- Сегодня я найду убийцу Шекельграббера.
      - Далеко ходить не надо.
      Я оторопел:
      - Так это?..
      Она засмеялась:
      - Вы полный кретин. Вам не сыщиком надо работать, у вас другое призвание.
      - Какое же?
      - Много есть профессий для ваших способностей и интеллекта. Дворник, например.
      Я обиделся.
      - Ладно, еще увидимся, - сказал и вышел...
      На улице мне стало еще грустней от безысходности. Когда прохожая парочка бросила: "Мужчина, у вас вся спина белая, только под курткой не видно", - я сухо ответил, что во времена тотального дефицита денег у простых людей праздник дураков ежедневно. Куда идти? - думал я, кружа вокруг дома Размахаевой. Опрелин разговаривать не станет, Кашлин либо отшутится, либо посмеется надо мной; Поглощаев сам ни черта не знает, да еще я ляпнул, что нашел убийцу; остается мелкий пакостник Заклепкин и перетрусивший Горчицын. Ясно, как дважды два, что все дело в Размахаевой. Но кто лишил жизни Шекельграббера из-за нее? А может быть, и не из-за нее вовсе, но что она как-то тут вольно-невольно участвует - это точно.
      Я чувствовал себя учеником костоправа, не выдержавшим экзамен. В старину их профессионально признавали так: клали битый кувшин в горшок, а ученик должен был его собрать на ощупь.
      Из дома вышла Размахаева, явно нервничая. Я затаился. Через минуту к дому подъехал "УАЗик". Опрелин вышел из машины и открыл Размахаевой дверь натренированными движениями "шестерки". Они сразу уехали, а я чертыхнулся, потому что не имел денег на такси, чтобы последовать за ними.
      Тогда я поехал в сауну, собираясь снять ремень, расстелить Горчицына на его массажном топчане и сечь в присутствии клиенток до тех пор, пока не расскажет все подчистую. Хотя и он мог толком ничего не знать: может, подсмотрел, дурак, ненароком, как Опрелин с Заклепкиным воруют документы Шекельграббера, и пытался осторожно вывести меня на этот факт.
      - А он уже второй день нос не кажет на работе, - сообщил мне начальник Горчицына.
      - И что из этого следует?
      - Может, заболел, но в таких случаях звонят, чтобы предупредить клиентов. Уволю я его к чертовой матери...
      Но Горчицын не заболел, это я чувствовал определенно. Он перетрусил и ударился в бега. Скорее всего, именно он и звонил Шекельграбберу, требовал миллион за документы. Но с какой целью? Просто нервы потрепать? И почему Шекельграббера убили в Армянском переулке, в пенатах Заклепкина?..
      Выхода у меня не было. Ехать к Заклепкину казалось верхом идиотизма. Я даже не мог придумать, что спросить у этой пенсионной вши с пуделем. И я сдался. Плюнул под ноги и поехал к Квочкину за разгадкой...
      В дежурной части на проходе меня остановил милиционер. Просто ужас! Никуда войти нельзя без скандала.
      - Сегодня майор Квочкин не принимает.
      - Меня примет. Позвоните ему.
      - А вы по делу или по личному?
      - По личному делу. Он пригласил машину обмывать.
      Милиционер освободил дорогу.
      В кабинете Квочкина сидели еще четыре чина, а на столе стояло в два раза больше бутылок. Под столом, но без пробок, столько же. Говорили громко, и еще в коридоре я понял, что и тут не чураются патриотических тем.
      - Ну в какой еще стране таким дуракам, как мы с тобой, дали бы диплом о высшем образовании? Просто так, под расписку о невыезде?
      - Угу, - пробурчали в ответ.
      Я вошел и сел на крайний стул. Квочкин, наконец, меня заметил и сказал:
      - Заходи.
      - Спасибо, - сказал я.
      - Выпей за мою "пятерку" редиска ты эдакая, - сказал он, протягивая стакан водки.
      - Один, что ли? Не чокаясь? Как на поминках?
      Квочкин согласно кивнул и налил всем. Потом дружно похрустели парниковыми огурцами.
      - Ты бы хоть нас познакомил, - сказал лейтенант Квочкину.
      - Это мой друг, на контору пишет.
      - В каком смысле?
      - В каком скажешь, в таком и напишет, - ответил Квочкин, наливая по кругу.
      Я обиделся и решил скорей перейти к делу, чтобы уйти.
      - Так кто убийца? Скажешь мне, наконец.
      - Да какая разница! - ответил Квочкин. - Пей для укрепления организма.
