Вторая полоса немецкой позиции была слабее первой, и к утру русским удалось занять ее. Немцы отощли на тыловой рубеж обороны.
      Здесь Блохин всиреитл смертельно уставшего Сидорина.
      - Сколько сегодня зазря народу положили - страшно подумать. И наших и немцев. И все во славу царя-батюшки и немецкого кайзера, - с грустью проговорил Сидорин.
      Закурили и долго молчали, думая об одном.
      - Настроение-то у ваших солдат какое? - справился Блохин.
      - Известно какое! Потери огромные, а результаты боев весьма скромные. Даже в гвардейских частях и то солдаты начинают многое понимать.
      Вечером, когда стемнело, снова навели мостки через Стоход, по ним началось усиленное движение. Подходили свежие части, отправляли в тыл раненых, подвозили пищу и боеприпасы.
      Борейко с прибывшими на батарею Шихлинским и Кочаровским планировали действия на следующий день. Представитель гвардейского штаба предупреждал, что на завтра намечен решительный штурм германских оборонительных линий с прорывом на Ковель.
      - Тогда завтрашний день можно считать последним днем существования царской гвардии в том виде, как она существовала до сих пор. Три четверти, если не больше остануться завтра на Стоходе и на его болотистых берегах, сказал Борейко. - Третья полоса германских укреплений сохранилась почти полностью. Штурмовать ее сейчас невозможно!
      - Для русской армии нет ничего невозможного! - надменно заявил представитель гвардеского штаба.
      - ...В том числе и бессмысленное самоуничтожение, - отрезал Борейко. Но гвардейское начальство стояло на своем: на рассвете должен был начаться штурм третьей полосы германских оборонительных укреплений.
      С темнотой Звонарев отправился на передний край обороны, чтобы ознакомиться с целями, которые ему предстояло разрушить утром. По дороге неожиданно встретил Варю с Зоей Сидориной и Анелей. Они направлялись на передний край обороны, чтобы развернуть передовой перевязочный пункт.
      - Не слишком ли ты торопишся? - усомнился Звонарев. - Наше положение еще далеко не прочное. В случае контатаки немцев ты попадешь к ним в плен: переправиться через Стоход днем невозможно, равно как невозможна эвакуация раненых.
      - Тем более мы должны находиться на том берегу реки, - ответила Варя.
      Стали подыскивать подходящий блиндаж для перевязочного пункта. Блохин, успевший хорошо познакомиться с местностью, предложил занять блиндаж штаба полка. когда Варя зашла в блиндаж, ее встретил недовольный взгляд командующего полком. Полковник сухо справился, как сюда попала Варя и что, собственно, ей здесь надо. В тон ему, так же холодно и спокойно, Варя ответила, что она прибыла на передовую, чтобы развернуть в блиндаже перевязочный пункт, и предложила штабу немедленно очистить помещение.
      - Кажеться, начальник здесь пока я, а не вы, и все делаеться не по вашим, а по моим указаниям. Штаб останеться здесь, а вы подыщите себе другое помещение. Прошу вас выйти отсюда, - раздраженно проговорил полковник.
      - Вы упускаете из виду, господин полковник, что перевязочный отряд по приказу должен распологаться за рекой, но, чтобы иметь возможность сразу оказывать помощь раненым, госпожа Звонарева и с ней две сестры на свой страх и риск решили здесь развернуть перевязочный пункт. Мы должны быть им только благодарны, - возразил появившийся в блиндаже Сидорин.
      - Вы собираетесь меня учить, подпоручик? - повысил голос полковник.
      - Никак нет. Я только напомнил вам, то, о чем, вероятно, догадались и вы сами. Тем более, что госпожа Звонарева жена офицера-артиллериста, а сестра Сидорина - моя жена, - ответил Сидорин.
      Узнав об этом, полковник сбавил тон:
      - Ну хорошо. Уступаю им блиндаж, но только временно. Пускай подыщут себе другое помещение, - милостиво разрешил он.
      - Я отсюда никуда не уйду, как бы этто ни хотелось полковнику, твердо заявила Варя.
