- А она приносила вам обет верности?
      - Я могу только об этом мечтать.
      - Почему вы не натравили своих орлов на Поглощаева?
      Он замолчал и надолго.
      - Признайтесь, что это вы убили Шекельграббера, потеряв над собой контроль в припадке ревности, и я дам вам три дня, чтобы уехать из России, - предложил я.
      - Я уже давно никого не убивал, - ответил он.
      - Зачем же вы пришли?
      - Кажется, вы ничего не поняли, - сказал он. - Я пришел извиниться.
      - И все?!
      - Все, - ответил он и хлопнул входной дверью.
      Дурак! Мог бы по телефону извиниться. Интересно, почему его так смутил вопрос о Поглощаеве? Зачем меня нанял этот счетовод, торгующий содой и соком редьки? От кого он хотел избавиться моими руками? Пока у меня один ответ - от всех сразу...
      Ближе к вечеру я собрался с духом, позвонил Поглощаеву и спросил в лоб:
      - Несколько дней назад вы ездили к Размахаевой. Зачем?
      - Она просила, чтобы я вас уволил под каким-нибудь благовидным предлогом.
      - Ну а вы?
      - Сказал, поздно, теперь это будет выглядеть подозрительно. Да и договор подписан.
      - А какая причина?
      - Не знаю. Что-то тут нечисто, по-моему.
      - Да все вы знаете! Не пойму только, зачем вам надо, чтобы я до всего докапывался сам.
      Он в ответ тоже замолчал, как Опрелин и Терентьевич. По-моему, они сговорились играть со мной в молчанку.
      - Дайте мне телефон в ту квартиру, где жил Шекельграббер. Надо побеседовать с его вдовой.
      - Разве она уже приехала?
      - Разве вы не знаете?
      - ... Она поселилась не там, а у своей, можно сказать бывшей матери...
      Я позвонил вдове и спросил, не пересылали ли в посольство документы Шекельграббера по почте. Она ответила, что давно пришли и даже сейчас у нее в руках. Я повесил трубку. Выходит, в словах Заклепкина есть какая-то правда. Выходит, он с Опрелиным, действительно, два мелких пакостника и никто больше. Это не радует, особенно когда знаешь, что Квочкин уже раскрутил дело, а ты только копаешься то ли в детской песочнице, то ли в чужом грязном белье, и все без толку. Неужели интеллигентная Размахаева дала Шекельграбберу по кумполу? Чем же он ей так досадил? Тем, что звал Мунькой? Но это не вяжется с показаниями Терентьевича. месяц проболела, сказал он. Хотя какой нормальный человек после убийства будет чувствовать себя в родной тарелке? Значит, все упирается в Размахаеву. Ну что ж, пойду побеседую с ней. Глядишь, и уговорю сдаться на милость нарсуда...
      Через час я сидел в баре домжура и взглядом ловил каждого входившего, надеясь поймать и Размахаеву. В голове уже сложилась дюжина вопросов, которыми я надеялся загнать зиц-вдову в угол, и наверняка сложилась бы еще дюжина, если б не сосед по столику - мелкая корреспондентская проститутка, умудрявшаяся писать галиматью даже в автобусе на коленке. Но он пришел раньше меня, и я не мог его выгнать, а свободных столиков не было.
      - Что пишешь? - спросил я от скуки.
      - Моссовет только что обязал все фирмы и организации платить за использование в названии слова "Москва". Представляешь, какая несправедливость: как будто они основали Москву и название ей придумали. Там коренными москвичами и не пахнет, одна лимита, начиная с мэра.
      - Напиши, что в Америке есть пять городов, называющихся Москва. Пусть они тоже платят Моссовету, нечего отлынивать от постановлений и скупердяйничать.
      - Отличная концовка! И в заголовок: "Америка платит по нашим счетам!" - обрадовался он. - С меня бутылка пива.
      - Я сегодня не пью, не в форме.
      - Ты что, милиционер, что ли? - попытался он сострить.
      - Вроде того.
