продолжался, и никто - ни свои, ни враги - не знал, что случилось с ним. Должно быть, даже стрелявший по нему фашист решил, что промахнулся. "Томагаук" не горел, не падал. Он только чуть отстал от машины ведущего. Видимо, этим и решил воспользоваться другой гитлеровец. Но когда он рванулся к неприкрытому сзади самолету Покрышева, Федор кинулся наперерез. Изо всех сил надавил он раненой ногой на педаль. От боли потемнело в глазах. Казалось, в ногу воткнули что-то острое и раскаленное. Хотелось отдернуть ее, снять с педали, чтобы хоть на секунду отступила нестерпимая боль. Но летчик, крепко стиснув зубы, продолжал разворот, затем прибавил газу и, выскочив к "мессершмитту" сбоку, дал по нему длинную пулеметную очередь. "Мессер" отвалил.
      От одного сознания, что ему удалось защитить командира от удара врага, Федор почувствовал себя лучше. Даже боль в ноге поутихла. Он решительно отогнал возникшую было мысль о выходе из боя. Сразу после ранения он испугался, что станет обузой товарищам, которым придется прикрывать его, вместо того, чтобы бить врага. Теперь же убедился, что может продолжать бой, и решил не докладывать командиру о ранении.
      На аэродром Чубуков вернулся вместе со всей группой. И только здесь выяснилось, что самолет его в пробоинах, а самого пилота нужно немедленно отправлять в госпиталь.
      Спустя несколько дней Федор, которого теперь никто в полку не называл новичком, прислал письмо командиру. В нем сообщалось, что операция прошла успешно, нога цела и дела пошли на поправку. К письму было приложено заявление в партийную организацию. Чубуков просил принять его в ряды коммунистов.
      Дней через десять после этого письма в госпиталь, находившийся недалеко от аэродрома, приехали члены партийного бюро полка. С разрешения врача все они пришли к раненому товарищу. Чубуков был безмерно рад встрече с друзьями, расспрашивал их о боевых делах полка, о своих товарищах.
      После дружеской беседы состоялось заседание партийного бюро. Оно проходило здесь же в палате, у койки лейтенанта. Обсуждение просьбы Федора было недолгим: члены партийного бюро единодушно проголосовали за принятие Чубукова в партию.
      Раненый летчик приподнялся и обвел товарищей благодарным взглядом. Глаза боевых друзей светились радостью. Они ободряли его и в то же время словно бы ждали от него чего-то. Охватившее Федора чувство признательности за доверие, которое оказали ему товарищи, искало выхода. Сделав усилие и подтянув раненую ногу, он приподнялся повыше и взволнованно сказал:
      - Мне бы в полк поскорее... Там дела пойдут. Я и жизни своей не пожалею, но доверие оправдаю!
      Должно быть, ему показалось, что говорит он слишком высокопарно, и товарищи могут не поверить его словам. Федор снова обвел всех взглядом и, как бы для большей убедительности, повторил:
      - Честное слово, не пожалею!
      - Верим! - за всех ответил Голубев. - Только главное все-таки не погибнуть, а победить...
      Шло время. Нелегкое боевое время. Летать приходилось много. Измотавшись под конец дня, летчики даже в столовую шли нехотя. О развлечениях в такие дни и не думали. Но в избе, приспособленной под общежитие, кто-нибудь нет-нет да и попросит:
      - Сыграй, Федя... Так, чтобы за душу взяло!
      И вот уже собираются летчики вокруг Федора Чубукова, чтобы послушать его баян, а то и спеть.
      Ведомый комэска оказался незаурядным баянистом, и товарищи все чаше обращались к нему с просьбой "сыграть для настроения". Случалось, баян появлялся и на аэродроме. Летом боевые дни долгие. Наиболее опытные летчики частенько летали до темноты. Но хотя в сумерках летали немногие, с аэродрома до конца полетов никто не уходил. Вот кто-нибудь и попросит Чубукова сыграть. Дескать, музыка поддерживает боевое настроение - даром, что ли, в пехотных и кавалерийских полках духовые оркестры по штату положены. Кто-то скажет о художественной самодеятельности. Кто-то мигом сбегает за баяном. И вот уже звучит музыка, то грустная, то веселая.
      Однажды - это было в августе сорок второго - кто-то вот так же позаботился о баяне. Только играть на нем Федору почти не пришлось - было много вылетов. Чубуков сильно устал, к тому же ему подумалось, что все-таки не очень это серьезное дело веселить людей музыкой. Вот и начальник политотдела, вручая ему недавно партийный билет, сказал: "Теперь вы член партии, и партия вправе ждать от вас больших дел". А получается, что в полку он больше всего популярен как баянист. Правда, на его боевом счету кое-что имеется. Но из шести записанных ему побед личная только одна. Размышления Чубукова прервал подошедший к нему лейтенант Федоренко, которого за лихой чуб прозвали "казаком".
      - Сыграй что-нибудь для души! - попросил он.
      - Знаешь, надоело мне "растягивать меха", - ответил ему Федор.
      - Сыграй, Феденька, очень прошу! Сыграй, не жалей сил! Если устанешь, на задание вместо тебя я могу слетать, - полушутя, полусерьезно принялся уговаривать друга лейтенант.
      Федор нахмурился и хотел что-то ответить, но в это время раздалась команда Покрышева:
      - Группа, по самолетам! Вылетаем на сопровождение бомбардировщиков.
      Чубуков резко встал, бережно поставил баян на скамейку:
      - Ладно, казак, сыграть я тебе сыграю, но на задание полечу все-таки сам. Как говорится, дружба дружбой, а табачок врозь, - и побежал к самолету.
      И вот он снова в строю истребителей.
      До цели шли спокойно. Но когда бомбардировщики стали бомбить позиции врага, в небе появились "мессершмитты". Они вынырнули из облаков, и первый из них, по всей вероятности командир, ринулся на ведущего группы истребителей Покрышева. Фашист, видимо, рассчитывал сбить с первой атаки ведущего, посеять смятение в группе прикрытия, а затем атаковать бомбардировщики.
      Но этому плану не суждено было осуществиться. Федор Чубуков, по-прежнему летавший ведомым Покрышева, опередил врага. Попав под его пулеметную очередь, гитлеровский летчик прекратил атаку и, оставив Покрышева в покое, взмыл вверх. Зато другой фашист в это время пошел в атаку на Чубукова. Федор заметил это и, круто развернув самолет, бросился ему навстречу. На какое-то мгновение гитлеровец все же опередил его.
      "Томагаук" обдало градом пуль. Однако Федор не отвернул. Он тоже открыл огонь. От пулеметной очереди, выпущенной Чубуковым почти в упор, "мессершмитт" вспыхнул и стал падать.
      Проводив его коротким взглядом, Федор машинально смахнул с лица что-то горячее. И только потом понял: в кабину бьет масло. Пули врага, выходит, не просто забарабанили по самолету. Наверное, перебит маслопровод. Что же делать? Без масла мотор долго не протянет. Но решить Чубуков ничего не успел. Прямо перед ним из облаков внезапно вывалились "мессершмитты". Их было двенадцать. Наверное, вылетели на перехват наших бомбардировщиков, но разминулись с ними. Не иначе как гитлеровцев сбил с толку дым подожженного Чубуковым "мессершмитта". Решили, что именно здесь-то и развернулся главный бой, а увидели всего лишь один советский истребитель.
      Федор стал осматриваться. Ни одного своего самолета! Пока он отбивался от "мессершмиттов", наши бомбардировщики, а с ними и прикрывавшие их истребители ушли. Он еще и еще раз обшарил небо взглядом. Но ни одного самолета своей группы так и не увидел. "Наверное, ведут бой и не могут помочь мне, - подумал Федор. - Да и бомбардировщики на произвол судьбы не бросишь".
      Чубуков понимал, что вступать в бой с двенадцатью вражескими истребителями, да еще на подбитой машине, смерти подобно. Но что делать? Уйти от них он тоже не мог. Да и скорости из поврежденного самолета не выжмешь. Волей-неволей приходилось принимать неравный бой...
      Но гитлеровцы не спешили набрасываться на Чубукова.
      "Может опасаются, как бы из-за облаков наши на них не обрушились?" подумал Федор и снова внимательно посмотрел вокруг, - не покажутся ли где свои.
      Наверное, Чубуков угадал. Ведущий группы "мессершмиттов" явно осторожничал. Сначала группа стремительно промчалась мимо одинокого "томагаука", потом обошла его по большому кругу. И только тогда от нее отделился один истребитель и пошел в атаку на Чубукова. Когда он подошел настолько близко, что вот-вот мог открыть огонь, Федор развернул "томагаук", да так резко, что фашист проскочил мимо и едва сам не очутился в прицеле. Американским самолетам недоставало тогда скорости, зато маневренность у них была отличная. Летчики, посмеиваясь, говорили, что "томагаук" может зайти в хвост самому себе.
      Но вот на истребитель Чубукова спикировал еще один "мессер". И опять Федору удалось увернуться от удара. Тогда от группы отделился третий "мессершмитт" и стал заходить в атаку на одинокий "томагаук". Чубукову удалось и в этот раз ускользнуть. Больше того промчавшийся мимо него немецкий истребитель попал под шквал огня шести пулеметов "томагаука". Этот удар оказался для него смертельным: "мессер" так и "пикировал" до самой земли.
      Ускользать от атак вражеских истребителей становилось все труднее: силы были уже на пределе, мотор тянул совсем плохо. Одному из гитлеровцев удалось все же поймать изворотливый "томагаук" в прицел. На этот раз досталось управлению - что-то случилось с рулем поворота, и машина сразу лишилась главного своего достоинства - высокой маневренности. Теперь Чубуков и его самолет превратились в настоящую мишень, расстрелять которую не составляло особого труда.
      Прыгать? Но пока он будет выбираться из кабины, фашисты исполосуют его пулеметными очередями. А если и удастся выпрыгнуть, все равно не уцелеть. Фашистские летчики всегда расстреливали парашютистов. Нет, прыгать не было никакого резона. Имитировать падение? Это, пожалуй, единственная надежда на спасение.
      Пользуясь тем, что самолет еще слушается ручки управления, Федор двинул ее вперед. Перевалившись на нос, машина стремительно понеслась к земле. Настолько стремительно, что, казалось, теперь ее уже не вывести из этого смертельного пике. Вот уже приближается лес. Еще несколько секунд, и самолет врежется в него.
      Никто из гитлеровцев не преследовал Чубукова. Да и как его будешь преследовать, если падающий "томагаук", выкрашенный в зеленый цвет, чуть ли не сразу затерялся на фоне леса. Фашисты улетели, наверняка посчитав, что сбили советский истребитель.
      Но все получилось совсем иначе. Уже над самыми верхушками деревьев Федору кое-как удалось "вытащить" машину из пике, после чего он осмотрелся, сориентировался и, не набирая высоты, прямо над лесом направился в сторону своего аэродрома.
      Большого труда стоил ему этот полет домой. Еле-еле справлялся он с подбитой машиной. Посадить ее тоже оказалось делом не простым. Но Чубуков справился и с посадкой.
      После этого августовского боя авторитет Чубукова окончательно укрепился. Но, вероятно, от того, что годами он был моложе других летчиков полка, многие относились к нему покровительственно и называли, как младшего, просто Федей. Покрышев однажды даже упрекнул товарищей:
      - Что это вы с ним, словно с маленьким. Уже давно пора величать его Федором Михайловичем.
      Этот шутливый упрек Покрышев мог бы адресовать и самому себе. Иной раз, когда разговор шел не служебный, он нет-нет да и называл своего ведомого по имени. Покрышев любил Чубукова. Любил не только за храбрость. В конце концов, смелых летчиков в полку хватало. Но Федор отличался от других. Пожалуй, больше всего командиру эскадрильи нравилась скромность ведомого. В нем не было ничего показного.
      На разборах воздушных боев комэск не раз подчеркивал, что в бою Чубуков не старается отличиться лично. Для него самое главное не собственный успех, а успех всей группы, общая победа над противником. Видимо, потому Покрышев и не желал себе лучшего ведомого, чем Чубуков.
      Пришло, однако, время, когда сам комэск сказал, что негоже Чубукову все время летать в хвосте. Пора и самому стать вожаком.
      В сорок третьем году, когда Петр Покрышев, второй раз удостоенный звания Героя Советского Союза, принял полк, его бывший ведомый стал командиром эскадрильи. Одной личной храбрости теперь уже было мало. Теперь он был ведущим. Сам командовал эскадрильей, вел ее в бой, продолжая оставаться в то же время воздушным бойцом. Стремительность воздушного боя подчас не оставляет времени для команд. И тогда все решает личный пример командира. Федору Чубукову пришлись по плечу и эти новые задачи. Ведь ему было у кого научиться точному удару по врагу, умелому маневру, взаимовыручке - он летал в паре с одним из лучших воздушных бойцов Ленинградского фронта Петром Покрышевым!
      Личный пример командира эскадрильи капитана Чубукова не раз воодушевлял летчиков. Но то, что произошло 28 марта 1944 года, стало примером поистине редчайшим. В этот день Чубуков в воздушном бою один сбил четыре вражеских самолета!
      Разговоров об этой выдающейся победе Чубукова было немало. Летчики рассказывали, что когда узнал о ней прославленный ленинградский ас Петр Андреевич Пилютов, то и он сначала удивился:
      - Ну и ну! Вот так Чубуков! А мы с ним все, как с маленьким: Феденька, Федя, а Федя съел медведя. И не одного! Надо же, в одном бою четырех порешил!
      Количеством побед Федор Чубуков не уступал уже многим асам, да и сам он имел все основания называться так. Его боевой счет был весьма внушительным: 34 самолета сбил лично и еще пять - в групповых боях. Представляя капитана Чубукова к званию Героя Советского Союза, командир полка не преминул указать эти цифры. Написал, разумеется, и о том, как он раненым продолжал бой, как один вступил в схватку с двенадцатью вражескими истребителями и сбил два самолета. Не забыл командир отметить и то, что большинство своих побед Федор Чубуков одержал в тяжелых, подчас неравных боях, к тому же многие из них на самолетах, уступавших "мессершмиттам" и "фокке-вульфам" в скорости и огневой мощи.
      Правда, не все время Чубукову пришлось летать на тихоходных "томагауках". Со временем появились самолеты куда лучше их. В сорок третьем полк уже летал на отличных "яках", от которых не так-то просто было уйти хваленым "мессершмиттам" и "фокке-вульфам". Между прочим, Федор Михайлович подчеркивает, что больше всего побед он одержал, летая на превосходном советском истребителе конструкции Яковлева. Это действительно так. Верно и то, что дело не только в боевых качествах самолетов и их вооружения. Победа в конечном счете зависит от того, в чьих руках находится боевая техника.
      Эту истину блестяще подтвердил своим личным примером в боях за Родину командир эскадрильи 29-го гвардейского Волховского истребительного авиационного полка Герой Советского Союза Федор Михайлович Чубуков.
      Т. Залесов
      Комэск Тушев
      Октябрь в Краснодаре теплый, по нашим северным меркам почти летний. К полудню солнце припекало, и мальчишки, рассыпавшиеся по берегу пруда, поскидывали форменные куртки.
      - Плывет! - звонкими голосами дружно кричат они.
      - Моя всех перегоняет, - надрывается белобрысый пострел.
      1973/74 учебный год. В 4-а классе 47-й средней школы во время уроков труда ребята смастерили модели спортивных двухкорпусных судов катамаранов, а теперь испытывали свою флотилию. И поскольку испытателям по 10 - 11 лет, энтузиазма у них хоть отбавляй.
      Потом с учителем труда Иваном Тимофеевичем Тушевым они будут мастерить сложное многооперационное изделие - огородную лейку. А к 23 февраля, годовщине Советской Армии, сделают подарки родителям, главным образом папам, - модель самолета Як-3, грозного истребителя военных лет. Почему выбор учителя пал на Як-3? Так, такая уж у него давнишняя любовь.
      Ребята будут заниматься с Иваном Тимофеевичем до восьмого класса освоят станки и уход за ними, научатся вытачивать детали, сверлить по кондуктору и разметке, фрезеровать. В один прекрасный день кто-то из них, подойдя к зеркалу, разглядит упрямо темнеющие усы, кое-кто по росту догонит учителя. А там и путевка в жизнь. Их ждут самые разные пути-дороги, но дома у каждого всегда на вечном взлете будет серебриться боевой истребитель Великой Отечественной войны Як-3...
      На Ленинградский фронт лейтенант Тушев прибыл из состава противовоздушной обороны города Баку 22 мая 1943 года и был назначен командиром эскадрильи 191-го Краснознаменного истребительного авиационного полка.
      Ровно через неделю замполит полка майор Семени", составляя политдонесение, вспомнил прибывшего: двумя сбитыми бомбардировщиками Ю-87 Тушев отметил свой переход в авиацию Ленинграда.
      В июле, перед синявинскими боями, устроена была встреча летчиков-штурмовиков с летчиками-истребителями, которые их обычно сопровождали. Неожиданно душой вечера оказался Иван Тушев. Энергичный, общительный, он быстро перезнакомился с гостями из полка штурмовиков. О себе и своих товарищах лейтенант сказал:
      - Для нашего брата истребителя зоркость в бою считаю началом начал. Вовремя увидел врага, успел взять его на прицел - значит, для твоих товарищей штурмовка обеспечена. Надо умело сочетать огонь и маневр с постоянной осмотрительностью.
      Летчики вдоволь наговорились, а перед расставанием спели чуть грустную, истинно летчицкую песню "В далекий край товарищ улетает". Прощаясь, жали руки до хруста. Хорошо запомнили друг друга, теперь будет легче взаимодействовать в воздухе.
      Вечер встречи со штурмовиками еще больше сблизил летчиков, техников и механиков эскадрильи. Они узнали, кто откуда, каким путем пришел в авиацию.
      Оказалось, что механик Алексей Нешпанов - ленинградец. Товарищи стали расспрашивать его о городе на Неве.
      Заметив большой интерес авиаторов к городу, который они защищают, комэск как-то предложил замполиту:
      - Надо бы людям показать Ленинград.
      - Разумно, - поддержал майор Семенин. - Организуйте-ка поездку в нелетную погоду. Обязательно возьмите с собой агитаторов полка. Солдаты и офицеры Должны увидеть, как живет и борется осажденный Ленинград.