      - Господин полковник, имейте в виду, что госпожа Звонарева работала в санпоезде императрицы Александры Федоровны, - напомнил Сидолин.
      - По-видимому, нам все-таки придеться уходить отсюда! Неловко как-то занимать целый блиндаж для штаба, а раненых заставлять ютиться в развалинах. Тем более каждый из нас может оказаться пациентом госпожи Звонаревой, - напомнил адъютант полка.
      В блиндаж вошел Хоменко. Увидев Звонареву, он по-родственному тепло с ней расцеловался.
      - Как всегда, моя доню, вы стремитесь быть поближе к раненым и готовы рисковать собой, - проговорил он. - Ото мои сынки обрадуються, как узнают, что вы опять с ними.
      - Насилу отвоевала у штаба этот блиндаж для раненых, - не замедлила пожаловаться Звонарева генералу.
      Заметив генерала, гвардейский полковник поспешил ему представиться.
      - Так это вас прогнали отсюда? И поделом. Надо было самим догадаться уступить блиндаж госпоже Звонаревой, - укоризненно произнес Хоменко.
      - Полковник этот из фон-баронов, - щепнул Варе на ухо Сидорин. Солдат за людей не считает. Ему долго не уцелеть. Подстрелят при первой же возможности.
      - И правильно сделают, - произнесла Варя.
      Как только помещение было очищено, Варя и сестры принялись за уборку. Сидорин прислал им на помощь несколько солдат.
      С наступлением дня снова началась канонада. Тяжелые гауьицы старались на пределе дальности разрушить третью оборонительную полосу немцев. Десять рядов проволочных заграждений сохранились почти везде, уцелела и огневая оборона. Легкие пушки, выдвинутые к самому переднему краю, пытались разбить пулеметные гнезда, но это удавалось им плохо. Пехота не рисковала атаковать уцелевшие немецкие позиции. Только на левом фланге, на участке дивизии Хоменко, удалось продвинуться вперед и частично даже захватить небольшие участки третьей полосы обороны. Нужно было общее усилие, чтобы прорвать ее и выйти в тыл немецким укреплениям. В этом заключалась задача гвардейских полков.
      Борейко приказал всем тяжелым батареям до предела усилить огонь. Немецкие укрепления вновь окутались дымом и пламенем разрывов крупных снарядов. Первая гвардейская пехотная дивизия ринулась в атаку, за ней двинулись вторая и третья. Гвардейские стрелки временно оставались в резерве.
      Как только пехота вплотную подошла к третьей полосе обороны, немцы открыли бешеный фланговый огонь, скашивая передние роты гвардии. Они полегли перед проволочными заграждениями.
      Тяжелые русские батареи открыли огонь по замеченным узлам сопротивления, а легкие батареи прямой наводкой старались уничтожить огневые точки, но меткость тяжелых батарей из-за большой дистанции была плохая, а легкие пушки, попадая под перекрестный огонь немецких батарей, гибли одна за другой.
      Потери росли с каждой минутой. Солдаты торопились отойти на вторую полосу обороны и здесь найти укрытие от свинцового ливня.
      Полковник Преображенского полка, так нелюбезно встретивший Варю, был доставлен для перевязки. Рана была поверхностная, в шею. Варя сразу поняла, что полковник был ранен сзади. Варя густо смазала рану йодом, наложила швы и предложила дотемна пробыть в перевязочном пункте. Но полковник требовал немедленной отправки его на другой берег. Переправу бомбили из самолетов, и никто из санитаров не хотел рисковать ни своей жизнью, ни жизнью раненых. Полковник обещал крупную награду тем санитарам, которые его немедленно эвакуируют. Наконец нашлись двое охотников. Они вынесли полковника из блиндажа, и почти тут же он был вторично ранен осколком разорвавшегося вблизи снаряда. Окровавленный, с перебитой рукой, он вновь попал к Варе на операчионный стол. Кость руки была раздробленна, но полковник не согласился на ампутацию, как его не уговаривала Варя. Его перебинтовали и положили в угол блиндажа, чтобы с наступлением темноты переправить через Стоход.
