Ранним утром 18 июля на выгоне у деревни Дерюжки, в которой по-прежнему располагался штаб фронта, приземлился легкий самолетик У-2, любовно именуемый "огородником" или "кукурузником". Генерал Рыбалко легко выбрался на землю и, слегка опираясь на палочку, пошел к ожидавшему его "виллису", присланному Поповым. Едва он вошел в штабную избу, поздоровался, уселся, вынул карту, началось оперативное совещание - дорога была каждая минута. Рыбалко и его начальник штаба генерал В. А. Митрофанов, Попов, начальник штаба фронта генерал Сандалов, командарм-3 генерал А. В. Горбатов, представитель Ставки маршал артиллерии Н. Н. Воронов отработали детали завтрашнего ввода в прорыв танковой армии. Она не была снабжена переправочными средствами для форсирования Оки, поэтому часть машин Рыбалко заблаговременно подготовил для преодоления реки по дну. Для прикрытия танкистов с воздуха фронт предусмотрительно выделил две зенитные дивизии и целый истребительный корпус. (Ни один немецкий самолет в те дни не сумел достичь района сосредоточения армии - вражеских стервятников отгоняли или сбивали.)
      Третья гвардейская танковая армия изготовилась к наступлению. Враг не сумел дознаться о ее сосредоточении. Удар танкистов должен был стать для немцев неожиданным.
      ...Звонок в середине дня из Генштаба не одного генерала Сандалова ошеломил неожиданностью нового распоряжения.
      - Центральный фронт, - говорил генерал А. И. Антонов, - отбросил сегодня противника на прежний, сильно укрепленный рубеж и организует его прорыв. Чтобы помочь Рокоссовскому, Верховный Главнокомандующий приказал перенацелить армию Рыбалко на направление Становой Колодезь, Кромы для нанесения удара совместно с Центральным фронтом по тылам противника и его уничтожения.
      - Но у нас все подготовлено к вводу этой армии... - и огорошенный Сандалов перечислил заместителю начальника Генштаба доводы, которые фронту казались очень серьезными, а сейчас перед новым приказом потеряли свое значение, потому что Антонов говорил от имени Верховного Главнокомандующего.
      - Организуйте радиосвязь Рыбалко со штабом Рокоссовского, - сказал напоследок Антонов.
      Что ж, на фронте случается всякое - на то и война. Павел Семенович отдал новые распоряжения - теперь боевая задача увязывалась с действиями Шестьдесят третьей армии генерала В. Я. Колпакчи, чрезвычайно обрадовавшегося неожиданному повороту дела. Закипела работа в штабах обеих армий. Генералу Митрофанову особенно трудно пришлось - необходимо было изменять не только приказ по армии, но даже и карты новые выдавать командному составу. Справиться! Успеть!
      То был почти невыполнимый вариант - за полсуток нацелить армию на другое направление. Но это надо было сделать - и это делалось.
      Почти всю ночь на 19 июля наша авиация бомбила вражеские ближние и дальние тылы. Разведка обнаружила сосредоточение фашистских танковых дивизий на пути предстоящего прорыва армии Рыбалко, и теперь мощными бомбовыми ударами расчищался танкистам путь. И всю ночь двигались соединения и части армии в район нового сосредоточения. По ослепшим от темноты дорогам шли Двенадцатый и Пятнадцатый танковые корпуса И. М. Зиньковича и Ф. Н. Рудкина, Второй мехкорпус И. П. Корчагина, Девяносто первая бригада И. И. Якубовского, самоходно-артиллерийская бригада, полки ствольной и реактивной артиллерии. Это была могучая силища, способная взламывать оборону противника, наносить мощные, таранные удары, рвать вражеские коммуникации в глубоких рейдах.
      В белесом предутреннем тумане, поднимающемся из лощин, огромные танки и самоходки, тягачи и орудия, грузовики, "катюши" с их вздыбленными рельсами, казалось, плыли над дорогами, мостами, полями созревающей ржи, черными трубами сгоревших деревень.
      С рассветом Третья танковая нырнула в леса, растворилась, исчезла в них.
