СЕМЬЯ ЗВОНАРЕВЫХ
      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
      1
      На старых часах, что на углу Ново-Спасского переулка, без четверти одиннадцать. Минутная стрелка, будто указательный палец, показывает на потемневшую от времени вывеску: "Починка и перелицовка. Платье, пальто, корсеты. Мадам Девяткина". Вывеска покосилась, держится на одном гвозде и от ветра бьет жестью по тесовой обшивке стен небольшого одноэтажного дома.
      Тихо. Прозрачный голубоватый свет белой петербургской ночи мягко освещает узкий переулок, маленькие деревянные домики, покосившиеся заборы, заросшую крапивой и бурьяном улицу, круглую тумбу с обрывками пожелтевшей от времени афиши...
      По переулку идет человек в черной косоворотке, в накинутом на плечи поношенном пиджаке, держит в руках небольшой фанерный чемоданчик, в каких обычно мастеровые носят свой инструмент. Козырек низко надвинутого на лоб картуза скрывает чуть прищуренные настороженно-внимательные глаза. У дома Девяткиной человек замедляет шаг, поправляет на плечах пиджак, будто невзначай оглядывается - и толкает легко отворившуюся калитку палисадника.
      * * *
      Небольшая комната с синими в белую полоску обоями освещена настольной керосиновой лампой на высокой бронзовой подставке. Окна, закрытые наружными ставнями, изнутри плотно завешены. На столе остывающий самовар, стаканы с недопитым чаем, баранки, наколотый мелкими кусочками сахар. У самовара - молодая женщина в темном платье с белым кружевным воротничком. Густые волосы собраны в высокую прическу, нежные пушистые брови срослись на переносице над внимательными, чуть прищуренными серыми глазами. Рядом с ней мужчина средних лет с побитым оспой лицом, с рыжеватыми прокуренными усами. Его маленькие проницательные глаза почти скрыты нависшими выгоревшими бровями. В дверях, прислонясь к притолоке, стоит молодая белокурая девушка в гимназической форме, дочь хозяйки Аленка. На старой кушетке устроился парень в поношенной синей косоворотке. На коленях у него кошка, серая, пушистая, блаженно жмурится, нежно посматривая на ласкающую ее большую, в мозолях руку.
      Всего в комнате семь человек. Все слушают тихую, но взволнованную речь молодого мужчины с горячими голубыми глазами, в белой, свежевыглаженной рубашке.
      - ...Я, конечно, согласен с тем, что нам сказала сейчас товарищ Клава. Время нынче тяжелое, почище девятьсот пятого года. Фараоны совсем осатанели: хватают, кто под руку подвернется. Тюрьмы забиты, но и этого им мало. Они, верно, решили заселить весь Туруханский край - куда сосланы товарищи из нашего Петербургского комитета, а также из Московского, Ивано-Вознесенского. Но именно сейчас, как никогда, нужна наша сплоченность. Как никогда, мы должны быть активны и осторожны в то же время. Помнишь, Филипп Иванович, - обратился он к рябому мужчине, - как мы в пятом году на тачке прокатили своего генерала Майделя? Ты тогда еще у нас работал... Артиллерийское управление с перепугу согласилось почти со всеми нашими требованиями, а Мейдель богу душу отдал...
      - А после этого что было, Алексей, забываешь? - сиплым басовитым голосом проговорил Блохин. - Почти половину завода арестовали. Да и мы с тобой чудом только уцелели. Молись Николаю-Угоднику, что тифом вовремя заболел.
      - Вот - слышу речь не мальчика, а мужа!
      Все повернули головы на этот голос.
      В дверях стоял мастеровой с чемоданчиком. Он поставил его к стенке, снял пиджак, повесил на спинку стула, снял картуз, провел рукой по густым, с сильной проседью волосам и только тогда шагнул к столу навстречу улыбающимся ему людям.
      - Здравствуйте, товарищи!.. Здравствуй, Клавочка, Филипп Иванович... Алешка Фомин... Петро и ты, Денис... Здравствуйте. Если бы вы знали, как я рад вас всех видеть...
      - Иван Герасимович, дорогой наш, а мы-то... - пробасил Блохин, обнимая и похлопывая прибывшего по спине. - Можно сказать, все жданки поели, ожидая. С приездом...