      - Ты же его завтра арестовываешь!
      - Ну?
      - А мне нужно сегодня знать, иначе плакали наши... сам знаешь что.
      - Тогда я сегодня арестую, ордер у меня выписан, тут где-то в столе.
      - В таком виде только арестовывать!
      - Я в любом виде арестую.
      - Перестань куражиться, - сказал я.
      - Не знаю, что это такое, - ответил Квочкин и снял трубку внутреннего телефона: - Четырех человек и две машины на выезд.
      Он встал, пошатываясь, вынул пистолет, пощелкал затвором и сказал:
      - Попейте тут, ребята, я скоро присоединюсь.
      - Я с тобой, - сказал я...
      Мы расселись по машинам и приехали по хорошо мне известному адресу. Вместе с милиционерами поднялись по старой мраморной лестнице и возле двери спрятались за каменные выступы. Квочкин опять достал пистолет и позвонил. Я в это время гадал, что он ответит на вопрос: "Кто там?" - "Откройте, милиция" или "Вам телеграмма". Но замок щелкнул без предварительного вопроса. Квочкин шустро просунул ногу в образовавшуюся щель и, дыша перегаром, сказал почти ласково:
      - Ку-ку, Гриня! Приехали.
      - Это не он, это домработница, - поправил я.
      - Вижу! - ответил Квочкин и вошел в квартиру, оттеснив служанку.
      В коридоре стоял помертвевший от страха Опрелин.
      - Папаша, огоньку не найдется?.. - начал Квочкин.
      - Это тоже не он, - подсказал я.
      - Да вижу, вижу! А где... он?
      Я пожал плечами.
      - Степан Николаевич застрелился утром, - сказал Опрелин.
      Квочкин ему не поверил и пошел в комнаты, приказав кому-то задержать Опрелина и домработницу до выяснения. Я тоже пошел.
      За столом сидел человек, знакомый Квочкину оперуполномоченный милиции, и писал протокол.
      - Ничего интересного, - сообщил оперуполномоченный. Типичная попытка самоубийства. Предсмертная записка, пистолет - все на месте, - он показал на полиэтиленовые пакеты.
      - Почему мне сразу не доложил?
      - Вы заняты были, товарищ майор.
      Квочкин вспомнил, что он был занят откупориванием бутылок, и сказал:
      - Ну да.
      Я взял записку: "В моей смерти прошу винить перестройку, лично предателей Горбачева, Ельцина..." и еще десятка три фамилий. Пистолет оказался именной: "... Начальнику политотдела такой-то армии за беспощадное укрепление боевого и политического духа бойцов", - полная белиберда, но смысл вроде понятен.
      - А кто он был, этот Заклепкин? - спросил я Квочкина, заметно протрезвевшего и даже жевавшего нечто, отбивающее запах.
      - Как кто! Бывший секретарь ЦК КПСС . А до девяносто первого года пенсионер союзного значения.
      Я посмотрел на обстановку в квартире и понял, что он не шутит. Ну и лентяй же я! Почему в бытность партийным журналистом не учил список членов ЦК наизусть? Решил бы задачу в первый же день!
      - Вы сказали, попытка самоубийства?
      - Да, он еще дышит, - ответил оперуполномоченный. Отправили в реанимацию. Хотя на текущий момент не знаю, дышит ли.
      Я уже ничего не понимал и спросил Квочкина:
      - А при чем тут Шекельграббер? Патологическая ненависть к иноземной идеологии?
      Квочкин покачал головой из стороны в сторону, дескать, и да, и не только.
      Я вышел в коридор и спросил Опрелина:
      - Зачем ты сегодня заезжал за Размахаевой?
      - Сюда привез.
      - А сейчас она где?
      - В больнице.
      - Что она-то там делает?
      - Как что! Она же единственная дочь Степана Николаевича!
      Вот те раз! Ну и балбес я оказался. Две недели собирал никому не нужную информацию, а надо-то было лишь выяснить девичью фамилию Размахаевой, сделать пустячный запрос в архив. Первый блин вышел комом и колом встал в горле. На второй мне вряд ли дадут теста, если учесть потребление алкоголя на душу Квочкина. Хотя он редкий тип пьяницы: чем больше пьет, тем больше преступников ловит, чтобы еще больше выпить от радости... Одно утешение для меня в этой истории - Размахаева! Переживет ли она такую трагедию в сердцах поклонников: из роковой женщины обернуться заурядной роковой дочерью?
      - Почему он именно сегодня застрелился? - спросил я Опрелина.