      Рыбалко и Мельников отправились на командный пункт армии. Усталые, голодные, изнервничавшиеся за минувшие сутки невероятного, сверхчеловеческого напряжения, присели в пропахшем свежевырытой землею и мокрой травой блиндаже, переглянулись, улыбнулись друг другу:
      "Справились! Успели!"
      Рыбалко потянулся к трубке ВЧ. Командующий фронтом отозвался с КП командарма-3.
      - Скоро начнем, Павел Семенович, - услышал Рыбалко звучный, бодрый голос генерала Попова.
      И вот приказ командующего фронтом получен. Давя, уничтожая, сметая с пути очаги сопротивления, танки Рыбалко вышли к селу Протасово. Выполняя директиву Ставки, командующий повернул армию на юго-запад, к Становому Колодезю. Сопротивление противника возрастало - из глубины его расположения подоспели и заняли подготовленный ранее оборонительный рубеж две танковые дивизии и одна пехотная с противотанковой артиллерией. Третья танковая сумела ускорить наступление двух общевойсковых армий, но свою задачу выйти на оперативный простор и во взаимодействии с пехотой уничтожить мценскую группировку противника - выполнить не сумела. Армия принуждена была ввязаться в невыгодные для нее бои с опорными пунктами немцев.
      Через сутки после ввода ее в прорыв, днем 20 июля, генерал Попов в разговоре с Верховным Главнокомандующим решительно доложил, что наступление Рыбалко на Становой Колодезь не сулит успеха, что армия несет большие потери. Комфронта добился согласия на поворот Третьей танковой на прежнее направление - от Протасово на Отраду. Павел Семенович, получив от Попова этот приказ, вздохнул с облегчением. Уже в сумерках танкисты Рыбалко и пехотинцы Горбатова ("тезки" - обе Третьи армии) вышли к Оке. Форсировать ее с ходу на плечах отступающего противника не удалось, и Ставка приказала: вновь рокироваться влево, в полосу Шестьдесят третьей армии, для удара на тот же Становой Колодезь...
      Генерал Рыбалко принял решение: для действий на новом направлении двинуть свой второй эшелон - корпус Зиньковича и бригаду Якубовского. Танковый и механизированный корпуса Рудкина и Корчагина, понесшие серьезные потери, стали вслед за ними.
      И вновь - неудача. Сильный огонь противотанковой артиллерии, танков и штурмовых орудий врага выводит из строя машины, даже надежные, верткие "тридцатьчетверки" горят, полыхают дымными кострами среди черных частых кустов разрывов.
      Ночью звонит в штаб Брянского фронта Верховный. Генерал Попов в войсках, и трубку берет Сандалов.
      - Почему Рыбалко до сих пор не занял Становой Колодезь? Передайте командующему, что я недоволен управлением танковой армией.
      Отбой - короткие гудки. Когда Верховный Главнокомандующий не произносит приветственных и прощальных слов, значит он сильно раздосадован. Вскоре звонит Попов, - он уже связывался с Москвой и знает о разговоре Верховного с Сандаловым, - и диктует для Рыбалко распоряжение: "Хозяин приказал 22.7 овладеть Становой Колодезь. Еще раз требую направить И. П. Корчагина (мехкорпус) через Моховое на Становой Колодезь, чтобы совместным ударом с М. И. Зиньковичем (12-й танковый корпус) уничтожить противостоящего противника. Попов. 1.20. 22.7".
      С тяжелым сердцем Маркиан Михайлович отдавал, а Леонид Михайлович отправлял приказание Рыбалко. Не выполнить распоряжение Верховного Главнокомандующего - подобное совершенно исключалось, и в то же время оба генерала ясно понимали: за речонкой Оптуха, перед Становым Колодезем, сильный оборонительный рубеж врага, и для того чтобы его прорвать, недостаточно ударов с ходу поредевших танковых и механизированных бригад. И еще понимали они, как недальновидно, местнически поступили, отвергнув месяц назад предложение Федоренко и Рыбалко об ударе с севера и юга на Орел, в обход всех этих обращенных на восток укреплении врага.
