Шофер выплюнул в окно выкуренную папиросу и обернулся к своему попутчику:
      - Говоришь, почему не спрашиваю, за что милиция ищет?
      Парень насторожился. Фетисов продолжал:
      - Потому что я сам, брат, того, у нее на примете. - И шофер на ходу сочинил историю о том, как он будто бы прошлым летом, напившись до чертиков, подрался, и как его судили за это и дали год "принудиловки".
      В глазах бандита растаял настороженный блеск. Он самодовольно ухмыльнулся:
      - Так ты, старина, выходит, свой...
      - А как же!?
      Машина бежала по улице какого-то поселка. Навстречу спешили люди, стайками бежали школьники.
      Виктор Ильич поглядывал по сторонам и напряженно думал: "Ну как же сдать этого волка?" И вдруг резко повернул машину на базарную площадь Здесь он крутил ее так и этак, нарушал правила уличного движения, стараясь привлечь к себе внимание какого-нибудь милиционера. Но тщетно.
      Попутчик зашевелился.
      - Подъезжай к магазину, - грубо приказал он. - Даю пять минут на покупки.
      - Туда и еду, - нехотя отозвался Фетисов, стараясь подавить охвативший его нервный озноб.
      В магазине парень стоял за спиной водителя, не вынимая руку из-за пазухи.
      Продавщица быстро обслуживала приезжих. А когда Фетисов, конвоируемый бандитом, стал выходить из магазина, в дверях он неожиданно столкнулся со знакомым пареньком, который тащил перед собой ящик с лимонадом. Произошла минутная заминка, но этого было достаточно, чтобы шепнуть Женьке тревожную новость. Паренек понимающе кивнул головой.
      Усевшись за баранку, Фетисов испытующе глянул на попутчика - не заподозрил ли? Однако, нет. Тот был спокоен.
      Пока у водоразборной колонки цистерна наполнялась водой, Фетисов прохаживался возле машины, курил, поглядывая на дорогу: не едут ли?
      Но вот вода с шумом полилась через край.
      - Эй, шофер! - крикнул из кабины пассажир. - Заснул, что ли?
      Фетисов кинулся к колонке, завинтил кран. Руки плохо повиновались, становились чужими. Сказывалось нервное перенапряжение.
      Выехали на дорогу. Виктор Ильич старался не глядеть на своего соседа, чтобы тот не уловил в его глазах тревогу. Он лихорадочно искал малейшую зацепку, чтобы затянуть время и дать возможность милиции нагнать их. Наконец он посмотрел на приборный щиток и озабоченно сказал:
      - Боюсь с бензином не обойдемся, паря.
      - Тогда жми к заправочной! - приказал бандит.
      На заправочной Фетисов долго копался в моторе, с отверткой и гаечным ключом лазал под задним мостом, что-то там подвинчивал, простукивал. И это длилось до тех пор, пока из кабины не была вновь подана команда:
      - Эй, ты, не тяни резину! Чего там канителишься?
      Пришлось, скрепя сердце, повиноваться. Фетисов встал, не спеша отряхнул полушубок, ветошью обтер руки и в который раз с надеждой посмотрел на дорогу. Но она была пустынна.
      Включил зажигание, медленно нажал на стартер... Машина пошла, покачиваясь на ухабах. С каждым километром таяла надежда на помощь.
      И все же помощь пришла. В смотровое зеркало Фетисов увидел приближающийся "газик". "Милиция?!" Сердце заколотилось часто и гулко. Шофер невольно нажал на тормоза.
      - Что?
      - Давай-ка, парень, на ветру минутку постоим...
      - А-а! Согласен...
      Они поспешно вышли из кабины: шофер по одну сторону, пассажир по другую.
      А милицейский "газик" словно вынырнул из-под земли. Взвизгнули тормоза, распахнулись дверцы, и пятеро мужчин уже взяли в кольцо грузовик.
      Бандит все понял.
      - А-а! Заложил, стерва!