      Клава подошла к Аленке, провела нежной рукой по ее волосам:
      - Ну, Аленушка, иди на работу, смотри в оба.
      _ Хорошо, тетя Клава, мама все сделала, как вы велели. А я ей на помощь. - И, зардевшись от радости, что ей, как большой, поручено ответственное задание, выскользнула из комнаты, плотно прикрыв дверь.
      - Во-первых, товарищи, вам привет от Ленина... - услышала Клава голос Ивана Герасимовича. - Тихо, тихо, без шума... Он жив, здоров и работает, как всегда, день и ночь. Когда отдыхает, просто и не знаю. Владимиру Ильичу очень трудно на чужбине, одиноко без своих близких товарищей. Вокруг гуляет море социал-шовинистической стихии. Но он энергичен, бодр, полон веры в нашу близкую победу. Революция не за горами, она наш завтрашний день, товарищи. Ну, а сегодняшний день? Утро его загорается в пожаре войны. Да, товарищи, Россия - накануне войны...
      Клава слушала тихий и уверенный голос Ивана Герасимовича в этой маленькой, с дешевыми обоями комнате на окраине Петербурга, и в голосе своего товарища она слышала слова и мысли великого человека, от которого совсем недавно приехал Иван Герасимович.
      Клаве представилась огромная Россия, несчастная, любимая ее родина. Нищая, голодная, обобранная кучкой именитых проходимцев, она билась, задыхалась в нужде и отчаянии. Как щупальца жадного, ненасытного чудовища - спрута, протянулись к России руки капиталистов Англии, Франции, Германии. Русская медь, уголек, золотишко, пшеница - давай, греби, неси, заталкивай в ненасытную глотку. И все мало, мало... Теперь дорвались до главного - подавай им крови, крови человеческой, жизни людской на их пиршество.
      - ... И мы, - слышит Клава, - должны разъяснять это народу - рабочим, крестьянам и армии. Многие из нас пойдут на фронт, и наша задача - нести ленинское слово, множить наши силы...
      И Клаве вспомнились небольшая уютная комната на тихой улочке в Польше, письменный стол, заваленный книгами и рукописями, и стремительно движущаяся по листу бумаги ленинская рука. Мягкий зеленоватый свет настольной лампы освещал лицо Владимира Ильича, голову, его необыкновенный лоб гения. Но особенно в памяти осталась эта стремительно скользящая по листу бумаги рука, из-под пера которой рождались слова, мысли, пламенные ленинские призывы, что несли потом через все полицейские кордоны на родину его товарищи по партии, простые борцы революции, такие как Иван Герасимович, она, Клава Страхова, многие другие, и передавали в свою очередь тоже товарищам, как сейчас передает Иван Герасимович Блохину, Фомину с военного завода... А они понесут дальше и дальше. И ленинская живая мысль будет биться в сердце каждого простого человека.
      2
      В эту ночь в квартире Звонаревых появились жандармы.
      - Прошу прощения, господа, - с видимым удовольствием выговаривая каждое слово, сказал молодой, небольшого роста ротмистр с лихо закрученными усами. - Извольте ознакомиться с сей бумагой.
      И он вручил Звонареву ордер на обыск. Ротмистр нагловатыми хозяйскими глазами осмотрел со вкусом обставленную комнату, испуганных детей, перевел взгляд на широкоплечую фигуру Васи Зуева, на одетую наспех Варю, задержался взглядом на ее растрепавшейся пышной русой косе, на полной обнаженной шее. Встретив его взгляд, Варя, как от холода, зябко передернула плечами и брезгливо запахнула на груди синий халатик.
      Всю семью собрали в детской. Надюшка смотрела большими понимающими глазами то на мать, то на отца, то на стоявшего в дверях жандарма. Маленькие девочки, похныкав, уснули. В остальных комнатах орудовали жандармы и двое штатских. Для проформы ротмистр пригласил понятыми соседей Звонаревых. Сонные и злые, они плохо понимали, чего от них хотят, зачем подняли в такой поздний час с их теплых постелей, привели в квартиру Звонаревых, таких милых и степенных людей, и заставили смотреть на весь этот разор и беспорядок.
