Японские пятистишия
      Перевод с японского А. Глускиной
      Вступительная статья и примечания А. Глускиной
      СОДЕРЖАНИЕ
      А. Глускина. Японские пятистишия
      НАРОДНАЯ ПОЭЗИЯ (из старинных собраний)
      ПОЭЗИЯ ДРЕВНЕЙ ЯПОНИИ (VII-VIII вв.)
      СРЕДНЕВЕКОВАЯ ПОЭЗИЯ (IX-XIII вв.)
      Примечания
      ЯПОНСКИЕ ПЯТИСТИШИЯ
      О том, что такое японская поэзия, хорошо сказал поэт X века, автор первого трактата о поэзии Ки-но Цураюки: "Песни Ямато! 1 Вы вырастаете из одного семени - сердца и превращаетесь в мириады лепестков речи, в мириады слов. И когда слышится голос соловья, поющего среди цветов, или голос лягушки, живущей в воде, хочется спросить: что же из всего живого на земле не поет своей собственной песни?"
      1 Ямато - древнее название Японии.
      И действительно, японская поэзия - это поэзия, растущая из сердца, это прежде всего поэзия чувств, проникновенной любви к родной природе, тонкого ощущения красоты окружающего мира.
      Поэзия всегда щедро наполняла душевный мир японского народа, и для его лучших певцов она всегда была выражением жизни, а жизнь для них всегда была поэзией. Это особое поэтическое видение мира создало в Японии богатства лирической поэзии. И японские поэты справедливо называют свою страну "страной песни" - "ута-но куни".
      Еще задолго до того, как зазвенели в Западной Европе песни провансальских трубадуров и немецких миннезингеров, на далеких восточных островах японские певцы в VII - VIII веках уже слагали танка о любви и природе.
      Танка (или мидзикаута) значит "короткая песня", это пятистишие, излюбленная, традиционная форма японской лирики.
      Танка умели слагать все, не только поэты, это была подлинно народная форма стиха.
      Утвердившись в литературной поэзии в VII - VIII веках, танка оттеснила "длинные песни" ("тёка" или "нагаута") и заняла господствующее положение. Танка была также постоянной спутницей художественной прозы на всем протяжении истории японской литературы вплоть до нового времени. Записи танка с указаньем условий и обстоятельств, при каких они были созданы, положили начало песенно-повествовательному жанру "ута-моногатари". Танка органически вплетались в повествовательную художественную прозу повестей, романов, дневников, эссе. Они вкрапливались в эпические сказания, в лирические драмы, в краткие новеллы позднего средневековья. Они стали украшать также гравюры великих художников Японии и были источником их вдохновения. Каллиграфически написанные на бумаге или шелке, они служили и служат до сих пор украшением жилища, предметов прикладного искусства и быта.
      Такое постоянное обращение к танка является ярким свидетельством той роли, какую играют пятистишия в жизни японского народа.
      Однако в истории этого жанра были периоды не только подъема, но и спада. Так, в XVIII веке танка уступила свою ведущую роль в поэзии еще более короткой поэтической форме - трехстишию (хокку).
      В конце XIX и в начале XX века, в связи с тенденциями защитить национальную культуру от влияния западной цивилизации, которое захватило разные сферы культурной жизни Японии, наблюдалось некоторое возрождение танка. Тем не менее ввиду стремления поэтов широко отражать новые общественные интересы и под воздействием европейского стихосложения в мире поэзии стали господствовать "стихи новой формы" ("синтайси") с произвольным числом строк. В 20-е годы нашего века демократические или, как они сами себя называли, - пролетарские поэты вообще стали отрицать краткую форму стиха. считая, что она годится лишь для выражения камерных чувств. Однако несколько позже танка была снова поднята на щит как возможная, предельно лаконичная форма пролетарской поэзии. Утрата танкой своего ведущего значения объясняется тем, что она, став с древних времен излюбленной поэтической формой и пережив период длительного господства, превратилась в изысканную поэзию - достояние узкой аристократической среды. Постепенно ее канонические приемы и образы окостенели, стали шаблонными. Когда же танку вырвали из этого порочного круга и вдохнули в нее новые чувства и мысли, она снова была возвращена народу. Особая роль принадлежит здесь Исикава Такубоку 1 - одному из талантливых представителей японской демократической поэзии.