      - Не надо было говорить Поглощаеву, что вы нашли убийцу! - рявкнул Опрелин.
      - Он мог бы убежать.
      Опрелин хмыкнул:
      - Из собственной страны?
      - Значит, ты был его шофером в лучшие времена? - спросил я. Говорить "шофером Заклепкина" как-то язык не поворачивался.
      - я и в худшие его не бросил. Хороший был человек, себя не жалел и нас с ней, - он кивнул на домработницу, - не обижал.
      - А мне не показался. Когда я поймал его на краже документов, он чуть не на коленях ползал.
      Опрелин плюнул мне в лицо:
      - Документы украдены мной! - но он врал, видно было.
      Я собрался врезать ему, но один из милиционеров уже заехал Опрелину по почкам. Видимо, он принял меня за "своего", только из другого ведомства. Мне бы утереться и обидеться, но я еще не все выяснил.
      - Он случайно убил Шекельграббера или нарочно?
      - Случайно кирпич убивает.
      - И не жалко ему было иностранного подданного?
      - Что их жалеть, безродных! Их ненавидеть надо, их везде убивают, потому что суются повсюду, как крысы!
      Опрелин пел голосом бывшего шефа, но я все-таки сказал:
      - Совершенно бессмысленное занятие. Хоть половину перестреляй, они наберут на интернациональной свалке новых эмигрантов и вырастят точно таких же американцев, а может, и хуже нынешних. Но ведь Заклепкин не одного Шекельграббера прикончил, собственного зятя тоже приговорил персональным судом к сумасшедшему дому.
      - Туда ему и дорога. Марина Степановна сильно не убивалась. Только рожей смазливый, а так - бездельник и тупица.
      - Ну уж не глупее тебя.
      - Я из себя элиту не корчил, хотя мог, и мне бы простилось.
      - Значит, верно служил.
      Подошел Квочкин, сильно расстроенный, и сказал:
      - Поехали в отделение. Тут все ясно, а там ребята ждут, - он чертыхнулся почти матом. - Надо же, гад, из-под самого носа ушел!
      - Давай этого прихватим, - предложил я, кивая на Опрелина. - Он все знал, помогал воровать документы, статья в законе найдется.
      Но Квочкин лишь махнул рукой.
      Мы выбрались в переулок и пошли к машинам.
      - Значит, ты вышел на Заклепкина, когда узнал, что его дочь - любовница Шекельграббера? - спросил я.
      - Это я потом узнал, - ответил Квочкин. - У меня изначально был свидетель, который видел, как Заклепкин вылезал из машины Шекельграббера.
      - А если б он отперся. Сказал, что просто залез посмотреть.
      - Это только в кино любой дурак милиционеру голову морочит, а милиционер во время допроса читает Уголовный кодекс.
      - Почему же ты сразу не арестовал Заклепкина?
      - Я тебе говорил: план, процент раскрываемости, будь он неладен! От него ни при каком режиме не отделаешься. Ну и деньгу, конечно, хотел по-легкому срубить.
      - Одного не пойму: зачем Заклепкин украл документы? Не мог сразу по башке стукнуть?
      - Наверное, хотел сделать Шекельграббера международным бомжем. Психология бюрократа: есть бумажка - есть человек, нет бумажки - гуляй, Вася. Помнишь фильм про итальянцев в России, как мужик без паспорта в самолете жил?
      - А зачем деньги вымогал?
      - Это кто-то другой, но он уголовно ненаказуем.
      - Наверное, Опрелин с подсказки Заклепкина. Доводили мужика до кондиции, выражаясь по-твоему. А зачем?
      - Какая разница!
      - Но почему Шекельграббер оказался в Армянском переулке?
      - Наверное, любовница предостерегла от папы, он и поехал объясняться.
      - Спозаранку?
      - Знал, что Заклепкин рано утром гуляет с собакой.
      Наверняка Размахаева "раскололась", поэтому и миллион Шекельграббер у нее оставил, - подумал я...
      Домой попал поздно. В почтовом ящике нашел анонимную записку, но сообразил, что от сбежавшего Горчицына. Он продолжал делать намеки. Писал, что однажды подвозил Размахаеву в Армянский переулок и та, тяжко вздохнув, призналась, что отец расстроил всю ее половую жизнь. Лучше б сознался, что спрятал кошелек Поглощаева, мелкий пакостник!.. Записку я смял и поднялся на свой этаж. Выдернул гвозди из двери и починил замок на скорую руку, попросив у соседа инструмент. Потом позвонил Поглощаеву:
      - Зачем вы разболтали всем кому ни попадя, что мне известен убийца?