      - Послушайте, господин ротмистр, - обратился Сергей Владимирович к ротмистру. - Ваши действия по сути никем не контролируются. Нельзя же принимать всерьез за свидетелей этих испуганных людей. Я решительно протестую. Ваши жандармы могут подкинуть все, что им заблагорассудится. А потом меня обвините в крамоле. Нечего сказать, порядочки!
      - Поосторожнее в выражениях, господин Звонарев! Вы имеете дело не с шулерами, а с верными слугами престола. Мы свою службу знаем, нас учить не надо. Поучили бы лучше свою супругу. Не женское это дело совать нос в политику. Сидела бы лучше на кухне или детей рожала...
      - Как вы смеете, - вспыхнула от гнева и обиды Варя, - указывать, что мне делать!
      - Смею, сударыня! - Наглые глаза ротмистра налились злобой. - На то мне дана власть моим начальством. Это вы не смеете...
      - Нет, вы послушайте, что он говорит, - не выдержал Вася Зуев. Его загоревшее, густо усыпанное крупными веснушками лицо покраснело от сдерживаемой ярости. - Этот жандарм смеет читать мораль тете Варе!
      Он подошел вплотную к ротмистру, чувствуя, как руки наливаются свинцовой тяжестью. Богатырского роста и сложения, Вася производил внушительное впечатление.
      Но маленького ротмистра, видимо, было трудно испугать.
      - Вот что, господин студент, - сквозь зубы процедил он. - Остыньте и не задирайтесь. Мы и о вас кое-что знаем. Не пришлось бы нам еще раз встретиться...
      В его голосе звучали угроза и явный намек. Варя подошла к Васе и, взяв его под руку, молча увела в другой конец комнаты.
      Обыск велся без особой тщательности, и Звонарев уже считал, что все закончится благополучно, когда ротмистр совершенно неожиданно предъявил ордер на арест Варвары Васильевны.
      Звонарев опешил:
      - То есть как? На каком основании?
      - Раз есть ордер - значит есть и основание, - холодно ответил жандарм. И, обернувшись к арестованной, он сказал подчеркнуто вежливо: Прошу вас, госпожа Звонарева, собрать вещи и следовать за мной. Внизу ждет извозчик. Он доставит вас, разумеется под конвоем, в дом предварительного заключения.
      - Это черт знает что! - возмутился Сергей Владимирович. - Я буду жаловаться в Государственную думу и потребую, чтобы министерство внутренних дел взгрело вас за этот произвол.
      Ротмистр насмешливо скривил губы:
      - Жалуйтесь хоть самому господу богу! Я только выполняю приказ. - Он указал на книги и записи, отобранные при обыске. - Эти вещи я передам следователю. А с вами, господин студент, надеюсь, мы еще увидимся.
      Варя держалась мужественно. Спокойно собрала вещи, простилась с мужем, детьми, Васей, словно отправлялась на дачу, а не в тюрьму.
      - Варенька, родная, я сделаю все. Ты скоро опять будешь дома. Только береги себя. Не горюй. - Звонарев обнял жену, прижал к груди.
      - Спасибо, Сережа. Ты не волнуйся, крепись. Все будет хорошо. Я себя в обиду не дам. - И, внимательно посмотрев на Зуева, добавила: - Будь умником, Вася, береги себя.
      Когда ее увезли, Сергей Владимирович вдруг почувствовал такое одиночество, что едва не расплакался. Он стоял у окна, смотрел на белесое небо, на дома, окутанные утренним туманом, и лихорадочно думал о том, что делать, как поступить, чтобы выручить Варю. Мысли путались. Душевное смятение не проходило.
      Подошел Вася и тоже остановился около окна, задумался. Долго молчали.
      - Дядя Сережа, - наконец нарушил молчание Вася, - что же мы стоим? Надо что-то делать... Лучше бы всего сейчас поехать к Краснушкиным, посоветоваться. Иван Павлович поможет.
