- Народ не забудет никогда этого расстрела, - мрачно вставил Звонарев.
      - Забудет, как многое забыл! - скептически заметил Тихменев. - Толпа, народ - это стадо с короткой памятью. Время идет, а под нашим зодиаком все остается неизменным. И так будет вечно... Всех офицеров конной батареи перевели теми же чинами в различные захолустные батареи армии, и служить им больше в гвардии не разрешили. А ведь гвардия - это цвет нашей армии. Вы только взгляните, как шагают эти молодцы! - восторженно воскликнул генерал.
      Да, маршем гвардейских полков нельзя было не восхищаться. Один за другим выходили на поле различные полки и занимали на нем строго определенные места, отмеченные солдатами-линейными. Пехота подходила с громкими, с удалым подсвистом песнями. За пехотой приблизился под звуки своего марша гвардейский саперный батальон, затем, громыхая щитами орудий, появилась артиллерия, и наконец на поле показались многочисленные конные полки. Поле заполнилось тысячами людей в защитных брюках и рубахах, на груди у офицеров красовались ордена и медали. Генералы были при орденских лентах через плечо.
      Вскоре к валику подъехали открытые машины с царской семьей и высоким гостем. Царю подвели белого аргамака, и он в сопровождении великого князя начал объезд построенных для парада полков. Царь торопился, стараясь не утомлять Пуанкаре, который вместе с царицей ехал в ландо вдоль выстроившихся полков.
      Подъехав к царскому валику и не слезая с коня, царь остался у подножия валика, рядом с ним стал великий князь, главнокомандующий. Ландо с царицей и Пуанкаре отъехало немного в сторону и остановилось на небольшом пригорке.
      Старая императрица с наследником и великими княжнами разместилась под тентом на валике, окруженная толпой придворных дам и великих князей. Тут же находился совсем уж престарелый деятель времен Александра II, ныне министр двора его величества, пышноусый, высокий, краснолицый, но все еще по-гвардейски статный граф Фредерикс. Он сел позади кресла вдовствующей императрицы и о чем-то тихонько вполголоса беседовал с ней, временами сердито оборачиваясь на чересчур смешливых придворных дам и кавалеров. Он в такие моменты был похож на старую, но уже не страшную классную даму, следящую за порядком на балу в своем институте.
      День выдался безоблачный и тихий. Солнце с каждой минутой припекало все сильней. Публика на валике, усиленно обмахиваясь белыми веерами, походила на стаю заморских белоснежных птиц, непрерывно трепетавших крыльями. Она не спускала глаз с валика, наблюдая за тем, что там происходит. Политики пытались предугадать, какова будет международная атмосфера после этой встречи Пуанкаре и царя, дельцы прикидывали в уме, какие прибыли им сулит военный союз Франции и России и как сохранить экономические связи с Германией. Сплетники и сплетницы судачили по поводу нарядов царицы, княжон и придворных дам.
      Как и накануне, немцы стояли несколько обособленной группой около германского посла графа Пурталеса, выправка и надменный взгляд которого выдавали в нем, несмотря на дипломатическую форму, прусского юнкера. Даже болтливый Шлобитен сегодня предпочитал молчать.
      Зато французы, окружившие французского посла Палеолога, были оживлены не в пример вчерашнему дню. Все следили за мановением царской руки. Николай сделал знак рукой, и фанфаристы дружно заиграли сигнал к походу. Выстроившийся против царского валика оркестр грянул было традиционный марш "Под двуглавым орлом", но тут же смолк и в следующее мгновение заиграл какой-то бодрый, веселый, но совершенно незнакомый марш.
      Услышав его, французы сразу подбодрились, а затем разразились аплодисментами. Звонарев и Тихменев не поняли, в чем дело и чему радуются французы.
      - Так это же Лотарингский марш! - пояснили им. - Марш отторгнутой от Франции провинции. Он запрещен в Германии, но Пуанкаре родом из Лотарингии, вот в его честь и играют этот марш.