      Тушев выбрал пасмурный день. С утра на кузов полуторки натянули тент, поставили там три скамьи, машине дали полную заправку и тронулись в путь. От пригородного аэродрома, где базировался полк, до города добрались быстро. Проехали мимо Финляндского вокзала, пересекли Неву и помчались по набережной к Летнему саду. При въезде на горбатый мостик мотор внезапно заглох, и это развеселило авиаторов. Они соскочили на панель поразмяться, огляделись вокруг и невольно примолкли.
      Перед ними разворачивалась суровая и величавая панорама. Над Невой висели набухшие влагой тучи. Свежий ветер гнал волну. Едва заметно покачивались темно-серые громады боевых кораблей Балтийского флота. Вдали, над Трубецким бастионом Петропавловской крепости торчали длинные стволы зениток. Набережная была безлюдна, и только перед ходившей на волне плавучей пристанью маятником шагал моряк в бушлате. На его плече дулом вниз висел карабин с непривычно черненой ложей.
      - Братцы, приметная у нас получилась остановка, - нарушил молчание Нешпанов. - Пошли к Суворову.
      Авиаторы двинулись к памятнику. Генералиссимус в образе римского воина гордо смотрел вдаль. Авиаторы медленно обошли памятник. Девушка в комбинезоне с противогазом на боку, проходившая мимо, замедлила шаг - что это они? - и вдруг поняла: экскурсия.
      - Вы откуда?.. Военная тайна? И так ясно. Какие вы загорелые, краснощекие, не то что наши блокадники. Видать, оттуда, с Большой земли.
      Послышался знакомый гудок - водитель сигналом напомнил о себе. Авиаторы поехали дальше, а девушка приветливо помахала им. Возле Исаакия притормозили. Гранитные колонны были исчирканы осколками. Недалеко от огромных дверей главного входа в мощной стене зияла пробоина от снаряда осадной пушки врага.
      До войны Нешпанов жил на Литейном. По его просьбе так проложили маршрут, чтоб он сумел заглянуть к своим домашним. В большой коммунальной квартире, густо заселенной до войны, царила пугающая тишина. Так вот почему не отвечали на его письма. Нешпанов с посеревшим лицом вышел из дома:
      - Кончилась наша семья. Осиротел, стало быть...
      - А мы? Ты что же нас позабыл? - возразил подошедший Тушев и обнял Нешпанова за плечи.
      На обратном пути проехали по Невскому. Он был суров и неузнаваем. Огромные зеркальные витрины многочисленных магазинов укрыты дощатыми защитными "карманами", заполненными песком. Из многих окон виднелись закопченные дымовые трубы печей-времянок, вторую зиму кое-как обогревавших ленинградские квартиры. Прохожих было мало. Трамваи ходили редко, но ходили!
      На углу Невского и Садовой, недалеко от действовавшего кинотеатра КРАМ (ныне "Молодежный"), несколько горожан стояли возле афиши документального фильма о разгроме фашистов под Сталинградом и живо обменивались мнениями. Авиаторы спешились, посмотрели на афишу и услышали последнюю фразу пожилого рабочего:
      - Сталинград свое слово сказал, теперь дело за нами...
      - Раздавим, папаша, фашистского гада, мокрого места не останется, громко за всех ответил Тушев.
      И тут словно прорвало. Военные и гражданские перемешались, заговорили о своем, наболевшем. Подходили люди, включались в разговор. И хотя на улице фронтового города они встретились случайно, каждый прекрасно понял каждого. К полуторке авиаторов провожала маленькая толпа. На прощание лейтенант Бежко сказал:
      - За такой город и жизни не жалко.
      Даже по скупому рассказу комэска о поездке в город замполит понял, какое огромное впечатление произвела на авиаторов встреча с ленинградцами.
      - Теперь будут еще злее драться за город на Неве, - подытожил Иван Тимофеевич.
      Из боев 1944 года старшему лейтенанту Тушеву запомнился победный бой с двадцатью вражескими бомбардировщиками, направлявшимися к нашему переднему краю под прикрытием четырех истребителей. Набрав потолок, свою четверку Тушев повел с таким расчетом, чтобы напасть на противника от солнца. Что они пока не замечены, летчик понял по четкому "походному шагу" "юнкерсов" и "мессеров" и с пикирования на большой скорости устремился в середину строя бомбардировщиков противника. За ним маневр повторили другие летчики.
      Огнем в упор почти сразу были сбиты четыре бомбардировщика, из них два изловчился сбить сам Тушев. Строй вражеских самолетов был порушен, они повернули назад. Иван Тимофеевич вывел звено из боя - свою задачу "ястребки" выполнили. Схватка оказалась настолько скоротечной, что истребители противника даже не успели изготовиться для атаки.
      Тот ослепительно солнечный день был вообще счастливым, а результаты воздушных боев - опустошительными для противника: наши "ястребки" уничтожили 15 фашистских самолетов. Этот крупный успех Советское Информбюро отметило в сводке от 16 мая 1944 года.
      Вот уже год Тушев в полку. Позади упорные бои под Синявином, мощное январское наступление, когда фашистов погнали от стен Ленинграда. За это время Тушев проявил себя не только как умелый, отважный летчик и отличный командир, но и как человек, обладающий незаурядным воспитательским даром. В напряженной сутолоке боевых будней он умудрялся не забывать и о так называемых мелочах. Обратив внимание, например, на грамотные и острые заметки в Боевом листке, подписанные механиком Шестопалько, он посоветовал автору попробовать свои силы в стенгазете части. У механика получилось. А когда Шестопалько окреп как военкор, Тушев поручил ему редактировать Боевой листок эскадрильи.
      Молодому летчику Маклецову, неистощимому на выдумку, заводному парню, комэск дал задание организовать самодеятельность. Тот не на шутку увлекся. Концерты проходили накоротке, давая зрителям, да и самим участникам необходимую разрядку.
      Тушев со знанием дела пропагандировал опыт известных летчиков фронта, их умение вести бой в различных погодных условиях. Однако говорил о них без чрезмерного восхищения, по-деловому. Этот сдержанный стиль был самым убедительным для молодых летчиков.
      Мотористам и оружейникам комэск предложил овладеть смежными специальностями. Учебу вели коммунисты-летчики, выкраивая время в коротких паузах между боевыми вылетами. Программа вырабатывалась в ходе занятий: с мотористами изучали вооружение истребителя, с оружейниками - мотор. Знания пригодились очень скоро. Когда во время наступления полк перебазировался, с самолетами удалось переправить лишь немногих специалистов. Тогда и сказалась универсальная подготовка: несмотря на ощутимую нехватку мотористов и оружейников, самолеты и вооружение были своевременно подготовлены к бою.
      ...Нельзя сказать, чтобы Тушев старался разыгрывать из себя "образцового строевика", но он без промедления обрывал любые проявления панибратства со стороны подчиненных и был строг к провинившимся. В то же время его подчиненные знали - в трудную минуту они всегда могут рассчитывать на сочувствие и поддержку командира.
      Как-то моторист сержант Малыгин совершил проступок, и Тушев наложил на него взыскание. Но этим не ограничился. Вызвал сержанта на откровенный разговор и выяснил, что его вывело из равновесия письмо жены, в котором она жаловалась на свои мытарства с получением льгот, положенных ей как жене фронтовика.
      Иван Тимофеевич посочувствовал Малыгину, но тут же пояснил, что нисколько его не оправдывает: служба - есть служба, и нарушение воинского устава не может оставаться безнаказанным. Что же касается его беды, тут он, его командир, постарается помочь. Тушин выполнил свое обещание. По его представлению командир полка майор Антон Гаврилович Гринченко и замполит Семенин обратились в районный комитет партии но месту жительства жены Малыгина, и ей сразу же была оказана необходимая помощь. А сам Малыгин убедился, что Тушев не только требовательный командир, но и отзывчивый товарищ.
      Присмотревшись получше к балагуру и затейнику Маклецову, не очень-то блиставшему боевыми успехами, Тушев пришел к выводу: у этого парня имелись неплохие задатки истребителя, но явно не хватало опыта. Иван Тимофеевич стал больше уделять внимания молодому летчику, помогал досконально изучить район полетов, подробно объяснял тактику ведения боя.
      - Возьмем нашу главную задачу - сопровождение штурмовиков и бомбардировщиков, - говорил Тушев. - Где место нашего брата истребителя? Гадать нечего - строй "ножницы". Что это за штука? Истребители прикрытия летят парами позади сопровождаемой группы, да не в кильватер, а разойдясь по высоте и непрерывно барражируя с фланга на фланг. Тут ты сможешь, не выпуская из поля зрения группу, парой выполнять самый выгодный противозенитный маневр - горизонтальный. Есть новички, которые из показной храбрости пытаются как бы не замечать зенитного огня. Ни к чему хорошему не ведет такая, с позволения сказать, храбрость. Нужно помнить, что до уровня три тысячи метров противник уверенно ведет точный огонь с прицелом по высоте. Зато куда менее поворотлив на его перенос по горизонтали. Значит, помоги противнику промахнуться, непрерывно меняй высоту, доворачивая самолет на двадцать-тридцать градусов то в одну, то в другую сторону. Прямолинейный полет, где твоя пара становится отработанной мишенью для зенитчиков противника, это липовое геройство. Ты должен использовать пилотажные качества машины и диапазон ее скоростей. У меня лично после ста боевых вылетов, а каждый второй проходил под огнем зенитной артиллерии, в машине нашлось лишь несколько пулевых пробоин. Самолеты младших лейтенантов Горбунова и Санкина также имеют единичные мелкие осколочные поражения и то полученные на бреющем полете.
      Вскоре Маклецов показал на деле, что наука Тушева пошла впрок. При выполнении задачи на прикрытие "илов" получилось так, что нашего штурмовика атаковали два "фоккера". Маклецов одного сбил, а другого обратил в бегство. На аэродроме Тушев поздравил летчика:
      - Молодец! С холодным умом и с азартом вел бой. Теперь вижу - на тебя можно положиться. - И, помолчав немного, добавил: - Хочу дать тебе рекомендацию в партию. Ты как на это смотришь?
      Потом коммунист Маклецов долго летал в паре с комэском, храбро и умело бил врага.
      На партийном собрании части майор Семенин назвал воздушным бойцом и лучшим агитатором младшего лейтенанта Николая Горбунова. Тот, покраснев от смущения, поднялся:
      - За что меня-то похвалили? Я ведь еще ученик. А учитель мой командир эскадрильи. Вот его, Ивана Тимофеевича, и хвалите.
      Тушев улыбнулся, покачал головой: "Ишь, скромник выискался! А пятую награду за него тоже, выходит, Иван Тимофеевич заработал?" И тут же напомнил себе: надо послать письмо матери Горбунова, порадовать ее успехами сына.
      Ответ матери Горбунова на его письмо Тушев с разрешения сына передал в армейскую газету. Мать писала: "Уважаемый тов. Тушев! Ваше письмо получила - сердечное Вам спасибо. Вы благодарите меня за воспитание сына-патриота. Неужели одна я - ведь его командиры вложили в это немало трудов, Красная Армия воспитала из него военного летчика. Примите же мой низкий поклон и материнскую благодарность.
      Я с радостью узнала, что мой сын представлен к пятой правительственной награде. Знаю, идет страшная война, и все-таки подумалось, что прежде, при царизме, сыну рабочего и крестьянки нечего и думать было об офицерской службе, тем паче о летной службе.
      Отцу Коли не довелось прочесть Вашего письма. Болезнь окончательно сломила его. Но умирая, он верил в своего сына и нашу Победу.
      Будьте счастливы, дорогие!
      Зоя Ивановна Горбунова".
      ...Летом 1944 года полк срочно перебросили на полевой аэродром, с зеленого поля которого чуть больше года назад Иван Тимофеевич Тушев впервые взлетел в ленинградское небо. Переброска объяснялась предстоящим наступлением наших войск на Карельском перешейке.
      Скоро наступление началось. Наши войска продвигались почти безостановочно. Противник ожесточенно сопротивлялся, но вынужден был откатываться всё дальше и дальше. Вражеская авиация прилагала все силы, чтобы помочь своим наземным войскам. Воздушные схватки следовали одна за другой. Эскадрилья Тушева редела. Поздно вечером измотанные летчики едва добирались до общежития.
      ...Усталое тело требовало сна, но переутомленный мозг бодрствовал. Тушев повернулся на бок - койка противно скрипнула, стал считать про себя. "Один, два... Тридцать... Кто выдумал детскую считалку? ...сто сорок семь... Обязан заснуть".
      В просторной комнате общежития шеренгами стояли койки. Тушев заворочался в своем углу, приоткрыл глаза: через койку, заложив руки за голову, лежал его ведомый лейтенант Горбунов.
      "Тоже мается, не спит, - подумал Тушев, - маловато нас осталось. Когда прибудут самолеты и пришлют пополнение?.."
      Противнику удалось уцепиться за гряды холмов, тянувшихся вдоль берега реки Вуоксы. Он приспособил для обороны глубокие траншеи, которые остались с военной зимы 1939/40 года.
      Наши оказались в низине, поросшей мелколесьем. Бомбардировщики противника, выскакивая из-за холмов на малых высотах и потому не особенно страшась зенитного огня, могли наносить бомбовые удары по низине, словно на полигоне. Но у них это редко выходило, ибо залегшую пехоту плотно прикрывала эскадрилья Тушева.
      Противника сбросили с холмов в конце июля, после ожесточенного штурма, и он закрепился на противоположном берегу Вуоксы. Советским войскам предстояло форсировать реку. Тут надежный заслон с воздуха становился одним из решающих условий успеха.
      Людей в эскадрилье осталось мало. Трое летчиков вот-вот должны вернуться из госпиталя. А пока в строю оставалась одна пара Тушев Горбунов, да на отдельные задания с комэском вылетал штурман полка майор Трофим Афанасьевич Литвиненко.
      Боевые полеты велись в течение всего длинного светового дня. То нужно было сопровождать на штурмовку "илы", то обстрелять вражеский аэродром. Однако невзирая на летную нагрузку, главной заботой Тушева оставалось патрулирование в районе Вуоксы.
      ...Считалка не помогла. Иван Тимофеевич, так и не заснув, закурил с досады. Дверь приоткрылась, и в комнату тихо вошел офицер с маленьким фанерным чемоданом, окинул взглядом шеренги коек, прикидывая, где определиться.
      - Занимай любую, - громко сказал Тушев. - Теперь будет веселее. Правда, Коля?
      Горбунов присел на своей койке.
      - Младший лейтенант Рожников, прибыл для дальнейшего прохождения...
      - Ну и правильно сделал, что прибыл. Как раз есть свободная машина, с живостью отозвался Тушев.
      Немного поговорили. Иван Тимофеевич ругнул тесноватый аэродром, на котором тогда базировался полк. Горбунов рассказал про последнее письмо от матери.
      - Приказываю спать, - спохватился Тушев и демонстративно отвернулся к стене.
      "Двадцать четыре... пятьдесят восемь. Пойти к сестрице Наде за таблеткой? Ого, второй час, а в пять подъем... Вот сиганут наши за Вуоксу, а дальше у врага нег серьезных укреплений. М-да, маловато нас... Эх, пушку бы какую пристроить дополнительно, все же мощь огня..."
      Тушев неслышно встал, оделся, набросил на плечи теплую куртку и прошел через коридор к инженеру полка Турунову. Растормошил его, спящего.
      - Сумеешь приспособить по пушке под крыльями самолетов?
      Инженер, приехавший накануне с ремонтной базы и крепко спавший с дороги, взъерошил волосы:
      - Почему-то дикие проекты у тебя рождаются исключительно по ночам. Кто позволит изменять конструкцию?
      - Ну, ну, затарабанил. Маловато нас. Значит, нужно усилить вооружение каждой машины.
      - Ладно, я обвешаю пушками твой американский "киттихаук", и если он после вообще взлетит, ты должен сообразить, к чему это приведет в бою.
      - Убедил. Пушки отставить. Давай хотя бы по два реактивных снаряда на брата.
      - Сам знаешь, нет сейчас на складе эрэсов. Нет-ту-ти. Понял?!
      - Умри, а достань! У штурмовиков попроси.
      - Табачку на цигарку я могу попросить. А эрэсы...
      - Помни, Турунов, если завтра нас посбивают, тяжкий грех ляжет на твою совесть!
      - Постой, пойдем к штурмовикам вместе.
      - Э-э, нет! Это уже не мое дело. Мне положено отдыхать.
      Тушев вернулся в комнату, разделся, лег, прислушался, - ребята уже похрапывали. Вдруг он почувствовал, как тонет. Место глубокое, дна все нет и нет, а вода мягкая, мягче пуховой перины.
      Когда его сильно потрясли за плечо, он проснулся и беспомощно замотал головой, будто у него склеились веки.
      - Ну, комэск, и здоров ты спать, - Турунов в комбинезоне и фуражке навис над ним. - Играй подъем летному составу.
      По аэродрому стелется матово-белый туман раннего рассвета. Летчики и инженер подошли к машинам, осмотрели крепление реактивных снарядов под крыльями. На краю летного поля показалась прихрамывающая фигура штурмана полка майора Литвиненко. Тушев улыбнулся.
      - Трофим Афанасьевич сделает последнюю ревизию.
      Литвиненко придирчиво проверил крепление, удовлетворенно хмыкнул:
      - Шуганем Гитлера. Четверо и полетим. Тушев, командуйте группой.
      Взвыли моторы "киттихауков". Четверка разок проутюжила аэродром летчики примерились. Потом отправились завтракать. Во время завтрака поступило сообщение: наши форсировали Вуоксу. Прикрывая переправу с воздуха, надо было поддержать продвижение наземных войск. По машинам разошлись в отличном настроении.
      Над Карельским перешейком плыли похожие на вату облака. Чем ближе к Вуоксе, тем гуще ватные островки. Четверка истребителей шла наперехват вражеских бомбардировщиков. Осматриваясь, Тушев обратил внимание на огромное кучевое облако.
      "Тут повертимся, место для засады как раз", - решил он.
      - "Фоккеры" справа! - прозвучал в шлемофонах голос Горбунова.
      "Мы первые заметили, уже хорошо", - подумал Тушев, вглядываясь в приближающиеся точки. Навстречу летели восемь "юнкерсов" в сопровождении четырех "Фокке-Вульфов-190". По команде Тушева наши самолеты выскочили из-за кучевого облака и построились в линию фронтом к противнику.
      "Фоккеры" изготовились к атаке. На встречных курсах расстояние между нашими и вражескими самолетами сокращалось отчаянно быстро. Когда остался примерно километр, то есть никак не меньше двух-трех секунд полета до принятой тогда дистанции боя, Тушев крикнул:
      - Пошел!