      Вскоре принесли раненого в обе ноги Сидорина. Он был бледен от боли и потери крови, с трудом говорил. Увидев бросившуюся к нему Зою, он слабо улыбнулся.
      - Вот мы с вами и снова встретились, - возможно бодрее проговорила Варя.
      - Недаром люди говорят, что не миновать третий раз. Так оно и вышло, - пошутил через силу Сидорин.
      Осмотрев рану, Варя с облегчением увидела, что кости обеих ног целы, осколок разорвал только мышцы. Варя принялась очищать рану, наложила несколько швов, вставила тампоны и турундучки там, где можно было ожидать нагноения. Зоя напоила мужа крепким чаем с красным вином.
      Кончались перевязочные материалы, не было йода, медикаментов. А раненые все прибывали и прибывали.
      Наконец на реку лег вечерний туман. Саперы принялись исправлять мостики. Варя занялась эвакуацией тяжелораненых. Первую партию, куда попал и Сидорин, отправилась сопровождать до самого санитарного поезда Зоя.
      Двое солдат из пехотного полка принесли Енджеевского с пулевыми ранениями в ногу. Пока Варя обследовала рану и делала перевязку, они стояли около дверей бдиндажа. Узна, что рана не опасна и жизни командира ничего не угрожает, солдаты обрадовались:
      - Побежали до своих хлопцев, успокоим, что наш командир живехонек. А вам, сестрица, спасибо от нас большое.
      Анеля, бледная от усталости, с воспаленными глазами, ловко перевязывались раненых и распоряжалась их отправкой. Несмотря на нервное напряжение последних дней, она держалась молодцом. Вид крови, страданий, мучений людей будто закалял ее, вливая мужество в ее сердце.
      "Умница, - думала Варя, глядя, как ласково говорила Анеля с солдатами, одним видом своим успокаивая их, - умница, откуда у нее только силы беруться!" Только Варя, сама еле державшаяся на ногах, могла догадаться, ценой каких усилий давалься Анеле этот спокойный, невозмутимый вид.
      Варя окинула взглядом блиндаж: всюду лежали и сидели раненые, ожидавшиеся своей очереди к эвакуации. Слышались стоны, проклятия. С этой партией Варя отправит Анелю, а сама уйдет последней. Кружилась голова от душного воздуха, напоеного запахом крови и медикаментов. Варя с трудом перевела дыхание. "Еще немного, вот только отправить раненых, и тогда отдых. Сюда придут военные врачи и сменят меня. И спать, спать", - думала она.
      Но испытания этих напряженных дней еще не окончились.
      Уже совсем стемнело, когда в блиндаж внесли смертельно раненного Боба Павленко. У него осколком был разорван живот. Варя дала офицеру большую дозу болеутоляющего, и Павленко тихо скончался во сне.
      Началась переправа раненых через Стоход. На этом берегу тянулись походные кухни, интендантские повозки и части, прибывшие на смену.
      Варя передала превязочный пункт военным врачам, а сама отправилась в тыл. Она так устала, что едва брела по тропинке к берегу реки. Здесь еще продолжался артиллерийский обстрел со стороны немцев.
      Варя была уже на середине реки, когда поблизости разорвался немецкий снаряд. Взрывной волной Варю сбросило с мостков в реку, она сразу же попала в трясину. Трясина цепко схватила ее в свои объятья. Варя попыталась выбраться, но только глубже опустилась в черную зловонную жижу. Сделалось страшно. "Неужели я погибну так нелепо, вдали от людей, совсем одна? Даже никто не узнает, что я погибла. И Сережа будет искать и ждать..." Варя закричала. Но голос ее, испуганный и слабый, потонул в тревожном шелесте камыша. Нет, она не должна погибнуть. Освоившись с теинотой, Варя увидела неподалеку от себя какой-то темный предмет. Протянув руку, она поняла, что это труп. Труп лежал на спине и почти не увяз в трясине, вероятно, его держали на себе камышовые стебли. Варя с трудом ухватилась за труп обеими руками. Под тяжестью мертвое тело стало медленно погружаться. Спасения не было. Варя вновь закричала, напрягая голос:
      - Помогите, помогите!