      Действительно, едва услышав звуки марша, Пуанкаре встал в ландо и, обернувшись к царю, картинно раскланялся, а затем приложился к руке Александры Федоровны. Французы на валике продолжали неистово аплодировать, к ним присоединилась почти вся публика, за исключением, конечно, немцев. Эти овации принимали характер открытого вызова в их адрес. Марш надо было прекратить, но царь не сделал ни малейшего намека, и Лотарингский марш гремел над всем полем, по которому полк за полком проходила царская гвардия. Это был уже вызов, брошенный немцам. Стало ясно: Россия и Франция договорились о совместной войне против Германии и о возвращении Лотарингии Франции.
      Так это и понял граф Пурталес.
      Не дожидаясь конца парада, он в сопровождении своей свиты покинул валик.
      Между тем полки продолжали свое движение. Соблядая безукоризненное равнение, солдаты проходили мимо царя и Пуанкаре. Когда солдаты равнялись с царем, великий князь и командир гвардейского корпуса генерал Безобразов поднимали вверх руку, затянутую в белую перчатку, и солдаты истошными голосами кричали "ура". Пройдя метров двести за валик, полки перестраивались в походные колоны и с песнями отправлялись в лагерь.
      Хотя поле и было хорошо полито, солнце быстро высушило землю. Поднялась пыль. Ветер будто нарочно гнал ее прямо на валик.
      Заканчивала марш пехота. Готовилась артиллерия.
      В это время Тихменев с кем-то раскланялся. Звонарев увидел сенатора Кони и начальника Главного артиллерийского управления, которые прошли невдалеке. Сергей Владимировия козырнул им, они ответили ему благосклонными кивками.
      В конном строю, на рысях, мимо валика уже двигалась артиллерия. Вороные, рыжие, гнедые лошади побатарейно тянули громыхавшие щитами пушки. В каждой батарее есть своя масть коней - сильных, широкогрудых, начищеных до блеска. Пыль густела. Все происходило будто в серовато-буром тумане. За артиллерией живым потоком потянулась конница. Первыми шли рысью кавалергарды на серых в яблоках лошадях, с обнаженными палашами в руках. Впереди полка, лихо салютуя шашкой царю и Пуанкаре, проскакал командир генерал Скоропадский.
      Всречать кавалергардов вышла старая императрица. Став на краю валика, Мария Федоровна приветственно махала рукой конникам.
      Тридцать три года тому назад она впервые появилась верхом на лошади перед строем этого полка в кавалергардской форме, и Александр III объявил тогда, что его жена, императрица Мария, назначается шефом полка. С той поры Мария Федоровна неизменно бывала на всех полковых праздниках и лично поздравляла солдат и офицеров. Сейчас она смотрела сквозь слезы на "свой" полк и взволнованно приветствовала его. Кавалергарды отвечали ей громким "ура".
      Как только полк прошел, Мария Федоровна устало склонила голову и снова ушла под тент к своему креслу.
      Вот к валику приблизился лейб-гвардии Уланский полк, и уже царица Александра Федоровна порывисто, величественно вскинув голову, поднялась в ландо и энергично замахала белым кружевным платочком. Она настолько увлеклась этим занятием, что загородила собой гостя - Пуанкаре. Получилось, что она одна принимала парад. Солдаты, держа равнение на царский шатер, пялили глаза на раскрасневшуюся царицу, дружно тянули "ура", а царица одаривала их покровительственными улыбками.
      Улан сменил лейб-гвардии Атаманский полк. Огромный казак поднял на руки больного цесаревича и вынес его вперед, на край валика. Наследник замахал рукой своему подшефному полку, казаки дружно отвечали на его приветствия.
      Зной усиливался, пыль плотным серым облаком затягивала поле. Было трудно дышать. Бесконечный марш войск, грохот оркестра и тысячеголосые крики солдат уже изрядно утомили разомлевшую от жары публику. Пуанкаре то и дело смахивал платком пот с лица, а царь уныло улыбался и устало поглядывал по сторонам.
      Когда, замыкая парадное шествие, продефилировал наконец гвардейский жандармский эскадрон, все облегченно вздохнули. Царское семейство не успело еще разместиться в автомобилях, а публика уже потекла к вокзалу.
      Поле опустело. Издалека доносились солдатские песни. Звонарев задумчиво смотрел на медленно оседавшую пыль.