      - Да, Вася, надо ехать, надо действовать и главное - не распускать нюни. Этого хотела и Варя. И еще одно ее желание мы должны немедленно выполнить... Какая она все-таки умница, какой у нее удивительно стойкий характер и выдержка! Подумай только, под конвоем уводят из дома от детей, от семьи, а она не теряет голову и дает нам, мужчинам, наказ.
      - Какой наказ?
      - Уезжать тебе немедленно.
      - Почему? Она этого не говорила.
      - Она сказала: "Береги себя". А это значит - уезжай сейчас же, скорей, немедля. Не хватало, чтобы арестовали еще и тебя...
      У Краснушкиных дверь открыл сам доктор, в ночной пижаме, с припухшими после сна веками. По лицу раннего гостя он сразу догадался, что тот чем-то крайне встревожен. Ни о чем не спрашивая, Краснушкин провел его в свой кабинет.
      Сергей Владимирович коротко рассказал обо всем. Весть об аресте Вари подействовала на Краснушкина ошеломляюще.
      - Неприятно, черт возьми! Очень неприятно, - пробубнил он, нервно барабаня пальцами по столу. - Какие основания?
      - Не знаю, - развел руками Звонарев. - В том-то и дело, что не знаю.
      Краснушкин задумчиво прошелся по кабинету, затем остановился против Звонарева и, как бы рассуждая вслух, сказал:
      - Надо полагать, что все это связано с предстоящим приездом французского президента. На заводах волнения. Путиловцы даже соорудили баррикады и засыпали дорогу битым стеклом, чтобы казаки не могли подъехать к заводу. Гвардейские части, находящиеся в Красносельских лагерях, получили приказ быть готовыми к переезду на зимние квартиры в Питер. Вот-вот разразится война из-за убийства австрийского эрцгерцога в Сараеве. Австрияки предъявили неприемлемый ультиматум Сербии, а наши пригрозили мобилизацией Киевского и Одесского округов.
      - Неужели-таки война? - не поверил Звонарев.
      - Да, в воздухе пахнет порохом, - подтвердил Краснушкин. - Вчера один профессор вернулся из Германии. Там только и разговоров что о войне с Россией.
      - Но при чем же здесь Варя?! - с горечью воскликнул Сергей Владимирович.
      - Они боятся революционных выступлений. Ну, а Варя у тебя, Сергей, молодчина. Эх, какая молодчина и умница! - с нежностью проговорил Краснушкин. - Хоть немного бы от ее разума моей половине. - И, помолчав немного, продолжал: - Вот я теперь уже не профессор кафедры внутренних болезней Военно-медицинской академии, а старший врач Закатальского господа Иисуса Христа пехотного полка. И все по той же причине, что полотика сейчас входит в каждый дом. Это ты, Сергей, живешь, ничего не видишь, выходит - и видеть не хочешь. Варя женщина, а насколько она дальновиднее тебя! А ты под стать моей Катерине.
      - Ну вот, обласкал называется! Я к тебе со своим горем, а ты ко мне с политикой, - обиженно отозвался Звонарев. - Да, я не занимаюсь политикой и знать ее не хочу. Вот мое твердое мнение, если ты уж заговорил об этом. Я честный русский интеллигент, а не бунтовщик. И великое мое горе, что Варя не моя единомышленница, а твоя.
      Краснушкин посмотрел на бледное лицо Звонарева, на его налитые мукой глаза.
      - Прости! Я не хотел причинить тебе боль... Не будем об этом. Оставим разговор до лучших дней, когда с нами будет Варенька. Я сейчас же еду к барону Гибер фон Грейфенфельсу, главному начальнику медицинской службы. У меня на него есть надежда. Попытаюсь. Авось поможет. Вечером зайду к тебе. Пока, Сергей, не горюй.
      Краснушкин проводил Звонарева, отказавшегося позавтракать, до дверей и, уже пожимая руку, наставительно посоветовал поскорей спровадить Васю из Петербурга, подальше от всевидящих очей жандармов.
      Когда Звонарев вышел из дома Краснушкиных на улицу, деловое петербургское утро было в самом разгаре. Открывались магазины, лавочки, чайные. Спешили на службу мелкие чиновники. Пирожник пронес полный лоток горячих ароматных пирожков. Прошла молоденькая девушка в кокетливой шляпке, с круглой картонкой в руках, видимо, модистка, несшая заказ богатой моднице. Люди шли, спешили по своим делам. У каждого были свои заботы и печали. Звонареву надо было идти на завод. Но идти не хотелось. Мысли, будто встревоженный пчелиный рой, теснились в голове.