      - Бей фашистов! - отозвался Литвиненко. Летчики привели в действие пусковые устройства, и восемь огненных стрел устремились в сторону самолетов врага. Ракеты были установлены на дистанционный взрыв, и от детонации один бомбардировщик развалился в воздухе.
      Эффект залпа реактивного оружия превзошел ожидания. Вражеские бомбардировщики круто изменили курс с явным направлением в свой тыл, а "фоккеры", выжимая максимальную скорость, бросились врассыпную. Инерция страха перед ракетами ощущалась и в последующие дни патрулирования над Вуоксой: завидев нашу четверку, строящуюся в линию, фашисты без боя немедленно уходили за горизонт.
      В начале осени 1944 года полк сражался на Севере. К тому времени личный состав был укомплектован, и летали уже не на "киттихауках", а на Ла-5. Ведомым у капитана Тушева был теперь младший лейтенант Иван Серебряков. Весельчак на земле, старательный в бою, он многому научился у своего бывалого командира и прежде всего - слетанности. Серебряков на деле усвоил наставления комэска:
      - Ты летишь крыло в крыло со мной, по малейшему движению моей машины должен предвидеть, какой я готовлю маневр. Плохая мы пара, если ты будешь пилотировать по одним радиокомандам ведущего. А при плотной слетанности ведомый чувствует летный почерк ведущего, как движения собственного тела. Добьемся такого, - и наша пара непобедима.
      В полку на равных с летчиками-мужчинами летала девушка - младший лейтенант Аполлинария Зенкова. Имя у нее было неудобное, характер - тоже. Ее надо было понять: как-никак в сугубо мужском строю. К характеру притерпелись, а вот имя так и не приняли, и сам собой объявился позывной "Верка". С этим позывным она и летала.
      Шли бои за Салмиярви. Тушев вел звено сам в паре с Серебряковым, а Рожников - с "Веркой". Четверка патрулировала над своими войсками. "Верка" первая увидела восемь бомбардировщиков Ю-87, которые в сопровождении четырех "фоккеров" летели бомбить наши наступающие части. Истребители противника попытались связать боем Ла-5. Искусным маневром Тушев вывел четверку из-под удара "фоккеров". Он спешил выполнить задание - сорвать налет бомбардировщиков.
      С высоты 1000 метров комэск пошел в атаку на переднего "юнкерса", но из-за большой скорости "лавочкина" проскочил мимо. Вражеский стрелок дал очередь и повредил хвост самолета Тушева. Уже отворачивая, "Юнкерс" попал под огонь пушек истребителя; Комэск, не мешкая, поймал его в прицел и сбил.
      Подоспели "фоккеры", и пара их атаковала Тушева. Несдобровать бы ему, если б не Серебряков, закрывший своего ведущего. В следующие секунды Серебряков и Рожников подожгли один из вражеских истребителей, а "Верка", прикрывая товарищей, огнем отогнала остальных.
      Свою задачу в этом бою "ястребки" выполнили, потому что вражеские бомбардировщики, так и не достигнув расположения наших войск, сбросили бомбы в озеро. Схватка звена советских истребителей с дюжиной фашистских самолетов завершилась в нашу пользу. В этой схватке капитан Тушев сбил пятнадцатый самолет врага.
      Баку - Ленинград - Петсамо - длинный был путь у Тушева. А вот итог его пути: 534 боевых вылета, 44 воздушных боя, 15 сбитых самолетов противника 9 бомбардировщиков, 2 разведчика и 4 истребителя. Эскадрилья под командованием Тушева произвела 1415 боевых самолетовылетов, сбила 52 вражеские машины. Потери эскадрильи - 8 летчиков.
      Капитану Ивану Тимофеевичу Тушеву присвоено звание Героя Советского Союза. В Указе Президиума Верховного Совета СССР от 2 ноября 1944 года его имя стоит рядом с именами лучших летчиков Ленинградского фронта Т. А, Литвиненко, В. И. Митрохина, И. С. Леоновича, С. Т. Кобзева.
      Летом 1973 года Иван Тимофеевич на рейсовом самолете, разумеется, как обычный пассажир прилетел в Ленинград. С городом пришлось знакомиться почти заново. Часами он бродил по улицам. Постоял у памятника Суворову, припомнив ту, военного времени, "экскурсию". Объездил бесконечные кварталы новостроек, подступающие к станции Девяткино, откуда до взлетного поля военных лет, считай, рукой подать.
      Через несколько дней в гостинице дежурная по этажу, возвращая документы Тушева, удивилась:
      - Уезжаете, а хотели погостить...
      - Переезжаю, - улыбнулся Тушев.
      На станции Татьянино, близ Гатчины, его встретил сухощавый седеющий человек. Обнялись. Это был Иван Дмитриевич Серебряков, бывший ведомый Тушеза, теперь заместитель редактора городской газеты "Гатчинская правда". К нему и "переехал" Тушев. Бывшие военные летчики нашли что вспомнить... Однако час расставания наступил.
      - Теперь домой, Иван Тимофеевич?
      - Нет, полечу в Крым.
      - ?
      - Надо навестить "Верку". Просила.
      Тушева встретила вся большая семья Аполлинарии - муж, бывший механик ее самолета, дети и внуки, уже довольно резвые ребятишки. Комэска водили по виноградникам, угощали молодым вином, требовали рассказов о боях. Когда собрался уезжать, провожала одна Аполлинария, - так захотел Тушев.
      К станции шли медленно и не успели оглянуться, как их нагнали густые свинцово-серые тучи. Теплый дождь полил сразу, будто где-то подняли заслонку. Укрыться было все равно негде, поэтому они спокойно продолжали путь.
      - Нелетная погода, - заметила "Верка".
      - Была, - возразил Иван Тимофеевич. - Слушай! Прислушались: сквозь шум дождя в невероятной выси тонко пел сверхзвуковой.
      - Была когда-то нелетная, - повторил Тушев.
      С. Юхнов
      Командир эскадрильи "Ленинград"
      Имя Героя Советского Союза летчика Николая Антоновича Клочко в годы войны было широко известно фронтовикам. Писали о нем и его товарищах "Красная звезда", многие другие газеты, выходившие в ту пору. Однажды, листая старую подшивку центральной военной газеты, я прочел следующие строки:
      "Вчера группа бомбардировщиков "Петляков-2" под командованием гвардии капитана Клочко произвела налет на скопление железнодорожных эшелонов противника на станции Н.
      Несмотря на яростный огонь зениток, летчики точно вышли на цель и обрушили весь бомбовый груз на сосредоточение вражеских эшелонов. От метких попаданий в воздух полетели щепы разбитых вагонов. Возник большой очаг пожара, видимый на несколько десятков километров".
      Эта маленькая заметка рассказывала лишь об одном боевом вылете бомбардировщика Клочко. А было у него таких триста пятьдесят.
      Люди, с которыми мне довелось встречаться через десятки лет после окончания войны, рассказывали о Николае Антоновиче буквально легенды. Однажды генерал-майор авиации запаса М. Н. Колокольцев, вспоминая боевые годы, говорил:
      - Командир эскадрильи Клочко был у нас в полку опытнейшим летчиком. Человек удивительной смелости, безудержной отваги и умной расчетливости. Учитывая все эти его качества, именно ему поручал я самые ответственные задания. В ту пору сложным участком на нашем фронте была дорога Псков Луга - Ленинград.
      Так вот, контроль за этой дорогой, срыв вражеских перевозок был поручен эскадрилье Клочко. Немало там она уничтожила живой силы и техники врага.
      Через несколько лет на одной из встреч генерал-лейтенанта авиации в отставке А. П. Андреева с молодежью я слушал его воспоминания. Генерал рассказывал о боевых делах 34-го гвардейского полка, входившего в состав дивизии, которой он командовал. И опять звучало имя Клочко.
      - Двадцать один Герой Советского Союза вышел из этого полка, вспоминал генерал Андреев, - шесть из них - воспитанники Клочко. У этого летчика удивительно сочетались личная храбрость, профессиональное мастерство, талант командира-наставника. Ведь ясно, что при атаке вражеских истребителей нужна одна тактика, при зенитном обстреле - другая. Николай Клочко был отличным тактиком и, видимо, поэтому его эскадрилья несла наименьшие потери.
      Я много слышал об этом человеке, и именно поэтому искал с ним встречи. Хотелось услышать от него самого все, что мог вспомнить ветеран. Узнать, как воевала эскадрилья, которую в те годы называли эскадрилья "Ленинград". Он командовал ею. Она была уникальна, единственная в своем роде.
      И мы встретились. В обычной ленинградской квартире, в новом районе города, который защищал в суровые годы войны прославленный летчик.
      Заново переживая события тех дней, Николай Антонович рассказывал о том, что сохранила его память на всю жизнь.
      - Вынырнув из-за облаков, я бросил самолет в пике. Только так могли мы бомбить батареи гитлеровцев, установленные на Синявинских высотах. Их необходимо было подавить. Отсюда фашисты обстреливали Ленинград, Морозовку, Дубровку, Дорогу жизни. Отсюда били они по маленькому пятачку земли Орешку, где за крепостными стенами с самого начала блокады отражало натиски врага небольшое подразделение... Мой штурман Николай Теренков точно вывел самолет на вражескую батарею. Мы успели отбомбиться. И я видел, как взметнулись столбы разрывов на месте немецких орудий. На выходе из пикирования меня что-то ударило в лицо...
      - Потом, - продолжал рассказ Николай Антонович, - Коля Теренков рассказал мне, что увидел, как я повис на штурвале, что лицо мое залито кровью. Он сам вывел самолет из пикирования. Взял штурвал на себя. Машина пошла прямо. Рядом продолжали разрываться снаряды. Но Теренков не мог развернуть самолет потому что я тяжестью тела продолжал давить на педали. Успокаивало штурмана лишь то, что бомбить мы заходили в направлении своей территории. Откуда-то, как будто издалека, я услышал голос: "Командир! Командир! Очнись!" Попытался открыть глаза, но увидел только розовую завесу. Провел рукой по лицу, смахнул кровь. Сквозь розовый туман различил лицо штурмана и услышал его вопрос: "Посадишь самолет?" Кивнул головой, потому что отвечать не было сил. Не помню, как, но посадил машину. И потерял сознание.
      Клочко очнулся в госпитале. Видавшие виды военные врачи поражались, узнав, что летчик после тяжелого ранения смог посадить самолет.
      Но так было. И, наверное, не могло быть иначе, ибо вся предыдущая жизнь готовила его к этому подвигу.
      Он родился в 1907 году в деревне Воронеж Сумской области, в семье крестьянина Антона Корнеевича Клочко. Мать после родов умерла, и Антон Корнеевич один подымал детей. А началась первая мировая война - забрали отца в солдаты. Потом была гражданская война и когда после тяжелой контузии красноармеец вернулся домой, он увидел двух повзрослевших сыновей. Старший - Егор и младший - Николай уже работали. Не отец за ними, сыновья за отцом ходили, поили, кормили, одевали. Ну, а когда отец поправился, семья из трех мужиков зажила нормально.
      Четырнадцатилетним мальчишкой ушел Николай в соседний хутор Михайловский учеником слесаря на рафинадный завод. В 1924 году вступил в комсомол. А через год подался в Донбасс. Был на шахтах и лампоносом, и запальщиком, и десятником.
      В сентябре 1929 года призвали его в армию. Направили в Ленинградскую летно-техническую школу. Только учеба в школе была короткой. Пять месяцев проходили курс молодого бойца, а на шестой подняли по тревоге, посадили в вагоны и отправили на выполнение специального задания.
      В школу вернулся Николай Клочко в конце 1930 года. Отсюда его, уже опытного бойца, направили в Харьковское училище летчиков и летчиков-наблюдателей.
      - Постигать летную науку, прямо скажем, было мне нелегко, - продолжал рассказ Николай Антонович, - за плечами всего пять классов сельской школы. Так что приходилось, как говорится, корпеть над учебниками. В тридцать третьем закончил училище и направили меня в Ленинградский корпус противовоздушной обороны.
      Потом был советско-финляндский конфликт.
      Об этом времени мой собеседник рассказывал скупо. Видимо, мало сохранила память. Как ни пытался я расспросить Николая Антоновича о его первых бомбовых атаках, ничего у меня не вышло. Так и не узнал, за что же он был награжден орденом Красной Звезды. Первым его боевым орденом.
      Зато навсегда в память врезалась Великая Отечественная война.
      24 июня 1941 года заместитель командира эскадрильи старший лейтенант Клочко повел своих товарищей на первую бомбардировку вражеских войск.
      - Над Островом, только мы разбомбили танковую колонну, атаковали нас фашистские истребители, - рассказывает Клочко. - Казалось, ушли мы от них. И тут разрывной пулей я был ранен под левую лопатку. До сих пор удивляюсь, откуда сила взялась, чтобы одной рукой довести машину до своего аэродрома.
      Второй раз Николай Антонович был ранен в сорок втором году. Осколок до сих пор сидит в шее. Кусок металла в человеческом теле. И сейчас, через три с лишним десятка лет, он дает себя знать. А тогда, во время войны? Во время полетов? Ведь Клочко летал с этим осколком, который медики не рискнули вытаскивать.
      Но летчик встал в строй, как и тогда, после ранения в августе сорок третьего, когда врачи хотели удалить левый глаз. А пилот отказался от операции. И, несмотря на значительную потерю зрения левого глаза, вернулся в бомбардировочную эскадрилью. И продолжал совершать свои ратные подвиги. Громил врага на земле и в воздухе. Полторы тысячи тонн авиабомб сбросила эскадрилья Клочко на фашистов. Она уничтожила железнодорожных эшелонов с живой силой и техникой, 13 складов с боеприпасами и горючим, бомбила танки, автомашины, подавляла огонь артиллерийских и минометных батарей. Свыше 70 самолетов с паучьей свастикой на крыльях не смогли подняться с аэродромов, 10 вражеских машин были сбиты в воздухе.
      Начиная с весны 1944 года эскадрилья, которой командовал Николай Антонович Клочко, вылетала на самолетах Пе-2, на фюзеляже которых выделялся белый рисунок: справа - силуэт В. И. Ленина на броневике, слева - "Медный всадник", посередине - Адмиралтейский шпиль и слово "Ленинград".
      - В начале мая 1944 года, - вспоминает Николай Антонович, - вызвал меня командир нашей дивизии генерал А. П. Андреев. Подготовься, говорит, со своей эскадрильей принимать подарки ленинградцев. Откровенно говоря, я сразу не понял, в чем дело. Во время войны мы часто получали от ленинградцев разные подарки. Даже в самые тяжелые блокадные дни привозили нам посылки, собранные изголодавшимися, измученными жителями родного города. А тут вдруг сам генерал распоряжается приготовиться к приему подарков. Вместе с генералом вся эскадрилья направилась на аэродром. Здесь мы увидели десять новеньких самолетов с эмблемами Ленинграда.
      Выступая на митинге, я пообещал ленинградцам, что эскадрилья будет громить фашистов в их логове. И мы сдержали слово.
      Я никогда не забуду, как во время одного из вылетов мой штурман передал: "Под нами Германия". Мы долго ждали этого момента. Шли к нему сквозь кровь и смерть. Почти у каждого из моих товарищей война унесла близких и родных. Погиб и мой старший брат, Егор, командир орудия. За все наше горе мы пришли сюда отомстить тем, кто вверг мир в пучину войны... Прорвавшись сквозь плотный зенитный огонь, эскадрилья "Ленинград" обрушила свой смертоносный груз на аэродром Нойтиф. Шестнадцать вражеских самолетов превратились в груды обломков.
      Утром 9 мая 1945 года, в светлый День Победы Николай Антонович Клочко вновь поднял в воздух эскадрилью "Ленинград". Она шла на уничтожение вражеской группировки, скрывшейся в лесах Восточной Пруссии и продолжавшей оказывать сопротивление. И, как всегда, задание командования было выполнено.
      "...За ваш геройский подвиг, проявленный при выполнении боевых заданий командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками..." - так сказано в грамоте Президиума Верховного Совета СССР о присвоении Николаю Антоновичу Клочко звания Героя Советского Союза. Золотую Звезду и орден Ленина ему вручали в развалинах Кенигсберга.
      Золотая Звезда, орден Ленина, четыре ордена Красного Знамени, орден Александра Невского, два ордена Красной Звезды, боевые медали украшают грудь ветерана. В 1970 году к боевым наградам прибавилась юбилейная Ленинская медаль. Она за труд. В 1954 году Герой Советского Союза подполковник Николай Антонович Клочко уволился в запас. Сейчас он в отставке. Все эти годы в различных аудиториях появляется этот пожилой, невысокого роста, энергичный человек. Он учит молодежь служить Родине так же беззаветно, как служили ей герои Великой Отечественной, летчики эскадрильи, которая с гордостью пронесла на бортах своих боевых машин славное имя великого города.
      Г. Шарпило
      Крепче металла
      Информационная программа "Время" заканчивалась.
      - Сегодня на Харьковском тракторном заводе состоялся митинг, посвященный сорокапятилетию предприятия, - объявил диктор. - Передаем репортаж о митинге.
      Алексею Никитовичу хорошо помнятся годы первой пятилетки. Тогда печать почти ежедневно сообщала о завершении крупнейших строек. И среди них Харьковского тракторного, с которого сейчас ведут телепередачу.
      Выступают знатные производственники. И вдруг...
      - Слово предоставляется бывшему харьковскому тракторостроителю Герою Советского Союза генерал-майору авиации Николаю Ивановичу Свитенко.
      Неужто он, наш батя? Ну конечно же!
      Алексей Никитович придвинулся к телевизору поближе.
      Все такой же статный и бравый, батя ты наш дорогой. А ведь прошло тридцать лет. Но память сохранила подробности того времени так, словно все происходило вчера.
      И прибытие в полк. Восхищение, вызванное рассказами о подвигах летчиков полка, и в том числе командира. И первые боевые вылеты. И штурмовки вражеских целей под огнем зениток и пулеметов. И многое-многое другое.
      Давно окончилась программа "Время". Сын переключил телевизор на вторую программу. Идет какой-то фильм. Кажется, детектив. Алексей Никитович смотрит, но никак не может уловить смысла происходящего.
      Трудно отвлечься от нахлынувших воспоминаний. Ой, как трудно!
      Когда в сорок третьем они, "зеленые авиаторы", пришли в 15-й гвардейский штурмовой полк, подполковник Свитенко беседовал с каждым из них, каждого расспросил о его пути в небо, каждому нашел что сказать таксе, что имело отношение именно к нему, этому человеку.