      Наконец кто-то услышал ее голос.
      - Постойте, братцы! Какая-то баба верещит в реке, - проговорил мужской голос.
      - Утопленница зовет к себе! Попробуй ее спасать, мигом с собой утащит.
      - Я докторша, что вас перевязывала! Меня взрывом сбросило с мостка! истошным голосом кричала Варя, опасаясь, что солдаты уйдут.
      - Может, и впрямь докторша провалилась. Дай-ка сюда багор, протянем ей, - решил другой голос.
      - Держись, сейчас подсоблю, - отозвался солдат где-то поблизости. Где ты?
      - Здесь я! - обрадованно крикнула Варя.
      Она увидела,как протянулся длинный шест и шлепнулся в трясину рядом с нею. Торопясь схватить багор, Варя разжала руки, державшие труп, и сразу провалилась по грудь. Варя вновь закричала, силы оставляли ее. Она боялась потерять сознание. Вот багор опустился ближе, вот еще ближе. Варя протянула дрожащую руку и схватила скользкую шершавую палку.
      - Ну теперь держись крепче, - услышала она голос.
      Шест попытались потянуть, но это плохо удавалось.
      - Однако чижелая ты, язви тя! - сердито проговорил солдат. - Подождь, сейчас позову на помощь. Эй, кто там поближе! Пособите, а то меня баба утащит в болото, - крикнул солдат.
      Послышались голоса, смех и громкое дыхание нескольких человек. Варя вдруг почувствовала, как ее вытаскивают и волокут из болота. Захлебываясь болотной жижей, Варя не замечала, как камыш резал ей лицо и руки. Она боялась только одного - упустить спасительный шест, а с ним и надежду на спасение. Когда она наконец оказалась на мостках, силы окончательно покинули ее. Она вздохнула всей грудью и потеряла сознание.
      Над Варей кто-то склонился, осветил лицо электрическим фонариком.
      - Да никак дохтурка, что переаязывала нас в блиндаже! Как ее угораздило попасть в реку? - узнал Варю один из раненых. - Тащи ее, братцы, под руки до берега, а там она и очухаеться.
      Сознание начало медленно возвращалось к ней. Она стала различать звезды на небе, смутно разбирать голоса.
      - Дай ей водки, мигом с непривычки прийдет в себя, - посоветовал чей-то голос.
      Варя с трудом разжала губы. Рот обожгло спиртным, она закашлялась.
      - Очухалась, теперь можно идти дальше! Ты уж нас извиняй, что до места не лоставили. Так ведь служба, надо до моста шагать. Ты полежи на бережку малость, а потом вправо подайся. Там наши артиллеристы стоят. Солдаты торопливо отошли.
      Варя полежала, спокойно и глубоко вдыхая воздух ночи, с наслаждением чувствую под собой твердую землю. Потом поднялась и медленно пошла к артиллеристам.
      Перепуганный Звонарев вызвал врача с перевязочного пункта. Варю лихорадило, поднялась рвота и сильные режущие боли в животе. Ее немедленно эвакуировали в тыл.
      Тянулись однообразные дни подготовки к решающей атаке немецких укреплений. Высшее командование, мечтавшее о быстром захвате немецких рубежей на реке Стоход, толкало полки, дивизии на новые атаки. Росло число бессмысленных жертв, и без того достигшее на этом участке тридцати тысяч человек. Артиллерия мало помогала пехоте. Тяжелым батареям не удалось переправиться через Стоход, в бой шли только легкие пушки. Пехоте приходилось туго. Численность гвардейских полков сократилась почти втрое. Та гвардия, хваленая, вымуштрованная, с кадровым офицерским составом, фактически перестала существовать. В упорных боях были перебиты кадровые офицеры. Их заменили не нюхавшие пороха прапорщики - по большей части бывшие студенты. Изменился и состав солдат. На место выбывших из строя опытных гвардейцев пришли призывники из запасных батальонов. Среди них было много рабочих с заводов. Они принесли с собой тревожные и смелые настроения тыла: ненависть к войне и к тем, кто ее затеял. От их смелых разговоров веяло мятежным, революционным духом стачек и забастовок больших городов. Офицеры тоже были уже не те. Они во многом разделяли взгляды солдат. Гвардии, прежней твердыни и опоры царского престола, уже не было.