      Звонареву больно было сознавать, что Варя многое скрывает от него. Он не сомневался в ее любви и верности. Она любила его - в том не было сомнений. Но, любя, скрывала от мужа самое сокровенное - своих новых друзей, свои связи с революционным подпольем. Он, ее муж, мог только догадываться об этом. А почему случилось так? Варя шла своей дорогой, которую сама выбирала среди множества более легких, блистательных дорог женщин ее круга. Она жена инженера, мать троих детей, наконец, дочь генерала, никогда не знавшая нужды. Что заставило ее пойти по этому тернистому пути? Звонарев отказывался понимать. И оттого, что понять это было трудно, Звонарев чувствовал себя одиноким, обиженным и несчастным в это солнечное летнее утро.
      А ведь совсем недавно все было так хорошо! Варя по случаю трехсотлетия дома Романовых была полностью восстановлена в правах. Не думалось, не гадалось о каких-то бурях и тревогах. И вдруг на тебе, нагрянули грозовые тучи, закрыли лазурь безоблачного неба. Варя за решеткой. Дети остались без матери. На заводе тоже жди неприятностей.
      Не успел Звонарев прийти на завод, как был вызван начальником завода генералом Тихменевым.
      - Полюбуйтесь, новый военный заказ, - недовольно проговорил он, едва Звонарев показался в дверях. - Да какой еще! Винтовки, карабины, пулеметы! И все срочно. И впрямь пахнет войной. Не было нам печали.
      Тихменев, вглядываясь в новые чертежи, думал о том, что война, судя по всему, неизбежна. И это сулило и ему, военному инженеру и генералу, большие неприятности. Конечно, не фронт: для этого много строевых генералов, но сейчас посыплются военные заказы. Где взять квалифицированных рабочих? Одних мобилизуют, другие бунтари. Он сам видел вчера, как рабочие вступили в столкновение с полицией. Не испугались, не побежали. Тихменев совсем расстроился и взглянул на Звонарева, ища в нем сочувствия.
      - Что это вы, голубь мой, нос на квинту повесили? Или с дражайшей поругались?
      - Если бы так... - И Звонарев рассказал о печальных событиях этой ночи.
      - Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! - огорченно сказал генерал. Какое несчастье! Надо немедленно вызволять Варвару Васильевну. А то время предвоенное. Кабы чего не вышло...
      Звонарев боялся расспросов и неискреннего сочувствия. Он хорошо знал, что чем больше человек оправдывается, тем больше его считают виноватым. И Звонарев, видя не на шутку встревоженное лицо Тихменева, с благодарностью воспринял деликатность генерала и его молчаливое понимание.
      - Знаете что, дорогой... - медленно вымолвил Тихменьев. - У меня есть мысль: обратиться к нашему начальнику Главного артиллерийского управления Кузьмину-Караваеву. Он человек либеральный, весьма уважал генерала Белого и, конечно, постарается вам помочь. Тем более, что сделать это ему совсем не трудно - его родной брат Кузьмин-Караваев - известный адвокат и член Государственной думы от кадетской партии.
      Поздним вечером в осиротевшую квартиру Звонаревых зашел Краснушкин. Звонарева он застал в Васиной комнате. Он сидел около стола, молча и устало перелистывая технический справочник и изредка взглядывая на Васю, который расположился на полу, среди разбросанных вещей, книг и тетрадей.
      - Что это у вас? Никак, новый обыск? - спросил Краснушкин.
      - Только своими силами, - басом ответил Вася. - На семейном совете решено Василия Зуева отправить по этапу. Подальше от всевидящих очей.
      Краснушкин, пододвинув табуретку, сел напротив Звонарева, взглянул в его напряженные, спрашивающие глаза.
      - Что я узнал о Варе? Пока очень мало. Сидит в предвариловке, числится за следователем Добужинским, по словам, весьма порядочным человеком... Но не огорчайся. Узнаем и побольше. Я уже нащупал преинтересную лазейку. Представь, я сейчас только что от самой красивейшей женщины нашего времени...
