По характеру мой солдатский фронтовой труд в роте тяжелых минометов резко отличался от того, каким он был прежде, особенно в мою бытность пулеметчиком. Прямое соприкосновение с противником было не столь частым, хотя и доводилось попадать под авиабомбежку, артиллерийский, минометный, иногда и ружейный обстрел. Поскольку я хорошо помнил математику, тригонометрию, быстро и точно производил расчеты для ведения стрельбы по цели, меня командир роты или другие офицеры, среди которых со школьным средним образованием почти никого не было, брали с собой на командные пункты пехотных частей и подразделений (линию огня), которые мы поддерживали и откуда вели корректировку стрельб. Тогда-то, при перебежках, вновь доводилось попадать под ружейно-пулеметный огонь.
      Передислоцирование техники, боеприпасов и личного состава расчетов производилось обычно на механической тяге. Появились время и возможность для чтения книг: их, иногда, как и люди, израненных, можно было подобрать на улицах и в разрушенных войной домах. Стала ближе казаться мирная жизнь, тем более, что, как все в 1944 году уже чувствовали, победа была не за горами. В батальоне и бригаде участвовал в общественной работе, выпуская боевые листки, начал печататься в военных газетах, выступал с докладами, беседами.
      Соединения 2-го и 3-го Украинских фронтов под командованием генералов, впоследствии маршалов Р. Я. Малиновского и Ф. И. Толбухина с боями продвигались на юго-запад, к Молдавии, а через ее территорию - к румынской границе. В конце августа 1944 года развернулось Ясско-Кишиневское сражение, в результате победы в котором наши войска перешли советско-румынскую границу и устремились к Бухаресту.
      В этот период у румынской границы я распрощался с однополчанами (точнее - с "однобатальонцами", ибо батальон-то входил напрямую в бригаду) и вместе со многими десятками солдат и сержантов отправился в штаб фронта, а оттуда - в древний город Глухов Сумской области (ныне - Украинская республика) для обучения во 2-м Ростовском училище самоходной артиллерии. Медицинского осмотра не проводилось ни в бригаде, ни в училище. Мое мягкое заявление о плохом зрении во внимание принято не было. Близился конец войны, но наборы в военные училища продолжались. Вероятно, правительство заботилось и об обороне страны в предстоящий послевоенный период, и о возможных сражениях с союзниками. Особое внимание обращалось на подготовку офицеров из фронтовиков: боевой опыт должен был передаваться будущим поколениям солдат.
      Примерно год и два месяца довелось мне быть на фронте, из них около полутора месяцев - в прифронтовых госпиталях, в походной санчасти полка. Иногда приходится слышать о ком-либо из ветеранов или от них самих: "Всю войну прошел в пехоте и ни разу не был ранен". Думаю, таких просто не могло быть, если не иметь в виду тех, кто служил в тылах пехотных частей и соединений ординарцем или писарем хотя бы в штабе батальона (участниками войны считаются все, кто служил в действующей армии, а ее тылы достигали десятка - двух десятков километров). В пехоте-матушке, на линии огня, в атаках, наступлениях, под обстрелом в окопах и окопчиках по пояс (не успел или поленился углубиться) просто и в течение нескольких месяцев невозможно было избежать ранения или контузии. У меня получается около года непосредственного участия в боях в качестве пулеметчика и минометчика, младшего командира. Вроде бы немного, но и теперь кажется, что это был не год, а годы, многие годы. От фронта, кроме тяжелых впечатлений для воспоминаний, кроме ранений и контузии, напоминающих время от времени о себе, остались и дорогие для меня солдатские награды. Мальчишек тогда почти не награждали - начальники, их адъютанты и писаря сами себя увешивали орденами и медалями.
      В училище в Глухове срок обучения был рассчитан на 8 месяцев, то есть примерно по апрель 1945 года включительно. Не исключалось, что мы примем участие в боевых действиях против гитлеровской Германии, а при непредвиденных обстоятельствах - и против других государств. Обучение и жизнь в военном городке на окраине Глухова были достаточно интересными. К тому времени я все воспринимал уже иначе, нежели каких-то полтора-два года тому назад: к нам, фронтовикам 19-20 лет, зрелость пришла очень рано. Рано пришла и седина. Среди преподавателей, особенно по военно-техническим наукам, истории военного искусства, было немало одаренных, как правило, имевших высшее образование офицеров.