      - Я вижу, Сергей Владимирович, на вас нашло минорное настроение, заметил с улыбкой Тихменев. - Поторопитесь, иначе не попадем в вагоны.
      - Да, пожалуй, - рассеянно отозвался Звонарев и, окинув поле прощальным взглядом, вздохнул: - Как все же нынче душно и пыльно, просто нечем дышать.
      Тихменев искоса, с хитринкой взглянул на него:
      - Как прикажете вас понимать - в прямом или переносном смысле?
      - В прямом, конечно, - так же с улыбкой ответил Звонарев. - Хотя "Заря с церемонией" и сегодняшний парад - это тоже пыль, которую пускает наш самодержец в глаза не только французам, но и нам. Так сказать, демонстрация военной мощи, парад, оркестры, блеск... А в Питере черт знает что творится. Забастовки, баррикады...
      - И охранка, - не без ехидства заметил Тихменев.
      7
      Варя ощутила на себе омерзительное дыхание уголовного мира с первых же минут пребывания в тюрьме. Проститутки, воровки, бандитки. Падшие существа, сохранившие человеческий облик, с черствыми, закаменелыми душами полуживотных. Насмешливо, полупрезрительно они поглядывали на чистенькую, хорошо одетую "барыньку", которая вдруг угодила к ним в камеру, чем-то похожую на матросский кубрик пиратской каравеллы. Двухэтажные нары, зловоние, дух давно не мытых, грязных тел, махорки, сивухи.
      Поняв, куда она попала, Варя тут же заявила решительный протест надзирателю с требованием перевести ее в другую камеру, но тюремщик под одобрительное улюлюканье обитательниц камеры заявил издевательски:
      - Ишь чего захотела, принцесса! Может, тебе еще прислугу приставить и пуховики расстелить? Хорошо будет и здесь. Тут такие мамзели, что враз тебя в божеский вид приведут.
      Варя долго стояла у двери, не решаясь подойти к нарам. Кто-то хихикнул:
      - Подумаешь, святую из себя корчит.
      Сверху, с нар, донеслось:
      - Эта, видать, не нашего пошибу... Барская.
      И снова смешок:
      - Укокошила какого-нибудь пьяненького офицера и обчистила.
      Варя молчала. К ней подошла полная арестантка, растрепанная, с обрюзгшим лицом и слезящимися от трахомы глазами.
      - Вот что я скажу тебе, красавица, - проговорила она гундосо, обдав лицо Вари тошнотворным запахом гнилого рта. - Скидывай-ка свою кохту и юбку. Пондравились они мне. Взамен получишь мои. - Она тряхнула подолом лоснившегося от жира и грязи черного рваного платья. - И давай пошевеливайся. А ежели не скинешь, прирежу. Я такая! Кого хошь тут спроси.
      Мясистая грубая рука с длинными почерневшими ногтями потянулась к Варе.
      - Прочь! - Варя отшвырнула руку. - Не притрагивайтесь ко мне!
      С нар сползали нечесанные испитые фурии. Они медленно приближались к Варе, окружая ее полукольцом, зло посмеиваясь, с холодными жесткими глазами.
      - И чего ты, Тузиха, церемонишься? - прохрипела долговязая седая женщина, почесывая грудь. - Дай ей по рылу, чтоб не брыкалась.
      Тузиха двинулась на Варю.
      - Ну, будешь скидывать по-хорошему?
      - Не буду! - твердо ответила Варя.
      - Бей ее! - выкрикнул кто-то.
      - Бей! - взвилось визгливо.
      Тузиха взмахнула огромным кулачищем. Варя отпрянула к двери, и в тот же момент Тузиха пошатнулась, плюхнулась задом на пол. Молодая сильная женщина так неожиданно дернула ее за волосы, что она не устояла на ногах и упала.
      - Ах ты, стерва! Супротив меня, значит?! - взревела Тузиха и, поднявшись, хотела было наброситься на непрошенную защитницу "новенькой".
      Молодая женщина с силой оттолкнула ее от себя.
      - Не дюже расходись. Не таких ведьм видела.
