3) графическое, в рамках которого переосмысливаются художественные приемы традиционной графики и произведение строится как своего рода конструкция повторяющихся графических элементов, расположенных друг относительно друга таким способом, чтобы вызвать иллюзию их перманентного смещения; 4) синтетическое, в рамках которого приводятся во взаимодействие все названные выше приемы (например, соответствующим образом расписанные металлоконструкции могут быть использованы в качестве движущихся каркасов для систем линз). О.-А. получил не только широкое (пусть и недолгое - практически до конца 1960-х) признание (нашумевшие выставки 1960-х "Колористический динамизм", "Одиннадцать вибраций", "Импульс" и др.), но и прикладное распространение: графический О.-А. нашел широкое распространение в сфере дизайна (росписи стен, текстиля, мебели и т.д.) и даже макияжа (от оформления века в стиле графического О.-А., имитирующего движение взгляда на собеседника - до особой женской моды конца 1960-х, предполагающей специальное "окно" в платье, обнажающее живот, покрытый аналогичной росписью). Синтетическое направление О.-А. дало новый импульс развитию синтетического искусства как такового, берущего свое начало от дадаистской идеи "геометрической (хореографической и т.п.) поэзии" (см. Дадаизм) и футуристической идеи "новой живописи" (см. Маринетти, Футуризм) и нашедшего свое наиболее полное воплощение в авангарде "новой волны" (см. "Новой волны" авангард).
      М.А. Можейко
      "О ПОЛЬЗЕ И ВРЕДЕ ИСТОРИИ ДЛЯ ЖИЗНИ" ("Vom Nutzen und Vorteil der Historie fur das Leben", 1874) - сочинение Ницше, входящее в серию культур-критических эссе, объединенных общим названием "Несвоевременные размышления". Первоначально Ницше планировал написать около двадцати эссе на единую культуркритическую тему, но ему удалось осуществить лишь четыре очерка, одним из которых и является "О П.иВ.И.дляЖ.". Побудило Ницше к созданию такой серии тяжелое переживание им безучастного отношения современников к творчеству Р.Вагнера, а также его предощущение краха не только музыки, но и всей культуры. Это небольшое сочинение раскрывает становление ницшевской мысли, здесь еще ощущается желание опереться на авторитет, в роли которого выступает Гёте. Но это не повтор и пересказывание гётевских размышлений об истории, а диалог, предугадывание возможных суждений Гёте на эту тему, а также критика современности, облекаемая уже не в "гётевские одежды", а в свои, ницшеанские, отсюда и превращение критики в священную ярость. Свое сочинение Ницше начинает словами Гёте: "Мне, во всяком случае, ненавистно все, что только поучает меня, не расширяя и непосредственно не оживляя моей деятельности". Тем самым, Ницше пытается воскресить идеи самого Гёте: ровно столько прошлого, сколько необходимо для свершения настоящего. Человеку нужна история, но для жизни и деятельности, а не для уклонения от нее. Но в то же время история может обернуться и против самой жизни, явиться причиной ее угасания и гибели. Целью сочинения "О П.иВ.И.дляЖ." как раз и является рассмотрение того, как и почему история может нести вред всему живому и как обезопасить себя от ее вредоносной силы, а также что есть история в ее истинном понимании. Отсюда и название этого размышления как "несвоевременного", ибо Ницше ставит перед собой задачу объяснить то, чем настоящее время гордится, а именно, историческим образованием. Такой "эксперимент" был проделан философом над самим собой, и право на это ему дала его специальность классического филолога, так как, по словам Ницше, смысл классической филологии заключается в том, чтобы действовать несвоевременно и благодаря этому влиять на настоящее. Главное положение Ницше - это отрицание истории как абсурда: нет прошлого как застывшего, ставшего, превратившегося в историю, как простого перечисления событий во времени. Для такого понимания, по Ницше, - истинного понимания истории, необходимо, во-первых, чувствовать неисторически. Неисторически живет животное, оно полностью растворяется в настоящем. Играм ребенка свойственно также неисторическое чувство как способность к забвению попытка сотворить новое не зная и не смотря на авторитеты прошлого. По мысли философа, для счастья существует только одно условие, которое делает счастье счастьем: способность забвения, или "способность в течение того времени, пока длится это счастье, чувствовать неисторически". Полностью лишенный такой способности забывать человек теряет веру в свое собственное бытие, в себя самого. Отсюда Ницше делает вывод, что жить почти без воспоминаний возможно, но совершенно немыслимо жить без возможности забвения вообще, иначе гипертрофированная степень развития исторического чувства приведет к ущербу для всего живого и к его гибели. Для нахождения степени, при которой история не превращается в могильщика настоящего, необходимо знать, как велика "пластическая сила" человека. Под такой силой Ницше разумеет способность расти из себя самого, претворять прошедшее и чужое, делать его своим, восстанавливая из себя самого его разбитые формы. Только так человек может творить свой собственный горизонт, где историческое не оказывало бы пагубного влияния, а то, что человек не смог подчинить себе, он смог бы забыть, т.