      Тут, наконец, появилась Размахаева. Под руку она вела Кашлина, который успел уже где-то порядком нализаться. Кашлин выглядел как стереотип спивающегося интеллигента. Он умудрялся задевать всех сидящих и тут же извиняться каламбурами.
      - Зачем вы его привели? - спросил я Размахаеву.
      - Он вроде моего адвоката.
      - Хорош адвокат, - решил я. - Только для чего он вообще нужен?
      - Сначала пить будем или сразу допрос почнем? - влез Кашлин, плюхаясь на свободный стул.
      - Пить будем второго апреля, - сказал я. - Но по разным причинам.
      - А этот ушастый что пишет? Протокол? - спросил Кашлин, показывая на корреспондента за столиком.
      - Он пишет про Моссовет, - объяснил я.
      - Уже не про него, - влез словоохотливый щелкопер. Вчера конгресс Соединенных штатов разрешил гомосексуалистам служить в армии. Пишу для "Гей, славяне!" обалденную штуковину.
      - Ну-ка вслух, я послушаю, - приказал Кашлин.
      Корреспондент стал читать, довольный вниманием к своему "творчеству". На третьей фразе Кашлин его оборвал:
      - Все это белиберда, чепуха на постном масле. Из учебников известно, что педерасты распространяются как плесень. Поэтому стоит одному завестись, и глядишь, уже вся дивизия под голубым знаменем, - решил он. - Берите чистый лист и записывайте нетленку, репортаж из будущего в популярную желтую газетку "Московский педерастец":
      Год двухтысячный. Вовсю разворачивается операция "Буря в пустыне. Номер два". Пустыня называется Невада. Конь в ней еще не валялся, но это неважно. Во время песчаной бури иракский летчик на МИГ-91 теряет ориентиры и ошибочно садится на аэродром ВВС США. Два солдата из охраны берут его в плен. По дороге в штаб, приглядевшись к летчику, оба влюбляются в него и требуют соития за немедленную свободу передвижения в воздухе. Летчик гордо отказывает обоим. Взбешенные ревностью и невниманием, солдаты передают пленного в руки сержанта, известного своей половой жестокостью с противником, несмотря на Женевскую конвенцию, которую подмахнул за него президент, не глядя. Летчик отвергает и домогательства сержанта, но тот склонен к насилию и неутомим в своих склонностях. Пока идет борьба, в комнату входит майор и влюбляется в летчика с мимолетного взгляда, именно о таком "друге" он и мечтал в юности, коллекционируя фотографии артистов. Сержант вынужден уступить жертву, и майор уводит пленного на допрос, но действует уже не таской, а лаской. Летчик прогоняет слюнявого майора одной левой и бежит в центр управления, где, обняв радиста за талию, свободной рукой отбивает "морзянку" Саддаму Хусейну: после песчаной бури иракские войска должны немедленно атаковать противника. Наступать необходимо сплошным фронтом, задом наперед и со спущенными штанами. Тогда враг будет разбит!.. Но сигнал летчика перехвачен верховным главнокомандующим, который получил свой пост за то, что оказался в армии США единственным бисексуалом. Главный генерал отдает храброго летчика на растерзание женщинам, начавшим служить в армии еще раньше педиков. Но лишь с появлением последних они из милых дам в портянках превратились в сущих мегер по трем причинам: во-первых, к ним перестали приставать; во-вторых, они лишились денежных компенсаций, которые платили за приставания на службе; в-третьих, к ним давным-давно никто не приставал, а им очень хочется даже без материального вознаграждения. С горя они влюбляются в летчика, а он не против, заводит гарем прямо в Пентагоне и ждет наступления соратников. Наконец, песчаная буря затихает, внезапная атака иракцев, проведенная по донесению летчика, деморализует извращенное половое сознание американских бойцов. Жалкие остатки армии спешно эвакуируются в Голландию, в страну "голубых" тюльпанов, где разрешены браки между педерастами...
      - Это класс! - сказал щелкопер.