      Только теперь Варя узнала в молодой арестантке Маню Завидову, ту самую, которую едва не убили ожесточившиеся бабы на Выборгской стороне.
      Глянув презрительно на растерявшуюся Тузиху, Маня подошла к Звонаревой.
      - Здравствуйте, Варвара Васильевна, - промолвила она тихо. - Вот уж не думала, не гадала увидеть вас тут. - И улыбнулась горько: - Мне-то что! Я привычная... не впервой здесь. А вот вы-то как попали сюда, в вертеп?
      Варя уклонилась от прямого ответа:
      - Пришли жандармы... забрали.
      Маня обернулась к толпившимся за ее спиной женщинам:
      - Слышали? Жандармы ее забрали... за политику.
      Женщины притихли.
      - Я ее знаю - докторша она, рабочих людей на Выборгской стороне лечила, без денег, - продолжала Завидова. - Не чета нам, поняли? - И, помолчав, предупредила строго: - Ежели кто хоть пальцем посмеет тронуть глаза выцарапаю.
      Тем временем пришла в себя Тузиха. Боясь потерять свой авторитет в камере и видя, с каким вниманием узницы слушают Завидову, она решила действовать с прежней наглостью.
      - Заткнись, Манька! - крикнула она взбешенно. - Не капай нам на мозги. И запомни: ежели твоя доктурша не подчинится мне, в параше удушим и тебя и ее!
      - Плевать я на тебя хотела, - бесстрашно бросила Завидова.
      - Это на меня-то плюешь?! - прохрипела Тузиха и вдруг завопила: - Бей ее, лахудру!
      Женщины не двинулись с места.
      - Бей сама, коли невтерпеж, - сказал кто-то ядовито-насмешливо.
      Тузиха рванулась вперед, но тут же замерла на месте. В руке Завидовой сверкнула финка.
      - Еще шаг, и я распотрошу тебя, - решительно проговорила Маня.
      Воинственный пыл Тузихи сразу остыл. Оглашая камеру похабной площадной бранью, она так и не отважилась приблизиться к Варе.
      - Что, нарвалась? - посмеивались над ней женщины.
      - Не я буду, коли не прикончу их обеих, - не унималась Тузиха, но чувствовалось, что никого не пугали ее угрозы.
      Симпатии арестанток были на стороне Завидовой, и в этом заключалось самое страшное для Тузихи: авторитет уходил от нее.
      Узницы разлшлись по своим местам. Постепенно угомонилась и Тузиха, хотя в глазах ее все еще горело затаенное, но бессильное бешенство.
      - Пойдемте, Варвара Васильевна!
      Завидова взяла Варю под руку и повела в угол камеры, где на нижних рядах находилось ее место.
      - Вот здесь, рядышком и устраивайтесь, - сказала она и кивнула в сторону Тузихи: - А на эту дуру плюньте. Я не таких обламывала.
      В углу, рядом с окном, было сравнительно чисто. По соседству с Завидовой размещались две молодые девушки. Они потеснились, уступая место Варе. Маня дала ей свою подушку, одна из девушек предложила матрац.
      - А вы как же без матраца? - спросила Варя, тронутая такой заботой.
      - Берите, берите, - настоятельно проговорила девушка. - У меня их два... одним обойдусь. Может, брезгуете, но на досках жестко вам будет.
      Варя поблагодарила ее и устроилась на узком, набитом соломой матраце.
      И час, и другой пролежала она, предаваясь невеселым думам. Перед глазами стояли дети, муж... Она понимала, как им будет тяжело, тоскливо без нее. Но все же ей тяжелее. Они дома, вместе, на свободе. А она в этой страшной камере...
      Варя обвела взглядом спавших женщин. Вряд ли у кого из них была семья. Вряд ли кто сокрушался там, на свободе, об их участи. Так, бесследно, они уйдут из жизни, отверженные и загубленные жертвы нужды. Варя чувствовала, что большинство из них смотрит на нее, как на человека из чужого и враждебного им мира. Злость и зависть пререполняли их, оттого что она не такая, как они, что у нее есть семья, что она опрятно одета и попала сюда не за убийство, не за воровство, не за проституцию. Сегодня они еще мирятся с ее присутствием, а завтра злость и зависть, возможно, заставят их наброситься на нее и разорвать. Так собаки частенько разрывают пришлую собачонку с чужого двора. И Варе захотелось избавиться от их общества. Пусть одиночество, пусть узкий каменный мешок, но только быть подальше от этих изорудованных жизнью и потому злых и завистливых существ.