      Вскоре Третью танковую вывели во второй эшелон, а затем передвинули на юг, к Рокоссовскому. Под Орлом она так и не смогла вырваться на оперативный простор. Однако сыграла важную роль в разгроме вражеской группировки, а значит, выполнила основную свою задачу. И не случайно по телефону генерал Попов благодарит Рыбалко и его танкистов за хорошую боевую работу и желает им дальнейших успехов. Потом трубку берет Сандалов. Они встретились и прощаются как старые друзья. Павел Семенович не упоминает о памятном разговоре троих бывших "фрунзенцев" - зачем травить Леониду душу, когда он сам все осознал?..
      В составе Центрального фронта, которым командовал К. К. Рокоссовский, Третья танковая прорвала вражескую оборону на участке Тринадцатой армии генерала Н. П. Пухова. Форсировав речку Крому, танкисты вывели пехоту на плацдарм, и она медленно, но настойчиво начала продвижение через многочисленные оборонительные рубежи противника.
      Выйти на оперативный простор танкам и здесь не удалось. Рыбалко был этим удручен, но не подавлен. Пусть не стремительным сокрушающим ударом, а в результате последовательных наступательных операций, но все-таки орловская группировка врага была разгромлена. Под Орлом и Курском Красная Армия впервые за войну не только сдержала врага и отбросила его, но и сама перешла в решительное наступление, и не зимой, как на Волге, а летом.
      Пусть нам еще не всегда хватало опыта в планировании и проведении крупных наступательных операций. Это было делом будущего. Но самое главное - гвардейцы-танкисты дрались прекрасно. Среди многих геройских дел рыбалковцев выделился подвиг танкового экипажа Михаила Окорокова. Военный совет представил сотни героев к наградам, а на гвардии лейтенанта Окорокова послали реляцию во фронт - ходатайствовали о присвоении ему звания Героя Советского Союза. В бою этот юноша действовал мужественно и расчетливо. В поединке с "тигром", лобовую броню которого пушка "тридцатьчетверки" не пробивала, лейтенант сбил гусеницу вражеской тяжелой машины. А когда "тигр" развернулся, всадил ему снаряд в борт. Вскоре лейтенанту удалось подбить самоходную установку "фердинанд". Загорелась и "тридцатьчетверка". Экипаж покинул танк, забаррикадировался в ближайшем деревенском доме и отбивался до последней гранаты, до последнего патрона. Помощь, к счастью, подоспела вовремя.
      Генерал Рыбалко сам вручал награды отличившимся.
      Широким фронтом по всем дорогам, прямехонько нацеленным на запад, шла, неслась, катилась вперед лавина танков, машин, орудийных упряжек, повозок.
      То возвращалась на Украину могучая, закаленная в сражениях Советская Армия-освободительница.
      Третья гвардейская танковая наступала в полосе, достигавшей 70 километров. За последние двое с небольшим суток перед выходом к Днепру ее танковые и мотострелковые бригады, артиллерийские и эрэсовские полки "катюши" - преодолели почти 200 километров. На исходе 21 сентября передовые ее части подошли к реке.
      Форсировать Днепр танкистам армии Рыбалко предстояло у широкой излучины близ селений Большой и Малый Букрин. Командующий, член Военного совета и начальник штаба армии побывали здесь и лично осмотрели район форсирования.
      С низкого песчаного левого берега просматривались в бинокль высокие кручи и лесистые овраги противоположной стороны.
      - Должно быть, в этих местах располагались владения гоголевского Вия, - пошутил Рыбалко.
      На той, западной, стороне ни одного огонька, даже выстрелов не доносится. Затаился враг. Рассчитывает отсидеться за широкой водной преградой.
      Табельных переправочных средств для танков у армии нет. Поэтому первыми пойдут через реку на подручных средствах автоматчики танковых и мотострелковых бригад. Подручные средства - это все, что может держаться на воде и с помощью чего сумеет переправиться на ту сторону хоть один солдат: плащ-палатка, сложенная конвертом и набитая сеном; наспех залатанная рыбачья лодка; бревно или доска; створки ворот или дверь; плот на пустых бочках из-под бензина... Мотострелки уже разбирают на берегу какие-то строения, похожие на рыбачьи сараи, тащат к воде...