      Ценой огромных потерь русским частям удалось на противоположном берегу Стохода создать два плацдарма. Но и только. Дальнейшее наступление было приостановлено, а потом и отложено до следующего года.
      Тяжелые батареи Борейко, нуждавшиеся в большом ремонте, перебросили в Ровно, где имелись хорошо оборудованные ремонтные мастерские.
      31
      Петроград жил трудной и напряженной жизнью. Фронт ненасытно требовал все новых и новых пополнений взамен выбывших из строя. Мобилизации следовали одна за другой, вызывая возмущение и протест населения. То и дело вспыхивали забастовки, стачки. Голод, произвол полиции, вносивших в "черные списки" рабочих по малейшему подозрению в неблагонадежности, усиливали всеобщую ненависть к царизму. Люди смелели, ожесточались. В открытую поговаривали, что не мешало бы повернуть оружие в другую сторону, против своих супостатов, что пришло время солдатам взяться за ум и кончать эту проклятущую войну, приниматься за настоящее дело.
      Старикр, провожая молодежь на фронт, наказывали поскорее возвращаться обратно, да не забыть прихватить оружие.
      Варя, вернувшаяся в Петроград, сразу окунулась в гущу событий. Она соскучилась по гапряженной, полной риска и высокого смысла работе подпольщика.
      Последние дни и ночи на фронте запомнились ей как кошмарный сон с криками и стонами измученных страданиями, искалеченных людей. Варя просыпалась в своей городской квартире в холодном поту, задыхаясь от чудившихся ей запахов крови и лекарств. С ужасом открывала глаза и долго лежала, не понимая, где она, почему лежит в чистой постели и видит чуть брезжущий сквозь запотевшее окно рассвет. Тихо, не слышно выстрелов и стонов раненых, лишь мирно тикают часы, напоминая о доме и уюте. И эти милые сердцу знакомые звуки возвращали Варю к действительности.
      Но Варя оставалась Варей. И не в ее характере было предаваться отчаянью и тяжелым воспоминаниям. Оправившись от нервного потрясения той ночи, когда она чуть не осталась навсегда в болотах Стохода, Варя стала искать дела. Она скучала по девочкам, которые жили теперь далеко от нее. Но Варя понимала, что на богатой Кубани жить было легче, чем в Петрограде. Она знала, что дети сыты и, наверное, здоровы. Варя собиралась поехать туда и сразу бы и поехала, несмотря на все трулности пути на хлебный юг России, если бы не захлестнувшие ее события.
      Варя еще лежала в постели, когда пришла с ночного дежурства Маня. Она привычным для медсестры движением потирала, будто умывая, покрасневшие от холода руки, поправила прическу и присела на низенький детский стульчик, стоящий у Вариной кровати.
      Вот уже несколько дней, как Варя дома. С интересом наблюдая за Маней, она пражалась, какая в ней произошла перемена. Куда девалась развязная, нарочито свободная манера держаться, разговаривать, громко и неожиданно смеяться? Откуда появилась эта сдержанность и мягкость, эта привычка внимательно, не перебивая, слушать собеседника только потом высказывать свои суждения? Именно суждения. Они были у Мани. Откуда? Неужели любовь к Васе могла так изменить ее?
      Вот и сейчас Варя откровенно любовалась Маней, ее милым лицом с широко открытыми ясными глазами. Они смотрели внимательно и серьезно. В них жила острая мысль. Или, может быть, дружба с Ольгой преобразила Маню, учеба? Она стала много читать, жадно, будто наверствывая упущенное. Варя видела книги в ее комнатке. Или, может быть, встреча с новыми людьми? Ведь там, где Ольга, обязательно будут инересные люди, новая, необыкновенная работа подпольщика-революционера. А вернее, и то, и то третье. Но главное дело было не в самой Мане, в ее природном глубоком уме, настойчивом характере и благородном сердце.