е. это выходило бы за пределы его горизонта. Такое познание прошлого будет соответствовать закону: все живое может стать здоровым только внутри известного горизонта. Необходимо отметить, что под здоровьем Ницше понимал силу и способность создавать. Таким образом, "историческое и неисторическое одинаково необходимы для здоровья отдельного человека, народа и культуры". Человек только тогда делается человеком, когда он способен использовать прошедшее для жизни и потом вновь превращать его в историю. Ницше различает человека исторического и над-исторического. У первого обращение к прошлому вызывает в нем стремление к будущему, и он верит, что смысл существования раскроется в течение процесса существования (по Ницше, такой человек живет именно неисторически, и его занятия историей служат не познанию, но жизни). Второй же не видит спасения в процессе, для него прошлое и настоящее - это одно и то же, и его мудрость неразрывно связана с отвращением к жизни. Для Ницше изучение истории имеет значение только для целей жизни. Философ выставляет три тезиса, раскрывающих противоречие между жизнью и мудростью: 1) в избытке истории человек перестает быть человеком, т.е. историческая сила бессильна для него, как для познающего, но, как надеется Ницше, еще не сделалась таковой для него, как живущего; 2) история, понятая как чистая наука, разрушает жизнь; отсюда ущербность исторического образования, если оно не сопровождается нарождающейся культурой; 3) основой истории является сама жизнь, но и жизнь нуждается в истории. По Ницше, истинная история и жизнь взаимозависимы, они выступают как одно целое, поэтому история никак не может стать чистой наукой вроде, например, математики. История, по Ницше, принадлежит человеку в трояком отношении: как существу деятельному, как существу охраняющему и как существу нуждающемуся в освобождении. На основе этих трех отношений Ницше выделяет и три рода истории: монументальный, антикварный и критический. Каждый из этих трех родов истории может полноценно развиваться лишь на своей почве. Преобладание одного из них приводит, прежде всего, к извращению жизни, а т.к. жизнь является основой истории, то в конечном итоге погибает и сама история. Монументальное воззрение на историю представляет собой выделение в ней ярких моментов, выдающихся людей. Польза монументальной истории для современного человека заключается в том, что он учится понимать, что великое, которое некогда существовало, было, во всяком случае, хоть раз возможно, и поэтому оно может быть возможно еще когда-нибудь. Отсюда, такая история необходима для деятельного человека, кто в своей борьбе нуждается в образцах. Но преобладание именно этого рода истории ведет к искажению самого прошлого: все, кроме ярких фактов, или, по определению Ницше, "эффектов в себе", предается забвению. Монументальная история вводит в заблуждение при помощи аналогий: воодушевление на подвиг может превратиться в фанатизм, а там недалеко и до войны, если тем более представить себе под покровительством монументальной истории слабого и закомплексованного человека. Антикварная история помогает человеку охранять и почитать прошлое, создавать историю своего народа, творить "Мы". Но преобладание антикварного рода опять-таки приводит, по мысли Ницше, к искажению прошлого: антикварное чувство отдельного человека, общины, целого народа представляет собой очень маленький мир, за границами которого ничего не видно, да и то, что входит в круг их зрения, они видят слишком близко, а значит, и расплывчато. Другая опасность, которую хранит в себе антикварная история, заключается в том, что этот род истории способен только сохранять жизнь, а не порождать ее, отсюда настороженность или полное неприятие чего-то нового. Поэтому человеку необходим наряду с монументальным и антикварным способами изучения прошлого также третий способ - критический, но и здесь только в целях служения жизни. Человек должен обладать силой разбивать и разрушать прошлое, чтобы иметь возможность жить дальше, - ибо "всякое прошлое достойно того, чтобы быть осужденным". Таким образом, человек может создать себе такое прошлое, от которого он желал бы происходить. Как отмечает Ницше, такая попытка всегда опасна, т.