      - Нашел время шутить, - обиженно проворчал Звонарев.
      - А я и не шучу! В самом деле - от мадам Сухомлиновой, жены военного министра. Был у нее на консультации с профессорами Сироткиным и Введенским. Как видишь, болезнь не щадит и отменных красоток. Ежедневное наблюдение поручено вашему покорному слуге, как наиболее талантливому, молодому и красивому...
      - Иван Павлович, может вам нужен брат милосердия для процедур? взмолился Вася, лукаво блестя глазами. - Даю слово - вылечим дамочку в два счета.
      - Конечно, только тебя с твоим веснушчатым рылом и не хватает! У нее, братец ты мой, амуры, почитай, почти со всеми великими князьями, с самим великим князем Сергеем Михайловичем, начальником артиллерии. Она - сила огромная. Подумайте только, бывшая киевская кокотка, а сейчас почти всесильная власть. Слух идет, что ее голубые глазки и белокурые локоны поразили сердце самого святого старца Гришки Распутина - владыки всея Руси. Здесь не до шуток. Вот через нее и попытаемся действовать.
      3
      Звонарев вышел на берег Невы и долго бродил по набережной. Всходило солнце, порозовело ясное северное небо. Над рекой еще висели космы белесого тумана, сквозь который проступали очертания мостов и серых угрюмых зданий. А шпиль Петропавловской крепости уже поблескивал, как золотой меч, вонзившийся в прозрачную лазурь небес. С шумом бились о гранит холодные невские волны. В редеющий туман вплетались черные дымки буксирных пароходов, медленно тащивших по реке вереницы тяжело груженых барж. С каждой минутой улицы столицы становились все более людными и говорливыми. Торопливо шагали к заводам утренние смены. Гулко цокали подковы ломовых лошадей. Озорничая и громко перекликаясь, неслись к типографиям стаи мальчишек-газетчиков. Пробуждаясь от сна город наполнялся все возрастающим гулом нового дня.
      Звонарев любил и белые ночи, и эту утреннюю пору, когда дыхание захлестывают свежие, бодрящие речные ветры. Но сегодня он не испытывал того чувства подъема, которое обычно вызывали в нем утренние прогулки. Ветер казался каким-то ознобляющим и резким. Город выглядел неприветливым, чужим, холодным. На сердце лежала гнетущая тяжесть от мысли, что в этом городе за решеткой, в тюремной камере томилась Варя.
      Из задумчивости Звонарева вывел знакомый хрипловатый голос:
      - Доброе утро, Сергей Владимирович! Что зажурились?
      Звонарев резко обернулся и увидел улыбающееся рябое лицо Блохина, щелочки его смеющихся глаз.
      - Здорово, дружище. Откуда ты?
      - Да вот вас поджидаю. Домой заходить не хотелось. Сами понимаете, ваша квартира под наблюдением, а я могу только повредить Варваре Васильевне. Да еще, сказать по правде, нянька ваша не дюже нравится, любопытная очень. Я бы ее на вашем месте турнул.
      - Откуда ты знаешь о моем несчастье? - удивленно спросил Звонарев.
      - Слухом земля полнится, - снова улыбнулся Блохин. - Пойдемте сюда, в переулочек, накоротке поговорим...
      Когда спустя некоторое время Звонарев шел на завод, шумный, деловой Петроград не казался ему уже таким неприветливым и чужим. На душе потеплело от участия верных и хороших людей.
      " Как меняются люди! - думал Звонарев в такт своим бодрым шагам. Вот Филя Блохин. Давно ли он был горьким пьяницей и ругателем? Блохой, иначе и не звали. А сейчас? Откуда что взялось? Пить бросил, работает отлично, но главное не это, главное - внутренне очень изменился. И глаза стали другие - умные, размышляющие. Рассуждает трезво, логично, грамотно. Видно, что многое знает, но все говорит. "Цель в жизни вижу, ради нее и живу".
      У него цель в жизни, а у тебя, Сергея Звонарева, какая цель? Детей вырастить? Так это цель каждого человека. А что твое сокровенное? Вот и не знаешь, что сказать. И выходит, что Блохин обогнал тебя в чем-то самом главном, что есть у человека в жизни".