      - Да никому особенно... А что такое?
      - Да ничего особенного: он застрелился.
      Поглощаев по привычке надолго умолк. Когда мне надоело ждать, я вспомнил о самом главном:
      - Послезавтра приду за гонораром.
      При упоминании денег Поглощаев воспрял:
      - За что ж теперь платить?
      - за то, что человека отправили на тот свет по недомыслию. Или умышленно? Вы ведь даже не спросили, кто застрелился...
      Я прошел на кухню, зажег свет и обалдел. Ну когда, наконец, одомашнят животное, охотящееся на тараканов! Никаких денег за него не пожалею...
      Через два дня я пошел в "Долину царей" за гонораром. В конторе сидел один Кашлин. Он отдал деньги, высчитав триста долларов, и заставил расписаться в какой-то липовой ведомости. Я спросил, где остальные сотрудники. Оказалось, сегодня хоронили Шекельграббера и с кладбища все уехали на поминки.
      - А у меня персональные поминки, как бы филиалом, объяснил Кашлин и вынул из-под стола бутылку. Прятал он ее, видимо, по старой совдеповской привычке.
      - Не думал, что Поглощаев так легко расстанется с деньгами.
      - Да, - ответил Кашлин, размышляя о чем-то другом. - В стране вырос новый тип жлоба-жадины - Поглощаев. Он жалеет все для других, чтобы уничтожать самому.
      - Зачем же он нанимал частного сыщика?
      - Я настоял, - сказал Кашлин. - Терентьевич доставал какую-то левую нефть для Югославии, а "Долина царей" была официальной "крышей" за посреднический процент. Милиция могла до этого докопаться, если бы всерьез занялась Шекельграббером и подняла документацию. Вот и пригласили вас.
      - Все равно платить, - сказал я.
      - Одно дело оплатить вас, другое - всю правоохранительную кормушку.
      - Для этого Размахаева и просила меня подозревать Терентьевича?
      - Почти, но велел ей я.
      - А кто спрятал документы Поглощаева?
      - Горчицын по моей подсказке, чтобы Поглощаев перепугался до смерти и чтобы активизировать вашу деятельность.
      Меня отчего-то тоже потянуло на откровенность.
      - Зря старались. Думаете, это я поймал Заклепкина? Это милиция, а я - подставка, создававшая видимость поиска Заклепкина вычислили в первый же день.
      - Ну и правильно, - сказал Кашлин. - Идет перераспределение средств любыми немыслимыми способами. Сами видите, вся деятельность в стране - суета и только. И как ни крути, грабим мы собственное добро очень дружно и по взаимному согласию, только одни - по мере возможности, а другие посильно мозгам. Но смешнее всего смотреть на эти жалкие потуги сохранить и увеличить награбленное, вложить в какое-нибудь дело, которым заправляют такие же воры, но организованные в банду.
      Мы выпили за помин души Шекельграббера.
      - А старик еще жив? - поинтересовался я.
      - Жив, но не выживет, потому что не хочет. Он умер вместе с партией в девяносто первом.
      - А что будет с Размахаевой?
      - Замуж Марина больше не выйдет. Я обрекаю ее быть моей любовницей до климактерического возраста за ошибки юности.
      - Кажется, я понял: Заклепкин спал и видел дочь за Терентьевичем, Шекельграббер путался у всех под ногами и знал много компромата, а Кашлин собрал их в снежок, бросил в стену и ушел с Размахаевой в обнимку... Но ничего у вас не выйдет: во-первых, вы скоро сопьетесь; во-вторых, Размахаевой вашего кошелька надолго не хватит.
      - Нет, я очень богатый. Могу подкладывать стодолларовые бумажки под ножки стола, чтоб не качался, - сказал Кашлин. Заберу свой пай из фирмы и уйду обратно в институт. Брошу пить и буду жить по Брэггу: питаться салатом, аплодировать каждому своевременному "стулу" и, глядя на двухнедельную мочу в баночках на подоконнике, радоваться, что осадок так и не выпал. Где, кстати, ваш друг из "Московского лесбиянца"? Он сулил мне экземпляр "Чудо голодания"...
      P.S. "Товарищ полковник. Нормативно оформленный рапорт о проделанной работе по делу гр. США Д.Шекельграббера я представил, но, будучи куратором Союза журналистов, не удержался и написал еще беллетризованный (то есть олитературенный) отчет, изменив фамилии и исказив факты. Прошу Вашей санкции на печать данного произведения в периодике под псевдонимом. Прошу также вынести благодарность куратору Сандуновских бань".