      Глядя на них, командующий что-то, по ассоциации, припоминает.
      - Построили той семье дом? - поворачивается он к Мельникову.
      - В лучшем виде, - с гордостью отвечает Семен Иванович. - Сто лет в нем проживут.
      ...Армия после Курской битвы закончила доформирование и выдвигалась из резерва Ставки в полосу действий Воронежского фронта. Рыбалко и Мельников, как они это постоянно делали, поехали по маршруту, которым предстояло идти соединениям и частям. На окраине недавно освобожденной полуразрушенной деревеньки двое мальчишек и девочка что-то копали. Возле них, привязанный к колышку, пасся теленок, тоже, как и дети, тощий, смирный...
      - Останови! - приказал командующий водителю. - Что делаете тут, ребята?
      - Землянку роем, товарищ генерал, - ответил старший мальчишка, тот, что побойчей.
      - Откуда вы?
      - С Донбассу.
      - А дэ ж ваша маты? - перешел Рыбалко на русско-украинский говор.
      - Занэдужала. Лежить у добрых людей.
      - А батько?
      - Вин воюе.
      - Письма от него маетэ?
      - Ни...
      - А кто ж вин був?
      - Шахтар, вугилля рубав. Нас было погнали в Нямеччину, да радянськие видбылы.
      - Где ж вы жили? - спросил Мельников.
      - Где придется. Некоторые деревенские пускали, а кто и боялся: батька-то наш партийный был... Теперь вот решили хоть земляночку вырыть... к зиме...
      Генералы переглянулись.
      - Павел Семенович, - сказал Мельников, - поставим детям дом, а? Как посмотришь? Семье солдата... Саперы сейчас свободны. С места нашего формирования перевезут домик и мигом отладят его.
      Рыбалко кивнул:
      - Действуй, Семен Иванович.
      - Жеребного ко мне! - приказал Мельников адъютанту и, когда явился командир саперной роты, отдал распоряжение...
      - Значит, построили, говоришь? - задумчиво переспрашивает командарм.
      - Через несколько часов привезли сруб. Старались хлопцы, как на стахановской вахте, - стосковались по мирной работе. Солому на крышу положили, окна застеклили... Собрались уезжать, а ребятишки спрашивают меня: "Дяденька, а как вас зовут и того генерала, что с нами вчера говорил?" - "Неважно, - отвечаю, - живите себе на здоровье". Мать их пришла: "Подождите, я у соседей самогону позычу, выпейте". - "Нельзя, говорю, - ни мне, ни солдатам, мы норму наркомовскую получаем". - "За кого же мне бога молить?" - спрашивает. "За Советскую власть", - говорю. Распрощались и уехали.
      - Добре! - сказал командующий.
      На рассвете 22 сентября четверо солдат-добровольцев из Пятьдесят первой танковой бригады, все молоденькие, по 18-20 лет, комсомольцы Иванов, Петухов, Сысолятин, Семенов - с партизаном-проводником первыми на лодке пошли через Днепр. На той стороне они тотчас завязали перестрелку, отвлекая на себя внимание противника. (Все четверо удостоились звания Героя.) Через несколько часов на том берегу уже высадилась их рота во главе с гвардии лейтенантом Синашкиным и группа партизан в 120 человек. Через полсуток на плацдарме уже дрался мотострелковый батальон гвардии капитана Балаяна.
      Через сутки, когда подошел понтонный батальон, переправились танки (на каждый понтон - "тридцатьчетверка" и отделение пехоты). Еще через неделю плацдарм в Букринской излучине, имевший по фронту 11 и в глубину 6 километров, вместил основные силы двух общевойсковых армий и мотострелковые части Третьей танковой.