      - Это только первый класс, - ответил Кашлин. - Ведь рассказ надо продать и в журнал "Гей, американцы!", чтобы получить в твердой валюте. Поэтому сделаем такой конец. Уцелевшие от призыва трапперы достают дедовские винчестеры, ковбои трут лассо мылом, а последний из могикан по кличке Зеленый Змий со своей супругой Огненной Водой выходит из резервации на тропу войны. В партизанских схватках они отстаивают идеалы американского образа жизни, но по ходу борьбы с ужасом убеждаются, что он им самим уже не нужен. В финале полное разочарование, ужас, горе, отчаяние, все поют, танцуют и пьют кровь супруги последнего из могикан.
      - С меня бутылка пива, - бросив записывать, сказал мой сосед.
      Кашлин хмыкнул презрительно, достал из внутреннего кармана початую бутылку коньяка и выпил со стакан из горлышка. Потом он попытался угостить меня остатками, а потом и корреспондента подонками.
      - Зачем вы так пьете? - удивился тот. - Я не куплю вам бутылку пива. Лучше подарю книгу Поля Брэгга о здоровом образе жизни.
      - Это который не пил, не курил, не ел и хранил в баночках мочу разных дней выдержки? - спросил Кашлин.
      - Зато когда он умер в девяносто лет и в морге вскрыли его труп, то все внутренние органы оказались абсолютно здоровы.
      - Он мог бы есть, пить, курить и писать в унитаз, сказал Кашлин, - и когда в морге вскрыли бы его труп и нашли все органы абсолютно больными, старик вряд ли бы расстроился.
      - Но он умер не своей смертью!
      - А чьей? - удивился Кашлин.
      - Ладно, - сказал я корреспонденту. - Иди домой, нам серьезно поговорить надо.
      Он наконец-то ушел, и я сразу отдал его стул, чтобы к нам никто не подсел из толпившихся у стойки.
      - Сегодня во всех газетах читаю свой телефон, - сказала Размахаева. - Как вы думаете, какой подлец устроил эту провокацию?
      - Печать запаздывает, - посетовал я. - Кстати, документы нашлись.
      - Но почему вы дали мой телефон?
      - Потому что он с определителем номера, а вы заинтересованы в том, чтобы убийца Шекельграббера был наказан.
      - Откуда такая уверенность?
      Кашлин уронил голову на стол и заснул, пуская слюни изо рта.
      - Хорош адвокат! - повторился я. - Но займемся делом. Итак, Терентьевич - злодей, убил вашего любовника.
      - Я пошутила.
      - А почему так плоско?
      - Так получилось.
      - Мне надоело с вами возиться, - решил я быть грубым. Или выкладывайте все начистоту, или я пошел домой.
      - Мне необходимо, чтобы Терентьевича выслали из страны, как можно дальше от меня, - сказала Размахаева. - За это я готова платить. Что вам еще не ясно?
      - Причина.
      - Вам ее знать необязательно.
      - Обязательно.
      - Это никак не связано с Шекельграббером.
      - Но может быть связано с Поглощаевым, Горчицыным или со мной?
      Видимо, заслышав знакомые фамилии, Кашлин неожиданно приподнял голову и пролепетал:
      - Вода из Элефантины, сода из Бубастиса, молоко из города Кимы и сок лавзонии из страны Куш - вот что должен был достать Поглощаев для полноценного бальзамирования Шекельграббера.
      Размахаева погладила его по голове и сказала:
      - Спи давай.
      Он послушно заснул.
      - Сознайтесь, вы любите Терентьевича.
      - Нет, - ответила она, - я люблю другого. А Терентьевича я уважаю как очень порядочного человека и желаю ему добра.
      - Так в чем причина?
      - Видите ли, - помялась она немного, - все мужчины, с которыми я близко общалась, кончали очень плохо. А я ничего не могла с этим поделать. Мне жаль Терентьевича, и я пытаюсь ему помочь.
      - Роковая женщина?
      В ответ она пожала плечами.