      И хотя это было горько сознавать, Звонарев не ушел от искреннего ответа самому себе. И эта прямота усилила радостное настроение Звонарева. Он видел, что Варины друзья были настоящими людьми. Им можно было верить, раз они в трудную минуту подали руку помощи, прислали Блохина. "Освободить из тюрьмы сразу, конечно, трудно, - вспомнил он слова Блохина, - но поддержать Варвару Васильевну, переслать ей письма, передачи можно и сейчас". - "Что же, у вас и в тюрьме друзья?" - спросил он Блохина и услышал в ответ: "У нас везде друзья".
      В тревоге и ожиданиях прошло несколько дней. И однажды в конце рабочего дня, когда Звонарев уже собрался уходить домой, к нему заглянул Краснушкин и предупредил, что удалось добиться свидания с Варей.
      На следующий день в установленный час они переступили порог угрюмой и неопрятной приемной дома предварительного заключения.
      Свидание продолжалось минут десять. Разговаривать пришлось через проволочную сетку, к которой подвели Варю. Выглядела она больной и усталой, но в глазах по-прежнему светились огоньки непреклонности и большой душевной силы.
      - Здравствуй, Сережа, - проговорила она приглушенно, с трудом сдерживая волнение. Улыбнулась, кивнула Краснушкину и снова остановила взгляд на лице мужа. Тот стоял перед ней бледный, нервно покусывая губы, чувствуя, как что-то душит горло.
      - Как тебе тут, Варенька?
      - Не сладко, но терпимо, - ответила Варя.
      - Нам очень тяжело без тебя.
      Варя спросила о детях. Подбородок ее задрожал. Казалось, она вот-вот расплачется.
      - Все будет хорошо, Варенька, - сказал ободряюще Краснушкин. - О девочках не беспокойся. Они пока у Кати. Мы ведь знаем, что ты ни в чем не виновата.
      - Будем верить в лучшее, - тихо отозвалась Варя. - Главное, держись ты, Сережа. А я выдержу все, что бы со мной не случилось.
      Сергей Владимирович чувствовал, что Варе хотелось сказать ему многое, расспросить. Но что скажешь, когда тут же присутствует тюремный надзиратель? От еды она отказалась. Взяла теплый платок и вязаную кофточку. Книги не разрешил брать надзиратель.
      - Катя передала вам канву для вышивания, иголки и нитки, - сказал Краснушкин. - Возьмите. Это занятие поможет скоротать время.
      - Никаких иголок! - буркнул надзиратель.
      - Позвольте, почему же? - возмутился Краснушкин.
      - Нельзя! Ни иголок, ни спиц. Только вязальные крючки.
      Краснушкину пришлось согласиться.
      Время свидания истекло. Короткое прощание. Варя не проронила ни слезинки. Ушла. Перед тем как исчезнуть за дверью, обернулась, кивнула:
      - Не волнуйся, Сережа, - и повторила слова мужа: - Все будет хорошо!
      В проходной их ждал следователь Добужинский.
      - Вообще-то ваша супруга держится молодцом, - обратился он к Звонареву. - Вот только не пойму, почему она просит перевести ее в одиночку.
      - Я очень просил бы вас, господин Добужинский, удовлетворить желание моей жены, - сказал Звонарев.
      - Попытаюсь, - пообещал следователь.
      Разговор зашел об освобождении Вари на поруки под залог. Оказалось, что залог составит изрядную сумму - тысяч десять - пятнадцать.
      - Бог мой! - ошеломленно воскликнул Краснушкин. - Откуда же взять инженеру такие деньги?
      - Есть ростовщики, - намекнул Добужинский.
      - Похоже, что охранное отделение имеет с ними определенную связь, едко проговорил Краснушкин. - А может быть и не только охранное отделение...
      Добужинский метнул на него вспыхнувший гневом взгляд:
      - Ваши намеки по меньшей мере оскорбительны, господин доктор. Размер залога устанавливаю не я, а прокуратура. В данном случае сумму залога назначит прокурор окружного суда.
      - Вильгельм Федорович фон Валь?