      Узнав нехитрую биографию Алексея - школа, аэроклуб, служба в армии, командир дружески обнял его за плечи и сказал:
      - Вы в авиации, можно сказать, старик. Не сомневаюсь, станете первоклассным воздушным бойцом.
      Кто-то из товарищей, присутствовавших при разговоре, услышал это слово. Так и пошло по полку - "старик" и "старик". Более тридцати лет прошло с тех пор, а как письмо - так "старик".
      Вот и Сергей Потапов, с которым вместе прибыли тогда в полк, начинает письма словами: "Привет старику от одесского Гражданского воздушного флота". И Володя Алексенко не забыл ввернуть это словечко: "Что ты думаешь, старик, если очередную встречу однополчан в Ленинграде проведем в 1978 году? Соберутся ветераны 15-го гвардейского. Пройдем по местам, где рождалась и крепла боевая слава полка. Вспомним тех, кто не дожил до светлого Дня Победы, кого не будет с нами".
      Хоть и назвал его командир стариком, но в авиационных делах ему было тогда далеко до "старика". Верно, в авиацию он пришел еще до войны. Только служил не в летном подразделении, а в наземных войсках. В батальоне аэродромного обслуживания. Это уже во время войны он стал курсантом Чкаловского авиационного училища.
      Но и после окончания училища до фронта добрался не скоро. Техника, на которой они обучались, к тому времени уступила место другой - новой, более совершенной. И потому их после выпуска направили в запасной авиационный полк.
      - Будете переучиваться! - сказали им.
      - Раз надо - будем! - ответили они, хорошо понимая, что военное дело не стоит на месте. Хотя, по правде говоря, уже считали себя заправскими авиаторами и безудержно рвались на фронт.
      К тому времени в советских Военно-Воздушных Силах появились новые самолеты. И среди них Ил-2 - штурмовик известного советского авиаконструктора Сергея Владимировича Ильюшина.
      Вот эту машину и предстояло освоить молодым летчикам.
      В напряженной учебе проходили дни, недели, месяцы. Уже были разгромлены фашисты под Сталинградом. Жестокие воздушные бои завязывались в небе над Кубанью.
      Проводя занятия с молодыми летчиками, инструкторы старались широко популяризировать опыт выдающихся мастеров воздушных боев на Кубани Александра Покрышкина, братьев Дмитрия и Бориса Глинка и других. Особенно тщательно изучались боевые действия, в которых участвовали экипажи штурмовиков.
      Всеобщее восхищение вызвало, например, газетное сообщение о том, как экипаж самолета Ил-2 в составе летчика младшего лейтенанта Рыхлина и воздушного стрелка сержанта Ефремова, атакованный четырьмя фашистскими истребителями, в неравном бою сбил две вражеские машины. Тяжело раненный летчик Рыхлин сумел довести поврежденный самолет до своего аэродрома и благополучно приземлился.
      - Молодцы, ребята! Вот как воюют! А мы здесь загораем, - говорили молодые летчики.
      - Враг злобный, хитрый и опытный. Одной смелостью его не возьмешь, отвечали инструкторы и вновь и вновь выпускали их в тренировочный полет на ставших уже легендарными "илах".
      Если говорить по правде, и сами инструкторы, среди которых было немало повоевавших и попавших в запасной полк после ранения воздушных бойцов, душой были там, на фронте. Это и понятно: разве может человек, освоивший боевую авиационную технику, сидеть в такое тяжелое для Родины время в глубоком тылу и спокойно дожидаться, когда придет его час! Да и придет ли он?
      Вот почему у командира полка на столе то и дело появлялись рапорты с просьбой, а иной раз и с категорическим требованием отправить в действующую армию. И на каждом из них появлялась резолюция: "Продолжать освоение боевой техники".
      Наконец подошел и их черед. Случилось это в июле сорок третьего года, когда началась одна из крупнейших операций Великой Отечественной войны.
      Из запасного авиационного полка на новеньких "илах" одна группа молодых летчиков-штурмовиков была направлена на Курскую дугу. Другая группа, и в ее составе Алексей Дерябин, направлялась на Ленинградский фронт.
      Итак, молодые летчики летят на фронт.
      По дороге сделали посадку невдалеке от Волховстроя. Сюда за ними прилетел представитель гвардейского авиационного полка. И хотя он был старше их по возрасту, и по званию майор, и, судя по орденам на груди, повидавшим виды боевым летчиком, молодые не удержались от улыбки. Еще бы! Майор прилетел на По-2, а у них - Ил-2!
      Им и невдомек было, что каждая боевая машина под Ленинградом - на вес золота.
      Конечно, когда По-2 приземлился и, подрулив, встал в ряд со штурмовиками, удержаться от улыбки было трудно. По-2 - ткань да фанера. А у Ил-2 - броневая защита двигателя и кабины летчика, мощное пулеметно-пушечное и бомбардировочное вооружение, эрэсы, двигатель в 1600 лошадиных сил. И, естественно, скорость не чета "небесному тихоходу".
      Посыпались реплики, шутки. А майор Дубовой смотрит на молодых летчиков и тоже улыбается. Радуется, что прибыло пополнение. С каждым за руку поздоровался, познакомился, расспросил о настроении, здоровье. Потом рассказал о Ленинграде, обстановке на Ленинградском фронте, о родной части отзывался с большой гордостью.
      - В боевом полку будете служить! Прилетим, - увидите, какие у нас замечательные ребята!
      На следующий день прибыли к месту назначения.
      Встречать их вышли все авиаторы во главе с командиром - гвардии подполковником Свитенко.
      На всю жизнь запомнился Алексею Дерябину тот день. Та незабываемая, волнующая минута приобщения к семье авиаторов-фронтовиков.
      С восторгом смотрели новички на бывалых воинов. Многие летчики Григорий Мыльников, Владимир Алексенко, Евгений Кунгурцев и другие, несмотря на молодость, успели побывать не в одном жарком воздушном бою. Грудь их украшали боевые награды. Ими гордились, им подражали, у них учились мастерству.
      Особенно большим авторитетом пользовался командир части Николай Иванович Свитенко. До этого он воевал в истребительном авиаполку. Мужеством и отвагой заслужил там высокое звание Героя Советского Союза. После назначения в новый для него полк быстро освоил боевую технику и тактику штурмовика. И теперь, когда на штурмовку вылетали всем полком, он, как и подобало командиру, шел впереди, давал сигнал: "Делай, как я!"
      Тяжелый и опасный труд воздушного бойца у молодых летчиков начался с первого дня пребывания в части.
      В те дни Ленинградский фронт готовился к Синявинской операции. Штурмовая и бомбардировочная авиация вела работу по уничтожению вражеских аэродромов, складов боеприпасов, позиций артиллерии и в том числе дальнобойной, обстреливавшей Ленинград.
      Ежедневно группами в четыре - шесть самолетов вылетали на штурмовку целей. Обычно такие группы возглавляли командиры эскадрилий Мыльников, Алексенко, Кунгурцев, Павлюченко и другие опытные летчики, побывавшие во многих жестоких схватках.
      Алексея Дерябина определили на машину с номером "14" в эскадрилью, которой командовал гвардии капитан Павлюченко. Кавалер двух орденов боевого Красного Знамени, смелый, волевой офицер и в то же время мягкий, душевный человек, Федор Митрофанович располагал к себе каждого, кому довелось с ним служить. Кажется, не было такой свободной минуты, когда бы его не окружали сослуживцы.
      Надо же случиться такому совпадению, что в эскадрилье Федора Павлюченко, человека рослого, широкоплечего, как говорится, косая сажень в плечах, почти все летчики, в том числе и Алексей, были невысокого роста. Полковые остряки прозвали их "павлючатами".
      В конце июля "павлючата" вылетели на штурмовку фашистской дальнобойной артиллерия в районе поселка Володарский. Группу вел комэск Павлюченко. Заместитель командира эскадрильи гвардии лейтенант Петр Кизинков приказал Алексею Дерябину - это был первый вылет молодого летчика - идти за ним, действовать, как он.
      Над целью "илы" были встречены сплошной стеной зенитного огня. Преодолевая чувство смертельной опасности, Алексей старался в точности повторять действия Кизинкова. Пристально всматривался туда, где должна находиться цель, и, ничего не разглядев, вслепую сбросил бомбы, расстрелял эрэсы, вел огонь из пушки.
      Так продолжалось некоторое время еще в нескольких вылетах. И вдруг как-то неожиданно все встало на свое место. Алексей стал ясно различать цели, выбирать наиболее выгодную точку сбрасывания бомб, начало крутого пикирования.
      Однажды, выслушав после очередного боевого вылета обстоятельный доклад Алексея о том, что он видел и как действовал, комэск сказал:
      - Становитесь, Дерябин, настоящим воздушным бойцом. - И приказал: Установите фотоаппарат. Будете производить съемку результатов штурмовки.
      Теперь, вылетая на задание, Алексей не забывал включать дублер, приводивший в действие установленный в левой гондоле шасси фотоаппарат.
      Когда после возвращения на аэродром рассматривали снимки, на них были отчетливо видны разбитые танки, горящие эшелоны, искореженные паровозы и вагоны. Снимки свидетельствовали о высоком боевом мастерстве штурмовиков эскадрильи гвардии капитана Павлюченко, помогали анализировать каждый вылет, учитывать ошибки, уточнять расположение целей и всей системы вражеской обороны.
      15 сентября сорок третьего года полк в течение четырех часов штурмовал вражескую боевую технику и живую силу в районе Синявина.
      В этот день Алексей Дерябин впервые не вернулся с задания. Во время штурмовки вражеской обороны у его "ила" зенитным огнем была отбита часть левой плоскости. Алексей пытался удержать самолет в горизонтальном положении, дотянуть до аэродрома. Но из этого ничего не получилось, и он вынужден был совершить посадку на ровной площадке у Ладожского озера. Там находились огневые позиции артиллеристов. Снижаясь, Алексей увидел вышедшего из землянки солдата, который и не подозревал, что мог неожиданно попасть под колеса приземлявшегося самолета.
      - Чертушка, сейчас сшибу! - только и успел крикнуть Алексей. Он крепко нажал на штурвал, резко отвернул в сторону. Машина накренилась, перекувырнулась и метров с десяти грохнулась "а землю.
      Прибежавшие к месту аварии солдаты извлекли из-под обломков самолета летчика и стрелка-радиста. У гвардии старшего сержанта Николая Соколова оказался перелом ноги. Его отправили в медсанбат. Лейтенант Дерябин отделался сильным ушибом. "Контузия легкого", - сказал главный врач медсанбата.
      Алексей связался с полком. Вечером за потерпевшим аварию экипажем пришла автомашина. А через неделю Дерябин снова вылетел на штурмовку. Только на этот раз рядом с ним вместо Николая Соколова летел Константин Пелевин.
      В январе сорок четвертого, когда Ленинградский и Волховский фронты вели бои по снятию блокады города на Неве, его сбили во второй раз.
      Они возвращались после штурмовки. И где-то над Колтушами их атаковали "мессершмитты".
      Советские летчики приняли бой. Самолет Дерябина стали преследовать двое фашистов. Пулеметными очередями они пробили масляную и водяную системы. Пришлось выйти из боя.
      Он сумел посадить самолет на полотно железной дороги у станции Обухове. И летчик, и стрелок были целы и невредимы.
      - Счастливым родился! - говорили однополчане.
      - А что, Никитич, у вас в семье все такие везучие?
      Казалось, ему действительно везло. А что касается семьи...
      Как и всем советским людям, война принесла немало горя семье Никиты Степановича Дерябина, колхозника из села Атемар Кочкуровского района Мордовской АССР. Пять сыновей проводил на фронт старый солдат, участник русско-японской войны. Старший, Андрей, стал минометчиком, Михаил, Никита, Иван воевали в пехоте. Самый младший, Алексей, защищал небо Ленинграда.
      И вот уже нет в живых Михаила и Ивана. Остальные трое воюют. Судя по наградам, о которых рассказывали в письмах, воюют неплохо. За себя и за погибших братьев, за всех, кому не суждено вернуться домой, стараются.
      А войне еще не конец. Еще только-только наши войска на государственную границу вышли. А надо дойти до самого фашистского логова, воздать сполна врагам за все их злодеяния.
      Потому и не знают покоя солдаты великой, священной войны. Не знает его и молодой летчик Алексей Дерябин. И не раз боевые друзья слышали, как он, штурмуя вражеские позиции, поливая фашистов огнем эрэсов, приговаривал:
      - Это вам за Михаила! Это за Ванюшку! А это за Колю Муравьева, за Сашу Слободина, за Витю Смирнова! За всех наших, советских!
      С такими мыслями вылетали на задание все летчики полка, потому что у каждого из них имелся свой счет ненавистному врагу. Беспощаден и неотразим был удар "илов". Не случайно гитлеровцы прозвали их "черной смертью".
      Ненависть к врагу, любовь к Родине, вера в замечательные качества отечественной техники вселяли уверенность, закаляли волю советских летчиков.
      В марте сорок четвертого летчики вылетели на штурмовку эшелона на крупном железнодорожном узле.
      Пробив облака, вышли точно на цель. Стремительно надвигалась земля, опутанная паутинками железнодорожных линий. На одной из них, словно гигантская змея, извивался эшелон, уходивший в западном направлении.
      Небо вдруг зарябило от взрывов. Зенитный огонь был настолько плотным, что даже видавшему виды Алексею стало на какой-то миг жутковато.
      Усилием воли он подавил страх, еще крепче сжал ручку управления.
      - Держись! - крикнул он стрелку-радисту. - Пошли!
      Он еще резче направил самолет вниз. Стена огня осталась где-то позади.
      Дерябин поймал в прицел медленно ползущую по рельсам змею и нажал на гашетку. С крыльев сорвались реактивные снаряды, огненными иглами вонзились в эшелон.
      При выходе из пикирования в самолет попал снаряд. Изрешетило фюзеляж, отбило часть хвоста. Но летчик еще раз зашел на штурмовку и обрушил оставшийся бомбовый запас и пушечный удар по другому эшелону, стоявшему невдалеке от станции. Только когда осколки разорвавшегося снаряда попали в двигатель и всю кабину и его самого залило маслом, летчик вышел из боя. Но дотянуть до аэродрома не смог. Пришлось Алексею Дерябину садиться на болото, которое, приняв на себя изрешеченный штурмовик, смягчило удар.
      В октябре 1944 года гвардейскую дивизию, в которую входил 15-й штурмовой авиаполк, перебросили на 3-й Белорусский фронт, осуществлявший операцию по разгрому фашистских войск в Восточной Пруссии, этой цитадели германского империализма.
      20 октября полк получил задание уничтожить скопление фашистских танков на окраине Шталлупеннена. Танки имели сильное противовоздушное прикрытие. И все же советские штурмовики сумели прорваться сквозь огонь и обрушить мощный удар по наземному врагу.
      Алексей Дерябин уничтожил несколько танков. И снова - в какой уж раз! - у "ила" оказались выведенными из строя рули высоты, пробитым колесо шасси, продырявленным фюзеляж.
      Возвращались, можно сказать, на честном слове, а тут еще надо было садиться на незнакомый аэродром - задача выполнялась с перебазированием.
      - Как думаете, командир, дотянем? Тревожится Пелевин. Алексею и самому тревожно.
      Сколько раз приходилось идти на вынужденную. Как сложится в этот раз неизвестно. На больших оборотах машина держится. Убираешь газ, - опускает нос. Попробуй тут сядь. Хотя бы до переднего края дотянуть. А там, на своей земле, и помирать легче.
      А почему, собственно, помирать? Почему помирать?! Всем смертям назло дотянем!
      - Дотянем, Костя! - крикнул Дерябин. - Дотянем, дружище! Ты только смотри внимательнее - не проскочить бы.
      Вот и аэродром. Алексей обеими руками сжал ручку управления, стал осторожно снижаться. Находившиеся на летном поле сразу заметили, что с самолетом что-то неладно. Когда он остановился у края летного поля, все бросились к нему. Всеобщее изумление прорвалось громкими возгласами:
      - Вот это - да!
      - Как же ты садился?
      - Ты, браток, у нас, видно, крепче металла! - говорили боевые друзья, осматривая изрешеченный штурмовик.
      -Придется вам, товарищ Дерябин, дать другую машину, - сказал командир.
      - Не надо, товарищ подполковник. Прошу оставить на "четырнадцатом". Я ведь со дня прибытия в полк летаю на нем. Седьмой раз возвращаемся в таком виде, и каждый раз возвращаемся в строй.
      - Ну, что ж, давайте заштопаем еще раз.
      Чем ближе было к завершению войны, тем яростнее сопротивлялся враг. Тем сокрушительнее становились удары советских войск, в том числе и авиации. Вылет следовал за вылетом. Удар за ударом.
      В один из январских дней 1945 года, когда наземные войска 3-го Белорусского фронта при содействии, авиации взломали оборону вражеской группировки в Восточной Пруссии, едва выдалась небольшая передышка, заместитель командира 15-го гвардейского полка по политической части гвардии майор Сердюков собрал летчиков и зачитал им телеграмму Военного совета фронта.
      "Вы, славные соколы, - говорилось в ней, - своими героическими действиями выполняете великое дело во славу нашей Родины. С ожесточением бейте отходящего противника, не давайте ему закрепляться на последующих рубежах".
      Так они и били врага, не давая ему передышки, изо дня в день самоотверженно выполняя свой солдатский долг перед Родиной.
      19 апреля 1945 года - памятная дата для воинов 15-го гвардейского Невского Краснознаменного орденов Суворова и Кутузова штурмового полка. Многим летчикам в этот день было присвоено звание Героя Советского Союза. В числе их были капитан В. А. Алексенко, старшие лейтенанты А. Н. Прохоров, С. И. Потапов, лейтенант А. Н. Дерябин, младший лейтенант В. Г. Аверьянов. Старший лейтенант Е. М. Кунгурцев в этот день был награжден второй Золотой Звездой Героя.
      Командующий фронтом сердечно поздравил героев-летчиков. Как самую долгую память рядом с фотографиями боевых друзей вместе с боевыми наградами хранит Алексей Дерябин телеграмму: "Гвардии лейтенанту Дерябину Алексею Никитовичу. От всей души сердечно поздравляю Вас с высокой наградой страны - присвоением Вам звания Героя Советского Союза. Желаю Вам здоровья и новых боевых успехов в борьбе за свободу и независимость нашей Родины. Маршал Советского Союза А. М. Василевский".