      1 Исикава Такубоку, Лирика, "Художественная литература", М. 1966.
      Однако, независимо от временных спадов и позднейших дискуссий о роли малой формы в поэзии, в поэтической практике пятистишия существовали в течение всех предыдущих веков и продолжают жить в нынешнем столетии.
      В настоящее время в Японии, где господствует форма свободного стиха (дзиюси), тем не менее можно насчитать свыше трехсот журналов, публикующих танка. Этой формой пользуются в своем творчестве поэты самых разных направлений.
      Следовательно, уже самим таким длительным существованием - с далекой древности до наших дней - танка доказала свою глубокую, неразрывную связь с миром дум и чувств японского народа.
      Танка выросла из песенной народной стихии и создала свои поэтические законы. Именно она заложила основы японской национальной поэзии. Характерный для нее ритм образуется чередованием пяти- и семисложных стихов (5-7-57-7). Пятистишие классической формы имеет цезуру обычно после третьего стиха, в более ранних формах - после второго и четвертого.
      Рифмы, как сознательного поэтического приема, в танка нет. Но особенность ограниченной в звуковом отношении силлабической системы японского языка часто создает случайную "естественную" рифму: иногда скользящую или ассиметрическую, иногда анафорическую, иногда внутреннюю, а порой и конечную. Эти случайные рифмы иногда сосуществуют в одном и том же пятистишии, придавая ему особую эвфоническую окраску, особое музыкальное звучание.
      Для пятистиший характерны ассонансы, разнообразные виды повторов, игра слов, аллитерация. Вот пример звуковой организации танка:
      Кому то ю мо
      Кону токи ару о
      Кодзи то ю о
      Кому то ва матадзи
      Кодзи то ю моно о 1.
      1 Скажешь мне: "Приду",
      И, бывало, не придешь;
      Скажешь: "Не приду",
      Что придешь, уже не жду,
      Ведь сказал ты: "Не приду".
      Японские пятистишия - это поэтический экспромт, сложенный по конкретному поводу. Не случайно поэтому в них сохранились приемы устного творчества: использование готовых образов, сравнений, целых выражений создавшие в классической поэзии свою поэтическую традицию, определенные канонические формы. Такие приемы породили и особые нормы эстетики, специфический характер художественной оценки поэтического произведения, своеобразное понимание авторства и творческой задачи, обусловили полное отсутствие понятия плагиата, сохранили коллективное осознание творческого процесса. Но в то же время эстетические нормы, допускавшие использование готовых образов и приемов, требовали нового, умелого, тонкого их сочетания, искусно приуроченного к данному случаю или к данной теме.
      Пятистишия складывались по всякому поводу: при встрече и при расставании, на пиру, и в странствовании, по поводу вечной разлуки и при заключении любовного союза, во время празднеств и обрядов, во время проводов в далекий путь и во время поэтических турниров. "Этими стихотворениями окружается всякое событие и происшествие, всякое переживание, любая эмоция" 1.
      1 Н. И. Конрад, Японская литература в образцах и очерках, Л. 1927, стр. 89
      Это конкретное назначение поэзии лишало ее умозрительности, глубоких философских размышлений. Она чаще всего воспевала человеческие чувства, настроения, грустные мимолетные раздумья, обычно выраженные тонким намеком, легким штрихом, который должен был пробудить в памяти слушателя определенные ассоциации и вызвать определенные эмоции. И только в творческом единении поэта и слушателя танка получала свое законченное выражение и полностью раскрывалась скрытая порой в подтексте поэтическая информация.
      Нередко такой подтекст раскрывался благодаря традиционному восприятию образов.
      У известного поэта IX века Аривара Нарихира читаем:
      Во времена богов - крушителей земли,
      Ах, даже и тогда об этом не слыхали:
      Сегодня воды Тацута-реки,
      Всегда прозрачные,
      Вдруг стали ярко-алы.
      С рекой Тацута и с горой Тацута у японцев связаны привычные зрительные представления; эти места славятся редкой красотой алеющих осенью кленов. Когда деревья осыпаются, листья покрывают всю поверхность реки и плывут сплошным алым потоком. Эта картина и встает в воображении слушателя, и мысленно он добавляет к ней те детали и образы, о которых умолчал поэт. В пятистишии обозначение местности, горы, реки часто является не только географическим названием, но и полноценным поэтическим образом, подсказывающим слушателю ту или иную живописную картину. Подсказанный таким образом пейзаж дополняет общее впечатление от танка и усиливает ее изобразительные свойства, расширяя поэтические рамки стиха.