к. нелегко найти границу в отрицании прошлого; часто дело ограничивается одним пониманием того, что хорошо, но для первого шага и этого достаточно. В этом и заключается услуга, которую может оказать жизни история. Нападки Ницше на современное общество имеют в своей основе попытку сделать историю наукой. Противоречие современной культуры основывается на противоречивости современного человека - противоречие между внутренней сущностью, которой не соответствует ничто внешнее, и внешностью, которой не соответствует никакая внутренняя сущность. Причину этого Ницше видит в том, что "мы все испорчены историей". Избыток истории приводит и к заблуждению, что настоящая эпоха лучше и справедливее других эпох; этим избытком нарушаются инстинкты народа, "задерживается созревание как отдельных личностей, так и целого"; вырастает на основе этого избытка и вера в старость человечества; благодаря избытку истории эпоха усваивает себе опасное настроение иронии к самой себе, что ведет к цинизму, который, в свою очередь, способствует развитию "расчетливой эгоистической практики", парализующей жизненные силы. Отсюда Ницше приходит к заключению, что "современный человек страдает ослаблением личности". Подавление инстинктов историей превратило людей в тени, которые боятся проявить свою личность. На самом же деле история, по Ницше, должна была бы, прежде всего, сообщать людям мужество быть честными, хотя бы даже "честными глупцами". Таково всегда было ее влияние, но не теперь. Современность видит свою задачу в охране истории, делает из нее множество разных историй, а не действительные события, что лишает возможности для личности сделаться с помощью истории свободной, т.е., по Ницше, правдивой в отношении себя самой. Такая опасность для истории и жизни заключается в историческом образовании. Ницше высказывает следующее положение: "историю могут вынести только сильные личности, слабых же она совершенно подавляет". Если чувства и ощущения человека слабы для того, чтобы помериться с прошлым, тогда история сбивает их с толку. Чаще всего призванным к изображению какого-то момента прошлого считается тот, кого этот момент нисколько не затрагивает. Такое отношение к истории приводит к разрыву прошлого и настоящего. По мысли Ницше, в объяснении прошлого человек должен исходить из того, что "составляет высшую силу современности", только через напряжение всех своих чувств он сумеет угадать в прошлом то, что есть в нем великого и ценного. Напряжение чувств свидетельствует о том, что главное для человека - это построить свое будущее, поэтому только такой индивид имеет право быть судьей прошлого. Но если историческое чувство властвует над всем, то оно подрывает будущее, разрушает иллюзию, которая и есть атмосферой творчества, т.к. "только в любви, только осененный иллюзией любви может творить человек, т.е. только в безусловной вере в совершенство и правду". Исторический инстинкт должен соединяться с инстинктом разрушения, но они не должны действовать отдельно друг от друга. Современное Ницше историческое образование разрушает иллюзию, подвергает жизнь опыту исторического анатомирования, а также является самым лучшим средством ослепления юности: молодой человек "прогоняется" сквозь строй столетий, постепенно утрачивая чувство различия и новизны, ничему более не удивляясь. Рука об руку с историческим образованием идет отвращение. Юноша чувствует себя лишенным почвы, и по сравнению с прошедшими времена, в которых все было иначе, ему совершенно не важно, каков он сам. Историческое образование прививает человеку и ироническое самосознание. Молодой человек приходит к вере в старость человечества: раз скоро будет конец истории, "мирового процесса", то к чему тогда волнение о будущем. Таким образом, по Ницше, историческое чувство делает его обладателей пассивными и не способными к творчеству. Так человек привыкает с юности гнуть спину перед "властью истории", поэтому он легко будет механически поддакивать всякой власти. Но к счастью, как замечает Ницше, история сохраняет и память о великих борцах против истории, т.е. против "слепой власти действительности". Человек должен не хоронить свое собственное поколение, но создавать новое, и если даже сам он родился "последышем", будущее будет знать его только как первенца. Критика истории у Ницше сводится и к тому, что в настоящее время признается тот род истории, который видит в инстинктах масс важные законы и факторы истории, причем великие люди являются их отражением. Человек, по Ницше, должен восстать против сборища беззубых и ироничных стариков, против безграничной власти исторического чувства, против эгоизма масс и отстаивать права своей молодости, защищать будущее. Главное требование Ницше заключается в том, чтобы человек, прежде всего, учился жить и чтобы, только научившись жить, пользовался историей исключительно для целей жизни. Средствами против исторической болезни являются неисторическое, т.е. способность забывать и жить внутри своего горизонта, и надисторическое, т.е. те силы, которые сосредоточивают наше внимание на том, что сообщает бытию характер вечного и неизменного: на искусстве и религии. История как наука видит всюду совершившееся, но нигде не видит существующего, вечного. Итак, надо вначале научиться жить, оправиться от исторической болезни, и только потом снова заняться историей и использовать прошлое в трояком смысле: монументальном, антикварном и историческом; и не забывать, что история должна служить целям жизни.