      24 июня 1945 года летчики 15-го гвардейского штурмового авиационного полка - Герои Советского Союза в составе сводного полка 3-го Белорусского фронта торжественно прошли на параде Победы по Красной площади мимо мавзолея Ленина.
      Вместе со всеми в строю фронтовиков шагал Алексей Дерябин.
      Шел один из рядовых тружеников войны - летчик-штурмовик, совершивший 183 боевых вылета, Герой Советского Союза, кавалер Золотой Звезды, ордена Ленина, трех орденов Красного Знамени, двух - Отечественной войны, двух Красной Звезды, двенадцати медалей.
      Шли годы. С небом пришлось расстаться. Но, распрощавшись с небом, Алексей Дерябин не распрощался с авиацией. Вот уже около двух десятков лет он работает на одном из предприятий Ленинграда. Принимает активное участие в работе партийной и профсоюзной организаций. Квалифицированный специалист, добросовестный труженик, хороший товарищ, принципиальный коммунист, Алексей Никитович Дерябин пользуется уважением всего коллектива предприятия.
      Он по-прежнему в строю.
      Да и все они из 15-го гвардейского штурмового - в строю. Кто в трудовом, а кто до сих пор в армейском. Вот как генерал-лейтенант авиации дважды Герой Советского Союза Владимир Авраамович Алексенко. Как Николай Иванович Свитенко. Тоже генерал. Тоже Герой.
      ...Алексей Никитович машинально взглянул на часы. Стрелки приближались к одиннадцати.
      - Игорь, сынок, давай-ка переключимся на первую программу. В одиннадцать передают новости. Может, еще раз митинг покажут.
      А. Муравлев
      Крылья мужества
      В авиации навсегда
      "В авиационных частях Ленинградского фронта воспитались такие мастера... сокрушительных штурмовок, как Паршин, Манохин, Мыльников, Плешаков, Глущенко, Арчаков и многие другие. На боевом счету ленинградских летчиков... 5046 самолетов врага, сбитых в воздухе, и свыше 800 уничтоженных на земле..." (Газета "На страже Родины" от 20.08.1944 г.)
      Осенью 1943 года на командный пункт 999-го штурмового авиационного полка прибыл молодой летчик.
      - Товарищ майор! - доложил он командиру полка Александру Ивановичу Горохову, - лейтенант Арчаков прибыл в ваше распоряжение, - а потом уж совсем не по-уставному добавил: - Руки чешутся: бить фашистов хочу!
      Командир окинул летчика быстрым взглядом. Улыбнулся, невольно подумал про себя: "Орел парень! И силой, видать, бог не обидел - на пятерых хватит".
      Потом подошел, поздоровался за руку и сдержанно сказал:
      - Что в бой рветесь - это похвально. А для драки с фашистами возможностей и простора у нас достаточно. Только ведь для этого одной злости маловато.
      - Знаю, товарищ майор. Умение, навыки, опыт. Пока нет, но все это будет, - уверенно отчеканил Арчаков.
      - Пойдемте-ка потолкуем, - предложил командир, направляясь к выходу.
      Они присели на скамейку около врытой в землю бочки с водой. Закурили, не торопясь сделали по нескольку затяжек, помолчали немного, затем молодой летчик поведал командиру о своей жизни. Рассказал о родном селе, что раскинулось по живописным берегам реки Прони на Рязанщине, о том, как пас скот у кулаков, как, с трудом ворочая тяжелую двухсошниковую соху своими еще не окрепшими мальчишечьими руками, плакал горькими слезами от недетской усталости.
      Майор Горохов слушал, курил, покачивал головой.
      - Да, видать, жизнь у вас сладкой не была.
      - Когда сравнялось шестнадцать, - продолжал Арчаков, - ушел в отхожие промыслы с артелью стекольщиков. Исходил всю Рязанскую, Тульскую и Московскую земли. Потом надоело это бродяжничество, поступил в ФЗУ. Учился на строителя. А тут у нас открыли аэроклуб. Заинтересовался авиацией. Приняли. Учился охотно. Все мне нравилось: и самолеты, и аэродром, и книги по авиации, и полеты, особенно когда сам стал летать. Все выходило вроде бы хорошо, и жизнь моя совсем повеселела. Окончил аэроклуб, - оставили работать инструктором. "Ну, - думаю про себя, - силен ты, Колька, не только на земле, но и в воздухе". Это, значит, заносить меня стало. И занесло - не удержался в аэроклубе.
      - Что ж так?
      - На речном пляже загорающих разогнал: пикировал на них и на бреющем колесами траву стриг. Выгнали из аэроклуба, товарищ майор.
      - И правильно сделали.
      - Конечно. Хорошо еще, что под суд не отдали.
      - Самокритичен. Ну, а как же дальше?
      - Пошел на хозяйственную работу. И здесь вроде бы дела пошли: был сначала заведующим столовой, потом директором районного ресторана. Понравилось. Отслужил в армии и опять в ресторан. Так и держался за директорский стул.
      - И долго восседал на нем? - спросил, улыбаясь, командир.
      - До самой войны. Как началась она, всю душу во мне перевернуло: добровольно пошел на фронт, рядовым. К тому времени мне уже стукнуло двадцать восемь... В армии дела у меня тоже пошли. Поручили вести политработу среди солдат. Вскоре послали в полковую школу пропагандистов. Там вступил в партию, а в ноябре сорок второго направили в Московское военно-политическое училище. Учился усердно. После окончания училища назначили замполитом. В феврале сорок третьего это было. Наша противотанковая батарея находилась тогда на Ленинградском фронте в районе Красного Бора.
      - А как же авиация? - спросил командир. - Как удалось вернуться?
      - Мечтал летать. Даже когда в ресторане директорствовал. Как увижу в небе самолет, сердце замирает. Уже тогда пытался вернуться, но не получилось. А когда война началась, писал в разные инстанции, просил перевести в авиацию - отказывали. Написал наркому обороны...
      - Молодец, хвалю.
      - В июне этого года откомандировали в запасной учебно-тренировочный полк. Научился летать на штурмовиках и вот - к вам. Теперь в авиации навсегда.
      - Ну, что ж повоюем. Пойдете в первую эскадрилью. Там боевые толковые летчики.
      - Есть, в первую эскадрилью! - радостно ответил Арчаков.
      Так стал Николай Арчаков летчиком-штурмовиком.
      Огонь по батареям
      Январь 1944 года. Под Ленинградом шли бои местного значения. Ленинградский и Волховский фронты готовились к решающему сражению за окончательное освобождение города от вражеской блокады. Войска получали пополнение, новое вооружение и технику, занимались боевой подготовкой. Все говорило о том, что наступление приближается.
      И вот наступило утро 14 января. После мощной артиллерийской подготовки с Ораниенбаумского плацдарма перешла в наступление 2-я ударная армия, потом ударила по врагу 59-я армия Волховского фронта, а на следующий день из района Пулкова пошла вперед 42-я армия. Войска Ленинградского и Волховского фронтов начали операцию по полному снятию вражеской блокады города.
      277-я штурмовая авиационная дивизия полковника Ф. С. Хатминского тремя группами поддерживала 42-ю армию. На пятый день наступления 48 ее самолетов штурмовали передний край противника. В составе одной из этих групп был и Николай Арчаков.
      ...18 января. Вздымая снежные вихри, в небо поднялась четверка "илов". Вел ее лейтенант Алцыбеев. Группе было приказано атаковать артиллерийские батареи врага, обстреливающие расположение наших боевых частей.
      Штурмовики шли плотным строем "клин". Николай Арчаков видел покачивающиеся самолеты боевых друзей, серебристые сигары реактивных снарядов, подвешенных под крыльями, черные болванки фугасных "соток", прижатых к фюзеляжам, и восхищенно думал: "А что? Мощная огневая сила прет... Дадим жару фашистам!"
      - Внимание! Впереди линия фронта, - услышал он спокойный и уверенный голос Алцыбеева.
      Прошло не более 10 секунд, и Арчаков убедился, что команда "внимание", поданная ведущим, была очень своевременной. Он увидел, что справа прямо на них фронтальным строем мчалась четверка вражеских истребителей. Раздался голос Алцыбеева:
      - Орлы! Орлы! Справа "фоккеры". Приготовиться к отражению атаки!
      Фашистские истребители "Фокке-Вульф-190" с ходу атаковали штурмовики. Свой первый удар они направили на самолет Алцыбеева. Но и ведущий не дремал. Арчаков увидел, как его самолет осветился ярким пламенем: это сорвались с направляющих полозьев реактивные снаряды, выпущенные Алцыбеевым по атакующим, его "фоккерам". Только не попал в цель ведущий. Прочертив дымную линию, снаряды прошли ниже Строя вражеских истребителей и погасли.
      - Промазал! - огорченно сказал Арчаков и в тот же миг увидел, как трассирующая пулеметная очередь одного из "фоккеров" впилась в самолет Алцыбеева. Броня, прикрывающая мотор, видимо, не выдержала, и он запарил.
      - Арчаков! - вызвал Николая по радио Алцыбеев. - Я подбит. Придется возвращаться. Командуйте группой! Надо отбиться!
      - Ясно, товарищ командир. Группа, слушай мою команду! - решительно сказал Арчаков. - Всем встать в оборонительный круг. Прикрыть самолет командира!
      Штурмовики быстро построили в воздухе оборонительное "кольцо". Теперь подбитый самолет Алцыбеева был надежно прикрыт его боевыми друзьями. "Фоккеры" несколько раз пытались атаковать "илы" то снизу, то сверху, но безуспешно. Наткнувшись на дружный заградительный огонь пулеметов воздушных стрелков, они отвалили и, покрутившись еще немного поодаль, покинули поле боя.
      Воспользовавшись этим, Алцыбеев вышел из круга и со словами: "Ухожу на базу" - стал разворачивать свой "ил".
      - Теперь вперед! - скомандовал Николай. - Задание должно быть выполнено.
      Он точно вывел группу в район размещения артиллерийских позиций врага. Внизу загрохотали выстрелы зениток. Но фашистские зенитчики опоздали: штурмовики уже пикировали на цель.
      - Бомбами по фашистам! Серийно! - командовал Арчаков по радио. Было видно, как на фашистских батареях рвались фугаски. Вместе со столбами огня, дыма, земли и снега эти взрывы вздымали вверх, а затем расшвыривали вокруг обломки тягачей и пушек, снарядных ящиков и повозок.
      В результате вылета тройка "илов" подавила огонь двух артиллерийских батарей и уничтожила около пятидесяти вражеских солдат.
      В тот памятный день Николай Арчаков трижды поднимался во фронтовое небо.
      Вот что писала 19 января 1944 года ежедневная красноармейская газета 13-й воздушной армии "Боевая тревога": "Хорошо действовала четверка "илов" под командованием лейтенанта Панкратова. Летчики этой группы Арчаков, Горелышев и Десятков трижды атаковали скопление живой силы противника, каждый раз снижаясь до бреющего. При отходе от цели на штурмовики напали восемь Ме-109. Умело взаимодействуя огнем, летчики отразили атаку неприятеля".
      В ходе решающего январско-февральского наступления войск Ленинградского и Волховского фронтов летчики 999-го штурмового авиаполка с каждым днем наращивали силу своих ударов по врагу. И в составе штурмующих групп полка неизменно был Николай Арчаков.
      Над Нарвским плацдармом
      Наши войска с боями вышли к реке Нарве почти на всем ее протяжении.
      Правда, фашистам удалось удержать часть восточного берега перед мостом у города Нарвы. Наши передовые подразделения в двух местах форсировали Нарву и вели тяжелые бои. Летчики уже не раз вылетали на штурмовку вражеских войск, предпринимавших отчаянные попытки удержать свои оборонительные позиции у Нарвы.
      Об этих вылетах и шла речь, когда в землянку вошел взволнованный механик самолета Арчакова старшина Петр Чепурных. В его руках была газета.
      - Вот, смотрите, опять про нас в "Боевой тревоге" написано, - сказал он, разворачивая газету.
      - Если хорошее пишут, то читай, да погромче, - попросил Арчаков.
      - А если плохое, то можешь читать про себя, потерпим, - в тон Арчакову сказал кто-то из летчиков.
      - Хорошее, хорошее, - ответил торопливо Чепурных, - про наш экипаж. "Надежный щит", - прочитал он заголовок и стал читать дальше:
      - "Вернувшись после очередной штурмовки, лейтенант Арчаков коротко, но очень выразительно охарактеризовал своего стрелка: "Надежный щит".
      У летчика были все основания назвать так воздушного стрелка Виктора Львова. Три из последних четырех вылетов сопровождались ожесточенными воздушными боями с истребителями противника. И хотя штурмовики шли без истребителей прикрытия, немцам не удалось поживиться...
      ...Ме-109 приближался к самолету Арчакова, а второй к самолету младшего лейтенанта Горелышева. Стрелок первой машины Львов отбил нападающего врага от своего самолета. У стрелка второй машины Лунева положение сложилось гораздо тяжелее: Ме-109 находился в "мертвой" зоне оружия воздушного стрелка. Но Луневу помог стрелок Львов. Меткой очередью он подбил и отогнал "мессершмитта"..."
      - Вот и все, закончив чтение, сказал Петр Чепурных.
      - Слишком уж расписали мою работу, - смущенно проговорил Виктор Львов.
      - Нет, друг мой дорогой, - возразил Арчаков, - мало написали. Ты и мне дважды спасал жизнь. Спасибо! - Николай встал, подошел к Виктору и обнял его.
      По нескольку раз в день вылетали летчики полка на нарвские плацдармы, помогая нашим войскам в боях с фашистами. Немало успешных боевых вылетов произвел в эти дни и Николай Арчаков.
      14 февраля за успешные удары по войскам противника и проявленные при этом отвагу и мужество Н. И. Арчаков был награжден орденом Красной Звезды. 23 февраля газета "Боевая тревога" вновь рассказывала о боевых подвигах летчиков 999-го штурмового авиаполка, в том числе о сокрушительных штурмовых ударах по фашистам Николая Арчакова: "Надежно поддерживают с воздуха наши наступающие войска летчики-штурмовики, - писала газета. Отличились капитан Глущенко, лейтенант Арчаков и младший лейтенант Задара.
      В один из вылетов они атаковали большую группу немецких солдат, собравшихся на обед. Несколько фрицев вместе с полевой кухней взлетели на воздух.
      Лейтенант Арчаков в одном из домов населенного пункта обнаружил замаскированную огневую точку. Прямым попаданием бомбы дом был разрушен.
      В другом вылете они обнаружили скопление автомашин с грузом. Несмотря на плохую видимость, атаковали и подожгли пять машин, взорвали бензозаправщик".
      Фашистское командование бросило на защиту своих оборонительных рубежей у Нарвы значительные резервы. Сильным огнем и контратаками фашистам удалось приостановить продвижение наших войск. Перейдя с 1 марта к обороне на нарвском направлении, наши войска вели здесь тяжелые и кровопролитные бои. В ходе этих боев хватало дел и для штурмовой авиации...
      1 марта командир 999-го штурмового авиаполка получил приказ уничтожить мощный огневой заслон, созданный фашистами южнее города Нарвы. На следующий день, когда на востоке едва-едва заалела заря, в воздух поднялась четверка "илов" под командованием старшего лейтенанта Панкратова. Прижимаясь к земле, штурмовики уверенно шли к цели. В небе было спокойно, вражеские истребители не появлялись.
      Вскоре впереди по курсу показалась река Нарва, а в отдалении справа в сизой дымке виднелся город Нарва.
      Четыре захода произвели штурмовики на артиллерийские и минометные позиции врага. Четыре минометные и одну артиллерийскую батарею фашистов уничтожили они в тот день. "За смелую инициативу и решительные действия над полем боя, - говорится об этом боевом вылете в наградном листе на Н. И. Арчакова, - командующий 59-й армии, лично наблюдавший за действиями штурмовиков, объявил тов. Арчакову и его боевым друзьям благодарность..."
      В непрерывных вылетах на штурмовку фашистских войск и оборонительных сооружений, автоколонн и воинских эшелонов быстро летели весенние дни 1944 года. Наступили первомайские праздники. Вечером 1 мая в столовой летчиков собрался весь полк. На праздничный вечер пришел командир дивизии полковник Федор Семенович Хатминский. Он вручил правительственные награды отличившимся воинам. Одним из первых в списке награжденных был Арчаков.
      - Благодарю вас за отличную службу, товарищ лейтенант. Благодарю и поздравляю с высокой правительственной наградой, - сказал полковник, вручая Николаю Ивановичу Арчакову орден Красного Знамени.
      - Служу Советскому Союзу! - четко ответил Арчаков.
      Передавая коробочку с орденом, полковник отечески обнял летчика, крепко пожал ему руку и пожелал новых боевых успехов.
      К полковнику подходили летчики, стрелки, техники, механики, получали ордена и медали, радостные и возбужденные садились за празднично накрытые столы.
      А на следующий день снова вылеты на штурмовку врага, снова ожесточенные воздушные сражения с истребителями противника.
      Суворовская хватка
      Арчаков был назначен на должность командира эскадрильи, а к началу лета он уже стал одним из наиболее опытных командиров эскадрилий, мастером сокрушительных штурмовых ударов по врагу.
      В начале июня 1944 года полк, в котором служил Арчаков, был перебазирован на аэродром, расположенный северо-восточнее Ленинграда. В это время готовилась большая наступательная операция в Карелии и на Карельском перешейке. Она началась 10 июня 1944 года.
      Под натиском наших войск враг отступал.
      В один из первых дней наступления эскадрилье Николая Арчакова было приказано разведать оборону мостов и опорный пункт в районе станции Кивиниеми (ныне станция Лосево).
      Арчаков хорошо знал, что вылет будет трудным. Около Кивиниеми чуть ли не на каждом метре - зенитное орудие или крупнокалиберный пулемет, а в небе постоянно патрулируют вражеские истребители. Уже несколько лучших экипажей дивизии ходили на это задание, но не все возвращались...
      Всю ночь думал Николай о том, как прорваться к Кивиниеми и как вырваться из огненного моря зениток и мертвой хватки фашистских асов. Утром собрал летчиков посоветоваться.
      После обстоятельного разговора Арчаков принял решение и тут же объявил его:
      - На задание пойдут шесть экипажей. Четыре в ударной группе, а два - в прикрывающей, которая одновременно произведет фотографирование местности.
      И вот шестерка Арчакова в воздухе. Погода солнечная, ясная. Истребители врага пока не появлялись.
      Вскоре показалась цель.