      Но все же противник успел подтянуть несколько дивизий, в их числе танковую и моторизованную, и яростно атаковал, бомбил, обстреливал, откатывался, затем вновь и вновь бросал в бой пехоту и танки. С восточного берега мощно поддерживали защитников плацдарма многочисленные артиллерийские части и соединения, на них трудолюбиво, отважно работала фронтовая авиация.
      Генерал Мельников дни и ночи находился на строительстве деревянного моста через Днепр. Его сооружал инженерный батальон армии, на помощь которому явилось свыше 2 тысяч добровольцев из местного населения. Работали днем и ночью - под обстрелом и бомбежками, несли потери, но ни на час строительство не прекращалось. На двенадцатые сутки с начала работ по мосту открылось движение - едва стемнело, пошли "тридцатьчетверки" танковых корпусов генералов М. И. Зиньковича и К. Ф. Сулейко, грузовики с боеприпасами, потянулись тягачи, везущие на плацдарм тяжелые гаубицы-пушки Семнадцатой артиллерийской дивизии прорыва генерала С. С. Волкенштейна.
      Но легче на плацдарме не стало - подтянул значительные силы противник и непрерывно ожесточенно атаковал, обрушивал бомбовые удары. Сжатые в маневре оврагами, буграми, танкисты Рыбалко несли тяжелые потери в людях и технике. На глазах всей армии геройски погиб экипаж лейтенанта Александра Коняхина. Его горящая "тридцатьчетверка" не вышла из боя, а ринулась таранить одну из ползущих к командному пункту вражеских бронированных машин. От пылающего, несущегося вперед танка шарахались в стороны "тигры" и "пантеры", подставляя борта под удары других "тридцатьчетверок".
      Погиб от вражеской бомбы командир Шестого гвардейского танкового корпуса, воевавший в Третьей танковой армии с первых дней. Рыбалко вообще тяжело переживал гибель боевых товарищей, смерть же Митрофана Ивановича его потрясла. Он очень любил мужественного, решительного Зиньковича, считал его талантливым, многообещающим военачальником. Когда появлялся этот черноглазый, темноволосый тридцатисемилетний красавец генерал, скорый в делах и речах, порывистый и общительный, Павел Семенович сам преображался, точно молодел, сыпал шутками, пословицами, охотно и очень заразительно смеялся. Вообще у командующего была любопытная черта: он влюблялся в хороших людей и ими мерил окружающих. Но и ругал он своих любимцев, и промахов им не прощал, и строже спрашивал с них. В Третьей танковой уже знали: Рыбалко среди многих командиров в армии особенно отличает таких, как Мельников, или Зинькович, или комбриг-53 Василий Архипов, или комбриг-91 Иван Якубовский, - он откровенно светлел при них, но их же всегда посылал на самые тяжкие, самые ответственные боевые дела. И велика и трудна была честь попасть в число "любимых батиных сынов".
      ...Позвонил командующий Первым Украинским фронтом генерал армии Ватутин. Голос Николая Федоровича мощно зарокотал в трубке:
      - Товарищ Рыбалко, посылаю тебе нового комбрига, подполковника Драгунского, на Пятьдесят пятую танковую, встреть его. Произвел на меня и члена Военного совета хорошее впечатление - офицер, видно, боевой и дельный...
      У въезда на "мельниковский" мост к новоназначенному комбригу подошел офицер, козырнул, спросил вежливо:
      - Вы подполковник Драгунский?
      - Так точно.
      - Я из отдела кадров хозяйства Рыбалко. Приказано сопровождать вас к командующему армией.
      - А как вы меня узнали? - заинтересовался подполковник.
      - Очень просто. Попросил фронтовых кадровиков описать вашу внешность. Вам трудно было бы сразу найти нас на плацдарме. Знаете, войск много и к тому же бомбежки, обстрелы...
      - Знаю, я воюю с первого дня войны, и все в танковых частях...
      Офицер покосился на ордена подполковника, на золотые нашивки тяжелых ранений.
      - Командующий завел такой порядок: о прибывающих в армию мы обязаны заботиться...
      - Значит, в танковых войсках полный порядок, - весело сказал подполковник.