      В 14-й роте, в которой я оказался, было много ребят со средним образованием, правда постарше меня. Встречались и закончившие один-два курса вузов. Почти всех нас таких включили в 1-й взвод. Где-то в середине осени я был назначен помощником командира взвода, с товарищами приходилось общаться много и на разных уровнях. Все они запомнились на всю жизнь. Ведь здесь, в отличие от фронта с его калейдоскопом событий и лиц, уже была стабильная учебная жизнь.
      В училище хорошо работал клуб. В самодеятельных кружках участвовала значительная часть курсантов нашей роты. Подвизался там и я, в качестве танцора и чтеца средней руки, а в основном - как поставщик стихотворных текстов для других собратьев по сцене. Бедность клубной библиотеки компенсировалась городской, куда более богатой, особенно старыми изданиями, каким-то чудом уцелевшими. Глухов - древний город, упоминающийся в исторических документах с середины XII века, в XVIII веке он был резиденцией украинских гетманов. Интересно было познакомиться с музеем, в котором сохранилось много подлинных предметов семьи Кочубеев. Довелось побывать в еще более древнем Путивле, одном из очагов партизанского движения в годы Великой Отечественной войны, в других городах, в частности в Киеве, с его разрушенным до основания Крещатиком, с развороченным первой военной бомбой перекрытием подземного перехода перед железнодорожным вокзалом.
      За успехи в учебе мне в конце марта 1945 года был дан 10-дневный отпуск домой, в мои далекие Байки. С великим трудом - с пересадками через Москву и Казань - добрался до ближайшей к дому станции Щучье Озеро. Поскольку каждый километр пути отнимал время, оно убывало как шагреневая кожа. Оставшийся путь в 70 километров покрыл (почти все время бежал) за вторую половину дня и часть ночи, ни единого раза не присев. Встреча дома была, понятно, радостной, сопровождалась слезами. А днем, во второй половине, меня уже собирали в дорогу. На следующее утро необходимо было вновь шагать на Щучье Озеро. В оба конца на дорогу уходило почти 9 суток из десяти (я и не представлял, что так долго придется добираться).
      В конце апреля - начале мая 1945 года программа обучения была исчерпана, мы сдали последние экзамены и зачеты. Мне удалась и стрельба из 100-миллиметровой морской пушки, установленной к тому времени на САУ (самоходно-артиллерийская установка). Или это на самом деле было так (что вполне вероятно, так как движущийся "танк"-щит я через сильное оптическое прицельное устройство неплохо видел), или была сделана натяжка, чтоб не портить мне зачетную книжку, в которой были лишь пятерки. Ждали из штаба Харьковского военного округа комиссию для сдачи ей госэкзаменов. Но она так и не прибыла. Вначале "виной" тому явилась победа, а потом, видимо, в связи с этим же все изменилось. Срок обучения решили продлить до года. Однако, поскольку новой программы выработано не было, началось урывчатое, клочковатое топтание на вопросах уже изученных, порождавшее на занятиях неловкость в отношениях между курсантами и преподавателями. Повторение не всегда мать учения...
      Навсегда запомнился День Победы, первое известие о нем. Наш взвод в это время (между окончанием, скажем по-вузовски, сессии и ожидавшимся прибытием госкомиссии) находился в 60 километрах от города, на заготовке лесоматериалов и дров для училища. 9 мая, около 10 часов утра, когда мы были уже в лесу, валили деревья, к нам прибежал взволнованный и запыхавшийся старшина роты (тоже курсант). По его виду - он размахивал руками, что-то кричал на ходу - мы понимали, что что-то произошло, наверное, получил сообщение о победе. Так и было. Известия о победе в те дни все с нетерпением ждали. Нас, курсантов, в лесу, в деревне, было мало. Обстановка совсем не та, в какой хотелось бы встретить победу, но радости, энтузиазма и шума у нас в лесу и по приходе в деревню все равно было много, даже птицы перепуганно разлетались в разные стороны, даром что были пуганы самой войной.