      И.Н. Сидоренко
      "ОПЫТ-ПРЕДЕЛ" - см. ТРАНСГРЕССИЯ, НЕВОЗМОЖНОСТЬ.
      "ОРАЛЬНАЯ ЖИВОПИСЬ" - см. КОНЦЕПТУАЛЬНОЕ ИСКУССТВО.
      ОРФИЗМ - см. КУБИЗМ.
      ОРГАЗМ - кратковременный высший этап процесса психо-физиологического наслаждения, выступающий у человека, как правило, как финальная стадия экстатического состояния. Традиционно ассоциируется в массовом сознании с последним заключительным фазисом сексуального контакта. Вне медицинского контекста феномену О. уделялось значимое место в ряде традиций человековедения, а также в концептуальных системах и ритуально-обрядовой практике множества религиозных культов. В интеллектуальных традициях восточного типа, ориентирующихся на обретение индивидом предельного чувственного наслаждения посредством достижения все новых горизонтов актуализации потенциала человеческого Я в границах собственного организма, О. трактовался как естественный, органичный компонент повседневной жизни людей, как атрибут образа их существования. Запретительный, репрессивный характер христианских теорий нравственности, отвергавших оргиастические мистерии архаических верований вкупе с интенцией европейского мировоззрения и миропонимания, постулирующей возможность ощущения высоких степеней удовлетворения при помощи успешных актов агрессии против окружающего мира, его подчинения себе, - результировались во множественных процедурах сублимации, замещения феномена О. О. был элиминирован как смыслообразующее жизненное начало и самодостаточная ценность из иерархии приоритетов духовной жизни человека западно-европейского типа. Будучи ретранслируемым и воспроизводимым как существенный компонент поведенческой культуры рядом еретических религиозных сект средневековья, феномен О. вновь начал приобретать легитимность как осознанный предмет мыслительного интереса европейских интеллектуалов по мере диффузии идей Возрождения в массовое сознание. Особую значимость О. как индикатору обретения людьми гармонии с самими собой, со своей природой придали некоторые школы человековедения 20 в. (особенно психоаналитического толка). Идеология сексуальной революции, одним из идеалов которой выступило создание санкционированных обществом и государством массовых механизмов получения людьми максимального наслаждения в предельно часто воспроизводимые минимальные промежутки времени, была сопряжена с представлениями об О. как желательном общественном явлении. Постулировалось также, что состояние О. служит наиважнейшим потенциальным резервуаром истинного освобождения человека. Адепты авторитарных режимов четко осознавали то обстоятельство, что для нормального человека потеря личного контроля как над повседневной осуществимостью О., так и над постоянной имманентной готовностью к нему, не может быть компенсирована никакими силовыми и идеологическими воздействиями. По Райху, общество, не способное к формированию действенных механизмов достижения возможно большим количеством людей повседневных состояний О. (например, посредством организации служб чиновников-сексологов, обладающих не меньшими полномочиями и ресурсами, нежели органы коммунального хозяйства), не может считаться свободным в сколько-нибудь приемлемой степени. Свобода О. - одна из немногих свобод, которую индивиды, ощутив единожды, не меняют ни на какие "социальные гарантии", ущемляющие свободу личного поведенческого выбора в интересах государственной машины и нивелирующего социального контроля. Сложность и многоаспектность феномена О. не допускают парциальных, частных решений по обеспечению его доступности для масс людей. (См. также Трансгрессия.)