      Образ в танка часто тяготеет к иносказанию:
      У сливовых цветов все тот же аромат
      Как будто их коснулся твой рукав,
      Совсем как та весна...
      У месяца б узнать:
      Быть может, прежняя весна вернулась вновь?
      В старину рукава женской одежды с их глубокими внутренними карманами наполняли лепестками, аромат которых они и впитывали. Поэтому душистые сливы вызвали в воображении влюбленного воспоминание о рукавах любимой, как будто она только что была здесь и прикоснулась к цветам. Знакомый аромат вызвал в памяти картины прошлого, и автору стихов кажется, что свидание близко...
      Сияющий в небе месяц мог видеть его любимую. Может быть, он знает, что она вернулась и, значит, по-прежнему любит?..
      Иногда подтекст в танка, посвященных природе, ощущается даже в тех случаях, когда это не подсказано прямыми ассоциациями:
      Когда ночь наступает,
      Ночь, как черные ягоды тута,
      Там, на отмели чистой,
      Близ деревьев хисаки,
      Часто плачут тидори...
      Подтекстом является душевное состояние, настроение самого автора, хотя о себе он ничего здесь не говорит.
      Последнее пятистишие служит также образцом той поэтической живописи, о которой всегда упоминают, отмечая особенности японской национальной поэзии: несколькими характерными, яркими мазками поэт-художник рисует выразительную картину природы. Отличительная черта этих поэтических пейзажей - присутствие в них звучащих образов. Поэт не только видит, но и явственно ощущает "звучание природы": пение птиц, шелест листвы, крики диких гусей, стоны оленей и тому подобное. Он чувствует "живое дыхание природы": ароматы цветов, благоухание трав.
      Впрочем, не всякая танка имеет подтекст: часто в наиболее ранних пятистишиях встречается простое реалистическое выражение чувств и переживаний, а также одноплановая реалистическая картина природы:
      В тихой бухте Вака,
      Лишь нахлынет прилив,
      Вмиг скрывается отмель,
      И тогда в камыши
      Журавли улетают, крича...
      Поэтическое восприятие порой дополняет и уточняет сама обстановка, в которой создается танка. В письменной поэзии на нее иногда указывает заглавие, как, например, в пятистишии "У водопада":
      Для кого расстелено на солнце
      Это полотно, что блещет белизною?
      Красотой его любуются веками,
      А вот взять его себе
      Никто не может!
      Указание места сразу разрешает поэтическую загадку; в самом деле, сверкающим белизной полотном мог бы быть и выпавший в горах снег. Но образ полотна, унаследованный от народной поэзии, благодаря заглавию, рисует воображению читателя картину мчащегося с крутизны по тока, сверкающего белой пеной.
      Итак, краткость формы, удобная для экспромта, толкала создателей танка на поиски различных приемов, расширяющих поэтические рамки стиха. Помимо ассоциативной связи образов, традиционности их восприятия, игры слов, в качестве весьма распространенного приема в танка можно указать также на сравнение, затем метафору, эпитет. Редко, но встречается гипербола, для более ранних пятистиший характерен параллелизм образов.
      В устном творчестве все эти приемы - ассоциации, связи и прочее - имели под собой вполне реальную, конкретную жизненную почву: приметы времен года, прилет и пение птиц указывали на определенные сроки земледельческих работ, помогали определять эти сроки, а также изменения погоды, важные для роста злаков и трав. Здесь же, в книжной поэзии, эти связи посте пенно распались, приняли с течением времени отвлеченный характер: явления природы стали предметом любования и воспринимались чисто эстетически. Более того, такие приемы, как игра слов, в частности, двойное их значение (например, мацу сосна и мацу - ждать), имевшее особый смысл в обрядах и заговорах, становились в книжной поэзии образцом поэтического мастерства, а впоследствии - лишь формальным экспериментом, чуждым художественности.