      Командир эскадрильи, возглавляя ударную группу, сразу же начал штурмовать вражеские зенитки. А два "ила" прикрывающей группы в это время фотографировали позиции врага. Уверенно прошли они над зенитными батареями, мостами, а затем над укреплениями Кивиниеми. Авиационные фотоаппараты сделали свое дело - засняли все, что "увидел" их фотоглаз на земле. Вражеские зенитчики поспешили было перенести огонь на неожиданно появившуюся пару "илов". Но поздно. Секунда, вторая, третья... и "илы" прикрывающей группы исчезли так же внезапно, как и появились. А еще через несколько секунд в небе над Кивиниеми закружились вражеские истребители. Но и они опоздали: штурмовики исчезли.
      Успешно выполнив труднейшее боевое задание, вся группа Арчакова благополучно вернулась на базу. А сколько осколочных и пулевых пробоин было на каждом штурмовике, об этом хорошо помнят техники и механики, которым потом пришлось изрядно потрудиться, чтобы подготовить машины к новым боям.
      Боевой вылет оказался, как никогда, удачным. Дешифровка фотопленки ясно ответила на вопрос: что там, в районе Кивиниеми? Вся разветвленная система обороны фашистов, все зенитные батареи были, как на ладони. На следующий день на основании разведывательных данных по боевым объектам врага были нанесены мощные бомбардировочные и штурмовые удары.
      16 июня "Ленинградская правда" писала в статье "Удары с воздуха": "Ленинградский фронт, 15 июня. Наша авиация полностью господствует над Карельским перешейком...
      ...Когда разведка обнаружила в одном из населенных пунктов врага скопление автомашин и солдат, в воздух поднялись группы штурмовиков, ведомых летчиками Ивановым, Глущенко, Проскуриным и Арчаковым... В течение дня "илами" были подожжены и разбиты четыре железнодорожных эшелона, подавлен огонь многих зенитных батарей, уничтожено несколько мощных дотов и артиллерийских батарей, до шестидесяти автомашин, истреблено свыше трехсот вражеских солдат и офицеров".
      ...Нашему командованию стало известно, что фашисты перебросили под Выборг несколько авиационных подразделений, в том числе из знаменитой 54-й истребительной эскадры, известной своими асами. В июньских схватках с вражескими истребителями наши летчики стали нести потери.
      Разведка сообщила, что на аэродроме севернее Выборга сосредоточено большое количество вражеских самолетов разных типов. Стало также известно, что на этом аэродроме базируется и большая группа фашистских асов из 54-й истребительной эскадры.
      Командование авиации фронта приняло решение нанести массированные бомбардировочные и штурмовые удары по этому аэродрому. К нанесению этих ударов был привлечен и 999-й штурмовой авиаполк...
      Командир полка майор Горохов приказал командиру эскадрильи старшему лейтенанту Арчакову подавить зенитные средства на подступах к аэродрому противника и разрушить взлетно-посадочную полосу.
      - После вашего удара, - пояснял он приказ, - другие эскадрильи полка будут наносить бомбовый удар по стоянкам вражеских самолетов.
      Ранним утром 18 июня с аэродрома, расположенного северо-восточнее Ленинграда, поднялась шестерка "илов", ведомая Николаем Арчаковым. К цели она шла на бреющем. В пути часто меняла курс, чтобы ввести противника в заблуждение. Штурмовикам надо было пролететь над территорией врага 70 километров. 70 километров, каждый из которых таил смертельную опасность!
      Но вот и цель полета - вражеский аэродром. Он окружен лесными чащами, и найти его с воздуха не так-то просто. Большая площадка взлетного поля, перекрещенная двумя взлетно-посадочными полосами, забита самолетами.
      "Вот это цель! - обрадованно подумал Арчаков. - Есть по чему ударить. А зенитчики, наверное, спят еще... Ага, проснулись. Забегали..."
      Набрав высоту, летчики ринулись в атаку. Первый удар бомбами по взлетно-посадочным полосам. Взметнулись вверх куски бетона и железа, черные плешины воронок усеяли летное поле.
      - Теперь по зениткам! - скомандовал Арчаков. - Самостоятельно.
      По этой команде каждый экипаж устремился в атаку, ударил по позициям орудийных расчетов реактивными снарядами, обрушился на них всей силой бортового огня. Вражеские зенитки умолкли.
      Но Николай Арчаков приказал для большей надежности еще раз ударить по зенитным батареям, чтобы ни одна из них не встретила огнем наши самолеты. Минут через десять на аэродром врага обрушились другие группы штурмовиков. И вот уже яркими факелами запылали "юнкерсы", "хейнкели", "мессершмитты", а потом гулкие взрывы один за другим загрохотали на аэродроме. "Своими смелыми действиями, - говорится в наградном листе, - группа Арчакова подавила зенитные средства и дала возможность другим группам штурмовиков уничтожить и повредить более сорока самолетов врага".
      Этот успешный налет нашей авиации на аэродром севернее Выборга помог войскам Ленинградского фронта 20 июня овладеть городом-крепостью Выборг.
      Спустя несколько дней после этого памятного дня командир дивизии полковник Ф. С. Хатминский вручал Арчакову орден Суворова III степени.
      - Вы, Николай Иванович, - говорил командир, - и вся ваша боевая группа, штурмуя вражеский аэродром, действовали по-суворовски и помогли нашим бойцам взять Выборг.
      Над островами Моонзунда
      Осенью 1944 года 999-й штурмовой авиаполк принял участие в боях по освобождению Советской Эстонии. Наступление 2-й ударной и 8-й армий Ленинградского фронта в общем направлении на Таллин началось 17 сентября. На перешейке между Финским заливом и Чудским озером, где развертывались действия наших войск, противник создал три мощные оборонительные полосы обшей глубиной до 25 - 30 километров.
      В первый день наступательной операции летчики наносили штурмовые удары по траншеям и дзотам на левом берегу реки Эмайыги.
      Оборона врага в тот же день была прорвана на 30-километровом фронте от Чудского озера до Кяркна. Опасаясь окружения, противник начал отводить свои войска. Штурмовики громили отступающие колонны, автотранспорты с грузами и войсками, железнодорожные станции и эшелоны противника.
      В конце сентября и начале октября полк принял участие в операции по освобождению островов Моонзундского архипелага. О славных делах летчиков в осенние дни 1944 года так написано в "Истории ордена Ленина Ленинградского военного округа": "2 октября на 11 торпедных катерах отряда капитана 3-го ранга В. П. Гуманенко к острову Хиума стремительно ринулись передовые батальоны... При подходе катеров к берегу противник обрушил на них шквальный артиллерийско-пулеметный огонь. На помощь десантникам пришли штурмовики 277-й авиадивизии. Группы самолетов Ил-2, ведомые Героем Советского Союза майором Г. М. Паршиным и капитаном Н. И. Арчаковым, на бреющем полете атаковали вражеские батареи и подавили их. Тогда пехотинцы устремились на штурм опорного пункта врага".
      Несколько раз водил командир эскадрильи Николай Арчаков свою шестерку на штурмовку вражеских позиций на островах Хиума и Сарема, оказав большую помощь нашим наземным войскам в их освобождении.
      ...Шли завершающие боевые операции по разгрому остатков фашистских армий. Николай Арчаков продолжал сражаться в небе Прибалтики, а затем Восточной Пруссии - одной из цитаделей гитлеровского фашизма. Он громил отступавшие фашистские войска, уничтожал их боевую технику, артиллерийские и минометные батареи, бомбил и штурмовал железнодорожные станции и шоссейные дороги, по которым все дальше и дальше в глубину своей фашистской берлоги уползал поверженный враг.
      Здесь, в Восточной Пруссии, и закончил войну Николай Арчаков.
      Итог его боевых действий - звание Героя Советского Союза, которого он был удостоен 29 июня 1945 года. "Николай Арчаков, - говорится в наградном листе, - в группе с другими уничтожил пять самолетов на земле, 13 танков, 87 автомашин, 15 складов с боеприпасами, до пятидесяти артиллерийских батарей (в том числе две тяжелых, обстреливавших Ленинград), 15 мотоциклистов, 6 самоходных орудий, свыше тысячи двухсот солдат и офицеров врага.
      Не раз показывал исключительные образцы мужества, отваги, геройства при выполнении боевых заданий командования по разгрому немецко-фашистских захватчиков у стен Ленинграда и изгнанию их из пределов Ленинградской области, с Карельского перешейка, из Эстонской и Литовской ССР, а также при разгроме их в Восточной Пруссии".
      После войны герой ленинградского неба подполковник Арчаков командовал авиационной частью, обучал молодых летчиков мастерству самолетовождения, тактике воздушного боя. Он пользовался огромным авторитетом и любовью не только летчиков, но и всего личного состава части. Его любила молодежь, которой отдавал он все свои знания и опыт. Всеобщим уважением и любовью пользовался он в Ленинграде, Эстонии и Литве. Не раз, например, граждане избирали его депутатом городского и районного Советов. С большой энергией выполнял воин-коммунист обязанности депутата. Жители района знали его как чуткого и внимательного человека, всегда готового прийти на помощь тому, кто в ней нуждался.
      Воин-коммунист Герой Советского Союза Николай Иванович Арчаков неутомимо трудился до последнего дня своей жизни, которую он всю без остатка отдал Родине, Ленинской партии и советскому народу.
      В. Смолин
      Полет продолжается
      Как-то, находясь по журналистским делам в Липецкой области, я побывал в старинном русском городе Ельце, что раскинулся на берегах светлой речки с поэтичным названием Сосна.
      Елец за последние годы очень вырос. Тут и там виднеются современные здания, заводские корпуса, всюду - подъемные краны, взметнувшие свои стрелы к небу. Словом, пейзаж, типичный ныне для многих городов средней полосы России.
      Я слышал о знаменитых елецких кружевницах. Ельчане гордятся своими земляками композитором Тихоном Хренниковым, художником Николаем Жуковым, создавшим знаменитую Лениниану - замечательную галерею портретов Ильича. В Ельце живет немало и Героев Советского Союза, прославивших свои имена на фронтах Великой Отечественной войны, и среди них где-то здесь известный защитник ленинградского неба Николай Михайлович Ролин - штурман 34-го гвардейского Краснознаменного Тихвинского бомбардировочного авиаполка.
      Последний раз я виделся с Николаем Михайловичем осенью 1944 года. Ленинградские летчики в те дни оказывали большую помощь наземным войскам в освобождении островной части Советской Эстонии. Мне запомнился боевой вылет эскадрильи "Ленинград" к мызе Кюла. Запомнился со всеми деталями еще и потому, что я сам в качестве воздушного стрелка принимал участие в этом вылете в составе экипажа Пе-2 гвардии лейтенанта Константина Тюряева.
      С тех пор минуло тридцать с лишним лет. И вот я иду по улицам этого древнего русского города.
      Как и везде, население в Ельце за последние годы прибавилось, но в маленьких городках люди хорошо знают друг друга. Когда я спросил встречную молодую женщину о Ролине, она ответила:
      - Идите в школу на Клубной улице. Там работает Николай Михайлович.
      То, что Николай - учитель, меня не удивило - в роду Ролиных это наследственная профессия. Но я его учителем не представлял. Перед моими глазами стоял тот, молодой Ролин, из далекого сорок четвертого...
      6 октября 1944 года. Аэродром на окраине Таллина.
      Лопасти воздушных винтов описывают серебристые круги, и наш Пе-2, словно необъезженный конь, дрожит крупной дрожью. Через несколько минут командир экипажа лейтенант Константин Тюряев поднимает машину в воздух. Вся третья эскадрилья пикировщиков Героя Советского Союза гвардии капитана Николая Клочко нацелена на юго-восточный опорный пункт фашистов, что расположен у мызы Кюла на острове Сарема. Оттуда немцы поспешно эвакуируют остатки своих разгромленных войск.
      Удар нанести надо особенно точно, так как линия боевого соприкосновения наших войск проходит очень близко от позиций противника. От флагманского штурмана требуется ювелирная работа. В кабине рядом с комэском летит за ведущего штурмана Василий Домников - худенький шатен, скорее похожий на подростка, чем на бывалого вояку. Не участвует в вылете постоянный спутник Клочко по боевым маршрутам гвардии капитан Николай Теренков. Накануне вся эскадрилья провожала Колю Теренкова в Москву. Все знали, что в числе других летчиков в Кремле из рук Михаила Ивановича Калинина ему предстояло получить орден Ленина и Золотую Звезду Героя Советского Союза.
      Мы держим курс к острову Сарема. Рядом с нами чуть ли не крыло к крылу летит экипаж, где штурманом Николай Ролин. Я с восхищением слежу за действиями друзей; многих из них знаю с первых дней войны.
      Красив и могуч полет эскадрильи "Ленинград" в лучах осеннего солнца. Еще никто не знает, что свой боевой путь она завершит в Восточной Пруссии в майские дни 45-го, пройдет маршрутами вместе с полком французских летчиков "Нормандия - Неман" и что песня "В небесах мы летали одних" всегда будет звучать для Николая Ролина, как напоминание о незабываемых днях. Свой последний, 209-й вылет он совершит в канун победы, 8 мая 1945 года.
      А сейчас со скоростью более чем 500 километров мы стремительно пролетаем над материковой Эстонией.
      Внизу квадраты желтой стерни чередуются с ярко-зелеными пятнами свежей озими. И хотя бои тут прогремели совсем недавно, люди вышли на поля, вернулись к привычному трудовому укладу.
      Потом полет вдоль береговой черты, а в воздухе то тут, то там вспыхивают зенитные разрывы. Их все больше и больше - фашисты сопротивляются с ожесточением обреченных.
      Потом после противозенитного маневра вся эскадрилья уверенно выходит на боевой курс. Секунды под непрерывным огнем врага кажутся вечностью. И вот уже из люка ведущей машины вырываются бомбы. Пикировщик, словно почувствовав облегчение, сразу же вздымается над строем. За флагманом бомбят ведомые.
      Островной мыс закрыло шапками разрывов: цель поражена. Несмотря на многослойный огонь зениток, удар был точным. Когда мы вернулись в Таллин, гвардии капитан Александров, помощник начальника штаба полка по разведке, сообщил:
      - Только что звонили с общевойскового КП. Просили передать благодарность всем экипажам. После вашего удара пехота пошла в атаку и овладела Кюлой. Недобитые фашисты сброшены в море.
      Зимой 1943 года 34-й гвардейский Тихвинский авиаполк получил новые самолеты Пе-2. Командир полка послал Николая Антоновича Клочко вместе со штурманом Николаем Васильевичем Теренковым за пополнением.
      - Постарайся, - напутствовал подполковник Колокольцев командира третьей эскадрильи, - подобрать ребят с боевым опытом, обстрелянных. Сам знаешь: на ленинградском "пятачке" условия для молодежи неподходящие.
      На тыловом аэродроме, где в ту пору находился 3-й запасной авиационный полк, внимание Клочко среди других привлек экипаж во главе с рыжеватым лейтенантом. То ли независимая поза летчика, то ли скептически-насмешливое выражение серых глаз стрелка-радиста подсказали Клочко, что перед ним ребята тертые, повидавшие кое-что в жизни, словом, - фронтовики.
      Интуиция почти не подвела командира эскадрильи,
      - Воевали? - спросил Клочко рыжеватого.
      - Так точно, товарищ капитан. На Западном фронте.
      - А ты, штурман?
      - Не довелось...
      - Двенадцать боевых вылетов на Украине, - отрапортовал стрелок-радист и, чуть смутившись, как будто ему неприятно было сообщать, добавил: - потом ранение, госпиталь...
      - Не густо! - заключил Клочко.
      Спустя минуту, посоветовавшись о чем-то с командиром, в разговор вступил штурман Теренков, тонкий, с девичьей талией, весь затянутый в ремни капитан.
      - Мы приглашаем вас в 34-й гвардейский полк, - произнес подчеркнуто торжественно штурман. - Что представляет собой наш полк, распространяться здесь не будем. Узнаете на месте. Только хочу сказать, что о делах нашего полка знает весь Ленинград.
      - Мы готовы, - ответил за всех лейтенант Лобач. - Когда вылетать?
      - Оформляйте все расчеты. Завтра вылетаем, - предупредил Клочко новичков. - К 8.00 быть на аэродроме.
      Утром транспортный Ли-2 уже держал курс на базу, где предстояло получить новые самолеты. В пути Клочко и Теренков приглядывались к новичкам, прикидывая, кого из них зачислить в свою третью эскадрилью.
      Невысокий коренастый младший лейтенант из экипажа Лобача почти не принимал участия в разговоре. Время от времени он разглядывал землю сквозь прямоугольное окошечко.
      "Тоскует, что ли?" - подумал капитан Теренков. И ему захотелось подбодрить молоденького штурмана, познакомиться поближе.
      - Сами-то, Ролин, откуда будете? - спросил Николай Васильевич.
      - Орловский я. Из Измайловского района. Сельский учитель. В селе Пол-Успенье - не слышали про такое? - историю ребятишкам преподавал. Там и отец мой учительствовал. Если не убьют на войне, опять учить ребятишек пойду.
      - Почти земляки мы с тобой, - переходя на "ты", обрадовался Теренков.
      - А давно воюете, товарищ капитан?
      - С первого дня войны. На скоростных бомбардировщиках - СБ.
      - Сбивали?
      - Бывало всякое. И пешком домой приходил, и из госпиталя в родной полк возвращался... Но те времена, когда нас сбивали словно куропаток, прошли. Да, прошли, дорогой друг. Можешь считать, что тебе повезло: на "петлякове" воевать будет веселее. Скорость под шестьсот, от "мессера" уходит запросто, да и вооружение куда мощнее, чем на СБ. Держись бодрей, землях, двум смертям не бывать, а нам с тобой до победы дожить надо.
      Когда прилетели в полк, Ролин думал, что их сразу же пошлют в бой. Да не тут-то было! Опять, как я в запасном полку, пошли полеты да зачеты. Нужно было хорошо изучить район предстоящих боевых действий в радиусе от трехсот километров, аэродромную сеть, а самое главное - овладеть в совершенстве бомбометанием с пикирования.
      - Здесь, под Ленинградом, - сказал новичкам командир полка гвардии подполковник Михаил Николаевич Колокольцев, - мы решаем очень важную задачу: ведем контрбатарейную борьбу.