      Нас посадили на два присланных из училища, из Глухова, "студебекера" и уже часов в 12 привезли в училище. А оно в это время ходило, что называется, ходуном. И не только и не столько потому, что многие успели приложиться к бочкам с водкой, выкаченным по старинному обычаю на площадь - плац военного городка. Бочки нас не дождались, но веселье передалось и нам. Все было необычным, ликующим, даже наши одноцветные казармы. Непривычным было и то, что двери проходной училища были открыты: иди, куда хочешь, без предъявления увольнительной; заходи, кто хочет, в училище - сегодня запрета нет ни одному горожанину! Во время танцев, затянувшихся до позднего вечера, было много женщин - жен офицеров и просто горожанок. Мне, парню застенчивому, чуравшемуся женщин, некоторые из них, особенно нарядные, грациозно танцующие в приподнятом настроении, казались королевами. Было ощущение наступающей благополучной мирной жизни. Настоящего фейерверка не было, но из ракетниц минутку-другую с крыши постреляли. Устроившись ночью на своих двухъярусных койках, мы, несмотря на большую усталость, разговаривали, шумели почти до утра.
      Вскоре, в середине лета 45-го, наше училище расформировали, на прощание присвоив курсантам очередные звания. Я по званию стал старшиной, не будучи по должности таковым ни одного дня. Хорошо успевавшим курсантам было предложено поехать на Северный Кавказ, в Орджоникидзе (тогда - Джауджикау), в другое училище. Ехать туда я отказался. Проучившись довольно длительное время в двух военных училищах, я так и не закончил их, официально не получил военного образования. Однако приобретенные военные знания, как и непосредственный фронтовой опыт, пригодились в дальнейшем, служат и сейчас в научно - исследовательской работе, ибо я много уделяю внимания военно-исторической проблематике. С армией связей не терял. После демобилизации мне были присвоены лейтенантское, а затем другие очередные офицерские звания по запасу, вплоть до подполковника. Поскольку звание гвардейца присваивается однажды и на всю жизнь, то я с удовольствием осознаю себя не просто подполковником, а гвардии подполковником.
      Летом 1945 года, по окончании войны, военная карьера меня уже не привлекала, теряла былой смысл, острей чувствовалась общая усталость, в том числе от всего военного, от казармы. Я чувствовал, что ухудшается состояние здоровья. И вот мы, большинство бывших курсантов, долго именовавшихся "без пяти минут лейтенантами", едем служить в Ворошиловск (Алчеевск), что близ Ворошиловграда (ныне Луганск), месяца через полтора переводимся в Старобельск, а в начале 1946-го - в Ворошиловград. Заканчивал я службу в этом первом послевоенном году сначала в 46-м, а затем в 49-м учебном танковом полку. В последнем полку в 1946-м вступил кандидатом в члены партии. Применения нашим знаниям так и на нашли. Составили из нас взводы и пытались обучать чему-нибудь уже по программе сержантских школ, но вскоре оставили эту затею, ибо мы были подготовлены лучше большинства офицеров и приводили их лишь в смущение. Изредка нас использовали в караульной службе. На нас всегда с удивлением глазели не только гражданские лица, но и солдаты и несведущие офицеры: что это за люди, у которых старшинские погоны, да еще совершенно необычные - курсантско-старшин - ские, и почему их водят строем, как рядовых? А со старшинскими погонами дело обстояло так: их себе сделали решительно все, включая курсантов, бывших рядовых, которые в училище получили лишь звание младшего сержанта. В обстановке широких демобилизаций это как-то сходило с рук, не проверялось и не пресекалось.
      Я же вновь оказался помкомвзвода, водил товарищей-старшин на речку, на купание и т. п. Служба была нетрудной, но нудной и никчемной. Безвозвратно терялось время. Мне было уже 20. Неопределенность и тоска угнетали.
      В это время здоровье мое ухудшилось, я слег. Неважно было с глазами (глазом) - рябило, в голове - гудение, кружение. Прошел обследование, лечение, в декабре 1946 года был переведен на инвалидность и демобилизован.
      * * *
      В начале нового, 1947 года я приехал домой, изрядно помучившись в дороге, ибо на продовольственном аттестате слабым оказался оттиск печати. Другие предъявляемые мной документы о демобилизации при наличии печатей, весь мой вид не убеждали. Домой приехал без предупреждения сильно похудевшим, подтянутым.
      Встреча была для мамы совсем неожиданной. Хотя она ждала, чувствовала ее приближение. Да я в последних письмах ей и школьным друзьям, точнее, подругам-соученицам (некоторые из них стали учительницами, а из парней мало кто остался в живых) писал о том, что уже не хочу быть военным, мечтаю о гражданской профессии и ищу возможность для демобилизации. Эта встреча в отличие от первой, летучей, как во сне, была радостно-оглушительной.