      - Что же случалось с вашими мужчинами? Какая собака Баскервилей кусала их до бешенства? Муж с ума сошел не по своей воле, первый любовник до сих пор в тюрьме, два других просто сгинули как-то вдруг, без объяснений. Правда, потом я одного случайно встретила, но он от меня шарахнулся в сторону. Ну а Шекельграббера вот взяли и убили. Что теперь с Терентьевичем будет - ума не приложу... Так вы мне поможете?
      - Нет.
      - Почему?
      - Не вижу смысла.
      - А-а, вы собираетесь использовать Терентьевича как приманку и покончить со мной, как с роковой женщиной, раз и навсегда.
      - Очень может быть.
      - Я вас недооценила.
      - А я вас переоценил и не хочу развенчивать.
      Лучше б я промолчал. От такого взгляда, каким ошпарила меня Размахаева, обычно прячутся под стол. Но я следил за ее пальцами, ловя момент, когда они начнут царапать мою физиономию, и взгляд благополучно прошел боком. Неожиданно Кашлин поднял голову и пробормотал:
      - Первым к Картеру и Карнарвону пришел Безенчук, чтобы купить патент на саван Тутанхамона. Но мне непонятно, то есть мне понятно, когда просто двоится в глазах, но когда ты сам двоишься в зеркале! - это не зеркало, это недоразумение.
      - Ему надо в кровать, - сказал я.
      - Я отвезу, - ответила она.
      - Вам помочь?
      - Не первый раз.
      Тут только я сообразил, кого Размахаева любит на самом деле, если вообще способна на какие-то чувства. Сообразил и пошел домой от греха подальше...
      Утром я забрел к Квочкину. Накануне тот опять смотрел американский боевик, потому что носился по дежурке, как угорелый, и кричал:
      - Сейчас я кому-нибудь задницу надеру!
      Меня он тоже встретил "классическим" вопросом:
      - У тебя все хорошо?
      - Лучше-хуже некуда, - ответил я. - Оказывается, у Размахаевой был муж. По моим данным, он сошел с ума. Нельзя ли выяснить, где он находится?
      - Как фамилия?
      - Должна быть Размахаев.
      - Позвони через пару часов...
      Тогда, коротая время, я завернул к паталогоанатому-массажисту. Не очень-то он мне обрадовался и дверь открыл со скрипом. Я думал, что наткнусь на любовника, которого легко опознаю среди подозреваемых, но Горчицын был в квартире один.
      - Подарили Кувыркалкиной букет от моего имени?
      - Подарил.
      - А она что?
      - Взяла, - ответил он вяло.
      Мы помолчали, думая каждый о своем.
      - Чай пить будете? - спросил Горчицын, убирая паузу.
      Я не смог побороть отвращения и отказался. В следующий раз буду ходить к "голубым" со своей чашкой и заваркой.
      - Зачем вы соврали мне про деда с пуделем в бане?
      - Я не врал.
      - Врали, как сивый мерин.
      - Нет.
      - Так можно препираться до следующего утра, а утром продолжить, - сказал я. - Послушайте, Горчицын, в ваших интересах рассказать мне все, что знаете и о чем строите догадки, ибо всякое отмалчивание и увиливание тормозит следствие и наводит на ненужные подозрения. Вас можно привлечь к ответственности на основании соответствующей статьи Уголовного кодекса и временно поместить в Лефортовский изолятор. чему вы вряд ли обрадуетесь, если, конечно, не мазохист. Итак, вы знаете убийцу?
      - Не знаю.
      - Но догадываетесь?
      Он неопределенно пожал плечами.
      - Откуда вам известен Заклепкин?
      - Какой Заклепкин?
      - Какого в бане встретили и какого там не было ни телом ни духом.
      - Я, наверное, ошибся, - сказал Горчицын. - Наверное, дед с собакой приходил в сауну.
      - В женское отделение?
      - Да.
      - Поразительный дед! Испорченности вам обоим не занимать. И как же его шайками не закидали?
      - Его просто не пустили.
      - А зачем он приходил? Я еще могу объяснить появление чеховской дамы с собачкой в женской сауне, но деда с пуделем!..
      - Может быть, ему кто-то срочно был нужен из клиенток.
      - Какие у вас отношения с Опрелиным?