      - Еще какой! В хозяйстве Рыбалко гвардейский порядочек.
      Они шли по мосту. Едкая, кислая вонь сгоревшей взрывчатки не могла перебить чудесного смолистого запаха, который источали свежеструганные доски настила.
      - Недавно мост построили? - спросил подполковник.
      - Не так уж давно. Только его каждый день приходится латать - то снарядом повредит, то бомбой...
      В воду, вздымая пенные фонтаны, часто падали снаряды и мины. Теперь уже не только удары орудий, но и пулеметные очереди слышались отчетливо. Бомбежка застала обоих офицеров, к счастью, уже на берегу. Драгунский оглянулся на мост. На него, вырвавшись из облачков серых зенитных разрывов, пикировал "юнкерс". Они забежали в воронку, легли. Над самыми головами пронесся черный, гремящий выстрелами самолет.
      КП армии укрылся в глубоком, с отвесными стенами, овраге, густо поросшем кустарником. В ямах-укрытиях стояли автобусы, грузовые и легковые машины и бывалый, весь в шрамах и вмятинах, тяжелый КВ.
      - Танк командующего, - сказал офицер. В тоне его подполковник почувствовал глубокое уважение к тому, кто ездит на этом танке-ветеране. На днях немец недалеко отсюда засек танк Павла Семеновича, навел авиацию. Только генерал отъехал, в то место - бомба. В этот раз повезло командующему. Потом он шутил, что теперь ему до ста лет непременно жить придется...
      Стояли суровые, подтянутые часовые с автоматами. С воздуха КП явно не просматривался - в армии умело соблюдали маскировку.
      Кадровик привел подполковника к входу в один из десятка блиндажей, врезанных в бугор, дисциплинированно простился, поднеся руку к пилотке и щелкнув каблуками заношенных сапог.
      В просторной землянке за дощатым, грубо отесанным столом сидел над картой генерал Рыбалко. Когда подполковник вошел, он поднялся, одернул китель и тоже стал по стойке "смирно". Выслушав доклад о прибытии, генерал подал руку, но не усадил вошедшего, а довольно долго внимательно вглядывался в него. Составил, видно, какое-то мнение и тогда, чуть припадая на обе ноги, прошелся по землянке, спросил:
      - С этим участком фронта вы знакомы?
      - Нет, товарищ командующий. Я только что из госпиталя.
      - Как здоровье сейчас?
      - Хвалиться нечем, но воевать силенок хватит.
      - Тогда слушайте обстановку.
      Глаза у генерала блестящие, зоркие. Наголо обритая голова, пожалуй, чересчур крупная для небольшой, плотной, слегка сутулой фигуры. Голос звонкий, но без начальственного металла, тон спокойный, деловой.
      - На нашем Букринском плацдарме, который в ста километрах южнее Киева, - объяснял, водя рукой по карте, командующий, - идут затяжные бои. Воюем и днем и ночью. Сюда стянуты крупные силы немцев. Элемент внезапности нами потерян, хотя враг и понял уже, пожалуй, что нас он не столкнет в Днепр. Однако нам Киев трудновато брать отсюда, возможно, придется перегруппироваться и ударить с другого плацдарма. Мы должны быть готовы к перегруппировке.
      Вгляделся - все ли понял новый комбриг, отложил карту, снова пошел трудной походкой по землянке.
      - Бригаду, подполковник, вручаю вам потрепанную, танков в ней мало. Бывший ее командир допускал большие просчеты. Немедленно, сегодня же вступите в командование и наведите должный порядок. Офицер связи, прикомандированный к вам, ждет вас в соседней землянке. Желаю успеха, товарищ Драгунский.
      Теперь пожатие мягкой руки было продолжительнее, взгляд теплее. Командующий уже принял комбрига-55 "под свое крыло".
      В строжайшей тайне готовилась рокировка Третьей гвардейской танковой и Седьмого артиллерийского корпуса прорыва (его Семнадцатая дивизия воевала бок о бок с танкистами на Букрине) на Лютежский, расположенный севернее Киева плацдарм. Предстоял двухсоткилометровый марш по Левобережью, едва ли не на глазах противника.