      Через несколько дней я навестил свою бывшую учительницу по русскому языку и литературе В. М. Бабину (Савченко), ставшую к тому времени редактором районной газеты "Вперед!". В школе она меня годами "эксплуатировала" в качестве "читчика" текстов на своих уроках: у нее самой речь страдала безудержной скороговоркой. Вспомнив, что я был (и еще оставался) стихоплетом, она попросила меня написать о встрече с матерью. Действительно, тогда была пора радостей возвращения и встреч оставшихся в живых, хотя пока что старших возрастов и комиссованных. Говорю, что уже приходил домой накоротке. "Напиши будто бы в первый раз". Дала ручку, усадила за стол. Написал. Она вскоре текст опубликовала. Не так давно скопировал его из подшивки газет в "Ленинке", в ее отделении в Химках. Вот он:
      Встреча с матерью
      Не выразить в словах, не передать
      Пером в дрожащей, стиснутой руке
      Того, как через годы я обнял родную мать
      В родной избушке и родном селе.
      Какая встреча: радостные слезы
      Из материнских полились очей;
      И полились слова о всех годах тревожных,
      Бессонных сотнях минувших ночей!
      И постоянно сердце замирало:
      "Вдруг смерть там схватит сына моего!
      Но обошлось у нас: о чем мечтала,
      Явилось праздником, оно - пришло!"
      И для меня, солдата, долгожданный
      Сей миг - счастливейший из всех!
      И я ждал его днями и годами,
      И тьму волнений претерпев.
      Какая встреча! Выразить стихами,
      Все втиснуть в несколько экспромтных строф?
      Нет, не могу! Да можно ли словами
      Сказать о том, что чувствуешь без слов!
      Матери стихотворное это излияние и от меня самого, и от ее имени понравилось. Мол, так все и было.
      Началась другая, послевоенно-вневоенная жизнь. Учительствовал. В очный вуз дорога оказалась закрыта: не хватало средств, хотя студентом мог бы и подрабатывать, но на руках была стареющая, больная мать, которая так долго ждала кормильца. Отец в Уфе от ран, полученных в гражданскую, в январе 1947 года умер. Пришлось реализовать единственную предоставлявшуюся возможность экстерн. Официально он был запрещен, существовал только институт заочного обучения, но кое-кто из нашего брата-фронтовика "проскакивал", превращая заочную форму в экстерн.
      Вот и я, работая в школе, оформился на заочное отделение Башкирского пединститута летом 1947 года и окончил его истфак летом 1949 года. Очень пригодился метод скорочтения, которым я владел, еще не выбитая контузией и ранением в голову память, тогда очень сильная. В один месячный приезд в Уфу сдал экзамены, зачеты и курсовые почти за три из пяти курсов. Закончил вуз без единого "уда", в основном с отличными оценками, хотя и без красного диплома. Цель была иной - выиграть время, упущенное из-за войны, иметь диплом. Я готовил себя к научно-исследовательской работе, аспирантуре, зная, что стипендия в ней примерно такая же, что и мой учительский оклад, кроме того, смогу подрабатывать и в итоге содержать себя и мать. Так все и произошло. Конечно, закончить очно, скажем, МГУ, пожить в Москве было бы куда полезней, зато на своем пути я приобрел преимущество перед другими выработал метод самостоятельности в поиске и получении желаемых результатов. Летом 1950 года съездил в Свердловск, в УрГУ, проконсультировался по вопросу об аспирантуре. Мечтал о специальности по отечественной истории, но аспирантура тогда была лишь по истории КПСС. Подготовился к вступительным экзаменам, написал реферат. Осенью 1951 года поступил в аспирантуру, выдержав конкурс, в срок ее закончил. Будучи кандидатом наук, доцентом, помогал своим соученикам по ней с "очными" дипломами "дотягивать" диссертации, у двоих даже выступил официальным оппонентом. Думаю, фронт, быстрое, неординарное возмужание на войне очень помогли мне в жизни, помогают и сейчас, в преклонные годы. Жаль только, что государство практически уже с 1945 года наплевало на нас, ветеранов, как и на убитых на полях сражений. Я, например, доживаю, дорабатываю в убогой "хрущевке", на первом, вечно холодном этаже. Желать должного лечения, даже вызываемого врача на дом, - бессмысленно. Остается только надеяться, что на Руси когда-нибудь, наконец, все же воцарится христианская мораль.