      - Чую, тяжело вам, Варвара Васильевна, - сказала сочувственно Завидова, видя, как Варя лежит, уставившись раскрытыми глазами в потолок. - Вы бы заснули. Сон, он помогает забыться, думы мучительные отгоняет. Я завсегда, как невыносимо горько на душе становится, стараюсь спать. Иной раз хочется заснуть так, чтобы никогда не просыпаться. Надоело жить, и свобода не мила. На что мне солнце, небо синее на что, когда холодно на сердце и радости никакой?
      Варя обернулась к ней, встретилась взглядом с ее печальными серыми глазами.
      - Нельзя так, Маня! Ты молода, тебе еще жить и жить!
      Завидова грустно усмехнулась.
      - Зачем она мне, такая жизнь? Ну, выйду отсюда, а дальше что? Опять по рукам пойду. Вот нынче связалась с одним. В любви мне клялся. А сам ворюга, каких мало. Обокрал где-то квартиру, принес мне нарядов разных и говорит: "Вот тебе, милашка моя ненаглядная, подарки. За любовь и за ласки твои!" В ту же ночь полиция ко мне нагрянула, обыск сделала, ну и угодила я за "подарки" возлюбленного сюда как воровка. А вы говорите - жить! Для чего? Чтобы такой, как Тузиха, стать?
      - А это страшилище боится тебя, - заметила Варя.
      - Кабы не финка, то не боялась бы, - ответила Маня. - Через ту финку все меня тут остерегаются. Благо, что сам начальник тюрьмы снабдил меня ею.
      - Неужели сам начальник? - не поверила Варя.
      - Сам, - подтвердила Маня. - Ублажаю я его по ночам, приглянулась ему. Вот он и дал мне финку. Доноси не доноси, никто ее не отберет у меня. Боюсь только, ночью кто выкрадет, да меня и пырнет той финкой под сердце. И такое бывает. А покуда она при мне - никого не боюсь, и вас, Варвара Васильевна, никому в обиду не дам.
      - Спасибо, Маня! - обняла ее Варя.
      - Уж какое тут спасибо, - вздохнула Завидова. - В долгу я перед вами, Варвара Васильевна, за Выборгскую сторону. И от всего сердца совет вам хочу дать: добивайтесь, чтоб перевели вас отсюда. Покуда я с вами рядышком, никто не тронет вас, а как уйду на ночь к начальнику, всякое может с вами статься. Придется финку вам оставлять...
      - Не надо, - возразила Варя. - Беды не оберешься с ней.
      Под вечер Завидову вызвали к начальнику тюрьмы. Уходя, она сказала во всеуслышанье:
      - Варвару Васильевну не трогать. Кто обидит ее - тому несдобровать. Памятью матери моей клянусь - кишки обидчице выпущу. - И, взглянув на Тузиху, добавила: - Особливо тебе, Клавдия, говорю про то. Учти!
      Тревожной была та ночь для Вари. Она не могла уснуть, хотя уже не спала вторую ночь. Тузиха, как полуночница, бродила по камере, что-то бубнила себе под нос и несколько раз подходила к Варе.
      - Все едино задушу, - шипела она. - Не нонче, так завтра.
      Варя не отзывалась. Лежала, напрягшись, готовая дать отпор Тузихе и постоять за себя. Кое-кто пытался уговорить Тузиху, иные бранили ее. Ничто не действовало. Она продолжала шастать по камере и огрызалась с ожесточением затравленного зверя.
      Черноволосая, кареглазая, похожая на цыганочку девушка, лежавшая рядом с Варей, не выдержала. Встав с нар, она подошла к Тузихе и обратилась к ней мягко, просительно, по-детски:
      - Тетя Клава, милая, ну что вы и сами не спите и другим не даете спать? Разве у вас сердца нет? И неужто в душе вашей, окромя зла, ничего нет? Тетенька, ну прошу!