      Он метнулся к кабине, но было поздно: следователь Попов преградил ему дорогу и, как клещами, стиснул протянутую к оружию руку...
      Задержанный, некто Дегтярев, был преступник не из мелких. Освободившись из колонии, где он отбывал срок за изнасилование, он принялся за старое. Темной ночью он напал на незнакомую женщину... Однако уйти от возмездия не удалось.
      Е.КОСАЕВ,
      полковник милиции,
      Н.СЕРИКБАЕВ,
      полковник милиции
      СТРАНСТВУЮЩИЙ "АПОЛЛОН"
      В разгар осенних полевых работ председателя колхоза "Передовик" Ивана Петровича Кравцова вызвали в милицию.
      - У нас к вам важное дело, - сказал ему с виду хмурый капитан из областного отдела ОБХСС. - В вашем колхозе некто Цирер оформлял клуб. Вы уверены, что он художник?
      - А как же! - не раздумывая ответил Кравцов. - Он, по-моему, не простой, а заслуженный... Вучетич!
      Капитан улыбнулся. Наступило неловкое молчание. Кравцову стало не по себе. Он достал носовой платок и начал старательно вытирать вспотевший лоб.
      - И сколько денег вы отвалили этой знаменитости? - продолжал спрашивать капитан, по-прежнему улыбаясь.
      - Э... тысяч двадцать... наличными, - тихо ответил Кравцов.
      - Весьма щедро! И никаких подозрений у вас не возникало?
      Кравцов не знал, что ответить. Только сейчас, сидя перед следователем, он понял, какую оплошность допустил, связавшись с этим новоявленным "Вучетичем".
      Все началось в начале августа. В их колхозе соорудили клуб. Дело было за оформлением, а местные специалисты справиться с такой работой не могли. И вдруг совершенно неожиданно в кабинет председателя вошел подвижный лысеющий человек. Он был важен и немногословен, представился художником-скульптором, скупо намекнул на рекомендации товарищей из области. Председатель тут же дал задание прорабу и секретарше - позаботиться о работе и об отдыхе талантливого гостя.
      Весь следующий день гость был деловит и сноровист: тщательно измерил зал, фойе, потолки и даже лестничные клетки, сделал ряд сложных расчетов в своей записной книжке, подсчитал стоимость работ. К концу дня эскизный расчет на оформление клуба был готов.
      Деловитость скульптора, обилие специальных терминов, короткие остроумные реплики - все располагало к незнакомцу. Это даже как-то отодвигало на задний план меркантильные соображения: с такой широкой натурой, как у приезжего, можно было оформить не один клуб. "Деловой мужик", - подумал Кравцов и дал указание экономистам и бухгалтеру не ограничивать творческую фантазию скульптора.
      - Тринадцать тысяч, - тихо сказал Кравцову бухгалтер.
      - Ну, здесь торговаться неудобно...
      Получив изрядный аванс, Цирер сразу же открыл свою широкую натуру. Можно было подумать, что деньги для него действительно не имеют никакого значения. В первый застольный вечер он их не жалел. Правда, шутки его были несколько пошловаты, но в конце концов на это многие перестали обращать внимание - вино лилось рекой.
      Он был героем этого вечера. Миловидная девушка рядом с ним, разгоряченная шампанским, слушала его со вниманием и благоговением: он рассказывал о загранице, о своей заслуженной и трудной жизни. Венцом этого счастливого рассказа был тот самый подходящий момент, когда Цирер ловко надел на средний палец правой руки своей избранницы неизвестно откуда взявшееся золотое кольцо. Лида вспыхнула, но протестовать не стала: кольцо было действительно золотое, сидящего рядом художника хотелось слушать не переставая...
      Так шли дни творческой деятельности приезжего таланта. Были и другие избранницы, менее легкомысленные, но все-таки теряющие бдительность после нескольких атак Цирера. Например, Маргарита Сергеевна, которая тридцать лет прожила на свете, несколько лет работала в хозяйственном магазине, но никогда не задумывалась, что она может стать для кого-то не просто приятной и милой женщиной, а "настоящим идеалом женской красоты". Цирер был уверен, что таких слов Марго никто не говорил. И он не ошибся.