      A.A. Грицанов
      "ОСНОВНЫЕ ПОНЯТИЯ МЕТАФИЗИКИ" - работа Хайдеггера ("Die Grundbegriffe der Metaphysik"). Явилась названием лекционного курса, прочитанного Хайдеггером в 1929 - 1930. Ему предшествовали лекции 1925 1926, прочитанные в Риге, затем фундаментальный труд "Бытие и время" - см. "Бытие и время" (Хайдеггер), а также лекции, прочитанные в Давосе в 1928 и их результат - работа "Кант и проблемы метафизики". Отношение Хайдеггера к метафизике эволюционировало на основании идей философии жизни: рассмотрение жизни с точки зрения длительности (Бергсон), интерпретации бытия как истории (В.Дильтей), отрицание истинности вечного и утверждение преходящего временного (Ницше), а также критики феноменологии. Феноменология, провозглашая идею философии как абсолютной науки, и дала толчок критическим настроениям Хайдеггера. По мнению мыслителя, начиная с эпохи Нового времени сущность науки как "исчисляющего и измеряющего" исследования выразилась в математизации знания, теории "действительного". Но философия занимается не предметно-наличным - это прерогатива позитивных наук. Философия осмысливает то, что не сводится к наличности. Человек не может быть сведен лишь к миру природы, так как следствием этого, считает Хайдеггер, является современная "технизация знания", а научный мир, как укажет он в своих более поздних работах, становится кибернетическим миром. Отсюда вытекала основная задача мыслителя: исследовать не предметное бытие, представленное в сознании человека, а найти тот онтологичекий фундамент человеческого бытия, который не зависим ни от сознания, ни от бессознательного - "бытие сознания". Он называет его Dasein, "здесь-бытие" как данное в форме потенциальной открытости индивиду и рассматривает его в качестве человеческой экзистенции (см. Dasein). В связи с этим не случайно и название первой главы данной работы, где Хайдеггер, интерпретируя понятие философии, уже подспудно дает ответ, то есть позволяет открыться понятию метафизики не в традиционно-натуралистическом плане, "овнешненно", но "изнутри" в своем изначальном смысле: "Обходные пути к определению существа философии (метафизики) и необходимость увидеть метафизику в лицо". "Увидеть метафизику в лицо" и выражает основную интенцию Хайдеггера обосновать метафизику посредством вопрошания о человеке или точнее способе существования человека как лица. Характерным является указание Хайдеггера на двусмысленность философии в обосновании ее как науки или мировоззренческой проповеди. Философия не может быть сравнима ни с чем, и никакими окольными путями (через искусство или религию) ее невозможно постичь. Она постоянно ускользает "как человеческое дело в темноту существования человека"; она есть философствование, проявляющее себя в экзистенциально-ностальгической форме вопрошания, как желания "быть повсюду дома", "присутствовать в мире". Метафизическое вопрошание "Что есть мир?" оборачивается постановкой подвопроса: "Что такое человек?", когда каждый в ответе за себя, как единственный, стоит перед целым и представляется в человеческом существовании темпорально как проектация себя в нечто большее, чем он есть в данный момент "быть-всегда-уже-впереди-себя-в-мире-при-внутри-мировом-сущем" . Хотя Хайдеггер и оставляет для философии возможность быть чем-то вроде науки и мировоззрения, он подчеркивает присутствие человека в ней, называя ее "мышлением бытия": "Само мышление есть путь. Мы соответствуем этому пути только тогда, когда остаемся на пути". Таким образом, философия по Хайдеггеру - это метафизика как философствование и является фундаментальнейшим событием в человеческом бытии", усилием увидеть себя и мир в ее лице. Но усилие - это действование, и если философия доступна каждому и касается каждого, то открывается она лишь опираясь на внутреннюю субстанцию человека. Смысл философии как человеческого дела выражается в поступке: "Философия имеет смысл только как человеческий поступок. Ее истина есть, по сути, истина человеческого присутствия. Истина философствования укоренена в судьбе человеческого присутствия". Новоевропейская традиция, подвергнувшая сомнению знание, не могла поставить под вопрос человеческое присутствие, да это и невозможно, считает