      - Никаких.
      - Вы знаете, кто он?
      - Я знаю, кем он был раньше, - ответил Горчицын, - года три назад Опрелин возил ко мне Марину на массаж.
      - В "УАЗике"?!
      - Нет, это было еще до "Долины царей". Тогда он ездил на черной "волге" с партийными номерами.
      - Вот это уже ценная информация, - сказал я, похлопал Горчицына по плечу дружелюбно и удалился...
      На улице пришлось полчаса клянчить у прохожих монетку. С этой чертовой инфляцией ерунду сделать невозможно, а на что-то солидное нет денег. Наконец, одна девушка одарила-угостила меня медным российским рублем. Дозвонился сразу, видимо, повезло: никого в тот момент не убивали, не насиловали и не грабили.
      - Нашел мужа Размахаевой? - спросил я Квочкина.
      - Найти-то нашел, но вряд ли ты до него доберешься, ответил милиционер. - Его еще при социализме упекли в спецполиклинику. Туда сажали неугодных режиму, строптивцев всяких, правдолюбцев и помешавшихся на этом поприще.
      - А куда еще сажать помешавших себе?
      - Сейчас-то многих домой выгнали, но твой интерес на самом деле чокнулся.
      - Может, перекормили лекарствами?
      - Запросто, - ответил Квочкин. - Только тебя в эту клинику даже теперь не пустят...
      - А гласность?
      Но Квочкин меня не слышал:
      - ...Да и что тебе этот псих путного скажет? Все равно суд его в качестве свидетеля не примет. Так что, ищи других.
      - Намек понял.
      - Тут такое дело, - замялся Квочкин несвойственным ему тоном. - Сегодня конец квартала, мне машину по дешевке сделали, триста долларов не хватает. Сходи к Поглощаеву, попроси на текущие расходы или аванс.
      - Не даст.
      - А ты скажи, что послезавтра приведешь ему убийцу за руку.
      - Ладно, попробую, - смирился я.
      - Ты где?.. - спросил Квочкин. - Там и стой. Я за тобой заеду, чтоб побыстрей.
      Через пятнадцать минут я входил в "Долину царей", за окном ждали желто-синие "жигули" с мигалкой на крыше. Вид мой на их фоне был очень внушительный.
      - Срочно к Поглощаеву, - бросил я.
      Кувыркалкина посмотрела на меня двусмысленно: то ли ждала, что я прощения попрошу, то ли хотела поблагодарить за цветы. Во всяком случае, рта она не открыла, и я прошел в кабинет без звука.
      Поглощаев привычно трепался по телефону, Кашлин привычно вынул палец из носа и пожал мою руку.
      - Деньги нужны, - сказал я Поглощаеву, когда он, наконец, наговорился. Если б у нас платили за телефон поминутно, он наговорился бы до бедности.
      - Что так? - удивился он.
      - Вот так, - пришлось ответить.
      - Я не бездонная бочка, а вы вроде бы не рэкетир, сказал Поглощаев.
      - Да ладно вам жадничать. Нужно-то всего триста долларов. В пересчете устроит и рублями, - сказал я. - Убийца Шекельграббера уже найден, послезавтра я назову его имя.
      - А почему не завтра?
      - Потому что завтра первое апреля. Вы мне не поверите.
      - Скажите сейчас, - влез Кашлин.
      Я на секунду замялся: - Нужно собрать кое-какие справки, чтобы не выглядеть голословным. В условиях постсоветской бюрократии эта проблема упирается во взятки.
      - Я не виноват, что вам не хватило накладных расходов, выдавил Поглощаев.
      - Вы виноваты в том, что тормозите следствие, - сказал я строго. - Да и беру я из своего гонорара.
      - Не пойму, кто кого нанял, - Поглощаев поднялся и вышел. А я-то, наивный, думал, что деньги он держит в кабинетном сейфе, оказалось - нет. Где же? В морге, что ли?
      - Зря вы сболтнули, что знаете имя убийцы, - сказал мне Кашлин.
      - Вы тоже знаете? - удивился я.