      Ошиблась Маргарита Сергеевна, оформляя для приезжей знаменитости счет на краски. Ну где тут помнить о такой мелочи, как необходимость написать указанную сумму прописью.
      Цирер не мелочился: он увеличил этот счет в сто раз! Документ есть документ и предъявить его в бухгалтерию колхоза "Передовик" не представляло большого труда.
      А между тем он работал. Это могли подтвердить некоторые жители села, где оформлялся клуб. Он приезжал на стройку, мягко журил маляров за плохо подобранный колер. Он ценил время и ездил почти всегда на такси. Вот и в тот день его вдруг вызвали телеграммой в Москву, и он укатил на такси в Актюбинск.
      Однако до места назначения не доехал, ибо "заскочил" в Мартукский район, где за три дня заключил договора с двумя колхозами: на двенадцать и пятнадцать тысяч рублей. И еще: организатор он был неплохой и сколотил две бригады маляров, которые сразу же приступили к работе.
      Право же, такое дело нужно было отметить. Конечно, в Актюбинске. Отметили на славу: около шести часов не смолкали тосты любителей выпить и повеселиться за чужой счет.
      Похмелье было горьким: утром Цирер встретился с работниками ОБХСС. Это было явное недоразумение.
      - Я человек свободной профессии! Такие, как я, несут культуру в село, воспитывают у людей эстетические вкусы!
      Устное объяснение кое-как получалось. Писать об этом же было нелегко" количество ошибок в письменном объяснении Цирера перевалило за сотню. Рассказ о творческом даровании, которое он обрел по наследству, был несколько испорчен упоминанием о том, что мешало его росту как художника. Двадцать лучших лет было загублено! И где? В местах не столь отдаленных. Нет, все законно: срок получил за некоторое пристрастие к чужому добру... Но ведь в душе-то я художник! - горячился Цирер.
      Бернард Цирер до самого ареста в этот последний раз все время считал себя коллективистом. Обвинения в частнопредпринимательской деятельности он гневно отвергал, напоминая о созданных бригадах маляров, которым он платил из собственного кармана...
      Женскую "неблагодарность" проявила Лида, которая, узнав о последних новостях, разрыдалась прямо в кабинете следователя. Оставалось сожалеть о "благодетеле":
      - Ах, как это ужасно и гадко. Ведь Бернард обещал меня устроить в институт, создать уют и обстановку, показать заграницу. Да, да... Все время на такси, все время куда-то спешил... Что ж, возраст не помеха. Лишь бы человек был хороший. Он был щедр, он давал много денег... Я могла надеяться на устройство своей личной жизни...
      Не менее "интересна" деятельность Цирера на трудовом "творческом" фронте. Чтобы оценить его работы, была создана специальная авторитетная комиссия. Во всех трех колхозах - малярно-декоративные работы. Так единогласно установили члены комиссии. Была указана и их стоимость - 10% от суммы, которую получил Цирер.
      У следственных работников помимо служебной необходимости теперь появился даже интерес. А что же еще "организовал талантливый художник"? Опытный оперативник Мурзабаев пошел по следам "легенды". В одной только Чимкентской области делец положил в карман наличными двадцать тысяч рублей! А чего стоили последующие документы!? Разоблачительные письма из Кустаная, Петропавловска и из других мест потрясают деталями бесцеремонности лжехудожника. Целинникам он, словно издеваясь, прислал свою знаменитую картину "Верблюд в пустыне", не забыв оценить ее в пятьсот рублей. Неважно, что требования заключенных с несколькими колхозами договоров не были выполнены. Зато, как считал Цирер, труженики Целины могут питать надежду на связывающие их и художника нити железной дороги, что нарисована все на той же известной картине "Верблюд в пустыне". Верблюд тоже смотрит на убегающие рельсы, которые уже не раз уводили мошенника от разъяренных заказчиков.
      - Кто же знал?