      Командир полка коротко обрисовал обстановку. Немцы по нескольку раз в день обстреливают город из дальнобойных орудий. Свои батареи они искусно маскируют, орудия размещают на тяжелых железнодорожных платформах, что позволяет им ловко маневрировать. Задача летчиков - не дать врагу разрушить город. От мастерства, выучки, слаженной работы экипажей зависит сейчас все. Но действовать предстоит не только по точечным целям, какими, скажем, являются отдельные орудия, танки или мосты. Назначение Пе-2 - многоцелевое. Тут и разведка, и удары по аэродромам противника. Особенно большие надежды возлагает он, командир полка, на третью эскадрилью. Надо, чтобы в ближайшее время она стала снайперской...
      На рассвете вылет на полигон. Спать легли пораньше, чтобы успеть выспаться. В три часа утра подъем, а через сорок минут экипажи третьей эскадрильи уже бороздили небо над импровизированным полигоном, точнее, небольшим участком болота неподалеку от Всеволожской. Самолеты пикировали чуть ли не до самой земли. Не сразу Лобач с Ролиным пришли к полному взаимопониманию. Были споры, ошибки. В горячей напряженной работе в те белые ночи родилось у них настоящее чувство товарищества или то, что у летчиков называется слетанностью.
      Однажды их подняли по тревоге.
      - Ленинград подвергается массированному артиллерийскому обстрелу! пронеслось по стоянкам.
      Ролин взглянул на часы; стрелки показывали семь утра. Там, в городе, люди сейчас спешат на работу, переполнены трамваи.
      Через несколько минут командир объявил боевой приказ: нужно срочно подавить огонь фашистских батарей в районе Дудергофских высот.
      - Дорога к цели знакомая! - предупредил Теренков. - Смотри, Коля, полетишь за нами и делай все так, будто мы на полигоне. Главное - выдержка и дисциплина строя. Нас будут сопровождать соседи - истребители 14-го гвардейского полка. Капитана Ивана Михайловича Дубовика знаешь?.. Не встречал в столовой?.. Нет. Познакомишься в воздухе. Скажу только одно: прикрытие надежное.
      Вот и настал он, первый час твоих испытаний, Ролин!
      Тяжелый воющий грохот глухо доносится с юга. Там - фронт. От волнения Петр Лобач покусывает пересохшие губы, в глазах - лихорадочный блеск. Даже стрелок-радист Николай Ляхов - двенадцать вылетов в сорок первом иногда позволяли ему похорохориться перед необстрелянными товарищами - и тот присмирел.
      Над командным пунктом взвилась зеленая ракета, и Клочко повел машину на взлет. Рядом с ним Теренков. Он склонился над пулеметом.
      Когда все три эскадрильи собрались над озерами, показались "яки". Четверка истребителей сразу ушла вверх, а остальные, как часовые, заняли свои места по сторонам и сзади, на одной высоте с пикировщиками. Вся воздушная армада из тридцати девяти самолетов начала набор высоты. Впереди - Колокольцев со штурманом Юрковым. В кабине стрелка-радиста флагманской машины - начальник связи полка краснощекий Юра Крюков. Для него, выпускника академии связи имени С. М. Буденного, нынешний вылет - боевое крещение.
      Самолеты идут над Финским заливом. Под плоскостями - белые отмели Маркизовой лужи. Слева - в белесой солнечной дымке просматривается Ленинград...
      Сколько раз читал Николай "Медного всадника" ребятишкам Пол-Успенья, когда рассказывал о петровской эпохе, об основании Петербурга, города, на улицы которого за все годы существования ни разу не вступала нога завоевателя.
      - Ты что, Коля, никак стихи шепчешь? - спрашивает Лобач. - Сейчас не до лирики. Посмотри лучше, как Колокольцев с Юрковым умно рассчитали заход на цель. Над водой нет зениток, и разворот от цели тоже на свою территорию...
      Пикировщики еще летели над Ораниенбаумским "пятачком", когда со стороны Петергофа, Стрельны, а потом и с Вороньей горы сверкнули огни. Перед самолетом что-то отрывисто грохнуло, и синие, с черным отливом клубы дыма огненными брызгами метнулись в кабину. Лобач бросил самолет в сторону, потом в другую. И все равно от этих синих дымных шапок спасенья не было. Всюду пучились косматые огненные шары - смерть неслась прямо на них. Но третья эскадрилья, маневрируя по высоте и направлению, упрямо плыла к Дудергофским высотам. В грязновато-косматом небе носились "яки".
      Ролин, несмотря на многоэтажный огонь зениток, уже ловил цель на курсовую черту. Определив, что пора переводить машину в пике, скомандовал:
      - Приготовиться! Лобач погасил скорость.
      - Боевой!
      Ролин прильнул к прицелу. Как в фотоувеличителе, увидел он на красной черте растерзанную землю; она дыбилась дымными гигантскими грибами по южному скату высоты.
      - Пошел!
      Лобач перевел машину в головокружительное пике. Две двухсотпятидесятикилограммовые фугаски скользнули вниз.
      - Ну вот, начало положено, - поздравил экипажи командир полка. Счастливых вам полетов, гвардейцы!
      - Мы еще не гвардейцы, - уточнил Лобач.
      - Обязательно будете гвардейцами, - улыбнулся Колокольцев. - Первый шаг уже сделан. Верьте всегда в удачу. Одна удача идет, а другую за собой ведет.
      - Это только легко сказать, - жаловался Ролин друзьям, вспоминая слова командира полка об удаче. - Третий месяц мы на фронте, а фортуна пока что не очень-то светит.
      - Ты о чем? - прикинувшись непонимающим, спросил Лобач.
      - Все о том же... Как будто не знаешь...
      Недели три тому назад экипаж был вызван к командиру полка. В кабинете у подполковника они увидели начальника разведки 276-й дивизии гвардии майора Аркадия Григорьева, известного острослова, балагура и весельчака. Злые языки говорили, что по ночам Григорьев пишет стихи.
      Колокольцев молча кивнул разведчику. Жест означал: начинай разговор.
      - Вот что, хлопцы, - оценивающим взглядом окинул майор Лобача, Ролина и Ляхова. - Наш командир дивизии генерал Андреев решил в каждом полку выделить экипажи, которые постоянно будут заниматься разведкой. Вылетать за линию фронта экипажи будут поодиночке, но каждому предоставляется полная инициатива и свобода действий. Представляете, какая увлекательная работа?
      - Могу предположить, - в тон разведчику иронически заметил Лобач. - Мы одни в бескрайнем небе, не считая "мессеров" и "фокке-вульфов".
      Григорьев даже поперхнулся, услышав колкую реплику, и тем не менее продолжал:
      - Из своей эскадрильи вам никуда переходить не надо. Штаб дивизии только периодически будет привлекать вас для выполнения разведывательных заданий. Командир полка поддерживает ваши кандидатуры. Слово за вами.
      Лобач переглянулся с друзьями и без слов понял, что они согласны.
      После первых вылетов Ролин с беспокойством отметил, что не может точно определить число эшелонов на станциях. Фотоаппарат каждый раз вносит поправки в наблюдения.
      "Вижу пять эшелонов", - передавал он из Тосны на КИ. А их оказалось семь. В другой раз сообщил, что видит семь эшелонов, а на самом деле их оказалось десять. Человек по натуре вдумчивый, наблюдательный, он вскоре обратил внимание на однообразие своих ошибок. Почему же он видит меньше объектов, чем фотоаппарат? Может, зрение подводит? Проверил. Глаза в порядке.
      Своими сомнениями Николай поделился с Теренковым. Они начертили схему прохождения цели, произвели расчеты.
      - А знаешь, тезка, причина твоих ошибок проста, - после некоторых раздумий вдруг сказал Теренков. - Пока ты считаешь эшелоны, самолет проскакивает станцию. Рецепт тут может быть один: надо "наметать" глаз до такой остроты, чтобы с одного взгляда определить не только число эшелонов, а даже вагонов. Проще говоря, надо тренироваться.
      Все чаще им приходилось вылетать на разведку при плохой видимости. От напряжения в этих полетах штурман каждый раз вылезал из кабины мокрый, словно побывал в парной бане.
      - А не привлечь ли для наблюдения за землей стрелка-радиста? поделился как-то Ролин с командиром экипажа своими мыслями.
      - Ляхов привык наблюдать только за воздухом, на разведку ему раньше не доводилось летать, - рассуждал вслух Лобач. - А что если?..
      И согласившись со штурманом, заключил: Ляхов у нас должен стать виртуозом: и в воздухе "мессеров" не упустить, и на землю почаще поглядывать.
      Летом войска фронта развернули активные действия в районе Синявина с целью расширения "коридора жизни", пробитого в январские дни. Наша авиация совместно с дальнобойной артиллерией наносила удары по Синявинским высотам, откуда немцы постоянно обстреливали отвоеванную у них узкую полосу земли. Здесь, на правом фланге войск, окопавшихся под Ленинградом, фашисты держали крупную группировку.
      Сюда десятки раз вылетал и экипаж Лобача.
      В один из таких вылетов, миновав линию фронта, они увидели три вражеских танка и небольшую колонну автомашин. Что-то маловато! Напряжение боя на земле таково, что немцы должны подбросить более крупные силы. Где они?
      Пе-2 Лобача со стороны солнца (маршрут, как правило, и разрабатывается, чтобы самолет заходил на цель именно с этой стороны) разворачивается на станцию.
      - Вижу девять эшелонов, - передает Ролин радисту. - Два эшелона под парами. До четырехсот вагонов. Погода шесть-семь баллов, высота облачности полторы тысячи метров.
      Пе-2 заходит на бомбометание и фотографирование. К цели они устремляются не вдоль железнодорожных путей (самолет может сместиться) и не поперек станции (возможен перелет или недолет бомб), а под небольшим углом, в 10 - 15 градусов. Так надежнее: серия бомб вероятнее всего перекроет цель. Немецкие зенитчики яростно стреляют, но машина уже на боевом курсе, цель проплывает строго по курсовой черте. Ролин включил фотоаппарат.
      30 - 40 томительных секунд, время предельного напряжения, но Лобач ведет машину уверенной рукой.
      Бомбы пошли вниз. Входные и выходные стрелки поражены.
      - Станция закупорена! - передает Ляхов.
      Через 20 - 30 минут сюда прилетят бомбардировщики или штурмовики и завершат дело, начатое воздушными разведчиками.
      Шесть раз они передавали в ходе полета сведения о противнике.
      А во второй половине дня были над Гатчиной. Облака плотно нависали над станцией, вся надежда на ветер, и Лобач, выжидая, пока откроется "окно", описал в стороне широкую петлю. Когда "окно" наконец, разрастаясь в размерах, открыло цель, Ролин сумел сфотографировать не только эшелоны, но и соседний аэродром.
      - Вижу восемь самолетов, - передал он на КП. Впрочем, снимок показал потом десять самолетов, я это опять напомнило штурману, что глаз его еще не достиг совершенства. В "окно" Ролин сбросил бомбы, и на земле взметнулся столб огня и дыма, потом последовал большой взрыв.
      - С аэродрома поднялось шесть "фокке-вульфов", - раздался тревожный голос Ляхова.
      - Спокойно! - сказал Лобач. - Полет продолжаем. "Фокке-вульфам" нас не догнать.
      Так приобретали они мастерство, мужали в жестоких боях.
      Навсегда им запомнились январские дни 1944 года. Снегопады, сплошная облачность. Но воздушные разведчики, часто рискуя жизнью, даже в такую погоду оказывали помощь наземным войскам в боях по окончательной ликвидации блокады Ленинграда.
      Январские бои измотали летчиков. Заболел Лобач. Он ходил с забинтованной шеей, но продолжал летать.
      Однажды Ролин вылетел с летчиком Александром Мукасеезым на разведку в район Нарвы. Это был 124-й вылет штурмана. А у Мукасеева их было еще очень мало.
      Под Нарвой они тогда насчитали немало немецких эшелонов. В одном месте 80 вагонов, а в другом - 40, в третьем - 30, потом на шоссе у Кохтла-Ярве обнаружили до сотни повозок. В эфир полетел вызов: для "петляковых" есть подходящая работа.
      Полет разведчиков был длительным и напряженным: летчик и штурман, да и стрелок-радист Ляхов очень устали. Однако к вечеру их снова вызвали в штаб. Колокольцев смотрел в усталые глаза штурмана и молчал. Не легко было посылать Ролина снова в бой. А посылать надо, больше некого. И никакие слова сочувствия сейчас не нужны: все равно от них бы повеяло фальшью.
      Колокольцев, однако, знал, как поддержать молодежь в трудную минуту годы инструкторской работы в авиаучилище создали ему репутацию неплохого педагога.
      - А знаете, - обратился командир полка к вошедшим в кабинет начальнику штаба и замполиту, - вчера наш Ролин летал над облачностью, в "окно" заметил на шоссе пять автоцистерн. Бомбил с шести тысяч метров. И попал! Вот снимок.
      И фотоснимок, на котором четко виднелись три горящие цистерны, пошел по рукам, вызывая одобрительные реплики начальства.
      - Так вот, Ролин, - продолжал командир полка, - вам сейчас надо отправиться по утреннему маршруту. Подвесите шесть соток. Там наверняка остались недобитые эшелоны. Для Мукасеева же каждый полет с вами - школа!
      Над землей уже сгущались сумерки, когда разведчики вернулись с задания. Лицо Ролина выражало радость, какую может испытывать человек, хорошо завершивший дело.
      Они прошли над районами, где весь день работала 276-я авиадивизия. На станциях догорали эшелоны с вражеской техникой. Лишь на отдаленном перегоне они обнаружили два состава под парами. Здесь фашисты уже ждали пикировщиков и открыли бешеный огонь из эрликонов. Чувствовалось, что за минувший день им крепко досталось.
      Ролин снова бомбил, а Мукасеев безупречно выполнял все команды на боевом курсе. Это был прекрасный урок Ролина молодому летчику, и Николай от души радовался за товарища.
      - А ты, Саша, тоже воевать умеешь. Сильно дал фашистам. Так выдержал курс и скорость, что мне просто нельзя было не попасть.
      27 марта 1944 года экипаж в составе Лобача, Ролина и Ляхова трижды вылетал на боевые задания. Утром им поручили сфотографировать аэродром в Тарту, уточнить количество эшелонов на подъездных путях станции, передвижение автоколонн в ближайшем тылу противника.
      Более полутора часов провел экипаж в воздухе. Едва машина коснулась колесами земли, как ее тут же встретил специалист фотослужбы техник Александр Синьков.
      - Штаб воздушной армии срочно ждет ваши сведения, - предупредил Синьков, снимая фотоаппарат. - Не исключено, что придется повторить съемку.
      Однако повторять съемку не потребовалось: снимки, доставленные разведчиками, оказались удачными.
      Командир полка тогда включил их в состав группы, вылетевшей на бомбежку артиллерийских позиций противника в районе Райдепуллы, где артиллерия противника еще оказывала яростное сопротивление продвижению наших войск.
      У истребителей произошла какая-то неувязка, и на этот раз сопровождения не оказалось.
      Когда самолеты были уже недалеко от цели, неожиданно появилась шестерка "Фокке-Вульфов-190".
      "Сейчас переколотят эскадрилью! Надо их как-то отвлечь", - подумал Лобач.
      Эскадрилья тем временем сомкнула строй, ощетинилась огнем. Над кабиной Лобача пронеслась огненная полоса трассирующих пуль.
      Их экипаж шел замыкающим в строю эскадрильи, имея на борту фотоаппарат для контроля за бомбометанием. Может быть, вот это положение замыкающего и подсказало Лобачу решение: принять удар "фокке-вульфов" на себя.
      В ту же минуту Петр резко потянул штурвал. Машина взмыла вверх и стремительно понеслась наперерез гитлеровцам. Увидев оторвавшийся от группы одиночный самолет, "фокке-вульфы" с разных направлений кинулись к нему. Один из фашистов зашел бомбардировщику строго в хвост.
      - Маневр! - одновременно крикнули штурман и стрелок-радист.
      Лобач бросил машину в сторону со снижением. Сразу же открылся атакующий "фокке-вульф". Дружный огонь штурмана и стрелка-радиста отбил у фашиста охоту продолжать атаку. Второй "фокке-вульф" напал сверху. Подойдя к бомбардировщику на 50 метров, открыл огонь из пушек и пулеметов.
      Маневром вниз влево Лобач опять вывел машину из-под удара. Третий гитлеровец атаковал сверху сзади, остальные наседали с боков.
      Лобач по сигналам штурмана и стрелка-радиста с завидным хладнокровием бросал машину из стороны в сторону, круто уходил то вверх, то стремительно кидался вниз. Самолет, словно заколдованный, продирался сквозь разноцветную паутину трасс.
      Наконец одному "фокке-вульфу" удалось поймать Пе-2 в прицел. Машину потряс сильный взрыв, и тотчас же синеватое облако пламени вырвалось из-под правого мотора.
      - Командир, горит правый! - крикнул Ляхов. Пилот "фокке-вульфа", выровняв скорость, нагло ухмыляясь, летел в каких-нибудь 20 метрах от кабины Лобача. Большим пальцем в кожаной краге немец показывал вниз: догорать вам, мол, на земле.
      А дальше все пошло совсем не так, как ожидали фашисты. Лобач сделал резкий разворот в сторону. Нервы гитлеровца не выдержали, и он резко бросил машину на высоту.
      Горящий бомбардировщик несся в кипящем от пуль и снарядов воздухе. Осколки рвали обшивку фюзеляжа, пули впивались в плоскости, грозили разрушить протектор бензобаков. Еще какое-то промедление - и неминуем взрыв.
      Но Лобач действовал с той холодной рассудочностью, на какую способен человек, решивший, что настал для него и его боевых друзей звездный час. Он понимал: раз за спиной гремит дробный перестук пулеметов Ролина и Ляхова, значит, они живы, значит, бой продолжается. В то мгновение он еще не знал, что после первой же атаки Николаю Ролину пулей раздробило ногу. Штурман ничем не мог помочь себе. Только до крови закусил губу, чтобы не закричать от боли.
      Шла седьмая минута, как они вступили в бой. Враги предприняли еще одну атаку, но, наткнувшись на трассы с Пе-2, отвалили в сторону.
      В ходе воздушного боя Лобачу удалось скольжением сбить пламя с правого мотора. Значит, можно идти на цель.
      - Можно, конечно, сбросить бомбы в поле, никто нас за это не осудит. А можно и к цели тянуть! - советовался Лобач с экипажем. - Что будем делать?
      - К цели! - тихо отозвался штурман: - Ведь за нами фотоконтроль. Не привезем снимков, эскадрилье не зачтут боевого вылета.