      - Так же, как и все, - догадываюсь, - ответил он.
      Спрашивать: "Ну и кто?" - после собственного признания выглядело бы идиотизмом, и я промолчал.
      - Лучше бы вам сегодня и завтра не ночевать дома, посоветовал Кашлин. - Одно из двух: либо он ударится в бега, либо убьет вас. Или покалечит - как получится.
      - А кто скажет, что я его вычислил?
      - Первый встречный-поперечный.
      - Вы знаете свекра и свекровь Размахаевой?
      - Нет.
      - А ее родителей? Они живы? - спросил я по инерции.
      Кашлин даже подпрыгнул на стуле.
      - Вы обманули Поглощаева, вы не знаете убийцу Шекельграббера! Я так и думал. Лучше вам сегодня переночевать в милиции.
      - Я посплю на посту.
      Тут вошел Поглощаев и отсчитал деньги, причем рублями и по заниженному курсу. Скаред!
      - Займись, наконец, делом, - бросил он зло Кашлину.
      - Я занят, - спокойно ответил тот, - обдумываю организацию нового акционерного общества "Долина цариц". Потом откроем дочернее предприятие - "Долину приближенных и любимых животных"...
      Я вышел в приемную и сел на край стола Кувыркалкиной.
      - Что-то я по тебе соскучился.
      - Вали отсюда, - ответила она.
      - Только с тобой, - сказал я. - Пойдем скорей, Поглощаев тебя отпустил. Мне на поруки.
      - Ты серьезно?..
      На улице я передал деньги Квочкину.
      - Ну зачем при свидетелях?! - прошипел он больше по привычке, чем из боязни.
      - это не свидетель, это подозреваемая номер один, у нее есть пистолет, - сказал я. - Слушай, подбрось нас до моего дома, надо уйти от "хвоста".
      - Извини, старик, времени нет ни секунды. Приходи завтра, обмоем покупку, - и он укатил...
      Через час мы уже пили в постели шампанское, за которое заплатила Ольга.
      - Ты подлец! - говорила она после каждого глотка.
      - Согласен.
      - И дурак набитый!
      - Возражений нет.
      - И скотина!
      - В точку.
      - Я за тебя замуж не пойду!
      - Этого и не требуется, - искренне ответил я.
      - А как же? - удивилась она.
      - Найдем выход...
      Когда мы уже приготовились подремать от переутомления, в дверь сначала настойчиво зазвонили, потом требовательно забарабанили кулаками. Я подошел к двери и спросил:
      - Кто там такой шустрый?
      - Открой, ублюдок! - по голосу я опознал Опрелина.
      - Не могу, я голый.
      - Ублюдок! Ублюдок! - эхом разносилось по подъезду.
      Я вернулся в комнату и сказал Ольге:
      - Кажется, твой муж в гневе, а черного хода у меня нет.
      - Что будем делать? - спросила она.
      Но Опрелин все решил за нас. Видимо, разбежавшись, он плечом вышиб дверь и возник в комнате. В руке Опрелин держал пистолет. Я попытался выбить опасную игрушку ударом ноги, но промазал и только лягнул дурака. Опрелин с перепугу выстрелил. Боли я не почувствовал, поэтому закрыл глаза, перестал дышать и, двигаясь наощупь, вытащил Кувыркалкину на балкон.
      Минут через пять она очухалась в слезах, а Опрелин, как я видел через стекло, лежал посреди комнаты без чувств. Бедный малый, по-моему, не прочитал в инструкции, что из газового пистолета нельзя стрелять в плохо проветриваемом помещении. Теперь, по крайней мере, месяц в квартире будет вонять газом, а я, по необходимости, оставлю для воров открытыми окна и уеду на море. С тысячей долларов я не пропаду на любом курорте.
      На самом деле мне было не до смеха, хотя что может быть комичней: голые любовники сидят на балконе в марте месяце, а ревнивый муж отдыхает от подвигов посреди комнаты. Из дома напротив нас уже разглядывали любопытные, один даже щелкал фотоаппаратом, а нам, кроме носков, и прикрыться нечем: я, чтобы не стирать их каждый день, вывешивал через сутки проветриться. Ладно, потом я этому щенку с фотоаппаратом уши оторву.