      - Трудно поверить...
      - Возможно, мы ошиблись...
      - Никто не гарантирован...
      - Если бы знали, откуда он...
      Теперь можно узнать, откуда прибыл Бернард Цирер.
      Сначала нужно было самое легкое - стать художником. В 1964 году, зайдя походкой усталого творческого работника в алма-атинские мастерские, бросив несколько справок перед руководством о том, что он художник, много лет отдавший нелегкому труду, он попросил немногого. Ему дали то, что он просил: зачислили нештатным уполномоченным по приему заказов.
      Узнав магическую силу простых бумажек, Цирер перешел на более сложную документацию. Он стал собирать бланки договоров, заверенные гербовой печатью: благо они горой лежали на столах в художественных мастерских.
      В деревне бумага имела как будто бы более весомую ценность, и никто не спрашивал, почему он не похож на Вучетича. Здесь он не церемонился, потому что руководители хозяйств были заняты более неотложными работами. Цирер играл и на этом, обещая снять с души руководителя совхоза или колхоза беспокойство за эстетическое воспитание сельских тружеников. После того, как ему поверили в первый раз, он уже не стеснялся - нагло завышал стоимость работ. В колхозе "Путь к коммунизму" Цирер приписал сто шестьдесят квадратных метров орнаментальной росписи, присвоив шесть тысяч пятьсот рублей.
      Вспомним товарный счет, который выписывала ему продавщица Маргарита Сергеевна. По нему Цирер получил в бухгалтерии колхоза "Передовик" девять тысяч девятьсот рублей наличными.
      Как ни странно, но никому из бухгалтеров и финансовых работников и в голову не приходило, что перед ними - грубо подделанный документ. На суде и следствии председатель колхоза Кравцов, его коллеги и все, кто вольно или невольно потворствовали махинациям Цирера, признали свою преступную оплошность. Но согласитесь, дорогой читатель, что это раскаяние было запоздавшим: потеряв чувство гражданской ответственности, люди за благообразной личиной незнакомца не увидели отпетого жулика.
      И.ЛЕПИХИН,
      прокурор следственного Управления
      Прокуратуры Казахской ССР
      "БЕЗУПРЕЧНАЯ" БИОГРАФИЯ
      Контора хлебоприемного пункта вспыхнула сразу, как будто беззвучно взорвалась, а потом уже загудел, завыл огонь, пожирая смолистые балки, треща сухими сосновыми досками. Тушить было бесполезно. Никакая струя не могла уже остановить разрушительной силы огня. Однако люди боролись.
      Когда участковый инспектор Игнат Арсентьевич Андронюк прибежал на место происшествия, дом был объят пламенем от пола до крыши, а порывистый ветер срывал горящие головешки и швырял их на крыши соседних домов.
      Причины пожара не знал никто. Михаил Скоробогатов, прибежавший первым, уже видел здание, объятое огнем со всех сторон. Окна были выбиты изнутри на земле валялись осколки. Значит, кто-то поджег, а потом выбирался через разбитое окно, ибо дверь была заперта на внутренний замок. Значит, видимо, преступник проник внутрь помещения через дверь, а вылезать стал через окно, иначе все стекла рассыпались бы во внутрь.
      Андронюк теперь уже догадывался, что дом загорелей не случайно, его подожгли. Заметали следы... Какого преступления?
      Участковый по телефону вызвал работников пожарной инспекции и работников уголовного розыска. Тем временем дом горел со всех сторон, а Михаил рассказывал, что пожар начался изнутри, что когда он подбежал, наружные стены рома были еще целы, а пламя било из разбитых окон. Сквозь окна можно было увидеть, что охвачены пламенем столы, стулья, даже несгораемые шкафы.
      Во второй половине дня, когда пожар утих, из-под обломков и пепла были извлечены несгораемые шкафы. Один из них был цел, и лишь краска сверху потрескалась и обуглилась. Дверца второго была отогнута ломом, и документы, хранившиеся в нем, почти полностью сгорели.