      - Он самый, - подтвердил Добужинский. - Поговорите с ним.
      - С этим чинушей трудно поладить, - усмехнулся Краснушкин. - Но, как говорится, попытка не пытка.
      Добужинский пригласил всех пройти в свой кабинет, находившийся в окружном суде. Полутемная комната, выходящая окнами на тюремный двор. Массивная дверь, каменный, покрытый истертым ковром пол, громоздкая печь в углу. Толстые стены и обрешеченные прочными железными прутьями окна мало чем отличали этот "кабинет" от обычной тюремной камеры.
      Следователь отправился к фон Валю. Звонарев и Краснушкин остались в обществе лысого юркого чиновника, усердно хлопотавшего над какими-то бумагами.
      - Та, конечно, думаешь о деньгах! - сказал Краснушкин свояку.
      Сергей Владимирович невесело взглянул на него.
      - Представь себе, ты угадал.
      - Не думай, деньги будут.
      - Откуда?
      - Кое-что наскребешь сам. Расшевелим тещу. Ну, и на меня можешь рассчитывать: отдам все свои сбережения.
      "Какой же ты изумительный человек!" - подумал Сергей Владимирович о Краснушкине и молча, благодарно стиснул его руку.
      Прошло не меньше получаса, прежде чем вернулся Добужинский. По его расстроенному виду Звонарев понял, что разговор с прокурором был неутешителен.
      - Заломил двадцать тысяч. Срок выплаты всей суммы недельный. Формально прокурор прав, такая сумма залога обеспечит явку госпожи Звонаревой в суд в любое время, - сказал слндователь.
      Сергей Владимирович был подавлен.
      - У меня нет возможности внести столько денег сразу.
      - В таком случае ваша супруга останется в тюрьме, - равнодушно заметил следователь.
      - Это мы еще посмотрим! - горячо воскликнул Краснушкин.
      * * *
      "Несчастье, - говорит русская пословица, - не приходит в одиночку. Одна беда идет, за собой другую ведет". Так случилось и со Звонаревым. Утром, зайдя к Краснушкиным проведать детей, он узнал, что Иван Павлович срочно был вызван в Закатальский полк, к месту своей новой службы. Уезжал близкий человек, кто был опорой Звонареву все эти тяжелые дни. Вместе с его отъездом исчезала надежда на скорое освобождение Вари.
      - Поехал к Сухомлиновой, - в слезах рассказывала Катя. - О Варе все хлопочет. Хоть бы о себе похлопотал...
      Вечером Краснушкин зашел проститься. В форме полкового врача он выглядел молодым, подтянутым и, как всегда, неунывающим и бодрым. Сел в кресло, положив руки на колени, осмотрел, будто прощаясь, квартиру, знакомые картины. Грустно улыбаясь, заметил, что без хозяйки дом сирота и что в их не очень-то веселом положении разумнее всего было бы отправить Катю с детьми к теще на юг.
      - Но ведь ты знаешь мою милую половину, - ни в какую! Избалована. Прожила полжизни в Петербурге. Ни о каком отъезде слышать не хочет. Ну да поживем - увидим, все образуется.
      И уже прощаясь, мягко, с чуть лукавой улыбкой поглядев на Звонарева, сказал:
      - А тебе подарочек от Сухомлиновой, хоть ты и сомневался в ее чарах. Прав-то оказался я: в нашей просвещенной монархии фаворитки подчас решают государственные дела.
      И Звонарев, не веря своим ушам от счастья, узнал, что прокурор снизил сумму залога до трех тысяч и что в скором времени Варя будет освобождена.
      4
      В начале июля 1914 года в Петербург прибыл наконец президент Французской республики Раймон Пуанкаре. Это был его второй визит в столицу Российской империи. Два года, отделявшие первый визит от второго, бывший адвокат вел кипучую деятельность по подготовке войны против Германии, укреплял франко-русский военный союз, чем и снискал себе мрачное прозвище "Пуанкаре-война". Он знал, что его воинственный пыл импонировал крупной буржуазии и клерикалам, и поэтому с особым рвением старался разжечь мировой пожар. Это усердие помогло ему занять пост премьер-министра, а затем стать и президентом.