      * * *
      Какой была последующая жизнь фронтовика и ученого? Коротко скажу об этом, ибо другая такая возможность вряд ли предоставится.
      Всю вторую половину заканчивающегося века преподавал в вузах Свердловска - Екатеринбурга: в Уральском политехническом, Свердловском горном институтах, но в основном в УрГУ. В 60-90-е заведовал кафедрами. В последние годы - профессор-консультант. Участвовал в работе научно-методического совета министерств, советов по защите диссертаций, а также в деятельности организаций общественных, краеведческих, по охране памятников истории и культуры и прочих. Всегда вел и продолжаю вести научно-исследовательскую работу, преимущественно по проблематике истории гражданской войны в стране. На протяжении десятилетий поддерживаю деловую связь с военными организациями, военным округом. Около 30 лет являлся членом Проблемного совета по истории революций АН СССР (затем - РАН), председателем его Уральской секции. Подготовил 44 кандидата и 9 докторов наук.
      Был председателем Областного совета походов студенческой молодежи по местам боевой славы уральцев, одним из пионеров-организаторов такого движения в стране. В частности, в 1977 году вместе с профессором В. В. Блюхером руководил походом по боевому пути Уральской партизанской армии, которой командовал его отец, В. К. Блюхер, будущий маршал, и в которой служили мои отец и дед. К слову сказать, в этой экспедиции участвовал тогда кандидат исторических наук, ныне профессор УрГУ Н. Н. Попов, проводивший большую военно-патриотическую работу. Об экспедиции много писали в прессе, о ней был снят интересный фильм.
      На протяжении многих лет, как правило, во время отпусков ездил по стране от Москвы до Дальнего Востока, по областным городам, начиная с Поволжья, Казахстана, встречался с десятками участников событий 1917-1922 годов, изучал и собирал архивные документы, музейные экспонаты. В результате накопился огромный личный архив, пополняющийся и поныне, в котором собраны письма, воспоминания, документы участников бурных и трагических событий в России послеоктябрьского периода. Обработать весь этот материал, взятый из 60 архивохранилищ, который обрисовывает как бы изнутри в цельном, взаимосвязанном виде противоборство "красных" и "белых" в сочетании с промежуточным "зеленым" движением, увы, не успеваю, не хватит жизни. Исследования продолжаю, как старый подвижник, без единого рубля какой-либо субсидии. Спешу освещать преимущественно то, что раньше находилось под категорическим запретом, в частности белое движение и его противоборство с красным, что даже сегодня многим коллегам претит. Опубликовал более 900 работ, в том числе 31 монографию (половина их написана в соавторстве). Соавтор нескольких энциклопедий. Наиболее крупные и значительные монографии, написанные за последние полтора десятилетия, из-за начавшегося и усугубляющегося развала в издательском деле страны лежат в столе (некоторые из них были в свое время приняты редакциями к печати, порой даже набраны). Намерен все это и документальный материал сдать в фонд областного архивохранилища для использования последующими поколениями исследователей. Результаты своих научных исследований считаю главным итогом моей научной деятельности (на ранние работы наложила и не могла не наложить отпечаток "коммунистическая нормативность", хотя я и старался дать минимум дежурных положений, все внимание сосредоточивая на собственно исторических процессах, событиях, фактах). Это наглядно-осязаемая работа в отличие от преподавания, результаты которого распылились, растворились в людях - студентах, аспирантах, разъехавшихся по стране специалистах.
      Меня и других ныне здравствующих, но уже очень немногих фронтовиков во всех отношениях гнетет сложившаяся в нашей урезанной России ситуация. Хотя я всегда ясно понимал, что из тоталитарно-коммунистического тупика, в котором мы оказались, выход на цивилизованный путь будет длительным и трудным, отнюдь не только поступательным, но случившееся и происходящее сегодня не могли привидеться и в дурном сне. Впрочем, чего можно было ожидать от бывшей партийно-хозяйственно-комсомольской номенклатуры, в массе своей всегда стяжательской, от этих деятелей-неумех, превратившихся вдруг в "демократов"?! И те, и другие, и третьи ринулись в сферу личного обогащения, разворовывания страны. Идет нескончаемый передел собственности, промышленных объектов, в то время как они нуждаются в рачительных владельцах, квалифицированных управленцах. В 1993 году, видя абсолютную необеспеченность чем-либо реальным "приватизационного чека", так называемого "чубайса", я никуда его не сдал, а вставил в рамку и повесил над кроватью - как документ, свидетельствующий о моей доле национального богатства, завоеванной и заработанной в жизни. На память детям, внукам, а может быть, и для какого-то музея. Мало, очень мало в нашей власти людей, понимающих самодостаточную рыночную систему и рациональные пути к ней. На торную дорогу человеческой цивилизации мы выберемся очень нескоро. Без участия нас, ветеранов.