      По просьбе Андронюка кассир Широкова открыла сейф своим ключом. Внутри было пусто, хотя накануне лежало пять тысяч рублей, полученных из Госбанка поздно вечером: кассир не успела раздать их рабочим.
      Как могли пропасть деньги из закрытого сейфа? Кто, кроме кассира, мог иметь ключи or несгораемых шкафов?
      В оконном проеме уцелевшей каменной стены лежала обгоревшая запонка. Мужская. Может быть, она утеряна преступником при выходе на улицу через окно? А может быть, еще летом, когда окна открывались настежь, кто-нибудь обронил ее да так и не хватился - считал навсегда потерянной? Но нет. Запонка лежала на самом видном месте. После того, как она упала здесь, ее никто не видел, иначе даже уборщица убрала бы ее или нашел бы хозяин. Эмаль с запонки почти осыпалась, но очертания какого-то рисунка проступали отчетливо. Андронюк немедленно отправил находку на экспертизу и реставрацию.
      Теперь надо было побеседовать с теми, кто мог бы пролить свет на существо событий. Первой давала показания кассир Широкова. Работники уголовного розыска не сомневались, что преступление совершено мужчиной, но ведь могли быть сообщники.
      - Передавали ли вы кому-нибудь ключ от сейфа?
      - Нет.
      - Есть ли у этого сейфа второй ключ и у кого он хранится?
      - Я пришла сюда работать недавно, до меня работала Эмма Рудь. Но она была уволена как не вызывающая доверия. При передаче дел она отдала мне только один ключ. Второго у нее не было.
      - А не могла ли Эмма Рудь сама организовать этот поджог?
      - Не думаю. Мне кажется, что освободили ее неправильно. Уволили за растрату. Чего не бывает в нашей работе, но ведь растрату в 250 рублей Эмма покрыла.
      - Кто же, по-вашему, мог поджечь контору?
      - Не знаю.
      - Может быть, у вас есть предположения? Вы же не сомневаетесь, что это не Эмма Рудь? Тогда, кто же?
      - Не знаю.
      - Кто еще знает расположение, ходы и выходы из этого здания?
      - Да все знают. За день столько народа перебывает, что не упомнишь, а контора расположена просто - вход один. Тут, кто не знает - не назовешь, а знают? - да весь поселок.
      - У кого есть ключ от наружной двери бухгалтерии?
      - У директора, главного бухгалтера и у меня. Да, забыла. Вечером, когда я деньги привезла, пришел Глазунов - охранник. Он был пьян и требовал выдать ему зарплату. Я сказала, что зарплату будем выдавать всем только завтра, то есть сегодня. Он немного поскандалил и ушел. Контору закрывала я, последняя уходила. Еще подумала, куда это Глазунов запропастился, ведь он охранять должен.
      К середине дня в поселок на попутной машине приехал Глазунов. Он был навеселе. Однако хмель вылетел из его головы, как только он увидел пожарище вместо конторы. Пепел был еще горячим. Глазунов искренне удивлялся, и видно было, что волновался.
      На все вопросы следователя он отвечал сбивчиво и неопределенно. Еще не было ясно из его ответов, причастен ли он к преступлению, но уже по внешности слабого однорукого человека можно было решить, что ему одному не под силу орудовать ломом и отворачивать тяжеленную дверцу сейфа. Из рассказа Глазунова следователь понял, что во время происшествия сторож был в отъезде. Нашлись и жители села, видевшие, как вечером на попутной машине он отправился в соседний поселок, где у него были родственники. Ниточка оборвалась, однако беседа с директором хлебоприемного пункта все время упиралась в этот почти решенный вопрос.
      - Какие у вас основания подозревать Глазунова?
      - А как же не подозревать его, - нервничал директор, - человек недавно освободился из колонии. Ясно, в колонии честных людей не держат. Охранником мы его взяли еще месяца не прошло, и уже столько нарушений: каждый день на работе пьяный, а то и вообще не явится. Я вам скажу, - резюмировал директор, - все эти преступления от алкоголиков. Алкоголик, он на все способен.