      Испитое, обрюзгшее лицо Тузихи передернулось. Казалось, она вот-вот обрушится яростно на девушку с кулаками и ругательствами. Но ничего подобного не случилось. Плечи Тузихи задрожали, рот скривился, и камера вдруг наполнилась глухими рыданиями. Тузиха упала на пол ничком, закалотила кулаками себя по голове, причитая сквозь истошный плач:
      - Скотина я... Шлюха я подзаборная... Зачем, пошто ты, доченька, сердце мое растравила! Ногами топчите меня, поганую, режьте меня, окаянную... И-и-и... Где ты, смерть моя, избавительница?.. И-и-и!
      Жутью веяло от этого протяжного, похожего на вой, плача. Все проснулись и растерянно наблюдали необычную картину: плачущую, истязающую себя Тузиху.
      Варя подошла к ней, приподняла ее голову.
      - Успокойтесь, не надо... Идите лягте.
      Тузиха схватила Варину руку, прижалась к ней губами.
      - Прости, прости, родимая... Не злая я, нет! Житуха моя разнесчастная обозлила меня, из человека зверя сделала. Прости...
      С помощью цыганочки Варя подняла Тузиху на ноги, довела ее до нар и, уложив, напоила водой.
      Еще с полчаса всхлипывала Тузиха, потом постепенно умолкла. В камере стало так тихо, что слышались глухие шаги часовых в тюремном дворе. Кто-то храпел во сне, кто-то бормотал, кто-то беспрерывно ворочался с боку на бок. А Варя все не могла уснуть. Думала о Тузихе, о своих молоденьких соседках по нарам, об узницах, заполнивших камеру. И ничего, кроме теплой жалости, она не испытывала сейчас к ним. Кто знает, может быть, эти женщины были бы хорошими матерями, любящими, нежными, заботливыми женами, верными и самоотверженными подругами, если бы жизнь была иной, не такой нищей, голодной и жестокой. Думая об этом, Варя чувствовала, каким благородным и светлым целям отдавали свои сердца те, с кем она связала свою судьбу, - большевики. Пусть тюрьма, пусть лишения, пусть снова ссылка, но она должна выдержать, снести все ради того, чтобы жизнь в конце концов стала светлой и радостной для тех, кто сейчас унижен, оскорблен и подавлен.
      С этими мыслями Варя уснула.
      Утром она была разбужена шумом какого-то переполоха. И первое, что она увидела, открыв глаза, - это тело Тузихи, лежавшее на каменном полу среди камеры.
      - Что это с ней? - обеспокоенно спросила Варя.
      - Готова! - донеслось в ответ. - Повесилась, бедолашная, под нарами... на кушаке...
      Пришла Завидова, пьяная, усталая, с черными кругами под глазами. Она не сразу поняла, что случилось с Тузихой, и, увидев ее на полу, усмехнулась пьяно:
      - Это что за новая комедь?
      - Брось, Манька, - угрюмо буркнула пожидая женщина. - Неужто не видишь: преставилась.
      - Преставилась? - недоверчиво переспросила Завидова. - Кто же ее?
      - Сама!
      По губам Завидовой скользнула судорожная улыбка.
      - Ну что ж, как говорится, собаке - собачья смерть! - Ее взгляд остановился на Варе, по щекам которой катились слезы. - Вы-то чего, Варвара Васильевна, плачете? Это ж враг ваш...
      Варя качнула головой:
      - Нет, Маня. Не враг она мне...
      Весть о самоубийстве Тузихи быстро долетела до тюремного начальства. Первой явилась старшая надзирательница - дородная мужеподобная женщина в форменной одежде, с наганом на боку. Бросив брезгливый взгляд на умершую, она скомандовала разойтись всем по местам и сказала басовито:
      - Сейчас мы выволокем отсюда эту падаль.
      Кареглазая, похожая на цыганочку девушка, стоявшая к ней ближе всех, проговорила укоряюще:
      - И вам не стыдно? Это же не падаль, человек!