      Чем дальше от Великой Отечественной, чем ближе к глубокой старости, тем острей ощущается значимость и для себя самого, и для своих близких, и, надеюсь, пусть микроскопически, для судьбы всей страны, Родины нашей многострадальной, того, что довелось в юности совершить на полях сражений в течение лишь "каких-то" двух лет. Они помнятся и снятся до сих пор, дают о себе знать, сказываются на теле и духе. Памятью о них являются награды: три ордена, в том числе Отечественной войны I степени, 16 медалей и знаки отличия, включая знак "Почетный ветеран СКВВ" (Советского комитета ветеранов войны). Все они - от войны и в связи с войной.
      Годы и десятилетия уносят из памяти очень многое, иное покрывают дымчатой пеленой. События же военной поры - окопные и походные дни, наступления и отступления, лица боевых друзей и однополчан, атаки и моменты внезапной острой боли, отключения от всего и вся, а затем возвращения к свету, к жизни - все это не забывается и временем не смывается. События той поры и далеки, и близки. Они всегда со мной во всем своем многообразии - не только тяжелые, бесчеловечные, но и представляющие собой духовные взлеты.
      Николай Савельевич Новоселов,
      доктор философских наук,
      профессор Уральского государственного университета,
      инвалид Великой Отечественной войны
      Исповедь солдата
      Война - несчастье для народа.
      Сужу о том не понаслышке:
      Я сам почти четыре года
      Играл со смертью в кошки-мышки.
      Приближаясь к 80-летнему рубежу своей жизни, я чаще стал мысленно обращаться к тем прожитым мною годам, которые совпали с Великой Отечественной войной. И сложные, противоречивые чувства гнездятся в моей душе. С одной стороны, жаль тех лет, которые были вычеркнуты из мирной жизни. Но наряду с этим чувству горечи противостоит чувство гордости и удовлетворения тем, что и я - малая и очень слабая частица той огромной, неохватной величины, которую называют емким словом "народ",- в меру своих сил участвовал в святом деле защиты Родины. Как ни слаб был (в детстве и юности часто болел), но выдержал огромные физические и духовные нагрузки, выпавшие на мою долю - долю рядового солдата.
      У людей моего поколения воспоминания о войне составляют важную часть духовной жизни. Но доверить их печатному слову отваживаются немногие. Отвлекают от этого заботы о хлебе насущном. К тому же останавливает мысль: а кому из родившихся в послевоенные годы интересно знать, что делал и что пережил рядовой солдат в годы войны? Другое дело - полководцы, генералы. О них, и им самим, есть что сказать! Недаром говорится: "Города сдают солдаты, генералы их берут". Но это шутка. С огромным интересом читаются воспоминания выдающихся полководцев Г. К. Жукова, К. К. Рокоссовского, А. М. Василевского, И. С. Конева, П. И. Батова и др. Воспоминаний рядовых солдат, лиц младшего командного состава относительно мало. Следовательно, какие-то стороны Отечественной войны освещены слабее или вовсе остались в тени. Но ведь как в каждой капле росы по-своему отражаются лучи солнечного и лунного света, так и в сознании и чувствах каждого участника войны по-особому отражаются ее события. И еще. Представим на минуту, что в наши руки попали бы записи с воспоминаниями рядовых воинов, участвовавших более 600 лет назад в битве на Куликовом поле. С каким бы интересом, трепетным чувством мы их читали! Но это, к сожалению, из области невозможного. Отечественная война 1941-1945 годов в истории нашей Родины стоит в ряду таких же судьбоносных событий, как Куликовская битва 1380 года и Отечественная война 1812 года. В памяти русского этноса связь между ними, можно сказать, генетическая. И таковой останется на многие века.