      - Как вы думаете, мог Глазунов самостоятельно отвернуть ломом крышку сейфа или ему понадобились помощники?
      - Один, конечно, нет.
      - Тогда, кто же еще?
      Ниточка явно обрывалась, преступник был опаснее и серьезнее.
      - Когда и откуда в вашей конторе взялся этот сейф?
      - Сейф? Да не помню, уже давно стоит. Или нет, вот этот всю жизнь стоит, а этот - он указал на сейф, из которого пропали деньги, - этот главбух Сиваков из города привез года два назад.
      - А где может быть второй ключ от сейфа?
      - Его сразу не было. Это и лучше, один ключ у одного человека, один за все отвечает.
      - А если этот ключ у преступника?
      - Уж не подозреваете ли вы Сивакова? Честнейший человек, - горячился директор. - За Сивакова я лично отвечаю, он ни в чем не повинен. Документы посмотрите. Выпивает, правда, но честный, добросовестный и исполнительный работник! Сколько лет его знаю, никаких ошибок в работе.
      - Сколько же лет вы его знаете?
      - Сколько? Много... Да скоро год.
      - Расскажите подробнее, как он к вам попал.
      Полился складный рассказ о достоинствах главбуха, о его безупречной биографии, о знании дела. После этого одного за другим расспросили работников бухгалтерии. Создалась такая картина.
      Ранней весной в совхоз Приозерный приехал высокий седовласый мужчина. Это был вновь назначенный главный бухгалтер хлебоприемного пункта Павел Григорьевич Сиваков. Нелегко в поселке было с жильем, но ведь не каждый день приезжают хорошие специалисты - выделили Павлу Григорьевичу трехкомнатную квартиру, потому что ждал главбух жену и детей из города.
      Однако ни жена, ни дети к нему не приехали, соседи уж начали судачить: "Вот они, городские, мужа бросила, не едет", - даже жалели Сивакова; но вскоре поселилась в его просторной квартире молодая женщина, неизвестно откуда взявшаяся. В поселке опять заговорили: "Не век же одному куковать молодой ведь, а жена - так пусть в следующий раз едет за мужем, пусть спасибо скажет, что детей не бросил, помогает". Посудачили и стихли, а тем временем в бухгалтерию хлебоприемного пункта пришел исполнительный лист, не таким уж примерным отцом оказался главбух. (Позднее выяснилось, что и специалист он не слишком хороший). Работу свою перекладывал на плечи младших сотрудников и часто даже не пытался проверять. Проработав меньше года, Сиваков успел сменить двух кассиров. Первая, Федотова, ушла сама, потому что обстановку для работы Сиваков создал невыносимую: постоянно брал из кассы деньги, однако долг свой не желал оформлять письменно, и всякий раз, когда кассир требовала этого, скандалил и угрожал увольнением. Второй была Эмма Рудь, уволенная как не вызывающая доверия. С новым кассиром тоже не все ладилось - требовала расписки на деньги, взятые в долг. Кассир Широкова сейчас припомнила, что накопилось этих расписок больше, чем на 300 рублей, но и их не оказалось в сейфе.
      Однако всех этих доказательств было еще недостаточно для предъявления обвинения, нужны были вещественные улики.
      На следующий день рано утром Андронюк встретил Ильину, сожительницу Сивакова. Она несла большой сверток в сторону степи.
      - А я к вам, - засуетилась женщина. - Вот ведро из-под бензина подобрала, думаю не из него ли дом подожгли?
      Круг замыкался как-то уж очень жестко. Надо было действовать быстрее. Андронюк уже имел ордер на арест и обыск у Сивакова. Пришла и реставрированная запонка, на ней была изображена курительная трубка. Андронюк показал эту запонку сотрудникам бухгалтерии, и все сказали, что принадлежит она Сивакову и купил он эти запонки недавно, в свою последнюю поездку в город.
      - А когда последний раз Сиваков был в городе?
      - Недели две назад.