      - Какой же идиот твой муж! - сказал я Кувыркалкиной. Пусть теперь тут живет, а я к нему перееду.
      Ее трясло от холода, газа и рыданий.
      - Он меня любит, а я дурная.
      - Он не тебя любит, а свою собственность в твоем лице любит.
      - Ничего ты не понимаешь, ты циник. Ты хуже Кашлина.
      - Тогда забирай своего обормота и проваливай, а мне надо дверь чинить.
      Я дал проветриться комнате, чтобы в нее хотя бы можно было зайти и не рухнуть без чувств, оделся сам, выбросил одежду Кувыркалкиной на балкон и вернул в чувство Опрелина водой и пощечинами. Потом вбил три гвоздя в дверь, отволок Опрелина к его "УАЗику", закинул вместе с супругой в фургон и отвез к ним домой.
      Решив, что на сегодня с меня приключений достаточно, я пошел ночевать к банщику Леше...
      Спецполиклиника для закоренелых помех режиму и его представителям оказалась всего лишь отделением в тривиальной психушке, правда, под усиленной охраной. Меня не пропустили. Никакие журналистские удостоверения и ухищрения не помогли и часы свиданий не предписывались, даже в передачах из продовольствия несчастным было отказано. Наверное, тут обитают организаторы терактов на генсека, президента и правительство, - решил я, потому что из охранников не выудил ни слова. На всякий случай походил под окнами, но никто не выглядывал. Видимо, и это запрещалось под страхом ледяной ванны. Случайно я поймал главврача или кого-то близкого по иерархии.
      - Мне бы поговорить с одним вашим подопечным по фамилии Размахаев.
      - Такого не знаю.
      - Он лежит у вас со времен Брежнева!
      - Вы ошибаетесь.
      - Могу я посмотреть список пациентов?
      - Нет, - главврач уже миновал охранников.
      - я все равно получу разрешение! - с отчаяния крикнул я вдогонку.
      - Вы получите неприятности, - обещал мне главврач спиной.
      Ну и сволочь! На таких вот и держится любая система. Просто кулаки чешутся! Встретить бы этого "ученика" Гиппократа в тихом переулке, глядишь, у Поглощаева одним клиентом стало бы больше.
      На всякий случай я заглянул в справочный стол больницы, но тоже бестолку. Сгинул некто Размахаев, растворился на одной шестой части суши и никому до этого нет дела, даже жене, в нашем скотском обществе. Так из стада уводят на убой, а стадо мирно щиплет травку.
      Я встал посреди улицы, раздумывая, что делать дальше. С утра меня тешила надежда на встречу с Размахаевым, из которого я наверняка вытянул бы кое-что существенное, но оказалось грош мне цена как журналисту и сыщику, не справился с простеньким заданием и запасного плана не выдумал. Но никакого плана, собственно, и не требуется: раз не вышло с мужем, нужно добить жену по паспорту. Должна она знать, как превратилась в роковую женщину и почему муж сошел с ума или его сошли. Поэтому я поехал к Размахаевой и у дверей почти нос к носу столкнулся с Навыдовым.
      - Ты же взял деньги и обещал не следить за мной! сказал он.
      - Во-первых, я подошел с противоположной стороны. А во-вторых, вы не "тыкайте", Навыдов. Я еще не член вашей бригады: не интер-, не могилокопатель.
      Он хмыкнул:
      - Тебя все равно не пустит вахтер.
      Так и вышло. Навыдов прошел, а меня задержал внизу парень с задницей, отъеденной на ширину плеч. Но я поговорил с Размахаевой по диктофону, и парню пришлось отойти в сторону.
      В квартире, кроме зиц-вдовы и Навыдова, я обнаружил и Терентьевича в домашних тапочках.
      - Тебя только пистолет остановит, - сказал мне Навыдов что-то вроде комплимента и стал делать Терентьевичу знаки, приглашая поговорить наедине.