Хайдеггер, так как философия обнаруживает себя до появления наук. Он исследует этимологию слова "метафизика", которая восходит к более первичному слову "фюсис" и в переводе означает не столько природу в узком новоевропейском звучании в противоположность истории, но в более широком, преднаучном, объемлющем не только природу и историю, но также и божественное сущее. Хайдеггер артикулирует значение "фюсис" как "рост", "растущее", "самообразующее владычество сущего в целом", к которому принадлежит и сам человек. "Фюсис" как полновластие владычествующего изъявляет свое правило, закон сущего, явленный в человеке посредством его речи - "логосе", понимаемом как "извлечение из утаенности". Хайдеггер цитирует Гераклита, подтверждая свою мысль: "Владычеству вещей присуще стремление утаиться". Наделенный высшим даром сказать неутаенное, открыть истину, человек вступает в противоборство с самим сущим в целом, экзистирует в качестве человека и, тем самым, сообщает сущему свою истину "как судьбу человеческой конечности". Но, возвращаясь к исследованию понятия "метафизика" и, в частности, к "фюсис", следует отметить, что постепенно его первоначальный смысл как "нечто постоянно себя образующее и разрушающее" утрачивается, или скорее затвердевает в "чем-то" как отделенном от всего остального, некой собственной области, отличной, например, от "техне", и одновременно обретает смысл внутренний сущности определенной вещи, закона вещи. Развертывание этих двух значений "фюсис" получило свое закрепление в философии Аристотеля и выражает, с одной стороны, вопрошание о сущем в целом, сущее вообще, а с другой - вопрошание о бытии, собственно сущем, где сущее берется в своем бытии как "усия". По мнению Хайдеггера, со смертью Аристотеля философия распадается, живое вопрошание отмирает и набирает силу намеченное еще Платоном разделение философии на логику, "фюсику", этику и превращение ее в "эпистему" - науку, дисциплину, дающую знания. Аристотелевское наследие почти забывается. Но в I в. начинается систематизация аристотелевских сочинений, и перед собирателями встает задача распределить материал Аристотеля по вышеуказанным трем дисциплинам. Систематизаторы сталкиваются с определенной трудностью, не зная, куда включить то, что Аристотель называет "первой философией". Ее невозможно поместить в физику и тогда она располагается под рубрикой "мета та фюсика", что и определяет технический характер значения метафизики: "мета" означает "за", "после". В процессе слияния этих двух греческих слов в латинское выражение metaphisica приставка "мета" меняет свое значение, и "метафизикой" теперь называется особый характер мышления, познание сверхчувственного. Термин "метафизика" наполняется содержательным значением, которое в своей исторической судьбе, как считает Хайдеггер, выявляет три недостатка. Одним из них явилось "овнешнение" понятия метафизики как результата доминирующего отношения к сверхчувственному в христианской догматике Западной Европы. Она сконцентрировала свое внимание на двух наименованиях, составляющих содержание потустороннего: Боге и бессмертии души. Хотя Аристотель и включает в первую философию кроме вопроса о сущем как таковом, то есть о том, что свойственно сущему как сущему, также вопрос о сущем в целом как о высшем и последнем - "божественном", "тейон"; все же последующие интерпретаторы Аристотеля свели "первую философию" к теологии разума. Предметом последней становится определенное сверхчувственное сущее. Метафизическое, указывает Хайдеггер, выступает как сущее, пусть и высшее, но равно наличествующее с другим сущим. Более того, важным мыслитель считает то, что сверхчувственный характер сущего в своем понятийном значении объединяется с нечувственными бытийными характеристиками последнего, тем, что недоступно чувствам, тем самым, уничтожая проблематику "первой философии". Овнешненность, запутанность и беспроблемность традиционного понятия метафизики ярко прозвучала у Фомы Аквинского, который отождествил первую философию, метафизику и теологию. Объявляя метафизику нормативной наукой, он выделяет ее три основные характеристики, три рода познания. 1. Познание высших причин, de prima causis. 