      Недели две окна еще не открывали после длительных морозов, они даже были заклеены для сохранения тепла, вот уже четыре месяца как их заклеили. Сомнений не оставалось, запонка была утеряна преступником в тот момент, когда он уходил через окно. Кто преступник, тоже теперь было ясно, но участковый продолжал колебаться: вдруг поклеп на честного человека? Смущала безупречная биография Сивакова. Однако все улики были налицо, и Андронюк с двумя понятыми явились к Сивакову на дом с ордером на обыск.
      Это была первая встреча Сивакова с Андронюком после пожара. Сиваков держался спокойно и всем своим видом говорил, искать - ваше дело, я тут не причем, даже проскальзывала гримаса недовольства: вот пришли беспокоить честного человека и не стыдно. Понятым даже немного стало неудобно, они держались стороной и, казалось, не верили в вину седого и уверенного человека, о ком прежде слова плохого не слышали. За двоих нервничала Ильина, она суетилась, краснела и бледнела, но всем своим видом показывала, что она ждала этого обыска, ждала, но еще не успела подготовиться к нему.
      Андронюк пошел к шкафу и тщательно ощупал рукава рубах, висящих на плечиках, проверил карманы; он искал основную улику: необходимо было свести воедино половинки этой улики. Теперь Андронюк не сомневался, что там в стороне стоит, опершись о дверной косяк, враг, и его внешне равнодушный взгляд таил в себе и злобу, и ненависть. Так, ощупывая веши, Андронюк мучился лишь одной загадкой - загадкой безупречной биографии. Двадцать лет бухгалтерского стажа без единого взыскания.
      Сиваков не сразу понял, что ищет участковый. Он долго молча наблюдал за ним, в свою очередь Андронюк наблюдал за Сиваковым. Догадка пронзила бухгалтера прежде, чем вещественное доказательство было найдено. Глаза его вспыхнули яростью и погасли: он успел овладеть собой.
      - Откройте кладовку, - сказал Андронюк любезной Ильиной.
      Дрожащими руками, не попадая в замочную скважину, Ильина попыталась открыть дверь. Наконец, Сиваков сам прошлепал к ней в стоптанных домашних туфлях, спокойно взял ключ и легко открыл неподдающуюся дверь, Андронюк видел в нем преступника не случайного и не новичка. Нельзя было не отметить его выдержки, когда в груде грязного белья участковый нашел то, что искал. Это была рубашка, на одном рукаве которой болталась одинокая запонка с изображением курительной трубки. Когда он извлек из кармана вторую, точно такую же запонку, Сиваков продолжал оставаться равнодушным.
      - А где же деньги? - упаковывая обе запонки, спросил милиционер.
      - Деньги? Деньги ищите... Это ваша работа, я денег не брал. - В голосе бухгалтера чувствовалась ирония.
      Теперь надо было найти деньги. Он не мог их спрятать в степи, деньги были где-то близко, но не здесь, не в комнате, не в квартире.
      Погреб на улице. Может быть, там? Андронюк с понятыми, которые пока еще не поняли всей сути значения вещественного доказательства и, казалось, даже изумились - стоило ради этого огород городить, - вышел во двор, уверенно подошел к погребу и, раскидав солому, откинул крышку. Погреб доверху был наполнен картофелем, и это теперь, весной, когда даже у самых запасливых хозяев картофель на исходе. С третьим ведром поднялся один из понятых. Рука Андронюка уперлась в мягкий сверток, аккуратно перевязанный бечевками много раз крест накрест.
      - Что это? - спросил он у потемневшего Сивакова.
      Тот молчал. Развязав бечевки, Андронюк показал всем деньги.
      - Пишите, гражданин следователь, на этот раз я сплошал...