      - Молчать, соплячка! - рявкнула надзирательница и ударила девушку по лицу. Та охнула, свалилась рядом с мертвой Тузихой.
      - Разойдись! - топнула ногой тюремщица.
      Никто не двинулся с места.
      - Оглохли, что ли?
      Пощечина досталась седой, болезненной на вид узнице.
      Варя решительно подошла к надзирательнице.
      - Вы не смеете бить арестованных, - заявила она возмущенно.
      Тюремщица зло сощурилась.
      - А ты кто такая, чтобы свои порядки здесь наводить?
      - Я знаю законы, - ответила Варя, - и вы ответите за произвол.
      - Законница, значит? - ухмыльнулась надзирательница и наотмашь ударила Варю широкой тяжелой ладонью. - Вот тебе, получай по закону! А чтоб не совала свой нос куда не следует - получай еще!
      Но второй раз ударить Варю она не успела. Завидова впилась ногтями в лицо надзирательнице, затем боднула головой в подбородок и сбила с ног. Как только надзирательница грохнулась, узницы набросились на нее, начали бить, топтать ногами. Ярость женщин была беспредельной. Казалось, они были готовы разорвать извивающуюся на полу тюремщицу. Варя поняла, что начался самосуд, и ринулась на выручку избиваемой.
      - Остановитесь! Остановитесь! - взывала Варя, расталкивая женщин. Перед ее глазами мелькали разгоряченные, перекошенные злобой лица. Кто-то отшвырнул ее в сторону и крикнул:
      - Не лезь! Не мешай!
      Надзирательнице все же удалось как-то вывернуться. На четвереньках она добралась до двери, вскочила на ноги и пустилась наутек по коридору. А к взбунтовавшейся камере уже мчался сам начальник тюрьмы в сопровождении пятерых дюжих надзирателей.
      - Это что за безобразие?! - заорал он с порога камеры. - Бунтовать задумали, сволочи? А ну сейчас по местам!
      Надзиратели оттеснили женщин к нарам. Тех, кто не подчинялся, бесцеремонно швыряли на пол.
      Надзирательница вернулась с разбитым носом и измазанным кровью лицом.
      - Кто зачинщица? - обратился к ней начальник тюрьмы.
      Надзирательница ткнула пальцем в Варю.
      - Вот эта!
      Вперед вышла Завидова.
      - И совсем не она. Я изуродовала рожу этой кобыле. Жаль, что вырвалась, а то бы лежать ей рядом с Тузихой.
      Начальник тюрьмы не знал, что делать.
      - Не дури, Маня, - проговорил он убеждающе. - Зачем на себя вину берешь?
      Завидова обожгла его ненавидящим взглядом.
      - А ты не выгораживай меня, господин начальник. Говорю, я начала значит так и есть. Всех бы вас, палачей окаянных, загрызть, чтоб не измывались над людьми.
      - Молчи, сумасшедшая! - крикнул начальник тюрьмы, пытаясь образумить ее, но Завидова, хлестко выругавшись, прошмыгнула мимо него и плюнула в лицо надзирательнице.
      - Вот тебе, сука!
      Волей-неволей начальнику пришлось применить крутые меры к той, с кем миловался всю ночь.
      - Взять ее! - бросил он охранникам.
      Завидова отчаянно сопротивлялась и в конце концов вырвалась из рук надзирателей, оставив в их руках изорванное платье. Сероглазая, с распущенными длинными золотистыми волосами, разгоряченная борьбой, она стояла посреди камеры. Ее красивые груди высоко вздамались при каждом вздохе. Надзиратели растерялись, поглядывали то на нее, то на начальника. "Хороша, стерва!" - думал каждый из них, будто видя перед собой чертовски соблазнительный, но запретный плод.
      - Чего глаза пялите? - гаркнул на них начальник тюрьмы. - В карцер ее... И эту, - он указал на Варю.
      Завидовой скрутили руки и выволокли в коридор. Та же участь постигла и Варю.
      В тот же день в карцере Варя объявила голодовку.
      По тюрьме поползли слухи, что Тузиха погибла от побоев, вся тюрьма возмущенно загудела. Начальник чувствовал, что назревают события, которые не сулили ему ничего хорошего. Чтобы сбить нарастающую волну возмущения среди заключенных, им сообщили о строгом наказании, которое якобы получила надзирательница за рукоприкладство.