      - Что же ты молчишь, Маня? - спросила тихо Варя. - Села и молчишь. Ждешь, что я снова что-нибудь о Васе?
      И только по тому, как вспыхнули Манины щеки и заблестели ее глаза, Варя поняла, что не ошиблась. И вновь ее поразила сдержанность девушки, ее гордость и такт.
      - Что вы Варвара Васильевна! Вы все уже рассказали. Я просто так. Мне хорошо с вами, - сказала Маня. И, помолчав, добавила: - Опасно там, а он отчаянный...
      - Теперь уже не опасно. Они в Ровно перебрались, ремонтируются там. Да твой Вася такой здоровяк, что от него лббой снаряд отскочит, как от бетонированного укрытия. - Варя засмеялась и стала одеваться.
      К вечеру, когда Маня ушла на работу, к Варе неожиданно пришел Краснушкин. Он только что вернулся из командировки по Кавказкому фронту, был у своих в Екатеринограде и вместе с кучей новостей, приветов и поцелуев привез гостинцы: муку, сахар, сало.
      - Живем, Варенька! Смотрите, какое богатство.
      Варя всплеснула руками.
      - Мужчинам главное - была бы еда! А что человек беспокоится и ждет рассказов о своих девочках, его превосходительству, видите ли, и дела нет. Ну хватит любоваться на сало. Рассказывайте сейчас же!
      - Чего же рассказывать? - удивился Краснушкин. - Разве не ясно? Раз есть сало на Кубани - значит, все в порядке. Живы, здоровы все. Целуют, конечно.
      - Ужасно бездарно рассказываете, дорогой! Ну да что ждать от генерала, - улыбаясь, съязвила Варя. - Здоровы, и то слава богу.
      И только потом, когда замешанные на сале лепешки, наскоро приготовленные Варей, аппетитно похрустывали на зубах у доктора, она услышала подробный и обстоятельный рассказ о кубанском житье-бытье.
      - Вот, Варенька, ну, а теперь, когда ваше любопытство удовлетворено и материнская душа успокоена, я расчитываю на ваше внимание.
      И Краснушкин, волнуясь, рассказал о предстоящем "большом деле". Петроградский большевистский комитет готовил большую стачку. В ней должны были принять участие несколько заводов Выборгской стороны. А если удасться, то и Нарвской заставы, путиловцы... Задача стачки - не только борьба рабочих за свое экономическое положение - повышение заработной платы, восьмичасовой рабочий день, но главное - слово рабочих против войны, против царского произвола. Стачка укрепит солидарность рабочих, подчеркнет единство их целей. Рабочие, как никогда, поймут, что их спасение в сплоченности и больбе единым фронтом.
      - Петроградский комитет возлагает большие надежды на эту стачку. Брошен весь актив на ее организацию. Проводяться нелегальные митинги, собрания, готовяться листовки, прокламации. Дел уйма! Иван Герасимович только что вернулся из Москвы. Там тоже все кипит. Возможно, Что поднимуться и Москва и Иваново-Вознесенск, и другие города. Представляете, Варенька, какие полки двинуться в бой! Пролетариат почувствует свою силу. Пусть это не революция, но она скоро!
      Краснушкин, как никогда, говорил восторженно, карие гдаза его длестели, голос вздрагивал. Волнение доктора передалось и Варе. Купаясь в платок и зябко поводя плечами, она ходила по кухне.
      - Что нужно делать? - спросила она, останавливаясь перед Краснушкиным. - Что я должна делать? Все работают, а я здесь уже нескольо дней сижу сложа руки. И никто мне ничего не говорит! - с возмущением воскликнула она.