      - К Райдепулле! - поддержал штурмана Ляхов. И они повели израненную машину к цели. "Только бы не подвел мотор, - думал Лобач. - В крайнем случае дойдем на одном. Надо добраться до цели, сфотографировать разгромленные немецкие батареи у Райдепуллы и выкрутиться из этой передряги".
      "Неужели потеряю сознание? Ведь каких-нибудь две-три минуты осталось", - пронеслось в мозгу Ролина.
      Он сунул руку в правую унту: там полно крови. Разорвав индивидуальный пакет, Николай крепко перетянул ногу бинтом. Холодный пот заливал глаза, и земля с высоты двух с половиной тысяч метров казалась смутной, расплывчатой, да, и, по совести говоря, ему даже не хотелось на нее смотреть.
      Но тут же перед глазами вставали лица друзей. Что скажут товарищи, если они не дойдут до цели, если он не сфотографирует разметанные взрывами орудия фашистов? Тряпка ты, Ролин, а не боевой штурман, - вот что они скажут...
      Неимоверным напряжением сил ему удалось поймать цель на курсовую черту. Еще через мгновение, когда появились в прицеле знакомые подковки орудийных рвов, он нажал кнопку бомбосбрасывателей, одновременно включив фотоаппарат.
      Правый мотор снова загорелся. Лобач выключил зажигание, перекрыл бензиновые краны. Огонь утих. Надолго ли?
      Взяли курс к самому ближнему аэродрому, где базировались морские летчики.
      Оставался какой-нибудь десяток километров, когда летчик, обернувшись к Ролину, предупредил?
      - Сажусь на фюзеляж. Придержи меня за ремни...
      - Садись, только вряд ли я удержу тебя, Петя, - ответил штурман и только тут признался, что ранен.
      Приземлились удачно. Открыв фонарь, Лобач вытащил из кабины белого как полотно Ролина, положил его на снег.
      - Почему же не сказал, что ранен?
      - Не хотел мешать. Да и некогда было.
      Для Ролина потекли томительные дни лечения в госпитале, который находился в Ленинграде на Исаакиевской площади. Изредка навещали его друзья, чтобы сообщить полковые новости, передать скромные подарки. Часто наведывались делегаты с заводов, фабрик, институтов, школ, стремившиеся выразить благодарность защитникам ленинградского неба, поддержать их своим участием.
      Здесь Николай узнал, что на средства, собранные тружениками города в фонд обороны, построена эскадрилья пикирующих бомбардировщиков "Ленинград", что самолеты будут в торжественной обстановке вручены лучшему летному подразделению Ленинградского фронта. И надо было видеть его радость, когда он узнал, что эскадрилью принял под свое командование Герой Советского Союза Николай Клочко. Отныне с надписью "Ленинград" на боргу каждого самолета будет летать его родная третья эскадрилья.
      13 сентября Николай Ролин снова занял место в кабине бомбардировщика. В те дни наши войска стремительно наступали в Эстонии.
      - Не боишься вылетать? - спросил Лобач. - Ведь сегодня тринадцатое число, чертова дюжина?
      - Я не суеверный, - рассмеялся Ролин, - а с тобой, Петр, готов лететь хоть до Берлина.
      В тот день штурман Ролин водил "девятку". Отыскав немецкий полевой штаб, он точно положил бомбы на цель. Потом были полеты к Тарту, Раквере, Тапе, Иыхви, Таллину, такие же точные, такие же результативные.
      Вот и здание на Клубной улице. Не слышно шума в коридорах 97-й школы. Идет урок.
      Завуч Зинаида Сергеевна Ефанова предупреждает:
      - У Николая Михайловича сейчас киноурок в нашем школьном кинотеатре "Светлячок". Кстати, тема - "Ленинград в блокаде".
      И вот заливисто разносится по школьным коридорам звонок. Из "Светлячка" выходит в окружении мальчишек и девчонок Ролин. Я сразу узнал знаменитого штурмана, хотя время не пощадило его.
      - Давненько мы не виделись, - после взаимных приветствий произносит Николай Михайлович.
      Я ему рассказываю об однополчанах, с которыми встречаюсь в Сосновке традиционном месте сбора гвардейцев 34-го полка, а он о школе, о своих учениках. В этом году он прощается со своими ребятами. Семнадцатый выпуск за послевоенные годы. Многие ребята идут в военные училища, в том числе и в авиацию.
      - Завидую им, - говорит Николай Михайлович. - Жаль, что жизнь не повторяется. А эти ребята космос штурмовать пойдут. Впрочем, каждому поколению свое.
      Л. Ярошенко
      Помнят люди героев
      ...Летчик младший лейтенант Иван Сергеевич Черных и штурман лейтенант Семен Кириллович Косинов встретились в 125-м бомбардировочном полку летом 1940 года. Оба прибыли из училищ. Оба были молоды.
      Вскоре Черных и Косинов, к своей радости, обнаружили, что характеры у них сходные и стремления одинаковые.
      Автобиография Ивана Черных, хранящаяся в архиве Министерства обороны СССР, уместилась всего на одной странице. Родился в 1918 году в деревне Петуховке, Фокинского сельсовета, Кировской области. В 1936 году в г. Томске окончил ФЗУ. После учебы работал слесарем на машиностроительном заводе в г. Киселевске. В рабочем коллективе получил хорошую закалку, в 1937 году стал комсомольцем. Комсомол дал Ивану путевку в авиацию. Сначала Черных учился в аэроклубе, а в январе 1939 года был направлен в Новосибирскую военно-авиационную школу.
      Энергичный, жизнерадостный паренек рвался в небо. Что только не делал он, чтобы заполучить "еще один полетик". Быстро росло его профессиональное мастерство. Из училища Иван Черных вышел хорошо подготовленным летчиком.
      Короткая биография и у Семена Косинова. Родился он в 1917 году в деревне Белое, Успенского сельсовета, Тимского района, Курской области. Затем годы учебы в школе, работа в колхозе. Осенью 1935 года Семен поступил в Тамбовское Краснознаменное военное пехотное училище, после окончания которого стал командиром стрелкового взвода. Когда был получен приказ об отборе лучших молодых офицеров в авиацию, Косинов одним из первых пришел в отдел кадров с твердым решением стать военным летчиком. Его направили в Харьковское военно-авиационное училище. Здесь он и проходил курс штурманских наук.
      Летом 1940 года молодой штурман получил направление в боевую часть, где и был зачислен в экипаж младшего лейтенанта Черных.
      Третьим в экипаже был стрелок-радист сержант Федотов, человек большого мужества и отваги. Летали они в те дни много и не только быстро слетались, но и стали такими друзьями, что, как говорится, водой не разольешь.
      Полк тогда базировался в Белоруссии.
      В конце мая 1941 года Косинов получил очередной отпуск и поехал к родным в Курскую область.
      Возвратиться из отпуска Семену пришлось раньше срока - началась война с фашистской Германией. Свой аэродром он узнал с трудом: некоторые постройки были разрушены, летное поле исковеркано.
      Ивана Черных он встретил на аэродроме.
      Косинов заметил, что его друг как-то посуровел, даже морщинки на лбу появились: он уже испытал бой.
      Летчики 125-го бомбардировочного авиационного полка с первых дней войны начали наносить удары по вражеским войскам.
      ...Шел шестой день войны. После выполнения боевого задания Семен развернул только что полученную газету. В ней он прочитал заметку о подвиге экипажа самолета, которым командовал капитан Николай Гастелло. Позвал товарищей. Первым подошел Черных.
      - Что пишут в газетах, секретарь? - спросил он у Семена.
      - Вот, читай!
      Склонившись через плечо друга, Иван стал читать.
      - Да-а-а! - многозначительно проговорил он.
      Они посмотрели друг другу в глаза, словно спрашивая: "А как бы поступили мы?" Именно тогда молчаливо приняли они решение, самое главное, самое важное. Позднее, в беседе с товарищами, Черных скажет:
      - Если придется погибать, то постараюсь, чтобы моя жизнь обошлась фашистам как можно дороже.
      В июле 1941 года Семен Косинов сообщал сестре Пелагее Кирилловне: "Я уже уничтожил не один десяток гитлеровских гадов, в бою был ранен, но рана заживает. Вернусь в часть и буду снова бить фашистов, до полного их уничтожения".
      Когда Семен возвратился в полк, Иван Черных показал ему новый самолет. Это был пикирующий бомбардировщик Пе-2, поступивший на вооружение полка в августе 1941 года.
      Ивану Черных и Семену Косинову новый самолет понравился, и они целыми днями пропадали на аэродроме. Дотошно изучали боевые друзья новую машину и скоро освоили ее так, что стали чувствовать себя в ней не менее уверенно, чем в СБ.
      Наступила осень. Фашистские полчища рвались в глубь нашей страны. В сентябре полк был переброшен на аэродром под Ленинград. В этот период бои здесь достигли наивысшего напряжения. Фашистские войска замкнули с суши кольцо окружения Ленинграда, подошли к Пулковским высотам.
      Но наши войска упорно сражались на каждом рубеже, буквально за каждый метр земли. В эти тяжелые бои включились и летчики полка.
      Герой Советского Союза, бывший командир полка генерал В. А. Сандалов рассказывает:
      - Не было дня, чтобы экипаж младшего лейтенанта Черных не вылетал на задания. Да у меня не было и повода не выпускать его: Черных, Косинов и Федотов рвались в бой, а воевать они умели. Много раз я летал вместе с ними и видел, что экипаж всегда действовал отважно. К декабрю 1941 года на его счету имелось более шестидесяти боевых вылетов. Все они совершались в самых сложных условиях: в двадцати двух вылетах бомбардировщик подвергался атакам истребителей, а в остальных - сильному обстрелу зениток.
      Всем особенно запомнился день 6 ноября. Из показаний пленных и добытых нашей разведкой документов командование фронта узнало о намерении фашистских заправил сорвать празднование в Ленинграде годовщины Великого Октября. Сбитый фашистский летчик заявил, что Гитлер отдал приказ 7 ноября бомбежкой и артобстрелом превратить город в руины.
      Наш воздушный разведчик сфотографировал два вражеских аэродрома, на которых находилось большое количество бомбардировщиков. Сведения подтвердились. Наше командование решило опередить противника.
      Полк пикирующих бомбардировщиков первым наносил удар. Майор Сандалов, да и все летчики полка тот район знали хорошо. Дважды летал туда и экипаж Черных. Но на этот раз задание было особенно важным, да и условия для его выполнения сложились непростые. Совершенно естественным было предположить, что при таком сосредоточении самолетов на одном аэродроме противник постарается создать и усиленное его прикрытие. Так оно и было. А тут еще и погода ухудшилась: сплошная облачность, снежные заряды.
      Майор Сандалов, возглавлявший полк, решил перехитрить врага. Он повел группу не прямо к цели через линию фронта, а сначала в сторону Финского залива, потом повернул к берегу. Таким образом, бомбардировщики оказались во вражеском тылу, к тому же они большую часть маршрута летели в облаках. Конечно, не легко выдержать такой курс, зато хитрость удалась: противник не ожидал удара советских самолетов из своего тыла. Пикировщики спокойно вышли на цель и нанесли меткий и сокрушительный удар. Даже расчеты зенитных орудий спохватились лишь тогда, когда начали рваться бомбы. Вслед за бомбардировщиками по аэродрому "прошлись" еще и штурмовики, горели десятки машин, раздавались сильные взрывы.
      Наши летчики еще точно не знали, сколько самолетов они уничтожили. Но море огня, бушевавшее на аэродроме, убедительно говорило о силе удара. Когда самолеты приземлились, все летчики собрались вместе и стали поздравлять друг друга.
      Поздравлять было с чем: 6 и 7 ноября фашисты не смогли бомбить Ленинград. Наоборот, гитлеровцы вынуждены были на своих аэродромах растаскивать обломки покореженных и сгоревших "юнкерсов".
      Под Ленинградом фронт стабилизировался. Но все сильнее разгорались бои в районе Тихвина.
      8 декабря наши части после тяжелых боев вернули Тихвин. Наступил перелом и на Волховском участке, фашисты покатились назад, неся большие потери. Однако гитлеровское командование не хотело смириться с провалом своих планов и накапливало силы, создавало "клин" для нового удара.
      16 декабря 1941 года младший лейтенант Владимир Ромашевский во время воздушной разведки в районе станции Чудово обнаружил большое скопление вражеских войск. Они сосредоточивались здесь для нового удара на север. Нужно было помешать осуществлению замыслов гитлеровцев.
      Командир 125-го бомбардировочного полка майор А. Свинин (неделей раньше В. А. Сандалов был назначен командиром дивизии) приказал выполнить эту задачу экипажам старшего лейтенанта В. Солдатова и младшего лейтенанта И. Черных.
      Летчики встретили приказ с энтузиазмом. Они знали, что задача им поставлена сложная, и тщательно готовились к вылету. Готовился и сержант Назар Петрович Губин, заменивший в экипаже Ивана Черных раненого стрелка-радиста Федотова. Раньше Губин, работал оружейным мастером, подготавливал оружие самолета - заряжал пулеметы, подвешивал бомбы. Выполнял он свое ответственное дело исключительно добросовестно, но не был им доволен: комсомолец, бывший шахтер, он хотел лично бить фашистов, поэтому каждый день просил командира назначить его в экипаж стрелком-радистом. Эту специальность сержант давно освоил: с помощью товарищей хорошо изучил радиостанцию, а оружие знал в совершенстве, метко стрелял из пулемета. В рапорте командиру Губин писал:
      "Заверяю вас, что у меня хватит сил и воли в любую минуту отразить атаки врага. Буду драться до тех пор, пока бьется мое комсомольское сердце, а если понадобится, то отдам свою жизнь за Родину".
      В первом же вылете Назар проявил себя умелым и стойким воином, под стать другим членам экипажа. Теперь предстоял его пятый боевой вылет.
      Серый декабрьский день был на исходе. Тяжело нагруженные бомбардировщики, взвихрив снежную пыль, поднялись с аэродрома. Путь им предстоял хотя и не очень длинный, но трудный - все время над территорией, занятой врагом, все время под прицелом вражеских зениток.
      Перед станцией Чудово бомбардировщики встретили стену огня зенитной артиллерии. Командир группы старший лейтенант Солдатов позднее рассказывал товарищам, что от разрывов снарядов в глазах рябило.
      Зенитки прикрывали колонну войск и техники, вытянувшуюся от станции Чудово, по которой и предстояло нанести удар.
      Искусно маневрируя, Солдатов проскочил опасную зону и в этот момент увидел, что на идущем за ним самолете Ивана Черных показалось пламя. "Подбит снарядом!" - пронеслось в голове.
      Впереди, на дороге, длинной лентой растянулась вражеская колонна. Экипаж Солдатова начал бомбить ее. Вслед за ним очень точно, словно во время учебного полета, а не с горящей машины, экипаж младшего лейтенанта Черных положил всю серию бомб вдоль колонны, и их разрывами разметало машины. В то же время беспрерывно, не утихая, блестели язычки пламени у ствола пулемета стрелка-радиста Губина, и ленты трассирующих пуль хлестали по колонне.
      Черных еще не терял надежды сбить пламя. Командир группы истребителей, прикрывавшей бомбардировщики, капитан Пасечник видел, что Черных использовал для этого все возможности: накренял машину на крыло, резко снижался... Но огонь бушевал.
      Экипаж мог еще отвернуть в сторону от скопления вражеских войск. Но советские патриоты приняли другое решение. Никто не знает, как они его обсуждали и принимали. Радио молчало, и командир группы Солдатов не слышал их голоса. Видно, сердца комсомольцев Ивана Черных и Назара Губина, коммуниста Семена Косинова бились в одном ритме, мысли работали в одном направлении. Может быть, Черных и Косинов вспомнили тот день, когда они на аэродроме у своего самолета читали сообщение о подвиге экипажа Николая Гастелло, вспомнили, о чем говорили и что решили тогда. Никто этого не знает. Фактом стало то, что все трое продолжали выполнять боевое задание.
      Командир группы видел, что летчик уже с трудом управляет бомбардировщиком. Вот он увеличил скорость, обогнал ведущего и устремился к скоплению техники и войск на дороге.
      Какой нужно обладать волей, чтобы так твердо держать горящий самолет на боевом курсе, на последнем боевом! Иван Черных знал, что делает, и руки его, крепко державшие штурвал самолета, не дрогнули.
      Бомбардировщик шел строго над дорогой. Высота все меньше и меньше... Я а
      В этот момент горящий бомбардировщик резко пошел вниз и, словно огненный метеор, на полной скорости врезался в колонну вражеских машин. Над дорогой взметнулось пламя взрыва.
      Гордые советские соколы, отважные патриоты Иван Черных, Семен Косинов и Назар Губин нанесли свои последний удар по фашистским захватчикам и погибли смертью героев. Им было тогда по 23 года.
      ...Уже темнело, когда самолет старшего лейтенанта Солдатова приземлился на аэродроме. Солдатов вылез из кабины, его окружили сослуживцы, а он стоял и молчал, не в силах говорить о случившемся. Потом состоялся митинг.
      - За Ивана Черных, за Семена Косинова и Назара Губина, за всех наших павших друзей врагу будет отплачено сполна, - говорил младший лейтенант Владимир Ромашевский. - Пока мои руки держат штурвал, пока бьется сердце, буду с лютой ненавистью беспощадно истреблять фашистских гадов. Наши друзья выполнили свой долг с честью. Выполним его и мы! Победа будет за нами!
      Вскоре в полку состоялся еще один митинг. Он тоже был посвящен героическому экипажу. На митинге командир полка зачитал Указ Президиума Верховного Совета СССР от 16 января 1942 года о присвоении Ивану Сергеевичу Черных, Семену Кирилловичу Косинову и Назару Петровичу Губину звания Героя Советского Союза.
      От Ленинграда боевой путь бомбардировочного полка пролег на запад. И во всех боях образ героев, имена которых навечно занесены в списки части, звал однополчан на подвиги.
      Память о славных героях живет в народе. В Ленинграде их именами названы улицы, пионерские дружины. Киселевскому машиностроительному заводу, с которого ушел в авиацию Иван Черных, присвоено имя отважного летчика. Герой Советского Союза Иван Черных - почетный член бригады слесарей-сборщиков этого завода. Бывший шахтер Назар Губин навечно зачислен в списки коллектива шахты "Объединенная" Читинской области.
      Беспрерывным потоком идут машины по шоссе через г. Чудово. При въезде в город установлен обелиск в память совершенного здесь подвига. Там, где закончилась огненная трасса легендарного бомбардировщика, кипит жизнь.