      И тут начался длинный рассказ о том, как Сиваков залез в долг к кассиру, как не знал, где взять денег, чтобы рассчитаться, и вот решил поправить свои дела преступлением, как обливал он бензином столы, как взламывал сейф. Рассказал он и о том, что утаил второй ключ специально для того, чтобы безнаказанно брать деньги из сейфа, за который был в ответе другой человек. Так были украдены 230 рублей - растрата, за которую уволили Эмму Рудь. Все детали этого преступления, даже способ, каким Сиваков влез в доверие к директору хлебоприемного пункта, были ясны и известны Андронюку. Эту картину он составил По свидетельским показаниям. Волновала следователя "безупречная биография". Об этом и спросил он Сивакова.
      Поверженному Сивакову стало смешно, он засмеялся и сказал, что такие вещи делаются очень просто - "безупречная биография" - это безупречный паспорт и трудовая книжка. Что до образования, так это образование ограничивается тремя неполными месяцами на шестимесячных курсах, а стаж стаж у него тюремный - 20 лет - ровно столько, сколько указано в трудовой книжке.
      С первых же дней войны Сиваков сдался в плен и служил немцам, за что был судим. Освободившись по амнистии, он приехал во Львовскую область, в Перемышль, где отнюдь не собирался заниматься честным трудом, промышлял спекуляцией. И опять скамья подсудимых. Но и теперь этот человек не сделал выводов, он ограбил совхозную кассу и совершил поджог.
      - Так вы не первый раз совершаете поджог?
      - В третий. В Бештановском заготзерно я тоже ограбил кассу, и за это сидел...
      Б.САМСОНОВ
      ИСПОВЕДЬ ПЕРЕД ЛЮДЬМИ
      Морозным утром ехал я на другую сторону Иртыша, чтобы познакомиться с человеком, о котором знал пока что одно: ему тридцать лет и... шестьдесят лет судимости.
      Представить рецидивиста даже с самой мрачной биографией не так уж трудно, стоит только послушать рассказы следственных работников. Я знакомился с его документами: трудолюбив, скромен, не курит, терпеть не может хулиганов, дисциплинирован, аккуратен, застенчив.
      Мы встретились с ним в кабинете начальника строительства: среднего роста рабочий в комбинезоне и, несмотря на мороз, без шапки. В коротких черных волосах серебрилась седина, колючие глаза смотрели уверенно, держался он с достоинством, говорил неторопливо, немного смущаясь.
      - Вот наш Даниил Пантелеев [Некоторые фамилии в очерке изменены], представил его парторг Мирзой Айвасович Симбиев. Эти слова он произнес тепло, с уважением.
      Даниил шагнул ко мне навстречу, и мы обменялись крепким рукопожатием. В этот момент в кабинет вошел молодой парень, туркмен Наби Баданов. Он недавно прибыл из какого-то города.
      - Дайте работу, я штукатур, - обратился он к парторгу и торопливо достал документы. - Вот только... - и, не договорив, положил их на стол.
      - Нам нужны штукатуры, - ответил Мирзой Айвасович, рассматривая документы. В них значилось, что Баданов был в заключении, сидел за драку, отбыл срок, вышел на волю. Парторг задумался. Вдруг, словно оправдываясь, Наби горячо заговорил:
      - Поверьте, не хотел его обижать! Он оскорбил меня. Если бы сдержал кто тогда! Я умею работать и люблю все но совести делать. Возьмете?
      Парень стоял и умоляюще смотрел на присутствующих, ожидая поддержки.
      - Примите его, Мирзой Айвасович, пусть идет в нашу бригаду, буду за него отвечать, - твердо заявил Пантелеев.
      - Хорошо.
      Я заметил, как тень задумчивости легла на лицо Даниила: вспомнил, видно, как приходилось самому обивать пороги контор, неуверенно подавать начальникам документы и слышать равнодушные ответы.
      Час спустя мы сидим в небольшой теплой комнате, где живет Даниил. Домашним уютом веет от цветов, что стоят на подоконнике, от чистых занавесок, от вышивок, сделанных искусной рукодельницей. Дом, семья, ребенок, которого изредка неловко, но заботливо успокаивает отец. Долго мечтал о настоящей жизни этот человек, растративший в колониях и тюрьмах половину своей жизни.