      - Но вы же хворали! Не беспокойтесь, дела всем хватит. Вы войдете в группу, которая обеспечивает печать и доставку на заводы листовок. связь с Ольгой Борейко через Маню. У вас будет еще несколько надежных товарищей. Но только слушайте, Варя, внимательно: осторожность - прежде всего. Полиция свирепствует. Царь-батюшка понял, что в воздухе запахло грозой, и вооружил полицию пулеметами в ущерб фронту. Количество шпиков, провокаторов увеличилось чуть ли не вдвое. На всех перекрестках на крышах домов устроены посты с пулеметами, а потому - осторожность.
      Варя и Краснушкин еще долго в уютной, блестевшей чистотой, Вариной кухоньке, долго тихо говорили о подробностях предстоящего дела. Уже забрезжил рассвет, и слегка заиндевевшие от утреннего морозца стекла посветлели, когда Варя уложила Краснушкина в кабинете вздремнуть хотя бы пару часов перед трудным днем. А сама, забравшись с ногами на кушетку и закутавшись шерстяным оделом, сидела, не двигаясь, чутко прислушиваясь к тихим звукам просыпающегося большого города. Ее мысли, восторженные, ясные и до отчаяности смелые, были там, на Выборгской стороне, в небольших душных и сырых клетушках рабочих, где она частенько бывала с доктором. Ей хотелось идти туда сейчас же, рассказать людям правду, звать из бороться против войны, против страданий и мучений, которые она сама, своими глазами видела на фронте. И ей казалось, что она сумеет выразить свои мысли, убедить людей, найти в себе те единственные слова, которые доходят до сердца человека, потому что она сама была там, где лилась кровь, сама спасала жизни солдат, таких же рабочих, которых она увидит завтра на Выборгской.
      Ей казалось, что время остановилось. От волнения ее бил сильный озноб. Но не хотелось вставать, чтобы взять плед, не хотелось расставаться со своими мыслями, с тем восторженным, удивительно ясным и счастливым состояние души, которое было у нее в это утро.
      Она встала, когда в коридоре услышала осторожные шаги Мани, вернувшейся с дежурства. Варя развела огонь, поставила чайник и пошла будить Краснушкина. Было уже восемь часов утра.
      32
      Вот уже две недели, как болел Славка. Соседка по дому, успокаивая Ольгу, сказала:
      - Что ж на то они и дети, чтобы болеть. Ты, голубка, не тревожься.
      Может, и правда ее, что тревожиться не стоит. Дети всегда болеют и всегда выздоравливают. Но всегда ли?.. Шутка ли - воспаление легких! и хотя кризис прошел и температура спадала, еще можно было ждать осложнений. У Славки слабые легкие. Оля об этом никогда не забывала. славку надо было бы свезти в Крым, на солнышко, к доброму морскому ветру. Вон из Петрограда! Но как уедешь? Нет, ехать она никак не могла. Особенно сейчас. Вот уже около месяца ее домик на тихой Петроградской стороне жил напряженной, скрытой от взглядов соседей, жизнью. Утром соседи видели молодую, степенную, очень милую в обращении жену подполковника Борейко, героя войны. Она шла в магазины с корзинкой для продуктов. С ней любезно здоровался пристав. Он тоже знал про мужа - подполковника и видел, как изредка к Борейко приезжает генерал. Пусть медицинский, но все же генерал. Не к каждому такой приезжает.
      А днем к Борейко приходили так, незаметные, не очень интересные для любопытного глаза люди: то сестра милосердия придет, то врач наведаеться, - такое несчастье - все время болеет мальчик! То портниха зайдет - тоже нужно, дело молодое, - или дочка портнихи забежит, бойкая, синеглазая. А то на днях все печник ходил: что-то с печкой неладное случилсь, все дымит да дымит!
      Скромно живет молодая соседка. Никуда не ходит, дружбу ни с кем не ведет. И прислуга только одна, да и то неразговорчивая. Разве что от нее уднаешь? Но ночью... когда тихая улица погружалась в сон, за плотно завешеным окном небольшой Олиной комнаты шла работа. В погребке под этой комнаткой была типография. Тут Оля, "прислуга" Дарья Терентьевна, верный помощник и товарищ Оли по подпольной работе, Зоя Сидорина, вернувшаяся в Петроград, друзья из ПЕтроградского комитета ббольшевиков набирали, правили корректуры, печатали листовки, прокламации, размножали переправенные с большим трудом из-за границы номера "Социал-демократа", драгоценные ленинские статьи. Здесь упаковывались аккуратные пачки и потом через связных на заводы, на фронт.