      До того как надеть солдатскую шинель
      Мои сверстники - парни 1920 года рождения - были призваны в ряды Красной Армии в 1939 году. Меня призывная медицинская комиссия забраковала из-за плохого зрения. С 14-летнего возраста я по причине близорукости носил очки. Это меня сильно угнетало в молодости, существенно ограничивало возможность полнее проявить себя на протяжении всей жизни и создавало дополнительные трудности в условиях фронтовой жизни. Во время учебы в Нижнетагильском педагогическом техникуме я пытался было поступить в военное училище - авиационное или танковое. Мои просьбы отклоняли с добродушно-иронической улыбкой на первых же собеседованиях. Однако отмеченный физический недостаток не помешал мне заниматься в нескольких кружках спортивно-оборонного характера, окончание которых увенчивалось выдачей значков "Готов к труду и обороне" (ГТО), "Ворошиловский стрелок", "Готов к воздушной и химической обороне" (ГВХО), "Готов к санитарной обороне" (ГСО). Все названные значки я имел, носил их на груди и гордился ими, как и другие юноши. В некоторой степени знания и навыки, полученные в кружках, пригодились позднее на фронте.
      Когда началась Отечественная война, меня трижды вызывали повестками в Алапаевский военкомат и трижды отправляли обратно все по той же причине из-за плохого зрения. Было горько, обидно, страдало самолюбие: чем я хуже других? При очередном, уже четвертом по счету, вызове маленькая хитрость помогла мне снять, наконец, накопившееся психологическое напряжение. Получилось так, что я опоздал на призывную медицинскую комиссию. Снова возвращаться в Арамашево, где я работал учителем? Снова предстать перед теми, кто уже многократно провожал меня в армию, и все впустую? Я был в подавленном состоянии. Но тут судьба сжалилась надо мной. Поздно вечером при комплектовании группы призывников выяснилось, что до плана не хватает одного человека. Меня разыскали и вызвали к военкому. Направляясь к нему, я спрятал очки в карман, а на его вопрос, здоров ли я, ответил утвердительно. Объяснив мне сложившуюся ситуацию, он включил меня в список отправляемых призывников.
      Через четверть часа я уже сидел в заполненном призывниками железнодорожном вагоне. Через сутки - был на формировочном пункте в селе Сылвинском, что недалеко от города Кунгура Пермской области, где меня зачислили рядовым в телеграфно-эксплуатационную роту. Через две недели рота выгрузилась на станции Бологое Октябрьской железной дороги и была включена в состав 39-й армии Калининского фронта.
      Первые шаги по дорогам войны
      Положение Красной Армии в конце ноября 1941 года было трагическим. Немецко - фашистские войска, захватив огромную территорию на европейской части СССР, вплотную подошли к Москве. Был блокирован Ленинград. Оставлены Киев, Кишинев, Вильнюс, Рига, Таллин, Минск и другие крупные города. Такого развития событий советские люди не могли предугадать. В идеологическом плане партийная пропаганда готовила нас к тому, что если враг нападет, он получит сокрушительный удар и будет разбит на своей территории. Сильна была вера в мудрость и дальновидность И. В. Сталина. Позднее об этом трагическом развитии событий я написал так:
      Как вспомнится, так оторопь берет,
      Как медленно мы воевать учились:
      Полгода "наступали" задом наперед,
      Зимой у матушки-столицы очутились.
      Случившуюся трагедию та же пропагандистская машина объясняла тем, что фашистская Германия напала внезапно. Я, как и, наверное, большинство народа, верил в это и в какой-то мере был удовлетворен таким объяснением. Лишь много позднее стал подвергать его сомнению. О какой внезапности можно говорить, когда в течение многих лет, и особенно с приходом Гитлера к власти в 1933 году, все более и более становилась ясной неотвратимость нападения Германии на нашу страну. Захват фашистами большинства стран континентальной Европы, нападение на Польшу, ввод войск в Финляндию, многочисленные провокации с нарушением границ нашей страны, бесчисленное количество донесений разведки о готовящемся нападении и даже о его сроках, сосредоточение многочисленной армии в непосредственной близости от нашей границы - ну, что еще нужно было сделать немцам для того, чтобы до советского руководства дошла мысль о неотвратимости нападения врага?! Причина поражения Красной Армии на первом этапе войны не во внезапности вражеского вторжения, а в чем-то ином. Но это предмет особого разговора.