      Краткость формы требовала в то же время лаконичности поэтической мысли и выразительности образов. Этой лаконичности и внутренней наполненности танка способствовала, по-видимому, и древняя вера японского народа в магическую силу слова, породившая различные словесные табу в древней Японии, которые воспитали сдержанность чувств и мыслей, приучили к непрямым высказываниям, к намекам, к стремлению проникнуть в подтекст.
      С этим скорее всего связано появление впоследствии в японской литературе и искусстве особой эстетической системы, в основу которой легло представление о "внутренней" ("моно-но аварэ"), а затем о "скрытой красоте вещей" ("югэн"). Многое в эту систему привнес буддизм, но истоки ее, как и специфические приемы в танка, ведут, видимо, в недра родной почвы. При всей своей краткости эта малая форма стиха обладает разнообразием стилей: она может прозвучать народной лирической песней, частушкой, чувствительным романсом, изящным любовным посланием, средневековой альбой, а то и шуточным мадригалом, едкой эпиграммой. Важное значение при этом приобретает традиционный поэтический образ, синтаксическое членение и внутренняя интонация стиха, от которых во многом зависит стиль и звучание стихотворения.
      Излюбленными темами средневековых танка были темы любви и природы. Только вместо европейского "культа прекрасной дамы" в Японии был создан "культ родной природы", которая предстает как постоянный, неиссякаемый источник вдохновения. Любовная лирика переплетается с пейзажной, человеческие чувства передаются обычно через образы природы или в связи с ними. Эта тематика, как и приемы, унаследована также от народной поэзии. Древние магические обряды, сопровождавшие труд японского земледельца и связанные с надеждами на хороший урожай риса, заканчивались народными гуляньями, сопровождавшимися хороводами, любовными песнями, брачными игрищами. Распространенные в народном творчестве песни о любви и природе повлияли на характер и содержание литературной поэзии, но возродились в ней уже на ином уровне и в плане иной эстетической системы.
      Жизненно значимые темы, конкретные образы народной поэзии приобрели в произведениях средневековых придворных поэтов отвлеченный эстетический характер, стали чисто литературным приемом.
      Так, обращение в народной песне к ветру, чтобы не дул, к дождю, чтобы не лил и не осыпал цветы вишни, носило характер заклинания и было обусловлено верой в силу обожествляемой природы, страхом перед неурожаем (по народным приметам, раннее осыпание цветов вишни сулило плохой урожай).
      Когда же поэт в книжной поэзии обращается с той же просьбой к дождю и ветру, это вызвано желанием как можно дольше любоваться цветущими вишнями и носит уже характер литературного приема.
      Календарные циклы народной поэзии, сопровождавшие народные земледельческие обряды, предстали в литературной поэзии в виде особого направления - пейзажной лирики, занявшей вместе с любовной лирикой главное место в классических антологиях.
      Еще в VIII веке - на закате древности, и в ранний период средневековья определились темы каждого времени года, специфические образы, приметы, особая "сезонная" эстетика, сыгравшая важную роль в дальнейшей истории японской пейзажной лирики.
      Главными приметами и образами были: для весны - легкая дымка тумана, зеленая ива, соловей, цветы сливы, вишни; для лета - кукушка, цветы померанцев, цикады; для осени - цветы хаги, алые листья клена, стонущий олень, крики диких гусей, лягушек, рисовое поле, ветер, роса; для зимы снег, и для поздней зимы, как и для ранней весны, - цветы сливы.
      Впоследствии, в X веке, "сезонная" поэтическая традиция приняла характер определенного поэтического канона, многие из приведенных образов становятся каноническими образами годового цикла.
      Для песен на тему ранней весны обязательным стал образ белых лепестков сливы, напоминающих снег. Для песен на тему лета каноническим сделался образ кукушки, пением которой наслаждались, как пением соловья. В осенних песнях такими каноническими образами стали: алые листья клена, олень, дикие гуси; в песнях на тему поздней зимы непременно воспевался снег, напоминающий белые лепестки слив, и т. д.
      В песнях любви и разлуки постоянным образом служит рукав, который плачущий подносит к глазам, отчего образ влажных рукавов становится символом безутешных слез. Часто встречается также унаследованный от народной поэзии образ рукавов, которые стелют в изголовье любимому человеку, отчего воспоминание о возлюбленной обычно связано с образом рукавов. В песнях странствий часто обращаются к плывущему челну, летящей птице, парящему облаку с просьбой передать весть любимой; постоянным образом этих песен является изголовье из трав.