      Сейчас, когда Петроградский комитет готовился к большой стачке, работы было особенно много. Пахло типографской краской, тихо работал станок. Оля держала в руках свежеотпечатанную листовку, дочитывая вполголоса ее жгучие слова:
      "...Товарищи рабочие! Царский трон пошатнулся. Напрягите свои усилия, толкните его, и он падет, рассыплется в прах. Вы - истинные хозява жизни, вам принадлежит земля, фабрики и заводы. Ваша сила - в организованной, сплоченной борьбе!
      Долой войну! Долой самодержавие! Да здравствует рабочая солидарность! Петроградский комитет РСДРП".
      - Ну, дорогие мои, завтра большой день. Даже не завтра, а сегодня... - подняла глаза от листовки Ольга. - Кажется, все готово. Посладнюю партию листовок на заводы принесем с собой. Раздалим, как только начнется митинг...
      Ольга волновалась, она знала, что в этот ответственный день не все вернуться к своим близким. Многим суровая судьба революционера приготовила новые испытания: тюрьмы, ссылки, а может быть, и смерть. Царское правительство найдет место: казематов, тюрем в России много. На это денег не жалели. Тюрмы, церкви и казармы строили прочно, надежно. Но Ольга не боялась. Она давно привыкла к этой мысли. Не о себе тревожилсь она - о Славке. Что с ним будет? С маленьким, беспомощным, родным человечком, ее кровинкой?
      Она, Ольга, не должна была идти на завод "Старый Лесснер". Зое Сидориной нужно было идти туда. Варя Звонарева с Маней будут на заводе Паривайнена. Наташка с Павлом - на заводе "Новый Лесснер". В их обязанность входила доставка листовок.
      Но Зоя идти не могла. И хотя она ни словом не обмолвилась, виду не подала, Ольга знала, что идти ей нельзя. Ее мужу предстояла третья и последняя операция. Ольга видела, как волновалась Зоя, и удивлялась ее выдержке и стойкости.
      Конечно, было бы правильней ей, Ольге, остаться дома. Не подвергать риску существование типографии. Ее провал и арест означал бы провал общего дела. Но в тоже время сочувствие к товарищу, желание помочь ему в беде брали вверх. Как всегда, в трудную минуту, приходила на выручку успокоительная мысль: "Напрасно ты тревожишься, ты вне подозрений у полиции. С тобой ничего не случиться. Зато выручишь подругу..."
      - Зоя, - твердо глядя в глаза молодой женщине, сказала Ольга, - ты останешься здесь. Тебе нельзя рисковать. Прошу тебя - не возражай. На завод пойду я. Сейчас... Все будет хорошо. Слышишь? Со мной ничего не случится. А если что... тогда позаботишься о Славке. Вот так. Не возражай. - Ольга улыбнулась. - Ты же знаешь, что это бесполезно.
      Да, Зоя Сидорина знала характер Ольги. Знала, что Ольга Борейко слов на ветер не бросает, ее решение твердое. Если она решила, то это значит все обдумано, учтено.
      И в самом деле, возражать было бесполезно. Ольга мягко, но твердо умела доказать свою правоту. И Зое всегда оставалось только подчиняться.
      - Что же, пора кончать. На этот раз придется тщательнее обычного провести маскировку, спрятать шрифт, краску...
      И товарищи принялись за работу.
      Ранним утром Варя с Маней подходили к заводу Паривайнена. Морозило, сыпал крупой легкий сухой снежок, наметая низкие сугробы. Под ногами поскрипывало, воздух свежий, бодрящий. Дышать было легко и приятно, будто пить вкусную ключевую воду.
      Чкм ближе к заводу, тем больше шло людей, спешивших на работу. Варя придирчиво посмотрела на Маню и осталась довольна ее видом.