2. Познание того, что обще всему, что мы можем познать с помощью интеллекта, de ente. 3. Познание того, что менее всего определяется отдельным, нечто существующее само по себе, de Deus. Хайдеггер подмечает двойственность определения метафизики у Фомы Аквинского в зависимости от ее соотнесенности: относительно Бога и относительно того, что обще каждому сущему, подтверждая еще раз видоизменение этого понятия в истории философии. В эпоху Нового времени метафизика, по Хайдеггеру, рассматривается как научное знание, и ее основным содержанием становится проблема абсолютной достоверности метафизического познания. "Я", сознание, не ставится под вопрос и выступает фундаментом метафизического познания. Таким образом, прослеживая путь метафизики как движение вопроса о сущем, Хайдеггер приходит к выводу, что вопрос о сущем как таковом должен через вопрос "что есть бытие?" вернуться к вопросу сущности понимания бытия вообще. А так как понимание - это не только способ познавания, но момент экзистирования, то проблема обоснования метафизики находит свой исток в метафизике Dasein, которая открывается с пробуждением метафизики в самом Dasein. Вопрошание о бытии фундируется внутренней возможностью Dasein - разумением бытия, как выявления его конечности и в то же время - открытостью (Da), свершающейся в прорыве в сущее. Выявление внутренней возможности того, чем является Dasein, происходит в плане наброска, конструкции. Хайдеггер артикулирует этот процесс как "воспоминание", при котором вырывается из забытости конечность Dasein. Но подлинное воспоминание, по мысли Хайдеггера, - это зов, повторение воспоминаемого, постоянное в присутствии. Метафизика не есть то, что создается в учениях или системах, но выявляет себя как трансценденция Dasein. Отсюда мысль Хайдеггера о том, что мышлению должен быть придан "путевой" характер в отличие от современного "господствующего", который мог бы гарантировать опыт забытости бытия. Человек как некое сущее, брошенное в него и зависимое от него, должен быть ответственным за себя как некое сущее, что и притягивает его к разумению бытия. В одной из последних своих работ "Положения об основании" Хайдеггер пишет: "Не остается ли сущность человека, не остается ли его принадлежность бытию, не остается ли сущность бытия, все более нас озадачивая, все еще чем-то достойным мышления? Смеем ли мы, если уже дело должно состоять таким образом, оставить на произвол судьбы это достойное мышление в угоду неистовству исключительно считающего мышления и его гигантских успехов? Или мы обязаны найти путь, на котором мышление способно было бы соответствовать этому достойному мышлению, околдованные считающим мышлением, мы прошли в мысли мимо чего-то достойного мышления? Это - вопрос. Это - мировой вопрос мышления, и в ответе на него решается, что станет с Землей, и что станет с Dasein человека на этой Земле".
      Т. В. Комиссарова
      "ОСНОВНОЙ ВОПРОС ФИЛОСОФИИ" - марксистская интерпретация фундаментальной проблематики, фундирующей философское знание, а именно проблемы соотношения бытия и сознания. Конституирование категориальных средств философии как рациональное осмысление и экспликация содержания универсалий культуры объектного, субъектного и субъект-объектного рядов задает мировоззренческую размерность философской проблематике: проблема места человека в мире артикулируется в философии как проблема соотношения бытия и сознания. Именно в проблемном контексте "О.В.Ф." был впервые эксплицитно сформулирован в рамках французского Просвещения; в философии Гегеля осмыслен как "разрешение противоположности между бытием и сознанием". В целом, немецкая философия конца 18 - середины 19 в. рассматривала фокусируемую "О.В.Ф." проблему как фундаментальную для философской традиции: "вся история философии вращается вокруг вопроса... об отношении духовного к материальному" (Фейербах). Однако важно, что означенная постановка "О.В.Ф." в домарксистской философии не лишает его логического статуса проблемы, т.е. не деформирует специфику философского мышления как мышления по определению проблемного, организующего себя в качестве интеллектуального движения в пространстве непреходяще значимых (и в этом смысле - "вечных"), культурно аранжированных, т.