      В песнях печали звучит мотив о бренности человеческой жизни, в песнях любви все оттенки чувства передаются через образы природы или в связи с ними. Сама же возлюбленная чаще всего сравнивается с цветком. Цветок вишни, сливы - метафора для красавицы, возлюбленной, В отдельно собранных "разных песнях" хризантемы сравниваются с пеной волн, брызги водопада - с жемчугом, белая пена горного потока - с белизной полотна, с облаками, слезы - с жемчугом, яшмой, росой. Роса становится метафорой слез, бренности жизни. Яшмовая нить - первоначально символ всего продолжительного, долго длящегося - под влиянием буддийских учений превращается в символ всего краткого, недолговечного, становится метафорой непрочной, быстротекущей человеческой жизни. Многие образы, сравнения и метафоры приобретают канонический характер. Они повторяются в творчестве разных поэтов в разных вариантах и создают в конце концов замкнутую эстетическую систему. Такая канонизация, выделение особых поэтических тем и образов, сужение художественной сферы поэта - все это на первых порах способствовало отточенности поэтических произведений, вело к совершенствованию поэтического мастер ства и расцвету классических танка. Но с течением времени замкнутая художественно-эстетическая система становится тормозом для дальнейшего развития поэзии, приобретает характер шаблона, а сама поэзия превращается в механическое нанизывание готовых штампов.
      Уже в раннюю пору классической поэзии в нее проникают грустные нотки буддийских учений о непрочности земного существования, но в пятистишиях мотивы эти не создали глубокой философской лирики, а преломились скорее в эстетическом плане.
      Социальные темы не получили в пятистишиях классических антологий прямого выражения. В начальный период феодализма единственный поэт - Окура открыто выразил сочувствие беднякам и заговорил о социальной несправедливости. Однако в дальнейшем поэзия была представлена главным образом официальными антологиями, которые, естественно, избегали таких тем. И все же большие поэты не могли пройти мимо темных сторон жизни, и если не говорили о них прямо, то многие их печально звучащие пятистишия о бренном мире, грустные картины природы так или иначе выражали скорбь по поводу окружающей их тяжелой действительности.
      Во всяком случае известно, что поэт Якамоти в одной из своих танка, говоря о цветах, которым суждено увянуть, намекал на гибель блестящих царедворцев, ставших жертвами дворцовых интриг, а упоминая о долговечности лилий, растущих в далеких горах, имел в виду чиновников, находящихся вдали от двора с его интригами, в глухих провинциях.
      Видимо, пейзажная лирика в японской средневековой поэзии не всегда носит отвлеченный характер. И это тем более понятно, если принять во внимание, что в тех исторических условиях для официальных антологий приемлема была лишь самая туманная форма выражения недовольства действительностью. Аллегоричность же, как известно, одна из характерных черт мировой средневековой поэзии.
      Но и пятистишия с более или менее ощутимой аллегорией не утратили своей специфики. Природа в них неизменно выступает как постоянный спутник чувств и мыслей поэта, и это навсегда осталось характерной чертой японской национальной поэзии, о чем свидетельствуют и некоторые современные пятистишия, посвященные актуальным темам современности.
      Лотос уснул,
      Сложив лепестки.
      Пусть завтра
      Взойдет для него
      Мирное солнце 1.
      Так выразил в наше время свою мечту о мире известный поэт Токи Дзэммаро.
      1 "Из японской поэзии", "Прогресс", М. 1964, стр. 22.
      В настоящем сборнике выделены три раздела: народная поэзия (из старинных собраний), древняя поэзия Японии VII-VIII веков и средневековая поэзия IX-XIII веков.
      В дошедших до нас памятниках поэзии содержатся и анонимные песни, и произведения, имеющие своих авторов. Иногда среди анонимных произведений встречаются и песни больших поэтов, имена которых по тем или иным причинам не указаны. Собственно народная поэзия лишь частично представлена в точных записях, а чаде - в литературной обработке поэтов VII- VIII веков. Из включенных в сборник песен западных и восточных провинций Японии в наиболее нетронутом виде представлены песни восточных провинций, которые в свое время были записаны на местном диалекте. Среди записей песен западных провинций, подвергшихся литературной обработке поэтов, встречаются и песни самих поэтов, но отсутствие датировки и подписей не позволяет их выделить из этого раздела, тем более что в тот далекий период народная и литературная поэзия были настолько органично связаны, что даже указание на имена не всегда свидетельствует об индивидуальном творчестве в современном понимании слова.