      Вскоре по распоряжению прокурора Варя была переведена в одиночку, а начальник тюрьмы, уже по собственной инициативе, поместил с ней Завидову.
      8
      На станцию Оредеж поезд отходил с Царскосельского вокзала. День был солнечный, сухой. В поезде стоял дымный запах горящих лесов и торфяных болот. В это засушливое и знойное лето такие пожары случались часто.
      Домик, который Варя ежегодно снимала под дачу, располагался неподалеку от реки, был удобен и уютен. Звонаревы намеревались провести здесь лето, отдохнуть, покупаться в прохладных водах Оредежа, но до июня дача почти все время пустовала: они побывали здесь всего три раза. Затем обрушилось несчастье - арест Вари. Было уже не до дачи. Краснушкин находился на Волге, в Закатальском полку, и Катя решила выехать с детьми Вариными и свими - на Оредеж, чтобы прожить там до осени.
      Одиннадцатого июля, получив три дня отпуска, Звонарев поехал на дачу. В поезде он обратил внимание на обилие военных. Офицеры вели себя как-то нервозно, то и дело упоминая в разговорах Австрию, Белград, и определенно намекали на возможную мобилизацию.
      На одной из промежуточных станций в вагон вошел пожилой штабс-капитан, лицо которого показалось Звонареву знакомым.
      Увидев Сергея Владимировича, штабс-капитан протянул ему руку:
      - Честь имею приветствовать вас, господин Звонарев, - и улыбнулся. Возможно, вы забыли меня, но я-то хорошо запомнил вас после того, как вы изрядно потрепали мне нервы в кабинете Тихменева.
      - Это насчет гаубиц? - вспомнил Звонарев.
      - Вот именно, - подтвердил штабс-капитан. - Вы никак не хотели принимать наш заказ, а я слезно молил вас смилостивиться.
      - И я, кажется, внял вашим мольбам.
      - За что я и по сей день премногим обязан вам.
      Разговорились. Сергей Владимирович поинтерисовался последними новостями, выразив при этом свои опасения по поводу возможного конфликта между Германией и Россией.
      - По-моему, веских оснований для войны пока еще нет, - ответил штабс-капитан. - Президент Пуанкаре не торопится с отъездом во Францию, хотя, правда, с очень уж подозрительной любознательностью присматривается ко всему, что творится в вотчине гостеприимного хозяина.
      - Это-то как раз и разжигает страсти, - заметил Звонарев. - Насколько мне известно, французы не только присматриваются, но и диктуют нам, что и как следует делать.
      - Дружеские советы, не больше, - сказал штабс-капитан. - Между прочим, перерыв лагерного сбора на три дня был объявлен по их указанию, сообщил он. - Поверьте мне, если бы существовала реальная угроза близкой войны, такого перерыва никто не делал бы.
      - И тем не менее Пуанкаре вместе с царем объезжает войска во время ночных маневров.
      - Что из этого? Ведь Россия и Франция - союзники, - продолжал в том же оптимистическом духе штабс-капитан. - Я, например, только вчера беседовал с некоторыми лицами из свиты президента. Они заверили меня, что немцы перед лицом столь внушительного противника, каким является франко-русский союз, не рискнут развязывать войну из-за того, что какой-то сербский террорист убил австрийского наследного принца.
      - Простите меня за откровенность, но я не совсем доверяю подобным заверениям, - сказал Звонарев. - Зачем, спрашивается, юнкера всех военных училищ досрочно произведены в офицеры? Зачем их лишили полагающегося им месячного отпуска и обязали сразу же отправиться в свои части.
      Штабс-капитан пожал плечами.
      - Не могу знать. Видимо, начальство не все договаривает.
      "Или ты сам боишься выболтать лишнее", - подумал Звонарев.
      - Взять хотя бы меня, - продолжал штабс-капитан. - Еду на три дня к семье на дачу. Значит, надо полагать, в ближайшие три дня объявления войны не будет! - заключил он в шутливом тоне.