      Части армии уходили ночами, оставив свои работающие на обычном режиме радиостанции и соорудив из дерева и земли макеты танков. Кочующие орудия из Семнадцатой дивизии еще несколько дней, вплоть до наступления, вели огонь по противнику, который и не заподозрил, что у него из-под носа русские вытащили мощную танково-артиллерийскую армаду и передвинули ее далеко на север. Удалось осуществить операцию в течение трех последних ночей октября. К счастью, и погода была нелетная - вражеская авиация сидела на своих аэродромах.
      Этой блестяще осуществленной перегруппировкой непосредственно руководили заместитель Ватутина генерал Гречко и командарм-3 Рыбалко.
      3 ноября, на рассвете, началась на Лютежском плацдарме артиллерийская, а затем и авиационная подготовка. Уже в первый день, чтобы преодолеть сильное сопротивление противника, командующим общевойсковыми армиями пришлось ввести в сражение свои вторые эшелоны и резервы. Высшего напряжения бои достигли утром следующего дня. Осенний моросящий дождь размыл дороги, скрыл от артиллеристов и летчиков цели на переднем крае и в глубине позиций неприятеля. Пехота, понеся большие потери от огня неуничтоженных очагов сопротивления, медленно прогрызала немецкую оборону.
      Во второй половине дня командующий фронтом отдал приказ изготовившейся для наступления Третьей гвардейской танковой армии: "Вперед!" Еще не была прорвана оборона в тактической глубине, и танки должны были помочь пехоте.
      Танковая лавина, обогнав наступающие стрелковые части, покатилась по лесным дорогам, через пригородные киевские места в обход украинской столицы. Подходившие немецкие резервы сшибались с ходу. Быстро темнело, и Рыбалко отдал бригадам приказ атаковать с зажженными фарами, с включенными сиренами, вести интенсивный огонь из пушек и пулеметов безостановочно.
      Эта ночная атака сотен воющих и грохочущих, стреляющих и ослепляющих огнем танков была почти фантастическим, устрашающим зрелищем. Враг не выдержал, покатился вспять. Отбиты Пуща Водица, Беличи, Святошино. Перерезана дорога для отхода немцев на Житомир. Поздний ноябрьский рассвет - после огненной бессонной победной ночи. Танковая армия Рыбалко совершает то самое свое главное, ради чего она вызвана к жизни и существует: мощно и стремительно рвется вперед, сквозь сумерки и непогоду, долгая оборонительные линяй и сопротивление ошеломленного врага, нарушает работу тылов, режет коммуникации, наводит панику в штабах и громит спешно марширующие к фронту резервы. Уже нет у противника стабильного фронта. Уже не знают в точности педантичные немецкие генералы, где их части, а где передовые отряды грозной танковой армии Рыбалко. На дорогах, уже далеко за Киевом, русские танки, русская и чешская пехота полковника Свободы на бронетранспортерах и грузовиках, "катюши" ревут у Борщаговки, артиллерия, сопровождающая танки, бьет по Крюковщине, у станции Жуляны навстречу танкистам с тыла атакуют партизаны. Полыхают самолеты на аэродроме у Жулян, взрываются цистерны с горючим.
      По радио командиры бригад принимают приказ Рыбалко:
      - Говорит Громов, говорит Громов. Драгунский и Головачев, не задерживаться, вперед - на Вету Почтовую, на Васильков!
      Мимо радостных, возбужденных людей, приветствующих своих освободителей, несутся танки по дорогам на юго-запад. Хлещет стылый дождь, огрызается вражеская артиллерия, но люди не расходятся, кричат, машут, плачут. Стоит танкистам и мотострелкам где-нибудь остановиться, их окружают, целуют, пытаются чем-нибудь угостить.
      К вечеру 6 ноября, в канун Октябрьского праздника, Рыбалко и Мельников догнали Пятьдесят пятую танковую бригаду. Штаб ее расположился на окраине Василькова, в двухэтажном заброшенном доме.