      Во второй раздел вошла поэзия VII-VIII веков, представляющая начальный период японского поэтического творчества, когда появились первые великие поэты Японии: Хитомаро и Акахито - "два гения" (фута-хидзири) японской поэзии. Рядом стоят имена Окура, Якамоти, а также имена лучших поэтесс того времени: Нукада, Отомо Саканоэ, Каса.
      Это был период становления японской государственности, когда политическим и культурным центром стала столица Нара.
      Страна представляла собой в то время централизованное государство, где административный и общественный порядок строился по китайским образцам: пропагандировался пришедший через Китай и Корею буддизм, насаждалось китайское просвещение.
      В страну проникали влияния различных иноземных цивилизаций, общение с материковой культурой способствовало расцвету наук, искусств, ремесел Искусство поэзии впитало в себя также литературный опыт соседних стран, что, безусловно, подняло культуру поэтического творчества: уже в тот отдаленный период наблюдается первый расцвет пятистиший, авторы которых сумели творчески освоить чужой опыт.
      Однако заметное влияние китайской поэзии и буддизма сказалось в японской литературе значительно позже, и главным образом в сфере других жанров. Танка этого периода выражала глубоко самобытное поэтическое искусство японского народа.
      Третий раздел содержит образцы классических японских пятистиший IX-XIII веков. Эпоха Хэйан (IX-XII века) или эпоха раннего средневековья с ее процветавшим в среде господствующей аристократии культом любви и наслаждения, с особой тщательностью культивировала образцы любовной и пейзажной лирики.
      В эту эпоху "мира и покоя" Хэйан, новая столица страны, поражала высоким уровнем образованности, роскошью и изысканностью быта и обихода, утонченностью нравов, процветанием искусства и особенно литературы на фоне общей нищеты, невежества и бедственного положения народных масс. Аристократия увлекалась китайской поэзией, буддийскими вероучениями, разговорами о бренности всего земного; на ее жизненный уклад и духовную жизнь наложила свою печать философия эстетизма.
      Восприняв богатое наследие народной песни и поэзии предыдущего периода, Хэйанская эпоха стала новым этапом в истории развития танка. Именно в эту эпоху произошло узаконение особых поэтических тем и образов, сложилась новая художественно-эстетическая система.
      Начало этого второго периода ознаменовалось творчеством "шести бессмертных" ("роккасэн") - так называли лучших поэтов IX века, из которых особой славой пользовались Аривара Нарихира и красавица поэтесса Оно Комати.
      После них в X-XII веках появились новые выдающиеся имена: Цураюки поэт и критик, автор первого трактата о поэзии; Сонэ Ёситада - поэт и литератор; Отикоти Мицунэ, Ки Томонори, Ое Тисато, известные поэтессы Исэ, Идзуми Сикибу и другие, из которых многие вошли, вместе с перечисленными выше, в "список тридцати шести бессмертных поэтов" средневековья ("сандзюрок-касэн"). Позднее был создан еще один "список тридцати шести бессмертных поэтов": в него были внесены и лучшие поэты XIII века, в частности, знаменитый поэт, критик, автор многих теоретических работ о поэзии - Фудзивара Садайэ (Тэйка), прославленный лирик Сайгё-хоси и другие.
      Японские пятистишия в XIII веке приобрели особую утонченность стиля, однако граничащего порой с пустой изощренностью формы. И все же лучшие танка этой эпохи - произведения талантливых поэтов - составили ценное наследие, вошедшее в золотой фонд национальных сокровищ японской поэзии.
      XIII век, в отличие от предыдущих эпох, оказался мрачным периодом в истории Японии. К тридцатым годам XIII века правление перешло в руки военного дома Ходзё. Это был период тирании, произвола и деспотизма. Господствовал "принцип первенства меча".
      В сфере идеологической широкого распространения достиг буддизм: ученые секты Дзёдо, признававшей за смертными право пользоваться земными радостями, обслуживало духовные потребности господствующего класса феодального дворянства, а учение секты Тэндай с его элементами мистики отвечало в те времена духовным запросам сходящей с арены истории старой феодальной аристократии, среди которой особое значение приобрело учение о бренности мира (сёгёмудзё).