      - Нам нечего скрывать, - сказал Терентьевич. - Говорите при всех.
      Навыдов передал конверт.
      - Это загранпаспорта с визами, - объяснил он скорее мне, чем своему шефу. - И там же советский паспорт Марины Степановны со штампом, что ее брак считается недействительным.
      - Но ведь она еще позавчера была замужем! - удивился я.
      - А вчера я ее развел.
      - Дорого, наверное, заплатили за спешность.
      - Не из твоего кошелька.
      - Где же взяли мужа?
      - Его согласия, как недееспособного, не потребовалось.
      - С вами не соскучишься, господа, - сказал я. - Только начнешь привыкать, что гражданка Размахаева замужем, а она уж опять по закону девица.
      - Кстати, Марина Степановна, я забыл вас спросить, влез Навыдов, - не хотите ли вернуть девичью фамилию?
      - Замолчите, идиот! - закричала экс-Размахаева. Господи, как вы мне все надоели! Дурак на подлеце, подлец на Дон-Кихоте, Дон-Кихот за компанию с человеком, от которого я прячусь с пятнадцати лет! Не поеду я ни в какую Югославию и женой вашей никогда не буду! Слышите, Терентьевич! Поставьте тапочки моего мужа на место и уходите!
      - Успокойтесь, - сказал Терентьевич. - Нельзя себя так вести.
      Размахаева сорвала с его ног тапочки и демонстративно сунула в карманы халата.
      Будь я на месте Эркюля Пуаро, немедленно заключил бы, что все дело именно в тапочках, что муж Размахаевой перед сумасшествием напитал их ядом, сотворив таким нехитрым образом тайну роковой женщины. Но я не любил Агату Кристи за обилие шаблонных романов и поэтому спросил:
      - Тапочки дороги вам как память?
      Размахаева не слышала меня. Она повторила Терентьевичу:
      - Если вы порядочный человек - немедленно оставьте мой дом. И забудьте меня. Может быть, вы и очень хороший, добрый, внимательный, но я вас не люблю. Вам со мной будет плохо, и мне будет плохо. Прощайте. А за развод спасибо, сама бы я вовек не собралась.
      Навыдов с Терентьевичем ретировались, видимо, до лучшего расположения духа хозяйки, а Размахаева легла немного порыдать в подушку.
      - Все это очень забавно и интересно, если только не первоапрельский розыгрыш.
      - А вам что еще надо?
      Я хотел сказать: тапочки примерить, может быть, я искомый золушок, - но только пожал плечами.
      - Что надо? - не унималась Размахаева. - За деньгами пришли? Забирайте под расписку, - она вытащила из-под кровати "дипломат".
      Я открыл его и от удивления присвистнул:
      - Сколько тут?
      - Как сколько? Миллион.
      - Тот самый, что Шекельграббер должен был отдать за документы?
      Теперь уже она посмотрела на меня, явно ничего не понимая.
      - Вы же сказали вчера Поглощаеву, что знаете убийцу Шекельграббера!
      Я совсем растерялся. Из ее слов выходило, что, раз я знаю убийцу, я должен знать, что деньги именно у Размахаевой. Видимо, так она и объяснила себе мой приход.
      - Это был блеф. Я смотрел на реакцию Поглощаева, пришлось хоть что-то ответить.
      И тут же получил две оплеухи и истерику в виде безболезненного приложения. Хотел было ответить, но вспомнил, что из всего женского рода бил только подушку, и опустил руку.
      - Вы хуже подлеца, вы - ничтожество! - сказала она, очнувшись.
      Вид мой и впрямь был как у оплеванного. Это я рассмотрел в зеркале.
      - Значит, Шекельграббер поехал выручать документы, оставив деньги у вас? Значит, он знал, что платить не придется?
      - Что мне с ними делать? - Размахаева одновременно подтвердила мой вопрос и задала свой.
      - Не знаю. Верните вдове или потратьте: накупите свечек и замаливайте грехи во всех церквях мира.
      - Чьи грехи?
      - Не знаю.
      - А что вы знаете?