      Увидев генералов, подполковник Драгунский отложил мятую карту (танкисты карты носили за голенищами сапог), быстро поднялся из-за стола.
      - Товарищ командующий, вверенная мне бригада...
      В комнате жарко пылала раскаленная железная печурка, неярко светили аккумуляторные фонари.
      - Хорошо живете, хлопцы, - весело проговорил Рыбалко, - тепло, светло, вроде и войны нет...
      У Павла Семеновича лицо желтое, отечное, но он возбужден победою, оживлен и явно стремится преодолеть недомогание. К огню не идет, хоть и зазяб.
      - Комбриг, ваша бригада сможет завтра драться?
      - Сможет, товарищ командующий! Водителям только нужно немного отдохнуть - третью ночь без сна...
      - Хорошо, - охотно соглашается Рыбалко. - До утра вас не тронем, а завтра... Давайте карту! Смотрите: вот Фастов, а вот село Паволочь. Ваша бригада в качестве передового отряда армии должна обойти город с юга, прорваться немцам в тыл и овладеть селом. В затяжные бои не ввязываться. Дальше Паволочи не идти, обеспечьте подход главных сил армии. Правее вас с такой же задачей выходит Пятьдесят четвертая мехбригада полковника Лупова. Начать действовать в девять часов утра. Ясно?
      - Ясно, товарищ командующий. Но я не имею связи со штабом корпуса, не знаю, где он находится и как доложить о полученной от вас боевой задаче.
      Рыбалко одобрительно кивнул. Добро вгляделся в молодое, энергичное и, несмотря на усталость, оживленное лицо комбрига.
      - Не беспокойтесь. Я это сделаю сам. Проводите нас с членом Военного совета.
      Ночь по-осеннему черна. Водитель на минуту посветил фонариком. У машины командующий остановился.
      - С рассветом уходи отсюда, иначе фриц задаст тебе жизни, - сказал он тоном заботливого старшего друга (Мельников по опыту знал: теперь сердце командующего открыто для боевого комбрига, который отныне стал "любимым сыном").
      Рыбалко понизил голос и, точно большую тайну выдавая, добавил:
      - Действиями вашей бригады, подполковник, командующий фронтом доволен. Насколько мне известно, генерал армии Ватутин представил вашу Пятьдесят пятую к наименованию "Васильковской". Сегодня ночью ожидается приказ Ставки.
      Подал руку комбригу:
      - Верю вам и надеюсь, что завтра возьмете Паволочь. Задача трудная, но почетная. Это будет хороший подарок Родине в честь двадцать шестой годовщины Октября.
      Бригада подполковника Драгунского выполнила приказ: вышибла немцев из Паволочи и отбивала все попытки врага вернуть себе село обратно. Через три дня радисты бригады, безуспешно пытавшиеся связаться со штабом корпуса или армии, наконец услышали голос своего командующего: "Говорит Громов. Поздравляю с победой. Организуйте круговую оборону. Громите врага в тылу, мы идем к вам".
      Но прийти не удалось - последовал сильный вражеский контрудар, и армия вынужденно перешла к обороне. К Паволочи прорвались остатки разбитой бригады Лупова. У Драгунского кончались боеприпасы и горючее, враг бомбил, обстреливал, атаковал непрерывно. Но танкисты верили: генерал не оставит их в беде.
      Так оно и произошло.
      Через несколько дней, к вечеру, над селом зарокотали моторы. Преследуемый "мессершмиттами", над самыми крышами летел "король воздуха" "кукурузник". Он сел на огороде, и раздосадованные "мессеры" убрались. Через десяток минут автоматчики привели к комбригу двух молодых пилотов. Это были ребята из эскадрильи связи Третьей танковой армии. Они передали пакет от командующего. В приказе Рыбалко значилось:
      "Сегодня ночью ударом в северном направлении прорвать оборону. Разведать части противника, выйти из леса севернее Ставища. Вас встретят. Артиллерия обеспечит выход. Сигналы прохода через наши войска передадут летчики. Громов".