      Пятистишия этого времени, отличающиеся особой изысканностью, элегичны по настроению, в них слышна не только печаль о "бренности мира", но и выраженное достаточно ясно для той эпохи недовольство окружающей действительностью, отзвуки тяжелой общественной атмосферы, созданной режимом правящего дома Ходзё.
      Представленные в книге переводы знакомят читателя лишь с отдельными образцами японских пятистиший, взятых из лучших антологий VIII, X и XIII веков, главным образом, с песнями о любви и природе. Эти старинные лирические стихи с их общечеловеческим звучанием легко шагают через столетия и сохраняют для нас всегда живые, непреходящие чувства людей далекого прошлого.
      Самобытное поэтическое наследие японского народа - достойный вклад в мировую поэзию, живой источник, питающий творчество и современных японских поэтов.
      А. Глускина
      НАРОДНАЯ ПОЭЗИЯ
      * ИЗ СТАРИННЫХ СОБРАНИЙ *
      ПЕСНИ ЗАПАДНЫХ ПРОВИНЦИЙ
      Песня юноши
      Прозрачная волна у белых берегов,
      Раскинутых, как белоснежный шарф,
      Порой бурлит, нo к берегам не подойдет.
      Так - ты ко мне.
      И полон я тоски...
      Песня девушки
      О нет, наоборот:
      Увы, не я, а ты,
      Подобно той волне у белых берегов,
      Раскинутых, как белоснежный шарф,
      Ты никогда не подойдешь ко мне...
      Песня девушки
      Когда бы знала, что любимый мой
      Придет ко мне,
      Везде в саду моем,
      Покрытом только жалкою травой,
      Рассыпала бы жемчуг дорогой!
      Песня юноши
      Зачем мне дом, где жемчуг дорогой
      Рассыпан всюду,
      Что мне жемчуга?
      Пусть то лачуга, вся поросшая травой,
      Лишь были б вместе мы, любимая моя!
      Песня девушки
      Когда бы гром внезапно загремел,
      А небо затянули облака,
      И хлынул дождь,
      О, может быть, тогда
      Тебя, мой друг, остановил бы он!
      Песня юноши
      Пусть не гремит совсем здесь грозный гром
      И пусть не льет с небес поток дождя.
      Ах, все равно
      Останусь я с тобой,
      Коль остановишь ты, любимая моя!
      Песня юноши
      Здесь, в стране далекой Хацусэ,
      Запертой среди высоких гор,
      Дева милая моя живет.
      Пусть мне по камням пришлось шагать,
      Снова я пришел сегодня к ней!
      Песня девушки
      Если б только эта ночь,
      Ночь, когда явился ты, переплыв потоки рек,
      На коне на вороном, - ягод тутовых черней,
      Если б только эта ночь
      Не кончалась никогда!
      * * *
      На траву зеленую тиса
      Тяжестью в горах легла роса,
      Оттого и вянет зелень этих трав.
      Оттого, что в сердце горечь глубока,
      Не кончается моя тоска...
      * * *
      Лучше пусть исчезну,
      Словно белый иней,
      Выпавший на землю поутру:
      Как я эту ночь, тоскуя и печалясь,
      Нынче до рассвета проведу?
      * * *
      Изголовие из дерева цугэ,
      Лишь придет вечерняя пора,
      Ты все время неотступно ждешь на ложе...
      Отчего ж никак дождаться ты не можешь,
      Чтоб хозяин твой пришел сюда?
      * * *
      На рассвете у ворот моих
      Кулики без умолку поют.
      О, проснись, проснись!
      Мой супруг на эту ночь одну,
      Пусть не знают люди про тебя.
      * * *
      Ах, на кровле дома моего
      Зацвела "не забывай"-трава.
      Все смотрю:
      А где трава "забудь-любовь"?
      Жаль, еще не выросла она...
      * * *
      Милый мой,
      Моя любовь к тебе,
      Словно эта летняя трава,
      Сколько ты ни косишь и ни рвешь
      Вырастает снова на полях!
      * * *
      В Сога, средь долины чистых рек,
      Где осока дивная растет,